---
О дорогах, выпивке и свободной любви
1. Первое посещение бара «Глубокий оазис»
Пол под ногами противно хлюпал, застоявшийся воздух обволакивал горло, тусклые лампы нагоняли сумрак. Бар был явно не из лучших, но меня устраивал. После трудового дня только в таких местах можно расслабиться обычному человеку: без музыки, без изысков, без веселящейся молодёжи. Хотя и тут желающего отдохнуть подстерегают опасности — болтливые, прилипчивые старики.
Не успел я взять кружечку пива и сесть, как один из таких стариков возник у моего столика. Одутловатый, в заплатанном костюме, он стоял немым укором нашего прошлого к сытому настоящему, то есть ко мне. В руке старик держал пустую кружку.
Отхлебнув пива, я кинул взгляд в зал. Ещё двое стариков выжидательно поднялись со своих мест, каждый с пустой кружкой. Ждут, когда конкурента отвергнут, чтобы самим попытать счастья. Ясно, что от собеседника мне не отвертеться, так уж пусть будет первый. Я приглашающе указал на стул.
— Тихон, — представился я.
— Василь Петрович, — прохрипел старик и намекающе утвердил свою кружку в центр столика.
Но я не спешил расщедриться. Угощать каждого старика — никаких денег не хватит. Пусть начнёт травить свою байку, а там посмотрим.
— И чем же ты занимаешься, Василь Петрович? — закинул я удочку.
— Курьерствую понемногу. — Старик откашлялся. — С самого Погружения.
— И на Глубину ходишь? — уточил я, кивая на его старенький акваланг с единственным баллоном.
— Бывает, — прищурился старик. — Знакомец у меня там, в Глубинных Садах, друг, можно сказать, Санька.
Я заинтересованно подался вперёд. Людей, которые жили в правительственном комплексе, можно было пересчитать на пальцах. Ясно, что старик врёт. Но как выкрутится? Байка обещала быть интересной.
Взмах руки и я заказал пришлёпавшему официанту два пива.
— Я ведь с молодости на перевозках, — начал старик. — Сначала на дядю работал, а потом с напарником свой грузовик купили.
Купили по объявлению, можно сказать, с рук. Подержанный, но в рабочем состоянии. Санька, это напарник мой, весь его облазил, все узлы проверил, ну и дал добро. Было у меня сомнение, уж больно продавец шуганутый какой-то. Мялся, крутился, глаза прятал. Эх, знал бы, что «Эдуардыч» такое, плюнул бы да сбежал.
— Эдуардыч? — спросил я.
Старик хватанул пивка.
— Это мы так наш грузовик назвали. Любители-то машинам женские имена дают, ну а наша махина на восьми осях никак на бабу не похожа. Муромец, Титан, Громобой — вот какие имена у машин дальнобойщиков.
Взяли груз, едем. Сто километров прошли — подрезает нас «мазератти». За рулём красотка, платье в обтяжку, губы бантиком. «Истомилась, — говорит, — по мужской ласке. Берите меня прям здесь». Я-то человек женатый, да и не верю в любовь под выхлопом, а Санька загорелся. Расстелил одеяло, да прямо на травке и завалил деваху.
Мда… Полчаса потеряли.
— Как же он в Садах-то оказался? — спросил я. — Девка из разведчиков была, что ли? Из рыбоглазых?
— Не-не, — замахал старик руками. — Обычная земная девушка. Ты потерпи, Тихон, я до Садов дойду.
Ладно, подумал я. Но новую кружечку ты не получишь, пока что-нибудь интересное не расскажешь. Видно, старик считал инфу по моему лицу, так что ускорился.
— Весь день она за нами ехала, ещё пару раз тормозила, короче, намучались мы с ней сильно. Наконец, Санька не выдержал и слил ей бензин. Так оторвались.
А на следующий день опять подстава! Новая краля на спорткаре! На капот бросилась, через окно в кабину лезет. «Ну, — говорит Санька, — твоя очередь. Не осроми, Петрович, мужскую половину».
— Понятно, — протянул я.
— Да ничего тебе не понятно! — стукнул Василь Петрович по столу. — Ехать-то надо. В договоре неустойка. Опоздаем — считай, впустую прокатились. А у нас кредиты, да расходы. Эх…
Я после этого дела Саньку за грудки взял. «С места не сдвинусь, пока не выяснишь, отчего к нам бабы липнут. Может, — говорю, — наклейка какая или флажок на крыше просмотрели, сигнал, мол, для озабоченных на этом вопросе». Ну не может так быть, чтобы обычный грузовик всё время тормозили.
