Борис Пастернак «Доктор Живаго»

Раз Нобеля дали — значит, все, роман великий, и двух мнений быть не может. Ведь это Нобель. Мы же все без ума от Абдулразака Гурна или Ольги Токарчук. Что значит, кто эти люди? Это создатели бессмертной литературы, коллеги Пастернака по Нобелю, которые стоя на плечах великих, довели слог до полного катарсиса.

Ну, мысль понятна, а что же, если будет, если мы попробуем абстрагироваться от мирового признания и попробовать составить собственное мнение. Это практически невозможно, ибо все хомо советикус сначала узнали, что злой Запад дал премию пасквилю переделкиновсого поэта, значит, «сапоги хорошие, надо брать», хоть «Я Пастернака не читал, но осуждаю». И, когда в восьмидесятых начали печатать всё, народ жадно прочел русский эпический роман.

И, откровенно говоря, не впал от него в такой же экстаз, как, к примеру, от «Собачьего сердца». Даже сотни других произведений — от «Повести непогашенной луны» до «Детей Арбата» котировались куда сильнее. Хотя, упаси боже, и «Доктора Живаго» никто не ругал. А уж «Свеча горела» вообще шла на ура, подчеркивая преемственность интеллигенции.

Не буду ругать и я, потому что, действительно, автор создал свой мир. Подчеркнуто непересекающийся с генеральной советской линией конца пятидесятых, хотя никакой антисоветчины там нет, сравните с Солженицыным или Гроссманом. Просто все очень чужое воспитанным на официальной точке зрения.

Ну, жил доктор Юрий. Не подлец, не герой, плыл по течению, постепенно опускаясь, три жены, дети ото всех, которые доктора не интересовали вообще. А потом он помер. Эпичный роман. Конечно, были и другие, куда более интересные персонажи — революционный Стрельников, инфернальный Комаровский, любимая Лара, но вряд ли они застолбили место в русской литературе, равные по значимости хотя бы коту Бегемоту.

Взбодренные все тем Нобелем и шумихой вокруг него, Живаго воплощали на экране и сцене Омар Шариф, Леонид Майзель, Олег Меньшиков, Валерий Золотухин, оставили ли они такой же след, как Болконский Тихонова или Бендер Миронова (или Юрского). А, если образ не цепляет ни в печатном, ни в экранизируемом виде, то, может, он не такой уж и великий?

Лично мне было куда интересней читать стихотворения Пастернака в конце (якобы от лица врача), чем про мытарства российской интеллигенции. Это все есть у многих других, и куда ярче. А с точки зрения литературного слога, думаю, многие согласятся, что Пастернак куда больше поэт, нежели прозаик.

Долгие годы назад просачивавшиеся из-под спуда обрывочные сведения об этом романе ворочались глухо и грозно, как подкатывающая из-за границы видимости гроза. «Пастернак?.. Есть», — вполголоса. «Только условие: из дома не выносить. Хотите — переписывайте здесь». Это о стихах. И переписывали от руки (никаких машинок!). И читали проверенным друзьям; вернее: другу — кому-то одному, доверительно. Внезапно встреченные в добропорядочном советском романе процитированные без указания автора строчки воспринимались как вызов и тайный знак: «Вы меня понимаете».

Потом вдруг «стало можно». «Вы читали «Доктора Живаго»?.. Все читают!» Нет. Мне уже не хотелось. Слабое, но отчётливое отторжение вызывал ажиотаж. Потом когда-нибудь…

«Потом» настало через десять лет. И ещё раз — через двадцать. Роман за это время успел из крамолы стать классикой. Не только потому, что прошло полвека. И вовсе не потому, что он написан по каким-то классическим канонам (вот это как раз нет). Но он вобрал в себя дух и плоть времени, от которого мы не можем, не имеем права отречься. Это даже не «срез эпохи», не разлом, не «Разгром» — разрыв. Неровный, кровоточащий, болезненный, безнадёжный.

Начало книги способно разочаровать приступивших к ней с большими ожиданиями: сплошной предсмертный хруст французской булки и декадентский, чуть водянистый аромат нарцисса, окружающий главного героя, в котором привычно видится автор: обалдеть, как он тонко чувствовал, самобытно мыслил и хорошо писал, — плюс без автоспойлеров не обошлось: «Он ещё с гимназических лет мечтал о прозе, о книге жизнеописаний, куда бы он в виде скрытых взрывчатых гнёзд мог вставлять самое ошеломляющее из того, что он успел увидать и передумать. Но для такой книги он был ещё слишком молод, и вот он отделывался вместо неё писанием стихов, как писал бы живописец всю жизнь этюды к большой задуманной картине».

Результат? Читатель всё время помнит об этих «гнёздах» (хорошо, если нежных лесных птичек, а ну как шершней?) и время от времени на них натыкается: о судьбе евреев как народа, о материнстве, о сути искусства, о содержании творчества и сути вдохновения. И они, вставки эти, сами по себе хороши, умны, красивы, но уж слишком явно выпирают из текста, словно отграниченные от него то прихотливыми, то нервными росчерками пера.

Но что же сам текст, та «книга жизнеописаний», которую нам обещает автор?

Композиция аховая. Не роман, а собрание эпизодов на тему «человек в предлагаемых обстоятельствах». Часто семенящие цифрами мелкие главки — словно явления пьесы, которые одно за другим разыгрываются слегка недоумевающими актёрами на пустоватой репетиционной сцене перед тёмным залом одного зрителя — режиссёра. Как раз жизнеописаний — читай, судеб героев — в книге и не хватает, чтобы он вознёсся на безусловную сияющую вершину классики. Нет, не «Война и мир». Персонажам по большей части так и не удаётся стать героями: они лишь обрамление, иногда довольно схематичное, для главного героя, великомученика, «вечности заложника у времени в плену» Юрия Андреевича Живаго. Мне жаль, искренне жаль, что не хватает в романе сюжетных линий Михаила Гордона, Евграфа Андреича, Антипова-старшего, даже Ники Дудорова. Такое впечатление, что автор и собирался это сделать, но, несмотря на десятилетие работы над романом, так и не успел, а может, не смог, целиком захваченный двумя темами своего произведения: судьбой страны в самые кровавые и отчаянные её времена и личностью доктора Живаго.

