Р — значит ракета. СРО — значит саморегулируемые организации. В фокусе повести Дениса Дробышева — конкуренция двух организаций, Космопрома и Космостроя, предлагающих разные способы освоения космического пространства, а в конечном итоге и бюджетных средств. Перед нами своего рода производственный роман «ближнего прицела». Впрочем, и ракеты, и даже гуманоиды в тексте тоже присутствуют…
На внутреннем витке одной из звездных спиралей, на планете, сумевшей удержать возле себя газовую оболочку, происходила навязчивая, труднообъяснимая, но неплохо изученная обитателями, суета. На периферии этого процесса, за счет упрямого вращения лопастей, в атмосфере держался летательный аппарат.
Бок планеты, над которым завис вертолет, медленно поворачивался к Солнцу. Надежда Хлопотова, единственный пассажир корпоративной «стрекозы», наблюдала в иллюминатор, как бледнеет небо. Пилот закладывал посадочный вираж. Навстречу снижающейся машине поднимался смог, из-за чего казалось, что построенный на холмах город находится в темной яме. Габаритные огни автомобилей, которые так походили на звезды, еще не начали гаснуть, но свет уже проявлял очертания зданий, и сходство с картиной космоса постепенно терялось.
Хлопотова слышала треск радиопомех и искаженный голос диспетчера, видела квадрат посадочной площадки, чувствовала толчок дюралевого трапа.
«Началось», ― Надежда с шумом выдохнула и покинула салон.
Из-за шума турбин звонок был не слышен, но телефон елозил в кармане брюк, словно пробивал дорогу к ее лону. Экран запульсировал именем начальника: «Охáльник», «Охáльник», «Охáльник».
― Слушаю.
― Наденька, душа моя, что это твой благоверный на работу опаздывает? Чем ты его по ночам утомляешь?
― Хлопотов вышел вовремя. Должен быть в офисе, если в метро без происшествий.
― Я еще час назад поручил ему подготовить пакет документов. До сих пор не получил ни ответа, ни уведомления, что мое письмо открыто. Это задание к оперативному совещанию. Назрел момент, когда важны регионы. Так что, малыш, срочно найди мужа, и как исполнительный директор или как глава семьи, хе-хе, встряхни его. Быстро взбодри его департамент или подготовь документы сама.
Хлопотова набрала номер мужа. Робот-оператор ответил, что абонент не в сети, и порекомендовал позвонить позже. Хм. Витя, что это ты вдруг вздумал чудить?
Надежда спустилась на один этаж и тронула ручку двери Департамента регионального развития. Стоп. «Интересно, чем они там занимаются?» ― она развернулась на каблуках, миновала коридоры, лифты, серверные комнаты и вошла в кабинет, вернее комнатку, начальника техслужбы.
― В игрушки режетесь, переростки? ― Хлопотова села на край стола начальника сисадминов.
― Что вы, Надежда Евгеньевна, пашем, как ишаки! ― лысоватый парень умело свернул все окна.
― Покажи-ка мне, чем «региональщики» занимаются: Интернет, переписка, приложения.
Три очереди коротких кликов и Хлопотова изучала подноготную мужниного отдела. Снова серверы, лифты, коридоры, дверь департамента.
― Где Хлопотов? ― Надежда обвела взглядом помещение: секретарша Света часто моргала, демонстрировала участие, но причину отсутствия шефа объяснить не могла.
― Что ты уселась, как курица на яйцах, ― Хлопотова повысила голос, ― где все твое руководство, где хлопотовский зам, наконец?
Как из-под земли вырос серолицый клерк. Надежда заметила, что ногти его подпорчены какой-то болезнью. Он натянуто улыбался, топорща седоватые усы.
― Вы тот самый Рейган?
― Лучше просто Саша.
― Я сама знаю, как лучше. Почему табачищем прет? Хотите лишиться премии за отказ от курения?
― Я в курилке проводил разъяснительную беседу с упорствующими, дабы собственным примером показать все выгоды здорового образа жизни.
― Шельма. Весь ваш отдел сидит на посторонних ресурсах, а господин Охальник звонит мне и спрашивает, почему не подготовлен отчет. Кто такой Зотов, почему в такой сложный для компании момент его интересует, как сыграл «Факел» с московским «Космонавтом»? Не перевести ли его в воронежский филиал, поближе к любимому клубу? А специалисту Макарцеву нужно урезать зарплату, чтобы отпало желание зависать в интернет-магазинах.
― Я думал, господин Хлопотов на вертолете, с вами.
― Вертолет только для акционеров. Хлопотов ― всего лишь директор департамента.
― Я не знал, что так строго. Все равно вертолет гонять, так не логичней ли было бы двоих прихватить?
«Логичней, но твоего друга тошнит в вертолете, ― подумала Хлопотова, ― слабый вестибулярный аппарат. Тебе ли не знать об этом, усатый хрыч, ведь это с тобой он напивается и приходит домой с рвотными брызгами на туфлях».
― Пароль хлопотовского компьютера знаете? Срочно ответьте господину Охальнику, мобилизуйте департамент, готовьте документы. Если Хлопотов не объявится, пойдете вместо него на планерку. Все ясно?
Рейган кивнул.
Телефон мужа по-прежнему был заблокирован. Зато мобильник Хлопотовой снова зудел виброзвонком.
― Киска, сегодня, похоже, международный день опозданий, ― Охальник был раздражен.
― Кто еще?
― Малек.
― Не знаю такого.
― Специалист, который после тебя отдел страховки возглавил. Вспомнила? Так вот, этот клоун застрял в пригородной электричке. Говорит, станцию какую-то заминировали ― все движение встало. Тему ты хорошо знаешь. Проведи встречу с конструкторами вместо него.
― О’кей, ― Хлопотова вернулась к лифту.
В переговорном зале царствовал модный неокосмический стиль. Стол украшала тесненная карта российских звездных магистралей, сильно расширившаяся в последние десятилетия за счет освоенных галактик. Муляжные кнопки и тумблеры на подлокотниках ― стилизация под кресла пилотов. Вместо естественного освещения в стенах мерцали иллюминаторы, в которых компьютерная графика «шевелила» планеты. В годы освоения галактик так оформляли кабинеты госучреждений, впоследствии стиль вылился в дизайнерскую шутку, легкую иронию над колониальным величием.
Хлопотова любила работать с инженерами. Ей нравились эти угловатые мужики в тесноватых пиджаках, которые так боялись потерять свой проект.
― Друзья, я, признаться, была несколько удивлена, когда узнала, что у вас есть дополнения к проекту страхового договора, поэтому решила сама подключиться к делу, ― Хлопотова начала совещание, ― в прошлый раз вы с моим коллегой плотно поработали с каждым пунктом. Мне казалось, мы учли все, кроме провидения и божественной кары. Но таким формулировкам нет места в страховом бизнесе.
― В ракетостроении тоже, ― ответил пожилой директор проекта, ― мы ― материалисты, и надеяться нам не на кого. Именно поэтому нужно заранее просчитать все возможные ситуации и включить их в список страховых случаев.
― Господа, мне, конечно, приятно общаться с умными мужчинами, но сроки на подготовку страхового документа определены регламентом нашего холдинга, и они давно вышли. Из-за вас уже несколько раз откладывалось общее собрание акционеров, на котором решается судьба проекта. Напомню, что моим коллегам необходимо внимательно изучить проект, все проверить, посчитать. Так что я надеюсь, что это последние дополнения.
― Заключительные.
― Что, простите?
― У нас не любят слово «последний». Оно какое-то фатальное. И когда отправляешь людей или дорогостоящую технику в темную бездну, не хотелось бы его употреблять. А вы сказали: «Последние дополнения».
― Послушайте, СРО «Космопром» ― лидер на отечественном рынке ракетно-космического страхования. Мы работаем с государственным космическим агентством, министерством обороны, с транспортными и добывающими предприятиями. И только вы отказываетесь подписать типовой договор. СРО пошло вам на встречу, но, на мой взгляд, вы злоупотребляете нашим расположением. Мое мнение разделяют и другие акционеры. Затягивая сроки и ставя невыполнимые условия, вы рискуете остаться без страховки накануне старта.
Старый инженер вздохнул. В глазах его читалось желание видеть на месте Надежды мужчину. Конструктор терялся, понимая, что с женщиной бесполезно торговаться и строить неформальные отношения. Тогда в дело вступил заместитель главного конструктора по экономическим вопросам. Это был крупный, высокий сорокалетний инженер, якобы обладающий коммерческой жилкой:
― Надежда Евгеньевна, вы нас неправильно поняли, мы тоже хотим уладить все формальности как можно быстрее. Это в наших интересах, но и вы поймите нас! Мы запускаем астрофизический зонд. От того, как он сядет, будет зависеть, сможет ли он работать, бурить скважины, брать пробы. Учитывая его стоимость, от проекта зависит также существование нашего бюро и судьбы моих коллег.
― Я все понимаю, я читала ваши рекламные буклеты.
― Вы только послушайте! Наши заказчики, перед тем как к нам обратиться, тоже были в страховой компании, заседали с юристами и старались обставить все так, чтобы вся ответственность ложилась только на нас. И вот теперь, если наш зонд вернется, мы заработаем грандиозную сумму. Ее хватит, чтобы начать новые проекты. Это значит, мы будем жить. Более того, если в пробах, которые мы возьмем, окажется то, что предполагают астрофизики, мы получим новые заказы. Будут построены новые корабли, буровые установки, базовые станции. Начнется освоение новой планеты. Мы разбогатеем и прославимся. Но если зонд взорвется на старте, сойдет с орбиты, не проникнет в смежные галактики или сядет с поломками, тогда все ― нас нет. Наше бюро опишут и заберут за долги.
― Напомню, что вам предлагалось вступить в СРО. В этом случае у вас не было бы проблем со страховкой, «Космопром» взял бы на себя все риски. Но ваше бюро предпочитает делать бизнес особняком от профессионального сообщества.
― Мы только начинаем, а у вас непомерные взносы!
― Очень трогательно, но ведь в случае удачи вы станете миллионерами. Сверхприбыли окупят расходы на членство.
Инженеры переглянулись:
― Нет, мы выбираем страховой договор.
― Это, конечно, дешевле, ― Хлопотовой было досадно, что проектанты не хотят понимать намеков, ― но полных гарантий не дает.
― В ракетостроении ничто не дает полных гарантий.
― Как знать, как знать! Напомню все же, что внося каждый раз дополнительные пункты в реестр страховых случаев, вы автоматически увеличиваете сумму страхового взноса.
― Да, но сумма взноса итак уже… В общем, у нас нет больше денег, ― отрезал верзила экономист. ― Но вот это нужно обязательно указать, вот здесь, на сороковой странице. Вот тут мы внесли очень важный для нас дополнительный параграф: «Этапы посадки»!
Инженеры уткнулись глазами в страницы проекта, судьба которого была только что решена. Хлопотова разочарованно смотрела на их плеши. Ей не было жаль конструкторов, ведь они знали про космос все, а значит, должны были знать и про СРО. «Черт с вами, погибайте, ― думала Надежда. ― Только не приходите потом в фойе „Космопрома“ и не стреляйтесь на виду у посетителей. Хватит с нас мозгов на коврах!»
― Может, все-таки можно это включить в общую стоимость, это же, по сути, просто слова, ― директор бюро уже еле шевелил губами.
― Ну, «отстрел крышки» и «ввод тормозного парашюта», ― с этой минуты Хлопотова работала отстраненно, ― можно объединить в один пункт. Хотя нет, я предлагаю сделать по-другому. Основу проекта оставим без изменений. Но в параграфе «Гибель аппарата в результате аварии» в скобках можно указать через запятую: при отстреле крышки, вводе парашюта, спуске…
― При перецепке и вводе двигателя мягкой посадки, ― говорили инженеры хором, как сектанты в молитвенном экстазе.
― Все это заменим словом «так далее». В таком случае, это будет уточнение, а не дополнительный страховой риск.
― Да. Это подходит, ― выкрикнул главный инженер. Конструкторы зашелестели чертежами. Лица у всех посветлели, и только экономист был по-прежнему напряжен.
― Тогда, пожалуйста, как можно скорее предоставьте мне исправленный вариант, и я обсужу его с коллегами-акционерами.
― Конечно, конечно, ― лепетал старый конструктор, он и его подчиненные резко засобирались. За столом возвышался только громила с экономической жилкой, которому, судя по его виду, предстояло совершить самое сложное дело. Когда инженеры вышли, он резко встал:
― Надежа Евгеньевна ― вот! ― он выставил на стол элегантную коробочку. ― Как говорится, знак внимания! Редко встретишь человека, не задействованного в нашей отрасли, но так быстро вникающего в суть дела… И ваша порядочность тоже дорогого стоит. Ведь «Космопрому» выгодно поднять цену на страховой договор, а вы нашли выход, подсказали решение…
― Ну что вы, наша компания тоже хочет, чтобы ваш зонд вернулся невредимым, ― Хлопотова натянуто улыбнулась, ― ведь если планета богата углеводородом или полезными рудами, будут новые аппараты, и страховать их, я надеюсь, вы придете к нам.
― Разумеется. Спасибо. Успешного дня.
Хлопотова поблагодарила за духи, а про себя подумала, что знать о подмене переговорщика инженеры не могли, значит, подарок дежурный, из разряда тех, что носят в портфеле, чтобы подмаслить секретаршу. Кстати о секретарше, зря я сорвалась на хлопотовскую помощницу. Судя по всему, она ― безобидная бабенка. Супружество материнство, стабильность… А тут я, как снег на голову.
В лифте подрагивал свет, как будто утренняя нервозность распространилась по всей корпорации, и дело дошло даже до перепадов напряжения. Хлопотов по-прежнему не отвечал, Надежда опять была в его департаменте.
― Как вас зовут?
― Света.
― Простите, Светлана, мою утреннюю грубость. Сегодня все на взводе. Примите это в знак примирения, ― Хлопотова выложила перед секретаршей инженерский презент.
― Ой.
― Что, ваш Рейган ― готов?
― Я отчет отправил, ― ворчливо заметил хлопотовский зам, ― а насчет планерки сомневаюсь. Всегда ваш муж ходил. Я выступать не умею.
― Там всегда один выступающий. Ваше дело ― усердно конспектировать в блокнот указания господина Охальника, ― Хлопотова взяла Рейгана за рукав и повела к лифту. Рейган не упирался, но по лицу было видно, что шел он, как на заклание.
― Вы, случаем, не инженер по образованию, что-то в вас есть от них, ― сказала Хлопотова и подумала, что он не похож на офисного человека. Да и вообще на человека не похож.
― Нет. Я в ракетных войсках служил, потом на транспорте работал… ― Рейган прятал глаза.
― Вы ни разу не были в президентском коридоре?
Рейган помотал головой.
― Стоит посмотреть. По сути это не помещение, а произведение актуального искусства. Господин Охальник увлекается инсталляциями и перформансами. Как знать, возможно, выставочная индустрия потеряла великого художника.
― Похоже на сенсорные панели, как в поездах.
― Это интерактивное панно, ― Хлопотова дотронулась до стены, и изображение вселенной ожило. Планеты тронулись, спутники и станции заскользили по орбитам. ― Дотроньтесь до любого предмета, и вы измените ход движения.
Рейган коснулся военного корабля, и в президентском коридоре развернулась космическая битва: звездный конвой атаковали пиратские штурмовики, им на встречу стартовала эскадрилья истребителей, стены засверкали лазерными лучами. Рейган заворожено наблюдал. Хлопотовой было некогда ждать, пока замдиректора наиграется, она провела пальцем по панно и устроила метеоритный дождь. Все корабли были сбиты кремниевыми глыбами.
― Чувствуешь себя богом, ― седоватый Рейган по-детски восхищался.
― Это иллюзия, во время планерки снова почувствуете себя червем.
Маты вздрагивали от ударов, борцы отрабатывали броски. Чуть поодаль лязгали мечами фехтовальщики. Макарий Аматидис тренировался вместе с метателями копий. Возраст магната давно перевалил за пятьдесят, но его копье все так же метко втыкалось в сердцевину мишени. Разве что выдох при этом получался у него более тяжелым и длинным, чем у молодых атлетов.
― Макарий Леонидович, Виктор Хлопотов доставлен. Ожидает в мастерской, ― доложил секретарь.
― Бездарные рабы, как вы посмели осквернить моих творений колыбель? Неужто мало места во дворце, что я полжизни строил по чертежам великих мастеров?
― Простите, мы торопились.
― Хэ! ― Аматидис метнул пику, но на этот раз она отскочила от мишени, ― испортил из-за вас, глупцов, свой гимнастический рекорд. Что ж, в состязаниях удачи нет. Пойду тогда смотреть, как Хлопотов дрожит ― гнуснейший из людей.
Аматидис вышел из душа одетым в повседневный хитон. Он и его свита пересекли тренировочный зал и встали на платформу из струганных досок. Лифт скрипнул и стал медленно подниматься, движимый усилием нескольких рабочих, усердно тянувших канаты. Потом они шли по лестничным пролетам, с которых открывался вид на административный офис компании «Космострой».
Холл делили тысячи перегородок. Каждый сотрудник стоял в своей ячейке по стойке смирно и пел. Взгляды служащих были устремлены ввысь. Под потолком был закреплен огромный монитор, на котором загорались строчки гимна.
― Не слышу я в их пении души, ― Аматидис задержался на одном из этажей и грустно посмотрел на своих работников, ― какой отдел посмел так плохо Зевса славить?
― Сметчики.
― Чем петь так, как они, так лучше бы молчать. Стенанья их великий бог принять способен за издевку. Молитвенный экстаз нагнать им не под силу. Я и не требую того. Но за покой и за достаток молиться искренне обязан каждый! Пусть знает предводитель сметного отдела, что я разгневан. Коль в должности остаться он желает, пусть победит его отдел на состязанье хоровом.
Секретари заскрипели щепами по сверткам.
― Пока свободны все. Я с пленником желаю говорить наедине.
Члены свиты поклонились и разошлись. Аматидис вошел в залитую светом и заставленную скульптурами мастерскую. Напротив этюдника стоял стул, к которому был привязан испуганный молодой человек лет тридцати.
― Развяжите меня, Макарий Леонидович. Ужасно затекли руки.
Аматидис развязал человека, тот потер запястья и принялся кусать ногти.
― Раз знаешь имя ты мое, известно, стало быть, и то вранье, что в Интернете пишет твой хозяин обо мне. Кто ты таков, я собираюсь выяснить тотчас же. Твое досье представил мне мой секретарь.
Аматидис стал читать с листа:
«Хлопотов Виктор Геннадьевич, уроженец поселка Заветы Ильича Московской области, проживает по адресу: город Москва, ул. Первых колонистов, д.17/1, кв. 106. Образование высшее, специальность „менеджмент“. Должность ― директор Департамента регионального развития СРО „Космопром“. Зарегистрирован на всех интернет-форумах космической тематики, подписан на специальные издания, посвященные ракетной промышленности. Имеет профиль „ВКонтакте“. Активный потребитель порнографии и пользователь сайтов знакомств».
― Суки, а еще деньги снимают за конфиденциальность, ― возмутился пленник.
― Молчи несчастный, пока не разрешил тебе я говорить. Что дальше пишут, интереснее гораздо: «В свободное время читает псевдоисторические книги, интересуется альтернативными вариантами развития отечественной истории. Некоторые комментарии, оставленные на социальных порталах, можно трактовать как антиконституционные. В остальном типичный обыватель средних лет». Сдается мне, не любишь ты российские порядки, а стало быть, и Родина тебе не дорога?
― Нет, что вы, просто я за то, чтобы к людям помягче. И вообще, мне не понятно, зачем вы меня похитили и собрали это досье. Я действительно «типичный обыватель средних лет», рядовой клерк. Ваши сверхприбыли или доходы господина Охальника мне и не снились, богатства космоса распределяются без учета моей скромной персоны.
― Богатства жаждешь? Так помолись богам, и те вознаградят.
Хлопотов пожал плечами:
― Мне, в общем-то, и зарплаты хватает. Еще бы руки не заламывали средь бела дня и в вертолет с мешком на голове не сажали, совсем было бы хорошо. А то, знаете ли, меня в вертолетах укачивает.
― О да! Я запах чую, ― сказал Аматидис и стал молча размышлять: «Блевотным запахом безбожные идеи лишь смердят. Источник их ― магнат Охальник, миазмами он пропитал и подчиненных. За что, о Зевс, ты ниспослал мне во враги гниющих заживо орду. За что, хочу я знать? Пусть даст на то ответ сей раб ничтожный. Ведь счет таким, как он, пошел на миллионы. Они слабы поодиночке, но вместе мир героев могут сокрушить!»
«А может, то урок твой, молний повелитель? Возможно, учишь ты в скульптуре баланс добра и зла точнее соблюдать? Вдруг актуальность для богов Олимпа мое искусство потеряло?»
Такой ход мыслей сильно огорчал Аматидиса, и он мучительно искал решение: «А вдруг нашествие врагов есть наказание за то, что злым богам не ставлю статуй? Но что есть зло? Чтобы понять, соприкоснуться с ним обязан я поближе. Что ж, докопаюсь я до мерзкой сути и отберу всю силу тех, кто мне погибель приготовил. Для этого я должен знать, кто неприятель мой, каков состав его души?»
― Кто ты, ничтожный муж? ― спросил Аматидис задумчиво.
― Я простой исполнитель и к затеям Ивана Охальника практически никакого отношения не имею. Возглавляю один из его департаментов. И только. Региональное развитие ― это только звучит круто. Возложить на меня развитие ― это одна из шуток, на которые, как вам известно, так горазд ваш оппонент. Моя жена называет мой отдел ― департамент вековой отсталости. Шутит так. Кстати, она ― член совета директоров СРО «Космопром», и противостояние с вами ― как раз ее компетенция. Так что зря вы меня схватили, никакой секретной информацией, а уж тем более рычагами влияния на руководство я не обладаю.
«Дрожит, ― думал Аматидис, ― гадает, почему пленять не стал его супругу. Глупец, она ведь не Елена ― жена царя ахеян. Она ― раба, что строит из себя богиню. Что до нее мне? Но как слепок молодого поколенья ты ― характерен и нужен мне, чтоб тип врага лепить. Осталось знать: каков ты изнутри?»
― Я в детстве мифом увлекался, ― Аматидис взял грифель и подошел к этюднику, ― любил читать о подвигах Геракла и экспедициях советских космонавтов. Читал Гомера я и science fiction. И верил твердо: сам героем стану и сложат длинную поэму обо мне. И словно в воду я смотрел: достойным боги посчитали меня вершить историю России.
― Вы как-то путано излагаете. Это вы о ракетном нацпроекте?
― Нацпроект, ― Аматидис стал злиться, ― тьфу, что за слово? «Здоровье нации», «Доступное жилье»… Что там еще? Развитие крестьянства и Дальнего Востока ― все это буквы на бумаге. Проекты те без крови были, а кровь России ― это нефть! Согласен ты со мной?
Хлопотов кивнул.
― На счастье русских, спутник разглядел в разломах неизученных планет осадочные толщи. И мы стряхнули пыль с проектных папок, что в реформаторское время в архивах гнили ФСБ. Американцы, борясь с депрессией великой, построили дороги, опутав сетью автострад полконтинента. Их подвиг жалок. Мы, преодолевая кризис, в небо взмыли, и космос сделали колонией своей!
― Я про это сочинение выпускное писал.
Аматидис говорил и чиркал грифелем. Этюдник вздрагивал, и на картоне проявлялись схематичные очертания человека. Рисуя, он всегда возбуждался:
― Сопляк, что космос для тебя ― учебника параграф? Когда для нас ― вся жизнь. Кончая вуз архитектурный, разве мог я мечтать о перспективах социальных? Испепелили кризисы Россию, как Миноса-царя страну природный катаклизм. И начали мы строить вопреки прогнозам космический ковчег, чтоб нефть извлечь из недр галактик. Я шахту проектировал для тех ракет, Охальник строил механизмы, а вместе мы свой дух родили ― из небытия!
― Ракеты летели за нефтью, чтобы продолжить наше сырьевое существование, ― перебил Хлопотов.
― Но как летели эти техно-чудеса! Красиво было так, что подвига эстетика возобладала снова в головах! Действительно, галактики границы мы пронзили, желая ископаемые блага продавать. Но мы вселенную всю облетели! И все равно теперь, зачем.
Аматидис вспоминал, и взор его мутился от слез:
― Тогда же замыслом великим Зевс осчастливил голову мою. Украсив первый космодром античными телами, я осознал призвание свое. Я расписал все пусковые установки, как украшали амфоры когда-то греки, скульптуры астронавтов превратили космодромы в храм искусства. Я жил и ликовал. Историю верша, я сам героем мифа был!
― Гм. Да, повезло вам. А вот у меня в роду героев не было.
― Я вижу, что ты ― раб, ― мысль о том, что построенный им мир под угрозой, погасила восторг Аматидиса. Он отбросил грифель, сел напротив Хлопотова и стал зло всматриваться в своего пленника. А тот продолжал свой рассказ:
― Мне не от кого было заразится вашей верой. Мой отец был не космическим воротилой, а земным трудягой. Упрямый старик, знаете ли, так и не поверил в идею звездной колонизации. А будь мой папа чуточку решительней, окажись в отряде передовых людей своего времени, мне бы не пришлось догонять, карабкаться и приспосабливаться. Некоторые мои ровесники, благодаря предкам, имеют акции галактических корпораций. Был бы я одним из них, может, не сидел бы привязанным к стулу и не выслушивал бы от вас курс новейшей истории!