— И что, выяснили? — спросил я.
— Ага, — заперхал старик.
Я махнул рукой.
— Ещё две кружки.
— Давай уж сразу четыре, — предложил Петрович.
Я вгляделся в старика. Глазки раскраснелись, но сидит прямо. Ладно, думаю, четыре и всё, больше ты из меня не вытянешь.
Мы немного посмаковали свежую порцию, потом Василь Петрович продолжил:
— Сразу не нашли, в чём причина. Так что третий день прошёл в экспериментах. Зато к вечеру, набрав хвост из пяти легковушек, всё стало ясно. Эдуардыч на третьей скорости испускал сексуальный зов, не слышимый мужским ухом, но безошибочно дамочек за рулём цеплявшим. На пеших не действовал. На пассажирок — нет. Только если дама сама вела машину, и тоже на третьей передаче.
— Тонкая настройка, — заметил я.
— Потому и не сразу поняли! Уж сколько пришлось лёжа отработать, пока в точности методику зова определили.
— А потом?
— Старались на третью не переключаться. А если надо было, так только если трасса пустая. Ну а уж если приспичит по молодости, тут уж Санька выбирал: видит какую симпатичную кралю, сразу за рычаг хватается.
Мда… Поколесили мы тогда по России.
Мы ещё помолчали, допивая пиво. До Садов старик так и не добрался, но идея секс-грузовика меня поразила. Интересно выдумал. Жаль, что теперь такое невозможно, после Погружения.
Видимо, последнюю фразу я произнёс вслух, потому что Василь Петрович вскинулся и сказал:
— Почему невозможно? А откуда, ты думаешь, Погружение произошло?
— Откуда? — удивился я, не ожидавший продолжения.
— Всё от него, от Эдуардыча.
Старик влил в себя остатки пива, обвёл хмурым глазом пустую тару, вскинул руку.
— Сто грамм водорослевки! И пива!
— Погоди, Петрович, — схватил я его за руку. — Это я должен тебя поить, а не наоборот.
— А-а-а, много ты понимаешь, — разволновался старик, — если бы я тогда знал, что так получится, первый бы Эдуардыча разобрал. Сжёг бы до последней покрышки. У меня, — он наклонился, — жена на войне погибла, Маша моя родимая.
Руки у него подрагивали, на глазах выступила влага. Я молчал. А что тут скажешь? Нет-нет, да и встретишь того, кто потерял близких в семидневной войне с рыбоглазыми. Я тоже воевал, добровольцем пошёл. Жена с первенцем дома остались. Могло и их глубинной бомбой накрыть, да бог миловал. И сам я выжил. Обошлось.
Старик опрокинул рюмку.
— Мало было Саньке в секс-гигантах числится, политикой решил заняться. Рассудил так: в Америке президента бабы выбирают, их голоса решают. И если он по Америке покатается на Эдуардыче с годик, то популярнее любого кандидата будет.
Я молчал, слушал.
— Выкупил мою долю, приделал к грузовику надувную юбку, да и поплыл своим ходом через океан Тихий. И точнёхонько посредине переключился на третью.
— Наследная принцесса Р'хаг-сен-бук.
— Она самая. Как раз в то же время на подводной ракете изволили кататься. Большой любительницей спортивных машин оказалась.
Вот это поворот! Меня продрало морозом. Может, и не байка уже, а самая настоящая правда?
А старик продолжал:
— Подцепили Саньку, доставили в Сады, а он возьми и пожалуйся, что ему миром править хочется. Ну, принцесса упросила папеньку, тот запустил таянье ледников, а потом и армию послал, чтоб совсем человечество покорить.
— Ты хочешь сказать, что Р'лег-ксандр-поз — это не рыбий принц, а человек?
— Ну да. Александр Поздняков. Санька.
Я обхватил голову руками.
— Сто коралловой! Нет, двести!
С ума сойти! Все катаклизмы десяти лет из-за долбонавта, мечтавшего стать президентом! Хотя нет, погоди. Санька-то вроде не виноват, он же не знал про рыбоглазых. И принцесса не виновата: зов есть зов. А уж что она не так поняла желание супруга, так это среди жён обычное дело. Получается, никто не виноват, что девяносто процентов суши погрузилось в воду, а на остатках ютятся отверженные с дубинками и босяком. Да что я про отверженных! Я-то сам горбачусь на ракушковой ферме, чтобы младшей оплатить полную трансформацию, чтобы любимая дочурка обзавелась жабрами, подкачала давление и опустилась по социальной лестнице к среднему классу, а не прозябала среди прибрежников. Вся, вся жизнь наперекосяк из-за долбонавта в Эдуардыче.