Юрий Андреевич прекраснодушен. Он из тех редких людей, кто любому встречному открывает огромный кредит доверия — до тех пор, пока жизнь не заставит убедиться в опрометчивости такого решения. То же произошло у доктора-поэта и с революцией: от восторга «небывальщиной и свободой» он переходит сначала к сомнениям, потом к резкой её критике, а потом и к позиции «видеть, но не слышать»: ГГ подсознательно мечтает о такой участи. Увы, его попытка ухорониться от безжалостной эпохи «за стеклянными дверями» (этот сон Живаго — одна из страшных сцен романа, несмотря на её эфемерность) обречена на провал.

Роман о русском интеллигенте, попавшем в жернова истории, написан поэтом. Это не только потому, что главный герой пишет стихи — поэзией пропитана проза Пастернака. Ненавидимые школьниками всех поколений описания природы прекрасны и совершенны. Метафоры хрупки и отчётливы, цвета жизненны, речь точна и образна (взять хоть мастерски сделанную запыхающуюся короткими отрывистыми предложениями речь Тони на лестнице в сцене возвращения Живаго в Москву). Пить бы её вволю, без привязки к «политической ситуации»... Не получилось.

«Теперь всё ведь получало политическую окраску. Озорство и хулиганство в советской полосе оценивалось как признак черносотенства, в полосе белогвардейской буяны казались большевиками...»

Тогдашним властям был невыносимо обиден описанный автором бардак, который они (как всякие неуверенные в себе люди) принимали на свой счёт. А в отдельных эпизодах Пастернак выступил как прямая «контра», считали они.

Вот открытое наступление белых на поляне, вот искажённый текст псалма в ладанке убитого «красного» телеграфиста, а вот в тавлинке юного раненого противника, вчерашнего гимназистика, а ныне белогвардейца, оказался подлинный (!) текст того же псалма…

Да, такое не прощается, будь автор хоть трижды прав. «Это время оправдало старинное изречение: человек человеку волк», — говорит даже не Живаго, а сам автор. «Люди теперь страшнее волков», — эхом откликается Лара. И настоящие волки не раз и не два серыми тенями возникают на страницах романа. Чувствовал ли Борис Пастернак себя окружённым волками? Или понимал, что сам «рванул за флажки» и рано или поздно будет сбит меткой казённой пулей? Если чувствовал и понимал — что им двигало? Отчаяние или отчаянная храбрость, или, может быть, невозможность сделки с собой? Ведь наверняка он, как и Юрий Андреевич, стремился только к возможности работать, к просторному столу и чистой бумаге, к творчеству как высшей форме счастья. Но...

В эпилоге — совсем уж непростительный (с точки зрения госвласти 50-х годов и официального варианта отечественной истории) Гулаг. Даже сейчас под дых бьёт эпизод, когда люди сами себе возводят темницу, вышки и карцеры. Вот это по-настоящему страшно. А в разговоре Гордона и Живаго-младшего о благе войны по сравнению с невыносимой фальшью и нежизнеспособностью советской действительности тридцатых годов чувствуется пугающая, незнакомая нам правда.

«Век-волкодав» по-своему расправился со смельчаком автором. Жуткая судьба. Не за теракт, не за покушение на царствующую особу — за роман. Художественное произведение.

Уже потому — документ эпохи. Классика? Теперь уже — да.

Это полный провал. Я так давно мечтала прочитать это произведение, особенно после того как посмотрела фильм , произведший на меня очень сильное впечатление. Фильм рвал душу, не отпускал, выкручивал. Меньшиков сыграл просто гениально. Казалось, что книга раскроет характер героя глубже, полнее. Я не допускала даже мысли, что книга мне не понравится. И вот книга мучительно прочитана..и просто рука не повернулась поставить две звездочки. Просто потому что Пастернак. Видимо, это было слишком глобально и слишком исторически... Попробую пояснить свои ощущения..В Википедии написано «Сквозь призму биографии доктора-поэта книга затрагивает тайну жизни и смерти, проблемы русской истории, интеллигенции и революции, христианства, еврейства». Так вот эта призма настолько прозрачная, что собственно говоря по сути главного героя вообще можно убрать из произведения и оставить только записки о проблемах русской истории, интеллигенции и далее по тексту. Я не узнала о самом Живаго почти ничего. Как он думал, чувствовал...За кадром осталось все самое важное в книге — мотивы поступков, сомнения. Для чего вообще нужна любовная линия, если мы так и не узнали как начались собственно близкие отношения с Ларой, что при этом чувствовал Живаго..Был ли это необдуманный поступок или его влекло неудержимо пылкой страстью? Оставалось 100 листов до конца романа, а я все еще не понимала как он относится к ней — любит ли он ее или просто привязан. Мне вовсе не нравятся любовные романы, но отношения — это то самое, что как нельзя лучше раскрывает характер героя. Я так и не поняла, что он по сути собой представлял. Сильный ли, слабый ли? Романтик или прагматик? Не могу с уверенностью сказать. Я прочитала о всей его жизни и почти ничего о нем самом не поняла. Что он был за человек? Какой-то искусственный образ. Такая тряпичная кукла, которая вставлена в роман только для того, чтобы быть призмой для выражения мыслей Пастернака о истории, интеллигенции и т.п. И да, его поступки необъяснимы для меня и в общем-то неприятны. Разочарована. Жаль.

«Нобелевскую премию просто так не дают», — успокаивала я себя, когда срок чтения книги перевалил за 2 месяца. Читался «Доктор Живаго» очень тяжело. Нагромождение «судеб, событий» — одно из самых отталкивающих в чтении. Пастернак задумал роман-эпопею от первой Революции до Великой Победы, поэтому такой размах в персонажах. И именно поэтому первоначальным названием романа должно было быть «Мальчики и девочки». Юрий Живаго выделился не сразу. Но я рада, что это обособление произошло, потому что иначе книга могла бы стать просто бесконечной.

