Трудно понять, чем руководствовалось издательство, отправляя в печать книгу не только не редактированную, но даже корректором не читанную (просмотрите переносы). А переводчик вляпался столько раз, сколько мог: стихи Кэрролла в переводе Дины Орловской объявляет переводами сроду стихов не переводившей Нины Демуровой, «кузен Япет» ему кажется «библейским именем (Иафет?), тогда как речь идет о Япете-титане, сыне Урана – припомните, что это еще и название спутника Сатурна. Притом, что Лэтти говорит о том, что он ушел сражаться в «мышиных битвах»: Гейман пародирует участие мифологического Япета в «Титаномахии», отправляя его на «Батрахомиомахию» («Войну мышей и лягушек»). Упоминаемый «Рыжий Руфус» – не «кто-то», а король Англии Вильгельм II, можно и прочее о нем сообщаемое здесь бы расшифровать. Как и то, что «во времена Кромвеля» означает вовсе не Оливера Кромвеля, а Томаса Кромвеля (чей племянник Ричард был прадедом «протектора»), по прозвищу «молот монахов», попавшего на эшафот еще в 1540 году, «жирная тупая скотина» сидевшая в трактире – вообще, помнится, чуть ли не прозванная в народе «воровкой» шестипалая «плебейка» Анна Болейн (то ли говорящая ворона Анны, по другой версии)?... Надо посмотреть в романе К. Дж. Сэнсома («Горбун лорда Кромвеля»), а лучше – в источниках.

ЛГ книги рассказывает, «что сказала бы по этому случаю мама его мамы». И эта леди вдруг начинает говорить на идише. Вообще-то еврейская бабушка – нечто модное теперь, но для Геймана важное особо: у его матушки мама действительно из польских евреек, о чем в любой статье (кроме русских) пишется. Это еще одна полная привязка ЛГ и Геймана.

Хуже всего то, что чуть ли не главный сюжет романа, занимающий добрую его треть, это «чистильщики», а если говорить знакомыми словами – это лангольеры из одноименного романа Стивена Кинга (1990), на которого Гейман ненавязчиво указывает в послесловии. Переводчик этого не видит. Короче, перед нами такой постмодернистский паззл, что воспринимать его как «детскую книгу» (в стиле Брэдбери) невозможно. Гейман посмеялся над доверчивым читателем, но… и переводчик у него оказался той же породы.

Словом, не повезло Гейману. Оценка поставлена книге – прочтенной по догадкам, оригинала я не видел.

Я был знаком с Аркадием Стругацким с осени 1963 года: наш незабвенный «Клуб любителей научной фантастики» при Доме Детской Книги на ул. Горького, 43, присуждал «Гриадного крокодила»(за коего нынче от всех, кроме люденов, получаем по шее), брать интервью к А.Н. я с неким И.В. ходил осенью 1964, так что когда зимой, помнится, 1978 года мы с А. Стругацким, М. Ткачевым и Н. Мальцевой оказались за одним столиком в ЦДЛ, это уже было «встречей старых знакомых». После первой же рюмки я спросил А.Н., почему у героев «Обитаемого острова» лишь слегка препарированные имена албанских писателей, взятые из статьи «Албанская литература» в первом томе КЛЭ — поэт Зеф Серембе (1843–1891) расслоился на «Зефа» и «Серембеша», Мемо Громено почти вовсе остался собой и т.д. А.Н. посмотрел на меня как на змею и налил нам обоим коньяк вместо рюмок в стаканы. Несколько имен похожи на венгерские... но и на албанские тоже («Гаал», к примеру). Б.С. в интервью утерждает, что в ОО ВСЕ имена венгерские, но факты сопротивляются.

После чего зашел разговор о только что с трудом прочитанном по-английски (мной) романе Фрэнка Херберта «The Dosadi Experiment». Романа А.Н. не читал, так что пришлось его пересказывать. То ли он прочел его позже, то ли нет?

Сейчас вижу, что в идее «Белого ферзя» кое-что от этого разговора осталось. Даже, скажем так, очень многое.

Впрочем, остальные мемуары пока оставлю при себе. Работая в жанре «параллельной истории» и видя, как мои романы в половине сетевых библиотек отписаны Федоренко (псевдоним — Витковский, а я пишу под собственной фамилией), понятия не имею — интересно ли это хоть кому-нибудь. Полагаю, и мемуары мои скоро станут чьим-то свежим воспоминанием.

Засим выражаю благодарность создателям этого Форума и сайта за возможность рассказать то немногое, что знаю. В ЖЖ это пропадет, а со своего сайта «Век перевода» я почти не отлучаюсь.

Евгений Витковский

Даже не знаю, заметил ли кто, как филигранно издевается в этом романе Кинг над читателем. Сколько раз повторяет главный герой романа, учитель английской литературы из 2011 года выражение «эффект бабочки», я считать устал. Между тем ближе к концу романа оказывается, что герой понятия не имеет – откуда взялось это выражение: о том, что это – из рассказа Брэдбери, ему сообщает возлюбленная из 1960 (примерно) года. (Сам ЛГ, понятно, думает не о Бредбери, а об одноименном фильме 2004 года, но этого в тексте нет) Еще незаметней для читателя анахронизм: под романом стоит дата окончания – 2010 год, между тем действие эпилога («Горожанин столетия») разворачивается в 2012 году, иначе говоря – откровенно В БУДУЩЕМ. Можно бы и еще привести десяток таких насмешек над невнимательностью читателя. Да и я, наверное, не все заметил. К тому же в тексте масса имитирований акцента разных штатов, а мне не отличить один от другого, мне дай-то Бог текст понять. Из-за этого, кстати, больше полезен безграмотный самодельный перевод, болтающийся в сети, чем крепкая работа Виктора Вебера для «АСТ», где многое адаптировано; продираясь через оригинал, я чаще смотрел в сноски к «самодельному», чем в том «АСТ», в котором, честно говоря, Кинг много потерял из своеобразия. В самодельном, к слову, тоже сносок недостаточно.

Без привычки смотреть американские сериалы, вроде «Потерянной комнаты», – квеста типа «поиск предметов», где часть действия ориентирована в тот же 1960 год, – без такой привычки читатель половину воздуха этой книги вообще вдохнуть не сумеет. И дело не только в максимально точных описаниях сигарет, которые курят герои, и еды, которая «тогда была вкуснее», дело в организации текста почти по музыкальным принципам и по принципу сюжетной рифмы – две возлюбленных-алкоголички, два более-менее предотвращенных убийства, два шрама на женских лицах и т.д. Элемент хронооперы «с перезагрузкой», по сути дела стирающей предыдущее посещение прошлого, тоже несет на себе знак ©, Стивен Кинг, – но это как раз – достоинство романа.

Наконец, сам сюжет – убийство Кеннеди – разумеется, организован под читательский спрос, но не надо забывать, что Кинг все же самый богатый писатель за всю историю литературы и давно может позволить себе писать о чем хочет. В послесловии он подробно рассказывает – чего ради написал этот роман. Ему самому было шестнадцать лет, когда разразился Карибский кризис, и семнадцать – когда был убит Кеннеди. Убит человеком, женатым на русской женщине из Минска, не говорившей по-английски. В силу этого Кинг, пожалуй, еще тогда пообещал себе как-то отразить пережитое. Он и отразил – в книге, чуть не втрое превосходящей по объему его обычные романы. Перед нами книга, которую Кинг писал прежде всего для себя.

Обычно именно такие книги дольше всего живут в читательской памяти. Полагаю, что даже тем, кто Кинга привык не читать, лучше всего посоветовать именно эту книгу. Авось останется в душе кое-какой благодарный след.

Начну с ложки дегтя: уж не знаю, заметил ли кто, что на протяжении 15 лет действия романа «жрица любви» Таис Афинская... постоянно сидит без мужика, извините. За все это время у нее — две с половиной «любви» (за половину посчитаем ночь, проведенную с Александром). Но это уж особенность психологии автора, весьма разбиравшегося (в жизни) в этой теме: разговор Ефремова с латышско-немецко-русским фантастом Анатолем Иммерманисом я не рискну записывать. Все сводится к знаменитой (цитирую по памяти) фразе из «Часа быка»: «Она была чиста в открытой наготе своего скафандра». Правда, не уверен, что в тексте фраза уцелела — я ее со слуха выучил.

Но это из вредности, потому как не забывается. Так же не забывается и то, что прекрасный писатель Ефремов заслонил в нашем восприятии куда более крупного ученого-палеонтолога, которым он был. Но это можно и в другом месте рассказать.

Между тем роман «Таис Афинская» куда более фантастический, чем кажется. Он повторяет и продолжает линию «На краю Ойкумены», где древний мир времен «сразу после Эхнатона» пронизан связями с ХХ веком, и даже предметы переходят через десятки столетий в ХХ век (южноафриканский камень из кимберлитовой трубки). Здесь — иное: под видом эпохи Александра Великого Ефремов очень ясно описывает уже просто наш мир. Ибо никакая цензура не позволила бы ему описывать Древний Мир натурально и реалистически — в духе фресок Помпеи и Диогена Лаэрция. На десятки тем наложено табу, но... с каким же блеском провел свой спектакль Ефремов среди того, что все-таки было разрешено. Он не шел на прямой «взлом цензуры», как Обручев, — он танцевал вместе с Таис между лезвий и факелов, и рождалось искусство, рождалось в условиях и стране, которой совершенно никакое искусство не было нужно.

Временами автор явно пародирует цензурные законы: нельзя писать о женщине как о живом, источающем феромоны существе — ну так нате: вот вам «обратная Галатея»: позирующую скульптору Таис заставляют застыть как статую. Один из героев без видимых причин решает покончить с собой, все одобряют его, он совершает, что хотел, они как должно его погребают и... возвращаются к прерванной беседе (похоже, тут бессознательно пародировался Куприн, да и «Гора» Лескова). Словом, роман был написан так, чтобы цензура не смогла при... драться. Наверняка что-то все равно изувечили, но это уже за пределами моей информированности.

