«Дурак стал нормой, еще немного, и дурак станет идеалом» (Братья Стругацкие, 1964).

В середине XX века, с разницей в 11 лет родились две гениальные антиутопии. «451 градус по Фаренгейту» и «Хищные вещи века». Братья Стругацкие жили в государстве, которое считалось тоталитарным, и рассказали, как на месте диктатуры возникает общество изобилия и свободы, а его граждане превращаются в стадо бездумных потребителей. Рэй Брэдбери жил в безусловно либеральном мире и показал, как либеральное общество закономерно, с абсолютной неизбежностью, перерождается в общество тоталитарное, а его граждане превращаются опять же в стадо бездумных потребителей. Только мир дураков у Брэдбери еще страшней, злей и бездушней, чем мир дураков у Стругацких.

Поражает, как точно автор смог предсказать и облик будущего общества, и механизм его формирования. Цель процесса — превращение граждан в послушных идиотов, всегда готовых потреблять тот товар, на который им укажут. Идеологическое обоснование — политкорректность (это в 1953!), запрет на любые высказывания, которые могут ненароком задеть кого-то из потребителей. В идеале — запрет на любые высказывания и размышления, кроме спущенных сверху. Инструменты дебилизации — прежде всего телевидение (сплошные телешоу, сериалы, ситкомы), затем прочие СМИ, реклама, шоу-бизнес, упрощение школьных программ. Разрушение семьи, разрушение всех традиционных связей в обществе. Система добровольной взаимной слежки, подкрепленная видеонаблюдением. И как все сбывается! Развлекаемся мы уже сегодня именно так, как предсказал Брэдбери. Только компьютерных игр у него нет. А чем мы занимаемся на работе? Никому не нужные бумаги, излишние услуги, торговля, съевшая производство. Виртуальные образы, виртуальные тексты, которые можно уничтожить за секунду. Товары, которые служат пару недель, новшества, важные лишь для подъема цен. Как задумаешься, становится страшно. Вот нас и учат не думать.

Костры из книг — это, конечно, излишество. Это от стремления тоталитарных режимов доводить любое дело до логического конца. В результате возникает эффект запретного плода. Все боятся книг, но многим хочется в них заглянуть. Краем глаза, потихоньку от властей. Вот в «Хищных вещах» нет никаких запретов, и нет читателей. Зачем еще читать, когда есть столько классных развлечений?

Единственная ошибка Брэдбери — в сроках. Он отводил на весь процесс пятьсот лет. Судя по нынешнему состоянию общества, конец наступит максимум через два поколения. Если все будет идти, как сейчас. Если не удастся остановить. Конечно, человек, так или иначе, переживет мир рекламы и шоу-бизнеса. Не такое переживал. Перебесится и снова научится думать, любить и работать. Но это уже будет совсем другая история.

Самое простое — увидеть в этой книге Стругацких опровержение их собственных идей, высказанных в ранних книгах — «Полдне», «Стране багровых туч», «Понедельнике», который начинается в субботу. Но это самый поверхностный слой книги и самый неинтересный. «Улитка» — сложное философское произведение с элементами сюрреализма, которое будут читать и через столетия. Скажу о том, что понял сам, когда ещё не было позднейших комментариев и исправлений.

Управление было создано в первую очередь для исследования Леса, во вторую очередь — для его освоения. Но Лес не поддаётся ни исследованию, ни освоению. И Управление, не справившись с задачей, перерождается в бюрократического монстра, плодящего безумные распоряжения. Это не сатира на советскую бюрократию, это судьба любой бюрократии, утратившей ту цель, ради которой её создавали. Что в России, что в Европе, что в Древнем Шумере, что в Древнем Китае. Когда распоряжений слишком много, и они получаются слишком безумными, наступает привыкание, и сотрудники теперь не столько работают, сколько имитируют исполнение распоряжений. Что мы и наблюдаем в Управлении.

Перец — человек чужой для Управления, главным образом потому, что новый. Он хочет понять Лес, но никогда не сможет этого сделать. Не из-за абсурдных препон в духе Кафки, а потому, что Лесу он не нужен. Он ещё, вероятно, подёргается, попытается что-то изменить, а потом привыкнет, втянется в бюрократическую рутину, будет изучать Лес издали, а по вечерам пить кефир или что-нибудь другое.

Лес враждебен человеку. Но люди некогда смогли создать биологическую цивилизацию, идеально приспособленную к местным условиям. Как любая идеально устроенная цивилизация, она со временем пришла в состояние застоя. Кто-то (из местных или пришельцев) решил этот застой взорвать. Началось Одержание, Разрыхление и Заболачивание. Судя по всему, и этот эксперимент утратил первоначальный смысл и превратился в бессмысленное насилие над лесом и несчастными жителями лесных деревень. Там — бюрократическое безумие, здесь — безумие прогрессистское. Оно ещё страшнее.

И Кандид — человек чужой для Леса. Но он сумел остаться настоящим человеком, даже потеряв память и погрузившись в растительное существование лесной деревни. Он всеми силами защищает слабых и упорно пытается дойти до Управления. Управления, где царит бюрократическое безумие, но он этого не помнит. И никогда не сможет дойти.

«На краю Ойкумены», обе книги — единственная вещь Ефремова, которую тянет перечитывать регулярно. Конечно, Иван Антонович — колоссальная фигура, но поздние его книги непомерно категоричны. Автор знает всё, что было, и всё, что неизбежно случится. Владеет монополией на истину по любому вопросу, от эволюции Вселенной до правильной на все времена женской моды. А ранняя дилогия написана как будто другим человеком. Книга, полная восторга перед лицом огромного мира, бесконечно многообразного, величественного, кошмарного и сказочно прекрасного.

К самому небу уходят стволы лесных гигантов. Трава саванн укрывает с головой и человека, и льва. Стонут от жары чёрные скалы Ливийской пустыни. Нагорья Африки покрыты ковром голубых трав и рощами серебристых игольчатых деревьев. Расцветают всеми мыслимыми красками подводные сады Красного моря. Океан встречает волнами высотой в двадцать локтей. В степи носятся стада полосатых лошадей, скачут на задних ногах антилопы, раскачивают двухметровыми шеями жирафы. Летит, как снаряд, чудовищный носорог, соскочивший с рисунка Дюрера. Из лесов выходят свиньи ростом с быка и кошки ростом с осла. Селения окружены стенами из слоновой кости. Пастухи гонят домой стада антилоп, гиен и журавлей. Юные девушки пляшут на спине разъяренного быка. Выходит на охоту таинственный зверь гишу. Мир, способный постоянно удивлять. А если мир способен удивлять, он не поддаётся однозначным оценкам, и нет в нём места предопределению.

Одна из самых сильных и самых реалистичных антиутопий, какие попадались мне в руки. Спустя 50 лет она выглядит ещё актуальнее, чем в год создания.

В центре интриги слег, мощный квазинаркотик, способный безвозвратно погрузить человека в виртуальный мир. Но слег – всё-таки не самая страшная угроза. Он считается запредельным извращением даже в городе, где привыкли к извращениям разного рода. За одно упоминание о слеге здесь могут сразу же набить морду. Это вселяет надежду. Намного страшнее общая картина потребительского мира.

Внешне всё выглядит как утопия. В некотором государстве при поддержке извне была свергнута диктатура, утвердилась демократия, и за 10-15 лет достигнуто полное изобилие. Заводы-автоматы производят всё необходимое для жизни и многое сверх того. Большая часть населения занята в сфере услуг. Гражданам положено ходить на работу, но как они там работают, и кому их работа нужна, вопрос второстепенный. Наличие денег желательно, но не обязательно. Всё необходимое, а это понятие толкуется очень широко, можно получить бесплатно. В нерабочее время свободный гражданин может развлекаться, как ему угодно. Можно пить водку, можно смотреть бесконечные сериалы, можно гонять на автомобилях, можно пробовать действие наркотиков, можно бегать на дрожку, можно записаться к экстремалам, можно уничтожать картины из музеев, можно бить других свободных людей. Лучше все-таки не до смерти. В принципе, можно читать и даже заниматься самообразованием, но какой дурак станет этим заниматься?

Ну, и что происходит с людьми в этом мире изобилия, бесконечных развлечений и безграничной, вроде бы, свободы? Правильно. Неплохие, доброжелательные, неглупые от природы люди дуреют, опускаются, превращаются в серую массу, туповатую, агрессивную, пошловатую. Выйти из этого процесса очень трудно. Те, кто, опускаясь, считают себя выше прочих – они-то, пожалуй, хуже всех.

Разумеется, в стране победившего соцреализма такой процесс нельзя было показать как глобальный. Несколько раз упоминается, что отупение коснулось только одного города. Ох, не похоже. Город, где нет ничего интересного, превратился в крупнейший международный курорт. И приезжие со всех концов света ничем не отличаются от местных жителей. А если отличаются, то в худшую сторону. Видимо, дебилизация – не случайное отклонение, а закономерность в мире, где всё есть и всё можно. За всё приходится платить.

Но не всё так уж мрачно в «Хищных вещах». У Стругацких представлен стихийный, мягкий, гуманистический вариант массовой дебилизации в обществе потребления. У Брэдбери есть жёсткий, целенаправленный, неокапиталистический вариант того же процесса. Боюсь, в сегодняшнем мире он ещё реалистичнее.

Просто гениальная вещь. При том, что тяжелая, мрачная, пессимистичная, с деградирующим главным героем. И, несмотря на это, при первом чтении оторваться физически невозможно, а со временем тянет перечитывать еще и еще. Завораживающая атмосфера триллера и, главное, вопросы, на которые нет ответов, по обычаю Стругацких. Вернее, ответов много, даже слишком много. Можно выбирать любой или придумать свой собственный. В любом случае останется ощущение, что истину надо искать совсем в другом направлении.

Центральная тема «Пикника», на мой взгляд, реакция человека на непонятную угрозу, постепенно превратившуюся в рутину. Все герои книги, от Нобелевского лауреата Валентина Пильмана до вечно пьяного чудака Гуталина, понимают, что Зона со всем ее содержимым представляет собой опасность для человечества. И почти все спокойно используют вытащенные из Зоны загадочные артефакты, причем используют их явно не по назначению. Одни делают это в научных целях, другие ради наживы, третьи из соображений престижа или удобства. Все понимают, что однажды это может рвануть. Вопрос в том, что рванет, где, когда и как, разнесет счастливого обладателя «черных брызг» или «этака», целый город или всю планету. А может, и не рванет, а начнет тихо менять генетический код людей или превращать их в зомби. Никто не знает. Но все продолжают забивать гвозди бомбами. А Зона подкидывает людям все новые сюрпризы, по большей части поганые.

Ну, хорошо. Допустим, люди поголовно и радикально поумнеют, добровольно соберут весь вытащенный из Зоны хабар, зашвырнут его обратно, построят над Зоной непроницаемый саркофаг и постараются забыть о ее существовании. И через несколько лет начнут долбить этот саркофаг. Человек не может не исследовать окружающий мир. И потом, при таком подходе следующее Посещение может обойтись людям еще дороже.

И, наконец, Золотой шар. Ведь никто не посмел вытащить его из Зоны, даже Стервятник. Потом он жалеет о несвершившемся, но это потом. Золотой шар — то, что остается, когда уже все растащено и разворовано, рассеялись все иллюзии, сошли на нет грандиозные проекты. И тогда, как ни спорно это воспринимается, звучат последние слова самого чистого из героев «Пикника». «СЧАСТЬЯ ДЛЯ ВСЕХ, ДАРОМ, И ПУСТЬ НИКТО НЕ УЙДЕТ ОБИЖЕННЫМ!» Так не бывает. Но если уж пришло время просить, то просить можно только об этом.

«Солярис», безусловно, одна из вершин мировой фантастики. Прежде всего, сама идея необычна для своего времени. В золотой век фантастики преобладали представления о принципиальной схожести путей развития в разных мирах. Ну, в крайнем случае, зелёные человечки, динозавры, разумные спруты и ракообразные. За год до «Соляриса» вышло «Сердце Змеи», программное произведение Ефремова, одного из гигантов золотого века. Там идея единства принципов доведена до логического конца. «Солярис» — своего рода ответ «Сердцу Змеи». Речь здесь даже не о разумной планете. В ходе дискуссий на станции проскальзывает фраза: как слон не может считаться гигантской клеткой, так и Солярис не может считаться гигантским мозгом. Это нечто такое, чему нет названия в человеческих языках.

