В конце 21-го века появилась новая виртуальная игра, посвященная Второй Мировой войне, которая помогла Павлу Волкову понять своего прадеда, который воевал и по-новому взглянуть на своих товарищей.
В этот раз он поймал пулю всего метрах в пятнадцати от вражеских укреплений. Мир резко дернулся, посерел, и громогласное, подчас перекрывающее разрывы снарядов, «урррра!» атакующих сменилось гулкими ударами пульсирующей в ушах крови. Его не отбросило назад, не повалило на землю — он просто споткнулся, и упал на колени. Попытался встать и не смог. Гладкая, как будто бы отполированная «трехлинейка» выпала из ослабевших пальцев и упала на чудом уцелевший в этой адовой мясорубке участок зеленой травы, на которую медленно стекала неправдоподобно яркая кровь.
Кстати, о крови… Павел наклонил голову, стараясь получше рассмотреть ранение. В последнее время он взял за правило запоминать. Каждую рану и контузию, каждое, даже самое небольшое повреждение тела. И каждую смерть, конечно же. Да, жизнь покидала его, и он знал об этом, но сейчас это почти не пугало. Страшно было в первый раз. И во второй — тоже. А когда ты умираешь несколько раз в день — застреленный, взорванный, пронзенный осколком или штык-ножом, раздавленный гусеницами, сожженный заживо, задохнувшийся в дыму, — это перестает пугать. Смерть становится привычкой.
Рана оказалась небольшой, по-своему даже аккуратной и стильной. Обожженные края маленькой дырочки на выцветшей гимнастерке стремительно набухали красным. В груди что-то перевернулось, и Павел закашлялся. Продырявленные легкие выплюнули наружу сгусток черной крови. Пуля осталась где-то внутри — он чувствовал, как ее расплющенный нос скребется о кость его лопатки. Ощущение было на редкость мерзким, словно железом по стеклу, и Павел поспешил покинуть тело. Симптомами смерти он «наелся» еще года полтора назад.
Тонкий сгусток невидимой материи выскользнул через широко распахнутые глаза умирающего, и тело сломанной куклой упало на многострадальную землю. В тот же миг, обширная панорама боя застыла. Красивыми смертоносными цветками раскрывались бутоны разрывающихся снарядов, в невозможных позах остановились люди — бегущие, стреляющие, кричащие, швыряющие гранаты. Оторванная метким выстрелом, висела в воздухе башня легкого танка со стилизованным крестом на броне. Свинцовыми мухами замерзли на лету пули, дула орудий окутались пушистым дымом пороховых газов.
То ли ангелом, то ли призраком паря над застывшим полем боя, Павел сделал то, что делал уже много раз — пристально всмотрелся в лицо убитого, гладкое и чистое, не смотря на пятна копоти. Молодое лицо. Только в уголках глаз тонкие кривые лапки морщинок. Только стальная седина поблескивает на висках, и среди жесткой щетки аккуратно подстриженных усов. Только в глазах, синих, точно в смерти они отразили само небо, проскальзывал ад, виденный когда-то этим человеком. Ад, который ему суждено было носить с собой всю оставшуюся жизнь.
Помотав головой Пашка ракетой взмыл вверх, и завис над перепаханным снарядами и гусеницами, щедро усыпанным телами и заваленным развороченными останками догорающей техники, полем. Не могло этого быть — не могла компьютерная программа передать то, что он видел в глазах своего прадеда, навсегда запечатленных на старой черно-белой фотокарточке с потрепанными краями. Или могла? Ведь передал же это, каким-то образом, безымянный фотограф, словивший тогда еще молодого Павла Петровича Волкова во время перекура? Быть может правы «Новые луддиты», кричащие, что Цифра убивает душу? Может и впрямь, старые пленочные фотоаппараты, громоздкие, неповоротливые и неудобные, умели делать то, что не под силу их лощенным, многофункциональным потомкам? Ведь когда Пашкина мать отдала фото на ретушь, каким-то мистическим образом, вместе с трещинами и потертостями пропал с карточки и этот неземной суровый блеск, идущий из синих глаз прадеда.
— Сохранение, — приказал Паша.
И картинка вокруг посерела, и затем резко свернулась в размытую воронку, куда, точно в слив в душевой, утекло раскуроченное поле, мертвые люди, горящая техника, срубленные снарядами деревья и, в довершении, все бесконечно синее небо, которое на поверку оказалось не таким уж и бесконечным.
— Выход! — выдавил он. В горле саднило, пить хотелось неимоверно.
— Время! — не голос, а хрип. Ничего удивительного — всплывшие перед глазами цифры показали, что он провел в Игре, без малого семь часов.
— Закрыть приложение, — прокаркал Пашка. Для него это был обязательный ритуал. Как-то раз он с родителями на две недели уехал на море. Игра еще только-только появилась в его жизни, и жизни миллионов людей по всему миру. Тогда он первый и последний раз не закрыл приложение, а поставил персонаж на автоматические действия. Вернувшись из отпуска он вошел в Игру… и тут же покинул ее. Павел вошел в своего персонажа, аккурат в тот момент, когда он, вместе с другими красноармейцами из своего подразделения, собирал павших на поле боя товарищей, чтобы на скорую руку похоронить их в братской могиле.
