облако тэгов
Фабула истории предельно проста. Мальчик девяти лет Рен из Сибуи (района Токио) теряет семью и, возненавидев человеческий мир, с помощью пришлого говорящего медведя оказывается в параллельной реальности. Там он, чтобы обрести свое твердое Я, следует чередой нелегких решений, меняясь сам и меняя тех, что оказались рядом. К слову, Рен взрослеет и обретает цельность себя не только посредством разрешения внутренних конфликтов, но и посредством встречи «второй половинки». Такой вот среднестатистический роман воспитания. Если бы не одно «но».
В нашем случае, типичная история взросления была помножена на формульность жанра Уся, китайского по происхождению подвида нарратива о мастерах боевых искусств. Ведь Рен не только взрослеет, но и перенимает опыт одного из лучших бойцов Сибуи-по-ту-сторону (простите, не знаю как перевести Shibutengai) — Куматецу (что значит железный медведь либо медведь железной воли), становясь его лучшим учеником, а в некоторых аспектах даже учителем своего наставника. По законам жанра, молодой подмастерье, закалив волю в странствиях и отточив владение мечом в аскезе, вершит возмездие над одним из главных злодеев фильма, чью истинную природу (злодея то есть) до самой развязки нам не раскрывают. Рен становится блюстителем справедливости, в точности сознавая чем ему это грозит (гибелью, конечно). Тут бы и зазевать современному зрителю, но скорость, с которой события сменяют друг друга в Мальчике и оборотне, вряд ли позволит вам уснуть.
Совершенно боевиковая динамика повествования заставляет вспомнить о бесчисленных кунг-фуистских малобюджетных фильмах из Гонконга годов так 70-х — 80-х, принесших к славе и Сталлоне, и Ли, и Ван Дамма. Наставник-Куматецу ведет себя полностью в духе персонажей олдскульных маскулинных видеокассет: умелый в бою — беспомощный в быту, в доме холостяцкий бардак, из друзей одна лишь обезьяна да буддийский монах, а спасать Сибую от опасности, разумеется, кроме него — презираемого — некому.
Куматецу, пожалуй, самый интересный герой в этой картине. Противостоя всеобщей нелюбви и своему сопернику благородных кровей на ринге (второму претенденту на почетный титул Мастера), он умудряется не только не сломаться сам, но и не дать сломаться Рену от гнета жизненных неудач, исправить ошибки того самого, благородных кровей, и еще поднять уровень боевого мастерства у сотен жителей Сибуи-по-ту-сторону.
Однако не только драматизацией хорош этот фильм. Метатекста тоже хватает. Взять хотя бы имя главного героя — Рен. Написание его в японском таково, что можно прочитать и как «лотос». А «Лотосовая сутра» является одним из базовых текстов нескольких школ махаяна-буддизма, чей синкретизм идей лег в основу пропедевтики Мальчика и оборотня. Как то: пути к просветлению (в нашем случае, постижению полноты своего бытия) бесчисленны, достичь состояния бодхисаттвы (Мастера-ставшего-богом) может каждый, природа будды повсеместна (финальное превращение Куматецу). Тут бы более детально провести параллели — но начнутся спойлеры.
Почему буддизм, могли бы спросить вы. Ведь в Японии не менее, а даже более распространен синтоизм. Не переживайте, от синтоизма тоже кое-что осталось: например, двоичная природа человека, соседство плохого и хорошего. (Замечу, что до периода Мэйдзи слиянное сосуществование буддийских и синтоистских верований было нормой — см. Shinbutsu-shūgō).
Буддизм же важен, потому что время приключений Рена в Сибуее-по-ту-сторону умещается где-то в эпохе Хэйан. Явно об этом нигде не говорится, а если взглянуть на традиционные японские мечи и «самурайский» дух главных персонажей, то и вовсе захочется отнести все хотя бы к сёгунату Асикага, если уж не к реставрации Мэйдзи, когда Токио и превратился в столицу. Но наши герои — не самураи, у них нет господина. Они буси
— воины, те самые, чья этика боя будет положена в основу будущего самурайского кодекса чести. Они вооружены, однако не воюют и не признают никакого иного оружия, кроме зачехленных мечей. Только Хэйан мог похвастаться такой относительно мирной обстановкой.
Но Хэйан уже поздний, поскольку культурный импорт из Китая династии Тан был ассимилирован. Буддизм слился с синтоизмом (см. выше); земли управляются военным протекторатом (вспомним противника Куматецу по рингу — он фактически вельможа, у него свое поместье); должности служащего (того же Мастера) занимаются на конкурсной основе; мода на луки и стрелы спала, вошли в оборот мечи (см. выше), земельные и налоговые реформы проведены (свидетельство тому хотя бы отсутствие вооруженных конфликтов в Сибуе-по-ту-сторону и с виду экономически-благополучное население). Да тот же Мастер-Кролик — ну вылитый император-буддийский монах (подробнее см. Инсэй).
Меж тем самое интересное впереди. Японский язык как самобытное письмо сформировался именно в период Хэйан. Именно тогда большинство заимствованных китайских иероглифов обрели стандартное ныне японское (или же кунное) чтение. Почему это важно? Потому что Рен очутился в Сибуе-по-ту-сторону малолетним, не знавшим толком грамоты, и обучился тому языку, который был в ходу у оборотней — японскому времен китайской династии Тан. Поэтому, когда он оказывается в современной Сибуе снова и пытается прочесть статью в энциклопеции, ему не припомнить кунного чтения иероглифа «кит», он знает только онное (или же китайское). К слову, этот «кит» еще не раз всплывет на экране и станет, пожалуй, ключевым двигателем сюжета всей второй половины фильма.
Разумеется, это все лишь мои теоретизирования. Только вот отнюдь не нарративная глубина делает этот фильм притягательным. Самое приятное в этой истории то, что Мальчик и оборотень смотрится, как какой-нибудь бадди-муви. Тесно сдружившись, Куматецу и Рен спасают покой рядовых жителей Сибуи (и той, и этой), не прерывая свои подначивания, словесные перепалки и битву за звание самого крутого меж собой. Куматецу «крестит» ученика Кютой, что с японского «девятилетка». Рен, в свою очередь, честит наставника без зазрений совести. Один учит решимости и силе, другой — сложности и целеустремленности. Не успел съесть первым — моешь посуду, не успел первым подняться по лестнице — метешь двор, не успел опередить в ловле рыбы — готовка твоя.
За время знакомства Куматецу будто роднится с Реном, заменяя ему отца. «Железный медведь» резок и необходителен, но всегда проявляет заботу о своем подопечном, по-своему. Эта крепкая мужская дружба неочевидно напоминает диснеевскую Красавицу и чудовище. Тоже встреча двух одиноких сердец преображает персонажей и дарит им счастье. Тоже от просмотра тянет каким-то волшебством, сказочностью, миром инфантильного всепобеждающего добра.