— Слушай, Василь Петрович, — прорычал я, отрываясь от коралловки. — Ты бы Саньку позвал сюда, в «Оазис», поговорить с ним хочется. Сильно так хочется, аж руки сводит.
— Да что ты, что ты, — замахал на меня старик. — Думаешь, ему нравится в Садах? У них же внешнее оплодотворение. Как в клинике какой: дают баночку, туда и выливай, что нафантазировал. А до тела принцесса его не допускает. Температурное несовпадение, понял? Санька уж думает, как поправить дело. Не боись, придумает что-нибудь.
2. Второе посещение бара «Глубокий оазис»
Хруст песка под ботинком, скрип песка во рту и шелест песка на вентиляторе — бар переживал не лучшие времена. Но пиво ещё было, в мензурках по сорок капель, а это главное после утомительного трудового дня. Скинув капюшон и вытащив дыхательные трубки из носа, я сел за дальним столиком. Ни музыки, ни молодняка. Хорошо.
Прикрыл глаза, наслаждаясь покоем. Шурх-шурх-шурх. Человек может бесконечно слушать три вещи: как трещит огонь, как рушится водопад и как шуршит песок.
— Здорово, — услышал я голос над собой. Открыл глаза.
— О, вот так встреча! Петрович! Какими судьбами?
Старик наполовину расстегнул комбез и уселся за столик.
— Да вот, курьерствую понемногу. А то и маршруты прокладываю, если заплатят.
— Пережил, значит, Осушение. Поздравляю.
— Да что ты, Тихон, ничего не знаешь?!
Я махнул официанту:
— Две мензурки.
— Давай уж сразу четыре, — посоветовал Василь Петрович. — Расскажу тебе всё как было.
Ладно, четыре так четыре. Скорпионов я наловил много, могу себе позволить покутить.
Принесли заказ. Выпили.
— Додумался Санька, как от рыбьей любви избавиться. С моей подсказкой, — старик ткнул в волосатую грудь. — Я ему при встрече говорю: «Махнуть бы сейчас на Марс. Или на Луну. Ни воды, ни рыбьих принцесс». А он и запомнил. Свинтил мотор с Эдуардыча, да приделал к экспериментальной ракете, которую рыбоглазые в космос хотели отправить. Я потом спросил его: «Зачем, мол, мотор-то?» — «А чтоб не оставлять», — отвечает. Всего-то Эдуардыча в ракету не втиснуть, так он хотя бы мотор от него забрал. Сердце, так сказать.
— И? — спросил я, уже догадываясь о происшедшем.
— Ну и запустил мотор-то. Уже там, в безвоздушном.
— На третьей? — уточнил я.
— Ага, — подтвердил Петрович.
— Погоди! Ты хочешь сказать, что РДН Аскела не хруглианский пескопевец, а Санька?
— А то! У них буквы наоборот пишутся, в другую сторону.
— А ты… — мелькнула у меня догадка, — ЧИВ Ортеп, Марианский губитель?
— Ну уж прям губитель, — обиделся старик. — Осушили впадину, а уж рыбоглазые сами сдохли. Предлагали им переселиться в Иссук-Куль, так отказались.
Голова кругом! Напротив меня сидел идеолог рыбьего геноцида, автор Великого Осушения, один из главарей Последней битвы за воду! Да что там мировые дела: я сам вынужден сутками бродить по пустыне, чтобы хоть как-то прокормить семью, а ещё оплатить младшей трахеоаквид, без которого не принимают ни в одно учебное заведение. Нет, мол, у них возможности поить студентов водой.
Господи! Руки сами потянулись к горлу мерзкого старика, но я сдержался. А в чём, собственно, Петрович виноват? Что на зов откликнулась песчаная принцесса? Так в Галактике водяных планет в сто раз меньше, чем каменно-песчаных. Хорошо, что не с газообразного гиганта подмога пришла. А то бы плавали в облаках метана. Но всё же как-то не очень уютно стало на нашей планете.
Кажется, я озвучил мысль, потому что Петрович вздохнул:
— Это да. Перестарались. И что самое смешное, — он наклонился поближе, — Санька рыдает в подушку. У них же всё в песке происходит, понимаешь? Говорит, натёр себе всё что можно.
Я представил. Жуть.
— И что же?
— Думает. Говорит, есть один вариант, но боится, как бы хуже не получилось.
— Пиво мензурками, — сказал я. — Куда уж хуже.
Петрович вздохнул.