Даже точно зная, что Игра, несмотря на всю свою запредельную реалистичность, не способна передавать запахи, Паша почувствовал, как в ноздри ему врывается, ввинчиваясь в самый мозг, тяжелый, сладковатый запах человеческого мяса — разорванного, сожженного, выпотрошенного, и бог его весть каким еще образом лишенного жизни. Прокляв разработчиков игры, которые, с маниакальным упорством переносили в оцифрованный мир даже самые мелкие детали, он смотрел на толстых, отожравшихся ворон, которые, словно понимая, что с мертвых фрицев их никто сгонять не станет, монотонно выклевывали им мягкие глазные яблоки. После того случая не было еще дня, чтобы Павел не закрыл приложение. Максимум, что он мог себе позволить, это ускоренная прокрутка времени, от боя до боя. Рутина военной жизни казалась ему унылой и начисто лишенной героизма.
Путаясь в застежках, Паша выбрался из черного комбинезона, и стянул с головы тяжелый шлем. Немилосердно ломило виски, с глаза едва не сыпался песок, во рту по-прежнему была засуха. Спать хотелось даже больше чем пить, но до уроков оставалось всего полтора часа — на сон точно не хватит. Волков осторожно понюхал подмышку и скривился — а вот принять душ не помешает. Во время Игры он потел не сильно — комбинезон был снабжен интеллектуальным абсорбирующим материалом, который самостоятельно разбирался — где и когда нужно действовать. Но все же, всякий раз после посещения виртуальной реальности, от Пашки исходил странный, неприятный запах. На это счет у него была своя, не доказуемая теория. Ему казалось, что таким образом тело реагирует на многочисленные, пусть не реальные, но все же смерти.
Впрочем, сейчас у него были проблемы поважнее доказательства теорий. Времени до занятий оставалось все меньше и, стянув, наконец, комбинезон, Пашка босиком прошлепал в душевую. Надо было смыть с себя запах трупа. И позавтракать. И, в конце концов, попить.
— Замечательная презентация, Таня. Грамотно поданный материал, интересные факты… Немного подсократить объем, и будет пять. Предлагаю тебе доработать и завтра, во время перемены, подойти ко мне. Пока что — твердая четверка…
Таня Адамова очень серьезно кивнула, и, поколдовав с настройками своего медиа-браслета, в две секунды свернула презентацию. Растянутая за ее спиной панорама битвы за Берлин, знакомая Паше по Игре, эффектно скрутилась в свиток и с шуршащим звуком исчезла. Адамова прошла на свое место, по пути незаметно подмигнув Волкову.
Пашка ее прекрасно понимал — получить «твердую четверку» по истории, у Валентины Робертовны мог далеко не каждый. Да еще и без замечаний практически — есть чем гордиться!
— Адамова — четыре… пока что. Болугоцкий… не готов, двойка…
— Ну Лентинробертна-а-а-а! — заканючил Димка Болугоцкий. — Я же говорю — в нашем районе вчера авария была — весь день без энергии сидели!
— На выполнение задания было дано две недели, Дмитрий, — сухо отрезала учительница. — Надо было озаботиться раньше.
Валентина Робертовна проворно пробежала пальцами по клавишам старенького «эппловского» ноутбука. На установку единой сенсорной системы классных журналов в каждом кабинете, в школьном бюджете, как обычно, не было денег. Зато старых, громоздких, размером с книгу компьютеров, которые даже в карман положить нельзя, на складе было, хоть отбавляй.
— Болугоцкий — двойка… Болотнова… болеет… значит следующий по списку идет Волков!
— Волков!? — Валентина Робертовна демонстративно поправила изящные очки, стилизованные под конец двадцатого века. Зрение у нее было идеальное — спасибо лазерной хирургии, но стиль историчка ценила. — Готов?
Медленно встав, Павел вышел к кафедре и повернулся к аудитории лицом. Преподаватель смотрела на него со смесью удивления и недоверия.
— Ну на-до же! — растягивая слоги протянула Валентина Робертовна и изумленно покачала головой. — Волков, неужто подготовился!? Может у меня день рождения сегодня — а я и забыла? В честь чего такой подарок?
Упрек был справедливым. Последние три месяца Пашка совершенно забросил учебу, полностью уйдя в Игру. Когда мать пригрозила отобрать у него доступ, он, в ответ, пригрозил ей, что выбросится из окна. В этом случае его не смогла бы собрать даже продвинутая медицина конца двадцать первого века. Он бы, вероятно и в школу бы не ходил, но не хотел расстраивать мать еще больше, и потому, четыре раза в неделю он, будто на каторгу, приходил на восемь часов уроков.
В общем, слова Валентины Робертовны были по делу. И потому Паша молча нажал сенсор, выводя за своей спиной трехмерную картинку. Ощущение было такое, точно он открыл окошко в другой мир, пробил дыру в чужую реальность. Кусок аудитории вдруг провалился, а на его месте оказался бескрайний, со своим собственным горизонтом, светло-синий лоскут неба, по которому, бесшумно вращая нелепыми винтами, летели неуклюжие, похожие на перекормленных голубей, древние самолеты. Медиа-браслет работал на пределе мощности, и картинка слегка подергивалась, будто железные птицы иногда зависали во времени, а потом стремительно нагоняли его.