Аматидис громко крикнул: «Хэ», как будто только что метнул копье. Потом резко встал и воздел руки к потолку:
― Я ― стар, мой волос ― сед, и скоро станет дряхлым тело. Но кто идет на смену мне? Молокососов поколенье, что слыша звон монет, идут Охальнику в служенье? Порядок олимпийский под угрозой, героев век идет к концу, а вам плевать, как можно жить так? Понять хочу, кто предо мной? Какой изъян в тебе, и отчего не жаждешь подвигов, хотя рожден мужчиной?
Стало тихо. Хлопотов почесал затылок и выпалил:
― Я не герой, потому что вырос среди гуманоидов!
Аматидис недоуменно листал досье:
― Ты даже не свободный гражданин? Пришелец жалкий? Действительно, лицо землистое твое, но так бывает ― у людей, страдающих запором. Ты гуманоид? Но возможно ль, чтобы разведка ошибиться так могла? В докладе нет об этом даже слова!
Хлопотову показалось, что мысль о его инопланетном происхождении, пришедшая в голову похитителю, может поменять ход дела.
― Но как же мог ты получить образованье? И в паспорте твоем пометок нет о том, что ты с планеты прилетел. Постой, наверное, ты полукровка, а записали человеком по отцу? Или фиктивный брак с землянином был заключен твоей мамашей?
«Притворяться гуманоидом или нет? Черт его знает, к кому этот грек относится лучше: к людям из компании Охальника или к бесправным пришельцам? Хотя, если решили убить, все равно убьют. Будь что будет», ― подумал Хлопотов и сказал правду:
― Нет. Я ― человек. Просто у меня поры сильно забиты, оттого и лицо кажется серым. Я тональным кремом пользуюсь, а сейчас он потек от жары.
― О чем ты говорил тогда, безумец, когда приплел пришельцев в разговор?
― Я с ними работал в цехах на железной дороге. Когда я был еще совсем мальчишка, отец определил меня в ремонтную бригаду на вагонный участок.
― Зачем? В Москве немало мест рабочих, достойных расы человечьей.
― Каприз упрямца. Отец не верил в успех СРО-проекта, а всех финансистов считал его приспешниками. Вот он и заставил меня работать в депо за то, что я против его воли поступил на экономический факультет.
Хлопотов вспомнил фразу, часто повторяемую отцом в подпитии: «Юношам, вместо того, чтобы считать чужие барыши и глядеть в звездные дали, нужно учиться крепче стоять на земле». Наглое похищение подтверждало правоту отца и насчет неустойчивости положения космического менеджера, и насчет изнанки СРО-процесса.
Но это теперь было очевидно, а десять лет назад студент экономфака Витя Хлопотов изучал биографии СРО-магантов и мечтал оказаться рядом с ними. Саморегулируемые организации (сокращенно ― СРО) зарождались полвека назад как профессиональные союзы коммерсантов. Организация профсоюзного движения среди бизнесменов происходила под пристальным взглядом правительства. Главари ассоциаций собирали дань со всех предприятий своей отрасли и часть прибыли несли депутатам и чиновникам, чтобы те принимали выгодные им законы и указы. Проработала эта штука не долго. Хлопотов не помнил, какой именно президент подписал соглашение о вступлении России во Всемирную торговую организацию, но помнил вывод, который был жирным шрифтом обозначен в учебнике: «ВТО погубило российскую промышленность, которая не выдержала конкуренции с захватившими рынок иностранными конкурентами».
Дальнейшую историю саморегулирования Хлопотов изучал уже в корпорации Охальника на курсах повышения квалификации. «Банкротство предприятий, по идее, должно было привести к развалу профессиональных ассоциаций. Нет производства ― нет промышленного лобби. Логично? Но заводы заросли таежным лесом, а СРО до сих пор процветают. Как так?» ― недоумевал Хлопотов, будучи СРО-шным новобранцем. Противоречие разрешилось, когда начальство посвятило его в секреты программы космической колонизации. За прозрение пришлось заплатить подпиской о неразглашении государственной тайны и возможностью выезжать за границу. Однако сегодня утром выяснилось, что за комфорт, обеспеченный господином Охальником ― ведущим игроком СРО-проекта, придется платить дороже.
― Не останавливай рассказ, я это не люблю. Ты начал про отца, продолжи!
Аматидис нахмурился, и Хлопотов тут же прервал размышления:
― Мама рассказывала мне, как взлетели первые ракеты, тогда они с отцом только начали встречаться. Он был чуть ли не единственным из ее знакомых, кто не радовался и не ликовал вместе со всеми. Папаша говорил, что челнок «Буран» тоже один раз слетал, а после этого по всей стране ввели талоны на продукты.
― Я сам отец, ― перебил Аматидис, ― и не могу понять, как любящий родитель мог сына своего в одну бригаду к нелюдям определить?
― Он называл это «пощупать жизнь». Предполагалось, что через тяжелый труд мне откроются истинные ценности, я отброшу ложные ориентиры и выучусь на инженера.
― Довольно странно это! Даже для меня.
― Да уж, батя был самодур, но мужик он был добрый ― с самого начала сочувствовал гуманоидам. Теперь это даже модно в либеральных кругах ― говорить о правах пришельцев. Но отец все видел по-своему, говорил, что между нами и ними нет никакой разницы: пока не пригнали переселенцев с других планет, принято было оскотинивать людей.
― И что ты мыслишь о родительской науке? Кем стал ты ― человеком? Иль приблизился к скотам инопланетным?
― Не знаю, ― Хлопотов про себя отметил, что лицо Аматидиса смягчилось. Подумалось даже, что его не убьют. Может только ребра сломают. Он продолжил:
― Я тогда о личностных деформациях не задумывался. Меня занимал только один вопрос ― сексуальный. Я был девственник и находился в состоянии постоянного возбуждения. Папа отправил меня туда, где, по его представлениям, пахнет солидолом и трудовым потом. Но воздух над вагонным участком отчего-то был пропитан запахом мужского семени и несвежего женского тела. Так пахла жизнь, но не та, абстрактная, которую хотел показать отец, а настоящая, животная жизнь ― жизнь под небом и на колесах.
Аматидис оторвался от этюдника. Хлопотов продолжил:
― В первый рабочий день я еще не знал, что проработаю в депо до окончания вуза. Я думал, это временно, пока отец не забудет свою блажь. Блестели рельсы, посвистывали маневровые локомотивы, гуманоиды тащились к цехам. И еще повсюду сновали пришелицы. Проводницы! Я даже остановился посмотреть, как одна залезает на вагон. Она приподняла юбку, задрала ногу на ступеньку и лихо запрыгнула в тамбур. Я видел ее белое бедро!
Под воздействием пережитого шока Хлопотов разговорился. Он уже не думал о реакции похитителя. Он вспоминал:
― В первый день я остановился перед входом в ремонтный корпус. Из ворот пахнуло сыростью. Было жутковато. И вдруг ― рука! Я обернулся ― какой-то маленький усатый гуманоид трепал меня по плечу:
― Новенький? ― спросил он меня, а я смотрел на его руку. Ногти его были изъедены грибком и походили на звериные когти.
― Не бойся, ― говорил он, ― здесь только первые десять лет тяжело, а потом привыкаешь. Я не успел ответить, как он утянул меня за собой, во мглу корпуса. Мы познакомились ― пришлось пожать его страшную руку. Представился он необычно ― Рейган. Во времена разборок за нефтяные планеты он был пулеметчиком лазерной установки на орбитальной станции. Я слышал, что ветеранов той кампании в шутку зовут джедаями или уважительно ― Звездными войнами. Но этот гуманоид был смешной и безобидный, вот его и прозвали Рейганом в честь американского президента, грезившего космическими баталиями.
Хлопотов говорил о самой тяжелой в своей жизни работе, но на душе почему-то стало легче:
― Лицо мое было тогда совсем светлым и даже розовым. Рейган догадался, что я человек, что студент и что устроился на временную подработку. Он хвалил меня: «Правильно. Закончишь учебу ― и в кабинет. А мы ― волы. Отцы наши прилетели сюда в надежде на лучшее. Но прожили как каторжники. Теперь мы за них лямку тянем, пока не положат в гроб и не забросают глиной». Эти слова запали мне в душу. Я их всегда вспоминаю, когда стою в пробке и встречаюсь глазами с дорожным рабочим или вижу, как пришелица треплет заснувшего на скамейке пьяного мужа.
― Воистину ты ― жалкий пораженец. Сочувствие к пришельцам ― первый признак духовного недуга. В движении «Галактика свободы» ты случаем не состоишь? О, знал бы ты, как ненавистно племя ваше мне и Зевсу ― отцу людей, пришельцев и богов!
Хлопотов уже не обращал внимания на реплики Аматидиса:
― Помню, как впервые зашел в мастерскую. В сигаретном дыму сидели гуманоиды. У мастера была борода, он кашлял, матерился, и непонятно было, человек он или пришелец. Мне дали ящик для инструментов, но Рейган высыпал из него весь инвентарь. Я удивился, но спорить не стал ― мастер определил его в мои наставники.
Мы долго шли по рельсам, подлезали под вагоны, продирались сквозь бурьян. Наконец, Рейган привел меня к окну вагона-ресторана и сказал ждать сигнала.
Я сидел на ящике в зарослях заляпанного мазутом репейника и смотрел по сторонам. Рейган все не свистел. Зато я успел подглядеть, как в купе резервного вагона переодевается проводница. Вдруг в окне что-то мелькнуло и тут же шлепнулось в кусты. Рейган высунул голову и велел спрятать то, что упало. В траве я отыскал добычу ― это был сырой куриный бройлер. Я сунул его в пустой ящик и залез на вагон.
К тому времени я не успел попутешествовать, поэтому в вагоне-ресторане было волнительно. Тут не оказалось белоснежных скатертей и ковровых дорожек, барная стойка была закрыта фанерным щитом, а столы сложены. Все свободное место занимали коробки с продуктами и дешевой электроникой.
Я рассматривал чудесный ящик Рейгана: трогал муфты и краники, перебирал болты и гайки, колол пальцы о жала гвоздей и заусенцы пружин. А он устранял течь в кондиционере и отпускал фразы вроде: «На семнадцать дай накидной!» ― или ― «Уснул, студент?»
Повар тыкал вилкой жарящихся кур, директор ресторана считал коробки. Наконец, Рейган спрыгнул с табурета и громко сказал, что пойдет в туалет ― мыть руки. Но я видел, что вместо этого он шмыгнул в кухню. Оттуда он вышел неестественным, спортивным шагом. Я поспешил за ним. Мы почти достигли тамбура, как повар крикнул:
― Мужики, стойте! Стой, слесарь ― ты горишь!
Мы замерли. Спецовка Рейгана и вправду дымилась. От самой кухни за ним тянулся шлейф белого пара.
― Смотри сам, гад, не сгори! ― крикнул Рейган и спрыгнул с вагона. Я за ним. Потом мы долго бежали, борясь с высокими лопухами. Когда выдохлись, легли. Оказалось, что Рейган стянул курицу прямо с вертела, и пар шел от нее. Обожженную грудь он обтер грязной тряпкой. Ту же ветошь он постелил на ящик и разломил добытую птицу. Клянусь, что в жизни не ел вкуснее этой курицы!
Я волновался, что директор ресторана пожалуется на нас мастеру, а тот сообщит о моем поведении отцу.
― О да! Он не был бы в восторге от истин, что открыл тебе тот грязный гуманоид! ― засмеялся Аматидис. Хлопотов подумал, что смех чокнутого магната ― это хорошо, и продолжил:
― Потом Рейган предложил мне выпить. Я отказался. Я вообще долго отказывался, и потом если и пил с гуманоидами, то совсем понемногу! Зря. В корпорации Охальника я понял, что люди пьют не меньше, просто употребляют дорогие напитки.
Рейган выпил залпом чекушку и спросил, есть ли у меня девушка, и я соврал, что есть, даже назвал ее имя ― Надежда. Рейган сделал вид, будто поверил, и сказал, что у него давно не было никаких надежд.
― Мы с женой уже давно не трахаемся, ― говорил он о себе, ― я, жена, теща и сын спим в одной комнате. Я иногда жене говорю: давай по-тихому! Она ни в какую: малыш проснется, увидит и испугается. «Кого? Тебя, дуру не накрашенную?» ― «Нет, ― отвечает, ― тебя, хмыря немытого». Так и засыпаем.
В обед мы вернулись в мастерскую, насадили на арматуру сырую курицу, которую я поймал в кустах, и кинули на кузнечный горн. Рейган и цеховые гуманоиды пили настой из забродивших ягод и закусывали грилем.
Я грыз прожаренные крылышки и думал о Рейгане. Его история казалась мне шокирующим эпизодом из семейного быта пришельцев. Я был уверен, что у меня в будущем все будет по-другому, по-человечески ― и работа, и личная жизнь. Просто нужно было переждать, пока перегорит отцовская дурь.
У Аматидиса зазвонил телефон, и допрос прервался.
Быков и двое слесарей из гаража сидели в приемной Охальника. Быков хмурил лицо, но в тайне радовался, что его вызвали к шефу. Такой вызов мог означать только одно ― особое задание.
Быкову уже приходилось по просьбе главы компании выполнять незаконные поручения. На службе он привык быть нужным и даже незаменимым. Однако последние несколько лет выдались неудачными. Быков работал в охранных предприятиях и часто менял объекты. Но прежде, когда он служил в ракетных войсках и охранял склады на степном космодроме, начальство часто пользовалось его готовностью услужить. За эту страсть к неофициальным поручениям Быкова и выгнали из армии. Командир полка, которого прапорщик не выдал военной прокуратуре как соучастника, не остался в долгу и помог деньгами на первых порах. Но потом долгое время приходилось сидеть на голом окладе. И вот, наконец, его заметило новое руководство ― сам Иван Охальник, один из королей мира СРО.
Быков снова стал незаменим и востребован. Каждое новое задание он считал проявлением высокого доверия и с радостью за него брался. Хотя в этот раз его озадачивало одно обстоятельство ― к чему в приемной босса эти гуманоиды из гаража? Уж не с ними ли придется работать? Пришельцев Быков ненавидел лютой, животной ненавистью, считал их тягловым скотом и никогда не понимал людей, относящихся к ним, как к равным.
― Зайдите, ― обратилась к Быкову секретарша, ― и вы тоже.
Быков недовольно оглянулся на гуманоидов, нерешительно топтавшихся у двери кабинета: «Идите, раз зовут!» ― скомандовал он, желая сразу обозначить, что он ― главный.
На столе Охальника был разостлан резиновый костюм, похожий на водолазный, но только более навороченный, с датчиками, экранчиками и связками проводов вместо подкладки. Сам магнат несколько растеряно поглядывал то на пульт, то на инструкцию по применению. Чутье служаки подсказывало ему: у главы корпорации проблемы, вот он, шанс показать себя и снова возвысится.
― Ну что, Бык, поможешь мне?
― Так точно, ― Быков всегда с гордостью подчеркивал свое офицерство, ему было невдомек, что Охальник еще при первой встрече безошибочно определил в нем банального вора солдатской тушенки и ракетного топлива.
― Поедешь с мужиками в область. По ярославской дороге есть такой поселок ― Заветы Ильича. Так вот, надо там один адресок пробить. Искать на квартире вы будете вот этого человечка, ― Охальник показал на мониторе фотографию начальника Департамента регионального развития, одетого, правда, не в костюм, а в промасленную спецовку.
― Он гуманоид, что ли?
― Сам ты гуманоид! Вот, смотри, еще есть фото, ― Охальник стал кликать мышью на иконки других фотографий. ― Вот со свадьбы ― он жених. Вот он на новогоднем вечере пьяный. Это три года назад было, сейчас он старше выглядит.
― Я его знаю, он муж Надежды Евгеньевны Хлопотовой.
― Правильно. Вот адрес.
― Эти хмыри зачем? ― кивнул Быков на гуманоидов.
― Дверь железная. Это квартира, доставшаяся в наследство от покойных родителей. Если он там, то не один, а с женщиной. Следовательно, может не открыть. Слесари аккуратно вскроют замок, так чтобы потом можно было другой поставить, и так, чтобы не повредить дверь.
― Если он откажется ехать, бить можно?
― Ни в коем случае. Он не откажется. И вообще, вести себя вежливо. Если он не один, бабу не волновать. Чтобы никаких криков, соседей и понятых. Понятно?
― Так точно.
― На машине сейчас ехать бесполезно, даже по платному шоссе. Все стоит. Поэтому дуйте на электричке.
― Может, если дело серьезное, стоит поднять в воздух один из корпоративных вертолетов? ― Быкову страсть как хотелось с ревом пролететь над стоящим в заторах обывателем.
― Нет. «Заветы» ― это такая дыра, что на вертолет смотреть весь поселок сбежится. А нам это не к чему.
― Разрешите идти?
― Валяйте и постарайтесь побыстрей!
Быков вышел и сразу стал распоряжаться:
― Ну что, упыри, деньги на проезд есть?
― Не спеши, нам еще инструмент надо из гаража взять.
― А что же вы сразу не взяли, думали, руководство вас вызвало, чтобы о жизни поболтать? Кому вы нужны без своих железок? Вы еще что-то можете, кроме как молотками стучать? Бегом в гараж! Марш, марш!
Платить за проезд пришельцы категорически отказались, и Быков, чтобы не рисковать успехом операции, купил им билеты. Все шло хорошо, но на станции Мытищи машинист объявил, что поезд дальше не пойдет. На платформе женщина с опухшими икрами и бородавкой на щеке сказала, что террористы заминировали станцию «Заветы Ильича». Быков достал органайзер и полистал интернет-новости. Женщина оказалась права.
Такси брать тоже резона не было, пробку на Ярославском шоссе органайзер оценивал в 9 баллов. Через час пешего пути Быков и слесари, потные и усталые, оказались на месте. На платформе угроза теракта совсем не ощущалась. На скамейке спал разомлевший на солнце пьяный пришелец.
― Заветы И-А, ― прочитал один из слесарей название платформы. ― Иа ― это такой грустный ослик из сказки, нам в детдоме воспитатель читала.
― Да нет, здесь половины букв не хватает, ― поправил его второй гуманоид, ― главный же говорил ― «Заветы Ильича».
― Точно, Ильич ― это их пророк. Он людям дал заветы, а они их не выполняли. Его долго не хоронили, хранили в будке под стеклом и ходили смотреть ― кто плакать, а кто смеяться.
― По телику про него говорили, что он проклял их империю. Как его в землю закопали, так у них в космосе дела наладились ― нефть нашли, нас завоевали.
― Заткнитесь, историки! И шевелитесь быстрей, не слышали что ли, как шефу время дорого?!
Осенний полдень был по-летнему жарким. Быков снял мокрую от пота тужурку и понес ее в руке. Пришельцы сгибались под тяжестью железных ящиков. Они прошли котельную, гаражный кооператив и торговую площадь. Наконец нашелся дом, номер которого был указан в инструкции Охальника.
В подъезде пришлось немного подождать ― привыкнуть к темноте. Потом Быков несколько раз позвонил в дверь. В квартире старались не шуметь, но слышно было, как шепчутся и переговариваются. Быков позвонил еще раз: «Хлопотов, откройте! Мы знаем, что вы там! ― добавил он громко, но дверь не открылась. ― Ладно, приступайте».
Один из пришельцев посветил фонариком на личину замка:
― Быстрей всего ― ригель кувалдой выбить.
― Шуму много будет? ― Быков огляделся на соседские двери.
― Раз десять придется ударить.
― Еще есть варианты?
― Попробуем «свертышем», ― сказал пришелец и достал инструмент, похожий на обычный ключ, к которому приварен кусок металлической трубы. Потом он аккуратно вставил его в замок, напарник два раза стукнул по нему молотком, и они вдвоем навалились на трубу. В замке что-то треснуло.
― Все.
Быков потянул дверь на себя, и тут же лестничная площадка наполнилась детским плачем и женскими криками. Быков оттолкнул гуманоидов и заскочил в квартиру. В прихожей верещали три пришелицы разных возрастов, к их ногам жались старшие дети, в кухне варилась говяжья похлебка, в ванной сушилось белье, в спальне никого не было, посреди единственной комнаты сидел на горшке маленький гуманоид. Кто-то крикнул: «Полиция, мамочки ― убивают!» Быков выскочил из квартиры, и вся компания бросилась наутек.
На полпути остановились отдышаться. Только встали, как на пригорке показалась зеленая змейка электрички.
― Быстрее, ― скомандовал Быков отставшим гуманоидам. ― Бросайте, на хрен, свои ящики!
Поезд посвистывал и снижал скорость, Быков вбежал на платформу и оглянулся на гуманоидов.
― Бросайте ящики, сволочи! ― двери вагона открылись. Быков забежал в тамбур и сорвал стоп-кран. Воздух с шипением вырвался из тормозных магистралей, машинист матерился по радиосвязи. Быков вернулся к дверям и стал их удерживать руками. Гуманоиды наконец забросили в тамбур свои ящики и, задыхаясь, ввалились сами.
― Жмотовилы чертовы! Удавитесь за свои железки! Из-за вас чуть все дело не провалили!
― Да пошел ты, вертухай! Ты сядешь в будку на проходной и будешь дальше рылом торговать. А я чем работать буду? У меня в этом ящике ― вся жизнь.
― У-у-у, мутанты вырожденные! ― Быков замахнулся на гуманоида кулаком, но тот достал из кармана отвертку, и военный решил не связываться.
― В метро сами за себя платить будете! ― Быков сплюнул, вошел в вагон и уставился в окно.
Все форточки были подняты, но было жарко даже на ходу. Этой запоздалой жаре никто не верил. Август был холодный, и подмосковные перелески уже желтели листвой. Трава выгорела за лето и тоже была буро-желтой. Быков вспомнил осень в степях, чернеющие вышки пусковых установок посреди бескрайних равнин. Он не видел ни одного пуска, потому что служил в гарнизоне, но знал, что ракеты регулярно взлетают, и чувствовал себя причастным к полетам.
Здесь, в столичной области, ничего не изменилось за время колонизации. Все те же рабочие поселки, выстроенные еще советской властью по заветам Ильича, дачные домики, облепившие поля, и бесконечные ряды гаражей. Быкову казалось, что он попал в прошлое. Этот пейзаж он мог наблюдать здесь, если бы жил во времена экономических кризисов или в давно ставший уже былинным советский период. О том, что он живет в ракетное время, ему напоминал только повторяющийся видеоряд на плазменном мониторе.
Быков смотрел на экран, вмонтированный в вагонную переборку под самым потолком. Космические агентства предлагали внаем грузовые места на транспортных кораблях, привлекали к сотрудничеству добывающие компании, вербовали пилотов и военных для службы на космолетах. Быков вздохнул. Он знал: без блата, а тем более с подпорченным послужным списком, дорога в космос для него закрыта.
В вагон зашел полноватый светловолосый мужчина в деловом костюме и переброшенном через руку светлом плаще. Лицо пассажира показалось Быкову знакомым. Не наш ли, не космопромовский? Быков открыл в органайзере картотеку работников и полистал фото. Так и есть, наш страховщик, да еще и начальник отдела.
Быков подсел к вошедшему мужчине, тот жадно хлебал минералку из литровой бутылки. Попив, мужчина достал телефон:
― Макарий Леонидович, это я ― Малек. По-моему, у нас проблемы с тендером.
Быков стал наблюдать за парнем и догадался, что тот звонит начальнику. Но начальником у него был господин Охальник, который носил совсем другое имя и отчество.
― Я уже звонил нашим кураторам из районной администрации, напоминал про договоренности ― они и слышать ничего не хотят. Говорят, что правительство проводит открытый тендер. То есть по конкурсному стандарту на строительство объектов государственной важности. Да, в два этапа. Уже комиссию сформировали: чиновники из департаментов. Серьезно все. Ну а я что могу сделать?
Быков внимательно прислушивался к разговору:
― Они помнят про договоренности и про ваши заслуги помнят, говорят ― ситуация изменилась. Приказ сверху пришел. Федералы будут проведение конкурса контролировать. Чертежи им ваши не подходят ― неправильно оформлены. Советуют подготовить проектную документацию. Причем эстетическая часть: барельефы, скульптуры, фрески ― это их не интересует. Оценивать будут техническую сторону. Нужен настоящий проект, со слайдами, роликами, презентациями, интерактивными стендами. Мобилизуйтесь, Макарий Леонидович. Знаю, что не мальчик, но ничего не поделаешь.
«Странно, ― думал Быков, ― вроде наш страховщик, а разговаривает о строительстве. Да и что за Макарий?» ― поисковик органайзера показал, что в картотеке сотрудников такого человека нет.
― Я прямо сейчас не могу заняться поиском специалистов. Я не в Москве. На восточном участке приостановили работы. Я ездил туда, хотел подмазать местную власть ― не взяли. Какой-то заговор. Я ж к ним: и к мэру, и к главе района ― как к своим, заходил. А они, видно, забыли, сколько ваших денег раньше кушали. Сам расстроился, я ведь из-за этого важное совещание с клиентами пропустил. Да тут еще платформу заминировали, полдня поезда не ходили. Я постараюсь, Макарий Леонидович, и вам удачи.
Мужчина отключился и открыл минералку, намереваясь отпить.
― Командир, угости водичкой ― вся глотка пересохла, ― вкрадчиво попросил Быков и уставился на соседа, как на старого знакомого. Тот протянул бутылку, а сам встал и перешел в другой вагон.
«Мутный тип, надо с ним повнимательней. Эх, не дает Охальник развернуться, все либеральничает. Уж я бы всю эту сволочь», ― Быков показал кулак гуманоидам и уставился в окно.