После встречи с Солярисом начинается его исследование и попытка контакта. Для исследования избран, разумеется, чисто научный метод, то есть регулярные наблюдения, эксперименты и математическая обработка результатов. Проделана колоссальная работа, загублены десятки жизней, а результат близок к нулю. Что вполне естественно. Здесь достигнута та самая граница применения, которая существует у любого метода. Попытки разобраться строго научным методом в механизмах работы нашего собственного, человеческого сознания тоже не слишком успешны. Чем хуже сознание Соляриса, или что там у него вместо сознания? То есть, соляристика изначально направилась в тупик и вряд ли оттуда выберется.

Уже сама идея Соляриса даёт основание включить роман в золотой фонд фантастики. Но это не всё и даже не главное. Фантастика вообще и фантастика золотого века в особенности предпочитает иметь дело с человеком абстрактным, человеком-функцией. В «Эдеме» сам же Лем демонстративно превратил своих героев в символы определённых профессий. А «Солярис» — прежде всего исследование человеческого подсознания, выполненное на уровне настоящей большой литературы. Есть ли в научной фантастике история, подобная истории Кельвина и Хари? Мне не попадалась.

Возможно, это лучшая вещь из всего цикла о Холмсе. Конан Дойл написал её после десятилетнего перерыва, в промежутке между гибелью Холмса и его возвращением. События разворачиваются за год или два до женитьбы Уотсона. Оживлять Холмса ещё и в мыслях не было. Но именно после выхода «Собаки» англичане единодушно потребовали вернуть героя, и автору пришлось сдаться.

«Собака Баскервилей» — это не совсем детектив. Кое-что от детектива, кое-что от готического романа былых времён, кое-что от будущих триллеров. Холмс, как известно, действует только в первых и последних главах. Поначалу он терпит неудачи, да и финал не блестящий. Чуть не скормил клиента собаке. И всё-таки получился настоящий шедевр. Кто не согласен, пусть вспомнит свои самые первые впечатления от книги.

В чём же секрет такого ошеломляющего успеха? Версий можно предложить много. Герои здесь на редкость убедительны, и главные, и второстепенные. Для детектива это даже роскошь, так как может преждевременно раскрыть интригу. Следствие постоянно натыкается на препятствия в форме бытовых мелочей и неожиданных поступков окружающих. Мелочи эти естественны, но учесть их заранее практически невозможно. Как обычно и бывает.

И, конечно, самое главное – атмосфера романа. Если кого-то из нас попросить теперь назвать какое-нибудь английское графство, большинство, вероятно, назовёт Девоншир. Страна болот и невысоких гранитных утёсов под пером автора превратилась в волшебное царство. Причём это царство органично вписывается в викторианскую Англию с её кэбами, паровозами, безоружными полисменами и почтой, доставляющей письма в день отправки.

Собственно, версия событий, предложенная Холмсом, почти столь же фантастична, как и старая легенда о чудовище с болот. Но благодаря таланту писателя в равной мере обрели бессмертие и злая собака из 1887, и демонический пёс, веками преследующий род Баскервилей.

«Жук» — настоящий шедевр, как и большинство романов Стругацких. Язык, сюжет, характеристики героев, философия. Очередная серия вопросов, оставшихся без ответов. И впервые в центре книги оказываются противоречия цивилизации Полудня. Раньше и авторы, и читатели старались не обращать на них внимания.

Мир Полудня — мир стабильных законов и неудержимого научно-технического прогресса. Почти каждый житель Земли старается внести свой вклад в развитие естественных наук, техники или биотехнологии. В этом залог процветания человечества, и здесь же серьезный риск глобальной катастрофы. Уже в «Далекой Радуге» люди случайно уничтожили все живое на цветущей планете. Побочный результат научного эксперимента. Побочным результатом другого эксперимента может стать гибель Земли или Галактики. В «Жуке» выясняется, что опасные эксперименты проводятся энтузиастами достаточно регулярно.

Второй звонок — разрыв культурной традиции. Люди XXII века почти ничего не знают о том, что было на Земле до XXI века. Практически не вспоминают даже писателей, художников, композиторов прежних времен. О прошлом они знают только то, что люди тогда носили сюртуки и шлемы с рогами, города окружали стены и рвы, а по их улицам ходили трамваи. Это не политика такая целенаправленная, это результат гонок по вертикали.

Третий тревожный звонок — прогрессорство. Оказывается, не только земляне тайно вмешиваются в чужие дела, но тем же, вероятно, занимаются и Странники. На Надежде они вывели в никуда всех жителей гибнущей планеты. То ли спасли, то ли истребили, так и осталось неизвестным. Никто не уверен, что добро в понимании Странников есть добро для людей. Но тогда добро для людей Полудня вряд ли есть добро для жителей Арканара и Гиганды.

И вот в вольном мире Полудня впервые появляется тайная полиция. КОМКОН-2. Цель — пресечение инопланетного прогрессорства и контроль над потенциально опасными научными разработками. И тут оказывается, что в беспредельно свободном мире можно засекретить огромные массивы информации, запретить совершенно безобидные научные работы, искалечить жизнь неповинным ни в чем людям. Причем делается все это в глубокой тайне, под разговоры о защите прав личности. Такая ситуация может взбесить не только Бромберга, но и самого законопослушного гражданина.

Лично мне Сикорски намного симпатичнее, чем Бромберг или, тем более, Абалкин, издерганный, злой, способный на жестокость, предательство, издевательство над любимой девушкой. Но и Бромберг тоже по-своему прав. Если дать запретителям полную свободу, они войдут во вкус и начнут запрещать все подряд. Или, еще хуже, начнут запрещать в собственных интересах. Выстрел Сикорски разрешил эту проблему. В следующей книге КОМКОН-2 — мощная бюрократическая структура с большим штатом, региональными отделениями, бумагооборотом, детально расписанными, а, значит, ограниченными полномочиями. Такая структура застрахована от громких провалов, но неизбежно становится неуклюжей и замкнутой на собственные проблемы. Когда наступает критический момент в истории Земли, КОМКОН-2 оказывается беспомощен. Может даже показаться, что в этом и заключался хитрый план Странников. Но это уже будет обычная интеллигентская паранойя.

Есть древняя китайская легенда. Давным-давно, в эпоху Чжоу, в одном уезде завелось страшное речное чудовище, пожиравшее людей. Как и положено, каждую неделю ему на берегу оставляли в связанном виде самую красивую из уцелевших ещё девушек. Но вот однажды в уезд приехал ревизор из столицы и обратил внимание на дефицит красивых девушек. Ему объяснили. Ревизор выразил недовольство и пошёл разбираться. Вышел на берег, вызвал чудовище и приказал: 1) девушек не есть, 2) людей вообще не есть, не положено, 3) и вообще убираться из ревизуемого уезда. Чудище разинуло пасть, чтобы ответить, но ревизор выхватил свою должностную печать и показал зверюге. Смотри и содрогайся! Чудовище глянуло, устрашилось, скрылось в глубине вод и больше его никто никогда не видел. По крайней мере, в этом уезде.

Конечно, за три тысячелетия чудища всех рангов накопили огромный опыт в деле контактов с проверяющими персонами. Но страх всё равно остался. Страх, способный превратить старых умных хищников в стадо овец, а безмозглого ягнёнка в суперхищника. И вот на эту всем понятную тему совсем молодой ещё, двадцатишестилетний Николай Васильевич создал потрясающую комедию. Лёгкую и едкую, безумно смешную, стремительную, с почти невероятным сюжетом и полнейшим реализмом во всём, что касается ситуаций и персонажей. Может быть, лучшую комедию в истории русской литературы. После первых же постановок она целиком разошлась на цитаты. Не сомневаюсь, в запрещающих ведомствах стоял дружный хохот во время знакомства с «Ревизором». И никто не решался ни разрешить, ни запретить. Дело решил хохот самого императора. Николай отсмеялся, произнёс хрестоматийную фразу «Всем досталось, а мне в особенности» и запретил запрещать. С тех пор уже сто восемьдесят лет «Ревизор» порождает нескончаемый смех зрителей и читателей. Над кем смеёмся?

Это — одна из вершин приключенческой литературы. Та вершина, которая принадлежит уже настоящей большой литературе. Место действия остаётся неясным (вероятно, Южная Атлантика). Время действия можно вычислить довольно точно. Лет через 10 после битвы пр Фонтенуа, накануне Семилетней войны, то есть 1754-1756. Давно прошли времена, когда пираты снаряжали целые эскадры, грабили города, получали чины и титулы. Предел мечтаний нынешнего пирата — украсть шхуну, ограбить пару торговых судов и не попасть при этом на виселицу. Или, лучше всего, найти сокровища былых времён.

На момент издания роман Стивенсона нарушал каноны пиратской литературы. Зато почти все последующие книги и фильмы о пиратах на протяжении ста с лишним лет прошли под знаком «Острова сокровищ». Или подражали ему, или переигрывали, или пытались поспорить. Помимо чисто художественных достоинств сказалась удивительная соразмерность человеку. Взять хотя бы кульминацию сюжета, самое грандиозное сражение на страницах книги. Бой за блокгауз. Битва продолжается пару минут. Потери с обеих сторон — семь человек. Битва показана глазами Хокинса. Он сначала находится в закрытом помещении и почти ничего не видит, а потом катится кубарем по склону. Реалистичнее некуда. Запоминается на всю жизнь.

То же касается и героев. Подвиги в пределах возможного, злодейства в меру необходимого. Хорошие люди могут совершать нелогичные и даже бессмысленные поступки, умеют язвить, рефлексировать, скупердяйничать, оставаясь в целом симпатичными, а плохие люди временами вызывают сочувствие. Герои реалистичны и при этом нетипичны, что обычно есть признак настоящей литературы. О Джиме здесь уже было сказано так, что лучше не скажешь, но и другие получились не хуже. Сквайр Трелони — не совсем обычный сквайр. Доктор Ливси — весьма необычный доктор. Ну, а Сильвер — настолько необычный пират, что может существовать только в реальности.

Смешная до жути сатира, которая представляется жутковатым предвидением в век глобализации и постиндустриализации. Власть захватили марсиане. Перебили бандитов, разогнали коррупционеров, покончили с наркотиками, покончили с гонкой вооружений, занялись вопросами ЖКХ и сельского хозяйства, внедрили кое-какие технологии. И предложили всем желающим регулярно сдавать желудочный сок. Добровольно, за очень хорошие деньги. Неизвестно, зачем им сок, но теперь они непобедимы. Любая оппозиция развалится раньше, чем успеет оформиться.

Так то марсиане — прогрессоры или паразиты? Для проверки поставим эксперимент. Допустим, дон Румата сверг дона Рэбу и стал править Арканаром. Править будет как прогрессор-реалист. Распустит серую гвардию, прижмёт непокорных баронов, отменит пытки, заведёт библиотеки, ослабит сословные барьеры (хотя бы в столице), внедрит кое-какие технологии, пригодные в этом мире, попробует переловить разбойников (это вряд ли получится), объявит о снижении феодальных податей (бароны станут насмерть, но указ нужен). Издаст указ об обязательном ежедневном умывании. Чтобы подданные выполняли это малопонятное требование, им придётся платить. Выходит, марсиане — прогрессоры.

Как жить тем, кто попался под руку прогрессорам? Есть два мнения. Аполлон, конечно, человек здравомыслящий, занудный, адекватный до безобразия, но очень неглупый. Его позиция неуязвима. Если мы сами не можем решить свои проблемы, пусть этим займутся марсиане. Всё равно их не одолеть. Да может, и нет никаких марсиан. Никто их не видел, действуют через посредников. Синий хлеб — это не обязательно с Марса. Синий самогон — ну, этим нас точно не удивишь.

Есть только одно НО. Марсиане как прилетели, так и улетят. Либо наступит момент, когда они уже ничего не смогут дать землянам. И останутся люди, способные только сдавать сок и получать деньги. Разучились работать, разучились создавать, разучились соображать, разучились наводить у себя хоть какой-то порядок. Всё придётся начинать с нуля.

Получается, прав Харон. Интеллигент-шестидесятник, редактор маленькой газеты. Дело журналистов — убеждать людей в своей правоте. Собственно, их дело — доносить до людей неискажённую информацию, но этим давно никто не занимается. И тут выясняется, что журналист умеет убеждать только своих единомышленников. Остальных он не знает, и знать не хочет, и они его, разумеется, тоже не слышат. Когда аргументы кончаются, интеллектуал берёт автомат и начинает стрелять. Но стрелять он тоже не умеет.

Что же делать? У каждого своё решение. Каждый по-своему прав. Моё — прожить жизнь до конца, по возможности не теряя человеческого облика, и постараться сохранить, что возможно, из домарсианской эпохи. Когда-нибудь это пригодится.