— Ну что ж, эффектно, — одобрила преподаватель. — И даже с временным промежутком не промахнулся — это действительно самолеты гитлеровских «Люфтваффе». Только не пойму, что за источник… Такие качественные съемки… Какой-то художественный фильм?
— Да это из Игры! — поспешил выслужиться Димка. — Кадры из начальной заставки! Пахен совсем на этой игрушке двинулся — все знают!
— Болугоцкий, когда мне понадобится узнать ваше мнение, я попрошу вас его высказать, — холодно одернула его Валентина Робертовна. — Павел, продолжайте… В смысле — начинайте! Как называется ваш доклад?
Шумно прочистив горло, Пашка украдкой вытер потеющие ладони о брюки.
— Без названия, — все еще сипло ответил он.
— Ладно, — примирительно склонила голову историчка, — без названия, так без названия.
Ощущая, как противно подрагивают пальцы, Волков подал команду, и усеянное черными оспинами самолетов небо сменилось картинкой более спокойной — окруженной стройными зелеными березами поляной. Мысленно подбадривая себя, он послал еще один импульс, и из глубины редкого леса вдруг выкатилась утоптанная тропка, по которой прямо в класс вышел высокий, широкоплечий мужчина, в форме солдата Красной армии — присыпанные пылью сапоги, застиранная до бесцветного состояния форма, выгоревшая на солнце пилотка. Через плечо — скрученная в скатку шинель и лямки вещмешка. В руках винтовка.
Виртуальный фантом встал рядом с Пашкой и устремил взгляд синих глаз куда-то сквозь стену аудитории. Класс молчал. Молчала и Валентина Робертовна. Набрав в грудь побольше воздуха, Волков тихонько выдохнул, и спокойным, почти не дрожащим голосом, сказал.
— Это мой прадедушка — Павел Волков.
— Ой, его прямо, как тебя зовут! — широко распахнув огромные глаза, пискнула со своего места красивая, но глупенькая Лидочка Верененко.
И услышав эти слова, Пашка вдруг понял, о чем будет говорить дальше. Двумя плавными движениями он вывел перед собой увеличенную копию фотоснимка, который лежал у него в бумажнике. Старая, потертая черно-белая карточка, для сохранности наклеенная на плотный картон, на котором красивым, каллиграфическим почерком было выведено — «Другу Пашке, от друга Мишки!». Ниже стояла витиеватая подпись и дата — восьмое июля, тысяча девятьсот сорок четвертый год. Но об этом из всех присутствующих на занятиях, знал только сам Пашка. Остальные видели лишь изображение молодого мужчины, чья точная трехмерная копия стояла сейчас рядом со своим реальным правнуком.
Мужчина на снимке сидел на отвале окопа, зажав между пальцами огромную самокрутку, и улыбался в густые усы. Пилотка была лихо заломлена на бок, а ворот гимнастерки расстегнут, но в остальном сходство было просто потрясающим. По залу прокатилась волна восхищенного шепота. Пашка дернул пересохшим горлом, и начал:
— Меня назвали в честь прадедушки, бойца Красной армии, Павла Петровича Волкова…
Речь была неподготовленной, спонтанной, но слова выходили из него легко — лились целыми потоками. Точно в душе прорвало тщательно выстроенную плотину, и все мысли, все умозаключения и выводы, которые он сделал за последние три месяца, выплеснулись наружу весенним паводком. Он рассказал, как познакомился с Игрой, и как полюбил этот мир, кропотливо воссозданный огромной командой лучших российских геймразработчиков. И о том, как играл ночами напролет, достигая запредельных вершин мастерства, проходя уровень за уровнем, испытав себя и в роли танкиста, и в роли летчика, побывав и в шкуре «штрафника», и в полковничьих погонах. Он рассказал даже о периоде жесткой аддикции, когда во время каникул, не имея доступа к Игре, испытывал довольно серьезные психологические «ломки».
Учительница и одноклассники слушали не перебивая, но без интереса. Кого в конце двадцать первого века удивишь виртуальной зависимостью? Целые клиники строят, людей лечат трудотерапией, специальными препаратами и даже частичным подавлением памяти, стирающим все моменты, связанные с объектом зависимости. Но когда Пашка перешел к главному, что-то изменилось. Историчка, слушающая его, положив голову на руку, задумчиво и, видимо, не осознанно, прикусила костяшку указательного пальца. В глазах мальчишек и девчонок зажглось любопытство. Павлу внимали с открытыми ртами, что было совсем уж из ряда вон!
Он рассказал, как его мать, женщина деловая и потому вечно занятая, однажды все-таки нашла минутку, чтобы посмотреть, как ее единственный сын проводит свободное время. В тот день, когда он вышел из Игры, она сидела возле его кресла, задумчиво глядя на огромный дисплей, на который была выведена картинка с мрачным и величественным зданием Рейхстага — Пашка как раз участвовал в обороне Берлина. Форма и вооружение немецких солдат ему нравились больше.