Аматидис раздраженно спрятал телефон в карман брюк. Отчет Малька подтверждал его догадки о том, что Охальник, готовясь к удару, прежде всего заручился поддержкой чинуш. «Ничтожества, ― успокаивал себя магнат, ― Охальнику не выйти на министров. Ведь нету тех богов на небе, которым не противно станет помогать ему. Сановникам губернским мне не испортить даже аппетит. Они рабы, а я обласкан милостью кронидов».
― Нет веры никому, ― сказал он вслух, ― ведь даже федеральные чины не брезгают мздоимством, и взяв монет кошель, не гарантируют успеха в деле. О страшный век ― где все лишь исполняют роли, но ни за что ответ не держат!
Аматидис снова замолчал, погрузившись в глубокий политический анализ. Он думал, что попытки людей Охальника сорвать закладку котлованов в Подмосковье ― следствие, а не причина его бед. Магнат знал: земные судьбы вершатся на Олимпе, а значит, его неудачи могли быть связаны с божественными распрями. «Своим умом осмелился предполагать я, ― размышлял он, ― что бунт титанов стал причиною войны. Но разве б Гея, всех строителей богиня, или Гефест, ремесел покровитель, в обиду дали бы меня? Скорей всего, Ареса то интриги. Охальник ― стало быть, служитель его культа и жрец войны несправедливой. Но Хлопотов ведь не похож на воина: не грезит битвой он, не жаждет крови. Ему лишь похоти соблазны интересны. Итак, неверен мой анализ, причины распри кроются в другом».
― Я вижу, раб несчастный, что тебя младого лишь секса радости влекли? И что же, ласки дев испытывал ты часто? ― обратился он, наконец, к своему пленнику.
― Если честно, то нет, ― признался Хлопотов, ― влюбился я не в ту, с кем можно быть счастливым. Учились мы в одной группе.
― Про ту Надежду молвишь ты, о близости с которой врал гуманоиду? ― спросил Аматидис и про себя отметил: «Так же зовут его жену».
― Да, с ней. Из нас готовили менеджеров для ракетной отрасли, но видно было с первого дня, что после учебы армянин Арсен будет помогать дяде в автосервисе, Вова-панк соберет музыкальный коллектив, красавица Женечка станет женой бизнесмена, а сестры Зельметдиновы всю жизнь прокорпят в бухгалтерии. Я, если бы не случай, так и остался бы в бригаде пришельцев. И только Надя смогла работать по специальности ― в космическом страховании. В ней уже тогда была эта сила, которая теперь движет ею, помогает расти, добиваться успеха, раскрывать офисные заговоры и побеждать в интригах. Во мне этого и сейчас нет, а тогда, на первом курсе, я и вовсе был лопух.
Аматидис задумался: «А может, этот Хлопотов искусству лжи так хорошо обучен, что дурит он меня, ничтожным притворяясь. Не он ли с департаментом своим срывает стройку мне под Сергиев-Посадом?»
Хлопотов же говорил только о личной жизни:
― Мне Надя нравилась несмотря на то, что ее красота была агрессивной и даже чуть-чуть мужской. Может, я втайне хотел, чтобы она взяла меня на буксир. Мы с ней все же составили пару, но буксирным тросом нас соединили обстоятельства. Хотя лучше по порядку. Тот случай переехал меня, как каток. Был сентябрь, такой же солнечный и теплый день, как сегодня. Мой сокурсник Арсен, не стесняясь преподавательницы, лапал нашу красавицу Женечку. Армянин совсем осмелел и начал облизывать ей шею, как вдруг тетка-экономист не выдержала:
― Вы, наверное, думаете, что все живое во мне давно высохло и закостенело. По-видимому, вам кажется, что кроме экономических формул я ничего уже не понимаю. Вы решили, что естественные проявления жизни давно не волнуют меня. Именно поэтому вы, Арсен и Евгения, так откровенно ведете себя, не так ли?
Все обернулись на парочку.
― Но вы ошибаетесь, ― продолжила профессор экономики, ― со мной не все так плохо, и я с большим интересом жду каждый новый день и встречаю каждый новый поток студентов.
Аудитория собралась ― спавшие проснулись, рассеянные сосредоточились:
― Мне посчастливилось быть молодой в хорошее время. Тогда все были переполнены светлыми надеждами, энтузиазмом, поэтическим настроем! На наших глазах творилась космическая история. И, конечно же, у нас была любовь. Но мы не марали наши чувства пошлостью. Сальные нежности были у нас не в ходу. Мы всего лишь держались за руки, но нам не хватало воздуха ― такой силы было наше чувство! ― слова тетки резонировали с хвалебными речами в честь пятилеток колонизации. Мы не знали, что делать с ее словами: осмеять, или принять как откровение? И тут Арсен нашелся:
― Песня про нежность! ― крикнул он, и пропел полкуплета старинной песни.
Аудитория разорвалась смехом. Гоготал Вова-панк, хихикали сестры Зельметдиновы, показывала белые зубы Женечка, Арсен радовался своей шутке, и только Надина спина оставалась ровной. Я точно помню, что она не смеялась. Семнадцатилетней девчонкой она могла себе позволить игнорировать коллектив. Уже тогда она была ― вожак! Я из солидарности с Надей тоже не смеялся, я ковырял мозоли. Вова-панк вдруг резко повернулся ко мне и бросил на стол бумажный комок:
― Тебе.
Записка была он Нади, она звала меня в Зоологический музей.
― Я никогда не понимал, как луноокая и торсом стройная Надежда, ― удивлялся Аматидис, ― могла бы полюбить раба. Однако муж ты ей, чудно то!
― Мне стоило тогда тоже так подумать и не начинать все это. Но все лекции напролет я разглядывал ее и стеснялся, когда случайно попадался на глаза. Раньше я думал позвать ее на мороженное, но никогда не было денег. После того, как устроился в цех к гуманоидам, стали водиться небольшие суммы, но смелости не прибавилось. И тут она сама! Есть от чего взволноваться! Мозг в тот момент отказал мне, и я возомнил, что тоже ей нравлюсь. Я ответил: «С тобой готов в любой музей ― хоть в патологоанатомический!»
На следующий день у меня была рабочая смена, потом у Нади были немецкий и сольфеджио. Мы встретились через неделю и пошли пешком от Кремля до музея:
― Правда, хорошо, что в этом году осень сухая? ― спросила Надя.
― Да хорошо. Работать легко ― сапоги на работе сухие, ― строил я из себя брутального парня.
― Знаешь, а ведь гостиница «Москва» не настоящая. Я не поклонница концептуализма, но здание культовое ― свидетель эпохи. Зачем его тогда сломали и заново отстроили? Глупо сносить то, что и так крепко стоит?! Правда?
Я кивнул.
― Моя мама увлекается архитектурой. Не знаю, откуда в ней эта страсть, она всегда работала по административной линии. Так вот, она говорит, что теперь весь исторический центр ― муляж. А когда бабушка водила ее маленькой по этим местам, все здесь дышало стариной.
― У нас в депо тоже реконструкцию корпусов затеяли. Это сейчас модно, потому что деньги удобно отмывать.
― Я люблю гулять по центру. Здесь на одной улице могут стоять здания разных веков и можно играть, угадывая архитектурные направления и стили. Хотя и знаешь, что все не настоящее, все равно интересно. Дома не сливаются в единую мрачную стену, не стоят на голых пустырях одинаковыми коробками.
Я чувствовал себя участником телешоу для интеллектуалов. Не свидание, а экзамен на эрудицию ― архитектура, потом зоология, что дальше? Наконец, мы, пройдя все примечательные дома, вошли в музей. Надя стала с интересом разглядывать коллекции моллюсков, клещей и других беспозвоночных. А я смотрел, на нее, когда она склонялась над стендами. Фигура, кстати, у нее до сих пор прежняя. Потом мы пошли в кафетерий. Там Надя занялась мороженым и перестала блистать эрудицией. Я успокоился, собрался и начал свою первую, необдуманную и обреченную, атаку на женщину:
Хлопотов глупо улыбался, как будто он не в плену, а на сеансе массажа:
― Знаешь, Надя, в нашей группе мне нравится одна девушка. Я думаю, что как староста, ты должна помочь мне сократить расстояние между нами, ― это я придумал такой ход.
«Интересно! Кто же она? Наверное, Женечка?» ― она все понимала, просто мучила меня. Это и теперь ее хобби. «Тогда, может быть кто-то из сестер Зельметдиновых?» ― продолжала она с улыбкой.
― Нет, ― говорю, ― моя избранница, она, во-первых ― красивая; во-вторых ― умная; в-третьих ― ее зовут Надя; в-четвертых ― она староста группы.
Надя немного помолчала и строго ответила:
― Виктор ― означает победитель, поэтому ты должен справляться в сердечных делах без посредничества. Но мне больше нравится имя Иван ― моего мужчину зовут так.
― Вот те на! ― говорю, ― что ж твой Иван с тобой в музей не пошел?
― Он космонавт и готовится к полету, его не отпустили со службы. Никто из моих друзей не захотел пойти в этот музей. Вот я и решила поискать компаньонов среди сокурсников.
― Странная ты. Учишься на экономике, говоришь об архитекторе. Зачем тебе нутрии и амебы?
― У меня есть план: дважды обойти все московские музеи. Первый раз сейчас, пока учусь. Второй ― уже с детьми. Я иногда ловила на себе твои взгляды, но, извини, никак не ожидала сходу таких объяснений.
До метро Надя попросила ее не провожать, и я поплелся в противоположную сторону. На одном из переулков мне встретились две потасканные пришелицы. На мои деньги мы выпили плодово-ягодного, и я попал в оборот этих нечистоплотных девок.
Мы пили разливную бражку на Старом Арбате, а потом водку и пиво на Ярославском вокзале. Не помню как, но я все же сел на свою электричку. В вагоне меня сморило, и я совершил несколько рейсов в соседнюю область и обратно, но в родном поселке так ни разу не проснулся.
Ночью разбудили патрульные:
― Где я?
― Город-герой Москва.
― Опять?
Все строчки табло были пусты ― поезда уже не ходили. Домой было никак не попасть. Тогда я пошел по путям к вагонному участку.
Сторож, беспалый гуманоид, когда-то работал столяром в нашем цехе, но по пьяной лавочке отрезал циркуляционной пилой несколько пальцев. По старой памяти беспалый захаживал в нашу мастерскую, поэтому знал меня ― новенького мальчика Витю:
― Проходи, раз ты наш, деповской, ― на меня оскалилась старая овчарка, ― тихо, Карина, свои.
Принюхавшись, собака успокоилась, но тут же залаяла и побежала к воротам.
― Не пугайся, это она бомжей вокзальных гоняет, ― успокоил сторож, ― эти мутанты, как похолодает, тянутся вагоны взламывать, чтобы поспать в тепле.
Я хотел лечь в сторожке на топчане, но сторож не дал:
― Спать сюда пришел, что ли? Так не пойдет. Напросился в гости ― общайся, развлекай! ― сказал беспалый и достал бутылку «Столичной».
― Это гостиница «Москва» ― яркий пример архитектурного концептуализма, ― я ткнул пальцем на водочную этикетку, ― когда-то сам Сталин проект утверждал, в период кризисов ее снесли, а потом выстроили заново. Это был первый дом, с которым так поступили. А теперь весь центр столицы ― один большой новострой.
Гуманоид разлил водку и грустно заметил:
― У нас тоже грядет большое строительство. Ставку сторожа сократят, наймут охранное предприятие, а меня, инвалида, выгонят на улицу, и будут меня домашние гонять, как Карина тех мутантов.
Вот тогда-то я и выпил первый раз с человекообразным. Горло перехватило, как у преподавателя экономики от любви. Даже слезы навернулись.
Потом я рассказывал сторожу про красивые старинные дома и про беспозвоночных гадов, а сам думал: «Ничего страшного. Подумаешь, староста группы отказала! Не на ней одной вся надежда на земле держится. Гуманоиды, мутанты ― все это временно. Будут еще красивые девушки, и работа, и квартира. Все как у людей будет. Все как у людей».
Хлопотова обедала в марсианском зале корпоративного ресторана. Полумрак обеденного холла подсвечивался красным лампами, стены украшали пейзажи Марса и интерьеры космических станций. Основной состав холдинга уже пообедал, и Надежда была в зале одна. Ожидая рыбу с тушеными овощами, она кликала приложения органайзера.
Весь день Хлопотова старалась настроить себя на спокойный рабочий лад, но утренние звонки босса и новость об исчезновении мужа не шли из головы. Хлопотова набрала номер Охальника:
― Иван, есть новости о Хлопотове?
― Киса, мои ребята только что посетили его малую родину. Там действительно квартиранты: семейка пришельцев, детишки сопливые. Так что если твой муж тебе и изменяет, то не в квартире своей покойной матери. Жаль, будь то загул, всем было бы легче. Это хуже: кто-то хочет на меня надавить.
― Да брось ты! Кому взбредет в голову шантажировать тебя Витей? Аматидис и ты ― планетарные стратеги. Разве станете вы ради пешки рисковать партией.
― Волнуешься за него?
― А что бы ты делал, если бы исчезла я?
― Малыш, я бы сошел с ума от горя и был бы разбит маньяком Аматидисом. Но и Хлопотов мне тоже не посторонний, я же был тамадой у вас на свадьбе, я помню вас желторотыми выпускниками. Вы мне как дети, солнце мое.
«Шел бы ты со своей заботой, ― злилась про себя Хлопотова, прекрасно чувствуя иронические нотки босса, ― дорого бы я заплатила, чтобы не знать половину, из того, чему ты меня научил». Но в трубку сказала:
― Сообщи, если что-то узнаешь. Мне хочется думать, что Хлопотов уехал на окраину, взял в магазине дешевого алкоголя и сидит где-нибудь на мосту ― смотрит на проезжающие поезда. Он у гуманоидов таким образом научился стресс снимать. Люди в бассейн ходят, фитнесом занимаются, а у него свои методы.
― Запой, говоришь? Хорошо бы. Только не помню я за ним таких срывов в рабочее время. Да и потом, он мог бы у себя в кабинете нахлестаться. Судя по донесениям уборщицы, он с заместителем полные урны бутылок оставляют после своих совещаний. Крепись, детка, обнимаю тебя.
Принесли обед. На тарелке была выложена гастрономическая мини-диорама Марса: куски печеной семги изображали один из утесов красной планеты; острый соус подмывал рыбные берега, как озеро лавы; искусно вырезанные ломтики картофеля образовали макет исследовательской станции, антенны которой были выполнены из бутонов брокколи. Надежда поддела вилкой край утеса, макнула его в озеро соуса ― вкус у блюда был вполне земным: нежным и слегка пикантным.
― Конечно, Марс Марсом, но такую рыбку только в земных реках выудишь! ― судя по всему, посетитель вошел в ресторан и занял соседний столик, пока Надежда была занята разговором, ― Вы не находите, что поесть по-человечески можно только на Земле?
― Наверное, ― Хлопотовой совсем не хотелось разговаривать, но за годы работы в крупной компании она привыкла к корпоративному этикету и неискренней вежливости. Она уже не могла игнорировать даже незнакомого человека: раз он здесь, значит, коллега или клиент.
― Я заказал винегрет. Интересно, как он тут называется. Может, «неудачная посадка»?
― Смешно.
― Нет, я, конечно, рад, что мы ― космическая империя. И в детстве у меня был специальный альбом, в который я вклеивал наклейки с космонавтами. Но на то они и герои, чтобы пюре из тюбиков кушать! А мне, рядовому и незаметному, ― оставьте мой холодец и мои пельмени! А вы как считаете, вам не надоела эта повсеместная экспансия космоса в частную жизнь?
― Я, признаться, экспансии не замечаю. Вы, верно, один из частных клиентов и не знакомы с историей нашей компании. А между тем, наш холдинг объединяет все российские предприятия по производству, эксплуатации и страхованию космических аппаратов, именно поэтому интерьер наших офисов и ресторанов оформлен в стиле neo-cosmic.
― Да нет, я знаю. Я ― Мальков, ваш приемник по отделу страховки. Прошу прощения, Надежда Евгеньевна, что вам пришлось отвлечься от серьезных дел и провести за меня совещание. Телефонные террористы заминировали платформу на Ярославской ветке. Все движение встало.
― Так вот вы какой, Малек. Может, приобрести жилье в Москве, чтобы избежать накладок. У страховщиков неплохие бонусы, если мне не изменяет память?
― Нет уж, Надежда Евгеньевна, я хочу на березки в окно смотреть, а не на семейные ячейки в доме напротив. Увольте-с.
― Увольнять директоров не в моей компетенции.
― Хм, злой каламбур. А вот и мой винегрет. «Вулкан на Марсе» называется. А если у меня от слова вулкан изжога разыграется или от мыслей о космической еде гастрит разовьется? Вы знаете, например, что все пилоты из-за консервированной еды и пребывания в невесомости имеют большие проблемы с кишечником и опорно-двигательным аппаратом? Им всем перед пенсией инвалидность оформляют.
― Вы сгущаете краски. На орбитальных станциях и межгалактических кораблях есть специальные пищеблоки. Там выращивают богатые клетчаткой овощи, разводят стимулирующие пищеварение бактерии. Или вы из тех, кто критикует наши успехи в космосе? Но отрицать вы их не можете?
Малек вытер красные от свеклы губы и выпрямился. Надежда поняла, что неосторожным словом спровоцировала мужчину на дискуссию:
― Возможно, я вам покажусь навязчивым, но я стану их отрицать.
Хлопотова взялась за второй кусок семги и приготовилась выслушать монолог бытового философа, из тех, что подкарауливают добродушных отдыхающих на скамейках и пристают к пассажирам в транспорте.
― Все мы живем на Земле, но работаем на космос, ― развивал идею Мальков. ― Я каждый день проезжаю на поезде строящийся космодром Макария Аматидиса. Он, хочет воткнуть очередной ракетный объект в Подмосковье. Я знаю, что наша компания противодействует проекту, но грек, хоть и с придурью, а лоббист бывалый. Значит, возле моего дома скоро вырастет стартовая площадка, и плакали мои березки.
― Разве директора департаментов имеют допуск к переписке акционеров холдинга? По-моему, отношения между «Космопромом» и «Космостроем» находятся за пределами вашей компетенции?
― Надежда Евгеньевна, земля слухами полнится. Но вы не подумайте, что я лезу думать за начальство. Просто корпоративный обеденный треп.
Хлопотова всмотрелась в собеседника: полноватый, светловолосый, лысеющий середнячек, но взгляд, как у инквизитора. Что еще за Малек, почему Охальник не согласовал со мной его назначение? Или он министерский? Подписал в свое время важную для нас бумажку, но попался и вылетел из своего ведомства. В благодарность получил должность в «Космопроме», оклад, проценты от сделок. Тогда понятно, отчего у этого Малькова такие страшные глазки ― попробовал вкус власти, сорвался с высоты, но все еще помнит как Аматидисы и Охальники заискивали перед ним на фуршетах?
― Вот вы Надежда Евгеньевна, советуете мне жить в столице. А дирекция в случае переезда предлагает мне частичное погашение кредита. Но я живу за городом, и это не упорство, а убеждения. К тому же моя жена и дочь с их запросами в Москве мне будут обходиться в разы дороже.
― Так вот в чем дело.
― Не только, проблема коренится во всей нашей космической стратегии.
― Любопытно.
― Получается, что мы, то есть все россияне, все свободные граждане работаем на вселенную. А должно быть наоборот. Не я должен давиться космическим сэндвичем, через мины продираться к месту работы, губить здоровье стрессами и приспосабливаться к ракетным скоростям нашего века. Нет! Раз уж мы космическая империя, пусть вселенная работает на меня!
― Вселенная для нас или мы для вселенной ― это вопрос не социальный, а философский. Или даже метафизический, разве руководство компании или государство может его разрешить?
― Нужно изменить внутреннюю политику. Нужно, чтобы героями стали не те, кого мы видим по телевизору в программе «Привет из космоса». Нужно, чтобы героем снова стал рядовой труженик, такой, как я, такой, как вы!
― Вы думаете, мы заслужили право на героизм в большей мере, чем те, кто рискует жизнями в холодной звездной мгле? Меня все считают сильной женщиной, но я не готова поменяться с ними местами. И потом вы забываете о переселенцах. Вселенная дала нам их, и они выполняют за нас черную работу.
― Я же не призываю отменить льготы космонавтам или отправить назад гуманоидов. Я просто считаю, что нужно поменять идеологический вектор. Перенаправить его из космоса на землю, в Россию. Космический прорыв произошел не только благодаря подвигу колонистов, но и полувековой налоговой повинности рядового гражданина. Когда члены правительства и медиа-персоны будут чаще заявлять об этом, нашим женам и дочерям будет легче гордиться нами: скрюченными за мониторами компьютеров, нервозными от постоянной переработки и рано раздавшимися от сидячей работы мужчинами.
Официант унес пустую тарелку, Хлопотова снова недоверчиво поглядела на страховщика. Речи неудачника, перекладывающего вину за свою серость на окружающих. Внешность, соответствующая речам. Но страховой отдел далеко не на последнем месте в космопромовской иерархии. Потом все бывшие чиновники приторговывают связями, на посредничестве между коммерсантами и бывшими коллегами он бы мог делать второй директорский оклад. Намеренно стирает лоск, прибедняется? Зачем, я ведь не налоговый инспектор? Хлопотова была почти уверена: как только она выйдет из-за стола или на секунду отвернется, этот Малек тут же преобразится или наденет другую маску.
― А что нам говорят эти доморощенные «эмансипе»? ― продолжал тем временем страховщик. ― Мужчины не те, мужчины не держат удар, мужчинам пора подвинуться. Моя жена тоже такие фразы любит отпускать. А еще ее любимая тема ― почему я до сих пор Малек. Прозвище настолько приросло, что и домашние меня так называют.
― Малек ― это что-то вроде головастика? ― спросила Хлопотова и подумала: «Может, и не министерский, вполне обычный клерк, упершийся в потолок».
― Нет, головастик моложе. Малек ― это уже рыбка, но еще не речной и не морской хищник. И это, по сути, правильно. Я ― скромный исполнитель. А вы поищите-ка хорошего исполнителя, все нынче генераторы идей, креативщики. А кто будет все это воплощать? Правильно ― Малек.
― Понятно.
― А моей жене не понятно. Она думает, что я ― размазня. При этом я купил квартиру, обставил ее мебелью, холодильник всегда забит, раз в пять лет покупаю дорогую машину. Но я ― не космонавт.
― Не герой.
― Точно. А все от чего?
― От излишнего либерализма, ― Хлопотова уже почти отказалась от мысли о властном прошлом Малька, но предположила в нем домашнего тирана, срывающегося на своих женщин.
― Все это началось в Америке в середине прошлого столетия.
― Вот как?
― Да. В пятидесятые годы двадцатого века ― это была самая социальная страна. Работающий мужчина тогда мог содержать неработающую жену и детей, потому что компании и государство платили ему щедрые дотации. Тогда работодатели, владельцы концернов и холдингов стали потихоньку финансировать движение за права женщин. Они победили, вчерашние домохозяйки заняли равное с мужьями место на рынке труда, но потеряли все социальные гарантии.
― У нас в стране женщины всегда трудились.
― Да. Но теперь-то в империи достаточно ресурсов, чтобы женщина могла расслабиться и целиком посвятить себя функции, отведенной ей природой. Всего-то нужно ― часть космической прибыли перенаправить на семейную политику. Но нам, русским, легче перекроить вселенную, чем социальное устройство своей страны.
― Я бы не высидела дома, сколько бы мужу за это не доплачивали.
― Это потому, что вы типичная женщина нового века. Вы просто сгусток энергии, вы же током можете убить. Я вот с вами разговорился о политике, а приударить ни за что бы не рискнул.
― У того, кто представляется маленькой рыбкой, мало шансов.
Хлопотова вставила кредитную карту в миниатюрную модель марсохода, стоящую рядом с солонкой, и положила несколько купюр под нее ― на чай. Космический аппарат пропищал, дав понять, что снял деньги со счета. На прощание она помахала Мальку:
― С вашими убеждениями было бы комфортней работать у Аматидиса. Уверена, он поддержал бы ваши идеи о месте женщины в природе. Все консерваторы ужасные сексисты.
― У Аматидиса все должны быть античными героями, а я ― малек, ― улыбнулся страховщик, и Хлоптова снова не поверила его глазам.
Загорелый официант в короткой драпировке, подчеркивающей мускулатуру, принес напитки.
― Спасибо, ― Хлопотова была раздражена. Это состояние возникало всегда наедине с Охальником. Злоба душила ее всякий раз, когда президент «Космопрома» отпускал свои шуточки, развивал теории, планировал акции. Когда-то все было по-другому, но это было давно, еще до замужества. Теперь же каждый жест, мимическое движение, тембр голоса этого человека поднимали в ней волну бешенства, подавлять которую с годами становилось все трудней.
― Зачем мы сюда пришли, разве это не «вражеское» заведение? ― Хлопотова разглядывала скульптуры обнаженных и физически развитых героев, которые поддерживали потолок. ― Хотя контраст здешней обстановки и твоего технократического декора даже интересен.
― Наш оппонент силен, коварен и забавен, ― Охальник восхищенно разглядывал фрески. ― Я порой затрудняюсь даже с определением градуса сумасшествия Аматидиса. Посмотри на этих гипсовых бедолаг, ― Охальник кивнул на изваяние, поддерживающее свод: голая античная скульптура с еле прикрытыми гениталиями упиралась плечами в небо, напичканное звездолетами и искусственными спутниками.
― Особенно забавно смотрятся на них космические шлемофоны с открытыми забралами.
― Неужели он не чувствует, как комично это сочетание архаики и современности? Кстати, публика не жалует ночной клуб Аматидиса и, чтобы поддержать заведение на плаву, он заставляет работников здесь обедать и справлять торжества.
