Евгений Водолазкин «Лавр»

Вероятно озвучу непопулярное мнение, но никакой внятной истории Водолазкин рассказать не смог. Изобразил вместо жития сложносочиненный кунштюк про цикличность жизни и внеременность, средневековую жизнь и немного про святость. При этом центральное место религии в мировосприятии людей средневековья он отразил прекрасно.

Слишком быстро книга перестала быть книгой о Человеке. Собственно, уже после первой части. Первая часть книги аутентичная и до боли живая, пусть и неприлично предсказуемая. Вторая часть становится полегче, с юморком, в ней Водолазкин уже начинает выкидывать стилистические коленца, но еще не оставляет попытки раскрыть человеческие черты Арсения и какой-никакой сторилайн. Дальнейшее представляет собой нагромождение каких-то бестолковых и ненужных историй. Тема паломничества фактически заявлена и не раскрыта. Назначение главы абсолютно неясно. Арсений все больше становится статистом, механически передвигающимся от точки к точке и лечащим людей, повторяемость начинает набивать оскомину. Понятно, что иночество предполагает определенную отрешенность, но, такое чувство, что автор банально увлекся стилистическими нюансами полностью забив на первоначальную идею жизнеописания святого человека. Остались только шутейки из современности и летающие над водой святые-телепаты. Спасибо хоть, что без лазеров из глаз.

«Лавр» – это история средневекового русского человека, работавшего врачом и ставшего святым. Автор показывает его в четырех периодах жизни: мифопоэтическое детство, юродивая молодость, паломничество к святым местам и отшельничество.

Пока я читал первую часть, у меня было подозрение, что Евгений Германович воспроизводит лубок, поскольку там и простецкий стиль, и сказочные мотивы, и скабрезности, и внезапные вкрапления как на древнерусском, так и на современном просторечии (путаница штилей). Однако во второй части, где герой из-за пережитой трагедии стал юродивым и много лет творил чудеса, выяснилось, что у каждой части свой жанр: за лубком следует житие юродивого, затем жанр путешествия, затем житие отшельника.

В университете я очень любил и историческую грамматику, и древнерусскую литературу, поэтому получил очень много удовольствия от того, как точно и естественно Водолазкин пишет историю средневековыми жанрами и средневековым русским языком. При этом текст идеально доступный для любого читателя за счет простоты и ясности стиля. Вставки на древнерусском редкие и понятные, а в остальном текст написан короткими предложениями с яркими фразами.

Еще в нем есть совершенно хулиганские вставки канцелярита и выражений XXI века, которые точно являются не багом, а фичей: по мастерству работы с текстом видно, что автор при желании мог бы весь роман написать языком XV века, но ему требовалось не щегольнуть, а рассказать вечную историю. Для ее передачи и необходима стилевая окрошка: слова из разных времен, соединяясь, говорят о вневременном.

История же в романе, не побоюсь этого слова, восхитительная (мне больше всего по душе пришлась часть о юродстве и чудесах). По сути, она о том, как тяжело быть супергероем, если же говорить по-средневековому – спасителем. Спасителей мало, попавших в беду много, и сил одного сколько угодно талантливого врача или чудотворящего святого на них не хватит. Подчас сил не хватает даже на самых близких.

Однако ответственности спасителя это не уменьшает, как и его боли из-за того, что всех спасти не получится, а отказаться от призвания супергерой не может. Обретение силы, осознание ее границ, смирение, прозрение, любовь и ненависть спасенных – Водолазкин показывает весь путь спасителя до самой смерти.

Я весьма удивлен, что эта от начала до конца православная книга снискала всеобщую любовь, поскольку в литературном бомонде у нас все-таки принято быть атеистами и критиковать чужую религиозность. В «Лавре» показан прекрасный мир, где христианство реально, где есть и чудеса, и святые, где истинная вера с горчичное зерно действительно позволяет рушить горы в моря. Я бы такие книги читал и читал, они напоминают мне о том, как прекрасно верить в Бога. Обязательно буду перечитывать, и всем советую.

Роман мне очень понравился, прямо стилистическая находка.

Следует понимать, что книга написана в жанре «жития», поэтому он имеет свои фишки, многие из которых некоторые читатели приняли за безвкусицу или грубые ошибки. Конечно, это не церковное житие, а скорее попытка переосмыслить это явление, которое занимало большое место в русской литературе. Жанр жития здесь перемешивается с народными легендами о святых и церковными апокрифами.

Стоит понимать, что жития святых зачастую писали люди, удалённые от самих святых, как в пространстве, так и во времени. Отсюда росли ноги у разных ошибок, которые иронически обыгрывает автор, вставляя в текст разные анахронизмы. То же касается современной речи и предсказаний юродивых — автор обыгрывает фольклорные истории о святых, сочинители которых переносили реальность современную (допустим, 18 века) на события глубокой древности. На мой взгляд то, что многие сочли за нарушение стиля и безвкусицу, на мой взгляд, напротив, очень умелая литературная игра.

То же можно сказать и относительно общего сюжета. То, что многие принимают за предсказуемость и пошлость, на мой взгляд, такой же намеренный ход автора, который подражает чёткой и предсказуемой структуре жития.

Кроме этого мне очень понравились некоторые вставки из предсказаний, особенно про сотрудницу универмага.

Хорошая книга.

