Единственным основанием для таких фантазий является сам роман. Потому что Кинг написал книгу о политическом демагоге, который последовательно и цинично выстраивает в отрезанном от внешнего мира городке идеальную для него ситуацию — все рычаги власти у него в руках, но никакой реальной ответственности за последствия своих решений он не несёт. Сходство с российской ситуацией не столько в сюжетное, сколько ассоциативное, но вполне достаточное, чтобы ткнуть в него пальцем и помянуть пресловутую "теорию заговора".

Однако, не будем сосредотачиваться на произвольных допущениях — роман и без них достоин серьёзного разговора.

Совсем близкое будущее. Американский провинциальный городк Черстерс Миллс оказывается накрыт невидимым силовым полем. Прежде, чем существование "купола" осознано, он становится причиной нескольких крупных катастроф, в которых погибают или получают увечья десятки людей. Правительство США вводит в зоне "купола" чрезвычайное положение, но на события внутри самого "купола" оно может влиять только увещеваниями — реальной помощи отрезанным от мира людям оказать не может никто. Городу Честерс Миллс придётся рассчитывать только на себя.

Уже в самом начале романа Кинг сообщает читателю внешне простую, но чрезвычайно нетривиальную деталь (которую, кстати, проигнорировали почти все авторы обложек) — "купол" не является сферическим. Он строго вертикален, причём точно следует извилистой административной границе городка. Гениальный нюанс, который мгновенно вытирает из романа мотив "фантастической тайны" (вы думали, что тут у нас научная фантастика, как в "Кукушатах Мидвича"? — подумайте ещё раз!), делает очевидным его "политическую" памфлетную направленность, а заодно оставляет без оснований все упомянутые в романе "научные" гипотезы относительно "купола" (в том числе и ту, на которой остановился сам Кинг — но об этом позже).

Введение в роман этой единственной фантастической метафоры позволило Кингу создать стартовую ситуацию, которую он принялся развивать уже подчёркнуто реалистическим инструментарием. Ощущение достоверности всегда было его "коньком", он умеет находить точные детали, которые сами собой убеждают читателя в реальности происходящего — на это работает даже ироничное упоминание одним из персонажей экранизации кинговской же "Мглы", что уж говорить о тщательной имитации автором стиля обращения, присланного Президентом в адрес городских выборных деятелей.

Другая несомненно сильная черта Кинга как автора — цельность описанных им характеров. Я не рискнул бы назвать его персонажей "глубокими", да и не так уж многим среди нескольких десятков постоянных действующих лиц романа удаётся достаточно долго держаться в фокусе читательского внимания, так что именно их индивидуальная цельность становится для автора (и читателя) ключевой характеристикой, и эта же цельность отлично работает на ощущение достоверности. В том, как это в тексте реализовано, есть здоровая доля писательской "технологичности", но Кинг и не претендует на переход в более высокий "художественный эшелон", он вполне комфортно чувствует себя в качестве одного из бесспорных лидеров мировой массовой культуры.

И именно в таком качестве он вполне сопосбен озадачить миллиарды читателей вопросом, который так явно волнует его самого: как вылечить демократию от убивающего её рака некомпетентности? То, что "средний избиратель" склонен к конформизму, живёт сегодняшним днём и не хочет думать о дне завтрашнем, что он не желает вникать в смысл и оценивать последствия предлагаемых ему на голосование вопросов, что им запросто можно манипулировать через масс-медиа с помощью примитивной демагогии, то, в конце концов, что он готов верить в "теорию заговора" просто потому, что она универсально объясняет всё что угодно — всё это работает как безусловные предпосылки для появления и укрепления во власти политических интриганов, некомпетентных, циничных, корыстных, бесконечно убеждённых в собственной непогрешимости и незаменимости — и тем самым смертельно опасных и для социума в целом, и для каждого его члена. "В последние годы мы видели множество таких деятелей," — едко прорывается у Кинга во второй половине романа, когда масштабы социальной катастрофы в Честерс Миллс перестают укладываться даже в очень условные границы управляемости.

Мы знаем, кого Кинг имел в виду. Хуже того — у нас есть на этот счёт свои собственные примеры. Ничуть не менее, а чаще — гораздо более наглядные.

Слабости у романа тоже есть, причём одна из них ("объяснение" появления "купола", внедрённое Кингом в сюжет), привела меня в крайнее раздражение. Раз уж "купол" автором открыто создан как художественный приём (и в этом качестве отлично работает — смотри об этом выше), его последующая "рационализация" выглядит в романе притянутой за уши, неорганичной и чужеродной. Да, Кинг в итоге нашёл, как прицепить к этому совершенно необязательному "объяснению" мораль, но вышло это у него очень уж неуклюже, хуже того — эта неуклюжесть читателю отлично видна и начинает работать против автора, травестировать уже состоявшееся и фактически законченное произведение. И если финалом романа Кинг намерен был сказать, что "добро нам придётся делать из зла, потому что его не из чего больше делать", то он довольно сильно с этим откровением опоздал. Хотя, может быть, кому-нибудь именно эта мысль и покажется свежей, тем более что актуальности она не потеряет никогда.