Если «На Краю Ойкумены» было «странствием на юг», «Туманность Андромеды» — «странствием вверх», то «Таис Афинская» вполне исторически стала «странствием на восток» и доказала большое мастерство Ефремова-монументалиста, — кстати, так же построены четыре основных странствия в книге Флавия Филострата «Жизнь Аполлония Тианского», только и разницы, что у Флавия «на запад», а у Ефремова — «в космос». Удивительная книга, в которой из времен Александра вроде бы и не тянутся ниточки в ХХ век, да только незачем: действие и так идет на сцене ХХ века. Меняются только костюмы. А прогресса в искусстве нет, есть лишь цензурные запреты, меняющиеся из века в век. И эта книга — не доказательство того, что прогресса в искусстве нет (и без того — аксиома), это образец втиснутого в жесточайшие рамки искусства «советской эпохи». Не знаю, как она будет читаться через сто лет. Но сейчас она все еще жива, все еще дышит знойным воздухом пустынь, столь хорошо знакомым палеонтологу Ефремову.

Как и многое другое, «Таис Афинская», пожалуй, обязательна для тех, кто пишет, даже в большей степени, чем для тех, кто только читает.

Наш «гриадный крокодил» потому и был «Гриадным», что ничего хуже этого творения мы, которым было по 12-14 лет, и вообразить не могли: рядом с ней Ефремов выглядел многократным Сервантесом. За Колпаковым кто-то стоял, но, видимо, недолго: столкнуть его с положения «Первого фантаста» (в противовес Ефремову) сумели по сути дела дети. С этим связана история того, как ДДК, присуждавший «гриадного крокодила», вступил в контакт с Г. С. Альтовым, — за которым уж точно никто не стоял, но об этом Альтов сам рассказывает (см. его заметки об антипремии «Гриадный крокодил»). Мы даже не сразу распознали плагиат, хотя потом, конечно, убедились.

Может, кому-то в начальных классах школы это и нравилось. Но в 12 лет мы над этим шедевром в голос ржали.

...А ведь незадолго до того нам в школе добрая учительница по «Пионерской правде» этот маразм читала. Никто не понимал, что это плагиат (не знали), но что это хуже, чем Жюль Верн — понимали даже второклашки.

Дети все-таки были умней взрослых.

Оценки сему творению быть не может: слишком многие после него до конца жизни слышать не могли (и не могут) слова «фантастика».

Теперь, впрочем, оценки поменялись на полярные. Но дела это не меняет.

PS Регулярно звучат требования предъявить те страницы, на которых плагиат, и показать — откуда он. Предъявляем. Ответом ВСЕГДА бывает громко сопящее молчание.

Идиотический скандал, инспирированный журналом «Здоровье» («...рассказ нельзя рассматривать иначе как пропаганду онанизма!») на многие годы закрыл в СССР возможность печатать хоть что-то из Альдани, рассказ стоил выговоров и премий сотрудникам редакции «Молодая Гвардия» — притом даже начальству: директора вызвали в ЦК комсомола, где все матери-жены начальства надышаться не могли на журнал «Здоровье» — страшней были только «Крокодил» и «Фитиль». Между тем трагический рассказ о механистическом обществе не содержал в себе не только пропаганды оного занятия (с годами выяснилось, что вполне безвредного), он и эротики-то не содержал, не говоря о порнографии. Словом, обычная травля по-советски, последний излет хрущевской оттепели (публикация рассказа) — и наступление брежневских (тогда народ думал, что косыгинских) заморозков.

Хотя рассказ и не шедевр, но вызванное им «брожение» всерьез заставило заподозрить, что фантастика бывает и на такую тему. На тему того, что занятие любовью (тогда этого словосочетания в русском языке не было) — это, как писал Оруэлл, «наш долг перед партией» только в СССР. Где в те годы брали налог за бездетность, напоминаю. Более чем через двадцать лет некая дура брякнула в ти-ви бессмертное «В Советском Союзе секса нет!»

К счастью, народ полагал иначе. Будь рассказ смешным — пожалуй, все удалось бы спустить на тормозах. Но он был именно трагическим, и сильно повредил составам последующих томов «Библиотеки Н/ф» в «Молодой Гвардии».

Многое из томов повылетало, притом, что роман Робера Мерля «Мальвиль» (1972, русск. изд. 1977), прекрасно вышел в изд. «Художественная литература» — заметим, «пост-атомный», что в «Мире» категорически, а в МГ «почти категорически» было запрещено, хотя роман был набит полной «клубничкой» (разве что малость того, что «на грани фола» порезали) — и он никакого скандала не вызвал. Цензура слабела, цензура не боялась пропаганды онанизма. Она уже и про секс-то знала лишь то, что «его нет».

Альдани же оказался в числе пострадавших. Что очень несправедливо, и еще не поздно поправить.

Вероятно, в затертой теме «Гитлер-победитель» эта книга стоит настолько выше остальных, что остальные — даже пресловутый «Фатерланд» Харриса, про который много чего написать могу, да жизнь коротка, и на сто у.е. до этого уровня не дотягивает. Странно, пожалуй, разве что то, что по роману Дика нет фильма, ведь это готовый сценарий . Политкорректность? Вероятно, пропади она пропадом. Однако же тому, кто не знаком с китайской классической «Книгой перемен» читать ее трудно; зато если кто с нашим блистательным переводом этой книги (Ю.Щуцкий) сроднился и держит «Книгу перемен» на полке — тому в ней уютней, чем шахматисту за доской. Потому как для глубокого понимания «Человека в высоком замке», для истинного удовольствия от него, нужен научный аппарат чуть ли не такого же объема, как книга. Я и теперь не умею определять гексаграмму бросанием стеблей тысячелистника. Пользуюсь набором монеток. Но даже этого мне жаль (лучше бы пользоваться традиционными стеблями). С этой книгой надо сплестись и срастись, иначе ее вовсе лучше не читать.

Конечно, граница между Германией и Японией, проходящая по МИССИСИПИ, иронически отсылает читателя к «Путешествию Гекльберри Финна» Марка Твена, но сделано это ненавязчиво, в лучшем американском духе, когда даже самое великое и самое страшное все-таки предполагается не воспринимать слишком всерьез. И незадачливый герой, попадающий на обед к хозяину жизни (т.е. из японцев) так обаятельно глуповат, что немедленно опознается его прототип — Унистон Смит из «1984». Тот, пожалуй, тоже вспоминал бы как самое яркие события своей жизни случаи, когда ему (дважды) удалось съесть по кусочку мяса. Сколько тут Америки — вплоть до независимого Шайенна (который независим, ибо никому не нужен). Роман написан в 1962 году, накануне Карибского Кризиса, когда «горячей» атомной войной пахло как никогда (лишь своевременный отстрел Президента и снятие с работы Генсека спасли истинных хозяев жизни от возможности продолжать наслаждаться оной). Все это забывается. Но остается невероятно целостный, пугающе правдоподобный мир параллельной истории (явно входящий в пятерку лучших «миров», какие есть в литературе ХХ века). Одного лишь опасаешься: не начнут ли внуки-правнуки принимать именно этот мир за факт криптоистории. Но это не нам решать.

Это безусловно лучшая книга Филипа Дика, перехвалить ее нельзя, и я не продолжаю далее «дозволенные речи» лишь потому, что сейчас явно скачусь в пересказ романа. Этого нельзя. В отзывах. «Такой уговор». (с).

2015, декабрь Вот уже и сериал есть. И оценка ему — минус 10.

Автора можно понять: двадцать лет лагерей почти любого сломают. Вот и Михаил Зуев, пройдя через тюрьмы, лагеря и ссылки 1937-1956 годов, в оставшееся ему время занимался тем, что не столько писал новые книги, сколько безжалостно увечил старые, созданные в 1926-1936 годах. Опубликованный в 1930 году во «Всемирном следопыте» и тогда же – отдельной книгой, роман сразу вывел писателя в лучший ряд фантастов тех лет. К сожалению, для нашей литературы именно уже 1929 год стал трагическим, был создан Главлит, и советская цензура почем зря разлютоваласть почти на шесть десятилетий. Роман Зуева проскользнул буквально с последним поездом. Переиздан роман был только после смерти писателя (1967) в 1970 году, в расширенном, но совершенно искаженном автором, а еще более вероятно – редактурой и цензурой виде. Тот же художник, что и в 1930 году, Николай Кочергин, проиллюстрировал книгу, однако и тут имела место немалая деградация по сравнению с чудесным первым вариантом.

Очень многое в романе пленяет – не так много случаев у нас, когда «затерянный мир» оказался убедителен. В частности, пользовавшийся читательским вниманием роман Александра Полещука «Эффект бешеного Солнца» в альманахе НФ, вне всякого сомнения, написана под прямым влиянием «Сказания». Уже в наши дни этот сюжет живет в традиции бесконечных «попаданцев» (и в книгах А. Бушкова), причем живет неуютно – то, что во времена Алексанлра Белеява пленяло – и что сделало бы честь даже самому Беляеву – у подражателей стало весьма неубедительно. Как сюжеты динозавровых «потерянных миров» ни в коем случае не поднимаются по сей день до уровня книг Конан Дойля и Обручева, так и здесь традиция оказалось плохо востребованной. Причем беда с этой традицией началась непосредственно в этой книге: ее вариант 1970 года смотрится как подражание версии 1929 года.

Но если вам повезет прочесть первый вариант, эта книга встанет у вас на одну полку с «Человеком Амфибией» Беляева, «Бегущей по волнам» Грина, «Гиперболоидом инженера Гарина» А. Н. Толстого. Так что и оценка относится к первому варианту.

Если бы не «Этландия», имя Эрика Ингобора могло бы оказаться забытым. Трудно понять, как эта фантасмагория, этот очень несоветский роман вышел в свет в СССР: разве что случайно, по принципу так и не состоявшихся «Рассказов о Западе» С. Д. Крижановского (ведь ушла такая книга в типографию весной 1941 года… но, понятное дело, не успела к июню). Мол, «там» все гниет, а гниение предполагает разводы и узоры. Как пишет в самом начале романа автор, «Любой одуванчик глупости, посаженный в этландскую землю, произрастает в баобаб идиотизма». Но не больше года терпели Ингобора в литературе: журнал «Октябрь» быстро назначил его вредным эпигоном, – и конец как одуванчикам, так и баобабам. Всё поняли цензоры – отнюдь не про Запад был написан роман. Темная антиутопия, злая сатира, драматическая организация диалогов, истинное мастерство.