Какая ж это навязчивая православная чушь. Как будто при рождении тебе на спину взваливают непосильный крест, тяни, мол, не вякай, а в конце — гиена огненная. Ни радости, ни просвета. Всюду гной, бубоны и коровьи лепешки. Если Веру не утратишь, откроются врата Господни, а так — нет. Странная концепция. Ну, это удел теологов.

Теперь к товарищу Водолазкину. Отсутствие глубины в мыслях, как, собственно, и мыслей. Побольше грязи, поменьше солнца. У него и герои, вроде бы, все святые, но какие-то заморыши согбенные, будто черви пресмыкающиеся. Видимо так изливается любовь к Господу. В целом, идея была неплоха, только автор не писатель совсем, он дровосек. Сварганил утлое суденышко под присмотром идейных наставников и решил укатить в закат, да тяжесть греха пролетарского утащила на дно.

Суммируя предыдущие отзывы: Замечательная (превосходная, эпичная, великая) книга... Но меня напрягает... Далее идёт коротенькое перечисление того, что данному читателю резануло слух — анахронизмы, язык героев «древней Руси», религиозность, не религиозность, ну и ещё куча всего. Автор, то что называется, нарывается. Нарывается специально, со знанием дела. Чтобы только ленивый его не упрекнул. Зачем нужна такая провокационность и сознательная неаккуратность изложения? Чтобы приковать внимание к тексту? Дабы читатели соревновались в ловли блох — кто больше поймает? Не знаю, мне, пожалуй, это только мешало.

Но при этом роман захватывает, читается на одном дыхании..

P.S. Моя «блоха» — ну не водятся бактрианы в Палестине...

Имел завышенные ожидания насчет этого романа из-за его громкой репутации едва ли не лучшего произведения современной русской прозы. Причем что-то располагало меня к мысли о том, что это очень «языковая» литература, чуть ли не новый Саша Соколов.

В ожиданиях ошибся. Написано довольно просто, в основе своей это легкий жанр.

Разумеется, меня вовсе не смущает то, по поводу чего многие недоумевают, то есть анахронизмы (пресловутые пластиковые бутылки и современные словечки в речи людей конца 15 века). Смысл этого приема абсолютно – и я бы сказал слишком – понятен. Он не в том, что роман на самом деле – о современности, слегка замаскированной под Средневековье (как кто-то пишет). Скорее наоборот: автор хочет сказать, что Средневековье – не такое далекое, как может показаться; что люди чувствовали и переживали то же самое, просто выражали это иначе. Вот Водолазкин постоянно и сталкивает это «далекое» и «близкое» на уровне языка. Прием этот проговаривается и на тематическом уровне (в рассуждениях о несуществовании времени). Так что тут как раз есть определенная последовательность, единство формы и содержания. Но проблема в том, что замысел слишком очевиден. Как я уже говорил по другому поводу, в большой литературе всегда есть некоторая самодостаточность: будто она существует не для кого-то, не в расчете на чье-то восприятие, а сама по себе. Это не императив, а просто констатация.

И еще: почему-то «современный язык», которым В. оживляет дела давно минувших дней, неизменно отдает какой-то казенщиной. Несколько цитат навскидку: «Арсений понимал, что новое положение Устины делало ее еще более зависимой от него»; «Уединенное существование с Арсением было, безусловно, ее счастьем»; «Обстоятельства складываются так, что в ближайшее время моя жизнь прекратится»; «Мы фактически лишились дорог, которых в настоящем значении этого слова не было и раньше»; «Ввиду возможного конца света нового мора жители Пскова уже не ожидали»; «Многие жители Белозерского края не обращались потому, что ввиду возможного конца света не усматривали в том острой необходимости»; «…жизнь его ввиду возможного конца света предполагалась короткая и безрадостная».

Удивительно, что кому-то автор этих строк кажется блестящим стилистом. Мне же вспомнился знаменитый рассказ Чуковского про то, как после революции в изд-во «Всемирная литература» пришел бывший сенатор, знавший 10 языков, который предлагал свои услуги в качестве переводчика и представил перевод романтической сказки, где была такая фраза: «За неимением красной розы жизнь моя будет разбита». Горький (редактор) указал ему на стилистическую ошибку. Старик согласился, ушел, после чего принес переработанный вариант: «Ввиду отсутствия красной розы жизнь моя будет разбита». Боюсь, «стилизм» Водолазкина не так уж далек от стилевых находок этого горе-переводчика (которому я, к слову, сочувствую от всей души).

Конечно, в ходе чтения, когда я забыл о больших надеждах, мое впечатление несколько выровнялось.

Как мне представляется, автор взял за образец житийную литературу (в которой он наверняка специалист). «Лавр» – это осовремененный и беллетризованный агиографический рассказ с абсолютно положительным, без страха и упрека, героем и абсолютной однозначностью всех коллизий. В романе нет сколько-нибудь неоднозначных персонажей. Отрицательных тоже нет. Есть злодеи. Причем все они начинают каяться через пару страниц после совершения злодейства (за исключением предводителя мамлюков – совсем уж опереточного типа, неисправимого и опасного -- хотя как знать, может и он кается где-то в закадровом пространстве). Герои существуют в простом как пять копеек и каком-то благостном мире. Заметным диссонансом в этой благостности звучит финальная часть, которая мне и понравилась больше всего. Но общей агиографической манере она не противоречит.