В романах Беляева есть все, что положено иметь в фантастике — напряженный сюжет, экзотика, технические и социальные проблемы. Но самое интересное в главных его книгах — попытка понять человека. Достаточно вспомнить «Человека-амфибию», «Властелина мира», «Голову профессора Доуэля», «Человека, потерявшего (а также нашедшего) лицо» и даже «Продавца воздуха». Но лучше всех все-таки «Ариэль».

Я бы не согласился с тезисом о делении персонажей «Ариэля» на очень плохих и очень хороших. Настоящих злодеев здесь немного, и они как-то мелковаты. Ариэля пытаются использовать, как правило, более или менее приличные люди. Когда не затронуты интересы их бизнеса, или положение в обществе, или амбиции, они стараются быть доброжелательными, порядочными, даже честными. Но если подвернулся случай решить свои проблемы за счет летающего человека, тут трудно устоять. Вообще-то, в нашем сегодняшнем обществе Ариэлю пришлось бы еще хуже.

Идеальные персонажи тоже малочисленны. Сам Ариэль не идеален. Он может наделать глупостей, может соврать с ясными глазами, может подставить ближнего. Он человек, сформированный Дандаратом, сумевший выжить в этом аду и вырваться из него. Идеальный герой сложил бы там голову на первых страницах или даже раньше.

Ариэль вызывает такую симпатию и сочувствие именно потому, что он не ходульный герой, а живой человек, неоднозначный и не всегда одинаковый, как каждый из нас. В фантастике ведь нечасто можно встретить по-настоящему живого героя, хотя бы одного. Сильный, храбрый, добрый, самоотверженный юноша обречен на неволю и на одиночество. Благодаря обретенной способности летать ему удается вырваться из неволи, но этот же дар усугубляет его одиночество. Оно становится почти осязаемым. Летающий человек ничего не хочет так, как жить с людьми и для людей. А люди его или обожествляют, или, чаще, используют. И Ариэль мечется, делает глупости, набивает шишки себе и другим и постепенно превращается из вечного беглеца в человека, способного постоять за себя и за ближнего.

Встреча с сестрой (которую вряд ли можно отнести к условно плохим персонажам), безусловно, пошла Ариэлю на пользу. Он избавился от очередной порции иллюзий и научился, наконец, жить на земле. Только не так жить, как принято в кругу Гальтонов, а так, как следует жить человеку.

Чапек почему-то не попадает в число писателей-фантастов. Хотя без его «Войны с саламандрами», «RURа», «Средства Макропулоса» и «Фабрики Абсолюта» трудно представить себе фантастику XX века.

В силу обстоятельств «Войну с саламандрами» часто воспринимали как антифашистский памфлет. Фашистов Чапек активно не любил, и в последних главах «Войны» антифашистская тема ощутима. Но книгу он писал все-таки не об этом, и досталось в ней всем. Германские саламандры слушают нацистские гимны и принимают звание арийских саламандр, итальянские с помпой строят новый материк площадью четверть гектара, французские тайно возводят для Республики подводные крепости на чужом шельфе, а статус британских саламандр юридически не зафиксирован, и, значит, их как бы и нет. И все народы увлеченно роют себе могилу руками своих же саламандр.

При желании саламандр можно отождествить с угнетенными классами, угнетенными расами, угнетенными нациями, фашистами, мещанами, безликой толпой, да с кем угодно. В 1936 приходили на ум одни ассоциации, в семидесятых годах другие, в 2012 третьи. К тому же сами саламандры по ходу дела меняют свою окраску. Но прежде всего это существа, абсолютно чуждые людям. А современный человек не может потерпеть существование где-то рядом иного мира, ему неподконтрольного. Едва обнаружив саламандр, люди начинают эксплуатировать их, превращают в источник сверхприбыли, используют в политических играх и военном строительстве, пытаются переделать их по своему подобию, навязать им свою культуру, образ мыслей, нормы поведения, не задумываясь, возможно ли это, и чем это может кончиться. Все правильно. Человек рыночный неспособен задуматься над сколько-нибудь отдаленными последствиями своих поступков. Нету времени.

И ведь все хотели как лучше. Лучше, конечно, для себя. Однако и ближнему зла никто не желал. Кто-то делал на саламандровом проекте бешеные деньги. Кто-то пытался немного улучшить свое положение. Кто-то бескорыстно радовался поступи прогресса. Даже саламандры должны были выиграть, если приобщить их к цивилизации, научить и заставить работать. В итоге гибнут и люди, и саламандры.

«Война с саламандрами» стала одной из лучших книг Чапека. Легкая, грустная, остроумная, иногда добродушная, чаще язвительная, под конец все более пессимистичная. Но ни разу не возникает ощущения беспросветной черноты. Чапек не строил особых иллюзий, но при этом любил людей. Даже тех, что способны довести мир до катастрофы. И книгу он писал для того, чтобы люди посмотрели на себя и на свой путь в истории. Конечно, это мало помогло, но человек делал все, что мог.

И, наконец, книга просто прекрасно написана. От нее трудно оторваться. Почти каждая глава — маленький шедевр, от первого появления капитана ван Тоха до дискуссий на последней мирной конференции в Альпах. Чего стоят одни попытки просветить саламандр с помощью газет, рекламы, массовой литературы, массовой агитации, кино, современного искусства и прочего. Сегодня этим занялось бы телевидение. И как итог звучит заключение ученой комиссии: саламандру нельзя признать разумным существом, так как уровень ее умственного развития соответствует уровню развития современного человека.

Одно из самых ярких произведений русской прозы. И едва ли не самое злое, если говорить о XIX веке. Хотя из героев романа однозначный негатив вызывают только Плюшкин и Чичиков. Плюшкина не оправдать при всём желании. Да, жаль человека, пережил столько несчастий, но в распаде семьи виноват главным образом он сам. И крепостные бегут от него толпами. Бросают всё и бегут; бегут во времена, когда сбежать непросто. От Манилова не бегут. И от Собакевича. И даже от Коробочки.

Остальные неприятны в меру. Коробочка — обычная мелкопоместная бабуся. Что с неё взять. Ноздрёв как человеческий тип вызывает у меня аллергию. Но это с возрастом, а когда-то такой тип вызывал скорее интерес. Манилов вообще хороший человек, глуповатый, но безусловно хороший. И не такой уж патологический бездельник. Он ведь служил, причём случил в годы непрерывных войн, так что право на отдых в поместье заработал своей кровью. К хозяйственным делам непригоден, ну так это не всякому дано.

Отдельная тема — Собакевич. Людей он недолюбливает. Всех? Нет, не всех. О своих крепостных он говорит с неподдельным уважением, и не о народе вообще, а о каждом человеке персонально. Уже это вызывает к Собакевичу определённое уважение. Притом он единственный способен поставить Чичикова на должное место. И ставит на место при каждой встрече.

В общем, большинство героев «Мёртвых душ» не так безобразны, как их стараются показать. Ну, торгуют людьми, живыми и мёртвыми, так многие торгуют. Но если посмотреть на эту компанию в совокупности, ясно видно — общество без будущего. И сельское общество, и городское. Городское общество Гоголь судит даже злее, чем сельское. А глава, посвящённая оформлению купчей — настоящий шедевр, на все времена.

А что такое Чичиков? Мелкий жулик, лишившийся кормушки и пустившийся в заведомо провальную авантюру? Человек, обладающий фантастическим обаянием в сочетании с жёсткостью, проницательностью и способностью к нестандартным решениям? И вот эта странная личность запустила в оборот именно мёртвые души. Не беглых, что юридически безупречно и не менее перспективно, не векселя, не акции предприятий-однодневок. Нет, не зря Гоголь сжёг второй том, находясь в здравом уме и трезвом состоянии. Не всё так просто с Павлом Ивановичем.

Несомненно, «Половина жизни» перекликается с «Извне» братьев Стругацких. Но при всём моём огромном уважении к Стругацким должен признать, что повесть Булычёва на порядок сильнее. Герой «Извне» думает о проблемах контакта, о характере чужой цивилизации, её технических возможностях, собирается наладить связь с хозяевами, ни минуты не сомневаясь в том, что это подлинные братья по разуму. И умеренно счастливый финал. «Половина жизни» — страшная, пронзительная и поразительно сильная история без хэппи-энда. Она производит почти шоковое впечатление даже при повторном прочтении. Надежда — обычная женщина из маленького среднерусского городка, совершенно не избалованная жизнью. Её,в общем, мало интересуют перспективы контакта, чудеса инопланетной техники и даже сами невидимые хозяева, для которых каждый, кто не свой — это животное. И прожив много лет на положении животного в жуткой темнице-зверинце, без единого шанса увидеть снова человеческое лицо, она осталась человеком. Не опустилась, сохранила характер, достоинство, привычку к труду и даже сумела ещё помочь обитателям соседних клеток. Это не навязанная кем-то толерантность. Это идущая от сердца потребность помочь тому, кому приходится плохо. Даже если тебе самой очень плохо. Даже если товарищи по несчастью совершенно не похожи на людей. Душа этой нормальной русской женщины — это и есть настоящее чудо Вселенной. Чудо, которое даёт надежду.

Возможно, эта дилогия — лучшие сатирические романы в истории русской литературы. Вторая книга получилась даже сильнее первой. А ведь их едва не запретили, и логику запретителей можно понять. К счастью, разум взял верх.

Воспринимать содержание этих книг можно по-разному. Можно наслаждаться тем, как обаятельный проходимец виртуозно морочит бюрократов, спекулянтов, мелких и крупных жуликов, бездельников, проходимцев и подобную публику. Обычно воспринимаешь именно так. А можно увидеть всю абсурдность утвердившихся в государстве порядков. Правда, для этого надо почувствовать себя самого на какой-то момент сторонним наблюдателем, стоящим вне системы. Думаю, сами авторы всё-таки ощущали себя частью системы, и именно поэтому на каждой странице выходили за рамки дозволенного.

Что касается самого Бендера, он поразительно умный человек. Точно знает, когда пустить в ход своё обаяние, когда наглость, а когда лучше сделать большой крюк в сторону. Трясти он предпочитает тех, кто занимает не своё место. Ну, какой из Ипполита Матвеевича искатель сокровищ? Он и предводителем дворянства стал в своё время по явному недоразумению. А какой священник из отца Фёдора? Он мог оставаться при церкви только в межвоенное время, когда большинство настоящих священников погибло, а новых больше не готовили. О сотрудниках «Геркулеса» или заговорщиках из «Меча и орала» я уже не говорю.

Единственный настоящий противник Бендера — Корейко. Личность сильная, жутковатая, почти инфернальная. Собственно, Остап берёт над ним верх только благодаря случайности. Пройдёт время, и наследники Корейко подомнут под себя всю страну и возьмут измельчавших наследников Бендера к себе на службу.

Но главный секрет успеха книг в их исключительных литературных достоинствах. Их не смогла и не сможет передать ни одна экранизация. Лёгкий свободный стиль, ехидный и беззлобный одновременно. Неожиданные отсылки и сравнения. Потрясающая точность наблюдений. Целые страницы запоминаются сами собой, почти наизусть. Чуть ли не каждая вторая фраза стала литературной находкой, разошлась на цитаты. Мне даже кажется, что спасли книги не соображения целесообразности, а то, что большие начальники сами умирали от смеха, читая о приключениях Остапа.

Большинство из нас знакомилось с этой книгой по пересказу Любарской и Задунайской. Сама же Сельма Лагерлёф писала книгу для чтения по географии Швеции в форме детской приключенческой повести. Именно для чтения на уроках. Вообще хорошо бы иметь в младшей школе подобный учебник. Книга страниц на 500. Там говорится о каждой провинции Швеции, о её природе, укладе жизни, пересказываются легенды, немного говорится об истории. Есть и серьёзные соображения о путях развития Швеции, об охране природы (удивительно, в 1906). Есть и вера автора в то, что нет совсем плохих людей, что каждый человек проходит свой путь к спасению. Людей здесь, кстати, немало, больше, чем в пересказе. Множество приключений, ярких, весёлых, опасных, озорных, добрых, иногда довольно жёстких. Но всё это, наверное, не сделало бы «Нильса» книгой на все времена, если бы не удивительное ощущение полёта в сказку. Не знаю книги, которая создавала бы подобное впечатление. А ведь сама Лагерлёф к этому времени явно ещё ни разу не поднималась в воздух.

Русский пересказ меньше по объёму примерно втрое. Из книги для всех «Нильс» превратился в чисто детскую сказку, даже более увлекательную, чем оригинал. Почти не осталось географических сведений и легенд, выпали относительно сложные рассуждения, нет и ненавязчивого христианского гуманизма автора. Выпали даже многие приключения, другие сильно изменились, многие поменялись местами. В результате книга стала ещё увлекательнее, ярче, стремительнее, интереснее именно для детей. Взрослый человек в редких случаях станет перечитывать её для себя, но когда читаешь ребёнку, сам не можешь оторваться. И ведь именно по этому пути шли и другие наши пересказы — «Золотой ключик», «Волшебник Изумрудного города». Оригинал, разумеется, больше заслуживает уважения, но для чтения детям я бы взял именно пересказ.