— Привет, — неуверенно улыбнулась мать. Глаза у нее были прошиты тончайшими нитями лопнувших капилляров, но тогда Паша списал это на переутомление от работы. Лишь спустя несколько дней, вспомнив этот эпизод, он понял — мама плакала.
— Что это? — она кивнула на растянутый почти в пол стены монитор, на котором застыли веселые, улыбающиеся люди. Финальная заставка — празднующие победу солдаты Красной армии. Немецкая сторона вновь потерпела поражение. Павел считал нечестными условия этого уровня, но разработчики настаивали на реалистичности, и потому победа немецкой стороны была практически невозможной. Был вариант менять ход Войны с самого первого уровня, но тогда вступать в Игру нужно было либо политиком, либо большим военным чином, а этого Паша не любил.
— Привет, — хмуро ответил он матери. — Это Игра… Я уже с пол года в нее играю, если что. Это по Второй Мировой войне…
— Я знаю… — мама задумчиво подперла подбородок рукой. — Твой прадедушка в ней участвовал…
И Пашка заинтересовался. Он ничего не знал о прадеде. Строго говоря — даже не стремился. Знал, что был, как звали, что воевал… Но то, что воевал его прадед в его Игре… в его Войне? Это было как-то дико и немыслимо. Все равно, что узнать, что твой папа был в свое время эльфийским королем в «Мирах Варкрафта», а потом переехал на пээмжэ в наш мир, потому что нашел более выгодную работу по продаже офисной мебели.
В тот вечер они с матерью рассматривали раритетный фотоальбом — бумажный! с фотокарточками! некоторые из которых даже были черно-белыми! Там-то и нашел Паша так поразивший его снимок — прадедушка Волков, на фоне недавно вырытого окопа. Молодой солдат со стариковскими глазами.
И после этого Павел пропал на три месяца. Эту фотографию он забрал из альбома, и теперь она стояла в рамке у него на столе. По ней мальчик воссоздавал своего прадедушку в виртуальном пространстве. Рост, вес, цвет волос и глаз, объем черепа и грудной клетки — все это он воспроизвел без особого труда. Что-то рассчитала специальная программа, а что-то он узнал на всемирном портале, посвященном Второй мировой — там оказалось на удивление много информации по миллионам миллионов людей, от рядовых, до генералов, от узников концлагерей, до руководителей стран. Гораздо сложнее было с физическими данными — реакция, выносливость, меткость, сила. Все то, что в играх не задумываясь выставляется автоматически, или же кропотливо расфасовывается в ручную — балл туда, балл сюда.
Тем не менее нашлись и такие программы, и когда через три месяца, Паша показал результат своей работы матери, она неожиданно разрыдалась, и убежала из комнаты. Она вернулась минут через десять, старательно делая вид, что ничего не произошло. Долго стояла перед экраном, прижав к себе сына, и гладя его по волосам шептала:
— Как похож, господи ты боже мой… Как похож…
Рассказал Пашка и о причине, что до сих пор удерживала его в воссозданной геймразработчиками реальности первой половины сороковых годов прошлого столетия. Неожиданно для самого себя, он решил… повторить дорогу своего прадеда. Зная в какой части служил предок, Волков без труда узнал и остальное — в каких боях участвовал, по каким дорогам передвигался, какие высоты занимал, и какие немецкие дивизии громил.
И неожиданно повторить этот путь оказалось невероятно сложно. Воспользовавшись опциями по созданию персонажа, Павел загрузил в Игру собранные им параметры и вошел в ее мир в теле собственного прадедушки. Он специально оставил исходные данные, сделав персонаж точно таким же, каким был его реальный прототип — без сверхметкости, без завышенных силовых показателей, без развития всевозможных умений. Обычным человеком.
После этого Игра стала запредельно сложной. Пашка погибал на самых простых этапах. Днями не мог пройти простейшие уровни. Заваливал самые легкие задания. И все же, с непонятно откуда взявшимся упрямством, он продолжал идти дорогой своего героического предка. Нет, прадедушка не получил высоких воинских званий, закончив войну простым лейтенантом. Не было у него и огромного количества наград — лишь медали, да всего один орден. Но, играя своим новым персонажем, Пашка постепенно начал проникаться к прадеду странным чувством — смесью глубокого уважения, и трепетного мальчишеского восхищения. Пришло понимание, что для каждого участника этого страшного театрального действа, под названием Вторая Мировая война, героизм был понятием повседневным, будничным. И от этого его восхищение только росло.
Не зная, как закончить, чтобы не скатится в глупую, пустую и ненужную патетику, Паша просто развел руками, дескать все.
— Все, — на всякий случай продублировал он голосом.
Аудитория молчала, завороженная его словами. Задумчивая Валентина Робертовна встрепенулась, и тронула тачпад ноутбука, разворачивая нужный файл.
— Очень… очень хороший доклад, Волков. Подход, конечно, не стандартный, но, безусловно, творческий.