3. Третье посещение бара «Глубокий оазис»
Пива было хоть залейся. Хоть вдыхай полной грудью. Кислый привкус держался во рту постоянно, и днём и ночью. Казалось, брожение и закваска происходят внутри меня, в желудке, лёгких, голове. Смахнув с лица паутину, я протянул бармену талон и получил поллитра «Озёрной» — суточную норму чистой воды. Сел за крайний столик. Закрыл глаза, расслабился. Ворочать чаны с пищевыми дрожжами утомительно даже в мыслях, не то что наяву.
Под веками расплывались цветные пятна, маршировали кляксы, убегали за край зрения, чтобы возникнуть с другой стороны. Покой. Человек может находиться в трёх состояниях: покоя, движения и мёртвым. Ещё есть состояние сна. Я подумал немного, отличается ли сон от смерти, но быстро сдался. Пусть думают мозгляки, а мне нужен только покой.
— Здорово, Тихон! — вырвал меня из дрёмы рокочущий бас.
Я разлепил очи.
Передо мной стоял крепыш лет сорока с курчавой головой и белозубой улыбкой.
— Не признал? Это я, Василь Петрович!
Крепыш рухнул на сиденье.
— Вишь, как омолодился. Спасибо Повелителям.
— Жизнь удалась? — уточнил я.
— А то! Главный Черпатель и по совместительству Хранитель Яйцеклада. А у тебя как дела?
— Младший дрожжевик, — не стал я врать. — Перебиваемся, как можем.
— Ну-у-у! — протянул Петрович. — Это ты зря. Зашёл бы ко мне, я тебе должность подыскал бы.
— Я же не знал, что вы в фаворе.
Крепыш обиделся.
— Чего ты мне выкаешь? Столько выпито вместе. Кстати, — он взмахнул рукой официанту, — две ёмкости тройной очистки. На мой счёт запиши.
Когда принесли воду, шумно выпил свою, рыгнул и облизнулся.
— Ну, — он обвёл рукой бар, подразумевая, видимо, весь мир за его стенами. — Ты доволен? Воды — в меру, песка — малость, дышать — можно. Хороший мир Санька обнаружил?
Я промолчал. Если он вправду Главный Черпатель, то ему ли не знать, что человечество вымирает в буквальном смысле. Повелители, чьи предки явно были пауками, запретили любое насилие над природой, и теперь тигры, клещи, ядовитые мухи косили людей направо и налево. А вездесущая плесень? А грибная отрава? Люди, в ходе эволюции оставившие джунгли, вновь оказались в них. И без всякой защиты.
— Санька рассказывал, как он мир параллельный выбирал. Черти эти песчаные, оказывается, давно с параллельными мирами торгуют, но только со своими, пустынными. А Санька как узнал про это, сразу шасть в комнату с обзором и заперся. Крутит он колёсико, а в окошке то темно, то светло слишком, то какие-то ледяные просторы, то каменные овраги. Чуть было не сдался, пока на такую роскошь не наткнулся. Тут уж он медлить не стал, сразу нырнул с мотором и вот… — Петрович вновь обвёл бар рукой — привёл Повелителей. Теперь галактические ящерицы не сунутся. Защита!
Санька… да, Санька — это ключ. Интересно, как он?
Словно прочитав меня, Петрович нахмурился.
— Хандрит Санька. Дёрганный какой-то стал. У них, вишь, как дело поставлено, — он заговорщицки подмигнул, — самка должна исподтишка на самца наброситься и сразу голову откусить, иначе никак. А Санька непривычный. Хоть и воскрешают его всякий раз, а всё никак не приспособится. На это… на эрекцию жаловался. И вообще.
Мда… не повезло парню.
Лучик надежды. Свет в бесконечном болоте. Чистая краска в унылом пейзаже. Я мог только ждать.
4. Четвёртое посещение бара «Глубокий оазис»
Настала пора прекратить безобразие. Остановить истребление человечества. Но подойти с умом, спасибо моей младшей. Всё-таки не зря она у меня такая головастая.
Последний ход Саньки дал нам надежду. Уж не знаю, какими паутинами он пробирался, какие кладовые раскапывал, а только натолкнулся он на идею многомерного пространства. И не просто идею, а технологию переноса. Раскрыл-таки незримые струны, завёл мотор и въехал на Эдуардыче прямиком в шестнадцатиричную Абстракцию.
Что ж, жизнь есть везде. И везде есть бабы. А уж где бабы и Эдуардыч, там Саньке полное раздолье. Подцепил пяток тетраэдров, слился в экстазе и вуаля… Землю выдернули из привычного континуума. Ни плесени, ни болот, ни паутины. Одна сплошная чистая Абстракция.