Полагаю, эта книга осталась и останется лучшей повестью об исчезнувших мирах. Все последующие книги и фильмы на эту тему, тем более экранизации самого «Затерянного мира», не идут с ним ни в какое сравнение. Пусть такого плато на Земле нет и быть не может. Пусть теперь считается, что игуанодоны передвигались на четырёх ногах, а стегозавры пытались подняться на две. Мне трудно вообразить двуногого стегозавра, но специалистам виднее. Всё равно первое и самое впечатляющее знакомство с исчезнувшим миром чаще всего происходит по книге Конан Дойла.

«Затерянный мир» — своего рода образцовая приключенческая повесть. Сюжет держит от начала до конца, с каждой главой захватывая всё больше. Нет побочных линий, способных отвлечь внимание. Нет пространных научных или околонаучных комментариев, которые всё равно бы устарели через несколько лет. Вместо этого яркие, очень рельефные картины происходящего, создающие почти кинематографический эффект. Лёгкий ясный язык. Своеобразные герои, навсегда западающие в память. И всё повествование сопровождается лёгкой доброй улыбкой.

И ещё один секрет автора, может быть, самый главный. Он любил людей. Ну что может получиться, если соберутся вместе самодур, педант, авантюрист и журналюга? У сэра Артура получилась одна из самых симпатичных компаний во всей приключенческой литературе.

«Бесы», безусловно, были задуманы как памфлет против людей, которые несколько позже стали называть себя демократической интеллигенцией. Хотя мало кто из них понимает, что такое демократия, и не каждого можно назвать интеллигентом. Но роман почти сразу же сломал рамки памфлета. Одни герои отказались исполнять свои роли, другие остались в их рамках, но постарались показать себя с разных сторон. Даже самый поганенький из персонажей, Верховенский-младший, и тот оказался явно сложнее, чем было задумано изначально. О Ставрогине я уже не говорю. Он не только сразу же вырвался из основной сюжетной линии, но и постоянно отодвигает её на второй план. Да и вся толпа разрушителей оставляет впечатление мелких бесов, только пока остаётся толпой. Как только толпа делится на лица, впечатление существенно меняется.

А вообще, люди, подобные Петру Степановичу, были скорее исключением, чем правилом. В большинстве своём оппозиция тех лет состояло из людей порядочных или, по крайней мере, честных. К активности их толкало, с одной стороны, стремление отмежеваться от занудной и консервативной системы, с другой, понятное и при этом бестолковое желание изменить всё и сразу. Кто-то опускался до террора, то есть до убийства безоружных людей. Для большинства же общественная деятельность превращалась в умеренно опасную игру длиною в жизнь. С реальными проблемами России эта деятельность соотносилась очень приблизительно.

«Говорили об уничтожении цензуры и буквы ять, о заменении русских букв латинскими, о вчерашней ссылке такого-то, о каком-то скандале в Пассаже, о полезности раздробления России по народностям с вольною федеративною связью, об уничтожении армии и флота, о восстановлении Польши по Днепр, о крестьянской реформе и прокламациях, об уничтожении наследства, семейства, детей и священников, о правах женщины, о доме Краевского, которого никто и никогда не мог простить господину Краевскому, и пр., и пр.»

Знакомо? В худшем случае за это можно было попасть в ссылку, то есть пожить какое-то время в провинции. И они всю жизнь продолжали игру. И дети их играли, и внуки. Пока не доигрались.

По-моему, одна из лучших книг в мире фэнтези. Собственно, это не совсем фэнтези. Это попытка возродить мир легенд европейского средневековья на языке, понятном современному читателю. У большинства авторов получился бы в лучшем случае стандартный боевик с эльфами и гномами, в худшем — очередной шедевр юмористического фэнтези. А у Андерсона с его чувством истории получилась уникальная вещь. В меру героическая, в меру романтическая, в меру наивная, в меру ироничная. Особенно поражает мера иронии. Ее ровно столько, сколько нужно, чтобы пройти по границе между легендой и игрой в легенду, не разрушить обаяние сказки и не стать серьезным до смешного. Даже то, что Ожье Датчанин, он же Хольгер Карлсен иногда вспоминает что-нибудь из учебников физики, химии или биологии, не портит впечатление, а помогает автору сохранить равновесие между жанрами.

Роман читал в двух переводах. Первый (кажется, Гюннера) пытается отчасти передать дух эпохи. Второй близок к обычному сленгу фэнтези. Впечатления от прочтения существенно отличаются. Мне кажется, первый перевод адекватнее, во всяком случае, ближе к другим книгам Андерсона из средневекового цикла.

Закрывая эту книгу, поневоле ждешь продолжения. Продолжения не последовало. Может быть, это и правильно. Только в «Буре в летнюю ночь» Хольгер промелькнет в одном эпизоде и снова исчезнет.

Как портит восприятие книги школьная программа. Когда-то в детстве получил от повести настоящее удовольствие. Потом стали проходить по программе, и с тех пор долго не хотелось брать её в руки. А потом перечитал в очень зрелом возрасте и снова получил удовольствие. Хотя, конечно, не такое, как в детстве.

Слабое место повести – сюжет. Он, действительно, построен во многом по стандартам приключенческой литературы того времени. Подражание «Эдинбургской темнице», конечно, чушь. Это для любителей сводить всю литературу к трём или десяти сюжетам. Но стандарты действительно присутствуют. Это полностью искупается языком Пушкина (вспомним язык среднестатистических сочинений тех лет), его необычной для своего века иронией, умением сочетать мягкость и жёсткость, попыткой соблюдать объективность. Это было трудно даже не из-за цензуры, а из-за естественного отношения дворянина к геноциду дворян.

И, конечно, герои повести. Пугачёв, на мой взгляд, как раз не получился. В попытке стать объективным Пушкин наградил его чертами литературного разбойника, разгульного, но сохранившего некоторое природное благородство. В результате Пугачёв Пушкина не тянет на казачьего царя. В лучшем случае, атаман небольшой шайки. А все остальные получились замечательно. Особенно обитатели Белогорской крепости. В том числе многократно обруганная Маша. Единственная дочка пожилого офицера, который явно выслужился из солдат или однодворцев. Вокруг на сотню вёрст нет практически ни одного человека того же возраста, или положения, или пола – хотя бы что-то одно. Она и в Швабрина готова влюбиться, только не может переступить через себя. (Кстати, интересно было бы читать ненаписанный роман Пушкина, где на роль главного героя намечался Швабрин). А когда появился Петя Гринёв, всё понеслось так, как было неизбежно и в книге, и в жизни. И насколько эта Маша сильнее и сложнее Маши из «Дубровского».

А самое лучшее – портрет глухой русской провинции в «золотой век» Екатерины. Её обитатели не только плохо понимают политику петербургских правителей. Они даже не представляют, как могут выглядеть эти правители. Приказали служить – служим. Приказали работать – так мы и работаем. Но когда доходит до дела, поднимаются и стоят насмерть. Одни за самозваного императора, другие за самозванную императрицу.

По замыслу пьесы, дураки-реакционеры затравили умного прогрессивного героя. На самом деле, гениальная пьеса немного вышла из-под контроля автора. Реакционеры — несомненно. Малоприятные люди — да, конечно. А насчет дураков — это как посмотреть. Глобальные проблемы общество Фамусова мало интересуют, но на микроуровне их мозги работают неплохо. Молчалин подл, но никак не глуп. Фамусов восторгается придворными шутами Екатерины, но сам-то он делал большую карьеру уже при Павле и Александре, когда требовались деловые качества. Это теперь, попав на хлебное место, обленился до безобразия. Скалозуб играет в дурака, но смутные речи Репетилова он разобрал буквально с полуслова. Сделал выводы и моментально остановил поток сознания. Чацкий не мог справиться с этой проблемой на протяжении пяти страниц. Совсем не глупы Фамусова-младшая, Хлёстова, Загорецкий, да и многие другие. Даже самый глупый, Репетилов, ясно видит, что Чацкий и Скалозуб не донесут, а Загорецкий донесёт, и при нём болтать не следует.

Что касается Чацкого, то действительно создаётся впечатление, что идеи по большей части не его. Это ещё Пушкин заметил. Сам же Чацкий скорее остроумен, язвителен и, прежде всего, эмоционален. Он говорит и делает то, что ему хочется сказать и сделать в данный момент. Результат соответствует. Неужели он думал, что Фамусов проникнется и освободит своих крепостных? (Кстати, сам Чацкий тоже не торопится давать вольную своим.) Ухаживал когда-то за девушкой, тогда ещё девочкой, потом пропал без вести. Решил сделать политическую карьеру, стремительно взлетел и всё бросил. Захотел посмотреть мир и скоро передумал. А девочка давно стала взрослой и больше не хочет его знать. Пришёл на бал — ну пригласи девушку танцевать, может, что-то удастся ещё исправить. А поговорить можно завтра, в Английском клубе. Там хотя бы услышат, поймут и, может быть, даже что-то поменяется. Нет, Чацкому хочется говорить здесь и сейчас. Именно хочется. Чем он в принципе отличается от Репетилова? Ну, конечно, умнее...

А сама пьеса изумительна. Несомненно, лучшая комедия в стихах на русском языке. Кто не читал со школы, советую перечитать. Получите редкое наслаждение. На протяжении четырёх больших актов умные и в меру глупые люди делятся друг с другом своей житейской мудростью. И мудрости эти вызывают бесконечный здоровый хохот. Эта комедия будет жить столько, сколько проживёт русский язык. И, боюсь, никогда окончательно не устареет.

Эту книгу можно считать эталоном НФ. Здесь есть все — фантазия, научный подход, приключения, литературные достоинства на уровне, близком к настоящей литературе. Действие переносится из русского Баку образца 1960 в эпоху Петра I, в Индию XVIII века, в замок де Местра и снова в Баку и на необитаемый остров посреди Каспийского моря (оказывается, есть и такие). Идеология, причем неортодоксальная, присутствует в минимальных дозах, подается мягко, ненавязчиво и воспринимается естественно, даже теперь. Очень много вполне достоверной информации на разные темы. Конечно, информация на популярном уровне, но именно эта книга в школьные времена пробудила у меня на несколько лет интерес к физике. Герои на редкость естественные и неоднозначные. И главное, книга, несмотря на наличие нескольких умеренно жестких сцен, буквально излучает радость. Радость жизни, радость познания, радость творчества, здоровое молодое веселье.

Через несколько лет вышло полупродолжение «Экипажа». «Ур, сын Шама». Книга хорошая, умная, интересная. Но если «Экипаж» перечитывал много раз, то продолжение перечитывать не очень тянет. Нет главного — атмосферы радости, которая так покоряла в «Экипаже». Даже экскурсии в прошлое воспринимаются иначе. Мир Федора Матвеева был жестоким, но очень ярким, мир родителей Ура выглядит поразительно тусклым. И все-таки даже одной такой книги, как «Экипаж «Меконга»» достаточно, чтобы войти в историю фантастики.

Изумительная вещь. Текст запоминается сам собой и держится в памяти десятилетиями. На главную тему, тему становления Шарикова, сказано уже все, что только можно сказать. Шариковых мы все хорошо знаем, они есть везде. Филипп Филиппович — совсем другое дело.

Профессор Преображенский производит впечатление человека чистой науки. Да, он — гениальный ученый, но наука для него — средство. Преображенский — звезда коммерческой хирургии, и работает для того, чтобы сохранить привычный образ жизни и право говорить все, что считает нужным. Другого пути у него нет. Ради этого он оперирует, продлевая половую жизнь крупным и средним начальникам, бизнесменам, всякому жулью и общественным деятелям — всем, кто может заплатить или помочь в решении проблем. Ради этого он идет на опасный эксперимент с непредсказуемыми последствиями. От вивисекций во времена Булгакова ждали таких же чудес и кошмаров, как теперь от генной инженерии. Так что это еще повезло, что получился всего-навсего Шариков, существо поганенькое, но само по себе слишком ничтожное. Результат мог оказаться намного страшнее. Филипп Филиппович понимает это лучше всех, и в разговоре с Борменталем дает жесткую оценку своему эксперименту, не результату, а самой идее «приподнять занавес».