― Административный ресурс ― самый популярный метод хозяйствования в стране победившего СРО. Я хорошо учила историю экономики, так было и при советах, и во время реформ, и в ходе колонизации. Так будет всегда.
― Душа моя, в широте твоих познаний по прикладным специальностям я не сомневаюсь. Расскажи лучше, как успехи на новом поприще? Мне сообщили, что у тебя есть академические задолженности.
― Контролируешь? ― Хлопотова любила учиться, но принудительное изучение культурологии ее раздражало. Интереса к предмету не было, поэтому учение не давалось.
― Конечно, я же оплачиваю обучение.
― Я не сдала античную литературу и историю древнего мира. Это мой первый в жизни хвост, ― Хлопотова вспомнила несговорчивых преподавателей: мать и дочь, жгучие брюнетки, увешанные дешевыми, но, нужно отдать должное, оригинально подобранными украшениями. Надежда предлагала им денег, но обе профессорши в ответ демонстрировали гуманитарное презрение. ― Стервозные тетки хотят, чтобы я прочла все скучные книги на свете.
― За чем же дело стало, моя маленькая двоечница? ― Охальник поймал то настроение, которое приводило Хлопотову в тихое бешенство.
― А тома документов по работе кто за меня будет изучать? И потом, обе женщины явно невменяемые, застряли в древности, как твой Аматидис. Студенты их зовут Сцилла и Харибда. И вообще, знаешь что, Иван, вот где у меня твои чудачества!
― Солнце, побереги свой темперамент для постели. Напомню, ты уже год, как исполнительный директор, а эта должность предполагает особое состояние духа. Если наш главный конкурент грек, мы с тобой должны знать историю и культуру его исторической родины лучше его самого.
Хлопотова сжала челюсти и выравнивала дыхание, силясь не вспылить. Охальник продолжал:
― Эти античные космонавты не просто дурь. Помни, Аматидис ― не рядовой коммерсант, строительство для него открывает возможности утыкать российские поля гигантскими бетонными истуканами. Он думает, что творит, а не просто строит. Если бы ты успевала по предметам, то поняла бы: у греков он взял не художественные методы, не философские наработки, а первобытную архаику. Он, как говорят чиновники из Минкульта, «формирует образ сильной России». Это для твоих преподавателей Греция ― колыбель культуры, мир, где впервые задумались о принципах бытия. Наш Макарий Леонидович из античной древности слепил гражданскую позицию ― это крайняя степень консерватизма. В этом он по-своему оригинален, объясняю чем…
Хлопотова демонстративно схватилась за голову. Охальнику принесли морепродукты, он взял инструменты и продолжил:
― Наши государственники ― сплошь защитники старины и идеологи седобородых устоев. Причем мракобесие не мешает им с удовольствием покупать новейшие гаджеты. Аматидис ― не исключение. Но идея вернуть общество в спокойное и надежное прошлое исторически любима нашей властью, потому что в былинные времена холопы были послушней. По этой схеме предыдущая хунта попыталась выехать из кризиса. Но они осмелились отмотать историю всего на пару тысяч лет. Их опорой стала христианская мораль. Проверенный метод не сработал, служители культа потеряли «власть над умами», или над душами, как они любили выражаться. Аматидис же со своим загорелым мужеством и родоплеменной добродетелью оказался тогда как раз кстати. Его радикальные посылы, вопреки здравому смыслу, стали милы народу. Воистину любовь ― механизм алогичный.
Хлопотовой удалось успокоиться, она пропустила мимо ушей монолог Охальника и мысленно составила рабочий план на завтрашний день. Но как только она оторвала взгляд от статуй, вид жующего устрицы начальника вернул ее в прежнее состояние. Он разламывал раковины моллюсков и вылизывал содержимое. Рот и подбородок его лоснились от устричного соуса. Хлопотова не могла больше есть.
― Ладно, не обижайся, ― Охальник отбросил иронический тон, ― я нисколько не сомневаюсь, что ты, наконец, проникнешься античным духом и устранишь задолженности. Давай лучше поиграем, смотри ― парень за стойкой. Как думаешь, кто он?
«Когда-нибудь я задушу тебя во время твоих игр»,― подумала Хлопотова, но послушно повернулась и увидела молодого худощавого парня, который явно был не пилотом, не космонавтом и уж никак не коммерсантом. К тому же лицо его было несколько темней, чем это бывает у людей.
― Скорее всего, он студент, ― предположила она, ― хотя немного смахивает на гуманоида.
― Я думаю, он кого-то ждет.
― Как большинство посетителей клубов, он наверняка ищет партнершу для секса.
― Ну, зая, куда подевался твой аналитический талант? Во-первых, еще рано, ночным клубом это заведение становится после десяти. Пока что ― это просто ресторан. К тому же, ты забыла, кто здесь хозяин. Разве допустит наш приверженец эллинской добродетели устраивать здесь сексуальную ярмарку. Нет, тут царит дух благочестия. Стоп. Внимание, к нему кое-кто подсел. Не оборачивайся, достань лучше зеркальце, не нужно, чтобы охрана поняла, что мы их разглядываем.
Хлопотова пожала плечами и исполнила просьбу Охальника. Одежда девушки выдавала в ней принадлежность к какой-то молодежной субкультуре, в их разновидностях Хлопотова не разбиралась. Зато она разбиралась в отношениях, и, судя по всему, молодые люди находились в той нежной стадии, когда уже образовалось притяжение, но каждый пока старается его не показывать. Парень непринужденно болтал и, поскольку жестикулировал он несколько развязано, Хлопотова сделала вывод, что его легкость напускная.
― Коварный соблазнитель в начале карьеры, ― улыбался Охальник.
― Похоже, он влюблен. Ты не знал, что у людей так бывает?
― У тебя с мужем так?
― Козел ты, Иван.
― Тяжело ему с ней будет, ― Охальник и не думал реагировать на оскорбление. ― Она не курит, не пьет, придерживается вегетарианской диеты.
― Откуда ты знаешь?
― Это дочь Аматидиса ― Антигона, правда, «ВКонтакте» она зарегистрирована как Анна.
― Так вот зачем мы здесь.
― Интересно же, чем живут наши космостроевские друзья. Смотри, им принесли травяной чай и клубнику. Как мило.
В это время началась концертная программа. Ведущий объявил хоровое состязание, и на сцену вывалили нескладные мужчины с оголенными торсами и стесняющиеся женщины, завернутые в простыни старинных одежд. Конферансье представил их сотрудниками сметного отдела «Космостроя». Коллектив запел, и Хлопотова поняла, что вокальными способностями не обладал ни один из выступающих. По залу поползли смешки.
Вдруг девушка, которую, по словам Охальника, звали Антигоной, выбежала на сцену и остановила действо. Публика оживилась. Девушка на мгновение скрылась за кулисами и вышла обратно с электрогитарой наперевес. На лицах сметчиков отобразилась надежда на спасение. Антигона сыграла вступительное соло, оглянулась на хор и запела. То, что она делала, было не гимном, который пытались изобразить строители, а лирической композицией о древнем народе, жившем в согласии с природой и не знавшем насилия. Оркестр подхватил мелодию и резво подыгрывал дочке хозяина. Хор мычал, и их «м-м-м» походило на бэк-вокал. После финального аккорда раздались аплодисменты, Хлопотовой тоже понравилось, она уже давно сидела вполоборота и в упор разглядывала солистку.
― Она находится в идейной оппозиции к папе, ― комментировал Охальник, ― греки ей представляются зверями, работорговцами и агрессорами. Она увлечена Индией и Тибетом, но пока без фанатизма, по-детски. Я читал ее посты ― там такая каша из хипповства, буддизма и учения Кришны, что черт ногу сломит. Как бы на этом сыграть?
Хлопотова не слушала начальника, она разглядывала молодую парочку. Парень, как только Антигона присела за столик, поцеловал ее ладонь, как видно в знак признания ее таланта. Но девушка почему-то отдернула руку и испуганно оглянулась. К столику уже спешили атлеты в борцовских трико. Парень попробовал ретироваться, но был мгновенно скручен и сопровожден на воздух. Антигона по-детски капризно оттолкнула тарелку с клубникой.
― Как тебе порядочки? ― улыбался Охальник. ― А ты еще меня критикуешь, а если разобраться, разве я козел?
― Прости, ― Хлопотова увидела в фойе знакомое лицо, грузный мужчина направлялся к их столику.
Охальник перехватил взгляд Надежды и оглянулся:
― А, Быков, здорово. Присаживайся. Наделал ты шуму в Заветах Ильича, мне уже из полиции звонили.
― Да ладно, там же пришельцы.
― Извините, Надежда Евгеньевна, ― Охальник подмигнул Хлопотовой, ― нам с начальником службы охраны надо посекретничать.
― Всего доброго, ― Хлопотова вытерла губы салфеткой и медленно пересекла ресторанный зал, однако в фойе она направилась не к гардеробу, а взбежала по лестнице на балкон ресторанной вип-зоны.
Охранник элитного зала преградил дорогу, но при помощи наличных Хлопотовой удалось выбрать место, откуда просматривался столик Охальника и Быкова. Надежда долго настраивала антенну диктофона, возилась с эквалайзером, убирала посторонние шумы, наконец, устройство распознало требуемые голоса и начало записывать. Надежда проверила звук, все было идеально, она лишь волновалась, что пропустила самое важное.
Аматидис закончил набросок, пододвинул к мольберту столик, взял пассатижи и стал откусывать ими разные по длине отрезки проволоки. Хлопотов не на шутку испугался.
― Скажи-ка лучше мне, ничтожный, как научился ты мошенничать и воровать? Как стал подобным ты Охальнику, хозяину всех недостойных?
Хлопотов сглотнул слюну, пожал плечами и решил увести разговор в сторону от Охальника, чтобы дело подольше не доходило до использования проволоки:
― Воровству в России никого учить не надо ― лисий нюх у нас от предков. То есть от героев, как вы их называете. Все тащили. Вагонный участок трещал по швам ― шла реорганизация. Директора делили рельсы и шпалы, корпуса и вагоны. Каждый тогда украл свой кусок ― даже гуманоиды. Да! Человекообразные сдавали на лом алюминиевые детали. Один я, стиснув зубы, топтал объездную дорогу и вагонные тупики. Я верил: диплом откроет мне дверь в нормальную жизнь!
― Глаголишь ты, что гуманоиды на путь недобрых дел тебя подвигли?
― Вообще-то гуманоиды уже тогда были отработанным материалом, пеплом империи, шлаком космической колонизации. Их мозги могли обработать одну схему: украл ― продал ― пропил. Нет. Воровство ― дело человечье! Тут нужен интеллект, фантазия и маневр! Но оказалось, что бывают исключения.
― Инопланетный друг Линкольн сподобил?
― Рейган. Он все придумал и провернул, но я тоже активно поучаствовал. Я, так сказать, провел маркетинговое исследование. Все несли с производства: кладовщицы ― шурупы и гайки, маляры ― краску и лак, слесари ― алюминий и медь, столяры ― доску и брус. И только никому не нужные листы стекла преспокойно стояли в ячейках!
― Как так? Стекло ― товар достойный!
― Размер неходовой. Окно вагона шире и ниже обычного квартирного проема. Такое стекло никуда не приспособишь, никому не продашь. Никто не мог сбыть эти стекла. Но у Рейгана был талант на случайные деньги. Первым делом он переговорил со снабженцами ― нам нужны были целые, неразрезанные стекольные листы. Их резали на специальной складской машине.
― А что ж кладовщики не преуспели сами? Зачем прибегли к помощи рабов инопланетных?
― Аппарат автоматически резал лист на две половины. Что ж им, подпольную мастерскую на складе открывать, стекольщиков нанимать, чтоб стекло резали по размеру заказчика? Хлопотно и погореть можно. А так они в двойном прибытке. Во-первых: Рейган им процент от каждого проданного ящика пообещал. Во-вторых: резочная машина простаивает, следовательно, машинное масло, которое в резец подается, можно сбывать налево.
Первый клиент был фермер из области. Мы дали взятку мастеру цеха, чтобы тот меня на резку стекла поставил. Теперь всю смену я проводил, согнувшись над стекольным столом. Тепло, сухо, в ушах плеер. Вжик стеклорезом ― стекло в ячейку, вжик ― в сторону. И так двенадцать часов подряд. Спина, конечно, затекала, но на кону были деньги. Нормальные деньги, а не подачка на бедность гуманоидам. За неделю я нарезал крестьянину стекла на несколько теплиц. Он приехал на крытом грузовичке, и мы его до верха загрузили.
― И ты был рад деньгам, неправедным трудом добытым?
― Еще бы! Фермер рассчитался с Рейганом, а тот мне сразу полпачки отдал. Я как в карман ее сунул, так у меня все запело внутри! Думал: «Оденусь прилично, потом закачусь в ночной клуб, закажу марочного коньяку для какой-нибудь девочки. И вот тогда! Ха-ха! Тогда-то я, наконец, получу то самое, в чем мне отказала Надежда».
― Измучил ты меня своим рассказом, до низменных соитий больно ты охоч!
― А вы вспомните себя в восемнадцать лет. Вам что, не знакомо это мучение от непрекращающейся эрекции? Или уже тогда все ваши мысли были устремлены в космос?
― Будь осторожен, ведь за дерзость могу я вырвать твой язык!
Хлопотов извинился и продолжил:
― Сразу после погрузки решили обмыть первое дело. Я предлагал столичные заведения, о которых слышал от сокурсников, но Рейган отмел все мои варианты. Он презирал клубных девиц и прочих «студенток», говорил, что на них можно все деньги спустить, так ничего и не получив взамен. Рейган, как человек семейный, предпочитал профессионалок. А я наотрез отказался ехать к проституткам, и мы остановили свой выбор на ночном кафе для проводников. Кормили там по-домашнему, музыка играла тихо, кроме нас сидела всего одна компания.
Рейган предлагал тосты за меня. Он особо ценил во мне то, что я работяга. Среди людей, говорил он, трудно найти хороших исполнителей: все хотят командовать, а вот, чтоб так, по-товарищески, по-партнерски, обстряпать дельце с нашим братом гуманоидом. Нет, «человеки» выше этого. Я не отставал и пил за организаторский талант Рейгана.
Вдруг за соседним столиком произошла ссора. Единственная женщина в компании стала кричать и обзывать всех мужчин козлами и сквалыгами. Проводники сначала успокаивали ее, а потом предложили ей проспаться и ушли.
Тогда Рейган встал и сказал, что ему нельзя больше пить, иначе его не пустят на порог. Он тянул меня за собой, но я наотрез отказался ехать. Рейган посмотрел на мою избранницу: «Вообще-то проводницы ― классные бабы! Хорошо идут под водку и стук колес! Только все они пришелицы, как и я. Ты как насчет этого?» Но я уже тогда был без предрассудков.
― Правильно, ― поддержал он меня, ― в постели наши гуманоидные самки может даже получше ваших. По всей галактике таких умелых не сыщешь, а в темноте их от женщин и не отличишь! Если не даст, где ночевать будешь?
― В сторожку пойду, к беспалому, мне не впервой.
Рейган уехал, а я подсел к даме. Она плакала. Я утер ей слезу тыльной стороной ладони. Она была раздражена:
― Ты что, мальчик, руки тянешь? Иди домой ― мама заволнуется, ― огрызнулась она, но ладонь не оттолкнула. И даже вспомнила, что я вставлял в ее рабочем купе стекло.
― Ну как, ветра северные в окно не задувают? ― начал я приступ.
― Не задувают, а надувают. Да только не ветра и не в окно! Эти козлы, представляешь, недоплатили мне. Я больше всех пива и водки продала. А они: «Начальник поезда процент увеличил». Врут ― между собой мои деньги поделили. Что я им сделаю, слабая женщина? А если б ревизоры застукали, никто бы не заступился.
Проводница была хороша, хоть и в возрасте. Года на три всего постарше меня нынешнего. Конечно, тогда казалось, что старовата, но было в ней что-то. Кожа почти светлая, от родителей-гуманоидов ей досталась только фигурка кряжистая. Ей даже шло ― бедра восьмерку выписывали при ходьбе.
Мы целовались под фонарем. Как только я выпускал ее голову из рук, она начинала трещать про то, какие подлые мужики в ее поездной бригаде. Потом она захотела еще выпить, и я купил ей коктейль в ночной палатке. Я боялся, чтобы не перепила, но она даже не шаталась на каблучках своих форменных туфель. Как и все гуманоиды, она была сильна и вынослива.
Было по-настоящему здорово! Мы шли с ней вдоль тупика в кромешной тьме. Вокруг никого не было. Она держала меня под руку и терлась об меня бедром. Мне даже не верилось, что сейчас в вагоне передо мной разденется настоящая, живая женщина.
Я запрыгнул на ступеньку, разобрался с замком, открыл фартук откидной площадки и подал ей руку. Она легко взбежала по ступенькам, и, целуясь, мы ввалились в ее купе. Дальше я был сам виноват ― замучил ее долгими прелюдиями.
Она ворчала, а я все трогал ее и трогал. Словно хотел запомнить, как это бывает, зная, что следующий раз случится не скоро. И, конечно же, я был наказан за свою медлительность ― вагон неожиданно дернулся. Это к нам подцепился локомотив и укатил наш вагон в колесные мастерские. Когда маневры закончились, моя пришелица уже крепко спала.
― Средь неудачников, пожалуй, ты ― король! ― расхохотался Аматидис, но Хлопотов не прервал рассказ:
― Она растянулась на всю полку. Рядом с ней мне не было места. Ничего не оставалось, как сесть на соседнее сиденье и смотреть на ее тело. Но в темноте ничего не было видно, и тогда я открыл штору. Наконец-то мне повезло! Мощный деповской фонарь болтался прямо напротив нашего окна. Моя пришелица поморщилась от света. В неоновых лучах стало заметно ее инопланетное происхождение. Лунное свечение ее кожи невероятно возбудило меня. Я разрядился ей на лицо. Она сквозь сон недовольно промычала, утерлась и перевернулась на бок. Я укрыл ее. Мне было бы приятней, если бы она не спала, и все прошло бы по полной программе. Но так тоже было ничего. Я был доволен. Я принял правила и был вознагражден.
― О правилах каких ведешь ты разговор? Смешон ты мне до глубины души.
― Все просто: хочешь любви ― гни спину! Работай и покупай! После той ночи я стал старательно пополнять свой арсенал. Как герой компьютерной игры я поднимал каждый артефакт: «аптечки», «патроны», «магию». Здесь все шло в ход: остроты из фильмов, цитаты из книг, афоризмы знаменитостей. Я хорошо «прокачал» своего героя. Он был скромно, но со вкусом одет, не без эрудиции, но и не интеллектуал, с юмором, но не клоун. Хорош, в общем. Но один неправильный штрих в моем образе перечеркивал все достоинства: через каждые два дня я по-прежнему заступал на смену с гуманоидами. Это как если бы сталкер из постъядерного симулятора стал бы вдруг гномом-рудокопом или герой военной «стрелялки» превратился бы в веселого фермера. Я нарушал законы жанра этой игры, поэтому так и не удостоился любви.
― А как же бизнес ваш? Гермес ― мошенников и плутов покровитель ― по-прежнему благоволил?
― Затея со стеклами принесла нам несколько удачных заказов, но вскоре об этом пронюхало начальство. Сменный мастер снова поставил меня на ремонт вагонов. Мои ладони опять обросли мозолями. Поры кожи до того забились вагонной пылью, что я стал смахивать на пришельца. Имидж успешного любовника так и не был достроен. Теперь, одетый в модные тряпки, я выглядел даже комично, как гуманоид в клубном пиджаке.
Охальник расплатился, и они вместе с Быковым отправились к гардеробу. Хлопотова остановила запись и свернула антенну.
Ресторан Аматидиса располагался в высотном здании, которое, как все новостройки, было оборудовано взлетно-посадочной площадкой. Хлопотова думала, как ей выбираться. Открыв органайзер, она удостоверилась, что дороги в пробках. «Такси исключается, но и корпоративный вертолет вызывать рискованно, ― думала она, ― если Охальник запросит график полетов, выяснится, что я улетела позже него и Быкова. Лучше не рисковать».
Надежда шла к метро по узкой улице в плотной толпе. К турникету она пробилась не сразу, завсегдатаи подземки ловко ее оттесняли. Когда она сунула кредитку в прорезь валидатора, выяснилось, что устройство не распознает золотые карты. «Черт, надо было сразу сообразить, что вип-клиентам не включают метро в пакет услуг», ― Хлопотовой пришлось лезть против напирающей людской массы. Лица гуманоидов были полны злобы и решимости, казалось, еще чуть-чуть, и ее повалят. Тогда беда ― растопчут насмерть. «Помогите!» ― отчаянно прокричала Надежда.
Послышались матерные окрики и глухие хлопки ― это к Хлопотовой пробивался полицейский, ловко орудующий резиновой плеткой. «В стороны, разойдись, прочь, мутанты, ― прорычал патрульный и схватил Надежду за локоть. ― Как вы здесь оказались?»
― Вертолет сломался, а карточку турникет не распознает.
― С ума сошли, сейчас пришельцы с работы на окраины ломятся, разве можно так рисковать человеку? ― полицейский подвел Хлопотову к турникету, подал знак дежурному, и тот отключил ток от створок. Надежда прошмыгнула в переход, оглянулась на полицейского и снова смешалась с пришельцами. В вагоне ее плотно облепила бригада гуманоидов-здоровяков. Укладка потеряла объем, одна прядь зацепилась о щетину гуманоида, в нос били пары алкоголя. Рабочие пользовались ситуацией и трогали исполнительного директора «Космопрома» где хотели. Хлопотова робко оглядывалась, другие женщины находились в таком же положении, но все они были пришелицами. Несколько раз Хлопотова пыталась выйти, но входящие заталкивали ее обратно в вагон. Переходя на свою ветку, Надежда потеряла каблук и почувствовала, как расходятся стежки на платье. Путь от станции метро был неблизким, пришлось объезжать пробки на мото-такси. Лихой байкер заставил Хлопотову поволноваться, но все же доставил до дома живой. Теперь можно было спокойно сидеть с бокалом коньяка перед монитором компьютера.
Почтовый ящик был забит спамом, Надежда удалила рекламу, анкеты интернет-альфонсов, но набор любовных гаданий все же открыла.
«Узнайте себя» ― предлагал первый тест. Оказалось, что свой внутренний мир она может определить по форме груди. Хлоптова покрутила сосок и выяснила, что обладательницы схожих с ней форм были выдержанными женщинами с нордическим характером и острым умом, но душа их закрыта от окружающих. Все это не было для Надежды открытием, но она все же прошла вторую часть теста, чтобы посмотреть, какой совет ей даст интернет-психолог.
«Мир мужчин жесток и эгоистичен. Ты не из тех, кто готов принять их мнимое превосходство и добиваться успеха, притворяясь глупой и покорной. Ты можешь быть нежной и мягкой в постели, но ты забыла, как это бывает, потому что секс для тебя давно превратился в битву. Единственный выход, думаешь ты, ― перестроить окружающую действительность под себя. Но будь осторожна, многие сильные женщины сломались на этом пути, потеряв красоту и молодость. Так и не использовав их, они оказались на обочине бизнеса, политики и культуры. Продвигайся за счет мужчин, как это делали светские львицы при дворах королей Европы, и тогда ты реализуешь свои амбиции. Помни, ты живешь в стране, где чрезвычайно популярна фаллоцентрическая идеология. Удачи тебе во всем!» ― итог теста не понравился Хлопотовой, и она закрыла сайт: «Иди ты сам на свой фаллос, гештальт-онанист».
Надежда снова безрезультатно попробовала дозвониться мужу: «Витя, неужели ты действительно во что-то вляпался?» Не волнение и не жалость, а скорее тоска охватила ее. Надежда вошла в комнату мужа, его стол был пуст, сразу видно, что за ним никто никогда не работал.
В столе лежал семейный фотоальбом Хлопотовых. Надежда посмотрела на свекра, которого никогда не видела живым, и на свекровь, которая недавно умерла. Потом она улыбнулась маленькому Хлопотову в подгузнике. Пролистнула фотографии юности, где он чокался рюмками с Рейганом и другими пришельцами. Последние фото были плохого качества, снятые любительским аппаратом. На них Хлопотов был в морской форме с нашивками космических войск. «Моряк ― с печки бряк! Витя, если бы все мужики были такими, как ты, насколько легче мне было бы оставаться самой собой. Так нет, вы же все в „Охальники“ да „Аматидисы“ норовите выбиться!» Дальше следовал ненавистный Хлопотовой свадебный раздел. «Что, радуешься, еще не знаешь, что тебя ждет?!» ― Надежда зло глядела на довольного мужа, рядом с ним стояла она сама в платье невесты и оскалившийся Охальник с лентой свидетеля. «А ты все ржешь, и рот, как всегда, лоснится», ― глядя на босса, Хлопотова начинала задыхаться, ей вспомнилось, как он принудил ее к участию в групповой оргии. Это длилось непостижимо долго, ее тело обследовали руки партнеров по бизнесу, но сам Охальник к ней не прикоснулся, он копошился между ног у жен магнатов. Иногда он отвлекался, поднимал голову, подмигивал и улыбался Надежде влажным ртом. От воспоминаний взгляд ее помутнел.
Хлопотова захлопнула альбом и вернулась к компьютеру, свежая аудиозапись ждала расшифровки. Сначала Быков оправдывался за неудачное вскрытие хлопотовской квартиры. «Хлопотов, конечно, и не подумает возмутиться этим наглым взломом», ― Надежда промотала вперед и стала набирать текст разговора, обозначив Охальника и Быкова первыми буквами фамилий:
О: Думаешь, Юра не справится? Почему, я видел, как он ей руку целовал. Да и тот факт, что она согласилась с ним встретиться, отлично характеризует пацана.