Напомню, что роман писался с 1945 г. по 1955 г. Время победившей революции, полностью очищенной страны от страхов коллективизации и НЭПа, страны всеобщего образования и высокого уровня литературы. И тут он — «Доктор Живаго». До сих пор его относят к литературе «втрого уровня», считают «последним русским романом», «неудачной прозой удачливого поэта». Я думаю, что тут несколько объяснений.

Во-первых, зависть. Нобелевка, заграничные тиражи (это в Росси он впервые напечан в 1988 г., в Италии его прочитали уже в 1957), перевод на несколько языков — это все и не снилось даже обласканным советской властью членам Союза писателей. А тут — вот тебе. И именно этим я объясняю, почему травля и автора, и его романа велась всем «бомондом», даже К. Симоновым и В. Кавериным.

Во-вторых, наличие общих признаков бульварщины, которые не ждешь встретить в ряду классической русской психологической традиции. Слуайные встречи, счастливые стечения обстоятельств, выраженный анти-герой, чудесное вмешательство. Не сказать, что этого не было у великих классиков, но не так явно и не в таком количестве. И в то же время — красивый повествовательный язык, четкие речевые различия между разными сословиями, жесткая хронологическая привязанность поднимают роман из разряда «книга для всех» в ранг «не для всех». Странная и неожиданная смесь.

Признаюсь, за эти два месяца я бросалась из «все, брошу, не смогла так не смогла» через «надо дочитать, а то не прилично» в «любимая. Самая любимая книга. Почему так долго я это понимала?». В первой части было совсем беспросветно. Миллион персонажей, с ними происходят самые разные события (и ведь, если они происходят, значит это кому-нибудь нужно? Значит нужно это зампомнить). Выделялась Лара. Первая часть — это роман о девочке из другого круга. Не из круга Юры, Тони, Гордона, Додурова. Выделялись исторические события — стачки, первая революция, первая Мировая. Все было четко и отлажено. Я даже посчитала, что Лара на два года старше основной компании. Вторая часть для меня менее сфокусированная. Добровольный плен у «Лесных братьев» стал чем-то вроде погружения в фольклор и немного толстовство. Хоть партизанил Живаго год и восемь месяцев, а казалось, что время полностью замерло. А еще я шмыгала в стихи. Что я там хотела найти, не знаю. Без прочтения романа они бессмысленны. Только закончив Эпилог и прочтя «Тетрадь стихов» я дошла до апогея романа. Все брошеные нитки связались, затянутые пружины выстрелили. Именно за этот катарсис и дали Нобелевскую премию, а не по политическим причинам, как пишут некоторые.

Пастернак писал во многом о себе. Не биографию, ни в коем случае. Но только те события, которые поместились в его мир. Добровольные доносы, национальные вопросы, ГУЛАГ — это поместилось. А вот коллективизации, раскулачивания у него не было. И это не плохо. Об этом можно прочитать другие книги. Здесь ценен вектор — человек, однажды одобривший революцию, стал ее заложником и не нашел себе места. И этого ему тоже многие не простили.

Главная ценность жизни — чтобы она продолжалась. Ты сам ли живой, твои ли дети, твое наследие — не важно.

Живаго не был героем без страха и упрека, как Стрельников, например. Но через них показаны два пласта населения России. Тоня, Лара и Марина — еще три личины. До революции — девушка, которую ждала правильная, простая и понятная женская судьба. В Революцию — поруганная честь и полная неопределенность, с ней все не ясно, но трепетно. После Революции — отупевшая опустившаяся простота (не в плане, что Марина опустившаяся, а в смысле, что планка упала). Россия разная — выбирай любую.

Кстати, возвращаясь к «второсортности» романа... Предполаналось, что советский гражданин — это Тоня — образованный и искушенный в интеллектуальных вопросах человек. Но нет, основная масса советских читателей — это Марина. Помните же, что джентльмен это три высших образования — свое, отца, и деда. Отец Марины дворник. Дед — крестьянин. Не откуда было взяться искушенности и врожденной чуткости. Вот и получилось, что аудиторию Пастернак определио верно, и использовал понятные ей приемы, но не смог попасть с ней в резонанс — слишком велика была между ними пропасть.

Еще хочу отметить образ дракона. Помните? Огнедышащий, алкал Лары, хотел сжечь Варыкино... Образ этого дракона, как мне показалось, слился с образом железной дороги. Отец погиб, бросившись под поезд. В чреве железного дракона с огнедышащим сердцем семья Живаго бежала из столицы в Сибирь от революции. Пешие возвращения Юрия сначала от «Лесных братьев» в Юрятин, а потом из Варыкино обратно в Москву вдоль поверженных составов — пассажирских, грузовых. Смерть в трамвае в 1929 г. А почему в 29? Не умер бы сам, попал под массовые литературные чистки, согласованные Самим с самим Горьким.

Советую ли читать? Многие отзывы на эту книгу начинаются так «Наверное когда-нибудь я это прочитаю...» или «Ни асилил». Нет. Не советую. Проклянете меня последними словами и будете правы. Прочитать этот роман даже на уровне беллетристики не просто. Прочитать вдумчиво — тяжелый труд, который не каждый готов на себя взвалить. Так же сразу не стоит за него браться тем, кто уверен в правоте Октября и считает это чуть ли не лучшим событием в российской истории. Но все же, если вы причисляете себя к числу интеллектуальной интеллигенции, то прочитать просто необходимо.

Долго не решался написать отзыв на этот, один из самых любимых романов. Зная о критическом отношении многих людей — и не за политические, а исключительно за художественные достоинства «Доктора», не знал, с какой стороны подойти.

Кто любит, а кто не любит?

Главный мой тезис о «Докторе» таков: те люди, которые переживали/переживают состояние заброшенности, закинутости в этот мир, т.е. экзистенциалисты по образу мысли, скорее всего будут любить этот роман. Те же, кому не близки переживания грозности этого мира, нашей малости перед ним, нашей слабости, осознание себя как жертвы обстоятельств, как правило, недолюбливают «Доктора». Заметьте: человек может быть заброшен, быть полной жертвой обстоятельств, но не рефлексировать, ибо бывает страшно читать о себе.