Пройдет лет 5-7. Шариковы уже растерзают Швондеров и займут их место. Городовые, хоть и в красных кепи, начнут наводить порядок, как хотелось и Преображенскому, и Булгакову. Порядок наведут, да такой, что самим станет страшно. Преображенского настойчиво попросят поработать на государство. Отказаться он не сможет. Профессору дадут институт, разрешат оставить прежних сотрудников, сохранят квартиру в Калабуховском доме и дадут еще государственную дачу. Даже застольные беседы могут пропускать мимо ушей, если говорить будет не слишком громко. За все это придется платить новыми опасными открытиями.

Это даже хорошо, что Преображенский и Борменталь оказались людьми дела, а не чистой науки. По крайней мере, у них хватило мужества повернуть вспять собственный эксперимент. Кто-то другой на месте Преображенского мог пустить в ход все свои связи и добиться отселения Шарикова на другой конец Москвы. Пусть достает других. На худой конец переехал бы сам и наблюдал за развитием событий со стороны. В жизни часто так и бывает.

Самый мой любимый рассказ в гуслярском цикле и один из самых позитивных рассказов Булычёва. Действительно, что попросили бы люди у золотой рыбки году в 1970? Не затягивая, не слишком размышляя, не дожидаясь, пока рыбок захотят вернуть в магазин. Ну, водку из-под крана, само собой, затем автомобиль, велосипед, хороший костюм, говорящего попугая... Сделать так, чтобы девушка посмотрела, наконец, в нужном направлении. Решить коммунальную проблему. Вылечить хорошего человека. Может, в реальности не все бы об этом вспомнили, день какой сумасшедший выдался, но кто-нибудь вспомнил бы обязательно. Самое главное, никто не пожелал сделать гадость неприятелю, личному, деловому или классовому. Даже в голову такое никому не пришло. И это тоже характерно.

Перечитал в очередной раз и подумал — а что, если бы такое случилось в новое время? Пожалуй, девяносто процентов желаний были бы примерно аналогичны прежним. Что в маленьком городе, что в мегаполисе. А десять процентов? Нет, всё-таки хорошо, что таких рыбок не существует.

«Гамлет» — гениальнейшая из пьес Шекспира. Сильнее «Макбета», хотя сильнее, кажется, некуда. Но речь здесь пойдёт только о самом Гамлете. Человеке эпохи Возрождения. Настоящий принц Гамлет, если он существовал, жил в VIII или IX веке, но для Шекспира все его герои были его же современниками.

Гамлет никогда не казался мне меланхоликом-интровертом. Он живёт полной жизнью, как большинство его современников. Получает удовольствие от наук, девушек, философии, вина, театра, от ощущения шпаги в руке. Человек умный и уже не слишком юный, он знает цену своим родственникам и придворным, но старается не лезть в их затеи, пока дело не коснулось его лично. Когда же принимает решение мстить, мстит всем подряд. Виновным, невиновным и слегка виноватым. И как мстит! Средневековый человек считал своим долгом хотя бы формально облегчить своей жертве дорогу в рай. Иначе возникает угроза собственной душе. Гамлет как человек Возрождения старается довести дело до конца и отправить чужую душу обязательно в ад, а своя душа его мало заботит. Полония убивает случайно, допустим, но труп выбрасывает уже из чистой вредности. Любимую девушку доводит до безумия и самоубийства и как-то не слишком печалится по этому поводу. Отправляет на верную смерть старых друзей. Размышляет о море зла, но не о своём праве творить ещё большее зло. С Клавдием всё понятно, это просто скотина. Но Гамлет – человек образованный, умный, тонкий, единственно способный озвучить мысли автора, и спрос с него соответствующий.

Мне кажется, это одна из лучших книг для детей. И весь цикл, и, особенно, «Шляпа волшебника». К сожалению, в моём детстве муми-тролли ещё не умели говорить по-русски. Зато с дочкой мы прочли эти сказки множество раз, всё по её выбору. А «Шляпу» она выучила почти наизусть.

В первых книгах, о наводнении и о комете, ещё заметны впечатления от войны. Точнее, попытка преодолеть эти впечатления. В поздних книгах нарастает ощущение одиночества. А «Шляпа волшебника» — идеальная книга о счастливом детстве. Добрый, радостный, справедливый мир. Мир, где примут каждого, кто бы сюда ни заявился. Мир, где царит свобода, что не мешает его обитателям любить и уважать друг друга. Мир, где любое дело доставляет только удовольствие. Мир, способный постоянно удивлять. Мир уюта и спокойствия. Его граждане ценят этот уют и, тем не менее, постоянно ищут на свою голову приключений. В конечном счёте, приключения эти почти всегда неопасны. И даже самая страшная угроза только притворяется угрозой.

Конечно, так не бывает. Со временем жизнь постарается отучить бывших детей от представлений о радостном справедливом мире. Будет их трепать, ломать, уговаривать пройтись по головам. Но что-то всё равно останется.

Как бы сочинил «Вия» наш современник? Так, серий на 15-20. Подробно описал бы все контакты с нечистью, физические и ментальные. Ввёл бы долгие диалоги Хомы с ведьмочкой и близкими ей людьми и не людьми. Ввёл бы неоднократные домогательства ведьмы в его адрес. Надо обязательно привести подробные описания осаждающей Хому нечисти и подробности этой осады. Дал бы предысторию конфликта. Вий, при наличии у автора чувства меры, тоже появился бы только раз, но зато во всех подробностях. И эту книгу забыли бы через год. А «Вий» Гоголя бессмертен.

Гоголевский «Вий» — это эталон хоррора. Самое интересное, что вся история уместилась на двадцати страницах. Да, размер имеет значение. Причём бытовые детали занимают у Гоголя больше места, чем сцены с нечистью. Нет ни слова, как выглядели упыри с вурдалаками, и совсем немного сказано о самом «Вие». А ведь вряд ли кто-то из первых читателей вообще слышал о Вие. Это уже после выхода повести стали усиленно копать и докопались всё-таки до чего-то похожего. Да и ведьм, упырей, вурдалаков современники Гоголя видели гораздо реже, чем мы. Каждый додумывает картину в соответствии со своими представлениями. Нечисть Хома не столько видит, сколько слышит где-то за спиной. Вот эта неопределённость больше всего и пугает. Но, конечно, чтобы дать этой пугающей атмосфере бессмертие, нужен гений Гоголя.

В конце повести такие же легкомысленные, как Хома, студенты обсуждают причину трагедии. Вот не надо было бояться ведьмы, и всё бы обошлось. Наверное, это так. Ведь герои «Вечеров» не боятся нечисти, если только не пускают её в свою душу. Да, конечно. Но это легко рассуждать. А ты сам подежурь ночью в старой церкви у гроба с ведьмой, которую сам же и вогнал в гроб.

По сути, во всех, ну почти во всех своих романах Ремарк рассказывает про одного человека с разными именами. Своего ровесника, который попадает в различные, но, в общем, сходные жизненные ситуации. В терминах старой социологии его можно назвать «деклассированный интеллигент». Но характер этого сквозного героя разработан на таком психологическом уровне, который редко встречается даже у писателей XX века.

История поколения Ремарка имеет много общего с историей моего поколения. Они росли в стабильном и сравнительно комфортном для проживания мире, где царила общепринятая система моральных ценностей, порядок сочетался с гуманностью, а прогресс считался фактором постоянным и неотделимым от интересов людей. И вот в этот мир пришла война, затем революция, крушение государственности, крушение национальной идеи, старого уклада жизни, всей прежней системы ценностей, голодные годы, гиперинфляция, господство явных жуликов во всех сферах жизни. А как только жизнь чуточку наладилась, ясно обозначилась угроза новой войны. Одни нашли в новом мире для себя какую-то нишу, другие не смогли найти, третьи и искать не стали. Не захотели строить жизнь заново в мире жуликов и ожидать, когда и он в свою очередь рухнет. Среди них почти все герои Ремарка.

В «Трёх товарищах» основному герою романа уже за 30. Может себя прокормить, есть настоящие друзья, а большего вроде и не надо. Желания соответствуют возможностям. Но хочется всё-таки счастья, которого так и не было. И вот счастье рождается и сразу умирает. Потеряна любимая. Потерян друг. Кажется, скоро и родная страна будет потеряна. И переданы эти трагедии так, как умели только великие писатели.

Для меня «Три товарища» — главная книга Ремарка. Возможно, потому что депрессивность здесь смягчается сентиментальностью Кому-то ближе «На Западном фронте без перемен», или «Чёрный обелиск», или «Триумфальная арка». Собственно, чтобы узнать Ремарка, достаточно прочесть любую из его книг. Одну надо прочесть обязательно. Остальные под настроение.

«Портрет Дориана Грея» — один из манифестов декаданса. В какой-то мере даже отдалённый предок постмодернистской литературы. Здесь её многие признаки — обращение к хорошо известным текстам, самоирония, возможность многозначного прочтения, примат формы над целью, этическая неопределённость. Сюжет, по существу, основан на заимствованиях из Бальзака, Гюисманса, Стивенсона, Гоголя (да, думаю, Уайльд читал и Гоголя тоже). Но завораживает книга не столько содержанием, сколько блестящей, почти идеальной формой. Украшена эта форма тысячами парадоксальных афоризмов, отшлифованных до совершенства и в большинстве случаев абсолютно пустых.

Основную часть своих афоризмов автор поручает озвучить лорду Генри. Внешне он выглядит как идеолог чистого эгоизма, чистой эстетики, чистого аморализма. На самом деле Генри человек весьма добропорядочный. Свой бисер он рассыпает исключительно от пустоты своего существования. Ну не работать же, в самом деле. Люди из его окружения в большинстве своём достаточно умны, чтобы это понимать. Послушают, улыбнутся и вернутся к своим делам. Но вот в этом окружении появляется абсолютная пустышка. Дориан не способен задуматься над содержанием хотя бы одной из тех блескучек, которые рассыпает лорд Генри. Он воспринимает их как руководство к жизни. Ничтожество превращается в циника. А тут ещё сваливается на голову опасный подарок настоящего гения. Будь Дориан человеком сильным, или умным, или порядочным (хотя бы что-нибудь одно), он бы воздержался от эксплуатации такого подарка. Но он человек хотений, красивая кукла. Ничтожество превращается в уголовника.

Не совсем понятно, за что на этот роман в своё время с такой силой обрушились критики. Похоже, они, как и Дориан, восприняли всё на своём уровне. Уайльд высказался, кажется, как раз по поводу «Дориана Грея», что каждый видит в его книгах то, что хочет увидеть. В отношении «Портрета» это именно так. Кто хочет — видит голубизну, кто хочет — красоту зла, кто хочет — упрощённое ницшеанство, кто хочет — слегка усложнённое морализаторство, кто хочет — чистый эстетизм, кто хочет — россыпь блестящих пустых афоризмов. Каждому своё. Уникальная книга. Уже только этим она заслужила бессмертие.

После предыдущего отзыва трудно добавить что-то ещё. Однако выскажусь.

Лауреат Сталинской премии Вячеслав Шишков к большевикам относился прохладно и этого не скрывал. Его «Емельян Пугачёв» — книга не столько о Пугачёве, сколько о Екатерининской эпохе, первой её половине. Самозванная императрица выглядит в романе на удивление прилично. На мой взгляд, лучше, чем она того заслуживает. Ещё интереснее, как показаны её приближённые. Почти все они — Панин, Бибиков, Сиверс, Румянцев, гетман Разумовский, Строганов, даже братья Орловы — люди благородные, умные, порядочные (насколько это возможно для придворного), искренне озабоченные судьбой государства и, в общем, никакие не крепостники. Худшие крепостники — это поручики в отставке. А вельможи относятся к крепостным более или менее по-человечески и понимают, что ситуация сложилась ненормальная. Если огромное большинство подданных находятся на положении рабов, если рабы страну кормят, и дети рабов страну защищают — это и нехорошо, и неэффективно, и опасно. Все всё понимают и ничего не меняют. А если меняют, то к худшему. Вот, дождались Пугачёва.

Сам Пугачёв — несомненный народный вождь. За настоящим Петром III народ бы не пошёл. Пугачёв умеет повести за собой людей и сказать им то, что они хотят услышать. Обладает живым умом, определёнными военными способностями (на уровне сотника), чувством справедливости. С другой стороны — типичный люмпен. От избытка энергии шатается по стране, оставив на много лет жену с детьми (а каково её тянуть одной хозяйство и детей в полуразвалившемся доме?). Встревает в разные авантюры, иногда заработает денег и тут же спустит, чаще попадает под раздачу. И став казачьим царём, царствует как люмпен. Кровь хлещет рекой, решения принимаются под воздействием минутных хотений, проиграны все полевые сражения. Но не так всё просто. Пугачёв Шишкова — личность сложная, и поведение его, даже в сходных обстоятельствах, определяется самыми разными побуждениями. И сподвижники его — люди очень разные и тоже не простые. Нет среди них идеальных героев, но и законченных злодеев почти нет.