Б: Он не пацан, он ― гуманоид.
О: Быков, ты ― шовинист. Это может помешать работе. Ты теперь не особист на космодроме, автомат, кулаки и сторожевые овчарки в нашей работе не нужны. Имея дело с людьми, ты должен оценивать их профессиональный потенциал.
Б: По-вашему, он ― профессионал? Студент-второкурсник, сопляк, он и в армии-то не был. С оружием обращаться не умеет. Как можно доверять ему такое ответственное задание?
О: На собеседовании он сказал, что научился пользоваться винтовкой по инструкции в Интернете. Звучит забавно, если учитывать, на кого мы замахнулись. Но его решительность мне импонирует. Твои так называемые «спецы» отказались разрабатывать нашего античного друга.
Б: Они профессионалы и понимают, что сложность операции заключается в невозможности отхода. Какие бы деньги ни были на кону, валяться продырявленным стрелами греческих атлетов никому не хочется.
О: А Юра об этом не думает.
Б: Потому что дурак.
О: Потому что у него есть цель. Не случайно он на переговорах четко определился с суммой. Какая цель ― нам знать не обязательно, для нас важно, что она ему дороже жизни. К тому же помимо «отхода» не менее важен «подход», и тут, согласись, он молодец. Мало того, что вычислил слабое место Аматидиса, но и кадрит дочку очень технично. Я читал их переписку, парень строит из себя эзотерического гуру. Тут ему и гуманоидная внешность на руку ― врет об индийских корнях. Папаша ей устроил прекрасную атмосферу для развития юношеских комплексов, она не уверена в себе, и сейчас ей нужен парень для самоутверждения. И не просто парень, а полная противоположность отца, потому что в ее пробуждающейся сексуальности чувствуется крепкая примесь дочернего бунта. Я лишь боюсь, что Юра расколется, перепутает термин или запнется на индийском имени.
Б: А я боюсь, что он промахнется. В тире он изрешетил потолок и стены, но в мишень попал один раз, и то случайно, когда перезаряжал. Хорошо, хоть не убился.
О: Потренируй его.
Б: Бесполезно, он не чувствует цевье. Они сейчас все такие. Я еще когда служил, заметил, что каждый новый набор призывников все хуже и хуже. Последний призыв вообще был такой, будто им матку вместо яиц пересадили. От жратвы отказывались, питаться только в буфет ходили. Один солдат поносом мается, другому, видите ли, вода не та ― рожа прыщами исходит. С полной выкладкой стоять не могут, не то что кросс бежать. Зато штаны ушивать и фотографироваться ― это они мастера. Не успеешь гаджеты отобрать, им уже родители новые присылают. В морду дашь ― на утро весь Интернет в курсе. Бабье, а не воины.
О: Аматидис своих борцов нашел из кого набрать. Так что ты мне эти сказки про гендерную деградацию брось. Просто армию давно пора гуманоидами комплектовать, и наш Юрик эту мысль красноречиво доказывает. Пусть он из семьи пришельцев, пусть не имеет навыков боя, зато дух, как у вас говорят, боевой. Научи его, чему успеешь, я чувствую, что он скоро сократит дистанцию. Антигона созрела. Ха-ха-ха-ха!
Хлопотова сняла наушники. Понимая, что противостояние космических корпораций перешло в активную стадию, она подумала о муже. «Витя, где ты, бедный?» Ей вспомнилось лицо мужа, моргающее, беспокойное, всегда взволнованное и неуверенное. Надежда понимала, что в предстоящей игре Хлопотов ― самая уязвимая фигура. «Зачем ты влез в „Космопром“, что толку от работы в корпорации, если добираться до нее приходится в толпе с гуманоидами, а СРО-шники не подкидывают тебе даже жалких бонусов? На что ты надеялся, дурачок?»
Аматидис собрал отрезки проволоки, разложил на столе и взглянул на мольберт. Когда он взял паяльник, Хлопотов зажмурился. «Несчастный думает, что я прибегну к пыткам. Боится он физических мучений и рабских дней своих конца. Хотя мужчине не престало это, должно герою быть бесславие страшней». Грек вздохнул: «Ну что ж, таким и стану я тебя лепить. Застынешь на века в шакальем ты изгибе. Песок времен сметет дома, не устоит и мой бетон, но, откопав сей барельеф, потомки сразу же поймут, что в век героев трусы жили. Да будет так, раз Зевсу стал угоден весь спектр образов земных». Аматидис принялся спаивать и гнуть проволоку, конструируя будущую скульптуру. За работой он всегда оживлялся, и уныние, не покидающее его с тех пор, как боги устроили распрю по поводу его судьбы, отступало.
― Постой же Хлопотов! В досье мне написали, что был ты в армии российской. Служил ты моряком в космических войсках, ― рассуждал он вслух, ― ты мог остаться на контракт и стать героем, достойным славы Одиссея. Но ты вернулся, долго не работал, потом вступил в ряды Охальника, и вот ты здесь. Скажи же мне, зачем все ваше поколенье не к подвигам стремится, но на финансовые рынки, которые к аферам принуждают даже стойких?
― В экипаж звездолета без блата не берут, а всю жизнь работать в технической обслуге, пусть и космической отрасли, ― спасибо, это не по мне. Я и так до самой армии гайки крутил. Защитил диплом, получил повестку из военкомата, и только тогда я уволился из депо.
― И гуманоиды на подвиг ратный провожали? ― Аматидису представилась одна из попоек, которые он устраивал своим строителям во славу богов, грязные лица, слюнявые рты, крики, уродливые драки без мечей.
― Конечно, ребята меня любили. Проводы были в деповской пивной, что за угольным складом. Помню, пили мы своим цехом ― только я, Рейган и другие ребята из нашей бригады. И вдруг к нам в компанию втиснулся посторонний. Он был одет в светлый плащ, что было странно, ведь все столики были замусолены нашими рукавами. Гость взял меня под локоть и задал вопрос: «Почему вы были здесь все эти годы? Ведь вы же человек?» Что я мог ответить, повторил уже заученную фразу: «Сначала отец заставил. Потом он умер, и семье понадобились деньги. Но это все было временно, теперь у меня высшее образование, вот отслужу и…»
Но посетитель был настойчив: «А что мешало вам стать продавцом одежды, консультантом в видеосалоне, барменом в коктейль-клубе? Да мало ли в столице подработки для студентов, а вы в промасленной робе среди пришельцев. Почему?»
Дотошный попался мне тогда собутыльник. Он задавал вопросы и сам на них отвечал: «Вы здесь, потому что вы ― раб. Не спорьте, вы так молоды, а уже на всю голову гуманоид».
― В пивных теперь полно народа, который хает наш имперский пантеон.
― Разговора у нас не получилось. Я тогда не знал того, что знаю сейчас, и был не готов к полемике с приверженцем альтернативных исторических идей. И к тому же он представился космонавтом, что сильно подорвало доверие к его словам.
― Теперь что не алкаш, то ― космонавт, ― скептически скривил губы грек. Вспомнились цитаты из досье Хлопотова о сочувствии модным вольнодумствам. «Ведь самый ты ничтожный из людей, а лезешь философию поганить, которая людей свободных мудрости учить должна», ― сделал вывод магнат.
― Я тоже не поверил: «Врешь, ― говорю, ― космонавты живут ― как сыр в масле катаются, их в дрянную пивную не заманишь!» ― «А вот это видели? ― незнакомец сунул мне под нос пластиковую карточку со своей фотографией в летном комбинезоне. Это был пропуск на космодром, причем на тот момент действительный. ― Я в первых эскадрильях колонистов состоял, а теперь на заслуженном отдыхе». Но я все равно не верил.
Потом он хвалил наш пивнарь за душевную атмосферу и хвастался, что живет недалеко, в ведомственном доме: «Я сюда часто забегаю, потому что живу рядом». А я думал: «мало ли кто там теперь квартир накупил!» И тут меня черт за язык дернул: «Вот, говорю, у нас тут свои космонавты есть: Рейган, например. Он у нас героический гуманоид ― звездный воин. Пулеметчиком был на лазерной установке, летал на военном корабле. Его тут все знают».
Аматидису было не интересно, он знал, что по стране расползлась уйма безнаказанных болтунов, злился на бездействие органов, обрушивался на них в прессе, писал письма президенту, но услышан ни разу не был. Скульптор налепливал гипс на проволочный каркас. Хлопотов продолжал:
― «Значит, он на космическом корабле срочную служил?» ― спросил этот в плаще. «Ну», ― говорю, а он мне: «Вы же неглупый молодой человек. Высшее образование получили. Должны знать, что исполнять почетный воинский долг достойны только граждане России. А пришельцы поражены в правах. Как же тогда ваш напарник мог пройти призыв?»
Я призадумался: неужели Рейган все врал? А незнакомец не унимался: «Поверьте галактическому первопроходцу ― планеты соседних созвездий безжизненны. Я ведь бывал там: бесплодные кратеры да кремниевые пустыни ― ни единого намека на жизнь, а тем более на цивилизацию. Может, дальше, в глубине космоса, там, где побывали ребята из других экипажей, и живут какие-то доходяги, но я лично в это не верю. Великое переселение ― миф! Сказка, сочиненная работниками идеологического отдела аппарата президента!»
― И ты, рабов ничтожное отродье, поверил пьянице и взялся в Интернете ложь его распространять? ― Аматидис вылепил было лицо, но разозлился и размазал уже наметившиеся черты.
― Нет, я оглянулся на свою компанию, которая была живым подтверждением галактической колонизации. «Посмотрите, ― говорю, ― на ребят из моего цеха, на угольщиков, на путейцев ― все они с планет. А как же? Кто еще на такую работу пойдет?» А он: «Вы же пошли. И прошу прощения за откровенные сравнения, но вас ведь не отличишь от ваших коллег. Вы что, тоже гуманоид?»
Я стоял за грязным столиком, а незнакомец все сыпал и сыпал своими домыслами относительно происхождения гуманоидов. И все так стройно выходило в его сумасшедшей теории, что я подумал: а что если человек может деградировать до гуманоида, а тот эволюционировать в человека. Я вспомнил слова Рейгана, которые он сказал мне в мой первый рабочий день: «Только первые десять лет тяжело…»
«Значит, ― подумал я, ― ему в юные годы тоже было тошно в мрачных цехах? Выходит, у него, у грязного пришельца, была душа, и она тоже на что-то уповала? Может, поэтому он до сих пор требует любви от своей жены? Потому что он, Рейган, ― человек?!»
Так вдруг грустно стало, что захотелось мне убить этого поддатого астронавта. «Рейган! ― крикнул я на всю пивную. ― Вот этот калдырь сказал, что ты все врешь про войну!»
Рейган, не разбираясь, ударил посетителя в лицо, а я подставил ему ножку, затем мы побили космонавта ногами и выкинули из пивной. Потом поставили опрокинутые столики и заказали еще водки. Выпили, и Рейган сказал: «Вот за что я тебя, Витька, уважаю, так за то, что нет в тебе по отношению к нашему брату, гуманоиду, чувства превосходства! Достойно держишься, на равных! Я считаю, это правильно. Ведь могло же случиться и так, что на планете моих предков было бы больше воздуха и воды, чем руды и нефти. Тогда бы люди ехали к нам работать, и все было бы наоборот».
«Он не понятен мне, ― недоумевал Аматидис, ― ведь весь проект по воле Зевса мы делали для них ― младых наследников прогресса. А этот Хлопотов скатился к люмпенам и рад. О бедный раб, своей судьбой он зачеркнул полвека реформаций „демоса“ России!»
― Рейган пил, и глаза его стекленели. Я видел в его зрачках свое отражение. Я точно помню, что в тот момент он был не согласен с положением своего народа, и мне оно вдруг показалось случайным.
Через несколько месяцев, маршируя на плацу учебной роты, я вспомнил побитого нами пьяницу и подумал: «Если и правда, что людей сознательно оскотинивают до гуманоидов, то делают это здесь».
После учебной роты я был определен матросом на корабль космического спасательного дивизиона. Рутинная служба. Постоянные морские походы, поиск и обнаружение приводнившихся космических аппаратов.
Однако наш корабль не поднял ни одной упавшей ракеты, ― рассказывал Хлопотов, ― все время везло другим морякам, а нам только показывали их работу в обучающих и воспитательных целях. Это наводило на определенные сомнения, но задумываться было особо некогда. К тому же в поисковую команду я не попал. Главный механик сразу определил во мне трудягу, видимо, по серому налету на коже. Да, годы работы в цехах сделали меня похожим на пришельца. И офицер не ошибся в выборе: я здорово помог ему в его бизнесе ― торговле дизельным топливом. Ночи напролет я выносил с корабля канистры с соляркой, а мой шеф ставил галочки на своем планшете. Я был доволен: механик освобождал меня от построений и дежурств, разрешал спать днем и даже давал мне небольшие деньги.
«Потерпи, Витек, ― приободрял меня главный механик, ― будет и у тебя дембель, и сойдешь ты с корабля не в обшитой белым кантом форменке, как все матросы, а в светлых джинсах и модной куртке». «Мех» крутил свое дело умело и красиво. Все были довольны: и командир, который был в доле, и даже я, чумазый матрос.
«Ты думаешь, я одним топливом живу? Нет, Витек, так нельзя, ― учил меня жизни удачливый офицер, ― сегодня есть соляра, а завтра переведут меня на крейсер или десантный корабль, и все». Я недоумевал: «Почему?»
«Потому, Витек, что скоростные суда оборудованы газовыми турбинами. И служат там моряки только флагу и родине, а я так не могу. У меня жена красивая, соответственно, запросы! Поэтому деньги я вкладываю в дело: гаражи в городе купил и сдаю, цветочный магазин на сестру оформил. Так-то, матрос, запоминай, на гражданке все то же, надо крутиться. А за твою серую мордашку тебя, брат, никто любить не будет!»
Так рассуждал мой начальник, и я соглашался с ним. Я тоже хотел, чтобы у меня был дизельный внедорожник и красивая спутница. Я все еще верил в возможность своего успеха. Но пока были только слова механика и маленькая заначка в матросском рундуке.
«О, этот Хлопотов по сути жертва! ― размышлял Аматидис. ― Какой пример давали командиры? Недоглядели, видно, то работники спецслужб, что в армии так плохо с воспитаньем. И вот итог: юнцы, подпущенные к тайне, не осознали замысел великий, не в патриотов превратились, но навек дух потеряли».
― Однажды все переменилось, ― продолжал Хлопотов. ― Отмечать сорокалетие ― плохая примета, но главный механик отмахнулся от суеверий и решил закатить настоящий праздник. Коки настрогали горы салатов, боцман привез несколько ящиков водки, электрики зажгли праздничную иллюминацию. Вечером на корабль прибыли штабные офицеры с женами. Наш сторожевик вышел на внешний рейд и встал на якорь возле Анапы. В разгаре застолья вся компания решила устроить морскую прогулку, и я спустил на воду спасательный катер.
Пузатые штабисты стащили своих визгливых дам по трапу и расселись по скамейкам, механик оттолкнул боцмана и сам встал за штурвал. Винты вспенили воду, и маленький кораблик умчался в море. Слышны были только рокот мотора и хлопки ракетниц, салютующих юбиляру.
Я прошелся по верхней палубе, пнул за борт пустую пивную банку и вдруг услышал женский голос. Бесшумно прокравшись вдоль переборки, я уставился в иллюминатор кают-компании. Оказалось, что капитан корабля и жена механика не сели в катер вместе со всеми:
― Танец первой красавицы и командира судна ― это кульминационная часть любого флотского мероприятия! ― капитан смело обнимал жену подчиненного.
― Да что вы говорите, Юрий Аполлонович?!
― Не будем нарушать старую морскую традицию! ― «кэп» мял ягодицы жены солярного маклера.
― Музыки же нет, Юрий Аполлонович!
― Музыка в нас! Разве ты не слышишь: ум-па-па, ум-па-па, ум-па-па, ― шарил он уже под юбкой.
― Ну не здесь же! ― возражала супруга моего шефа, при этом приседая на край стола и раздвигая ноги. ― Вдруг они сейчас вернутся?!
― Не вернутся. Здесь все происходит по моей команде, ― сказал командир и вывалил на жену подчиненного огромный, волосатый живот.
Я отвернулся. Было обидно даже не за механика, а за себя. Меня поразила мысль о тщетности всех усилий. Я и раньше знал, что просто работать мало, чтобы обладать красивой женщиной. Но и воровать, оказывается, уже недостаточно. Без толку быть шустрым малым, у которого все схвачено. Нужно быть только первым, только главным! Чтобы иметь любовь, нужно быть не космонавтом, не колонистом, а капитаном. Капитаны есть в каждой отрасли, и именно они следят за тем, чтобы рядовой состав не выбрался из офисных «трюмов».
Возбужденный и раздосадованный, я взбежал на сигнальный мостик. Там я стал рассматривать в бинокулярную трубу курортный берег. Мне показалось, что на песок выбросился дельфин. Покрутив колесо настройки, я понял: это пара влюбленных сплелась прямо на песке.
― Сволочи! ― истомившийся и злой, я не мог простить этим людям их счастья.
Хорошенько прицелившись, я щелкнул тумблером прожектора ― световой луч пронзил берег. Голые люди заметались в световом круге, они собирали одежду и прикрывали гениталии. Я пронзительно, восторженно и почти истерически смеялся, и смех мой сливался с рыком оргазмирующего в кают-компании капитана.
Юра заполнял регистрационную карту отеля. Номер в подмосковном пансионате был снят специально для встреч с Антигоной и был забронирован заказчиком на целый месяц. Первое свидание не увенчалось успехом, но юный соблазнитель не отчаивался. Он чувствовал, что нравится девушке и, соответственно, приближается к исполнению своей мечты. Мысли о непосредственном исполнении заказа, об опасности и риске он старательно гнал из головы. В этот вечер он решил воспользоваться возможностью покупаться в роскоши, почувствовать себя вип-персоной и отдохнуть от набитой членами семьи малогабаритной квартирки. Для этого он не поленился проехаться в пригородной электричке и прошлепать под дождем по лесной дороге от станции до пансионата.
― Мужчина, я вам русским языком объясняю, что мест в отеле нет. Оплатите место на стоянке и переночуйте в машине. Если вы поторопитесь и оформите парковочный талон до полуночи, то с шести до десяти утра вам будет представлена 20-процентная скидка на завтрак, ― рецепционистка строгим голосом объясняла условия заведения дрожащему от холода посетителю.
― Но посмотрите на меня, я промок до нитки, ― умолял мужчина в светлом плаще, ― как я просушусь и почищу одежду в машине?
― Ну а чем вам могу помочь, других гостей прикажете выселять? ― работница гостиницы была неумолима.
― Снимите бронь, я знаю, что у вас полно свободных номеров.
― Не могу. У нас не придорожный отель, если клиент покупает долгосрочную бронь, значит, он может появиться здесь в любой момент. У нас заведение повышенной комфортности. Погрейтесь в холле, у нас подаются крепкие напитки, можете съесть дежурное блюдо.
― А может быть, молодой гуманоид пустит меня погреться куда-нибудь в подсобку? ― незнакомец показал на Юру пальцем.
«Урод, ― подумал Юра, ― обязательно указывать на происхождение, ― ни за что не пущу».
― Это исключено. Молодой человек заказал номер для влюбленных.
― С каких это пор гуманоиды стали так хорошо зарабатывать. Наверняка номер оплачивает его хозяин для себя и своей дамы. Но пришелец, видимо, нанятый для мелких поручений, зная, что работодатель в отлучке, решил отдохнуть за его счет.
― Это не ваше дело, ― не выдержал Юра.
― В самом деле, молодой человек, пустили бы постояльца ― у вас полно места, и вы, как я успела заметить, один. Зачем вам номер для влюбленных? ― поинтересовалась работница гостиницы.
― К человеку вы бы не посмели обратиться с такой просьбой.
― Вот так, ― снова влез в разговор мужчина, ― мы их приютили на своей планете, а теперь нам и места нет. Заглохнет мотор у человека на дороге, так ему и на помощь некому придти ― у гуманоидов восьмичасовой рабочий день. А сунешься в пансионат переночевать ― там все номера человекообразными забронированы. Еще неизвестно, как к нему попала карточка вип-гостя. Не преступник ли наш молодой гуманоид? Не помешало бы проверить его? Может, позовем полицейского, кто у вас тут отвечает за безопасность?
― Черт с вами, селитесь, все равно моя гостья не придет, ― Юра подумал, что разговор с полицией будет лишним, и успокоил себя тем, что скоро все будет по-другому, и никто не посмеет ему хамить в лицо, в совсем другое лицо.
― Виски пьете? ― уже с добродушной интонацией обратился к нему настойчивый постоялец.
― Да уж, не помешало бы содрать за ваше хамство бутылку.
― Не обижайтесь и простите мне мое вероломство, ― посетитель уверенно осваивал свою половину номера, развешивая мокрые вещи. ― На самом деле, я уж и не знаю, как вас благодарить. Я вообще-то без предрассудков, и к вашим ребятам толерантный. Но сегодня у меня столько всего произошло, и нервотрепка, и этот ливень. А болеть мне никак нельзя ― очень ответственный момент на работе.
― Ладно, проехали. Мне, собственно, и номер-то этот теперь не нужен, все это проделывалось для одной особы. Но обстоятельства сложились так, что в этот вечер я один. А чего номеру пропадать, раз оплачено.
― Я не стесню. Будем знакомы ― Мальков, ― представился сосед и откупорил бутылку.
― Юрий.
― Угощайтесь виски, ― Мальков расположился на единственной в номере кровати, накрытой розовым покрывалом. Юра неодобрительно поглядывал то на него, то на прекрасно сервированный стол, где остужалось в ведре шампанское, а на тарелках лежали морепродукты, рыбные деликатесы и фруктовые десерты.
― Вы не беспокойтесь, ― Мальков хлопнул ладонью по матрацу, ― это ложе на случай, если влюбленные поссорятся, составлено из двух кроватей, и они раздвигаются. Одеяла тоже два.
― Пейте сами, вам нужно согреться! ― Юра с громким хлопком открыл шампанское. ― А я приму что-нибудь поизысканней.
― Это ты для своей пришелицы такую роскошь заказал или на земную девушку замахнулся?
― Если для вас, людей, так важна чистота вашей породы, зачем вы нам дали образование? Приковали бы цепями к станкам и кормили бы собачей едой. Тогда бы ваши женщины не глядели в нашу сторону.
― Да что вы, я совсем не для этого спросил. Сказал же уже, что не расист. Мне наоборот непонятно, что это вас к нашим бабам так тянет. Я знавал пришелиц, у них между ног идентичная конструкция.
― Мне кажется, что тут дело не в происхождении, а общности интересов, ― Юра протянул Малькову органайзер, подаренный заказчиком, ― это ее стихи. Я разделяю, идеи и стремления, которые выражены в этих строках. Наверное, поэтому нас тянет друг к другу. А сам подумал: «Еще неизвестно, что это за тип. Возможно, он подослан заказчиком, чтобы проверить, не болтаю ли я лишнего».
― Что-то я рифмы не улавливаю.
― Это песня. Она так исполняет по-особому, что все складно получается. Вы вообще музыкой увлекаетесь?
― У меня слуха нет.
― В общем, она экспериментирует старинными стилями ― панк, рок, гранж, блюз, джаз. Совмещает несовместимое: мягкую акустику с перегруженными гитарами, истерику с меланхолией, лирику с порнографией. Но все это она делает втайне от отца. Он у нее закостенелый консерватор, заставляет играть не то что классику, а какую-то архаику. И запрещает нам встречаться. «Черт, про отца ― это я зря, ― осекся Юра, ― хотя если этот Мальков не от заказчика, а наоборот, от Аматидиса, то совсем даже не зря».
― Любите ее?
― Нет. Любовь ― это какое-то доисторическое, доракетное слово из прошлых столетий. Я ― ее естественный спутник. Я кожей или корой души чувствую, как мучает ее магнитное поле непонимания, как бомбят метеориты отцовских замечаний. И никто кроме меня не поможет ей войти в жизнь, социализироваться, потому что ее вырастили в вакууме. «Получай, шпион, и докладывай своему хозяину, что парень, которого вы скрутили сегодня в ресторане, настроен решительно».
― Конечно, теперь нормальные отцы не в моде. Теперь у дочек личное пространство там, где раньше было место для порки. А потом удивляемся, почему из них такие бабы вырастают, что на кривой козе не подъедешь! А сегодня я обедал с одной акционершей, так она вообще ― фельдмаршал эмансипации.
― Не понимаю, к чему вы клоните.
― А вот к чему: мой отец всю жизнь проработал торговым представителем, так он рассказывал, что раньше в супермаркетах на кассах не пришелицы работали, а настоящие женщины. При помощи бутылки вина и коробки шоколада их можно было склонить к близости прямо в подсобке. А ты привезешь свою принцессу в этот номер, бешеные деньги потратишь, а она: «Фи, как далеко от центра, фи, какое сладкое шампанское, фи, какой мещанский интерьер».
― Вы правы, ― Юра огляделся, ― обстановка и вправду жутко пошлая. Но я это специально. Она, понимаете ли, живет слишком сильными, настоящими эмоциями и не допускает ни грамма фальши в свою душу. Ревность, страх, любовь и ненависть ― вот ее постоянные спутники. Это очень сильные чувства, а ведь она слабая и беззащитная девушка. По сути, еще ребенок. И тогда я решил затащить ее сюда, чтобы она рассмеялась над этим приторным декором, над этими купидонами ― искусственными стимуляторами нежности ― и над отцом, который возводит такие же декорации в масштабах страны. Пусть она освободится, пусть станет самой собой.