Роман о том, что война и революция безвозвратно ломают жизнь и никакие высшие идеи не могут послужить оправданием.

А ещё роман о том, что люди проходят жизнь не с теми, к кому их влечёт сердце, а с другими — хорошими, но ненужными для счастья людьми.

Я бы сравнил «Доктора» с «Сердцами в Атлантиде», только у Кинга заброшенность и слом проявляются не так ярко.

Однако по-порядку.

О чём роман?

Название. Подлинное его название — «Мальчики и девочки», как и хотел сначала Пастернак, ибо мальчиками и девочками оказываются герои романа перед грозными событиями социальных трансформаций общества. Там все — мальчики и девочки. Кроме одного.

Отсюда вытекает второй тезис: роман не об интеллигенции как прослойке между главными классами общества, (давайте забудем этот марксистский жаргон), а об обывателе. О среднем классе, о субпассионариях, если хотите. Проверяется этот тезис легко: кто Живаго современности? Это — герои «Ирония судьбы» — Учительница и Доктор (и, шире, всех любимых старшим поклением Рязановских фильмов). Представьте себе, что «Ирония судьбы» — не 1975, а 1985 года выпуска. Спустя семь лет разваливается Советский Союз и куда этим инфантильным 35-и летним главным героям? В нищие девяностые — т.е., в такое же прозябание, как попали в Юрятин московские интеллигенты Громеко. Кстати, именно за это, за выявление субпассионарной сущности типического представителя среднего класса и ненавидят «Доктора» все те плакальщики по Советскому Союзу, которые не смогли социализироваться в современной, постсоветской России. Внутри себя они чувствуют себя современными живаго, которых раздавил развал страны, а, поскольку они остались в советском строе, не могут признать, что и становление советского строя так же давило обывателя, как и современный капитализм. Ну ладно, проехали.

Герои.

1. Юрочка Живаго — амёба.

В.И.Л. говаривал, что «интеллигенция — не мозг нации, а её говно».© Ну это очень грубо. А вот сказать, что место интеллигенции в социальной структуре общества переоценено — вполне. Пастернак безжалостно демонстрирует потаённую субпассионарную сущность предреволюционного интеллигентного обывателя. Другое дело, что Пастернак в романе защищает эту прослойку. Но если так разобраться, что он смог сделать, этот Юрочка? Он, как глава семейства, обязан был защищать жену/детей, старого тестя, который его вырастил. А по факту события треплют его как хотят. А семья — что с мужиком, что без мужика. Да и любимую женщину (Лару) отдал другому мужику (Комаровскому)

К этому образу примыкает семья Громеко как срез типичного московского интеллигента-обывателя с размеренной жизнью, с ёлкой, с музицированием (помирает, велико дело — доиграем и еду), выброшенная из привычной уютной среды и заброшенная в Россию. Хорошие, приятные люди. Что-то в них — в футляре.

2. Лара.

На лекцию ты пришла —

И сразу меня пленила...

Я понял тогда,

Что ты навсегда

Сердце моё разбила.

И сразу в тот первый миг

Забыв обо всем на свете,

Лишь только тебя —

Безумно любя —

Я видел на всей планете..

Но, б...ь, дурная! Сама себе жизнь сломала. Когда Катеньку в чужие руки отдала. За это её нельзя простить. Пропащая душа: за мужиком погналась, от дитя отказалась. Как раз, когда она до свадьбы с Комаровским — там ничего особенного для того мира полусвета, в котором они жили. Но, даже если она Пашу Антипова и обманула, так потом сколько лет о нём, как о дите заботилась! Я бы тоже любил Лару. А за дочь простить нельзя.

Кстати: насколько отвратно стали у нас снимать кино, видно из сериала 2005 года. Ну какая из Чулпан Хаматовой — Лара? Если это — Лара, то я — английский принц-консорт. Вот Джули Кристи образца 1965 года — то Лара. Пусть фильм с Омаром Шарифом устарел, но в ту Лару я верю, а Ч. Хаматову или Киру Найтли — ни-ни.

3. Антипов.

Олицетворение, принцип, изображение идеи. Самоучка. Пламенный: одержим идеей исправить жизнь и отомстить прогнившему монархическому режиму за поругание своей жены как представительницы класса. Обвинение веку, тверские-ямские, саврасы — всё в таком духе. Ланин — олицетворённое возмездие за старое. Но Революция показала ему, что революция лишь частично сделана для мести старому, а такие, как он — на фиг не нужны. Когда же Юрочка в простоте (хуже воровства!) сказал Пашеньке, что Ларе было не нужно, чтобы за неё мстили режиму, что Ларе было нужно, чтобы где-то, в дали на краю света, чудом затеплилось окно их дома с лампою и книгами, вышел и застрелился. Второе, после Юры, бесполезное существо в романе. Нет, Юра — бесполезное, а Паша — просто дурное.

Конечно, роман запрещали! В 50-60 гг. ХХ в., когда муссировался образ пламенного революционера, тут показано, что Бисмарк был прав в оценке революций.

4. Комаровский.

Когда мы проходили роман в школе, новые русские уже были, а комаровские ещё не развились. Комаровского мы осудили и заклеймили как представителя класса и просто как беспринципного субъекта. И сделали огрвыводы! А теперь таких комаровских я тебе с 1000 найду. Комаровские — это те, кто в общении с себе подобными перебрасывается отрывистыми ничего не значащими фразами, подчёркивая, кто они, а кто — все остальные. Среда формирует, да.

А вот Комаровский — не заброшен в жизнь. Он в неё укоренён и пользует её: что прогнивший режим, что революцию. Всегда найдёт, чем хлеб намазать, собака. И людей вокруг строит по своему эгоизму и подобию.

Роман оставляет вкус полыни. Мальчики и девочки сопротивляйтесь дазайну!