Возникает вопрос: что же побуждает читателей и критиков оценивать этот в целом неплохой, но явно не шедевральный, не самый мастерский и не свободный от стереотипов массовой культуры (ведь он в значительной степени он состоит из клише -- не только языковых, но и сюжетных: мудрый дедушка-травник; преданный волк; вечная любовь; юродивый, читающий мысли; злодейский злодей; (не)благодарный люд) роман настолько высоко? У меня есть лишь один ответ: причина в пронизывающей его «духовности», которая однозначно ассоциируется с высоким культурным регистром. Герой-подвижник, верный первой и единственной любви и отринувший все земные блага во имя служения человечеству, – судя по всему, этим роман и загипнотизировал современную аудиторию, в том числе и «профессиональную».

Есть книги, которые называют современной классикой. Этим определением часто спекулируют, но судя по отзывам профессионалов и любителей — Евгений Водолазкин действительно смог создать нечто такое.

Перед нами такой роман и житие святых одновременно. Конечно, нельзя это называть серьёзно житием, но судя по словам экспертов — оно действительно написано в весьма похожей стилистике.

Мальчик Арсений родился в 15 веке, его дед Христофор был знахарем и начал делиться с внуком своими секретами.

Мальчик переживёт много смертей, в том числе и своей любимой, что указано в аннотации, потому спойлером не считается. Любопытно описание жизни Арсения ребёнка и затем юноши Арсения. Такой формат повествования мне, не читавшему религиозной литературы — напоминает  сказку или былину, правда для взрослых. Это вообще очень взрослая книга, может даже слишком — возможно в 30 с небольшим её рановато читать, но так уж вышло, что я взялся за неё сейчас.

История смерти его возлюбленной написана очень сильно! Меня давно так не пробирало, будто сидишь там с Арсением и не веришь в смерть Устины. И не хочешь принимать её и ждёшь чуда вместе с ним. Но не приходит чудо — приходит отчаяние. Страшная безысходность и тоска...

Но герой решает эту боль превратить в энергию и направить на выполнение своего врачебного долга. И в долге этом он проявляет воистину бесконечное рвение! И скольких людей он спасёт от чумы!

И как естественно выглядит атмосфера в книге — ты прямо видишь эти деревни, этих больных, слышишь этот язык. Это всё невероятно захватывающе! При этом психологическая сторона романа — не менее сильная — переживания Арсения, его разговоры с воображаемой погибшей невестой, всё это очень трогает душу.

Хотя иногда слова, вроде «нужна консультация»  или «твою дивизию» из уст персонажей как-то нарушают гармонию аутентичного образа позднего средневековья. Зачем автор вставил их? Быть может, чтоб мы споткнулись о текст и о чём-то призадумались, а быть может шутки ради. Ещё там есть пластиковые бутылки, но я почему-то их пропустил, читая этот текст... видимо меня слишком тронула история Арсения и Устины, ведь бутылки всплывают именно там.

Отдельно стоит отметить историю поездки в Иерусалим. Путешествие по Средневековой Руси и Европе — очень колоритно! А уж какие спутники достаются Арсению. Забавно, как один священник отметает одну антинаучную  теорию про антиподов, живущих на другой стороне Земли из-за другой антинаучной теории — о плоской Земле, в которую он чуть ли не свято верит.

Товарищ из Италии, способный видеть будущее, заглядывающий даже в 20й век — почему-то напомнил Assassin Creed со всеми этими связями настоящего и прошлого... возможно субъективно, но вот так.

Последняя часть книги становится какой-то медленной и умиротворённой что ли, как и сам Лавр, завершающий свою жизнь под таким именем.

Простите, если чьи-то религиозные чувства сейчас пострадают, но мне кажется — что парень ударился в веру из-за того, что не мог закрыть гештальт, не мог пройти все стадии горя. Ему бы психолога хорошего... может и жил бы себе дальше, но... куда уж мне со своими интерпретации к великому...

То, что книга станет великой — у меня нет сомнений. Это не совсем моя литература и я не могу поставить ей высшую оценку, но я не удивлюсь, если через 100 лет её будут читать в школах — если ещё останется такое понятие, как обязательная к прочтению литература.

И из-за этого — писать на неё рецензию так сложно. Почти так же сложно, как на уже признанную классику веков прошлых.

Дабы не посрамиться перед людьми высоколобыми, кои в большом количестве высказывали свои мнения, делали анализ и писали об этой книге — решил ознакомиться с различными работами по ней.

Что удивительно, но многие встретили её нелестно — кто-то даже нашёл фразу, якобы украденную и Экзюпери про то, что мы в ответе за тех, кого приручили.

Хотя, в ней множество вполне себе тонких отсылок и заимствований, вполне себе не сплагиаченных, а просто почерпнутых из бездонного колодца мировой культуры. Там и Умберто Эко, да, тот самый с библиотекой, про которого писал Нассим Талеб. И Герман Гессе и даже Гарсия Маркес... Наконец, фильм Тарковского Андрей Рублёв... Всё то, с чем я к сожалению пока не успел познакомиться и отсылок не понял...

А вообще, как сказал Армен Захарян с канала Армен и Фёдор — это роман о времени, которое не властно над любовью, о смерти, которой нет... и это звучит очень красиво, я даже поверил...