Тон, которым говорила Валентина Робертовна мало чем изменился, но и этой малости было достаточно, чтобы Паша удивленно, исподлобья посмотрел на свою учительницу. Не за оценками он сюда вышел — нет. Просто за те месяцы, что он занимался реконструкцией личности своего прадеда, он внезапно для самого себя открыл, каким необычным человеком был этот, обычный, в сущности, солдат.
— Проделанная работа видна, — тут она скользнула взглядом по замершей стройной фигуре молодого прадедушки Волкова, — невооруженным глазом. Так что — пять. Твердая, заслуженная. Садись на место…
— Пять?! За Игру?! — возопил Болугоцкий. — Это не честно! А если я завтра доклад по «Легенде Магического Меча» сделаю — мне тоже пятерку поставите!?
— Если эта игра имеет непосредственное отношение к периоду Великой Отечественной Войны, — невозмутимо ответила учительница, — и если будет проделана работа, равносильная проделанной Волковым — да, поставлю. Однако, учитывая, что в названии фигурируют слова «меч» и «магия» — искренне сомневаюсь, что заданная тематика будет соблюдена. Разве что, вы раскроете нам неизвестные страницы исследований «Аненэрбэ»…
Она улыбнулась собственной шутке, непонятой классом. Поклацав клавиатурой древнего ноутбука, учительница внесла оценку в журнал и, будто продолжая прерванное чтение, забормотала…
— … Волков — пять… Следующий докладывает… Епифанцев! Епифанцев, как у нас обстоят дела с докладом?
Погрузившийся в собственные мысли Пашка едва услышал, как за его спиной Дима Болугоцкий раздраженно прошипел своему соседу по парте:
— Шизик долбанутый… Давайте я сейчас своего прадедушку в «Диабло-форева» некромантом срисую! Больной какой-то — в мертвецов играется… Война — вообще игрушка ни о чем…
Едва, но все же услышал.
Ярости не было. Только вдруг заломило висок, будто от перенапряжения, да картинка перед глазами дернулась, и тут же встала на место.
Спокойно поднявшись, Паша не спеша пересек расстояние в три парты, отделяющие его от Болугоцкого и, подойдя вплотную, резко, без замаха ударил того кулаком в переносицу. Если бы не скамья, слитая дизайнерами в единое целое с партой, Димка бы упал на спину, так же его просто отбросило на спинку. Залитое хлынувшей из носа кровью, и брызнувшими из глаз слезами, лицо дернулось назад, но Пашкин кулак достал его без особого труда. Прежде чем Валентина Робертовна за шиворот оттащила его от скулящего Димы, Волков успел ударить еще трижды, с наслаждением наблюдая, как расплываются подбитые глаза Болугоцкого.
Не сопротивляясь, он покорно шел туда, куда его тащила неожиданно сильная рука учительницы. Голос Валентины Робертовны долетал до него точно через какой-то плотный изоляционный материал, и будто бы запаздывал во времени.
— … к директору! Волков, это просто дикость какая-то! Ты же взрослый человек, ведь можно же любые разногласия решить словами! Неужели нужно было устраивать весь этот спектакль?
Пашка согласно кивал, однако в душе чувствовал небывалый подъем. Чувствовал, что поступил правильно.
Танк был похож на бронированного хищника с перебитой лапой. Он не мог гоняться за своими жертвами, однако все еще активно огрызался на пришедших его добить людей. Он и был хищником. Вернее — она. «Пантера» с разбитой гусеницей активно шевелила приплюснутой головой, выцеливая кого бы еще прихватить с собой на тот свет. Раскатисто рявкнула носатая башня, и широкое жерло послало в полет начиненную смертью болванку. Взрыв взметнул в воздух мешанину из людей и железа, в которую превратилась ползущая в полукилометре «самоходка». Злобно залаял пулемет, и подкошенными снопами упали двое солдат, подобравшихся почти вплотную. Несмотря на повреждения «Пантера» оставалась опасной и смертоносной, как и ее звериная тезка. Не имея возможности отойти вместе с отступающими частями, экипаж танка решил прикрыть своих товарищей, и теперь старался продать свою жизнь подороже. Выходило действительно дорого.
Пашку, за секунду до пулеметной очереди вжавшегося в землю лицом, пули миновали, и едва лишь закончился глухой кашель оружия, Волков подскочил и, пригнувшись, кинулся к врывшемуся в землю монстру. Благополучно добежав до «Пантеры», он вновь упал на землю, недалеко от перебитой гусеницы, и перевел дух. Что делать дальше, он решительно не представлял, просто поставил себе задачу — прорваться к танку. И вот теперь, прорвавшись, не имел четкого плана действий. С «трехлинейкой», да парой противопехотных «Ф-1», с танком не повоюешь.
Поколебавшись секунду, он решил действовать на удачу — уложить обе имеющиеся гранаты возле башни, в надежде, что взрыв заклинит двигающий механизм. Он перекинул винтовку за спину, достал гранату, одновременно резко выдергивая чеку. Но еще раньше он услышал, как со скрежетом распахивается башенный люк, и понял, что не успеет. Волков лишь поднял глаза, чтобы увидеть лицо того, кто отнимет у него жизнь — это впервые было так близко… так реально. Глядя в пепельно-серые глаза немецкого танкиста, он даже забыл, что все это — не по настоящему, что смерть здесь лишь имитируется. Два зрачка слились в один, черный и глубокий, увенчанный стальной мушкой — пустая глазница Мрачного Жнеца, стилизованная под автоматное дуло. Спасти Пашку могло только чудо.