Кржижановский вспомнился не случайно: этот писатель, видимо – ближайший литературный родственник человека с более чем гриновским псевдонимом «Эрик Ингобор». Как и Кржижановский, и еще несколько писателей, которым судьба не велела выходить из забвения раньше конца тысячелетия, Соколовский-Ингобор даже благодаря нынешнему тому избранных произведений – уже классик своего жанра: его Этландия заставляет вспомнить «Приглашение на казнь» Набокова или «Фанданго» Грина. Одна сцена с «Мостом самоубийц», с его «ростом производительности» чего стоит!

Зрелый фантаст, работавший в жанре антиутопии, не уступавший дарованием Карелу Чапеку, наследник Герберта Уэллса, придумавший непонятно где на севере Европы расположенную злостно капиталистическую страну Этландию, где и происходит действие почти всех его художественных произведений, все-таки пришел и к читателю XXI века.

… Еще один «Русский Борхес». Ну, а там, где есть Борхес, там есть и библиотека. Издательство «Престиж Бук» изданием «Этландии» открыло серию «Библиотека Эрика Ингобора». Несколько книг уже в производстве.

Иной раз классика жанра, лучшее произведение писателя и т.д. — вдруг смещается в читательском сознании резко в сторону и начинает отдельное бытие: знаменитая инсценировка этого романа, шедшая на сцене Таирова в начале 1920-х годов — произведение, достойное прочтения ПОМИМО романа (увы, в собрании сочинений автора инсценировки, С. Д. Кржижановского, этого «текста» нет — составитель им по неизвестной причине пожертвовал). Уже заголовок романа Ффорде «Беги, Четверг, беги» — немедленно напоминает о Честертоне. Цитатами из этой книги нафарширован весь (не только английский) постмодернизм, и так длится уже второе столетие, и не снижается популярность романа. Даже бессмертный Патер Браун, мистический сыщик — не конкурент Четвергу.

Словом, хвалить эту книгу — все равно что хвалить «Дон-Кихота».

А прожить жизнь, не прочитав ее — то же самое. То же, что не прочесть «Дон Кихота». Может быть, Честертон и не Сервантес... но в обязательную программу того, что должно быть прочитано — «Четверг» входит.

К сожалению, едва ли на такой уровень вышел еще хоть один роман того же автора. Но поэт он прекрасный, новеллист изумительный — а дальше, господа, подбирайте прилагательные по степени положительного ряда. И вверху секвенции все равно будет великий роман, о котором сейчас идет речь.

Знать бы еще, сколько тут Дика, сколько Желязны. Идея наверняка Дика. А вот «серебряные полудоллары»... Хоть на «Книге перемен» гадай — не разберешься. Редчайший сплав, когда автор в чем-то один получился. За Желязны с таким артистизмом никто и ничего еще так не написал.

Тьма фактов, которые может знать только житель Западного Полушария (черные крысы как нормальная еда в Восточном отсутствуют: их здесь рыжие-серые сами съели). Артистизм интриги и письма феноменальный. Словом, хвалить эту книгу то же самое, что хвалить черную икру.

У фэна, не читавшего этой книги, — дыра в образовании. Прошу иметь в виду, мое мнение ни от кого не зависит, но это рекомендация: читайте.

Вышло так, что сперва фильм посмотрел, потом прочитал книгу. Ни за какой роман сериала о Плоском Мире меньше «9» ставить не могу (разве что «Последний континент» не задался), ну так и здесь — 9. Фильм, кстати, очень выиграл от гибридизации Англии с Венгрией, венгерские актеры его типажами сильно украсили. Но в целом — уже после прочтения книги — угадал: сэр Терри и после смерти оставит «Плоский Мир» развиваться: он создал настолько живой конструкт, что хорошему писателю войти туда и работать — только честь. Был бы я моложе лет на 20 и не съедай меня целиком свой «конструкт» — испросил бы разрешения у сэра Терри и врубился бы в материал. Даже мог бы и на английский перейти, хотя и считаю такие поступки невежливыми по отношению к родной речи.

Мир сэра Терри так обаятелен — и в этом романе особенно — что в нем вообще хочется поселиться, не важно, уличным музыкантом или разбойником там служить придется. У меня такое вызывали только два мира — «мир Фрэнка Сандау» (Желязны, «Остров мертвых» и «Умереть в Италбаре») и лучшая русская фантастическая книга — «Град обреченный». О ней я с Аркадием Натановичем поговорил... но запишу, когда наглости хватит. Наперед скажу, что я само имя Пратчетта услышал от него. И еще долго знал только имя. Кстати, что именно он читал — не знаю. Может быть, даже ничего, но о писателе знал и его советовал.

Если у Жикаренцева и Ко «Опочтарение» все-таки дойдет до русского печатного станка, это будет большая радость для тех, кто оригинал прочесть не может. Кстати, сэр наш, зараза такая, играет настолько глубокими слоями английских ассоциаций, что мне иной раз знания языка не хватает. Фильм тут тоже не помог.

Upd. Прочел прочие отзывы. Кажется, никто не заметил чудовищного наезда, который сэр Терри учинил на «Графа Монтекристо» (во второй, что ли, части) — там такая же сцена с заменой телеграфного сообщения, как здесь — в основе сюжета. Напустил-таки наш благородный Рыцарь своего баньши и на Дюма-папашу.

Словом, бессмертная книга бессмертного писателя.

Толковой библиографии Рэндалла Гарретта даже в Википедии нет: очень сложная у него оказалась жизнь. Между тем время явно отмывает шлаки из его наследие, а на дне лотка блещет единственное — хотя немалое — золотое зерно его прозы — цикл дважды мироформистский, цикл рассказов и роман о лорде д'Арси: в мире этом иная Европа (главным угрожающим Западу государству стоит Польша, а не Россия) и никому не силам из-за размеров. В этом мире иные законы: магия вместо науки, вещь надежная, — и наука, дело сомнительное и неточное, главная польза от нее — «телесон» — попросту междугородный телефон, только разговоры по нему сумасшедше дороги; да еще и по дну морскому кабель никто прокладывать не научился; в последние годы автор это «исправил», но — было поздно: подав заявку на писателя высшего ранга, оказался создатель этого мира на десять лет в отрыве от литературы, упустил время, и когда вернулся — было уже поздно, испеченный им чудесный рождественский пирог съели без его участия. Слишком на поверхности лежала общая идея и слишком была соблазнительна.

Третий компонент «мира лорда д'Арси» самый простой — детективный, и не очень сложный, разгадка в нем большой роли не играет. Хорош прежде всего антураж: так блистательно там сыплется золото с кружев фантастического лорда-мага, хорошо ориентирующегося в своем мире. Читать всегда приятно. Но больно — как всегда, когда знаешь, что в целом подававший очень большие надежды писатель их не оправдал. Он мастер, мастер, да и переводчик (Н. Романецкий) мастер не хуже... но что ж ты нас, тискальщик, бросил с одним не очень толстым томом отличной прозы? Это можно было гениальному Миллеру-Младшему, великому трагику, но нельзя автору насквозь юмористическому. Здесь куда менее одаренный Кейт Лаумер выигрывает у Гаррета по всем пунктам.

«Быть и не состояться» — горчит такой приговор. Но есть и обратная сторона. Все-таки то, что от него осталось в лучшем цикле — не скоро забудется. Кстати, в российской фантастике у Гаррета параллели возникли лишь через много лет после смерти автора: магия не как наука, а магия вместо науки — допущение по нынешним меркам не очень свежее, но вспомните, когда был сочинен лорд д'Арси: он был начат в 1964 году. Иначе говоря, тогда же, когда появилась «Суета вокруг дивана» — сильно порезанная, но еще сильнее шарахнувшая по нашим юным мозгам первая часть «Понедельника» Стругацких. Видимо, идея висела в воздухе.

Если брать в целом, то Гаррет Стругацким проиграл: хотя их цикл меньше, но над ними висела цензура, над ним — едва ли: бросил в конце 1960-х писать вообще. А когда вернулся через десять лет... ну, см. выше. Едва ли кому-то приходило в голову сравнивать эти два мира. Детективные ходы в духе «Агаты Кристи для бедных» ничем особенным цикл не украсили. Однако сам образ сыщика в камзоле, уже не забывается, и книги переиздаются. Конечно, прóпасть в два приема никто не перепрыгнет, и герой Гаррета, едва дотянувшись до другого берега — до того, где живут герои «золотого фонда», так навеки и повис на восьми пальцах на стене над пропастью (любимый кинотрюк вот уже больше ста лет).

Время здесь ничего не покажет, и так ясно, что этот забавный мир и его героя никуда из истории фантастического жанра не деть.

Однако насколько же большего от него ждали!

То, что здесь написано — не отзыв на один лишь роман, а на весь цикл. И знаю, что литература эта ушла в прошлое, но наверняка перечитаю том 2002 года хотя бы еще раз. Голову он не грузит, многого не ждешь, зато хорошо, полноценно отдыхаешь.

В чем-то это сродни фильмам о приключениях Индианы Джонса. Все знаешь, понимаешь — «клюква», а на душе-то светло.

Надо бы сначала писать отзыв, потом оценку ставить. Но я решил свои «10» проверить и еще раз перечитал роман.