А лучшее, что есть в трёхтомнике — огромная мозаичная картина Екатерининской России. Картина сложная, не совпадающая ни с каким учебником. Изложено всё это лёгким ясным языком. К историческим эпизодам добавлено множество вставных баек, вообще характерных для Шишкова. Баек даже слишком много, они делают роман громоздким. Но автора можно понять. Старый больной человек в голодном Ленинграде спешил рассказать всё, что накопилось. И немного не успел.

Кто из героев «Преступления и наказания» самый поганый? Безусловно, Лужин. Кто самый интересный? На мой взгляд, Свидригайлов. Самый сильный? Дуня. Самый умный? Всё-таки Порфирий Петрович. А самый глупый? Раскольников.

Итак, студент третьего курса попытался создать собственную теорию элит. По своей глубине и уровню приводимых аргументов эта теория достойна человека, одолевшего начальную школу. Но и эту концепцию Раскольников никак не может довести до ума. Размышляет о ней днём и ночью (он, собственно, и не занят ничем, кроме размышлений), размышляет, бродя без дела по улицам и валяясь днём на кровати, а додумать до конца не получается. Мысли уходят куда-то в сторону. Остаётся провести эксперимент. В результате убиты две женщины, явно не заслужившие смертного приговора. Одну зарубили ради самоутверждения, другую из трусости. Убитых жаль, жаль Мармеладовых, Свидригайлова, жаль мать Родиона, а его самого не жалко.

Конечно, глупость не преступление. Не она сделала Раскольникова убийцей. Просто он принадлежит к породе людей, которые не признают своих долгов и ошибок, зато хорошо видят чужие. В принципе Раскольников добрый человек, даже альтруист, но доброту может проявить только под воздействием минутного порыва. Друзей у него нет и не было, кроме Разумихина, с которым он обращается по-свински. Никого он никогда не любил. Может набрать кредитов у женщин под обещание жениться, но не может содержать семью. Так, действительно, жить трудно.

Судя по всему, Раскольников из мелких служилых дворян, обнищавших ещё до отмены крепостного права. Он единственный трудоспособный человек в семье, но тянет последние деньги из мамы и сестрёнки. Не может найти работу? В Петербурге в эти годы сотнями открывались всевозможные конторы и фирмы. Человек с тремя курсами юридического факультета с ходу нашёл бы место, если не помощника, то секретаря. Да, не очень приятно служить у какого-нибудь полужулика, но что поделаешь. А Раскольникову даже мысли такой в голову не приходит. Лучше пойти зарубить пару ненужных женщин. Отсюда не так уж далеко до Джека Потрошителя. Возможно, Потрошитель был таким же недоучившимся студентом, только более озлобленным. Ведь в протестантских странах неудачник — это клеймо, в отличие от России.

Роман Алексея Толстого оказался своевременной книгой. Несвоевременных книг Толстой, кажется, не писал. В начале XVIII века, как и в последние десятилетия жизни автора, как и в наше время, в России рушился весь старый уклад жизни. Новый порядок спешил разрушить до основания всё, что было создано раньше. Во всех случаях ломка была во многом неизбежной, во многом деструктивной. Во всех случаях общество заплатило за успех реформ запредельную цену. Впрочем, вопрос о цене реформ Толстой не то чтобы замалчивал, но старался сгладить. Это понятно. А попробуй кто-нибудь при жизни Петра поговорить о цене реформ. Голову отрубят — считай, что повезло.

Независимо от поставленных и решённых задач, «Пётр Первый» заслуженно считается лучшим историческим романом в русской литературе. Мало того, это самая читаемая книга Толстого, после «Буратино», разумеется. Язык классика, всегда точный, ясный и фантастически богатый, здесь отшлифован до блеска. Доведено до совершенства искусство складывать роман из множества ярких деталей. Каждая из этих деталей запоминается надолго. Книга написана с любовью к героям. Что всегда немаловажно, заслуживают они этого или нет.

Наконец, в романе строго выдержана необходимая доза модернизации истории. Есть много книг, где прошлое стараются воссоздать с максимальной точностью, вплоть до особенностей произношения. Как правило, такие книги дочитывают до конца только специалисты, и только для того, чтобы их изругать. Ещё чаще попадаются исторические сочинения, где герои изъясняются на современном жаргоне, исповедуют современную систему ценностей, а ход событий выстроен в соответствии с концепцией автора. Читать такие книги легко, но обычно их хочется отбросить, не добираясь до второй главы. Толстой же модернизировал историю ровно настолько, чтобы сделать ситуацию более или менее понятной читателю, не подстраиваясь под его уровень. В итоге получилась книга, доступная каждому, и при этом шедевр. Шедевр с любой точки зрения, как бы ни относиться к Петру и Петровской революции.

Это, наверное, лучшая книга о жизни, которую я читал. Использовать ее как исторический документ, конечно, невозможно. О многих событиях своей жизни автор умолчал. Некоторым эпизодам явно постарался добавить более ярких красок. И при этом книга оставляет впечатление абсолютной правды. Повесть о давно исчезнувшей России наших прадедов и прабабушек. Не «свинцовые мерзости самодержавия» и не лубочная Россия верноподданных. Россия живых людей, слабых, энергичных, упрямых, гениальных, туповатых, открытых, веселых, занудных, всяких.

Легко увидеть в ближнем его недостатки. Паустовский старался видеть в человеке прежде всего светлую сторону, не закрывая глаза на его слабости. Почти каждый из героев книги способен, хотя бы иногда, на бескорыстные и благородные поступки. Почти в каждом живет с юности мечта, которую не всегда удается претворить в жизнь, но иногда удается. Почти каждый способен на чистую любовь. Это действительно так, только мы не всегда это видим за привычными масками. Паустовский видел.

Первая и, наверное, лучшая вещь, которую я прочитал у Саймака. Гибрид фэнтези и научной фантастики на фоне пейзажей американского Среднего Запада. Да, в «Заповеднике» Саймак не выдвигает принципиально новых идей как в «Городе» или «Пересадочной станции». Принцип межпланетного бартерного обмена идеями, открытиями, артефактами можно найти во многих его книгах. Колесники живо напоминают о временах холодной войны. И при этом книга получилась поразительно светлой, мягкой, обаятельной, доброй даже по меркам Саймака. Старый гоблин и профессор университета дружески беседуют за кружкой волшебного эля. Тролли наводят порчу на самолеты и летающие тарелки. Саблезубый тигр ворует бифштексы со столиков кафе. Рядом пьют самогонку живой неандерталец и дух Шекспира. Студенты-негуманоиды со всей Галактики учатся в провинциальном земном университете и пытаются подражать обычаям людей. Появляются и исчезают путешественники во времени. И вся эта фантасмагория воспринимается абсолютно реалистично, как будто только так и должно быть.

Саймак обладал особой магией, позволявшей ему органично сочетать несовместимые, казалось бы вещи. Как обычно, в «Заповеднике» он легко касается научных и философских проблем, которые и сегодня еще не очень актуальны. Как обычно, в решении этих проблем у него присутствует элемент иррациональности. Как обычно у Саймака, действие происходит в американской провинции, презираемой американскими же интеллектуалами за консерватизм, безграмотность, недостаточную политкорректность и многие другие грехи. Но самый страшный кошмар, который может присниться обитателям Нью-Йорка или Голливуда — то, что эта провинция когда-нибудь сгинет окончательно. Пока жив этот мир, жива Америка.

Хочется поставить за эту книгу намного больше десятки. Во-первых, за удивительное сочетание мысли и действия, философских диалогов и атмосферы исторического боевика, за прекрасный язык, за чувство юмора, за нелинейное решение героев, за все, что составило основу стиля Стругацких. Во-вторых и в-главных, за прозвучавшие вопросы, на которые так и нашлось ответов. Но тогда, в 1963-1964, ответ на главный вопрос знали почти все, во всех столицах мира. Вмешаться! Осчастливить немедленно! Научить их, бездельников, жить и работать по-нашему!

Теперь мы сами оказались в положении подопытной цивилизации и смотрим на вещи немного под другим углом. Но проблема не исчезла. Как должны поступать представители мощной продвинутой цивилизации при контакте с более традиционным обществом, которое им решительно не нравится в плане способности к прогрессу, или справедливости, или гуманности, или демократии и т.д.? Многие считают, что следует установить у аборигенов правильный порядок. Самим потрудиться или руками местных товарищей. Да, можно дать пулеметы Арате, и он зальет королевство кровью, загубит миллионы жизней, погибнет сам, и в конечном итоге восторжествуют старые порядки, если не худшие. И мы уже не раз на этом обжигались, и наши вечные друзья. Те вообще без счета.

Второй вариант — метод дона Руматы. Помочь тем, кого считаешь надеждой Арканара — известному бунтарю, талантливому изобретателю, великому писателю, гениальному ученому. Спасти их жизни и помочь продолжить работу. Спасти людей удалось, просто людей, и это, в общем, самое главное. Но теперь это уже не те люди, которые способны изменить историю Арканара. Арату такая полупомощь только расслабляет, ему нужно все или ничего. Отец Кабани и Гур Сочинитель тихо спиваются от отчаяния. Что будет с Будахом, неизвестно, но вряд ли он сможет продолжать свои исследования в гостях у великолепного барона Пампы или в другом подобном убежище.

Третий вариант — вариант человека разумного. Дона Кондора. Не лезть ни во что, наблюдать. Но наблюдатели тоже люди. Они не могут спокойно смотреть на окружающее их насилие, несправедливость, нищету. Вот и дон Румата не выдержал после гибели Киры (а кто бы выдержал?), покрошил дона Рэбу и, безусловно, положил начало новой большой резне. Трон пустой, претендентов много. Может быть, лучше вообще без наблюдателей?

Теперь о том, что покоробило еще при первом прочтении, в семидесятых, хотя никак не уменьшило восторга от книги в целом. Дон Румата Эсторский относится к окружающим его людям как к существам низшего порядка. Да, безусловно, они грязные, безграмотные, некультурные, грубые. Многие жестоки, некоторые туповаты. Но ведь нас сюда никто не звал и не тащил силой. С их точки зрения, найдутся изъяны в цивилизации Полудня (и ведь они есть, изъяны).

Через 5 лет, в 1969, вышел «Обитаемый остров». Те же самые вопросы в несколько иных формулировках прозвучали еще громче. Это несмотря на то, что мир Саракша намного страшнее Арканара, и внешнее вмешательство было бы здесь более оправданным. А сомнения все-таки нарастали.

Запрещено всё. Не должно быть запрещено, а запрещено. Разрешено только то, на что есть прямые распоряжения начальства. С этой простой мысли человека не сбить. И дело не в государственном устройстве и не в идеях. Такие люди существуют во все времена и служат любым идеям. Главное — не цель, главное — порядок. Без запретов порядка не будет. А долг каждого подданного — помогать властям в наведении порядка. Даже, если они этого не просят.

Конечно, Пришибеева все ненавидят. То, что ненавидят окружающие — это понятно. Он другого и не ожидает. Но и власть Пришибеева не любит. Причём, опять же, любая власть. Во-первых, там адекватные люди, а в-главных, он нарушает монополию властей на толкование законов. Это неприемлемо и наказуемо. Вот это вызывает у Пришибеева непонимание и обиду. Но со своей позиции он не сойдёт. И через сто лет, и через двести.

При этом Пришибеев абсолютно бескорыстен. За свою активность он имеет только неприятности. Его даже немного жаль. Но окружающих жалко по-настоящему.

Идеологически правильные критики XIX века относили Печорина к «лишним людям». Самые радикальные из них называли «лишними» тех, кто не хочет бороться с самодержавием. Чуть менее радикальные считали «лишними» тех, кто в условиях самодержавия не может найти применения своим способностям. Так ведь Печорин в этом смысле как раз не «лишний». Он вполне состоявшийся офицер, не слишком дисциплинированный, зато инициативный, храбрый, умный, прекрасно владеющий оружием. На Кавказе ему самое место.

Теперь о Печорине-человеке. Его главная особенность – он не способен никого любить. Исключение в какой-то мере – Вера, но это пережиток полузабытого юношеского чувства. Даже испытывать симпатию герой нашего времени не способен. Благодаря этой особенности Печорин оказывается не выше окружающих, как нас учили, а хуже их всех. Хуже контрабандистов, драгунского капитана, даже Азамата. Он это сам понимает. И себя, мягко говоря, не любит. Онегин, надо отдать ему должное, себя любил, ценил и уважал, хотя был не глупее Печорина. Но Онегнну и не за что было себя ненавидеть. А Печорину не надо прилагать для нелюбви к себе никаких усилий. Достаточно покопаться в душе. Это он умеет.