И чудо произошло… Вместо сопровождаемого пламенем треска, раздался щелчок, на самой грани слышимости, который, однако же, Павел расслышал даже в грохоте боя. Черный глаз автомата вновь разделился на два, наполненных испугом и непониманием — немецкий танкист лихорадочно передергивал затвор заклинившего оружия. В то же мгновение Волков сделал то единственное, что еще мог сделать — швырнул гранату прямо в ошеломленного «фрица».
Растянувшееся резиной время дало Пашке возможность проследить всю траекторию движения. Он даже видел, как выкручивая в воздухе пируэты, отлетела в сторону сдерживающая рычаг скоба. Два чуда за день было, пожалуй, даже слишком, и все же другого объяснения не было. Ребристая, похожая на ананас, «Ф-1» угодила танкисту прямо в чумазый, выглядывающий из под сдвинутого на затылок шлема, лоб. Тот крякнул, от неожиданности выкрикнул что-то на своем родном языке, и повалился навзничь, высоко вскинув руки с зажатым в них автоматом. А крохотный снаряд, брошенный Волковым, отскочив от крепкого немецкого лба, упал прямо в распахнутый люк.
Даже зная, что он, в отличие от экипажа «Пантеры», защищен от осколков броней, Волков все равно упал на перепаханную гусеницами землю. В ноздри ударил влажный запах перемолотой травы, уши улавливали панические крики на немецком, несущиеся из люка. Точно почувствовав внутри себя смертоносного паразита, «Пантера» нервно крутанула башкой.
Внутри гулко бухнуло, и длинное тяжелое дуло остановилось, укоризненным пальцем зависнув прямо над распластавшимся бойцом. Откуда-то слева разнеслось ободренное «урр-рааа!», это соратники, напряженно следившие за Пашкиными действиями, ликовали его победе. У самого Пашки радости не было. Ему мучительно не хотелось вставать, чтобы не увидеть лежащую на горячей броне половину танкиста, ноги которого так и остались внутри машины. Не хотел снова почувствовать воображаемый запах смерти, идущий из, все еще распахнутого, люка. Поэтому он просто скомандовал «Сохранение и выход». А выйдя — весь вымотанный, дополз до кровати, и только-только успев снять комбинезон, провалился в блаженное забытье. Невероятно, но усталость была такая, как будто он и впрямь только что полз к танку, участвовал в коротком, но ожесточенном бою. К счастью, ему ничего не снилось. Пашка был очень рад этому, потому что в последнее время ему снилась исключительно Война, но сегодня ему больше хотелось мира. Мира и покоя.
Когда он проснулся, на улице уже было темно. «Проспал!» — мелькнуло в мозгу тревожно, и тут же отпустило. Само собой всплыло, что от занятий его отстранили и своего класса ему не видать еще две недели. Хорошо, хоть до отчисления не дошло — мама бы очень сильно расстроилась.
Он рывком поднялся с кровати. Комната распахнулась перед ним, и стоя почти в самом ее центре, Павел почувствовал, как по голой коже спины ползет неприятный холодок. На его любимом кресле, в его любимом костюме, сидел он сам, и на мгновение, Волков даже подумал что умер, и теперь наблюдает за своим телом со стороны.
Двойник шевельнулся, выронив из-под шлема длинную фиолетовую прядку. Облегчение было таким огромным и всеобъемлющим, что Павел чуть было не рухнул на пол. Пару раз глубоко вздохнув, он привел в норму бешено стучащее сердце. Подобрал с пола брюки, но передумал и оставил лежать там же. Чего Ева в нем не видела? Они уже год встречаются, и с самого первого дня спят вместе.
Они познакомились на лайв-конференции фанатов Игры. Тогда, среди толп разновозрастных геймеров, одетых в советские гимнастерки, мундиры, кители, увешанных бутафорными гранатами и пулеметными лентами, среди матросов и эсесовцев, люфтваффе и НКВД, он увидел скромную девочку, в костюме медсестры. Подошел, заговорил, познакомился — просто и естественно. Что может быть естественнее, чем два фаната, разговаривающие про объект своего обожания? Первое месяцы знакомства Пашка был почти что влюблен — ему казалось, что, наконец-то, он встретил человека, который видит в Войне нечто большее, чем игру. И даже большее, чем Игру.
Поначалу. А потом пришло понимание, что Евка — такая же, как и остальные. Она не стеснялась пользоваться читами и специальными программами, без труда меняла сторону, сегодня воюя за Советы, а завтра — за Великобританию. Могла даже сыграть в «Предателя» — что Волков не любил особенно. Тем не менее, он не расставался с ней. Привык. Да и, в конце концов, она понимала в Игре больше, чем остальные его знакомые.