Может быть, это вообще лучшая фантастическая книга в России за последние лет пять-шесть. Сколько же ниток оставлено там — в любую сторону — продолжай-не-хочу; да ведь и я теперь постоянно, нечаянно подумав о ком-то, кого знал, но кто ушел, думаю: «вот и ему мнемон». А если человека не знал — «денежка». Но она тоже нужна, «за воздух» заплатить. Роман куда глубже любых аллюзий с анекдотическими вкраплениями («Жизнь дается человеку только дважды...» — и вдруг хохочешь в патетическом месте); между тем лишь сорок (или больше) раз передумав эту книгу, решил я, что изображает она ЧИСТИЛИЩЕ. То самое, которое отрицает восточная церковь и в которое твердо верят более миллиарда сторонников церкви западной. Данте по Чистилищу водил не Вергилий, его проводником там была Беатриче. У героя «Света в окошке» своя Беатриче... — царско-советский сыщик провокатор, петербургский «земеля». Каков поп, таков приход. Это так точно, что начинаешь ВЕРИТЬ.

С ужасом думаю, что начинаю воспринимать эту книгу как часть собственной религии. Ну, и ладно: если «джедаистом» быть не зазорно — в Англии их больше, чем иудеев или буддистов — я согласен и на такую веру.

Как почти у всех российских читателей, на восприятие от самого романа неизбежно налагается память о впечатлении от фильма Кюмеля (и Орсона Уэллса) «Мальпертюи» (1971): фильм вызывал сильные эмоции у зрителя, но — не те, которые вызывает созданный в самый глухой военный год — 1943 — роман Жана Рэя; тут не случилось «античудо», каковым была обработка «Войны миров» в 1938 году, за документальное повествование этот фильм никто не принял, — хотя, конечно, фильм выгодно отличался от дурных попыток в ХХ веке экранизировать очень родственного Жану Рэю Лавкрафта. Книга очень хороша чисто стилистически, что, правда, из двух переводов видно у А. Григорьева и почти пропало у Хорева. [Замечу: чтение имен по фламандским правилам проведено более правильно как раз у Хорева — видимо, имела место некоторая редактура со стороны Головина, — но дела это не меняет]. Здесь, конечно, сказалась правильно заданная переводчиком ориентация стиля скорее на Эдгара По, чем на Лавкрафта: как ни крути, но первичен среди всех писателей этого стиля именно Эдгар (и отчасти, во французском языке, на котором написан «Мальпертюи», живший еще ранее Жак Казот).

Жан Рэй (он же Фландерс и т.д.) написал тысячи новелл, и лишь два романа, при этом оба — именно тогда, когда практически не мог печататься, в 1943 году. «Город Великого Страха» сейчас читается более живо именно потому, что более оригинален, а «Мальпертюи» неизбежно кажется парафразой Лавкрафта, с творчеством которого на момент написания Рэй то ли был знаком, то ли нет. Однако именно «Мальпертюи» сделал Жана Рэя одним из классиков европейской фантастики первой половины ХХ века — таких, как Ганс-Гейнс Эверс, Густав Майринк, Лео Перуц, Морис Ренар — да и Борхес (даром что аргентинец), знакомство с творчеством которых ценителю старой фантастики (а не одних лишь англо-японских стрелялок и ходилок) необходимо. Вреда не будет, а кругозор точно расширит.

Разумеется, роман надо читать, не отвлекаясь — весь смысл чтения пропадет, если совмещать эту книгу еще с какой-то: мысль в книге ВСЕГО ОДНА, — лишь вспомнив о годе создания книги можно окончательно понять — о чем написана эта довольна мрачная и очень целостная притча.

Ну, и фильм Кюмеля тоже стоит посмотреть — как «бонус» к роману. В нем много передано из того, что при чтении наших переводов только додумывать остается, — а фон старых кварталов то ли Брюгге, то ли Антверпена, к роману кое-что добавляет.

Вот именно что «пропал финал». Это не вина переводчика. В 1973 году я работал в зарубежном редакции МГ, а дальше по коридору располагались две комнаты редакции фантастики. Переводчики, понятно, кормились в обеих редакциях. В нашу комнату пришла не то, чтобы заплаканная, а совершенно «без лица» (по Бестеру!) Катя Короткова. Битых два часа она просила объяснить, за что зам. гл. ред. издательства И. Авраменко этот самый конец от рассказа отрезала. Вроде бы уже отгремел скандал с «Онирофильмом» Альдани... чего там бояться? Так никто ничего и не понял.

Лишь много лет спустя, обретя редакторский опыт, я понял, что рассказ Авраменко обрезала исключительно ради демонстрации служебного рвения перед начальством. Коль скоро у самого Кларка от «Космической Одессеи» можно было отрезать последние восемь страниц — значит, это дело архинужное и архиполезное: резать романам и книгам концы.

Анекдот, но очень печальный. Ибо бессмысленный.

Особенно в силу того, что как раз этот рассказ Бестера — едва ли шедевр. Крепко сочинено, но по прописям, хорошо написано... но на душе кошки скребут: ради этого автор «Звездочки светлой» и «Человека без лица» старался?.. Хотя все равно рассказ выше, много выше средней продукции тех лет.

В смысле писательского мастерства (особенно — мастерства новеллы) ничего лучше написать нельзя. Угадать финал рассказа, пожалуй, невозможно. И дело именно в нем: такого жуткого «посмертия», пожалуй, даже у Данте нет для страшных грешников девятого круга (где обретаются, напомню, «обманувшие тех, кто им доверился»). Дети, главные герои рассказа?.. Автор ИХ вовсе не боится, как бывает нередко с Брэдбери, — и ЗА таких детей можно не бояться: их потомком станет, пожалуй, одинокий воскресший землянин в великом рассказе ван Вогта «Чудовище».

Русским читателям вдвойне повезло: перевод Е. Коротковой стоит вровень с теми лучшими образцами фантастики в русском переводе, которую переделывать уже ни к чему (другой пример — «Хогбены» Каттнера в переводе Н. Евдокимовой).

И тех, кого главный герой, мальчик в тапочках, прячущийся за коробками с мусором, отсылает на бетонную дорогу без конца и края, не жаль.

Они нарушили заповедь: захотели запрячь в свою лямку детей-гениев лишь за их гениальность.

Хорошо бы этот рассказ превратить в учебное пособие для начинающих злодеев: сам не гений — не суйся к гениям.

Если это не Великая Литература, то я, стало быть, не рождался на свет. И ничего этого сейчас не пишу.

Прочел по-английски, правда (всю жизнь английскими романтиками занимаюсь, а тут это важно). Очень надеюсь, что в переводе хоть половина осталась.

Как писатель я автору позавидовал. Одному только «запрету ходить по земле», из-за которого кое-каким героям приходится сидеть на столе : )))

И не уверен, что моя зависть была такой уж... белой.

Притом: существование «дополнительного» поэта-романтика (чье «Собрание», по утверждению автора, даже один раз выходило — в 1932 году) — дело вполне реальное. Считается, что поэтов «Озерной Школы» (т.е. региона Карлайла) было трое. А по моим подсчетам — около двадцати, да еще и общее в этих списках только имя Вордсворта. Так что «параллельную реальность» создает не только Пауэрс, она и у нас на глазах наличествует. Прием, в англофонной фантастике ярче всего известный по «Гиперионам» (и сиквеллам) Симмонса, только Симмонс в бесконечной толпе героев явно запутался. С Пауэрсом этого не бывает никогда. Жаль, хоть и хорошо у нас несколько его романов переведено — но все же недопустимо мало.

Я бы обозвал этот жанр — «джипси-панк». Но едва ли кто согласится.

Что писать? Если Борхес считал эту книгу одной из величайших в ХХ веке, то я скромно подпишусь, что с ним согласен.

Перевод Д. Выгодского так и остается лучшим. Михаил Кадиш своим творением только и доказал, что даже великие книги переводом можно испортить, Солянов не понял половины текста... Крюков... ну хороший человек Крюков, зачем ему это было?.. Хотя он — профессиональный велосипедист. можете проверить.

PS По служебному делу сличил с оригиналом всю часть, где герой пробирается подземным ходом. Потом посмотрел переводы. 90% качества — только Выгодский.

В остальных переводах и 10% не наберется(в каждом).

Перевод М. Кадиша — уникален. ЭТО ВООБЩЕ СОВСЕМ ДРУГАЯ КНИГА! Не понято ничего. Хотя что удивляться. это переводчик вообще уникален: надо быть гением. чтобы «Альрауне» Эверса так испоганить, как ему удалось.

Очаровательная пародия на Конан Дойля, — возникшая, похоже, в процессе переработки и подделки халтурного американского вовсе-не-Конан-Дойлева «Шерлока Холмса» (по заказу, само собой). При этом, хотя местом действия является крошечный английский городок Ингершам (лишь чуть-чуть — Лондон), сразу видно, что автор фламандец: сколько раз на ста страницах задаются совершенно рубенсовские пиры, сколько раз упомянуто, что на стенах висят голландские и фламандские картины — и т.д. Трудно сказать, что роман на сто процентов про «жизнь после жизни»: все привидения, кроме одного, в итоге оказываются липовыми. Совершенно блистателен кусок с «не такой бумагой и не таким пером». Несмотря на недоставаемость книги (20 лет назад вышла... в Обнинске) на книгу стоит потратиться и время потратить. И при чтении все время помнить: роман написан и издан в 1943 году, во время немецкой оккупации, так что автору пришлось проводить и некоторую самоцензуру.

Помимо родства с Конан Дойлем, тут есть и большое влияние плохо известного у нас Мориса Ренара. Сожалею, что не смог найти и посмотреть экранизацию романа 1964 года — с Бурвилем, никак не меньше. И вообще о том, что издан у нас этот автор мало — и поди найди эти три книги.

Оценка поставлена с поправкой на неважный перевод, это оценка замыслу и исполнению. В сороковые годы Европа книг такого уровня создала единицы, и не зря у них есть фанаты по сей день.

А сюжет не перескажу. Он отнюдь не линейный, это все-таки квест, и читатель сам решает — чему верить, чему нет.

PS НАКОНЕЦ-ТО НА ЮТУБЕ И ФИЛЬМ С БУРВИЛЕМ ЕСТЬ. БЕЗ ПЕРЕВОДА — НО... НЕ ЗА ГОРАМИ.

А пока, поверьте на слово — фильм тоже первоклассный.

Все про Чехова да про Чехова. Вообще-то в этом «Сахалине» куда больше от книги В. М. Дорошевича «Сахалин. Каторга». Но не только.