Заметки об этом произведении я составляла по мере чтения, решила их не подчищать, чтобы было заметно как меняется мнение о книге с каждой последующей главой:)

Сюжет: «Доктор Живаго» — это история жизни одного человека, в обрамлении историй окружающих его людей и происходящей в России революции. Мы проследим путь становления и взросления, метаний и выбора доктора Юрия Андреевича Живаго до самой его смерти. Точно также читатель составит для себя картину зачатков революции, противостояния Белых и Красных, и итогов этого перекраивания общественных и государственных устоев.

1. Язык

Спустя 100 страниц текста

Уже с первых страниц повествования я оказалась буквально «придавлена» тяжеловесным языком Пастернака. Мне было сложно привыкнуть к такому языку, поэтому и книга читалась ну очень медленно. Дальше я втянулась, но все равно было сложно. Я предпочитаю более тягучий, плавный и красивый язык, как у Толстого или Достоевского, читать которых одно наслаждение, а не только пища для ума. Чтение Пастернака я наслаждением точно не назвала бы.

Спустя еще 100 страниц текста

Хм...кажется мне начинает нравиться язык Пастернака и даже его отрывистые предложения. И диалектизмы, и слова непонятные меня уже не смущают. Думаю я действительно вчиталась и привыкла:)

2. Стиль изложения

Спустя 100 страниц текста

Повествование разбито на довольно короткие части, при этом обычно в каждой следующей главе рассказыватся уже о новых героях. Из-за таких резких скачков мне было трудно остановиться на каком-то персонаже, запомнить его и «понять». Автор просто не дал времени для этого. Как итог: я постоянно путалась в новых именах, а события происходящие с героями не имели глубины и подробностей, читателя просто ставят перед фактом и все. Мне это не понравилось.

Спустя еще 100 страниц текста

Наблюдаю положительную тенденцию: чем дальше читаю, тем больше нравится:) Главных героев запомнила наконец-то, второстепенных наверное надо было бы записывать, но раз уж сразу этого не сделала, то теперь приходиться пенять не на автора, а только на себя.

3. Герои

Спустя 100 страниц текста

Собственно из-за такого стиля изложения никто из героев мне не понравился. Я никому не сопереживала. Нет, мне конечно было интересно, что с ними произойдет. Но в данном произведении я была всего лишь сторонним наблюдателем. И история самой страны в этом случае интересовала меня намного больше, чем история героев.

Спустя еще 100 страниц текста

Любимых героев так и не появилось. Появились герои, жизнь и дальнейшая судьба которых меня не на шутку заинтересовали. Это собственно сам доктор Живаго и Стрельников. При этом я так и не поняла, почему все так идеализируют доктора Живаго. Нет, он мне конечно нравится, он умен, благороден, великодушен. Он именно такой каким и должен быть любой нормальный человек. Не спорю, что люди теперь «обнищали» духовно, но в этом их проблема, а Живаго — он настоящий, обычный, со своими достоинствами и недостатками. Совсем не герой и не исключение из правил. Просто Человек.

Любимый момент: Наиболее сильным и трогательным моментом книги для меня оказалось получение Юрием Андреевичем из рук Лары письма Тони. Доктор наконец-то узнает, куда пропала его семья, а эмоциональные и душевные строки его жены открыли для меня и, думаю для самого Живаго, Тоню совершенно с другой стороны. За время прочтения образ Тони казался мне тусклым, серым, не совсем выразительным. Но в этом письме она сияет яркими красками, наконец предстает перед глазами сильным и интересным персонажем. Не могу понять, как мог доктор отказаться от своей семьи? Почему не последовал за так любившей его женой, сыном и дочерью? Почему выбрал прозябание, одиночество и неизвестность?

Итого: Когда я бралась за «Доктора Живаго», то не знала об этом романе практически ничего, даже экранизации специально не смотрела. Я почему-то думала, что время действия романа происходит в 19 веке, а оказалось, что в книге полным ходом идет Революция. Это не самый мой любимый период истории, я вообще не люблю исторические романы позднее 19 века. К тому же я всегда была на стороне Колчака и Белых, а чем закончилось противостояние Белых и Красных всем известно. Поэтому у меня появилось к книге маленькое предубеждение:) Благо вскоре оно развеялось и я ничуть не жалею о ее прочтении. Скажу даже, что мне произведение скорее понравилось, чем нет, но определенно заставило задуматься, часто соглашаться с мыслями автора и кое-где расстраиваться и негодовать. Только вот перечитывать в ближайшие лет так 15-20 я точно не возьмусь:) Все же Пастернак пока что не совсем мой автор.

Произведение, вокруг которого десятилетиями бушевали страсти (не столько литературные, сколько политические), сломано множество копий, и еще больше человеческих судеб (в т.ч. самого автора...), оказалось по большому счету ни каким — ни хорошим, ни плохим. Духовные метания русского интеллигента — тема не новая в великой русской литературе, скорее избитая, и сей роман ничегошеньки свежего не внес в ее развитие. Колоссальные по значению события в жизни страны и народа проходят каким-то фоном, главное для героя — его страдания, переживания.....Стихи Пастернака очень хороши и местами просто замечательны. Но этот роман не относится к лучшим творениям Бориса Леонидовича,хотя какой-то интерес по-своему представляет

Удивительное наслаждение читать эту книгу.

Представьте, вы нашли на чердаке альбом со старыми дореволюционными фотографиями. Толстый тяжелый в тисненом кожаном переплете. Вы бережно открываете его и начинаете рассматривать лица на снимках. Какие живые эти портреты! Удивительные лица, кажущееся вам уже виденными где-то. А вот групповые снимки, а дальше на групповых снимках вы находите уже знакомых, узнаваемых вами людей.

Вдруг на одной из фотографий кто — то из «героев» предстает перед нами в ином облике, в новой форме или в окружении совершенно не свойственных ему спутников. Представили?

Ощущение реальности происходящего на страницах романа Бориса Пастернака переполняет.

Таким мне показался этот необычайно поэтичный, живой, яркий и неповторимо ароматный (если такой эпитет допустим в применении к литературе) роман.