― Отказалась?
― Я и предложить-то не успел. Угостил безалкогольным коктейлем, за руку подержал, так отцовские холуи меня тут же из ресторана вышвырнули.
― Да, не повезло. Для тебя, небось, цена этого номера ― целое состояние. У меня тоже денек был тот еще! Через всю Московскую область проехал, на работу опоздал из-за телефонных террористов. Потом еще интриги, знаешь, эти корпорации только непосвященным кажутся раем. А на деле там такой серпентарий.
― Ничего себе. А вы кто?
― Вообще-то экономический институт оканчивал. По специальности «мировая экономика», но у всего мира своя экономика, а у ракетной империи другая. Пришлось переквалифицироваться в страховщики. Сейчас отдел возглавляю в «Космопроме». Слыхали про империю Ивана Охальника? Когда туда взяли, думал, вот оно ― прорвался к благам. А теперь мечтаю шкуру уберечь, не то, что богатствами обзавестись.
― Все так серьезно? ― «Точно шпик, не случайно он про Охальника заговорил, ой, не случайно. Какую сторону он представляет на самом деле?»
― Слышали, в Подмосковье планируется построить несколько перевалочных космодромов? Объект стратегический, следовательно, миллиардный. Есть мнение, что Аматидис зажрался, и пора строителям поделиться с промышленниками, а то, понимаете ли, отечественный производитель бедствует. Так вот, боюсь, как бы эта борьба меня рикошетом не прибила, а то знаете, как бывает, ― паны дерутся, а у холопов чубы горят.
― Я по радио слышал, что эта стройка на контроле у президента.
― Все космические стройки у правительства на карандаше, и, разумеется, мы скоро все станем свидетелями новых пусков, это будет старт второй фазы освоения соседних галактик. Но кто снимет пенки с этого исторического события, еще не решено. И мне бы не хотелось, чтобы жернова меня перемололи. Но все бросить я тоже не могу ― жена и две дочери. Они привыкли к моим ракетным доходам. Так что надо вовремя принять сторону победителя. Вы, случайно, не знаете, кто им станет?
«Вот оно, ― заволновался Юра, ― начал щупать. Он что-то знает. А может, он из полиции, может, я где-то прокололся? Или этот Быков меня сдал, за то, что стреляю плохо? Черт, надо было ночевать дома, будь проклят этот номер для влюбленных».
― Откуда? Я вообще далек от бизнеса. Я студент ― гуманитарного вуза.
― А зачем гуманоиду гуманитарная специальность, да еще и в наше ракетное время? Или вы из тех хитрецов, что разобрались, как подменять технологии художественной лепкой?
«О чем это он? Может, про монументальную скульптуру Аматидиса? Провоцирует на критику его метода, думает, я, как культуролог провалюсь и начну критиковать? Потом доложит все греку, и тот закроет для меня все подходы к Аньке».
― Я мог выбирать институт, потому что отец ― участник боевых действий. Ну и, разумеется, пошел туда, где, как мне кажется, интересней учиться. Я изучаю социальные аспекты взаимоотношений полов.
― Я слышал о новых теориях в этой, с позволения сказать, науке. Наш босс, господин Охальник, ― их большой поклонник. Не знаю, что и сказать, такие сентенции мне не по душе. С тех пор как черную работу отдали вашему брату ― гуманоиду, а нами стали комплектовать офисы, наши бабы совсем зарвались. Мои гендерные убеждения устремлены во глубину веков. И здесь, как это ни крамольно звучит из уст работника «Космопрома», я солидарен с Аматидисом.
― Любопытно.
― Женщин надо бить.
― Бросьте ― это уже невозможно! ― возмутился Юра, подумав, что это возможно только в семьях гуманоидов.
― Нет, послушайте меня, это сначала страшно: кажется, только замахнись, и тебя отбросит, как от электрощита. На самом деле, это совсем просто. Хлоп ― и месяц в доме идеальная атмосфера. Если женщина не глупа, то одного удара хватит, а потом надо только профилактику проводить после тещиных визитов ― и все в порядке!
― Это мерзость. Это я вам как сын гуманоида говорю. В наших семьях очень большая женская смертность из-за семейного насилия. Но вы же люди!
― А вот пошли бы вы со своей поэтессой не в ресторан, а затащили бы в подъезд, дали по соплям, вместо того, чтобы философию свою излагать. Глядишь ― не надо было бы на этот номер тратиться.
― Мы с вами упились. Давайте спать, а то даже страшно, до чего мы можем договориться, ― предложил Юра и пришел к выводу, что Мальков подослан Аматидисом, чтобы узнать, не причинит ли этот молодой гуманоид ей вреда.
― Вы правы. У меня завтра опять трудный день. Спасибо еще раз за приглашение, переночуй я эту ночь в машине ― точно бы расклеился.
Они раздвинули кровати и легли. Мальков припал к подушке и тут же захрапел. Юра надел наушники и стал слушать лекцию по истории индуизма, ему нужно было вникать в атмосферу, чтобы лучше чувствовать Антигону.
Часы и телефон отобрали конвоиры, окон в мастерской не было, поэтому Хлопотов не мог определить время. Но по усталости, по внутреннему опустошению и по тому, что рассказ его приближался к развязке, он чувствовал, что вечер давно наступил. Аматидис за все это время слепил сутулую гипсовую фигурку и теперь недовольно смотрел на нее. На Хлопотова грек поглядывал редко и равнодушно, будто давно решил судьбу своего пленника и только ждет окончания истории. Хлопотов уже не верил, что переживет предстоящую ночь, поэтому говорил, как на исповеди, честно и не стесняясь:
― После армии я долго искал работу. Из всех женщин работницы кадровой службы ― самые женственные. В том смысле, что они занимаются тем единственным делом, которое по-настоящему умеют самки: оценивать и сортировать мужчин. У меня, с моим солярным налетом и вышедшим из моды пиджаком, не было шансов. Открывая электронную почту, я каждый раз верил в чудо, но приглашения от компаний не поступали. Однажды, удалив привычный спам, я, изображая перед матерью поиск работы, бездумно тыкал мышью в интерфейс интернет-поисковика. Бесплатные игры после первых минут требовали регистрации и смс, новостные заголовки не были интересны, и тогда я зашел на сайт знакомств. Столько раз, натыкаясь на женское равнодушие, я был готов к отказу. Но как только я набрал сочетание «парень ищет девушку» волнение охватило меня. А вдруг?!
― О! этот мне «Контакт» ― исчадие Аида! ― буркнул грек.
― Все анкеты были похожи друг на друга. Женщины хотели стабильности и постоянства, что означало состоятельного и обеспеченного мужчину рядом. Они фотографировались в пеньюарах на разостланных кроватях и просили, чтобы неудачники и гуманоиды их не беспокоили. Я ненавидел их всех. Я хотел сжечь их. Но не светом прожектора, как тех влюбленных на пляже под Анапой. Нет! Я хотел назначить им всем свидание в одном кафе, в один день и в одно время. Прийти и обдать сучек огненной смесью. Прыснуть струей и смотреть, как корчатся в пламени их тела.
Я составил анкету, хотя в душе не верил в то, что эти дамы согласятся пойти на так называемые смотрины. Они отсекли бы меня еще на стадии переписки, по фото ― копоть корабельных трюмов еще не сошла с моего лица. И тогда я стал думать: «Ну должны же быть какие-то варианты. Не может быть, чтобы ни один человек из тридцати миллионов, проживающих в столице, не удостоил бы меня своей любовью?!»
Я решил опять поискать среди пришелиц. Но набрав нужное уточнение в поиске, я снова разочаровался. Девушки с планет были малообразованны и поэтому прямолинейны. За деньги они предлагали весь спектр сексуальных услуг. Более того, гуманоидов-строителей они готовы были обслуживать по бартеру: ремонтные работы в обмен на секс.
Потом я решился было напроситься на интимную встречу с семьей, практикующей групповуху. «А что, ― думал я, ― там хоть что-то от живой женщины перепадет!» Но досадное замечание одной похотливой жены с ником Лена_на_два_члена разочаровало меня: «Партнеры допускаются в нашу спальню только после одобрения кандидатуры моим мужем, мастером спорта по тяжелой атлетике».
Самое время было опустить руки. Тут я наткнулся на интересное объявление. «Динамично развивающаяся космическая корпорация» набирала сотрудников, причем опыт работы и образование не были главными требованиями. Однако соискатель должен был молод и сексуально раскрепощен. «Вот это да!» ― я вдруг почувствовал прилив радости, почувствовав, что, кликнув эту ссылку, я поймал удачу за хвост. И, действительно, мое сообщение с резюме не осталось без ответа.
― Немудрено, что ты к Охальнику попал, ведь всякое дерьмо всегда к подобному стремится.
― Да плевать мне было на Охальника и на работу. Контактным лицом компании оказалась некая Надежда Евгеньевна. Я глядел на почтовый аватар менеджера, пригласившего меня на собеседование, и не верил своим глазам. На фото была моя Надя, вернее, Надя, которая так и не стала моей, Надя ― староста моей группы, Надя ― моя первая любовь!
На собеседование меня собирала мать, в отутюженных штанах, пиджаке и галстуке, я смотрелся хуже некуда. Безработный дембель, я рассчитывал одним ударом убить двух зайцев: закадрить бывшую сокурсницу и занять перспективную и высокооплачиваемую вакансию. Меня даже не смущало, что собеседование на соискание должности менеджера должно было состояться в воскресенье вечером. Обещанная зарплата была столь высока, что я, не раздумывая, согласился.
― Опрос я тоже учиняю младым выпускникам. Должны юнцы все мифы знать, чтоб в «Комострое» удержаться.
― У вашего соперника все круче. Собеседовали меня в комнате, обитой красным бархатом. Я сидел на кожаном диване в полном одиночестве. Свет был приглушен. Сначала через динамик я слушал вопросы, которые задавал мужской голос. Все вопросы касались моих сексуальных пристрастий, несколько раз пришлось отвечать насчет ориентации, дескать, гетеросексуальная. Но интервьюер вроде как сомневался, потому что неоднократно возвращался к этой теме. И вдруг вышла Надя. Да не просто Надя, а, мать ее, полуголая бизнес-леди, в кожаном корсете, в чулках на подвязках и накрашенная, как шлюха. «Надежда Евгеньевна, старший менеджер», ― представилась она и начала меня сухо экзаменовать, спрашивая что-то там про эластичность спроса, ценообразование, маркетинговые стратегии, банковские операции, бухгалтерский учет. Я, как вы понимаете, ни разу правильно не ответил.
― Но все же влез ты в логово разврата?!
― Мужской голос еще раз уточнил мою ориентацию и спросил, почему, если я нормальный мужик, а не гомик, до сих пор говорю об экономике с такой женщиной, как старший менеджер Надежа Евгеньевна. Я молчал, тогда голос предложил мне заняться с интервьюершей сексом. Я сказал, что боюсь отказа или удара по морде. «Отказа не будет, у нас тут все современные. Так ведь, Надежда Евгеньевна?» Надя посмотрела в зеркальный потолок и кивнула. Я понял, что там вмонтирована камера. Я долго ощущал неловкость, но как только Надя кивнула невидимому руководителю, возможность безнаказанно овладеть ей мгновенно возбудила меня. Вспомнилась моя пришелица и ночь в вагоне. «Ну, нет, второй раз конфуза не случится», ― сказал я себе, расстегнул брюки, зачем-то закинул галстук на плечо и без всяких ласк вошел в нее. Она вздыхала, как будто от удовольствия, но я прекрасно понимал, что она притворяется. Это было что-то вроде тех изнасилований на войне. Командование закрывает глаза, значит, можно, значит, надо, потому что потом будет нельзя или убьют. Стыдно, грязно, подло и от всего этого очень сладко. И, черт, надо же мне было встретиться с ней глазами ― на меня смотрела старость. Какое-то глубинное, горькое понимание того, что все позади, которое часто читаешь в глазах престарелых родителей. А нам ведь было всего лишь по двадцать четыре года! Как говорил капитан моего судна: «Здесь все происходит по моей команде». Получается, космическая корпорация ― тот же дизель, жгущий даровую солярку в поисках несуществующих зондов, где все имеют друг друга под чутким руководством «кэпа». Тот же корабль, только еще гаже. Надины глаза погасили мою эрекцию, я сделал вид, что кончил. Она мне подыграла. Так я был принят в «Космопром» на должность менеджера-стажера.
― Но как же свадьба, как могли родители оформить такой нелепейший союз? Куда смотрели очи их?
― Весь холдинг знал, что Надя была любовницей хозяина «Космопрома», и что, выдавая ее за меня, он как бы списывает ее в утиль и «пристраивает в хорошие руки». Она тоже это знала. И Охальник знал, что она знает. Моя мама знала, что за Надиной спиной я не пропаду. Ее мама знала, что бизнес-воротилы всегда так поступают со своими пассиями. И только один я, как дурак верил, что в таком искусственном союзе со временем может появиться любовь и счастье. Но чуда не произошло, мы тихо бесим друг друга. Короче, мы ― крепкая семья, такие пары ― цемент корпоративного духа, наша пара ― фундамент государства и все такое.
Аматидис криво улыбнулся и вытер руки:
― Мне ясно все: пустое семя ― ваше поколенье! Героев нет, окончен век. Усохнем мы, и вы умрете, потомства не родив. Падет империя затем, и кончится наш род. Пришельцы, видя слабость вашу, лопаты побросают, чтобы своих царей на троны возвести. О, горе вам и мне, ведь вижу будущее ваше наперед!
― Вот только не надо заводить эту старую песню про поколения! ― Хлопотов понял, что сейчас его будут убивать, и решил перед смертью высказаться. ― Знаем мы вас ― срошники хреновы. Прожрали ресурсы, разворовали предприятия, рабство узаконили и рады! Новое поколение вам не нравится! А кто лишил его шансов? Не вы ли, покорители вселенной? Кто разделил между собой все хозяйственные отрасли? Кто отгородился от нас мордоворотами-охранниками и бесчувственными тетками из службы подбора персонала? Все для вас, значит? Вы как бы герои? Стройки элитных объектов, правительственные заказы, взятки, откаты, все вам! Вам даже позволено хватать людей, ни в чем не повинных, ни в чем не замешанных, заметьте ― людей, средь бела дня и выворачивать их под страхом смерти наизнанку? Развлекаетесь?
Аматидис дернул за канат, мастерскую окатил звонкий колокольный удар. Зашли крепкие парни неславянской внешности. Грек повесил медальон на шею Хлопотову и кивнул подчиненным: «Мочите этого раба! Я разрешаю». Сказал и покинул мастерскую.
― Умоляю! Пощадите! Прошу вас! ― кричал Хлопотов без всякой надежды на спасение.
Борцы тем временем окружили его и синхронно задрали подолы древних одеяний.
― Вы что это задумали? Приматы сраные? Что это вы делаете?
И тут в Хлопотова, как по команде, ударили три струи. Он извивался и отворачивался, пытался сдвинуть с места стул, но его ножка была приварена к торчащему из бетонного пола штырю. Виктор истошно выл, а экзекуторы смеялись. Их моча попадала ему в рот, жгла глаза, заливала и пропитывала одежду.
Хлопотов давил кнопку звонка и трясся всем телом.
― Фу, чем от тебя несет? ― Надежда встретила его в халате с зубной щеткой в руке. От нее пахло ментоловой свежестью.
― Ко мне бомж в метро прислонился, ― оправдывался Хлопотов.
― Пахнет так, как будто этот бомж помочился на тебя. Как вам это нравится? Его весь день господин Охальник разыскивает, служба безопасности с ног сбилась, даже экспедицию в поселок снарядили. А он, оказывается, в метро к бомжам прижимался.
― Почему у нас в доме никогда нет алкоголя? ― Хлопотов срывал с себя вещи и кидал их на пол.
― Потому что ты все вылакал. Алкаш! Умойся ― весь в грязи, как гуманоид.
Хлопотов затолкал костюм, рубашку, носки и галстук в стиральную машину. В одних трусах он сидел на кухонном табурете и шмыгал носом:
― Ты хоть иногда можешь быть поприветливей?! У меня был адский день. Меня могли убить!
― За что? До сегодняшнего утра ты был персоной более чем скромной. Или я чего-то не знаю, и у тебя имеются нетрудовые миллионы? Если так, то оплати одним разом этот злосчастный квартирный кредит. Мы тянем его дольше, чем все знакомые.
― Сама оплати, если тебе так важно от них не отстать!
― Если я это сделаю, у тебя отпадет последняя мотивация к развитию!
― У нас в семье, как у пришельцев, ― ни ласки, ни любви! С тем лишь отличием, что у них отношения строятся на грубости и насилии, а у нас ― на тихой ненависти и злом сарказме.
― Хлопотов, тебе надо было родиться женщиной!
― Мне надо было родиться в другое время!
― Как надоело ваше мужичье нытье о тяжелых ракетных временах. Это не время изменилось, это вы стали никчемными. И ты, Хлопотов, возглавляешь колонну выродившихся самцов.
― Зачем ты вообще за меня замуж вышла? Могла бы сказать Охальнику, что я тебе не подхожу, он бы тебе другого кандидата подыскал. Или это чтобы ярче выглядеть на моем фоне?
― Нет, это в рамках программы по спасению утопающих!
― Ты не женщина, ты ― колонна железобетонная!
― Господин Охальник просил тебя позвонить, когда объявишься. Спокойной ночи. И не рыскай по шкафам, я купила водку, она на столе. В холодильнике нарезка и соленья. Не шуми, я хронически не высыпаюсь.
Хлопотов сидел на табурете и смотрел, как в стиральной машинке со скоростью 1000 оборотов в минуту отжималась его одежда. «Вот и со мной так же: вывернули наизнанку и выжали всю жизнь, как воду из этих тряпок», ― подумал он и набрал номер главы «Космопрома».
― Здравствуйте, господин Охальник. Надежда сказала, что вы просили связаться с вами, как только…
― Витя, ты ― жив?
― Похоже на то.
― Завтра общий сбор. Все подробно расскажешь. А сейчас отдыхай.
Хлопотов попрощался, принял душ и лег на свою половину кровати. Надежда намотала на себя все одеяло, и ему пришлось укрыться краем простыни.
― Надя, помнишь, как мы с тобой ходили в Зоологический музей?
― Угу, ― сонно промычала Хлопотова.
― Я тогда загадал: если нагнешься над стендом с ящерицами, у нас будет секс. Ты не нагнулась, но мы все-таки поженились. Не пойму, как это считать ― сбылось или не сбылось?
― Не сбылось. Я не нагнулась, а твоя утомительная возня ― это не секс. И не буди меня больше, а то я тебя будильником стукну!
Утром Надежду забрал вертолет, а Хлопотов поплелся к метро, к тому месту, где вчера его скрутили двое атлетов Аматидиса.
Оперативное совещание по случаю хлопотовского похищения проводилось в расширенном составе. Хлопотову это не льстило, он предпочел бы, чтобы начальники воевали без него. Но остаться в тени ему уже не удастся, об этом говорил обновленный интерьер переговорной комнаты: муляж центра управления полетов заменили столом из грубо остроганных досок, а космические пейзажи были завешаны камуфляжной сеткой. Директора департаментов и начальники отделов, пользуясь отсутствием Охальника, удивленно рассматривали военные карты, игрались циркулями и перешучивались.
Глава «Космопрома» не изменил своей привычке делать из работы спектакль. На этот раз он явился на планерку в полевом военном кителе. Мундир был расстегнут, и под ним виднелась футболка супермена, только вместо буквы S в желтом треугольнике было написано: N. Хлопотов пытался понять, в чей образ на этот раз перевоплотился Охальник, но так и не опознал в нем ни одного знакомого персонажа комиксов.
― Сверим часы, господа, ― крикнул Охальник еще из коридора, стены которого по-прежнему мирно бороздили 3D-звездолеты. Собравшиеся послушно взглянули на циферблаты. Хлопотов тоже задрал рукав пиджака, но вспомнил, что охранники Аматидиса не вернули ему часы. ― Кончились наши мирные денечки, пришла беда ― открывай ворота! Служба безопасности доложила мне, что СРО «Космострой» готовит по нам рейдерский удар, ― Охальник театрально схватился за лицо, ― тот, кого я считал другом и учителем, Макарий Аматидис, решил воткнуть мне нож в спину! Паскудный старец. Неудивительно, что он прикрывается именами олимпийских богов. Эти ребята знали толк в интригах, заговорах и кровожадных расправах. Но думал ли я, что мой когда-то близкий друг, с которым мы вместе начинали на космических субподрядах, так предательски себя поведет?
Охальник замолчал, будто вспоминал что-то:
― Однако в сторону эмоции, мне нельзя расслабляться, ведь я в ответе за всю космическую промышленность, за миллионы судеб, за ваши семьи, наконец, мои дорогие и верные сослуживцы, ― глаза магната намокли, будто в них только что плюнули.
Охальник встал и прошелся вдоль стола:
― Один наш сотрудник побывал в тылу врага. И ― о чудо! ― он смог выбраться из логова зверя живым. Хлопотов, мы гордимся вами, расскажите, как это было?
Хлопотов замялся:
― Ну, меня как бы похитили. Утром. Люди Аматидиса. Взяли прямо у входа в метро. Сильно не били, о вас почти не спрашивали. Кажется, все это только для того, чтобы унизить меня, раздавить.
― Держитесь, Виктор, мы понимаем, что вы пережили, ― директора и начальники отделов закивали, дескать, по роже видно, что несладко пришлось, ― мы за вас отомстим. И хоть не мы начали эту свару, мы и только мы должны выйти из нее победителями. Потому что мы ― на стороне добра!
Хлопотов кивал вместе со всеми, а сам вспоминал обрывки телефонного разговора Аматидиса. Он с кем-то переругивался по поводу административных препятствий на одном из объектов. Значит, Охальник уже ударил, а сейчас ломает комедию. Зачем? Все ведь знают: похищение скромного клерка, пусть и директора департамента, Вити Хлопотова не может быть причиной передела рынка между мегакорпорациями. Какая все-таки глупость эта предвоенная легитимизация будущих преступлений, хотя не один агрессор в истории не обошелся без этой пантомимы.
«Ха, может, Охальник сейчас пародирует эту ветхую традицию, ― осенило Хлопотова, ― ну что ж, это в его стиле, а я буду ему подыгрывать, а они будут ему кивать и хлопать. Так будет, пока борцы Аматидиса не переломают нам шеи или Охальника не посадят пожизненно за то, что не поделился с каким-нибудь министром. Или он победит, и все повторится сначала».
― Мы не должны уступить ему подмосковные стройки, ― Охальник все больше расходился, ― этот мегапроект достался Аматидису по ошибке, если его не остановить сегодня, завтра бетонные греческие истуканы будут подпирать стены Кремля. Ставки высоки. Под угрозой не только наша компания, наша промышленность, наш космос, но и наша культура! Если мы победим, СРО «Космопром» станет монополистом на космическом рынке. И тогда я один буду пилить ракетный бюджет! Ну и, разумеется, мои приближенные в накладе не останутся.
Охальник сел за стол, молча полистал карты и обратился к Хлопотову уже совсем спокойно:
― О чем говорил сумасшедший грек?
― Аматидис вашими планами не интересовался. Он больше о поколениях разговаривал и о богах. Вас вспоминал, только когда ругался. А я для него вроде как ― опытный образец современного молодого человека, героя новой эпохи. Он даже рисовал меня и из гипса лепил. Заставил всю жизнь мою рассказать. Я думал: убьет, поэтому, как на исповеди, все выложил. С личными подробностями. Теперь жалею. Но я уж и не думал, что сегодня вех вас увижу, думал ― хана!
― Про поколения ― это он любит. Особенно в статьях и в телевыступлениях. Только я ему в пророки выбиться не даю. Блогеров скупаю, чтобы не комментировали его дидактику, зрителям в телестудиях плачу, чтоб не хлопали его монологам. Хрен ему, а не реставрация родоплеменного строя. Гуманоиды нам не затем даны, чтобы в рабовладельческий строй откатиться. Пришельцы ― это, конечно, шаг назад в общественном и моральном плане. Но он был необходим стране для эволюционного броска. И наша компания находится на острие атаки, этого нравственного, научного и экономического прорыва. Если страна пойдет за мной, беря на вооружение все лучшее и новое, а не назад, за Аматидисом, довольствуясь стереотипами и пережитками прошлого, лучше будет всем. Даже гуманоидам: после победы можно подкинуть им гражданских прав. А что, пусть берут, все равно они им без надобности.
Последняя фраза заставила всех призадуматься: если Охальник так ставит вопрос, то не исключено, что он закусил удила и скоро получит по шапке, но тогда достанется и рядовым исполнителям. Возможна потеря работы, проблемы с трудоустройством, а того лучше уголовное дело!
Хлопотов рассматривал лица коллег, и почему-то не желал им удачи. Но и победе вчерашних похитителей радоваться было бы глупо. Хлопотов думал: «Вот бы их всех астероидом накрыло или радиацией уморило». Глупо и по-детски, так он желал смерти учительнице начальных классов, когда получил первую двойку. Те же мысли вызывал капитан корабля, на котором служил Виктор, но понимание того, что тонуть придется вместе с ним, не давало проклятиям развиться до молитвенного неистовства.
Охальник все говорил и говорил. Надя усердно конспектировала его речь. «Как на лекции в институте», ― подумал Хлопотов и почувствовал, что улыбается.
― Я совсем забыл, ― перебил Хлопотов Охальника, сам удивляясь своему нахальству, ― вот это они одели на меня перед тем, как обосс… то есть это… отпустили! ― сказал и снял с шеи дощечку, испещренную нерусскими символами, которая со вчерашнего дня болталась на шее.