Многие десятилетия японское искусство, – и литература, и особенно кино, – эксплуатирует тему «Гибель Японии». Веркин решил вывернуть ее наизнанку: а ну как в мире останется одна Япония. Разумеется, получилась антиутопия, наиболее плодотворный жанр в современной литературе; есть основания подозревать, что наше время в будущем будут считать золотым веком этого жанра. Велик соблазн только такое писать, да и читать только такое. Только вот оказывается, что получается то уцененный «1984», то его предшественники (Фиалко, Бойе, Хаксли, куда более значительный Замятин и пр.), то уж просто «Град обреченный».

Однако здесь не то, – здесь то, что Набоков уложил в одну строку: «И понял я, что я в аду». В этом аду с трудом можно выжить, хотя в таком мире кому это захочется, кому нет. Доказывать, что это хорошая книга, бесполезно. Сожалею, что не могу поставить больше десятки. Подобное пишу впервые за последние лет десять. Не зря роману ставят то десятку, то единицу, притом примерно поровну. Книга решительно делит читателей на своих и чужих: случай редчайший.

Если это экранизировать, то выйдет не хуже, чем «V – значит вендетта» или «Эквилибриум», причем без сладкого хэппи-энда, который там ради проката прилеплен. Но в артхаусе такой фильм провалится, а для большого экрана денег не дадут.

Земной поклон автору.

Герой рассказа, Торнтон, конечно, ни разу не «писатель-неудачник»: он пишет книгу по геологии, а что писать ему неохота, так это нормально. И кульминация рассказа вовсе не диалог Торнтона с пришельцем из будущего, а тот миг, когда он страшно избивает этого пришельца (не ровен час, даже убивает, но это ему даже не интересно). И финал у рассказа вовсе не открытый: никому не приходит в голову написать, что «Петер Шлемиль» Шамиссо имеет «открытый финал»: а ведь кончаются и этот рассказ, и «Шлемиль» одинаково: герой уматывает в бесконечное путешествие. Не буду перечислять остальное, чего тут читатели определенно не видят, но по мне – так о пришельцах из будущего куда больше говорит, что напарница путешественника – алкоголичка, и в огромном их доме на все про все один стакан для выпивки, второго нет.

Здесь, конечно, скрыт набросок романа, который Саймак не захотел писать. Понятно, что вышла бы классическая «ходилка», но их у Саймака и так навалом. Мастер предпочел оставить нам набросок, а мы вольны додумывать что хотим. Тут ведь и Вийон-бандит и вор, и пунктиром намеченная линия оголодавших медведей, один из которых и задрал Стефана, «героя без реплик» (но есть не стал, видимо, пришельцы невкусные), и одинокая планета у сверхновой звезды, и тикающий клад, и т.д., и т.д. Почти у любого писателя получилась бы жуткая безвкусица. Но не у Саймака, у великого лирика, Мастера Пробежавшей Белки. Будете читать любую его книгу – посчитайте, сколько в ней белок. Хоть одна да будет. Эти белки – самые реалистичные его герои. Мастер ушел, а они все так и бегают в Висконсине и в Миннесоте.

В силу того, что однажды я проиграл пари хорошему писателю, теперь я должен читать ВСЕ книги Лукьяненко о «Дозорах», а также и не только Лукьяненко — вполне по доброй воле я даже кое-какой интернетный кошмар (трилогию г-на Мишина) прочел от строки до строки. Надо мной нет заклятия (и нельзя его на меня по неким причинам наложить) — я читаю добровольно. «Вселенная Дозоров» для меня — отчасти вселенная Шерлока Холмса. Бывает хуже, бывает лучше, но идея-то весьма плодородная. Был бы автор талантлив, умен и образован.

Этот роман меня основательно удивил. В него вписана такая двуслойность, что поклон Нилу Гейману с его «Американскими богами». Почти никто не заметит тонкую разницу, которую вводит автор между «предсказанием» и «пророчеством». Я, правда, знаю, где и когда это было раньше — но то, что истинно, обречено повторяться. О «пророках» (к счастью, не в библейском понимании) автор знает действительно много, только диву даешься — отчего эту реально существующую силу мы не находили в прежних романах. Ибо в «инквизицию» верить трудно... а вот пророки-то (они же предикторы и прогносты) — штука реальная. И портретные лица (вроде «Сергея Глыбы») роману только на пользу.

Если исключить само создание «Вселенной Дозоров» (которое я склонен оценить весьма высоко: «свой мир» — штука в русскоязычной фантастике остро дефицитная), т.е. первые два романа + неплохие по ним фильмы — этот роман представляет собой шаг на новый уровень. Откуда и оценка. Плюньте, Сергей Васильевич, на тех, кто обзовет Вас предателем дела фантастики. Обзовет перебежчикам к мейнстимщикам.

Потому как их, — как любил говорить отец героя сериала Хендерсона о ван Хельсинге,- «не бывает». Бывает только литература и все остальное. Нет мейнстима, давно его нет. И даже — не будет.

Роман оцениваю так, как совесть велит. И оставляю у себя на полке.

Ошибка большинства писателей-европейцев и их азиатских клонов в том, что логика добро-зло якобы двоична и они равны между собой (а это, экскиз май клатч, вовсе не так). Один разговор в «Новом дозоре» указывает на то, что автор книги, кажется, это осознал. Понять такое – все равно, что слепорожденному свет увидеть.

Кажется, я правильно сделал, проиграв давнишнее пари.

Как гремела эта книга в начале ХХ века, на скольких сценах шла, вызывая истерики у актрис, которым предлагали роль Альрауне («она-патологична»)! А ведь речь. строго говоря, всего-то и шла, что об искусственном оплодотворении (огрубляю, конечно), нынче осуществляемом нередко даже без врача, всего-то при помощи... кулинарного шприца. Но — конечно — эта часть романа отсыпалась, как шелуха: образ Мандрагоры все равно как был достоянием фантастики, так и остался в том же ведомстве. И надо бы бы учесть нестерпимо низкое качество перевода (что в начале XX, что в XXI веке — куда пропадает всё филигранное мастерство Эверса, столь незабываемое по «Сердцам королей», «Красному соусу» и другим новеллам! Не зря Эверса читают и теперь в Германии. У нас, конечно, именно перевод лишает «Альрауне» той психопатической патины времени, когда произведение это было сверх-новаторским: куда там Гюисмансу!

Нам еще недавно твердили, что Майринк — тухлый графоман, подлежащий забвению (взамен предлагали Кафку — а что общего?) Так и здесь: пока не будет нормального перевода, весь пронзительный до боли лиризм этого все же фантастического произведения так и будет проходить по ведомству «поверьте, господа, на слово». А всего-то нужно, что сесть и перевести заново. Хотя... единственный роман Рильке зазвучал по русски как настоящий Рильке только что — с третьего захода за сто лет (!) (в переводе В. Летучего). Боюсь, если не найдется на «Альрауне» своего фаната — для русского читателя книга существовать не будет.

И это очень жалко.

PS от 2019. Семь лет прошло, появился новый перевод — Светланы Одинцоовой. Наконец-то.

Можно забыть при сироп Кадиша.

Проще простого: это величайшая сказка ХХ века. И все прочие ей ни разу не конкуренты. Потому, что помимо 14 (с дополнениями) книг самого Баума, считая с ними вместе, за 1900-1998 годы создано в общей сложности 40 книг «КАНОНА СТРАНЫ ОЗ». А к ним — выходящие по сей день многие сотни продолжений и вариаций той же темы. Причем среди этих «продолжений» американцы с удовольствием размещают все книги А. Волкова — они, кстати, переведены и на английский, и на многие другие языки. А ведь к этой теме англофоны ревнивы... да и правильно, что ревнивы, Лучше этого сюжета нет ничего.

Секрет успеха прост. Баум, создавая свою страну, наделил тех, кто живет в ней, даром вечной юности — кажется, впервые за всю мировую литературу. В итоге и Страшила, и Железный Дровосек (плевать, что он вообще-то жестяной) и многие другие герои могут жить там вечно и не стареть, и вот уже второе столетие они вместе с Трусливым Львом и Голодным Тигром — и со Слоном Кобампо — живут и будут жить, радуя читателей в возрасте приблизительно от шести и до ста лет. Перехвалить этот великолепный миф нельзя. Если уж более чем взрослые писатели Стивен Кинг и Филип Хосе Фармер оскоромились написать по книге про Страну Оз — значит, мир убедился, что стал сам он лучше от того, что не особо-то тогда еще известный писатель френк Баум посмотрел на каталожный ящик с надписью « O-Z». И он увидел дорогу в волшебную страну, в Страну Оз. И была эта дорога — из желтого кирпича.

Да, читатели. Кажется, мы уже не в Канзасе.

Кажется, нужно добавить (в ЖЖ я это написал, но там то ли будут читать, то ли нет).

Часть имен в романах и впрямь взята из венгерского ареала, хотя албанцев больше: кто бы спорил.

Однако:

Тут припутан и третий народ: итальянские арбереши (албанские католики), по сей день живущие «против Албании» на итальянском берегу; когда я ими интересовался, было их тысяч 400 (это в начале 1970-х годов). Они — католики, язык у них близок к албанскому, но сейчас уже основательно с ним разошелся. В сети о них мало, хотя само существование и языка, и народа признается. Именно их классиков — а это Иероним де Рада, Зеф Серембе и т.д. — еще хоть как-то можно было пробить в печать в те годы (преимущественно в антологиях). Единственное толковое, что по ним можно найти если не в сети, то в НРБ — реферат диссертации Т. Ф. Серковой «Литература итальянских арберешей и проблема албанского романтизма», (1836-1900). М., 1971.

Диссертация, конечно, появилась позже (хотя носилась с ней Серкова по 3-му этажу «Художественной литературы» довольно долго, а на том же этаже располагалась Восточная редакция, где немало наработал АНС (и ваш покорный, хотя позже) — но всего на два года. Книги в «Соц. редакции» шли куда дольше, чем в Восточной (да еще книга неугодной Албании, — о книге отдельно, если интересно). В любом случае «имена носились в воздухе».