Подойдя ближе к креслу, Паша поколдовал с настройками, и вывел перед собой тонкий, точно сотканный из воздуха экран. Ева и раньше могла без разрешения занять его консоль, но именно сегодня Паше это не понравилось особенно. Двумя касаниями выведя на экран картинку из шлема, Волков чертыхнулся — он сразу понял, что был прав.
На растянутом экране соткалось поле боя, по которому, на встрече накатывающемуся бронированному приливу немецких танков, волнорезом бежал его прадедушка. Ничего не понимая, но чувствуя, что все происходящее ему очень сильно не нравится, Паша легким пассом перевел положение наблюдающей камеры на вид сверху. В этот же самый момент танковая волна дала залп. Невероятно, но все — все! — они стреляли в одного единственного человека!
Человек этот вдруг взвился в воздух, крутанул головокружительное сальто, и с размаху опустился на броню ближайшей машины. Пятидесятисемититонное боевое чудовище застонало от удара, и просело, на полном ходу воткнувшись дулом в землю. Скрежет сминаемой брони на время заглушил лязг металлических траков. Лишь после этого в том месте, где только что стоял невероятный боец, рассвело фантастическое облако из огня, и дыма, и перемешанного земляного крошева. А прадедушка Волков уже гигантским прыжком перебрался на другой танк, ухватил его за дуло и… Паша даже протер глаза, чтобы убедится, не чудится ли ему? Усатый солдат в выцветшей гимнастерке только что оторвал башню тяжелому немецкому «Тигру»!
Вновь, как тогда, в классе, заныло сердце, и дернулась картинка перед глазами. Сам не понимая причин, Пашка пришел в ужас от увиденного. Молниеносно кинувшись к консоли управления, он лихорадочно принялся набирать код принудительного выхода из игры. Пароль, как назло, не подходил. В свое время Паша переменил его, чтобы мать не лишала его удовольствия Игры, и теперь сильно жалел об измененном стандартном «qwerty». Пальцы торопливо скользили по буквам виртуальной клавиатуры, а виртуальный прадедушка Волков, тем временем, в одиночку громил целую танковую армию!
Наконец импульс-браслет удовлетворенно подмигнул Паше добродушным зеленым глазом и резко отрубил Игру. Без сохранения. Сидящая в кресле Ева удивленно постучала по шлему и разочарованно протянула:
— Э-эээй!?
Стянув с головы ставшие непроницаемо черными очки, девушка покрутила головой, разминая затекшие позвонки, и увидела своего друга.
— О! Привет, зайчонок! Ты уже проснулся? — обрадовано защебетала она. — Не хотела тебя будить, ты у меня такой сладенький, когда дрыхнешь! Такой за-адумчивый!
— Что ты сделала? — тихим, и каким-то чужим голосом спросил Пашка, кивнув на шлем. Подружка сняла его и аккуратно пристроив на кресле, теперь выбиралась из комбинезона, смешно подпрыгивая на одной ноге.
— Манчкина, конечно! Мог бы, между прочим, и поздороваться! — Ева обиженно надула губки.
Ответ прозвучал совершенно естественно, точно она лепила этого самого манчкина из пластилина. Видя, что Пашка, поджав губы все еще смотрит на нее, девушка принялась объяснять:
— Это сейчас самая модная развлекуха в онлайне — село ты необразованное! Какой-то ботаник из Штатов написал программку, позволяющую все параметры на максимум выставлять. Уж не знаю, как он защиту обошел, но теперь пол сетки играют по типу «ты один против всех». Такие бойни — мамочки дорогие! Мы вчера с Блэк Лайтом, помнишь такого? Он обычно за эсэсовцев играет? Так мы вчера с ним в диверсантов играли — я в одиночку полк красноармейцев уничтожила, с одной лишь саперной лопаткой, между прочим!
Слушая ее беспечную болтовню — такую милую и одновременно такую чудовищную, Волкову вдруг захотелось рвануть ворот несуществующей футболки, которую он так и не надел после сна. Ему было тяжело дышать, в глазах темнело.
— …ты же в онлайн уже сто лет не выходил, вот и не в курсе…
Он хотел ответить, что онлайн его не было всего лишь дней пять, но вместо этого губы, скривившись, выплюнули:
— Пошла вон отсюда!
— Панька, ты чего? — Ева озадаченно захлопала огромными красивыми глазами. — Пань, ты не выспался что ли?
— Пошла вон! — заорал Волков, чувствуя, что еще немного, и он ударит эту красивую, но по-детски глупую, ничего не смыслящую девчонку.
— Да что с тобой!? — закричала Ева в ответ. — Что не так-то!?
Не отвечая, Павел беспокойно терзал настройки игры. Кажется ничего непоправимого не было, и все же, все же… Проверить не помешает. Недоверчиво следя за его манипуляциями, девушка покачала головой, и вдруг взорвалась фонтаном едкой, совсем не девичьей ругани.
— Псих ты ненормальный! — закончив материться яростно прокричала Ева. — Из-за какой-то Игры! Из-за какой-то гребанной Игры!