Но потом встал, попил водички, подумал и решил — ведь это моя рецензия и пусть это и вправду великая книга, но ни о смерти, которой нет и любви, которая побеждает время. Это великая трагедия человека, не способного и не пожелавшего принять обстоятельства, но трансформировавшего эту боль и грусть не в обиду и злость, а в силу. Он, как врачи без границ, что бескорыстно помогают бедным людям в странах третьего мира — отдал всего себя другим и этим закрыл дыру в своём сердце. И даже в конце, он не мог принять и отпустить, хотя и казался умиротворённым и спокойным.

Так и ушёл — святым, в глазах других, но не обретшим истинного счастья после смерти Устины.

И тут подмывает сказать людям, которые тоже отдают себя долгу, забыв о себе и положив всё во спасение других — остановитесь хоть на немного, отдышитесь. Посмотрите вокруг. Кроме спасения других в жизни есть ещё что-то. Но кто я такой, чтоб указывать им, как жить? 

Великие книги от хороших отличает то, что они останутся в веках. А ещё они в наших сердцах. И как бы я не относился к этой книге — она тоже там останется.

Никак не мог понять, что смущает меня в данном опусе. Потом понял — это эпигонство по отношению к «Имени розы» Умберто Эко. По сути в данном творении нет ощущения живого огня. Алексею Николаевичу Толстому в своем романе удалось передать эпоху и образы Петра Первого. Пушкин и Мусоргский гениально воссоздали Бориса Годунова. В «Лавре» нет живого начала.

Необыкновенная книга, сопоставимая в моем понимании со встречами с психотерапевтом , когда не торопясь, бережно снова переживаешь детство с его светлыми радостями, а на этом светлом фоне мягче становятся потери родных, любимых. Смиреннее принимаешь жестокость мира и свою жестокость к миру. Не ищешь вины, но ищешь прощения. И вместе с книгой обретаешь что-то светлое, большое и тёплое. Может кто-то скажет Бога. Но, наверное, правильнее сказать — спокойствие.

То, что человеку дается по силе его, и есть наилучшее. А что сверх силы, то, любовь моя, не полезно.

Это великая книга. Я не говорю «интересная» или «занятная», или даже «полезная», ибо много ли пользы в очередной раз убедиться: свет жестокосерд, а люди грешны и хотят такими оставаться, пусть только кто-то сторонний возьмет на себя груз их грехов. Великая, потому что значимость успеха, выражаемого внешней атрибутикой: должность, размер годового бонуса, стоимость авто — перемалывает мукой и развеивает по ветру. «Для тех, кто прочитал и проникся, — возразят, — И множественно плакал над вымыслом: в троллейбусе или поджаривая свинину в винном соусе; дабы, описав подробно процесс слезоточения, поместиться на топовую позицию сайта книголюбов и собрать много лайков».

Что с того, главное — плакал. Ты вот не плакала, хотя душа саднила, случалось. А случалось поднималась со дна ее муть недовольства: ну что он все талдычит про этого Арсения, ну был врач, ну не сумел сберечь любимой женщины и ребенка. так и никто бы на его месте не сумел. Ну позволил умереть без покаяния и чувствовал за собой вину (хотя ни Божий суд, ни человеческий, вины его в произошедшем не усмотрел бы). Но тут ведь какою мерою меряете, такою же вам и отмеряется, а врач Устин, бывший прежде Арсением, мерил себе самой высокой. «И оттого нет дела, что свет жестокосерд»

Отчего не остаться было в Белозерье со спасенной твоим радением благочестивой Ксенией и сыном ее, сколь много пользы мог бы принести страждущим, осененный княжьим благоволением? А мальчик стал бы твоим учеником, как ты в свое время учился у Христофора. Что же ты, Арсение, прозвищем Рукинец, не позаботился о руках, в кои передашь великий дар врачевания? Сказано, что зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике и светит она всем в доме, зачем свою свечу волок по трущобам и медвежьим углам?

Помнишь, во время паломничества в Иерусалим, ты взял исповедь стражника Власия и понес ее ко Престолу Господню? Отчего того же не сделал для для любимой Устины? Потому что у всего сущего есть причина, а есть повод. И великая любовь с великим покаянием были для тебя, боюсь, лишь поводом, а причиною то, что именно такой вид служения уготован был тебе от веку: через смрад и гной, убожество и нищету; в тех условиях, где дар твой не мог раскрыться и расцвести полной мерой — не цветут розы в скудельнице.

картинка majj-s

В чем же величие книги? В том, что Мир после нее не будет уже прежним. Неважно при том, сколько прочитавших плакали, а у скольких только душа саднила, да припомнились перед сном грехи, которые и за грехи не считали. Неважно сколько действительно прочли, а сколько лишь похваляются (а таких большинство, вот уж не постичь мне причин, по которым люди стремятся слыть читающими, в действительности таковыми не будучи). Неважно даже, что количество просто слышавших о романе по отношению к общему количеству русскоговорящего народонаселения исчезающе мало. По-настоящему сильные артефакты делают свою работу ежедневного незаметного держания мира независимо от того, верит в них мир или нет, знает о них или не знает.

Ибо Бог держит мир в руце своей, не заботясь о том, верит ли мир в него. А книга делает Божью работу.

Волшебная книга. Если сравнивать с чем-то, то ближе всего, наверное, «Сиддхартха» Гессе, более на ум ничего не идет. Мое личное мнение – читать эту книгу следует более сердцем, нежели умом. Иначе можно погрязнуть в интеллектуальной эквилибристике. А это сильно вредит восприятию. И еще хочется добавить банальность типа того, что до книги этой надо дорасти. И дело не в количестве прожитых лет читателя, а в чем-то другом, что очень трудно выразить словами. Говоря попросту, «сердечную мышцу» надо развивать. Тогда, быть может, удастся узреть за текстом суть. А она, эта «суть», многомерна, необъятна и, по большей части, иррациональна.