Действительно, книга «Доктор Живаго» написана великим поэтом современности, и это чувствуется в каждом слове, в каждой фразе, в каждом сюжетном повороте.

Не случайно это произведение русской литературы удостоено величайшей мировой премии. Именно таким книгам и нужно давать Нобелевские премии по литературе.

Несомненно читали стихотворения Пастернака, исполненные певучей поэтической тоски, и наверняка слышали о «Докторе Живаго»? Великий поэт написал роман. Скажем проще: поэт написал роман. Что же из этого вышло?

А получилось вот что: по рекомендации А. Камю «Доктор Живаго» был номинирован на «Нобелевскую премию» а затем и удостоен ее. За этим-как бы в награду и в качестве благодарности- последовала травля писателя «клеветнического и антисоветского» произведения. Но считать этот роман антисоветским –конечно же ошибка.

«Доктор Живаго» представляет собой хронику событий, пропущенных через призму доктора и поэта Юрия Живаго в период с Первой до Великой Отечественной войн. Это роман о положении интеллегенции, когда новая власть рушит старую систему и строит свое «обновленное и лучшее» общество.

Конечно же, это в первую очередь роман философских идей. В «Докторе Живаго» получает свое развитие идея о ходе истории. Вернее сказать, продолжение толстовских размышлений об этом предмете картинка quasiTed . Исторический процесс Юрий Живаго сравнивает с деревом, которое растёт и развивается само по себе. В то же время нельзя наблюдать сам рост дерева, но через некоторое время будет видно, как дерево выросло- так и ход истории нельзя увидеть в повседневной жизни , но через некоторое время будут видны его плоды .

Размышляя о роли личности в истории, Юрий Живаго отрицает влияние на историю Наполеонов, Робеспьеров и прочих, подобно Толстому, но дополняя ее следующим образом: Толстой, говоря, что Наполеон и прочие не повлияли на историю, до конца свою мысль не развил или не высказал. Диктаторы, цари, великие полководцы являются для истории лишь бродильными дрожжами или удобрением (и снова аналогия с растительным миром).

В тексте все это выглядит так. Доктор Живаго без явного противодействия принимает революцию. Порой даже с восхищением отзываясь о ней, но не желая в ней участвовать. Причиной всех живаговских бед и мытарств является отсутствие обыкновенной творческой и личностной свободы, которая стала невозможной в период новых войн, революций и режимов. Стоит вспомнить его возмущение во время разговора с командиром красного партизанского отряда о том, что жизнь сама знает, что ей делать и как нами управлять получше наших с вами тупоумных теорий! Достойно восхищения, неправда ли?

Личность и христиансмтво. Поставим эту тему на второе место по значимости в романе. Пастернак маленькими очагами разжигает ее в течение повествования. Основная мысль того, что нам доносится из уст Живаго и других персонажей заключается в следующем: время вождей и народов прошло с тех пор, как появился Иисус Христос и мир узнал христианство. Настало время личности и свободы личности. Хотя вернее было сказать: борьбы за личность и свободу. Именно эти слова доносят до нас Библейские тексты в обобщенном виде.

«Свеча горела, свеча горела»- снова ход истории, фатум, судьба. Юрий Живаго впервые случайно увидел Антипову, проходя мимо в окне возле горящей свечи. С этого момента наступил неизбежный ход событий, которые привёл Живаго к связи с Антиповой. Что бы стало с ним, не будь этого? Не будем гадать, ведь фатум не ошибается. Как вы поняли, третья значительная тема- о любви. Живаго и Антипова, Живаго и Антонина и выходящие из этих связей коллизии приятно разбавляют пресно- сладкий философский бульон Пастернака.

Создавая своего «Живаго», Пастернак работал над разветвленной фабулой. В начале повествования это сразу становится заметным: несколько десятков персонажей появляются на сцене «живаговского театра» так, что едва удается запомнить кто есть кто. Также роман характерен отрывистыми, попеременно протяжными и короткими предложениями, к которым, впрочем, привыкаешь. Стоит отметить, что пейзажи у будущего нобелевского лауреата получались мастерски: слова превращались в картины, а картины –в прогулки по заснеженным лесам, безмятежных в своем величии и безмолвии.

Однако не только это характеризует роман. А скорее особая, если можно так выразиться, харизма. Да-да, литературная харизма, оставляющая приятный трепет после прочтения, неподдельное, настоящее желание перечитать и испытать это снова

Если поэт пишет прозу, это всегда, как минимум интересно. Если Борис Пастернак, без преувеличения великий поэт, пишет прозу, получается «Доктор Живаго». Роман безусловно выдающийся.

На тему революции и гражданской войны есть произведения куда более интересные, масштабные, захватывающие, эпические. Это «Белая гвардия» Булгакова или «Тихий Дон» Шолохова. Или рассказы из «Конармии» Бабеля. Однако все они — Булгаков, Шолохов, Бабель — прозаики, не смогли бы написать их так, как Пастернак.

В «Докторе Живаго» самый красивый и образный русский язык из того, что я читал в последнее время. В этом тексте хочется утонуть, растворится. Наслаждаться слогом, каждым словом, буквой и речевым оборотом. Настоящая поэзия в прозе.

Но поэзия вещь такая. Если она мне нравится, я читаю, если что-то провисает, читать ее трудно. Большую часть романа я прочел махом, за неделю. Детство героев и знакомство с ними. Юра, Лара, Гордон, Паша и все-все-все. Революция 1905 года, уличные бои и баррикады на Пресне, казачьи патрули и разгоны митингов. Первая мировая и гражданская. Путешествие Живаго из Москвы в Сибирь, служба в отряде партизан, кровавая мясорубка боев с белыми. Одинокие души посреди ледяного ада.

Однако после дезертирства Юрия из рядов красных лично для меня текст как-то подвис. Все эти рассуждения о боге и философии тянулись очень тяжело. Вплоть до разговора со Стрельцовым. После этого повествование снова встало в нужное русло и я был разочарован, дочитав последнюю строчку.