Кстати, легенда о моем разговоре со Стругацким верна только в первой версии (там, где про коньяк). Остальное — чьи-то пересказы.

Единственная книга Кука, которую я с первого раза запомнил целиком, а прочел уже трижды и еще собираюсь. Похоже на озарение, которого побоялся сам автор, и не стал развивать тему в сериал.

Словом, проза высочайшей пробы. Не просто литература, а настоящая ФАНТАСТИКА, что куда выше более высокое звание.

хотя и впрямь жаль. что автору платят за «Черный отряд» и «Гаррета» втрое больше, чем за отдельные романы. Была бы тут хоть небольшая серия — получили бы шедевр даже больше, чем на «10»

Наверное, бывает лучше. До «Чудовища» ван Вогта пока в этой теме почти ничто не дотянуло. Можно много примеров приводить.

Однако вечный пафос «человек — не такое дерьмо. как мы думать привыкли», способен убедить. даже не потому. что полиграф можно обмануть, сами знаем, что можно, даже умеем.

Между тем чужаки тут хотят отхватить у человечества СОВСЕМ НЕ ЗЕМЛЮ, что и дает возможность герою так легко обмануть полиграф, он же детектор лжи.

Даже поймав суть рассказа в первых строчках, все равно с полным кайфом его до конца дочитываешь. а в конце наконец-то ловишь главный мячик: пришельцы один в один похожи на омаров. А кого, как не омаров-вахине, омаров-женщин (с икрой) ловят герои Джека Лондона на самых настоящих Гавайях? Ну да, а планета как раз и называется «Новые Гавайи». Год рассказа — 1957, а в августе 1959 года Гавайи стали 50-м штатом США. Голубые, словом, Гавайи...

Словом, нас надули. А рассказ очаровательный. 10 ему за искусство и шесть за то, что автор на десять лет бросил писать, в итоге не став настоящим классиком жанра.

Это, боюсь, почти автобиография. Дж. К. Оутс («Эдди, Эдгар» по рассказу) в 1956 году, когда ей было 18, тоже встретилась со своим «Эдвардом» – именно тогда родилась ее сестра Линн Эбби, страдавшая тяжелым аутизмом. Представьте персонажей в жизни близнецами и мужчинами – вот и все содержание рассказа. Характерно и то, что «хилый брат» в рассказе – младший из близнецов. Большего не расскажу, читайте рассказ – очень поздно написанный, кстати. «Близнечный миф» (тот самый, который забыл упомянуть в числе главных сюжетов мировой литературы Х. Л. Борхес) развернут в рассказе так, что человеку, который пишет сам, впору помереть от зависти.

Даже традиционная американская истина-тошниловка о том, что «самое главное, что есть у человека – это его семья», в этом рассказе не раздражает: никакой семьи у братьев нет, кроме той сцены, которую читатель находит на последней странице (похоже, действие ее по сравнению с нашим разворачивается в будущем). Оутс здесь – мастер новеллы, мастер уровня Эдгара По, и больше сказать нечего.

Если у многих читателей (наверняка у очень многих) рассказ вызовет депрессию – ну, такова жизнь. И сюжета в рассказе нет почти – так и в жизни сюжета нет (совсем никакого). «Колодец и маятник» – тоже депрессивный рассказ (с не совсем убедительным финалом, если честно).

… Отчего-то вспомнились мне кое-какие, самые горькие, рассказы Брэдбери.

Отчего? Оттого, что ни на один вопрос ответа этот рассказ не даст.

За что и спасибо Нилу Гейману и Элу Саррантонио, включившим этот маленький шедевр в свою новую антологию.

Я прочел эту книгу в рукописи — в РГАЛИ, не скрываю, там в папке моя подпись есть — в 1977 году. И заболел этой повестью, как другие, бывает — «Мастером и Маргаритой», «Бледным огнем», «Осенью патриарха», «Войной конца света», «Гимном Лейбовичу» и т.д. Даже теперь, когда практически весь Кржижановский уже трижды прочитан, для меня эта вещь остается главной, а ее последние строки (про «одно и то же») снятся мне перед пробуждением почти каждую ночь. «Воспоминание о будущем» — одновременно «Шинель» и «Когда спящий проснется». Ниже оценить не могу.

Больше года я высчитывал — какого же года достигает в своем путешествии Макс Штерер. У меня получилось — «1959». А если так, то встающий перед ним в тумане лес почти утративших кумачовость, почти серых знамен — это то самое, что случилось в нашей действительности, притом всего лет через десять после смерти автора повести. «Пророк» — профессия, в древности не считавшаяся почетной. Но, видимо, Кржижановский об этом не думал. Печататься ему хотелось, но приспосабливать свое творчество к требованиям цензуры он не мог вообще. В итоге — не печатался. В итоге — уцелел и вполне реализовался. В итоге — ровно через пятьдесят лет — после окончательной остановки Штерера и возврата в 1929 год — ИМЕННО В 1989 году вышла в Москве первая книга рассказов и повестей Кржижановского — «Воспоминание о будущем» («Московский рабочий»).

Сколько русской литературы (что в СССР, что в эмиграции) нынче даже библиографы вспоминают с трудом. А вот «литература из ящиков письменного стола» (простите за германизм, но по-русски «одного» слова для этого явления пока нет) оказалась тем самым, что спасет нашу репутацию в XXI веке: если нынче у нас и не всегда есть что-то новое-интересное на прилавке, то вот уже четверть века как непрерывно отдают свое заветное наследство архивы. Ладно, попытаемся издать накопленное, а потом — как сказала протопопу Аввакуму бессмертная его супруга Марковна — «Добро, Петрович, ино ишшо побредем».

«Воспоминание о будущем» — книга на всю жизнь. Таких книг на свете очень мало.

Ничего не поделаешь. Судьба. Кисмет.

Публикация в России этой маленькой поэмы Бехайма, — датируемой примерно 1456-1460 годами — увы, развалила миф о том, что Западная Европа познакомилась с историей Дракулы (точнее, Тракеля), «сына Влада Великого», через посредство (древне)русской «Повести о Дракуле Воеводе» — та была создана как минимум через четверть века после поэмы Бехайма. Михаэль Бехайм (1416-1474) умер ЗА ДВА ГОДА ДО ТОГО, как Влад Цепеш погиб в бою, т.е. при жизни исторического «Дракулы»). Т. н. «анонимный немецкий документ», на котором якобы базировалась (древне)русская повесть тоже создан в начале 1460-х годов. Так что мы тут не первые и, боюсь, даже не вторые. Мы тут, прошу прощения, разве что третьи.

Не оценивая поэму с художественной стороны, констатирую, что после перевода В. Микушевича новый нам едва ли требуется: такая, строго повествовательная поэзия, хотя и в манере то ли эпоса с элементами доноса, то ли просто легенды, сочиненной политическими противниками, этому переводчику глубоко родственна. Он точен, сух, и не стремится сделать поэму лучше, чем она есть в оригинале.

Кстати, (древне)русская повесть в литературном отношении и впрямь превосходит поэму Бехайма.

Но тут: как в театре: кто первым поставил пьесу, тот и попадет в справочник. Тема вампира начинается в литературе все-таки скорее с Полидори, чем со Стокера. А тема Дракулы начинается с Бехайма.

Издательство «Энигма» изрядно ограбило само себя, не вынеся имя Бехайма на обложку. Стокер у всех есть, к нему и рука не потянется — а Бехайм переведен впервые. И курс дракуловедения надо начинать именно с него.

Едва, кстати, поэму размером с «Медный всадник» стоит именовать «стихотворением». Это все-таки поэма.

А почему я пишу (древне)русский? Потому, что «Повесть о Дракуле Воеводе» — ровесница «Хожения за три моря» Афанасия Никитина. Язык конца XV века, язык времен Ивана III Великого, строителя первого русского морского порта (Ивангорода против Нарвы) вполне читается и сейчас. Русская фантастика как жанр существовала и в те времена, когда Колумб еще не доплыл до того, что впоследствии оказалось Америкой.

Кажется, ни одно произведение древней прозы не перечитано мною столько раз. «Я буду говорить ложь, одну только ложь и ничего, кроме лжи, и это правдиво, а это значит — вся моя история будет правдива...» Сколько раз приходило мне это в голову, когда я брался за стило — и когда не брался. То ли это модернизм, то ли пост...?...

В любом случае: двухтомник Лукиана я держу на самой верхней полке. Если его сопрут, восстановить скорей всего будет невозможно, а сердце мое будет разбито.

Хотя у Лукиана есть и более значительные вещи, но без этой — не было бы нашего жанра.

Так, выходит, и будем молчать. Конечно, Марк Маркович Парасюхин, которому морду бьет герой (так и хочется добавить) — литературный герой.

А то, что это реальный писатель-«фантаст», травивший Стругацких сколько сил было, по сей день (если жив) их ненавидящий — реальное лицо — молчим.

Конечно, он накормил Иуду югославским супом с мелкой вермишелью... Но это не повод тащить его на таком луковом перышке и из вечного огня.

Реальный Поросенкин никого таким супом не накормит.

Именно этот человек угробил н/ф редакцию в «Молодой гвардии». И я свидетель, я в соседней редакции работал.

...А по вопросу об антихристианских мотивах книги, так надо бы присмотреться к тому, что иудаизму и исламу там досталось столько же. Христианство — не та «организация», которой можно повредить негативным мнением о ком-то отдельно взятом. Не развалится храм, воздвигнутый на том самом камне, который тут ненароком помянут. И даже сходство Г.А.Носова с Га-Ноцри — это сходство всего лишь двух литературных персонажей. Религия тут почти ни при чем.

Помнится, Лем, прочитав тощую папочку рассказов Ильи Варшавского, удивился: как на столь немногие страницы уложилась вся западная фантастика.

Здесь — больше. Здесь в ОДИН рассказ уместилось больше, чем мог бы мечтать целый материк фантастов.

Это уровень «1984» Оруэлла. Только со знаком плюс: от рассказа этого я в детстве... странно вспомнить: перестал бояться атомной войны. И скоро полвека уже, как не боюсь.