Прошу прощения за менторский тон, надеюсь, никого не задел.

Житие ни одного святого я до этого еще не читал. Поэтому решил восполнить пробел. А тот факт, что святой, являющийся главным героем книги, не реальный, а вымышленный, особой роли как раз не играет. Очевидно, что истинно святых среди реальных людей нет и никогда не было. Но понятие святого в культуре есть. Поэтому автор любого реального жития будет изменять некий реально существующий прототип так, чтобы герой соответствовал нужному понятию. В этом смысле житие вымышленного святого лучше в том смысле, что оно более честное.

Язык изложения получился воистину странным. Архаичный язык, которым порой изъясняются персонажи, при чтении доставляет чисто технические неудобства: часто требуется перечитывать реплики персонажей по нескольку раз, чтобы элементарно догадаться о смысле сказанного. К счастью, автор не злоупотребляет архаизмами. Это с одной стороны. А c другой стороны кое-где герои изъясняются вполне современным образом, используя современную лексику. Другие комментаторы книги видят в этом веяние постмодерна. А может просто еще один прием, при помощи которого автор доводит до читателя многократно встречающуюся в книге мысль об относительности времени? Все может быть. Рассказчик — явно наш современник, который захотел «изложить житие святого в современной терминологии». И надо сказать, что у него вполне получилось рассказать Историю, которая вне времени. Как говорит про такое сам главный герой: «Тут выяснилось, что события не всегда протекают во времени, сказал Арсений Устине. Порой они протекают сами по себе. Вынутые из времени».

Книга читается именно как исторический роман, несмотря на ремарку автора, который определил его как «неисторический роман». Почему так? Автор хотел подчеркнуть, что главным действующим лицом является не эпоха, а все-таки конкретный человек? А нравственные качества в цене в любую эпоху? Возможно так и есть.

А вообще жизнь в средневековье, которую автор изображает на страницах книги, выглядит очень похоже на жизнь в средневековье. Массовая детская смертность; эпидемии неизвестных болезней, выкашивающие деревни; разбойники на дорогах; испытание водой, как детектор нечистой силы; испытание огнем, как основной уголовно-процессуальный метод; паломничество в дальний монастырь, как основной вид туризма; разбой на дорогах, в котором не бывает ограблений без убийств; юродивые, как основная достопримечательность в населенных пунктах и еще много чего. Средневекового колорита в тексте навалом. Но, очевидно, что главная особенность текста — это главный герой.

Главный герой, как и все окружающие, — человек верующий. Но не фанатик. Просто будучи в современных терминах человеком интеллигентным, который не должен в прямом смысле пахать с утра до ночи, он имеет больше времени и возможностей думать о вечном. Ну, а с мыслями о вечном в средневековье особого разнообразия не было. Все они крутились вокруг Бога и его церкви. Про главного героя вообще можно написать много хорошего и интересного. Уже одно то, что жизнь свою он проживает так, как хотела бы ее прожить его покойная возлюбленная, делает ему честь. Но мне кажется, что поведение этого человека исчерпывающе описывается одной цитатой: «Ангелы не устают, ответил Ангел, потому что они не экономят сил. Если ты не будешь думать о конечности своих сил, ты тоже не будешь уставать».

P.S.

Раз уж сам автор считает уместным рассказывать в тексте книги анекдоты, то почему бы и читателю не набраться здорового цинизма? Дело в том, что серьезную книгу про житие святого вполне можно читать как производственный роман (или как минимум ретроспективно рассматривать как производственный роман). Такую себе инструкцию по поводу того, как стать святым. Что же должен делать человек, чтобы добиться святости? Во-первых, быть праведником (checked). Во-вторых, иметь личную трагедию, которая повлияет на всю жизнь праведника (checked). В-третьих, успешно поработать на различных праведных должностях (целитель, юродивый, чудотворец so on) (checked). В-четвертых, путешествовать по святым местам, превозмогая тяготы такого путешествия (checked). В-пятых, приобщится к монастырю и его жизни (checked). В-шестых, стать затворником на склоне лет (checked). И наконец — принять мученическую смерть.

По ходу текста чувствуется довольно сильное изменение стиля — причем не качественно, а, скорее, количественное: первая и последняя трети — более сдержанные, в «русском духе», что называется, посконно-домотканые. Нечастые вкрапления более «фривольных» фразочек из нашей с вами современности выглядят не то чтобы чужеродно, но можно было и вовсе без них обойтись — их как-то недостаточно, чтобы создать «облегченный», слегка комический эффект, который достигается ровно таким же смешением стилей, но в более гармоничных пропорциях, в середине романа (Псков и паломничество в Иерусалим). А вот набранную автором «высоту» они мгновенно снижают, и в итоге не совсем ясно, чего же автор хотел достичь на самом деле (к примеру, когда тихий древнерусский отшельник ни с того ни с сего начинает разговаривать цитатками из «Маленького принца», сидишь и думаешь: и зачем ты это сделал?). В средней части, повторюсь, все это древнерусское более гармонично сочетается с другими ингредиентами — возрожденческо-итальянским и скептически-современным, создавая ощущение приближения к современному читателю, убирая лишнюю пафосность и, простите, занудство. Текст становится каким-то легким и домашним, что ли, и читать его приятно. Особенно хорош юродивый Фома. Если бы автор выдержал весь текст в этой стилистике — на мой вкус он был бы куда лучше, но, увы, не вышло бы тогда сделать его таким слепо-трагическим, со всем этим пафосом вечной расплаты за погибшую женщину, просто потому, что стилистика слишком уж жизнеутвердающа по сути своей. Мне она по эмоциональному впечатлению напомнила больше всего «Современный патерик» Кучерской; понятно, что технические возможности Водолазкина гораздо больше, в силу профессиональных причин, прежде всего, но дело не в них, а в том отношении к предмету, которое сквозит в обоих текстах: уважительное, но при этом слегка насмешливое. Так можно относиться к своим очень уважаемым, но близким родственникам.