Хотел было написать "не пропустите этот роман", но это было бы почти как совет "не забывать дышать" — у Кинга в России огромная читательская аудитория, и "пропустить" этот роман ей удастся только при совершенно особом стечении обстоятельств.

При том самом, привязанном к линии административных границ.

От рецензии пока воздержусь, должна дозреть. Вернее, я должен. Пока же ограничусь рекомендацией — ищите, читайте. На сегодняшний день это, на мой пристрастный взгляд, лучший роман Быкова. Я читал в "Геликоновской" печатке, которая явно не проходила редактуру, и постоянно ловил себя на "редакторских" порывах, но даже с учётом этого чтение в высшей степени достойное. С удовольствием поучаствую в обсуждении, когда оно начнется.

Роман Валерия Введенского «Старосветские убийцы» – игра примерно в таком же стиле: автор не скрывает, что это именно игра, и что сам он участвует в ней с явным удовольствием. К тому же, детектив – игра в квадрате: угадайте убийцу, угадайте мотив, попытайтесь обыграть автора, раскрыв преступление хотя бы на пару страниц раньше, чем он запланировал – к обоюдной радости. И вот, как автор и задумал, вы не бросили книгу на половине и пришли к финалу; надежды читателя тоже сбылись: если он преступника угадал – он доволен и автором, и собой, если не угадал – автор молодец, это же надо было ого-го как постараться!

Автор, отдадим ему должное, постарался.

Итак, год 1829 от Р.Х., российская провинция, довольно крупное княжеское имение Северских, куда случай, намерение и авторский замысел заносят два десятка типажнейших персонажей, описанных хотя и с вынужденной беглостью, но с симпатией и явной иронией – вуаля, играем водевиль. Патриархальная дворянская свадьба плавно перетекает в незадачу: совершается убийство, а может и не убийство, а несчастный случай, но это предстоит выяснить, и петербургский врач Иван Андреевич Тоннер, к ужасу комического урядника и некоторых иных участников событий, принимается за вскрытие покойной дамы. Начинать историческую стилизацию с такой натуралистической сцены – это неслабое испытание не только для читателя, но и для автора, однако Введенский принимает вызов с полной уверенностью в своих силах. Он ни на секунду не теряет иронически-игровой интонации, так что стилизация не страдает ни в чём, зато водевильная декорация сходу приобретает объемность и совершенно особые свойства – читатель как будто мимоходом приглашен включиться в серьёзные события и не сразу понимает, что его отказ не будет принят. Он уже в игре. Он пойман.

Дальше играйте сами; надеюсь, ваша игра со «Старосветскими убийцами» сложится не хуже, чем моя, а моя мне весьма понравилась. Персонажи хороши – многие живо напоминают русскую классику, оттанцованную хотя и с некоторым пренебрежением к хронологии («Пиковая дама», скажем, была написана лет через пять после событий романа, но и цитируется она как бы из-за угла, равно как и «Мёртвые души», «Отцы и дети» – далее везде), но с изяществом и постоянным приподнятием левой брови: водевиль, господа, есть водевиль, но не обманитесь его лёгкостью.

Некоторых персонажей хотелось бы узнать получше: генерал Веригин, например, сиюминутно чудесен, но прошлое этого вояки ощущается как опрокинутое настоящее – будто всегда он был генералом от кавалерии, но никогда гусарским поручиком, уланским майором или полковником-кирасиром. Другие герои, выписанные с несомненным намерением сфокусировать на них читательский взгляд, вдруг оказываются убиты – вот напасть! Некоторых выживших было бы, право же, не так жаль, как этих. Понятно, что действующих лиц много, что каждому идеальный свет не поставишь, но раз уж они для этого достаточно хороши – господин автор, будьте любезны исхитриться!..

Пространство русского поместья выписано с живейшей симпатией и знанием предмета (автор, кстати, тщательно не скрывает список использованных источников), и это провоцирует читателя на ещё одну игру, побочную – придеритесь, найдите анахронизм. А, вот! – мог ли тогда быть дирижер у крепостного оркестра? Употребимы ли были в присутствии благопристойных дам выражения вроде «чорт» или «хрен»? И что, помещики действительно вот так навскидку наведывались друг к другу по паре раз на дню – чай, не те скорости были? А сорок рублей за книгу – это грабёж или постмодернизм? Готовы сделать ставку на свою придирку? Банчок-с, сдаём, изволите принять карту…

И, как верно заметила одна из знакомых рецензенту читательниц романа, продолжения хочется. Слабость многих нынешних читателей, которой нестойкие авторы считают возможным откровенно потакать. Куда катится мир, господа?..