Кажется, повесть вообще не попала в офф-лайн. Между тем это шедевр Щепетнева, не хуже чем «Седьмая часть тьмы» и «Марс 1939», если ненароком не лучше. Глубокий постмодернизм аллюзий, от Кавафиса до Херберта («Досадийский эксперимент») и до Дж. М. Кутцие, требует от читателя очень много. К тому же для человека, хоть немного ностальгирующего по советским временам, повесть неприемлема.

Щепетнев не мастер романа (отсюда и один провал, о коем писать не хочется — к этой вещи он не относится). Но повесть вот такого объема — даже не знаю, кто у нас до такого трагизма в этом жанре дотягивает. Статистика неожиданно оценила запас оригинальных слов в повести как НЕВЕРОЯТНО ВЫСОКИЙ, не помню, есть ли такая оценка еще хоть где-то на ФЛ.

Короче, жаль мне каждого, кто это не читал.

Того, кто это читал, но не принял и не понял, мне не жаль. Мы с ним относимся к разным биологическим видам. О том, кто выдавливает автора из литературы в пользу собственного положения, мнения не имею.

...Больше двух лет прошло. А публикация все остается «сетевой». Это при том, что фантастов такого уровня у нас меньше десятка на весь русский язык, по крайней мере среди живых авторов (приписано в мае 2013 года).

Наконец-то и в книге напечатано. (Приписано весной 2014 года)

Странно читать, что кто-то собрал ВСЕ переводы «Ворона». Покойный Евгений Дерлятко (он же Дейк) собрал их 50. они сохранены в его вполне открытом архиве. после его смерти появилось еще от 5 до 10. Лучшие переводы, заметим — Георгия Голохвастова, Сергея Петрова, Николая Голя, Александра Есенина-Вольпина (не пародия, а именно перевод. который тоже есть),. Нины Воронель особенно лучший из всех — Игоря Голубева — в этой библиографии не зарегистрированы. А ведь от того, ЧТО именно каркнет ворон — зависит успех работы. Он не может каркать «никогда», без звука «р» ворону не произнести ничего. Он не может в русском тексте каркать по-английски, он превращается из ворона в попугая. Блестяще найденный вариант Голубева ищите, друзья в сети.

В этом смысле библиография тут — чистое введение читателя в заблуждение. Понятно. что читатель может иметь и свое мнение. Но составлять его п 20 процентов наличных переводов — как раз и вызывать вопль про «непереводимо».

Видимо, драматург Эрик Ингобор написал эту пьесу раньше, чем роман «Этландия», – главное произведение, сохранившее имя автора для потомков. Между тем при поверхностном чтении (постановок пока нет, но явно будут), пьеса кажется просто инсценировкой романа, с полностью по правилам Дюрренматта измененным финалом: иной жанр, значит, и концовка иная. В одном случае робот «Энрик-9» ржавеет и рассыпается, в другом – объявляет себя императором Этландии. Имена же и характеры, а особенно диалоги персонажей в изрядной части текста совпадают. О чем пьеса? Как всегда у Ингобора – прежде всего о голоде и безработице. Советским читателям предлагалось верить, что речь идет о Западе. В тридцать третьем, тридцать четвертом году советский читатель был ничуть не более сыт, чем западный. А то и менее. В целом пьеса и похожа на «Белую болезнь» Чапека, и не уступает ей. Да вот незадача: пьеса Чапека написана в 1937 году, а «Назад в пещеры» – в 1933, если не ранее. Антураж у Ингобора выстроен под Скандинавию: так же на сцене и при постановке «Белой болезни» из «барона Крюга» сделали, помнится, «Олафа Крога». Скандинавия со времен Карла XII ничего страшного для Европы не символизировала, что в Чехии, что в СССР.

Именно название отличает, кстати, пьесу и от романа «Этландии»: принципиально иная развязка произведения дает возможность автору устроить на сцене такую фантасмагорию, что ее в нашей драматургии сравнивать не с чем, это не Булгаков и не Кржижановский, это уже практически Ионеско. Я завидую тем, кто пьесу еще не читал. И очень прошу при ее чтении представить себя в зале театра: зрительный ряд очень многое добавит, когда пьеса пойдет на сцене. Пойдет, не сомневаюсь.

По уровню писателя, чей расцвет пришелся на первую четверть века (лучше не помнить о том, что сотворили Эверсом после 1933 как нацисты, так и послевоенное знатоки политики), блистательного новеллиста, хорошего драматурга и уж как минимум не изымаемого из истории литературы романиста (благодаря «Альрауне»), этот «Вампир» — вещь более чем странная, несмотря на прекрасный, как обычно, немецкий язык и умение создать у читателя некоторый стивен-кинговский ужас,

Конечно, именно этот «Вампир» — вещь не та, которой от этого автора ждешь, скорее реалистичная и вовсе на иную тему. Но в библиографиях роман есть, то, что я его прочел — случайность (много ли немецких фантастов-экспрессионистов я мог найти даже в недрах ВГБИЛ около 1970 года). Что было там Эверса, то и прочел. На пользу моему немецкому это точно пошло.

Между тем — место между Стокером и нарушившим «его» авторские права Мурнау (спасибо, что копии «Носферату» уцелели в южноамериканских государствах, никаких конвенций еще долго не подписывавших), место в ряду мировой «вампириады» есть и у книги Эверса, ибо ужас тут настоящий, пусть и вампир тут не тот, какого ждешь.

ПРАВКА:

РОМАН ВЫШЕЛ ПО-РУССКИ В НАЧАЛЕ 2018.

Наконец-то. Лучшая французская фантастическая книга после смерти Жюля Верна. Одна беда — это не новый перевод, это отредактированный СТАРЫЙ, 20-х годов.

Одна из первых книг, где человек и автомобиль гибридизируются (притом более или менее случайно) — как ни рассматривай «пишущего по немецки» основного отрицательного героя, но перед нами — киборг. По сюжету изрядно похоже на «Кристину» Стивена Кинга, да только написан роман раньше, чем родился папаша Стивена Кинга — тот самый, таинственно пропавший.

Будете читать — обратите внимание на тревогу ЛГ — «вдруг там появятся слишком умные телята»?

Короче, хорошо, что издано. Но издано поначалу было очень неважно и нелепо дорого.

PS Ну, а теперь, когда в «Престиж Бук» вышел двухтомник ВСЕГО, что выходило из Ренара на русском языке — так и не очень дорого. И издано хорошо.

Как символично, что первая книга Ренара (рассказы — она тоже есть в двухтомнике) вышла в год смерти Жюля Верна. А сам Ренар умер уже в год оккупации Франции Германией. Сейчас там, понятно, не густо — но, пожалуй, на весь ХХ век традиции хватило.

.

Это даже для моего школьного возраста была уже классика: видать, по ошибке (как случилось с «451 по Фаренгейту», где тов. Суслов проглядел позорно, чьи именно самолеты сбрасывают бомбы на Америку) Гамильтон чем-то угодил начальству; прежде всего, предполагаю, сходством со Стивенсоном, который, как «угнетенный шотландец», всегда проходил в печать под грифом «давно и безвредно и воспитательно и отвлекательно». Правда, посмотреть бы на оригинал: за переводчицей З. Бобырь уже тогда имелась манера треть текста отрезать, четверть присочинить. Но в 1959-1961 году, когда я стал читать фантастику, «Бобырь» было для меня пустым звуком... зато «Эдмонд Гамильтон» звенело «серебряным звоном савельевских шпор»: это была все-таки настоящая западная фантастика, — а сердце ребенка и подростка требовало той самой «музы дальних странстви» (с), желательно космических, — которой нам с годами почти всем ноги переломать захотелось, — настранствовалось.

Но тут таинственный минерал с отрицательной гравитациией (вскоре украденный неудавшимся фантастом Фоменко в его «Тайне Млечного Пути») и прочая романтическая хрень гарантировали повести — которая печаталась с продолжениями в «Технике молодежи», как теперь понимаю, накануне «Всемирного фестиваля молодежи» (1957) — успех невероятный. Номера журнала в библиотеках на полке не стояли: библиотекарша держала их в запертом ящике в читальном зале. И т.д., и т.д.

Вот так вырастало поколение, для которого домашним озарением была «Туманность Андромеды», а следом — «Страна багровых туч», для которого Александр Беляев был небожителем, а Сергей Беляев... ну, тоже годился. Даже Казанцев еще казался писателем. Все это как-то и во что-то сплавлялось, пока не стали появляться Азимов и Брэдбери, заставившие сильно позабыть Гамильтона.

Но через полвека понимаешь, как важно было читать Гамильтона и даже «Гиперболоид» — а не «Как закалялась сталь». Мы не верили уже тогда, «что жизнь дается человеку только однажды».

Мы уже тогда, когда изумительно сформулировано ( другое время) в «Свете в окошке», подозревали что в худшем случае «жизнь дается человеку только дважды». И каждый из нас, кто жив или кого мы помним, даря им свои «мнемоны», хранит в себе и частицу не великой в общем-то прозы Гамильтона 40-х — 50-х годов. Время Азимова и Брэдбери было не за горами, но без Гамильтона мы, глядишь, и не поняли разницы в масштабах дарований.

Лето 1917 года отмечено в русской литературе началом жанра «альтернативной истории». Живший к этому времени уже лет десять в Италии Михаил Первухин опубликовал в «Журнале приключений» роман – «Вторая жизнь Наполеона». Замечу: это именно роман, а не повесть, и по объему, и по структуре повествования. Русский язык автора несколько необычен для нашего слуха – «перевенчаться», «рейсировать», «ницардка» – но это язык русской колонии в Италии начала ХХ века, от которого в литературе осталось не так уж много.