Охальник повертел в руках вещицу, сделал вид, что прочитал, что на ней написано, и, поменявшись в лице, торжественно произнес:
― Концерн «Космопром» с сегодняшнего дня переводится на военное положение, для офицеров запаса обязательно ношение формы, наград, знаков отличия. Для старшего менеджмента рекомендуемый стиль одежды ― милитари. Очередные отпуска отменяются. Службе безопасности выставить караулы. Враги просчитались, если думают, что мы им будем мелко гадить, срывая сроки. В генштабе ― Охальник постучал себя по лбу, ― давно готов план. Мы предложим альтернативную стратегию развития космоса, сама идея строительства ракет и пусковых установок будет низвергнута. Аматидис станет не нужен. Но об этом после. Пока все свободны, кроме четы Хлопотовых. С богом, господа!
Вернувшись из мотеля, Юра включил компьютер и осмотрелся: модные обои, динамическая люстра, встроенный шкаф с удобной конфигурацией ящиков… Мать заставила отца сделать дорогущий ремонт, как только на него с неба свалилась работа в корпорации. Поначалу все думали, что старик Рейган (кличка перекочевала и в семью) вернется в депо, не пройдя испытательный срок. Но отцу повезло ― он прижился в офисе, благодаря чему семья жила в человеческом интерьере, но в гуманоидной пятиэтажке. От этого контраста Юру еще больше тянуло сделать операцию, ведь быть человеком и жить, как люди, ― это не одно и то же.
Почта и стена «Контакта» были забиты входящими сообщениями от пользователя «Аня Аматидис». Юра потер ладони и кликнул на первое письмо:
«Здравствуй, Просветленный ковбой, вернее, здравствуй, Юрий. Хорошо, что мы увиделись офф-лайн и я теперь знаю твое настоящее имя. Ты сказал, что оно обычное. Действительно, в нашей истории полно князей, космонавтов, популярных певцов с таким именем. А поскольку у людей дурацкий обычай называть детей в честь героев, твоих тезок полным-полно в Москве. Но мне это нравится, потому что я с детства ношу редкое имя нездешней девушки, которую правитель уморил в склепе. Смертью она поплатилась за то, что исполнила неписаные божественные законы наперекор воле царя. Отец хотел, чтобы я выросла благочестивой, следовала долгу и воле богов. Теперь надо мной висит негативная карма Антигоны, а отчий дом, словно склеп, ведь моя свобода полностью ограничена. Поэтому я предпочитаю простые и популярные имена. К тому же „Юра“ гораздо лучше звучит, чем „Просветленный ковбой“ (смайлик)».
«Нормально, общается спокойно. Значит, первую свиданку можно считать успешной. А то, что дергалась на встрече, спишем на юный возраст и сумасшедшего папашу», ― подумал Юра и кликнул второе сообщение:
«Привет. Кляну свой эгоизм. Этот пассаж про имена и волю родителей были лишними. Нужно было сразу спросить, не причинили ли тебе вреда папины орангутанги? Прости меня за него. Наш дом погряз в насилии, культ войны царит во всех помещениях, отцовские слуги стараются перещеголять друг друга в наращивании мускулатуры, метании дисков, борьбе и конном спорте. Очень трудно развиваться в гармонии с природой в таком окружении. Сорри, опять я о себе. А ты все молчишь, тебя нет в сети, я надеюсь, ты в порядке? (грустный смайлик)».
«Волнуется, это хорошо! Значит, я понравился маленькой принцессе Аматидис, несмотря на свое происхождение. То ли еще будет, когда я стану человеком! Все киски, вся женская половина „Контакта“ будет моей, а не только этот комок комплексов со стремным именем. Ну да, лиха беда начало», ― довольно посмеивался Юра, приступая к третьему письму:
«Ты имеешь полное право не отвечать на мои письма. В Москве достаточно девушек с богатым духовным миром, но без отца-сумасброда, который не контролирует все ее действия. Уверена, что ты будешь иметь у них успех. Уровень, которого ты достиг в медитациях и в здоровом питании, позволит тебе стать хорошим тренером личностного развития. Такие тренинги посещают одни только девушки. У тебя отбоя не будет от влюбленных семинаристок. Да что там, ты просто можешь встретиться с любой дурой из „Контакта“, и в первую же встречу вы будете целоваться, возможно, что не только целоваться. Что я могу предложить тебе, кроме неприятностей? Юра, ответь, если с тобой слишком грубо обошлись. Я прикажу уволить охранников. А вдруг ты обиделся, что я одернула руку? Но я же знала, чем это кончится, и так не хотела скомкать наш первый (как бы не оказалось, что последний) вечер (очень грустный смайлик)».
«Не переборщил ли я с паузой в общении», ― подумал Юра и успел даже написать «привет», но вдруг квартирная дверь с шумом распахнулась, и прихожую заполнил отцовский хриплый бас.
Наверное, притащил своего друга Хлопотова, и теперь они будут пить. Вот они уже на кухне, вот отец стучит ножом по доске, с треском рассыпалось сало по раскаленной сковороде… Второй день он пытался выдержать вегетарианскую диету, чтобы быть подготовленным к следующей встрече с Антигоной. Но запахи хищной и варварской еды распространялись по всей квартире, заставляя Юрин рот наполняться слюной.
― Юрка, садись с нами ужинать! ― крикнул отец из кухни.
― Не мешай, я занимаюсь, ― отозвался Юра и отправил пользователю «Аня Аматидис» ответ: «Все в порядке. Отлучался по делам семьи в область, там не ловил мобильный Интернет». Потом почесал лоб и добавил: «В столкновении с охраной виноват один лишь я, ты ведь предупреждала о строгом нраве твоего родителя. Надеюсь, моя поспешность не станет преградой для наших дальнейших встреч».
― Остынет все, Юрик. Успеешь еще на порно-сайты поонанировать, ха-ха-ха! ― не унимался за стенкой отец.
― Отвали, пап! ― «духовный ковбой» уже строчил новое сообщение Антигоне, ник которой зажегся зеленым огоньком: «Про дев с „богатым внутренним миром“ ты мне лучше не напоминай. Весь путь их развития длинной в три книжки из серии „Популярная психология“. А если раскрыть им свое стремление слиться с космосом и питаться энергией солнца, они покрутят пальцем у виска и предложат вместо этого активнее „развивать отношения“. Причем этот процесс в их понимании заключается в поэтапном приобретении материальных благ и производстве на свет себе подобных. Ты не представляешь, как долго я искал человека, с которым у меня так много точек соприкосновения. Я верю, что наша встреча кармически предопределена. И отец-консерватор ― не самое трудное препятствие на нашем пути».
Ответа не пришлось долго ждать:
«Наконец-то ты в сети. Я так рада. Я верила, что все хорошо. Просто от тоски наплела чепухи. Я тоже думаю, что „Контакт“ свел нас не случайно. Но отец, к сожалению, ― очень серьезное препятствие. Почитай его статьи, вот тебе пару ссылок. Только подумай, что за первобытная дикость сквозит в его мыслях?! Разве даст он нам идти своей дорогой?! „О, Зевс, дай нам сил“, как любит выражаться папа (очень веселый смайлик)».
«Уверен, мы с ним подружимся!» ― возразил Юра, снабдив письмо парой улыбок и проткнутых стрелой сердец.
«Как только он узнает про систему питания йогов, которую ты практикуешь, он умрет со смеху. Ведь мужчина в его представлении ― поедатель быков и овец. И пожиратель вина».
«Попробую обосновать свои взгляды на питание, ― написал Юра, и подумал, что напрасно соврал про свои успехи в йоге и сыроедении,― расскажу о своем мировоззрении. Старик не сможет помешать нам слиться телами и душами».
Пройдя по ссылкам Антигоны, Юра пробежал глазами заголовки статей Макария Аматидиса: «Олимпийские боги ― покровители ракетостроения», «Организующая роль Зевса в космической стратегии России», «Полисная этика и моральный кодекс покорителя космоса». Читать тексты было лень, и Юра перешел сразу к комментариям. Интернет-среда не жаловала автора. Блогеры устраивали соревнования на лучший стеб над греком. Некоторые фотоколлажи переходили все рамки приличий. «И как это сходит им с рук, ведь автора комментария так легко вычислить человеку со связями? А может, этот грек не так страшен, как его малюют? Определенно так, иначе конкуренты побоялись бы копать ему могилу. Может дело, за которое ему предложили такие деньги, не так уж сложно, может грек уже не тот, что раньше? Так и есть, ты справишься, ты ― молодец, у тебя блестящее будущее!» ― пытался успокоить себя Юра каждый раз, когда одолевали мысли о предстоящем деле. Получалось с трудом, ведь еще недавно он был просто студентом, а теперь приходилось быть профессиональным ловеласом, йогом, сыроедом и метким стрелком.
Но следующее письмо магнатовской дочки заставило его отбросить все мысли, кроме одной. Это та самая мысль, что не отпускает молодых людей, не имеющих постоянного партнера, даже во время сна.
«Юра, я часто думаю, почему стремление к духовной жизни сливается во мне с непреодолимым желанием быть любимой юным, красивым и стройным парнем. Путь к просветлению ― это всегда отказ от плоти. Но однажды я подумала: раз мое томление настолько сильно, возможно единственный шанс избавится от него ― дать ему волю. Я обращаюсь к тебе сейчас как к учителю, а не как к мужчине. Что ты думаешь об этом?»
«Давай», ― вот что думал Юра, но понимал, что честный ответ все испортит. Тогда он набрал в поисковике фразу «ритуальный секс», наугад потыкал по результатам, выбрал абзацы, где были слова, которые, по его разумению, могли относиться к восточным религиям и слепил из них ответ:
«Женщина по рождению бездуховна, но обладает великим даром брать энергию от природы: от земли, воды, огня, воздуха. Она передает эту энергию через секс мужчине. Мужчина не может черпать энергию сам, поэтому он зависим от женщины. Женщина не может самостоятельно осознавать дух, если она не подключена к мужчине через половой акт. Мужчина, проникая в тело женщины, одухотворяет ее материю. Осознанный секс ― путь к совершенству для обоих. Это я как учитель авторитетно заявляю. А как мужчина добавлю: ты мне очень нравишься».
― Юрка, хватит мастурбировать, садись лучше поешь и выпей с мужиками. К нам дядя Витя не часто в гости приходит.
Юра вытер потные ладони о джинсы, он был уже не далек от того, в чем шутливо подозревал его отец. И только мясной запах, мучивший обострившийся от диеты нюх, сбивал его возбуждение.
«Правда, что ли, вмазать, сразу разморит и можно будет уснуть, несмотря на бедлам?» ― Юра дрожащими пальцами написал Антигоне, что ему пора медитировать, а сам направился на кухню. В коридоре он остановился послушать, о чем там говорят. Непроизвольно, эта шпионская привычка нечаянно выработалась в процессе общения с заказчиком:
― Тряпка ты, Витек, как ты можешь знать все про них, молчать и терпеть? ― шепотом спрашивал отец.
― Сука ты, Рейган, ― шипел в ответ Хлопотов, ― ты же знаешь, что он мой начальник и что корпорация ― это не просто работа, это «черная дыра». СРО засасывает в себя все: предприятия, отрасли, правительства и нас со всеми потрохами и душами. Что б ты сделал на моем месте?
«Тетя Надя дяде Вите изменяет, ― у Юры похолодело внутри, ― как можно, они же люди?»
― Моя однажды по молодости тоже с мастером на фабрике спуталась, ― откровенничал отец, ― я его так отделал, что на роже не видно было, где низ, где верх. А дома и ее, шалаву, проучил ― неделю бюллетенила.
«Урод», ― Юра вспомнил, как мать замазывала следы побоев пудрой, но слезы пробивали в ней кривые синие канавки, так что получалось еще страшнее.
― Да она тебе потом назло еще сто раз рога наставила, только по-женски, по-тихому, ― комментировал Хлопотов отцовское откровение, ― а я, ты пойми, даже уволиться не могу. Ведь, уйди я с работы, между ними все по-прежнему останется. Вот и мучаюсь.
Юра зашел на кухню, для конспирации хлопнув дверью туалета. Отец налил ему водки и наложил полную тарелку жареного мяса с грибами. «Все-таки надо бы хоть неделю посидеть на сырых овощах, хоть ощущения узнать, а то Антигона поймает на какой-нибудь мелочи, и все насмарку», ― подумал Юра, выпил и вцепился зубами в кусок свинины. Через секунду алкоголь обдал изнутри теплом, и Юра почувствовал необычайное многообразие мясного вкуса.
― Витек, проси у дирекции вертолет. Раз Охальник нас на такое рисковое дело толкает, давай брать от жизни все! ― закусив, обратился к Хлопотову отец. Из разговора Юра понял, что на работе им поручили что-то серьезное. Причем отец, как дяди Витин зам, был необычайно рад этому, сам же Хлопотов, напротив, то ли тяготился ответственностью, то ли просто боялся.
«Все-таки странный этот дядя Витя, ― думал Юра и смотрел на цветастые обои, рисунок которых не сходился на стыках, оттого что отец клеил их пьяным, ― отказывается от персонального вертолета. Мне бы такую машину, я б весь салон блондинками набил. Не для секса, а для чистого веселья. Я бы на них шампанским брызгал, а бутылки за борт выбрасывал, пролетая над Кремлем. Да мало ли что можно придумать, имея в арсенале бонус-пакет топ-менеджера. Ладно отец, пришелец второго поколения, а этот-то человек, почему у него нет вкуса к удовольствиям?»
― Рейган, ты же знаешь, ― отнекивался Хлопотов, ― что меня наизнанку выворачивает в этих треклятых вертолетах.
― Это с непривычки, ты башкой по утрам крути, постепенно вестибулярка окрепнет.
― Тебе-то на хрена вертолет, дурак старый? ― Хлопотов был явно в миноре.
― Ну не всю же жизнь мне в метро о гуманоидов тереться.
― А ты сам-то кто, пап? ― встрял в разговор Юра.
― Заткнись, сопляк.
― Зря вы его, дядь Вить, в свою корпорацию из цехов перетащили. Совсем наш папа от корней отбился ― человеком себя почувствовал!
― А ты сам-то далеко от меня ушел? ― отец зло ощерился и потряс Хлопотова за плечо, чтобы тот проснулся. ― Прикинь, Витек, он деньги копит на операцию. Знаешь, на какую?
Хлопотов помотал головой.
― По пересадке человеческой кожи. Понял?
― Как Майкл Джексон! ― икнул дядя Витя.
― Джексон был человек, просто черный. А прирастет ли человечья кожа к его гуманоидной роже, ― отец показал на Юру пальцем, ― еще бабушка надвое сказала.
― Прирастет!
― Прирастала бы, так ни одного гуманоида не осталось в России, все бы в человеки вылезли. Одни командиры были бы вокруг.
― Пришельцу на операцию всю жизнь копить, поэтому наши братья не стремятся стать людьми. А могли бы накопить и детям сделать, чтобы те не повторяли их трудовой подвиг и не жили втроем в однокомнатной квартире.
― Не, ты понял, Витек, к чему он клонит? ― таращил отец пьяные глаза на Хлопотова. ― Совсем обнаглел. Пора его на работу гнать, а то жрет, пьет, институт прогуливает. И все за мой счет, еще жалуется, гаденыш, что я ему морду новую не скроил. Скажи ему, Витек, молви слово человечье!
Хлопотов внимательно посмотрел на Юру и сделался вдруг совершенно трезвым:
― Дело, Юра, вовсе не в цвете кожи. Твой папа ― гуманоид, я ― человек, но он теперь заместитель директора департамента в крупном холдинге, а я когда-то работал под его началом в депо. Бесполезно ложиться под нож и спускать в трубу бешеные деньги, когда судьба отмачивает такие метаморфозы с жизнями людей и гуманоидов.
«Тоже мне советчик, ― думал Юра и злился, что стесняется высказать свои мыли в лицо какому-никакому, а все же человеку, ― да разве пошел бы нормальный человек в цех к пришельцам? Только такой лох, как Хлопотов, и мог завести дружбу с отцом. Они же два сапога пара, и лицо у дяди Вити не многим светлей моего. Мне бы его происхождение, уж я бы нашел, как себя реализовать, а не квасил бы на кухне с пришельцами».
― Вы, гуманоиды, ― Хлопотов говорил и смотрел в окно, будто обращается не к Юре и его отцу, а ко всему их народу, ― думаете, вам тяжело живется оттого, что вы поражены в правах. Неправда, людям в тысячу раз тяжелей! Вот ты, Юрик, окончишь институт, тебя на практику направят, научишься там лепить узоры на дома, станешь работать. Потом женишься на пришелице, пойдут дети. Знаешь, сколько людей мечтают о такой жизни? Но нет, мы ― элита, с нас по двойному счету спрашивают. А что, если ты не готов по нему платить? Я вот, например, никогда не хотел в космонавты, так меня, не спрашивая, сунули в морской отряд ракетных войск. Я им говорю: меня тошнит в вертолетах, так они мне суют бумажный пакет и хлопают по плечу. Лети, мол, человек. А мне плевать на распил ракетного рынка, я не желаю костьми ложиться в борьбе промышленников со строителями, срал я на их СРО!
«Все врет, ― думал Юра, налегая на жаркое, ― отрекается от благ, но не спешит менять свои хоромы с функцией умного дома на тесную блочную коробку вроде нашей».
― Мне тоже их войны до лампочки, ― отец не сдавался в споре, ― но разве ты не понимаешь, как в СРО делаются карьеры? Тебе доверили серьезное дело ― это же шанс для нас обоих. Мне хоть в старости пожить по-людски, тебе ― свою Надьку, наконец, перерасти!
― Я радуюсь, только не тому, что на меня сделал ставку господин Охальник, а тому, что товарищ Аматидис, хоть и размазал меня по стенке, но все же оставил в живых.
― Напрасно ты, Витек, опускаешь руки, ― отец сентиментально обнимал своего друга, единственного человека, который не брезговал с ним общаться, ― тебе досталось, я все понимаю. Но ведь выполнить задание Охальника ― это же еще и отомстить греку ― твоему обидчику!
Хлопотов равнодушно махнул рукой, а отец повернулся к Юре:
― А знаешь, сынок, что там, ― отец показал заскорузлым пальцем в потолок, ― в самых верхах зреет решение о всеобщем равенстве пришельцев и людей. Скоро все изменится, ты и думать забудешь про хирургический стол. И представь, подготовить почву для этого поручено нам с дядей Витей.
― Ну, если так, ― усмехнулся Юра, ― тогда я спокоен за свою судьбу и участь нашего народа!
― Рейган, не преувеличивай, ― возразил отцу Хлопотов, ― Охальник брякнул про равенство в полемическом задоре. Должен же он оправдать свой наезд на Аматидиса какой-нибудь светлой идеей.
«Аматидис, ― брошенная вскользь фамилия мгновенно протрезвила Юру, ― значит, и их тоже натравливают на грека. Не исключено, что мне и делать ничего не придется. А вдруг не я один разрабатываю старика Макария? Надо действовать, черт возьми, тащить эту Антигону в постель, втираться в доверие, лезть к ним в дом. Время не ждет! А то слава и деньги достанутся конкурентам».
― И зря ты, Витек, ― продолжал говорить отец, хотя его давно никто не слушал, ― не ценишь доброты руководства. Охальник меня принял в корпорацию, несмотря на то, что я гуманоид. Я больше не чищу стрелки от снега и не ковыряюсь в вагонных унитазах. А еще мне за участие в боевых действиях премию выплачивают. Каждый месяц, Вить. Мелочь, а приятно!
― Дурак ты, папа, ― засмеялся Юра, ― это государство в твою пользу с босса процент взимает. Это часть оборонного налога.
Хлопотов кивнул, подтверждая слова Юры.
― Сам ты дурак, ты вообще не служил, так молчи. Витек, давай за ракетные войска! ― отец разлил остатки водки, накапав на стол. ― За наш космос, за нашу звездную империю и за нас, воинов-ракетчиков!
Выпили, отец снял с гвоздя гитару и ударил по струнам. «И снится нам не рокот космодрома», ― в следующее мгновение Юра вместе со всеми орал знакомые с детства слова, удивляясь и не понимая, почему каждый раз с таким удовольствием присоединяется к этому свинству.
Хлопотовой было холодно, но она покорно лежала на кровати и слушала очередной монолог Охальника. Потолок из плазменных панелей демонстрировал плавное движение перистых облаков на голубом фоне. Шеф то ли забыл включить порно, то ли не сделал этого намеренно, чтобы Надежда не отвлекалась от его речи:
― Да, Надин, вам, женщинам, привыкшим к мужчинам, лишенным индивидуальных черт, сложно представить, что когда-то мы были другими. Ты зовешь меня извращенцем, а ведь строгий пиджак на нас одели пуритане-протестанты. Капитализм распространил этот образ по всей планете. За два с половиной столетья он крепко въелся в мозг.
Хлопотова боялась уснуть и старалась сконцентрироваться на словах начальника. Она мысленно повторяла их, чтобы запомнить, ведь Охальник мог в любой момент приказать повторить сказанное:
― В архаическом искусстве мы видим фигурки с гипертрофированным членом. Грубый фаллоцентризм простителен предкам. Они верили в его плодородную силу. Готовя телегу с семенами, мужики держались за свой уд, сеяли без штанов, трясли концами перед грядками. Фаллос всегда был символом могущества и власти.
Хлопотова улыбнулась, подумав, что если бы в ракетном веке мужиков мерили архаическими мерками, Охальнику не видать бы ни могущества, ни власти.
― Но греки ― не те греки, которые живут исключительно в голове Аматидиса, а настоящие, которые придумали философию и европейскую культуру, ― они считали мужское тело воплощением божественной красоты.
Хлопотова по привычке систематизировала информацию: «Греция ― тонкий эротизм; средние века ― табу на телесность; классицизм ― вместо тела ― его симметричный чертеж. Стоит запомнить, ведь если Охальник не спросит, то на экзамене по истории искусства пригодится».
― Люблю поэтов-романтиков. Они заглянули в мужчину гораздо глубже, показали бабам, что мы тоже можем быть ранимыми. За ними пришли реалисты, вскрыли скальпелем естественных наук мужской череп, обнаружили там психологизм и наваяли кучу макулатуры, которой по сей день мучают детей в школах.
― Как ты мучаешь меня своей культурологией, ― вставила Хлопопотова.
― Это чтобы ты поняла, что с ХIХ века образ мужчины ни разу не был переосмыслен. А ведь мы за это время несколько галактик покорили. Мы ― мужчины. А в вашем воображении мы все те же придурки с кучей комплексов из детства и нездоровой привязанностью к матери. Настало время нам перемениться, и ты сейчас станешь свидетельницей рождения мужчины ракетной эры.
― О боже! ― Хлопотова вдруг представила роды Охальника. Она вздрогнула: пятидесятилетний магнат чудился ей обернутым пуповиной и испачканным кровавой слизью.
Охальник тем временем вытащил из платяного шкафа громоздкий чехол, расстегнул его и вывалил на кровать что-то среднее между водолазным костюмом и летным комбинезоном. Хлопотова инстинктивно подтянула колени к подбородку.
― Не бойся, это моя новая плоть. Вернее, новый гаджет к моей плоти, ― Охальник скинул халат и принялся натягивать на себя резиновое изделие.
Плотно застегнувшись и надев шлем, Охальник стал похож на раздобревшего героя американских комиксов. Глава «Космопрома» словно прочел ее мысли, промычал в шлемофон: «Подожди, еще не все!» ― и нажал красную кнопку на костюме.
Хлопотова взвизгнула, потому что Охальника обвили электрические разряды, в комнате запахло гарью и паленой резиной. Когда на пол посыпались искры, Надежда понадеялась, что начальник не выживет, но пиротехнические эффекты закончились, и перед ней предстал утянутый в талии и раздутый в плечах супергерой.
― Как я тебе? ― спросил супермен голосом, который был искажен звукоснимателем.
― Ужас.
― Дура, должно быть восхищение, ― обиделся Охальник и продемонстрировал свои техно-бицепсы, ― теперь я ― Неомен!
Хлопотова всерьез испугалась, когда Охальник запрыгнул на кровать.
― Иван, пожалуйста, сними это, ― Хлопотова всхлипнула, ― я тебе никогда не отказывала, но сейчас я буду кричать!
― Да что ты, трусиха? Я просто хотел предложить полетать, у меня реактивный движок, или по потолку и стенам попрыгать, у меня функции человека-паука активированы.
― Не подходи, ― Хлопотова закрылась подушкой.
― Тьфу, какая ты несовременная. Вроде неглупая баба, а в голове стереотипы. Увидела чудо техники и чуть не обделалась. А ведь Неомен ― это твой мужчина! Современник тебя удовлетворить не может, он пасует перед твоим умом и силой. Наше настоящее все еще притворяется прошлым, но естественный ход событий не остановить ― в новой эре старикам места нет. У тебя один шанс на счастье ― успеть за мной, за временем за прогрессом, ― Охальник полез к Хлопотовой целоваться.
― Подожди, я не готова.
― Я не могу ждать, потому что я иду в ногу со временем. Воспользуйся лубрикантом.
Хлопотовой было неприятно. А ведь когда-то этот мужчина возбуждал ее по скайпу, правда, тогда она думала, что Охальник ― командир звездного отряда. В юности мы все делаем глупости, виртуальный роман мог бы сойти на нет и забыться. Но псевдокосмонавт настоял на переводе их «дружбы» в другой формат.