Круто развернувшись она порывисто выбежала из комнаты. Автоматическая дверь бесшумно отсекла ее от Пашиной комнаты, заодно отрезая и жалкие всхлипы, вперемешку с тихим:
— Урод! Мамочки мои, какой же урод! Ну и сука же ты, Волков!
— Это — не Игра! — зло крикнул ей вслед Павел, но закрывшаяся дверь, вновь сделала помещение звукоизолированным, и даже при всем желании Ева не смогла бы его услышать.
Чувствуя себя разбитым и постаревшим, Паша подошел к креслу, схватил валяющийся на нем комбинезон, и, привычными движениями, стал облачаться. Подключая сенсоры и закрепляя застежки, утягивая костюм по размерам и надевая на голову шлем, Волков торопился. Отчего-то ему казалось, что времени остается все меньше и меньше. Но какого времени, и меньше чего его остается, сформулировать он не мог.
— Это не игра… — беспокойными пальцами выводя перед глазами настройки, прошептал он уже спокойнее.
Однако перед тем, как войти в Игру, Волков, повинуясь какому-то внезапному импульсу, парой решительных движений удалил все сохраненные эпизоды, все развязки, которые когда-то, еще буквально вчера, так боялся потерять.
Он шагнул в мир Игры чистым, как белый лист, как новорожденный младенец. Он и был заново родившимся — что-то осознавшим, постигшим. Это понимание было чувством новым и удивительно захватывающим. Стоя на окраине сожженной дотла безымянной деревеньки, два Павла Волкова — правнук и прадед, готовились взять первую в своей новой жизни высоту.
Всего в паре сотен метров от него два взвода советских солдат, численностью едва переваливающие за пятьдесят человек, пытались выбить из укреплений два десятка немцев, мешающих продвижению колонны. Попеременно огрызались два ДОТа, будто две сварливые кумушки, переругивающиеся через забор. Изредка, длинно, по хулигански свистел восмидесятидвухмиллиметровый миномет, посылающий в сторону окопавшихся очередную начиненную осколками шестиперую мину. С обеих сторон тявкали винтовки и редкие автоматные очереди. Из небольшой березовой рощи вяло отхаркивал пули надежный Шпагинский ПП.
Все это Пашка уже видел, когда впервые вошел в Игру, имея лицо и тело своего прадедушки. Все было точно так же. И в то же время — совершенно иначе. Неуверенной походкой лунатика шагая к месту сражения, Волков заворожено рассматривал свои руки, ощущая, действительно ощущая, что их гладит теплый летний ветер. Пораженный он остановился и всеми легкими втянул в себя пахнущий гарью и порохом воздух.
Пахнущий. Его ноздри действительно уловили запах.
Он не знал, в какой момент все переменилось. Успел лишь почувствовать сильную боль в сердце, и понял, что это не комбинезон, имитирующий смерть. В ушах зашумело, в который раз дернулась исказившаяся картинка, и вновь встала на место — удивительно плавная и резкая. Непривычно живая.
И Волков шагнул под пули — не особо таясь, но и не бравируя своей неуязвимостью, — зная, что они не могут причинить ему вреда. Ведь ему предстоит пройти огонь и воду, ранения и контузии, Будапешт и Берлин. Ему предстоит отстраивать разрушенную страну, возводя на ее руинах прекрасный новый мир. Мир, в котором через век с небольшим, родится хороший мальчишка, которого назовут его именем.
Волков рассеянно улыбнулся, недоверчиво хмыкнув в аккуратно подстриженные усы, в которых, несмотря на молодость, уже начала пробиваться ранняя седина. Помотав головой, Павел очистил голову от посторонних мыслей, — будет еще время об этом подумать, — поудобнее перехватил «лимонку» и, быстро, где короткими перебежками, где ползком, а где и перекатами, двинулся к ближайшему ДОТу, подавляющего огнем все попытки атаки красноармейцев. Волков твердо знал, что сегодня они возьмут эту высоту. Через десять — пятнадцать минут он удачно забросит гранату прямо в бойницу немецкого укрепления. А еще через полчаса его сослуживцы окончательно сомнут сопротивление фашистов, и выбьют их с огневой позиции.
Надо только подобраться поближе.
Ребристый корпус гранаты приятно оттягивал ладонь. Перебегая от укрытия к укрытию, используя даже самые маленькие кочки, Павел не торопился и действовал очень осмотрительно. Сохраниться можно лишь в Игре — это он помнил предельно ясно. Что сохраниться в Жизни, ему требовалось сохранить эту самую Жизнь. Память потомков — штука недолговечная. Это Пашка тоже запомнил. Именно поэтому он осторожничал, желая дойти до самого конца. Чтобы вернуться в будущее, и рассказать о том, что видел, что понял.
Чтобы они…
— Мы, — поправился Пашка… — чтобы мы…
Чтобы мы, наконец-то, запомнили. Чтобы Жили, а не играли в жизнь.
Вжавшись в измученную землю, он резво пополз к укреплениям. Через минуту гулко грохнуло, и один из говорливых ДОТов потрясенно замолчал. И тут же, точно по неслышимой команде, со всех сторон поля боя донеслось победоносное, ликующее…
— Ураааааааа!