Правительства как такого в Абстракции нет. Делай что хочешь, главное, держи форму. Параллелепипед ты там, или шар с хвостиком — не размывайся. Если дал слабину и размылся, тут же набросятся чистильщики. Чтобы форму держать, нужна энергия. Или материя, которую в энергию перевести можно. Вот вокруг этого вся борьба и идёт.
Я прошёл к стойке, заказал два кубика чистой. Для оплаты оторвал от себя полкило материи. А чего, могу себе позволить. Сегодня последний день энергодиктата. Главное, поймать Петровича.
Расстояния в Абстракции — вопрос формы. Перемещение происходит мгновенно, если есть энергия. Или, если хочется поглазеть на окрестности, изменяй форму и двигайся по Ньютону. Или по Эйнштейну-Лейбницу. Любой каприз за ваши энергоресурсы.
Я перетёк к дальнему столику, выглядывая октоэдр. Тайная организация бывших людей, которую я возглавил, выяснила предпочитаемую форму Главного Советника по Всем Вопросам, иначе говоря, Василь Петровича. Только через него был шанс выйти на Саньку и Эдуардыча. В Абстракции знание сути объекта важнее его местоположения.
За пределами бара расположилась команда захвата. Отборные кубы и пирамиды, элита нашей организации.
Я потягивал чистую, размывая за раз не больше джоуля.
— Кого я вижу! — струнилось над моей мембраной.
Октаэдр! Разведка не обманула.
— Здравствуйте, Василий Петрович, — я приподнялся, приглашая Октаэдр за столик. — Овеществляйтесь.
— У-у-у, я смотрю, ты чистой балуешься, — определил Петрович. — Не рановато ли?
— Да я на закате уже три терции, а вы?
— А у меня утро, — вздохнул Октаэдр. — Ну, как тебе без членистоногих?
— Замечательно.
Я незаметно сокращал расстояние, выпустив нижнюю бесформенность, тоненькую-тоненькую, чтоб не привлечь внимание чистильщиков. Риск был громадный, конечно. Но это единственный шанс.
— Чем промышляешь? — поинтересовался Октаэдр.
— Всем понемногу. Сегодня заякорил неизменность на пятьсот килоэргов.
— Ого! — откликнулся Петрович. — Это где же такие водятся?
Моя бесформенность коснулась октаэдра.
— Да прямо здесь! — заорал я. — В это чёртовом баре!
Децибелы были сигналом.
Я вцепился в Петровича. Втёк в него боком. и одновременно стены бара рухнули под напором кубов. Пространство пронзили призмы.
— А-а-а! — завертелся Петрович, стараясь сжаться в точку.
Но я размывал. Боже мой, как я размывал. Казалось, ещё мгновение, и я сам превращусь в сингулярность, но я не прерывал усилий. Микросекунды бежали по кругу, пространство трещало по швам.
Есть! Наконец-то! Слияние!
На месте бара теперь возвышался ком из геометрических фигур, когда-то бывших людьми. И к ним отовсюду слетались, стекались, сползались всё новые и новые объекты. Люди. Обычные люди. Всё, что осталось от человечества.
Я порыскал в памяти бывшего Октаэдра и познал код Саньки. Выцепил его по Маркову и впечатал в общую кучу. Где, где, где ты прячешь Эдуардыча? Ага, вижу. Кинул два эрга на мотор, теперь Эдуардыч просто бесформие, и его скоро съедят чистильщики.
Я просканировал ком. Все ли на месте? Да?
Да.
Тогда я сигнализировал младшей: веди.
И она повела.
Через семнадцатую, свёрнутую струну туда, где половина измерений спит, а остальные ведут себя как положено.
5. Пятое посещение бара «Глубокий оазис»
Я толкнул дверцу и вошёл в бар.
Играла расстроенная пианола. В воздухе висел табачный дым. Под ногами шуршала солома.
— «Белую лошадь», — сказал я бармену, трущему серой тряпкой гранёный стакан, — на два пальца.
Он осклабился, раздвинув усы. В промежутке мелькнул золотой зуб.
Дома! Наконец-то мы дома. Нет ничего проще времени, сказал один умный человек. Особенно, добавил бы я, если ты в шестнадцатиричном пространстве.
Я бросил на стойку шестизарядный кольт и улыбнулся в ответ.
Три доллара, три кругляша с портретом президента, я выложил рядом.
— Вывеску смени, — сделал я бармену предложение, от которого он не сможет отказаться.