В целом, за добрый десяток лет до Маркеса Пастернак создавал шедевры магического реализма, в которых реальность становится притчей и библейской легендой. Жестокость приводит к добру, а любовь толкает на преступления.

Каждый в этом мире не одинок даже после смерти, пока есть те, кто его помнит. Пока живет что-то, созданное им

Судьба Живаго подобна оторвавшейся от костра искре, уносимой ветром все дальше и дальше — к молчаливой тёмно-синей вечерней выси: над безумием войн — мировой и гражданской, — над трагедией революции, поднимается этот слабый, трепещущий огонек, и никакие ветры и вихри не в силах погасить его, будто оберегаемого чьими-то ладонями. Несмотря на все лишения, тоску, боль — столько неукротимой и неистребимой жизненной силы несёт в себе «Доктор Живаго», всем своим естеством подтверждая что смерть — это «старо и надоело, а теперь требуется новое, а новое есть жизнь вечная», что страницы книги попросту не в силах удержать это чувство, и оно перехлестывается через них, словно река, вышедшая из берегов. Но разве могла существовать эта «река» без своего русла — любви? А любви такой, которая представлена в романе: невероятной, иссушающей, безвозвратной, безоглядной больше не встретишь нигде на свете, так больше не умеют любить, так больше не умеют рассказывать о ней. И даже спустя много дней после прочтения, когда книга уже поставлена обратно на полку, одно лишь воспоминание о прочтенном настраивает на широкий лад, вызывает желание сделать что-нибудь значимое, побуждает говорить открыто и честно.

Как и в поэзии, Пастернака язык здесь несколько «груб», но груб в самом лучшем смысле, в своей первозданности — как древесная кора, как осенний лист, как натруженные руки, и прикосновение к нему наполняет трепетом все существо — до того, что отдельная фраза или случайное слово порой заставляют посмотреть на мир так, будто видишь его впервые. «Перенеслись» в роман и присущие стихам Бориса Леонидовича пытливость и наблюдательность, его разгонистый почерк, «живой движение руки», благодаря которым хочется раз за разом вопрошать устами Живаго:

«Господи! Господи! – готов был шептать он. – И все это мне! За что мне так много? Как подпустил ты меня к себе, как дал забрести на эту бесценную твою землю, под эти твои звезды...»

И, казалось бы, удивительно, как вся эта эпопея и судьба человека пролетают в один миг, но потом становится ясно, что это мгновение из тех, которые запоминаются на всю жизнь и становятся воплощением всего того, что не было сказано раньше.

Один из моих любимых романов, где совмещен огромный спектр разных тем, но главная из которых — жизнь одного обычного человека во время перемен.

Помнится этот роман Бориса Пастернака, вместе с одним из самых известных произведений Солженицына — «В круге первом» (последний, кстати, небезосновательно) на одном из наших федеральных каналов не так уж и давно называли орудием пропаганды Запада в период «холодной войны» в странах Восточной Европы. Точно уже не помню, окрашивали ли в этой телепередаче самого автора «Доктора Живаго» в цвета врага (опять же, если говорить о Солженицыне, то он и сам считал себе противником Советов и всего связанного с этой страной и режимом, при том в точно такой же фанатичной форме, с которой большевики выкрикивали и воплощали в жизнь свои лозунги о Мировой Революции); не знаю, проводилось ли подобная пересекреченная операция по распространению копий книги американской разведкой в странах Соцблока, но называть данное произведение провокационным, пропагандистским и антисоветским у меня язык не повернется.

Не Революция Февраля и Октября, не Гражданская война есть главные темы «Доктора...». Речь в романе пойдет об обычном человеке, докторе Живаго, мало заметном враче не очень-то и знатного происхождения, о его любви и семье(ях), которые оказались в самом сумбурном и страшном периоде истории России. И не увидим мы там оценку автора этого произведения, Пастернака, различных сил этой Революции и войны, кто из них был прав и в чем — совсем этого там нет. Зато показаны зверства и безумия этой Революции, поле боя, где отцы убивают своих детей, брат брата за довольно размытые идеи, которые раскололи огромную страну на мелкие враждующие кусочки, прозябающие в фанатичной ненависти друг к другу в состоянии голода и бедности. Встретим мы тут и постоянную фразу на самый главный вопрос книги, который не один раз произносит Живаго: «Зачем? Разве нельзя было по-другому» и ответ на него: «Как вы не понимаете? Это необходимость, классовая война. Скоро все закончится и станет лучше». Только лучше не стало. Один этап Революции сменился другим. Проигравшие сбежали, победившие стали косить друг друга. Но жизнь обычных людей продолжает идти дальше, а жизнь личностей предприимчивых при любом строе не меняется — те всегда найдут себе неплохое местечко в среде победивших.

Все события мне показались достоверными и пугающе реалистичными. Одно из любимых произведений, безусловно, особенно в тематике Революции. Столь же качественное на ум приходит лишь вспоминая Достоевского и его «Бесов».

Прежде всего следует отметить язык романа. Когда поэт пишет прозу, это, как минимум, интересно. В случае с «Доктором Живаго» получилось превосходно. Возможно, местами роман изобилует отвлечёнными размышлениями и перегружен абстрактными образами. Но ведь роман — не лёгкое чтиво, а серьёзный труд, творение всей жизни, глыба, в которой сходятся многолетние переживания и размышления автора.

Казалось бы, что может быть интересного в жизни безвестного доктора, одного из многих в России тех лет? Ничего. Ибо время было трудное. Нелёгкое для всех: и для вершителей судеб и для рядовых граждан. Линия судьбы главного героя и окружавших его людей — иллюстрация трагического времени. Жернова великих исторических событий, в которые угораздило попасть целой стране и доктору Живаго в частности, перемололи миллионы людей, перевернув старый мир. А созданный новый мир многим оказался не под силу.

Мастерство автора заключено в описании деталей. Вроде бы не имеющие отношения к сюжету разговоры и описания, эпизодические герои, философские пассажи в итоге составляют прочное единое целое, картину эпохи. В мелочах сама суть романа. С их помощью становятся объёмными улицы и квартиры городов, оживают леса, реки, деревни, предстают без прикрас события Первой Мировой и Гражданской войн.