У писателя средней руки получился бы, вероятно, заурядный или незаурядный злодей. Гений Лермонтова превратил роман в настоящий шедевр психологической литературы. В русской литературе того времени не найти психологического романа такого уровня. Да и в мировой литературе их можно было пересчитать по пальцам. Печорин по-настоящему живой человек, способный демонстрировать всё богатство человеческой психологии. Только любить не способен, вина это или беда. Наверное, всё-таки вина. Ведь не все же вокруг такие.

«Посёлок» — книга на все времена. Вероятно, лучшая книга Кира Булычёва. В маленьком посёлке на безымянной планете живёт кучка людей, чудом уцелевших при крушении звездолёта. Выжить на этой планете невозможно. Труднее, чем на Пирре Гаррисона. Но люди живут уже почти 20 лет.

Уже за создание такой планеты надо ставить десятку. Кир Булычёв высказался однажды в том духе, что фантазия средневековых европейцев населила заморские земли самыми невероятными чудовищами, но никто из них не смог додуматься до кенгуру. Так вот, в «Посёлке» Булычёв додумался до кенгуру. Здешняя фауна немыслима, она не придёт в голову ни при стандартном подходе, ни при нестандартном, но вот родилась, и при этом мир выглядит очень убедительным. В происходящее веришь. Это редко бывает в фантастике.

Ещё реже фантастам удаётся оживить людей. Здесь люди живые, практически все. В лютом мире они сумели остаться людьми. Дело не в том, что они помнят о Земле и стараются передать знания детям. Это не главное. Те, кто Землю не видели, и знать о ней ничего не хотят, на самом деле не хуже тех, кто о ней помнит. Думаю, что, если бы в посёлке народилось четвёртое и пятое поколение обитателей, для которых Земля превратится в смутную легенду, они тоже остались бы людьми. Жители посёлка, люди очень разные, терпят друг друга уже столько лет, работают не столько на себя, сколько на соседей, учат, кормят и спасают друг друга, помогают выжить и тем, от кого не может быть никакой пользы, и тем, кто уже сильно достал. При этом никто не идеален. У каждого свои тараканы, каждый иногда вызывает раздражение, и его могут раздражать окружающие.

Вторая часть получилась немного слабее первой. Нет, то, что касается жизни в посёлке, экспедиции на воздушном шаре, второго похода на перевал получилось великолепно. Дело портят участники второй земной экспедиции, на удивление бестолковые и безответственные. Они способны загубить своё дело и без всякой катастрофы. А оставшись без звездолёта, не продержались бы и двух часов, не то что двадцати лет. Может, дело в неудачном подборе участников. Может, неуклонный технический прогресс заставил следующее поколение землян расслабиться. Неясно, да и неважно. Менее удачные эпизоды не могут испортить общее впечатление, неспособны откусить даже маленький кусочек от десятки.

Чему нас учит Винни-Пух? А ничему он нас не учит. И правильно делает. Он просто наполняет каждую душу добром. Уже трёхлетнему человеку Пух, Пятачок, Тигра совершенно понятны и приятны. И ребёнок просит читать эту книгу снова и снова, хотя знает её уже почти наизусть. А взрослый, читая её, погружается в мир незамутнённой радости и доброты и сам делается немного чище. Чуть позже ребёнок сам научится читать и прочтёт «Винни-Пуха» хотя бы пару раз. А лет через двадцать или побольше будет читать его уже своим детям и вспоминать собственное детство. И это повторяется уже пятое поколение подряд и, вероятно, будет продолжаться, пока люди умеют читать.

Первая повесть Фазиля Искандера выглядит сатирой на только что отгремевшие хрущёвские кампании. Тогда над ними не издевался только ленивый, включая тех, кто эти кампании раскручивал. Но «Созвездие Козлотура» — это, скорее, сатира на кампанию как метод управления нашим обществом. Этот метод пережил все власти, сколько их ни сменилось за сто лет, и, боюсь, переживёт всех нас. Показаны все стадии процесса — руководящая реплика, раскрутка, доведение до абсурда, повсеместное внедрение, апофеоз. И, наконец, тот момент, когда начальство смотрит с некоторым удивлением на последствия своей инициативы и спрашивает, кто это сделал. Тогда кампания моментально завершается, и начинается поиск виновных. Большинство облегчённо вздыхает, а местные вольнодумцы уже слегка ностальгируют по отшумевшей кампании в ожидании новых напастей.

С блеском показаны и основные типы идеологических работников. Вахтанг только озвучивает в доступной форме руководящие идеи, возлагая их исполнение на слушателей. Платон Самсонович воспринимает идею начальства как свою родную, развивает её, углубляет и повсеместно внедряет, не жалея сил и средств. Сил своих, средств государственных. Ну и Автандил Автандилович. Это настоящий идеолог — человек, который первым меняет свои идеи, когда меняются обстоятельства.

Но обаяние повести не в издёвке над особенностями нашей жизни. Под ней у автора всегда просвечивает искренняя любовь к людям и к жизни. Произносятся речи, гремят аплодисменты, печатаются статьи, рассылаются эмиссары, а вокруг продолжается нормальная жизнь нормальных людей, с повседневным трудом и повседневными заботами, с проблемами детей, воспоминаниями, влюблённостями, мелкими глупостями, дискуссиями в ресторанах, рыбалками, футбольными матчами. Бесконечные кампании могут кое-что испортить, но не в силах разрушить эту жизнь. И сами организаторы, поднимаясь из кресел после тяжёлого дня, превращаются в обычных людей со своими проблемами.

А вообще трудно передать всю прелесть этой небольшой повести. Её надо читать.

Это, возможно, самая привлекательная из всех утопий в истории. Удивительно радостная книга, способная внушить веру в мир братства и свободы, в бесконечный прогресс и человеческие отношения между людьми. Мир полудня — это мир, в котором хотелось бы жить. Не только в шестидесятые-семидесятые, но и сегодня хотелось бы. Конечно, ничего не сбылось. Отношения в обществе в последние 50 лет менялись в строго противоположном направлении. И земной ребёнок не родился на Марсе в 1985. И звездолёт «Таймыр» не отправился в очередной рейс в 2015. Ну что же... Если чего-то не было, это ещё не значит, что такого не может произойти никогда.

Мир Полудня — мир торжества знания, труда и свободы. Об оборотной стороне пока не задумываются ни авторы, ни читатели. Но оборотная сторона есть у любой цивилизации, и кое-что уже проглядывает в этой книге. Человечество летит вперёд, стремится всё попробовать, постоянно отвергает новое ради новейшего. Новое здесь — не последние модели планшетов, а фундаментальные свершения, которые идут сплошным потоком. С одной стороны, это здорово. С другой, общество без тормозов не менее уязвимо, чем неподвижное общество. В лучшем случае тут обеспечены разрыв культурной традиции, что уже заметно, и серьёзный кризис роста. Уже поколению Комова предстоит пережить катастрофу на Радуге, тревожную атмосферу последних книг цикла, раскол человечества на людей и люденов. Но это в будущем. Читая «Полдень», думать об этом не хочется.

Книга написана неровно. Это, наверное, неизбежно, когда речь идёт о сборнике рассказов, часть которых изначально создавалась как отдельные произведения, вне связи с циклом. Самый слабый рассказ — «Свечи перед пультом». Лучшие, на мой взгляд — «Благоустроенная планета» и «Свидание». Два противоположных по настроению рассказа заставляют задуматься, по сути, об одном.

«Благоустроенная планета» — самый светлый, жизнерадостный, позитивный рассказ не только в этом цикле, но, пожалуй, во всём творчестве Стругацких. Экспедиция с преобладанием молодых ребят и девчат попадает на удивительно приятную планету. Здесь неудержимо тянет купаться, загорать, ходить босиком, любоваться звёздами, жарить шашлыки. Не столько экспедиция, сколько пикник. Пикник на обочине. Аборигенам может остаться Зона. Но ребята не сделали ничего плохого. Просто их мир несётся вперёд и не успевает замечать необычное в нормальном.

«Свидание» — самая жёсткая и пронзительная часть книги. Человек убил разумное существо, приняв за неразумное, и сломался. Страшно читать, во что превратился весёлый, добрый, сильный человек из первых рассказов. А может, не стоило стрелять и в неразумного? Не стоило истреблять гигантских кальмаров в глубинах Тихого океана, тахоргов на Пандоре и даже летающих пиявок на Марсе, ставить эксперимент на Радуге, уничтоживший всё живое на целой планете. Но стрелка по-настоящему жалко. Он действовал как все, а мучается теперь один за всех.

«Отцы и дети» — не самый лучший, но, вероятно, самый читаемый роман Тургенева. В первую очередь, благодаря обязательной школьной программе. Из-за той же обязаловки к нему редко возвращаются после школы. Решился, наконец, перечитать, и впечатления оказались неожиданными.

Первое впечатление — Тургеневу блестяще удалось буквально всё, кроме самого Базарова. Автору Базаров не очень симпатичен. В то же время он старается быть предельно объективным и сделать своего героя всё-таки положительным персонажем или, по крайней мере, интересным человеком. Проблема в том, что Иван Сергеевич знает нигилистов с чисто внешней стороны и плохо их понимает. Дискуссии Базарова с Кирсановым — это поток коротеньких деклараций, не связанных с аргументами собеседника, ничем не подкреплённых, иногда просто провокационных. Умный человек, а ума у Базарова с избытком, может так вести дискуссию в двух случаях — если ему нечего сказать по данному вопросу, но признаваться он не хочет, или если старается скрыть свои подлинные соображения. Соображения эти остаются невыясненными.

Неприятные особенности героя могли бы быть отчасти оправданы его практической деятельностью. Здесь намечаются аналогии и определённое противостояние с вышедшим тремя годами раньше «Обломовым». Базаров — врач. Врачей Тургенев уважает, но в медицине, как и большинство его современников, разбирается слабо. В итоге деятельность Базарова сводится к тому, что он ловит лягушек, наспех перевязывает Кирсанова и производит неудачное вскрытие трупа.

Самая сильная сторона книг Тургенева, безусловно, романтическая. Обычная для него пара — сильная женщина и слабохарактерный мужчина. Здесь сильной женщине попался сильный мужчина. Автору самому интересно, чем это кончится, и он не спешит помогать героям. А характеры у этой пары не просто сильные, а деспотические. Выход так и не найден. Вернее, найден, но самый простой из всех возможных.

Под конец хочу сказать тем, кто не перечитывал «Отцов и детей» со школы. Перечитайте. Не пожалеете.

К теме эксперимента над чужой планетой Булычев обращается повторно, после повести «Великий дух и беглецы». В «Подземелье ведьм» его не особенно интересуют ни организаторы эксперимента, ни его цели, ни механизмы. Интересен предел возможностей опыта с ускорением эволюции на чужой планете. Стабильного заповедника живых ископаемых не получилось. За несколько тысячелетий одни обитатели планеты уже успели потеснить других. А появление людей каменного века кладет конец и эксперименту, и экспериментаторам.

Мир живых ископаемых у Булычева выглядит увлекательно, но тут трудно сказать что-то новое после «Затерянного мира», «Плутонии» и множества других книг. Гораздо интереснее идея, уже прозвучавшая в «Агенте КФ», идея интеллектуального равенства традиционных и продвинутых обществ. Представители традиционного общества ничуть не глупее космических путешественников. Не умнее и не глупее. Октин Хаш, как и Пруг Брендийский из «Агента КФ», способны победить представителей высокоразвитой цивилизации, но только, конечно, на своей территории. Пришельцы в непривычных условиях оказываются недальновидны и неповоротливы. Воины Октина Хаша без особого труда уничтожают и хозяев ведьм, и экспедицию Жмуды. Можно, конечно, победить по американскому методу — шарахнуть плохого оппонента всей мощью вооруженных сил, а затем на руинах построить ухудшенное подобие своей цивилизации. Метод самый простой и самый опасный, так как ведет к упрощению структуры Вселенной. По Булычеву, цивилизация должна забыть о таких простых решениях, или она погубит сама себя еще до выхода в Дальний Космос.

«Подземелье ведьм» стало, на мой взгляд, одной из самых удачных книг в нашей фантастике середины восьмидесятых. Великолепная приключенческая повесть с напряженным сюжетом, при этом легкая и умная. Ясный язык, который не нуждается в стилистических украшениях. Умеренный позитив, характерный для Булычева. И Белогурочка, которая одна стоит сотни героев стандартной фантастики.