Увы, арка начала и конца, которая замыкается логически (вначале книги у героя погибает при родах женщина и ребенок, в конце он спасает посторонюю беременную женщину и помогает ей благополучно разрешиться), кажется слишком банальной и пафосной по сравнению со стилистикой и вообще всей «интеллектуальной» стороной текста. Это слишком exploitation и слишком прямолинейно, особенно в сравнении с другими тонкими моментами текста. Убрать эти два эпизода и оставить героя просто прожить свою замечательную жизнь, без скрытых трагедий и скелетов в шкафу — было бы куда гармоничнее. Правда, возможно, произвело бы меньше впечатления на ряд читателей, которые лучше понимают на уровне «кровь и смерть». Но, увы, план «кровь, смерть и МРАЧНОЕ СРЕДНЕВЕКОВЬЕ!!!111» примерно никак не сочетается с планом «радостная вера, чудеса и прозрение будущего», как бы автор ни пытался это сделать. Более того, первый из них отдает, в общем, изрядной банальщиной, не говоря уж о том, что у него плохая репутация — обычно им злоупотребляют люди, мягко скажем, не имеющие о предмете особых знаний, а также пытающиеся за счет всего этого дешевенького антуража привлечь категорию читателей из «фэнтези меча и магии». Понятно, что смерть везде, и с нами тоже, но это вопрос подачи, и в данном случае с автора совершенно другой спрос именно потому, что он-то профессионал и свой предмет знает (лучше, чем большинство читателей).

Мне как-то даже жаль, что оставленное книгой впечатление получилось почти исключительно стилистическое, не сюжетное, не эмоциональное. Про сюжет я уже сказала — извините, поход длиною в жизнь от одной погибшей женщины к другой спасенной применительно к этому конкретному роману мне кажется каким-то неловким упрощением. Эмоционально меня задевали только моменты, которые были одновременно и очень удачны стилистически, из категории «радостные чудеса» — все эти забавные объяснения юродивого Фомы и наставления Иннокентия. Герою не посочувствуешь: он не в своих руках находится, а в руках Божьих, очевидно, так что с ним все происходит по крайней мере «как надо». Женщинам его — тем более, и так понятно, что это не люди, а функции, сначала — чтобы герою было плохо и можно было дать толчок развитию сюжета, потом — чтобы герой наконец «искупил» и можно было аккуратно сворачиваться. Волка только жалко.

Приступив к чтению романа «Лавр», я сразу понял, почему его так обильно хвалят. Не нужно быть искушённым критиком, чтобы разглядеть его сильные стороны уже на первых страницах, где нам сразу дают понять, что перед нами не абы что, а большая серьёзная книга, к тому же и оригинально написанная. Главная её фишка в свободном и ненатужном использовании древнерусского языка, в котором автор, доктор филологических наук и большой специалист по славянской древности, чувствует себя аки рыба в воде. Это свободное владение древнерусским придаёт тексту нужный колорит и создаёт то волшебное ощущение погружённости, которого так недостаёт большинству поделок в жанре славянского фентэзи. Кроме того уже в самом начале автор позволяет себе перемежать древнерусский – русским современным, что, во-первых, заметно облегчает чтение, а во-вторых, завязывает дополнительную интригу в истории, ведь очень интересно узнать, чем же вызвано такое соседство.

Роман, определяемый автором как «неисторический», является, по сути, жизнеописанием древнего врачевателя по имени Арсений, жившего на русском севере в конце XV века. Автор заботливо проводит нас по судьбе героя от момента рождения до самой смерти. Арсений растёт вместе с дедушкой в доме на окраине Рукиной Слободки, одного из древнейших сёл Белозерья, и перенимает от него секреты знахарства и врачевания. Родители Арсения погибают от чумы, а впоследствии, благополучно передав свои знания, умирает и дед. Молодой Арсений живёт обособленно, лечит людей, пока однажды в дом его не приходит молодая девушка Устина, спасающаяся от чумного поветрия и боящаяся теперь появиться на людях. Арсений соглашается приютить и спрятать её у себя, и с этого момента жизнь его совершает непоправимый трагический поворот.

На удивление мне очень понравилась первая половина книги. Описание взросления Арсения и его разговоры с дедушкой, экскурсы в средневековые травники, удачное переплетение современного и древнерусского языков. В этой же части Водолазкину удаются сразу несколько сильных сцен, западающих в память и внушающих надежду, что автор не изменит себе и взятый изначально курс на вечные вопросы жизни и смерти поможет раскрыться им с какой-то новой и неожиданной стороны (не зря же он лез аж в дебри Средневековья!), тем более что и материал истории к тому располагает. Кажется, что намечается серьёзный философский разговор о природе греха, о человеке и Боге, о раскаянии и искуплении, ну почти Достоевский.