В Википедии говорится, что «в повести «Вторая жизнь Наполеона» (1917) низложенный император бежит с острова Святой Елены и создаёт в Африке новую могущественную империю». Сразу ясно, что автор подобного «пересказа» самой книги не читал: чтобы не расписывать сюжет романа, скажу лишь, что Наполеон не столько «создает могущественную империю», сколько хочет ее создать (провинция Бенгела в Анголе – не то место, где можно создать что-то могущественное) – а уж насколько это ему удается – судите сами по тексту. Первухин, первопроходчик жанра, был в своих исторических допущениях еще достаточно робок, и по нынешним временам мы отнесли бы сюжетную линию книги скорее к жанру криптоистории… если бы не последовавший за ней роман «Пугачев-победитель» (1924), уже вполне альтернативно-исторический. Так или иначе, первенство все равно за Первухиным. Прежде всего потому, что перед нами – образец прекрасной русской прозы, лишь в XXI веке возращаемой читателю.

Довелось мне в 2000-м году работать главным редактором скоро исчезнувшего издательства «Гудьял-пресс». По дружеским связям с семейством Ратушинской-Геращенко, только что переселившихся из Лондона в Москву, получил я и семь-собаками-еденный экземпляр из списанного неизвестно куда тиража «Золотого эшелона». И как открыл книгу, так ее и не закрывал. Написанная по преимуществу Виктором Суворовым и Ириной Ратушинской, снабженная научно-технической базой (Игорь Геращенко) там, где того требовал текст, обутая в политические статьи диссидентом нашим славным В. К. Буковским (что делал пятый соавтор — я понять не смог), эта книга смешна как лучший Довлатов и строго сюжетна как лучший Войнович — вот ее уровень. Не зря как только мы ее ПЕРЕиздали — пришлось печатать еще четыре тиража. Да и теперь добавить бы не вредно, книга трудно находима. Я бы, честно говоря, эту книгу в школьную программу ввел. Может читателю и не важно, что маршрут Золотого Эшелона по России более или менее повторяет контуры серпа и молота... но не так уж много на русском языке подобного сюрреализма, доводящего до хохота и колик. Книга — на уровне лучших книг Андрея Куркова, которого знает весь мир, но не Россия — об этом в другой раз.

Оценка дана за безусловную долгосрочность жизни этой книги, за ее бредовую достоверность — и за то, что это очень хорошая книга.

А их в России после 1991 года (новых) не особо-то много. Все больше таскаем к печатному станку то, что создано в эмиграции — или валялось в ящиках письменного стола.

Наверное, наиболее популярное на сегодняшний день у читающих по-русски книга Перуца. Однако в странном (как обычно) переводе Белокурова это не совсем та книга, которую писал Перуц: «снег» как таковой заслонил главного героя. Впрочем, книгу эту лишь несколько исказило — но не испортило. «Плохого Перуца» нам, по счастью, из-за переводчиков досталось куда меньше, чем плохого Майринка. В итоге писатели начинают казаться чуть ли не равными (Майринк-то испоганен с начала 20-х так, что писать не хочется). Перуц у нас всего лишь несколько искажен, и к «Снегу» это относится в полной мере.

Причем именно то, чего в оригинале нет, нравится многим читателям, — такое, помните, при советской власти имело место с Сэллинджером.

В целом же — оригинал исключительно хорош, а если перевод оказался хорош по каким-то другим причинам — мы, в конце концов, не в накладе. В литературе почти никогда не действует принцип арабской математики (если книга плохая, и перевод плохой — «минус на минус превратится в два минуса, а не в плюс).

Для прочтения, думаю, обязательно.

Кирилл блестящий писатель, и книга блестящая. Но — сбежал с поля боя. Антиримейк к Толкину написал чуть не лучший из наличных, антиримейк к самому себе писать не решился.

А писатель только тогда писатель, когда у него Свой Мир. Единый воздух на все книги, с возможными отступлениями «для души».

Попробовал бы Кирилл то же самое сделать с «Плоским миром» Пратчетта.

Между тем дождется он, что кто-то вынет из его «Кольценосца» мимолетного героя, Командора Аменго, отрывшего архипелаг из двух островов... и будет «Кольценосцу» еще одно щастие.

Это не роман, а повесть – написанная Михаилом Первухиным в его любимой манере изложения «от первого лица». На этот раз расказчиком выступает настоящий полярный «сардо», зверобой крайнего Севера Канады, обладающий талантом повестователя, но не умеющий писать – короче, человек вполне безграмотный, – что придает тексту обычное для автора очарование подлинности. Перед нами – очередная повесть о «затерянном мире», заполярном крае наподобие Атлантиды из «Маракотовой бездны», правда, написанная за двадцать лет до романа Конан Дойля. Это – полноценная, вполне «научная» фантастика от 1911 года, с высокотехнологичным народом, живущим где-то за Полярным кругом, притом говорящем на санскрите, с топающим по снегу мамонтом – и т. д., и т. д. Повесть печаталась с продолжениями в двух номерах «На суше и на море», но прислана была в Петербург из Италии, где уже несколько лет жил страдавший туберкулезом автор. Под чьим непосредственным влиянием создана повесть – можно только гадать. Но в русской литературе источник ее явно прослеживается: это повесть Н. С. Лескова «На краю света» (1875).

После отзыва elsolo можно бы и ничего не писать, но надо — из-за обилия отзывов противоположных. Писать роман можно при любом количестве авторов, лишь бы РЕДАКТОР был один («Золотой эшелон» Суворова-Ратушинской-Буковского-Геращенко-и еще кого-то выдержал сумасшедшее количество изданий, и еще выдержит). А вот писать как на конвейере, похоже, совсем без редактора — плохо, господа, вы не Нил Гейман со товарищи, потому как платит издательство Безобразно мало, и сколько вас ни складывай — ни Гейман, ни Лукьяненко (это ну хула и не похвала — но там это литература) — не выйдет.

Читать романы с полусотней героев нормально (посчитайте — сколько их в «Илиаде», и у всех имена есть), но для этого надо быть Гомером. Пока что наблюдаю лишь то, что жадность издательства (две книги в месяц! — и не говорите, что меньше) привела к тому, что весь интернет ими забит и ВСЕ вышедшие книги можно купить сидя перед экраном в среднем по номиналу. А ведь использование одного и того же приема читателю, боюсь, на сороковой книге безнадежно надоест.

Конечно, хорошо, когда бойцы «Альфы» садятся писать романы. Но печально то, что результат более или менее один: будто не прошедшие армейской службы выпускники Литинститута пошли единым строем в качестве крутых ниндзя из «Альфа-2-бiс», и предполагается, что всю Аль Каеду они замочат к завтрему — только жмуров закапывайте.

При всем при том как компьютерная игра — это совсем не плохо. Так что пишите, господа. Только это ИГРА, а даже не паззл.

Пока что выставляю пятерку (ниже — грех). Но прием будет всего лишь будет повторяться — заподозрю, что книги пишет компьютерная программа, и поищу способ проверить — так оно, или не так.

Печально, что нет ни биографии, ни заголовков оригиналов. Когда мы с давно покойным моим учителем Ю. Ф. Сидориным пытались пробить в «Мире» том «Современная нидерландская фантастика», и сложили примерно половину рукописи — нам было сказано, что фантастика эта реакционная, а Нидерланды — страна провинциальная. Белькампо занимал в книге добрую четверть объема; пришлось объяснять, что псевдоним его взят из «Элексиров Сатаны» Гофмана, а сам писатель — хоть и кандидат на Нобелевскую премию, но вообще-то зубной врач. Не помню уже, каким чудом все-таки удалось издать его книгу (очень-очень избранного и немало покромсанного), — видимо, стараниями редактора радуги (в девичестве «Прогресса») — С. С. Белокриницкой. Не рискну писать о других рассказах без оригиналов (в сети их почти нет: копирайты).

Но в наступившем веке забвение Белькампо не грозит.

Здесь никак нельзя ставить ни «10», ни даже «десять с плюсом» (хотя пришлось...). Величайший из прозаиков, писавших по-английски, стал для Ирландии тем же, чем для Англии стал Шекспир (хотя строго говоря — не был ирландцем, и даже кельтом не был, — но но канонику дублинского собора это простили и в вину никогда не поставят). «Гулливер, вероятно, входит в тройку величайших романов Европы — возможно, уступая разве что «Дон-Кихоту», но тот к фантастике отношение имеет самое малое. Писать о Свифте — все равно, что описывать Гималаи или Тибет. Это огромный, фантастический, хоть и написанный с натуры мир, причем от части к части роман все сильнее: часто ли встретишь такое?

... Словом, нет героя лучше Гулливера — и нет писателя-фантаста лучше, чем Свифт.

Едва ли это лишь мое частное мнение.

Возможно, лучший рассказ Ольги Ларионовой. Не то, чтобы сюжет его был сильно оригинален; уже когда особо вкусное молоко оказывается «жабьим», становится понятно, что не простая это жаба. Однако дело в литературном мастерстве Ларионовой. Любую «погоню за зверем» в эпоху хорошо продвинутого кино читать не очень интересно — если автор недостаточно пластичен и не владеет словом. Таков Фармер, кстати: пишет десятки страниц вроде бы лишних, а все равно читаешь, потому что пишет автор хорошо, совершенно владеет искусством заполнения страницы — словами.

Для Ларионовой это характерно в целом, но на весь ее сборник именно «Королевская охота» представляет собой самый яркий образец ее стиля. Так что если сводить баланс рассказа, то он выиграет у большинства подобных произведений советского времени за счет поэтичности.

Году в 70-м прочел книгу в Ленинке. Почему-то не воспринял всерьез — казалась она мне очередной «Гриадой», да и бескорнечные пассажи об очередной, «еще более великой» цивилизации (помнится, до «рамиров» автор так и не добрался), планеты целиком из золота... Я не знал биографии автора, не то сразу догадался бы, что передо мной очередной «рОман» не хуже Штильмарка — а к этому жанру положено относится с уважением: чай, лучший «рОман» в истории человечества — это же же и лучший «ромАн», это «Дон Кихот», во многом поначалу натисканный автором в тюряге у арабов, в ожидании выкупа.

Словом, если это и не «Дон Кихот», то по советскому времени дивная оттяжка для души. А поскольку в 90-е я прочел «Язык, который ненавидит», получилось у меня с этим романом точно по пословице — «чему посмеешься, тому и поклонишься».