На удивление сильная вещь, обе книги. Сейчас очень много бродилок, стрелялок, рубилок, колдовалок, а вот психологической фантастики практически нет. Вообще, в мире фантастики герои нужны автору или для развития сюжета, или для выражения его точки зрения. Здесь же персонажи воспринимаются как живые люди, сложные, неоднозначные, не всегда предсказуемые. Десять обычных подростков стараются выжить в чужом мире, где им никто особенно не помогает, и одновременно пытаются решить свои личные проблемы, самоутверждаются, влюбляются, дружат, ссорятся, пытаются разобраться в себе и других, выстроить каждый свою систему приоритетов, меняются, взрослеют и при этом остаются людьми, даже когда им приходится убивать. В этом, как представляется, суть книги — во враждебном им мире, мире без моральных тормозов, без цели, без Бога, без любви эти мальчики и девочки не опустились, не сломались, смогли остаться людьми, несмотря ни на что. Физически ощущаешь, как им больно, страшно, тяжело, как не хочется принимать непростые решения, и все-таки приходится это делать. Автор заставляет переживать за каждого из них, как за живого человека. Размышления героев, действительно, занимают много места, но это как раз сильная сторона книги. Мрачноватость многих эпизодов объяснима с учетом общей картины мира. Оценка — 10, однозначно.

Малыш несчастен. Он одинок. И навсегда останется одиноким на жуткой, холодной, безлюдной планете. После контакта ему станет только хуже, при любом развитии событий. Ведь раньше он не подозревал о существовании себе подобных. И всё дело в том, что всю жизнь он был чем-то прилагательным к планам других людей и не людей. Начиная с собственных родителей. Непонятно, как можно было беременной женщине продолжать опасную экспедицию. Ведь свободный поиск – это квест, который всегда можно прервать, и который нужен только ради самоутверждения самих поисковиков.

Участники операции «Ковчег» Малыша жалеют, каждый по своему, и заботятся о нём, тоже каждый по-своему. Это хорошие люди, несомненно. Но и для них Малыш важен, прежде всего, с точки зрения собственных планов. Доказать что-то кому-то, изучить феномен, вступить в контакт, помочь проекту, сорвать проект, сделать кому-то пакость. Стас и Вандерхузе не имеют на Малыша никаких планов, но их-то как раз никто ни о чём не спросит.

Странники, или кто они там, тоже позаботились о Малыше, хотя тем более не были обязаны. Изменили его организм, чтобы он мог выжить. Сделали получеловеком. Хотя при их возможностях, если это Странники, могли бы перебросить его туда, где работают люди. Но им интереснее наблюдать, как человеческий детёныш перенесёт операцию, как будет выживать, что вообще можно проделать с его организмом, и с какими последствиями. Может быть, из чисто научных интересов, может быть, из других. Ведь это же Странники. Кто их знает?

А хуже стало всем. Хуже, прежде всего, Малышу. Хуже всем участникам экспедиции. Хуже местным существам. Совсем плохо пантианам. Неизвестно, найдут ли им ещё одну подходящую планету до надвигающейся катастрофы.

А вот интересно, если бы группа Комова высадилась где-нибудь в другом месте? Операция «Ковчег» пошла бы полным ходом. Контакт, вероятно, произошёл бы тогда, когда уже поздно что-то менять. Заранее изучить планету, конечно, не судьба. Здесь в очередной раз хорошо видна главная слабость цивилизации Полудня. Её торопливость, любовь к гонкам по вертикали, стремление идти поскорее вперёд, не глядя на то, что остаётся по сторонам.

Что касается собственно повести – всё на высшем уровне. Стиль, язык, сюжет, характеры, необычные идеи, вопросы без ответов. Как почти всегда у Стругацких.

Есть порода людей, которые всегда вовремя примыкают к правящей или перспективной партии и, самое главное, своевременно её покидают. Есть они во все времена и во всех странах, даже там, где нет никаких партий. Жюльен Сорель — яркий их представитель. На костре своей карьеры он сжигает всё, что его окружает, и освещает путь новым поколениям карьеристов. Для начала Жюльен поспешно истребляет портрет своего кумира Наполеона, так, на всякий случай. Хотя такие же портреты висели тогда в доме каждого второго француза. Затем предаёт церковь, которой собрался уже служить. Правда, его размышления о духовной карьере с самого начала сводились к одному — сколько получает священник, и сколько получает епископ. Полковник тоже хорошо получает, но до полковника ещё попробуй дослужись. По пути Жюльен подставляет практически всех, кто имел несчастье ему довериться. Роялистов терпеть не может, но служит им, пока они в силе. Но и с либералами контактов не теряет. Безусловно, если бы не сбой в самом начале карьеры, Сорель строго вовремя, накануне Июльских дней, перебрался бы от роялистов к либералам, позже к бонапартистам и закончил бы жизнь всеми уважаемым сенатором-республиканцем.

В основе большинства поступков Сореля лежит его непомерное самолюбие. Любит он только себя, остальных использует. Любимые женщины для него — поле для самоутверждения, источник удовольствия и подспорье в карьере. Так ли уж велика разница между романтическим героем Стендаля и мопассановским Дюруа? Дюруа всего лишь сделал следующий шаг. Свою первую любовь Жюльен пытается убить — не из ревности, только из оскорблённого самолюбия. Вторую любовь он постоянно запугивает, унижает и шантажирует, чтобы застраховать себя от якобы грозящих ему опасностей. Угрозы эти существуют только в его воображении. Вообще, храбрость Сореля, кажется, сводится к тому, что он придумывает себе несуществующие опасности и храбро их преодолевает.

На самом деле всё гораздо сложнее. Сорель не только самолюбивый карьерист. Он живой человек, неоднозначный, не всегда одинаковый, испытывающий самые разные чувства. Стендаль сумел на примере одного героя показать всё богатство человеческой психологии. И приходит понимание, а понимание может породить сочувствие и даже симпатию. Хотя у меня если и появлялось сочувствие, то только к тем, кто оказался у Сореля на дороге.

Чехов из числа тех гениев, которых тянет перечитывать многократно. Герои «Дуэли» далеко не типичные, они живые. Они живут, обращая мало внимания и на писателя, и на читателя. При этом, оставаясь вполне искренними перед собой, пытаются сыграть перед окружающими определённую роль. И, играя, вольно или невольно, скрывают как раз лучшие стороны своей души. Как мы обычно и поступаем. Надежда принимает роль Самой Прекрасной Дамы со всеми вытекающими последствиями. Кирилин считает себя Порядочным Человеком, не имея ни малейшего представления о порядочности. Но ведь играют и самые лучшие. Самойленко — идеально добрый человек, но стесняется своей доброты и пытается притвориться хамом. Другое дело, что это у него не получается. Дьякон умнее очень многих своих собеседников, но ум ему не положен, и он с удовольствием ограничивается ролью весёлого шалопая.

Фон Корен — особый случай. Единственный настоящий интеллектуал в городе, где интеллектуалам делать нечего. По сути, он хочет только хорошего — чтобы все трудились, не устраивали друг другу пакостей, не врали на каждом шагу. Сам он, несмотря на грозные речи, не способен не только убить, но и незаслуженно оскорбить. Но общество ждёт от него крутизны — больше не от кого — и приходится соответствовать. Ждёте лекций по социал-дарвинизму — пожалуйста, Спенсера мы читали. Нужен вам злой и жестокий рационалист, чтобы лучше почувствовать свой гуманизм — получайте. И вызов принимает, только чтобы не выйти из роли. И его слова о случайном промахе — полагаю, часть всё той же игры. Роль становится частью натуры, остановиться трудно.

Лаевский, вроде бы, совершенно никчёмный человек. Безответственный, безвольный, равнодушный, требовательный к другим и снисходительный к себе. Бездельник, всегда готовый подвести под своё безделье идейную базу. Чехову, не мыслившему жизни без труда, такие люди были особенно неприятны. Кажется, не может такой человек измениться быстро и основательно. Но ведь не от рождения он был безответственным лоботрясом. Просто всё ему прощалось за мягкость характера и наличие высоких идей, вот он и распустился. Дуэль и потрясения предшествующего дня заставили сбросить удобную оболочку и жить по-человечески.

Показать глубину падения человека умеют многие писатели, далеко не гениальные. Гений Чехова ещё и в том, что он видел, как в каждом человеке, самом мелком, самом неприятном, самом опустившемся, сохраняется искра Божья. Человек старается её пригасить, чтобы не мешала обделывать дела, или скрыть её от окружающих. А она живёт.

Роман о революции V века в Иране и о революции как таковой.

О Сасанидском Иране известно мало. Арабы, захватившие Иран, старались стереть память о Сасанидах, так же, как Сасаниды уничтожали память о своих предшественниках-парфянах. Тем не менее, автору удалось, практически не отступая от фактов, создать точный образ исчезнувшей цивилизации. Цивилизации более поразительной, чем многие из миров фэнтези. Чётко, как на экране, видятся Зеркальный дворец шахиншахов, укреплённые поместья аристократов и пыльные улицы Ктесифона, храмы огня и христианские школы, кочевники бескрайней степи и германцы, только что захватившие Рим, интеллигентные ромейские дипломаты и бушующая толпа на ипподроме Константинополя. Невозмутимый кесарь Анастасий, который точно знает, когда нажать на подданных, когда немного уступить, когда отвлечь народ очередным зрелищем. И его антипод шахиншах Кавад, прямой и жёсткий, который довёл дело до революции и сам же попытался эту революцию возглавить.

Книга складывается из коротких картин. Люди, умирая от голода, не трогают ягод из чужого сада — воровство совершенно немыслимый грех в Иране. Дискуссии иранских интеллигентов — жрецов, рыцарей, чиновников, врачей, поэтов. Ночь революции — жрец в красном с факелом в руке выходит на главную площадь Ктесифона, шеренги гвардейской кавалерии и боевых слонов расступаются перед одиноким всадником. Несутся по Ирану посланцы Маздака в красных плащах. Горят поместья знати, голодающие разбирают зерно из хранилищ, рабы выходят на волю, неженатые делят гаремы. Горят храмы, горят селения и города, не принявшие новый порядок, их жителей бросают под ноги слонам. И снова дискуссии — как толковать смутные места из речей вождя и как казнить тех, кто их толкует неправильно. Убивают слишком активных участников революции, убивают зороастрийцев и христиан, героев войны и неудачливых дипломатов. И последние маздакиты, растерявшие сторонников, идеи, силу воли, и сохранившие только стремление ещё немного продержаться у власти.

Книга написана около 1970. В застойные времена она поражала прежде всего аналогиями с нашей собственной историей. В начале девяностых, на пике антикоммунизма, автор доказывал — он не был диссидентом, он писал только о Древнем Иране. Ну, это не совсем так, аналогии слишком очевидны. Просто человек не захотел примыкать к победителям. А, с другой стороны, подобная схема характерна для большинства революций, что в пятом веке, что в двадцатом, что в любом другом.

Если бы роман принял форму хроники событий, он бы не произвёл такого впечатления. Но революция показана снизу, глазами молодого писца-христианина Авраама. Он наблюдает события и участвует в них, влюбляется, воюет, спасает, расстаётся, пытается выжить во взбаламученном мире, и выжить достойно, и собирает предания старого Ирана. Через 500 лет эти предания, пересказанные гениальным поэтом, станут частью книги «Шах-намэ».

В эпоху Пушкина, особенно молодого Пушкина, потоком шли героические трагедии. Александр Сергеевич, вернее, ещё Александр создал героическую комедию. Потрясающе лёгкую, весёлую, увлекательную. Не хотелось ему писать трагедии. На протяжении всей поэмы он иронизирует над бытовавшими в его время представлениями о Древней Руси. Принимает их и в то же время посмеивается. Временами проглядывает явная пародия на литературные труды современников. Правда, определить, на кого эта пародия, смогут в большинстве случаев только специалисты. При этом в своём веселье А. С. очень тонко соблюдает необходимую грань, ни разу не опускаясь до пошлого стёба.

Это всё бросается в глаза при первом прочтении. Вернее, при первом прочтении во взрослом возрасте. А когда содержание знаешь, покоряют стихи. Заставляют забывать обо всём. Запоминаются целыми страницами без малейшего к этому усилия. Конечно, когда задают в школе, толку мало, а когда читаешь для себя, то и запоминается само собой. Да, именно в эти годы и создавался новый русский язык, именно в эти годы десятками появлялись новые поэты, каждый из которых был бы заметен в любую эпоху. Но всё-таки не найти до 1820 ни одной поэмы, которую по чисто литературным достоинствам можно было бы поставить рядом с «Русланом и Людмилой». А пройдёт всего три года, и под тем же пером начнут рождаться строки «Евгения Онегина».