Однако чем ближе к середине книги, тем больше появляется признаков и тревожных звоночков, предупреждающих о том, что читаем мы не духовно-философский трактат в нарративе жития святых, за который на первых порах «Лавр» искусно себя выдаёт, а вполне современный бестселлер. И вот уже проскакивают перед глазами некоторые странные и неожиданные аллюзии – у мальчика заводится ручной волк, который, как оказывается, нужен лишь для того, чтобы вовремя и героически сдохнуть, и над его телом произнесли сакраментальное: «мы в ответе за тех, кого приручили», и в реальность XV века вдруг зачем-то вторгся французский лётчик Экзюпери. Проскакивают какие-то плоские хохмочки (вроде «гармонией поверишь всю эту алгебру», «что вам здесь, цирк что ли?»), которые совершенно не вяжутся не только с разворачивающимся полотном трагических событий, смертей и прочих страшных эпидемий, но и с антуражем эпохи. И тут уже не разобрать, то ли читаем мы житие, то ли эпос, то ли некую постмодернистскую химеру, где в финале из-под розового куста вылезут рептилоиды. Словом, сюжет всё дальше и упорнее дрейфует от философских, психологических, духовных и каких ещё угодно глубин на отмель активно набирающей обороты, характерной для бестселлера развлекательной составляющей.

Тут, наверное, надо на минуту отвлечься и сказать, что я понимаю под словом бестселлер (ну кроме очевидного, что это звание получает книга, которая хорошо продалась). Бестселлер, на мой взгляд, это некоторая золотая середина между непритязательными вкусами большинства и запросами интеллектуальной элиты. В обычной жизни эти прямые не пересекаются, однако существует тонкая прослойка книг, которые читают и те, и другие. Бестселлер это книга, которую будут читать все: от домохозяйки и до профессора. И особенность бестселлера в том, что он должен обладать некоторой хотя бы видимостью высокой интеллектуальности (часто в области этой видимости он и остаётся, над чем уже лет пятнадцать издевается В. Пелевин), но в то же время активно эксплуатировать различные приёмы жанровой литературы (детективную интригу, путешествие, квест) для удержания внимания массового читателя. Короче говоря, книга должна быть умной ровно настолько, чтобы за неё мог взяться любой пролетарий независимо от степени образованности, и ровно настолько развлекательно-авантюрной, чтобы интеллектуалы не скривили носы. А если ещё короче – чтобы и пипл хавал, и критики не брехали. Вот по этой тонкой грани и движется наш новоявленный классик писатель Е. Водолазкин.

Но чем дальше, тем больше, и вырулив на дорожку увлекательного сюжета, свернуть с неё оказывается не так-то просто. Вторая половина книги, за исключением, наверное, финального эпизода, оставляет не самые лучшие впечатления. Начинаются самоповторы, длинноты, автор зачем-то бросает силы на доказывание (самому себе) идеи нелинейности времени, приплетая к ней ещё и конец света.

С нелинейностью, как мне кажется, тут вот какая история. Взяв на себя честь и смелость использовать в своём тексте древнерусский язык, автор не мог не понимать, что написанную таким образом книгу, какой бы виртуозно-талантливой она не была, читать никто не будет (разве что кучка филологов, но точно не массовый читатель), и судьба её печальна и безнадёжна – долгое околачивание закрытых дверей и итоговый тираж в 500 экземпляров. Поэтому, законно желая сделать книгу дружественнее и доступнее для широкой аудитории, автор решает уравновесить непривычный нашему уху древнерусский – русским современным. Желание понятное и в некоторой степени благородное, но с этого, как мне видится, и начинаются все проблемы романа. Можно сказать, что недостатки здесь являются продолжением его же достоинств. Итак, автор решает разнообразить языковую архаику современной речью, дабы капризный читатель не убёг, не купивши книгу. Но совместить древность и современность просто так, ничего никому не объясняя, не получится (как я уже сказал, интрига загружена, и читатель ожидает обоснования). Поэтому под этот хитрый ход придумывается концепция, ставшая впоследствии в книге одной из центральных, – о нелинейности времени, его закрученности и спиральности и вообще о возможности это самое время гнуть и выворачивать как угодно. Получается, что если сама структура времени ставится под вопрос, то чего уж удивляться, что в XV веке на Руси в речах мелькают всякие современные словечки и канцелярские формулировочки. Вот и подбили алгеброй гармонию. И всё вроде бы гладко – языковое и стилистическое допущение оправдано, и автор получает карт-бланш писать как ему вздумается, без конца перескакивая от древнерусского на новый русский, протокольный советский да хоть и на феню, если для сюжета понадобится. Сама же шаткая конструкция подпирается «глубокомысленными» размышлениями о природе времени. Но автор и на этом не останавливается, а идёт ещё дальше – заигрываясь в свою теорию, он щедрыми мазками оставляет по тексту то тут, то там разного рода пророчества, когда герои наяву и во сне заглядывают в далёкое будущее и из своего лубяного XV века видят события века XX, и таких эпизодов-включений, обращающихся к абсолютно незначащим, мелькнувшим на секунду персонам тридцать третьего плана и не несущих никакого сюжетного смысла, кроме как обоснования теории времени, накапливается с избытком. А объём между прочим растёт.

