Сигизмунд Кржижановский «Дымчатый бокал»

Антикварная лавка, — лавка менялы, где, взвесив прошедшее время, цена на предметы неуклонно растет, пропорционально неповторимой уникальности «товара» (а, зачастую это борхевские «хрёниры», материализованные вожделением коллекционеров, или беззастенчивыми и алчными мошенниками...).

Невыпиваемый Бокал — «неразменный червонец», артефакт Агасфера, включающий в себя всё — живое, неживое, — заклейменное Каиновой печатью «вечнобытия».

Вино тысячелетней выдержки (пыль с поверхности которого снимается ложечкой венецианского Мурано)? — параллельная деталь в романе земляка-киявлянина-знакомца Кржижановского, Булгакова — подарок Воланда, Мастеру и Маргарите, из рук Азазелло:«...извлек из куска темной гробовой парчи совершенно заплесневевший кувшин...» «...Похоже на укус змеи...», — не змей ли библейских искушений, скатившийся, впоследствии, на роль: зеленый змий?... Каков был вкус у яблока, надкушенного Евой?

«О, слову «странно» не грозит безработица в нашем мире».

»...Человек стал пить... Опорожненная влага восходила вновь, как восходит солнце, казалось бы, наповал убитое закатом и погребенное ночью.... Ещё и ещё!..»

И чем не библейский сюжет, когда, опрокинутый невыпиваемый бокал, превратился в виноточащий бокал (есть мироточащие иконы, а ведь и бокал становиться герою идолом-иконой, превратился в «алеф», в котором саккумулировался для героя весь мир желаний и снов): потоп, рождаемый неиссекающей «винной сукровицей», бокал, которому, когда ему становиться «и комнаты мало», бросается в воды Дуная (предвосхищая и финал: ведь гладь водная, пусть и текущая, но зеркало...), а, как известно, что «Волга впадает в Каспийское море», делаем вывод, что он, Невыпиваемый Бокал, — уже которое десятилетие? — питает мирового Змея-Океана, объявшего кольцами фрагменты расколовшейся, — на счастье ли? — Земли....

И убегающие буквы, — числом то ли десять, то ли одиннадцать, — на дне бокала (скорее надписи на умершей латыни — языка антикваров (торговцев если не времени, то воспоминанием о нём), историков и лекарей живых, да и мертвых: In vino veritas, — число тех букв тринадцать...) — родом из библейского проклятия, начертанное на стене во время пира у вавилонского царя Валтасара: «мене, текел, фарес», — слова, которые разгадать под силу оказалось только пророку Даниилу: «Вот и значение слов: мене — исчислил Бог царство твое и положил конец ему; Текел — ты взвешен на весах и найден очень лёгким; Перес — разделено царство твое и дано Мидянам и Персам.» (Дан.5:26-28).

«Собственник непрочитанной надписи», как приговор, как крест. Как титул-имя так и ненаписанного (или всё ещё пишущегося) романа.

Тема «неисчерпаемости» уже затронута Кржижановским в этом сборнике «западных» рассказов — «Тридцать сребреников».

А что касается этой темы у других, то первое, что приходит на ум:

- Вадим Шефнер, «ЧЕЛОВЕК С ПЯТЬЮ «НЕ»,или ИСПОВЕДЬ ПРОСТОДУШНОГО», — глава 12 «Большая бутылка», о бутылке с кагором: 17 минут для чуда превращения водопроводной воды в вино, — «зарядка» бутылки 15000 наполнений — и это всё изобрела и воплотила в жизнь Антонина Антоновна (есть-есть женщины в русских селеньях — не всё Марии Складовской-Кюри в лаврах ходить!);

- Вероника Долина: «Я — неразменная монета, А ты пустил меня по свету, Как тень простого пятака. А я по праву неразменна. И нахожусь я неизменно В кармане пиджака...»

- братья Стругацкие, «Понедельник начинается в субботу», где собственно и сам пятак, и владелец пиджака, а в нём кармана;

- Николай Глазков:

«Эти сказки и легенды

С их благоуханьем спирта

Не поймут интеллигенты,

Скажут — пошло и избито.

Но поймут ловцы Вселенной

Актуальность сказки дивной

О бутылке неизменной,

Неразменной, нераспивной...»

Каково? — что там про снаряды не бьющие в одну воронку? — враки: бьют и ещё как! Это поэт Николай Глазков (придумавший и слово «самиздат» (сам-себя-издат) и фантастическое слово «пьянварь»), ещё один непризнанный гений, ещё один гений из дома на Арбате 44, квартира 22 — а ведь и в год написания этого стихотворения — 1948, — в квартире 5 того же дома и проживал не только тоже «чепьювин», но и гениальный писатель Сигизмунд Доминикович Кржижановский.

И две ремарки к стихотворению Глазкова: первая — строка «Эти сказки и легенды» — это из перевода вступления «Песни о Гайавате», Генри Лонгфелло, нобелевца (официально, и заслуженно, заметим, заслужено, признанного литературного гения) Бунина Ивана; вторая — «ловцы Вселенной», то бишь истинные поэты: Гийом Аполлинер, «Вандемьер»: «...я пьян, потому что Вселенную выпил...» — стоп-стоп, отмотаем рифмы чуть-чуть назад:

»...Миры, на которые все мы похожи,

Я вас вылил, и жажду не смог утолить.

Но с тех пор я узнал вкус и запах вселенной.

Я пьян, потому что вселенную выпил

На набережной, где я бродил и смотрел

На бегущие волны и спящие барки...»

Узнаваемо?