«Доктор Живаго» — роман, над которым нужно думать. Во время и после прочтения. Он многомерен и неоднозначен. Его заклеймили как антисоветский — и это однобокое суждение. Для меня роман — это история человека, не нашедшего места в мире бурлящих перемен. Человека, далёкого от политики, но ищущего покоя и гармонии. Нет, ему не безразлична судьба страны: он разделяет её участь и стойко переносит трудности и лишения. Тем трагичнее его разочарование в революции, достижения которой резко контрастировали с декларированными властью целями и ожиданиями народа. «Доктор Живаго» — это поиск ответов, это исследование души, это погружение в историю глазами простых людей. Вместе с тем, это история любви. Трагической, но всё же явившейся главным героям. Именно она придавала значимость всему происходящему в судьбах доктора, Лары и вплетенных в их жизнь людей.

Когда мне впервые удалось прочитать роман Бориса Пастернака в итальянском варианте, изданном в Милане под первой редакции, то я ходил в течение месяца в состоянии как после ожога кипятком. Книга буквально обожгла мою впечатлительную душу и каждый нерв.

После романа я стал знакомиться со стихами Пастернака, хотя из некоторых неофициальных источников мне иногда на машинописных листочках, перепадали отдельные драгоценные стихи Бориса Пастернака. Его стихи отличались от других поэтов и их стихотворений постоянной музыкой, которая звучала от начала стиха до его самого финала. Музыка как бы пропитывала текст любого его стихотворения, словно дождь одежду. Это было словно Световой ливень (Марина Цветаева). Но настоящая любовь к стихам, пришла только после прочтения Доктора Живаго.

Книга страшная и читать ее несколько раз очень трудно, потому что нервные клетки не восстанавливаются, а любому человеку свойственно откладывать и отодвигать подальше от себя все неприятное и отрицательное. Как правило, именно правда раскрытая пером художником, заставляет читателя думать и размышлять, а работа мозга всегда мучительна для читателя. Читатель есть соавтор — говорила Марина Ивановна Цветаева.

Когда роман заканчивается, то остается ощущение невыносимой тяжести, будто на грудь положили тяжелый камень. Прочтя книгу, понимаешь, что она вовсе не об одном враче Живаго, а о каждом из нас и о себе самом. Это вовсе не Записки сельского врача Булгакова, где описаны всевозможные врачебные пусть и опасные, но все же забавные истории, а раскрытие самого потаенного и злого что большевистская система приготовила в качестве испытания, для всех без исключения жителей бывшей царской империи написаны совершенно мастерски именно Борисом Пастернаком.

Так круто и свирепо природа еще никогда не издевалась над человеком на протяжении всей его эволюции. Межвидовой отбор согласно Дарвину – то только генеральная репетиция в сравнении с той страшной и кровавой мясорубкой, которую уготовила нам российская история. «Кто не за нас – тот против нас», кричал лозунг, развязанный на обострении классовой войны. «Если враг не сдается, то его уничтожают». «Товарищ Маузер – товарищ Маузер» вместо библейских НЕ УБИЙ.

Юрий Живаго не хотел убивать ни красных, ни белых и, ужасаясь страшной жестокости и тех и других, молился то за красных, то за белых. Доктор Живаго не хотел быть ни на чьей стороне и дружить с одними против других. Он был врачом и поэтому Юрия насильно забрали в армию как медицинского работника. Юрий Живаго это собирательный образ честного и чистого интеллигента, не желавшего зла ни первым, ни вторым. Все это вместе называется подвигом неубийства. Трудно ли не убивать, да и возможно ли такое чудо быть свободным от главной заповеди? Вот в чем главный вопрос в нашем государстве, где люди из идейно-партийных разногласий истребляют друг друга и внимают, заставляя каждого ближнего помогать им, участвовать во всесоюзном дне открытых убийств. Здесь сразу на память в виде аллюзии, приходит очень талантливо написанное произведение Даниэля «Говорит Москва».

Истребление ближнего своего вменяют в обязанность каждого человека и даже ребенка. Вспомним Павлика Морозова с его бессмертным «подвигом» отравляющим своим подлым примером на протяжении десятков лет многие поколения молодых мальчишек и девчонок.

В романе Доктор Живаго Пастернак наглядно показал травлю и репрессии против честных людей. Если ты не с нами и не поможешь нам убивать врагов, то мы сделаем тебя самого своим врагом и убьем. Интеллигенция становиться катакомбной крысой, которую загнали в угол, ибо интеллигент это думающая и самостоятельная субстанция, которая постоянно задумывается и все подвергает сомнению и отдельному анализу да еще со всех сторон. Но для большевиков такие люди таили в себе самую большую опасность. Для советского государства и общества в целом, врагом номер один, стала сама человеческая личность с ее милосердием, состраданием и неучастием в классовой борьбе, где убивают за иную мысль или свой собственный взгляд на происходящее.

Самая главная трагедия интеллигента Юрия Живаго и состояла в том, что он не желал принимать участие в убийствах себе подобных как почти вся русская интеллигенция.

Следует особо отметить, что роман Доктор Живаго не для слабонервных людей и заставляет человека задуматься и задать самому себе главный вопрос, — а как я поведу себя, если мне скажут — Мы знаем ваши патриотические чувства и вашу любовь к Родине… помогите нам уничтожить врага, если вы поможете нам, то мы поможем вам в будущем. А если вы нам не поможете, то мы, уничтожим вас как своего заклятого врага??? Данное произведение выше всех похвал и оценка ему — Вечность.

Решила перечитать, в школе читала, но не помню ничего, кроме того что доктор, Сибирь, стихи в конце. Или мы так изменились, или автор каких то нереальных людей описывает : мальчик (не голодный) от воспоминаний падает в обморок, другой мальчик рассуждает в 14!!! лет, пойду Катьку утоплю и сбегу к людей бомбить... Это нормально? Мне в ответ сказали, ну раньше они были такими (русская интеллигенция), почему ж в «Войне и мире» нормальные понятные люди?