Но вся эта громоздкая конструкция рушится в один миг от одной лишь простейшей мысли, что если, по Водолазкину, люди в далёком XV веке могли с такой лёгкостью заглядывать в будущее и жить в современном нам языковом поле, то и мы, если не все, то многие, должны обладать аналогичными же способностями. Но не тут-то было, подвох ощущается без лишних объяснений – очевидно, что языков будущего мы не знаем и не живём в поле будущих терминологий, равно как и прошлых. Поэтому и суждения о нелинейности времени не объясняются таким образом, по одной лишь авторской прихоти. Эпизоды, приведённые Водолазкиным, являются следствием теории о нелинейности времени, а не её доказательством. Этот логический промах в конце концов и рушит всю тяжеловесную конструкцию. Ну не верит никто в общее поле времён, читатель вот только что узнал про этот несчастный XV век и про его язык, прародитель сегодняшнего русского, и где тут искать соответствия? а потому и книга читается с подспудным пониманием искусственности и неправдоподобности её философской канвы. Налицо банальное несоответствие материала выдвигаемой идее. Намного более изящно и тонко нелинейность времени раскрывается, например, в рассказе Теда Чана «История твоей жизни». Вот там материал служит идее, а не наоборот.

Вот поэтому-то первая половина книги понравилась мне намного больше. Во второй автор пускается в оправдание собственных допущений и даже вводит дополнительного героя – итальянца Амброджо, который своими вещими снами должен убедить нас в том факте, что время нелинейно. И этот чисто технический персонаж исполняет всего-то-навсего функцию живого доказательства, а также медиатора в далёком путешествии Лавра. И в тот момент, когда персонаж-функция становится не нужен, автор предсказуемо и легко от него избавляется.

Вторая половина книги слаба ещё и тем, что в ней начинается движение ради движения, приключения ради приключений. И слово «приключение» здесь отнюдь не метафора. Вводя в текст нового значимого персонажа – Амброджо Флеккиа, автор не может избежать самого стандартного фентэзийного хода (мотива пути) и запускает наших героев в путешествие – через половину Европы и Средиземное море в Иерусалим. Амброджо, понятное дело, выполняет роль верного спутника и переводчика. И естественно, по дороге нашим героям то и дело угрожает опасность, разбойники, знаете ли, и всякие дикие неправославные аборигены. Прибавляет ли что-либо подробное описание дорожных злоключений глубине книги? Нет. Зато здорово развлекает. И, казалось бы, сиди Лавр на своём русском севере и медленно погружай читателя на глубину своей мудрости, но нет, автор считает нужным протащить нас по всей карте – через Псков и Киев в Венецию и далее в Иерусалим, как и положено в лучших традициях жанра фэнтези. Жаль Америку к тому времени только открыли, а то и там бы наши герои отметились.

Ну и раз уж речь зашла о жанровых штампах и прочих развлечениях, не могу не отметить один странный момент. Мне показалось очень спорным авторское решение наделить православных священнослужителей различными сверхспособностями. Почему-то у Водолазкина они видят будущее, общаются друг с другом на расстоянии посредством телепатии и даже летают по воздуху. Я не понимаю, зачем подобные дешёвые спецэффекты книге, которая вроде как несёт в массы духовные христианские ценности? Ну разве только для того, чтобы произвести впечатление на не слишком культурного потребителя, понимающего только когда «вау!» И я также не знаю, совпадение или нет, но сам принцип построения характера Лавра, основанный на гипертрофированном созидании добра во искупление некоего тяжкого греха юности, очень напоминает архитектуру характера Человека-паука, героя фильмов и комиксов. Я понимаю, насколько это резко звучит, но такая дикая аналогия никогда не пришла бы мне в голову, если бы не пресловутые сверхспособности, приписанные Водолазкиным православному духовенству.

В итоге мы имеем вполне добротную и интересную развлекательно-культурную книжку с блестящей языковой игрой, запоминающимся героем, бодрым сюжетом, но до обидного интеллектуально пустую. Замах был внушителен, и первая часть хороша, но финальное общее впечатление совершенно не то, на которое можно было рассчитывать. Но книга отнюдь не плоха и определённо найдёт своего читателя, потому что: а) эмоциональна и зрелищна; б) не требует сколь-либо серьёзного умственного напряжения. Ну, таковы уж реалии современных бестселлеров.

Как писал Роберт Маки, есть два основополагающих подхода к кино и литературе.

Рассказать историю.

Самовыразиться.

Данное произведение, безусловно, относится ко второму варианту. Для автора второстепенно восприятие читателя. Главное — самовыражение,игра с текстом, с формами, с языком. Должен сказать, ему это удалось — одно только отсутствие диалогов чего стоит.

К сожалению, все это -самовыражение, игра с формами и языком — современный тренд в отечественной литературе (за рубежом, увы,тоже, но меньше). Это залог того. что тебя заметят критики,без которых сейчас никуда. Возможность получить хвалебные отклики, престижные премии, а это реклама и раскрутка. Критики «делают«автора, а читатели потом, клюнув на «авторитетное» мнение, продираются через корявый текст самовыражения и некоторые, чтоб не ударить в грязь лицом, даже восторгаются:«Ох, как глЫбоко!»