Первые встречи, к несчастью, не разочаровали: импозантный Охальник являлся в кителе небесного цвета с золотыми погонами и нашивками за дальние полеты. Как можно было быть такой глупой и не погуглить: форма космических войск в те времена была совсем другой, Охальник собрал в свою одежку все самое яркое за историю военного платья. Надежда купилась, как глупая птица на яркий хвост самца.
Охальник подергивался все энергичней, Надежда с той же скоростью удалялась в прошлое. Воспоминания ее были живей и чувственней гнусноватого и функционального настоящего. В памяти Хлопотовой ожил интерьер двухместного купе южного экспресса.
Юная Надежда, тогда еще не знакомая с проектом «СРО», удивилась ЖК-мониторам, вмонтированным в оконные проемы. Охальник объяснил, что в разбросанных вдоль железных дорог поселках проживают гуманоиды первой волны, их хулиганистые дети развлекаются метанием камней в проезжающие поезда. Поэтому вагонные окна стали заваривать стальными листами. Чтобы пассажиры не испытывали психологического дискомфорта от замкнутого пространства и искусственного освещения, плазменные панели транслировали реальный пейзаж: однообразные степи, изредка оживленные держателями ракетоносителей и служебными строениями стартовых площадок. К одному из таких космодромов стремительно нес локомотив студентку и ее импозантного возлюбленного. Успело несколько раз расцвести и снова стемнеть, но Надя и Охальник только пили чай и разговаривали.
Как-то на закате, когда в окне-экране неожиданно мелькнули сирые деревца, будущий босс нежно обнял Надежду за плечо и сказал, что на следующем полустанке экипаж корабля будет изолирован от жен и спутниц для подготовки к полету. Она все поняла и послушно отдалась космонавту.
Проводы звездных героев в бездну космоса были отработанным ритуалом. Надежда была единственной зрительницей, искренне переживавшей трансляцию старта ракетоносителя. Самая пожилая женщина ― жена капитана орбитальной станции ― вязала на спицах, подруга бортмеханика обрабатывала пилкой ногти.
Хлопотова помнила, как дрожала, глядя на ракету, пускающую клубы огня.
«Прошел контакт подъема», ― констатировала любовница бортмеханика, огненный столб толкнул ракету ввысь. В какое-то мгновение аппарат превратился в желтый шар, который тут же начал сжиматься, заставляя делать то же самое Надино сердце. «Давление в камере возгорания и работа двигателя в норме», ― слышалось ей, когда огонек рассыпался на мелкие искры. «Тангаж. Брызг нет», ― заключила все та же подруга бортмеханика. «Как же нет брызг, а это что было?» ― воскликнула Надя. «Последняя ступень отделилась, деточка, ― пожилая жена капитана свернула вязание, ― ох, девочки, поскорей бы нам на пенсию! У меня дочка в Армавире замуж выходит, а я тут кино смотрю. Надоела эта космическая одиссея, сил нет».
Надя осталась одна, чтобы поплакать то ли о разлуке с любимым, то ли о детстве, которое резко оборвалось прошлой ночью в купе экспресса. Вдруг кто-то коснулся ее плеча. «Я не вынес вида твоих страданий и катапультировался», ― Охальник стоял за спиной и улыбался.
Признаваясь в обмане, он загадочно намекал, что его роль в космическом проекте намного круче, чем у простого пилота. Черная дыра СРО стремительно затянула Хлопотову: аборт, измены Охальника с сотрудниками «Космопрома» обоих полов, вынужденное замужество и череда соитий по производственной необходимости. Ловко.
Хлопотову поражало, что после всего этого Охальник не терял уверенности, что она стремится быть его Неовумен. Надежда продолжала подыгрывать шефу и в то же время собирала информацию о нем. Пока конкретного плана по изменению собственной судьбы у нее не было, но она мучительно искала выход.
Охальник слез с кровати, вытер полотенцем шею и подмышки и сказал:
― А я ведь, Надюш, придумал способ похоронить Аматидиса как бизнесмена.
― Ты убьешь его шаровой молнией? ― Хлопотова укрылась одеялом.
― Помнишь японский проект орбитального лифта, который должен был подниматься за счет центробежной силы?
― Он же еще в 55-ом году провалился из-за неспособности ученых создать достаточно прочный трос.
― Да, япошки облажались из-за каких-то углеродных трубок ― нанотехнологии не оправдали надежд островитян. Но нам-то что?
Надежда стала одеваться, спокойно выслушивая очередной план «Барбаросса», коих Охальник успел внедрить в СРО-проект великое множество:
― Лифт ― это что? Правильно, промышленное устройство. Значит, его производством, монтажом и техническим обслуживанием будем заниматься мы, промышленники, а не строители. «Космострой» не при делах. А если лифт заменит ракетоносители, зачем нужна сеть космодромов? Так что, горячо любимый Макарий Леонидович, подите вон!
Охальник развернул бумажный плакат с пожелтевшим рисунком космического лифта: «Нравится?»
― Что это? ― Хлопотова уже застегнула верхние пуговицы и торопилась закончить рабочий день.
Плакат у меня в детской висел ― это постер фильма по роману Артура Кларка.
― Ванечка фантастикой увлекался? Как мило, воплотил детскую мечту в жизнь.
― Поможешь мне реализовать это?
― Разве я могу в чем-то отказать мужчине всей моей жизни? ― Хлопотова нежно обняла Охальника.
― Ай, ― вскрикнул тот, ― что это было?
― Просто ущипнула. Любовная игра, «послесловие», называется. Удивлен?
― Давно бы так, а то в последнее время как полено.
На самом деле это был подслушивающий жучок, выполненный в виде микро-клипсы. Хлопотова вживила его в кожу босса, потому что с диктофоном за Охальником было не угнаться.
В иллюминаторе дрожали зеленые пятна леса, мелькали квадраты жилых кварталов, извивались змеи шоссейных дорог. Большая тень, отбрасываемая вертолетом, быстро двигалась по полям. Хлопотов освободил пристяжной ремень и перегнулся через подлокотник кресла, его тошнило горькой жидкостью, потому что настоящая, густая рвота в нем давно иссякла.
― Там же пакеты есть, мне же мыть за вами, сволочи! ― взмолился пилот.
― Кончились твои пакеты, ― рявкнул в ответ Рейган, ― и вообще, разговаривай-ка с директором департамента повежливей! А то он пожалуется на твое поведение господину Охальнику, и тот уволит тебя. Будешь фермерские поля на кукурузнике ядохимикатами поливать, летун хренов!
― Ты бы, гуманоид недоделанный, помолчал лучше, ― встрял Быков. ― Летчики подчиняются в первую очередь мне как начальнику службы безопасности. Если я ему прикажу, он тебя скинет в болото или не заберет с точки. Тогда-то ты увидишь своих братьев-пришельцев в их истинном, животном обличье. Посмотрим, как ты запоешь, когда они тебя рвать будут.
Рейган показал Быкову средний палец.
Рвотные позывы утихли, чему Хлопотов был несказанно рад. Он не вмешивался в ругань компаньонов и листал текст предстоящего выступления.
― А ты сам-то видел их в животном обличье, умник? ― не унимался Рейган. ― Ты знаешь, какими гуманоиды были на своих планетах до того, как освоились, переняли ваши привычки? А, Быков? Случалось тебе видеть, как очередная партия гуманоидов впервые ступает на Землю, ты же, вроде, на космодроме служил?
― Нет, не приходилось. Я служил в полку охраны космодрома. Наши казармы в тридцати километрах от стартовых площадок. Мы патрулировали периметр, караулы и дозоры выставляли. А сами ракеты обслуживали другие части. У солдат из этих технических батальонов доступ секретности выше ― им рассказывать о службе запрещено, за границу ездить нельзя.
― Вы от террористов, что ли, ракеты охраняли?
― Вообще, да, но мне только журналисты да фотографы попадались. А когда космодром строился, то и беглые гуманоиды из стройотрядов.
― И что с ними делали, если ловили? ― Рейган был готов к новой перепалке.
― С журналистами оперуполномоченный из госбезопасности беседовал, могли уголовное дело возбудить. Я в детали не вникал, мое дело ― пресечь нарушение! Бывало, идешь с группой, впереди автоматчики, я замыкающий, и вдруг ― шорох в кустах. Мы натренированные были, сразу в цепь выстраивались и гнали, как зайца. Бывало, несколько километров бежишь, пока завалишь.
― Ты лично стрелял? Убивал таких, как я?! ― не унимался Рейган.
Хлопотов не вмешивался в перебранку, вчерашний разговор с Рейганом не шел из головы.
Сразу после оперативного совещания Охальник посвятил Хлопотова в детальный план по борьбе с Аматидисом. Надежде он поручил главный удар: встречи с членами правительства. Жена должна была дискредитировать в глазах министров грека как управленца и стратега. Самому Хлопотову отводилась роль поскромнее: отвлекающие маневры на строительных объектах магната. Понимая, что одному не справиться, Виктор решил взять в помощники верного товарища ― Рейгана. Но втягивать в задание гуманоида, не рассказав ему все секреты СРО-проекта было, во-первых, подло, во-вторых, опасно, ведь Рейган мог сам обо всем догадаться в ходе операции. Бывший деповской слесарь был только с виду добряк, но узнав изнанку космической программы, мог и дров наломать.
Хлопотов позвал друга в бар и долго ходил вокруг да около, напоминая Рейгану нестыковки в учебнике истории и расспрашивая о подробностях службы на орбитальной станции. Но гуманоид сделался вдруг замкнутым и неразговорчивым. Более того, он предложил закончить посиделки на второй паре пива, что было для него не характерно. Тогда Хлопотов выпалил все без обиняков:
― Господин Охальник доверяет нам ответственное задание, но подробности я могу рассказать тебе только после того, как ты подпишешь это, ― и положил на стол бланк подписки.
― Первая форма совсекретности? ― Рейган сразу повеселел и, не читая, поставил кривую каракулю на последнем листе. ― Я такую уже подписывал, еще в армии. Сколько лет прошло, а я до сих пор не разглашаю, так что будь спокоен, Витек, не подведу.
«Он все знал», ― Хлопотов не сразу пришел в себя, а Рейган увлеченно рассказывал подробности своей службы. Оказалось, что там творились дела похлеще, чем в морском отряде.
Хлопотов еще не свыкся с мыслью о многолетней осведомленности Рейгана, и поэтому его спор с Быковым казался ему абсурдным донельзя:
― Да у нас некоторые семьи чище тебя живут, ― доказывал Рейган превосходство своей расы, ― вон мы с Витей в одном цеху работали и после смены в душе мылись. И вода, черная, с грязью, что с меня, что с него, ― одинаковая стекала. Все говорят про нас, что пришельцы серые, а на самом деле у нас кожа бледней вашей. Это потому, что предки наши солнца не видели. А серые у нас только лицо и ладони. Это от грязной работы.
― Ты особо-то не распаляйся. Ты не меня должен агитировать, а вон ― их! ― Быков ткнул пальцем в стекло иллюминатора, в сторону, где по его соображениям, должен был находиться строительный городок.
«Рейган, Быков и я ― все мы служили в ракетных войсках, тогда к чему вся эта комедия? ― недоумевал Хлопотов. ― А может быть, это такой психотерапевтический ритуал, чтобы не спятить в этой системе СРО-координат?»
― Да пошел козе в трещину! На «вы» меня будешь называть с сегодняшнего дня. Понял? ― закончил свой монолог Рейган, прекрасно зная, что этого не произойдет.
Быков велел Рейгану встать и стал дергать за детали его снаряжения. Потом вынул пистолет из кобуры и заткнул его за пояс десантнику.
― Я своих братьев убивать не буду, ― буркнул тот.
― Конечно, не будешь, какой дурак гуманоиду боевое оружие доверит? Пистолет стреляет резиновыми пулями. Это на случай, если тебя твои братья на точке сбора в кольцо зажмут. Ну, все. Пошел.
Вертолет снизился и завис над полем. Хлопотов увидел, как Рейган спустился по тросу и спрыгнул на землю. Он удивлялся, как этот пожилой гуманоид выделывает такие каскадерские фокусы, и со страхом подумал о своем задании.
Еще около часа кружили над городом. Вертолет пролетел над Троице-Сергиевой лаврой. В раннем детстве, когда Хлопотов страдал сильнейшим диатезом, мать возила его сюда молиться. Мама в платке выглядела красивой, но немного строгой. Она говорила: «Нужно верить, Витя, мы ведь православные люди, а не гуманоиды какие-нибудь, значит, Бог поможет нам, и заживут твои болячки». Сверху Хлопотов видел храм впервые. Он показался ему совсем другим: маленькая золотая маковка, а вокруг четыре синеньких. «Похоже на наколку», ― Виктор вспомнил одного детдомовского матроса, у которого на запястье была выбита точка, а вокруг еще четыре. «Один в четырех стенах», ― пояснил тогда парень значение татуировки.
Хлопотов смотрел на мирное передвижение человечков за стенами лавры, на перронную толкотню и рыночную возню. Хотелось спуститься к этим людям-муравьям и раствориться, а Охальник с Аматидисом пусть сами разбираются, кто из них капитан российского космоса. Однако Быков дышит в спину, да и потом, куда идти, как жить, чем заниматься?
― Пора садиться, наверное, ваш гуманоид уже дохромал до стройгородка, ― Быков выдал Хлопотову четырехствольный пистолет с резиновыми пулями и взвел свой боевой Макаров.
― Если понадобится нас от них отбивать, ты справишься, Быков?
― Разберемся.
Хлопотов и Быков сбежали по трапу на площадку. Охрана палаточного городка, как оказалось, состояла из тех же запаршивевших гуманоидов, что копали котлован. Странная экономия для империи Аматидиса, наверное, такое же мелкое воровство процветает и в цехах Охальника. «Когда им интересоваться такими мелочами, как быт рабочих, если один только и делает, что лепит декоративных истуканов, а другой резвится с моей женой?» ― думал Хлопотов и быстро шел в центр лагеря.
Под ногами хрустела побитая изморозью трава, холодный воздух щипал гортань и остужал волнение. Быков технично и не без удовольствия расшвыривал охранников-гуманоидов. Постепенно площадку окружила толпа строителей.
― Меня зовут Виктор Хлопотов. Смотрите, ― он передал одному из гуманоидов серую книжицу, ― это моя трудовая. Читайте первую запись. Вот ты, в кепке, читай!
― Рабочий вагоноремонтной бригады ― депо Москва-Сортировочная, ― гуманоид подмигнул Хлопотову.
«Рейган, это же Рейган! Как он вовремя и к месту появился. Ай да молодец, и куртку сварочную с эмблемой „Космостроя“ уже где-то стянуть успел», ― ликовал Хлопотов:
― Поняли? Я деповской! Так же пахал, так же узлы из меня вязали и жилы тянули, как из вас на этой стройке. Но я человек! А теперь дальше читай!
― Служба в рядах российской армии, ― ответил Рейган, почесываясь.
― Это пропускай, вас не призывают.
― Менеджер, старший менеджер, директор департамента регионального развития…
― Поняли? Я такой же, как вы. Так же начинал. Но я поднялся, я ― руководитель, вон мой персональный вертолет с мигалкой, а этот бык ― мой охранник.
― Ты провокатор! Нас предупреждали! ― ляпнул кто-то из толпы.
― Это ты провокатор! Кто тебя предупреждал? Расскажи, интересно, ― нашелся Рейган. ― Ребята! ― крикнул он гуманоидам. ― Вот кто стучит на нас в администрацию! Держи его, хватай!
По толпе пошел неодобрительный гул, и спорщик поспешил исчезнуть.
― Мы представляем общественное движение за всеобщее равенство. Читали про нас в Интернете?
― Нам тут смартфоны не выдают.
― Тогда читайте! ― Хлопотов сделал знак Быкову, и тот начал раздавать пришельцам распечатки сетевых новостей. ― Тут про вашего начальничка независимая пресса пишет. Любопытно. Очень любопытно. Пишет, что российские олигархические круги, цитирую: «Вступив в преступный сговор с божествами-отступниками, задумали свержение Зевса с Олимпа. Первый удар они нанесли по компании „Космострой“, подкупив главу Сергиево-Посадского района с целью приостановления строительства пусковых установок для подмосковного межгалактического узла».
― Аматидис тут говорит, что все под контролем, ― нашелся еще один сомневающийся среди гуманоидов.
― Конечно, это же великий Аматидис! Он и всегда держит руку на пульсе, только что-то тут у вас не чувствуется его хозяйская забота. Баланду на кострах варите?
― У нас кухня.
― Мылись когда последний раз, вшей завели уже? Больных много? Медосмотр когда проходили?
― Тебе какое дело, чего ты тут рыскаешь? Санитарный контроль хочешь на нас навести? ― из толпы вылез здоровенный пришелец в бригадирской каске и двинулся на Хлопотова.
― Дураки, все районные службы про вас знают. А проверки они только поначалу устраивали, чтобы припугнуть ваших хозяев и денег у них выманить. Никому вы здесь не нужны. Для людей вы биоматериал. Вами затыкают социальные дыры. Если даже вы все до одного передохнете, то через два дня новых привезут. А мне от вас ничего не нужно. Просто жалко. Чисто по-человечески. Эмоция у людей такая есть ― сострадание называется!
― Благодетель нашелся, ― бригадир гуманоидов оценивающие поглядывал на Быкова, будто сравнивая свою и его комплекцию.
― Я просто хочу, чтобы вы поняли, никто кроме вас самих проблему с электричеством и отоплением не решит.
― Что мы можем-то?
― Я смог, значит, и вы сможете! Каждый имеет только то, что заслуживает.
― Мы ж не люди, чтобы бастовать! Мы работать откажемся, других привезут. Сам же говорил.
― Вы должны понять, что для империи вы сделали важное дело. Вы освободили людей от многовекового рабства. С древних времен все государства держались на насилии, на угнетении человека человеком. Ваши отцы, первые переселенцы, дали возможность людям забыть физический труд. Тех немногих, вроде меня, которые работали на производстве, общество считает гуманоидами. Потому что современному россиянину непривычна и чужда ситуация, когда человек долбит ломом лед или копает землю. Зачем? Дело человека, гражданина империи ― интеллектуальный труд, руководство персоналом, частный бизнес и саморазвитие! Для остального есть вы ― пришельцы. Вас пустили в школы не из благородства и идеалов просвещения. Просто сегодня труд механизирован, он требует особых знаний и навыков. Вы своим присутствием на Земле сняли острый социальный вопрос ― вы спасли империю от революции. Вы спасли Россию от распада. Вы выполняете важнейшую общественную миссию и не заслуживаете такого отношения со стороны людей! Боритесь за социальные права, участвуйте в политической жизни, добивайтесь представительства в парламенте. Или вам нравится быть углем в топке империи?
― Парни, да он же гуманоид, только он не из нашей туманности! Посмотрите, какая морда у него серая, ― крикнул бригадир и медленно пошел на Хлопотова.
Виктор попятился и оглянулся на Быкова, тот и не думал его спасать.
― Точно, это провокатор. Он свою бригаду хочет господину Аматидису вместо нас предложить. Расценки сбивает, сука! ― бригадир был совсем близко.
― Поналетели хрен знает откуда, скоро для первых поселенцев совсем работы не останется, ― гуманоиды стали обступать Хлопотова, ― что, серомазый, очканул? Ща, мы тебя враз от митингов отучим и вертолету лопасти погнем.
Хлопотов уже заподозрил Быкова в предательстве, но тот не подкачал. Три хлопка, и бригадир повалился с ног, за ним еще двое. Все гуманоиды катались по земле и визжали, как собаки, ошпаренные кипятком.
― Ребята, ― кричал кто-то в толпе, ― Витя, Быков, ребята, меня не забудьте!
Это был Рейган, его били. К счастью, в стройгородке работали поселенцы не только первой волны. Они, вооруженные арматурой и кувалдами, клином врезались в свару, полагая, что избивают их земляков. Гуманоиды занялись друг другом, благодаря чему агитационный десант был эвакуирован в полном составе.
Весь день Антигона со служанкой колдовала над вечерним нарядом. Выйдя в трапезную залу, она сразу почувствовала, что отец оценил поступок: из современной одежды на ней были только белье и колготки, все остальное заменила пурпурная ткань, изящно задрапированная, прихваченная под грудью пояском и брошью на левом плече. «Эта дева достойна фамилии Аматидис», ― говаривал в таких случаях отец, но при госте сдержался.
Молодого, однако, уже страдающего ожирением человека, которого прочили в Антигоне в женихи, архаический наряд не поразил. «Ну и хорошо, ― думала она, ― вечером жирдяй закинется экстези, закажет в клубе приватный танец стриптизерши и увидит все, что скрыто. А в этом доме чтут благонравие. Наконец-то папочкина этика сыграла против его же планов. Так вселенная наказывает самонадеянных упрямцев».
Отец не раз выставлял Антигону на смотрины перед мерзкими отпрысками высокопоставленных людей, но впервые она решила не выкидывать «номеров». Ведь сейчас он не требовал послушания, а просил о помощи. К тому же, она решила размягчить сердце родителя, чтобы выпросить кое-что для себя. Это «кое что», вернее, «кое-кто» занимали все ее мысли вот уже несколько недель, так что она не замечала печального настроения отца и тревожной обстановки во дворце.
― Моя дочь ― Антигона, ― отец обнял ее, ― красоту от гречанки, родившей ее, переняла. Ну а это ― Федул. И родитель его ― прокуратор российский Никифор Ефграфыч, с ним, мы дружим давно, как ты знаешь. Да, дочь?
Антигона послушно кивнула, хотя впервые слышала об этой дружбе.
― Не российский, ― уточнил Федул, ― а только по центральному федеральному округу.
― Как папа? ― участливо поинтересовался отец. ― В порядке ль здоровье его? Давно, к сожаленью, не видел сего досточтимого мужа.
― Я тоже, ― не очень-то учтиво ответил Федул.
― Наверное, работы много. Пришельцев банды юг заполонили, и махинации на миллиарды вершатся в космоса оффшорах.
― Наверное, ― Федул и не думал подыгрывать, еще бы, прокурор был нужен отцу, а не наоборот.
Возлегший на диван Федул приложился к вину и разрумянился. Но ему не шло, похоже было скорее на болезненную реакцию печени, чем на здоровый цвет лица. Антигона же покорно села на колени возле отцовского кресла и, останавливая служанок, подавала ему то графин, то салфетку, то ломоть овсяной лепешки. Гостя обслуживали сразу две пришелицы, одна подносила блюда, вторая еле успевала выносить объедки. Досталось работы и гуманоиду с опахалом ― прокурорское чадо обильно потело.
― Мясо есть вредно, ― заметила Антигона, когда Федул впился зубами в бараний зад.
― Зевс ягнят ел и нам велел, ― отец постарался исправить неловкость.
После трапезы пришлось отдохнуть ― Федул переел.
― О дети, сюрприз вам обоим я тут приготовил, ― Аматидис хлопнул в ладоши,― пройдемте же в ложу, фруктовым десертом мы там насладимся. А слух наш и души представим актерам театра.
Антигона проворно взяла отца под руку, чтобы ей не пришлось находиться вблизи Федула, выбирая кресло, она постаралась не сесть между ними, чтобы не делить с прокурорским сыном подлокотник.
На сцену вышло левое полухорие и слезливо пожурило несчастную героиню драмы, которая непослушанием заслужила небесную кару. Все это подавалось под какой-то слезливый народный мотив. Правое полухорие ответило громким и патетичным прославлением богов, положенным на музыку Александрова. «Еще бы, раз в пьесе написано „гимн“, какая еще может быть музыка? Что ж, пока бездарно, но терпимо, прямых наездов на меня нет», ― Антигона потягивала через трубочку теплое молоко с имбирем. Началось действие:
Муза, скажи мне о них ― своенравных элиты детишках.
Семя порочное спорить посмело с отцами, за это
Зевсом наказаны были жестоко сей драмы герои.
Станут их судьбы примером достойным жесткости бога,
Что восседает на троне Олимпа и правит всем миром!
Все роли исполняли домашние артисты отца. Когда-то эти актеры, как они любят выражаться, служили в московском репертуарном театре. Из вечера в вечер они надевали пыльные платья и повторяли заученные еще в школе-студии монологи из классических пьес. Но однажды глава министерства культуры и массовых коммуникаций ― единственный член правительства, которого позволял себе критиковать отец, ― назначил худруком театра известного модерниста. Новый режиссер требовал от растерянной трупы невозможного ― эксперимента. Те писали и жаловались куда могли, но отозвался на их мольбы только Макарий Аматидис. Отец предоставил им полный пансион и гарантировал надбавку к пенсии, а в ответ требовал постановки поучительных пьес для дочери.
Антигона спокойно относилась к пожилым комедиантам, даже симпатизировала пьющему звукорежиссеру, научившему ее нескольким сложным рифам на электрогитаре, но люто ненавидела штатного драматурга. Еще в детстве он напугал ее трагедией про девочку, которая ломала игрушки и кидалась хлебом, за что была брошена в Аид, где ее съели титаны. Тогда Антигона плакала навзрыд, но уже в тринадцать лет жестоко отомстила обидчику. На подготовку возмездия ушли все ее карманные деньги, за которые гуманоиды, оценившие юмор молодой хозяйки, согласились провести в душевую кабину писателя гибкий шланг со скотного двора. Когда тот, облитый бычьей мочой, пришел жаловаться, отец, как, и положено греческому рабовладельцу и русскому барину, покатывался со смеху. С тех пор Антигона неоднократно срывала спектакли, а лысый трагик вкладывал в пьесы все больше желчи. В этот раз он начал с того, что прошелся сатирой по взглядам героини на питание:
Все началось из-за ереси дикой, что есть запрещает
Пищу мясную, но секс беспорядочный благом считает,
Споря с отцом, голоданьем себя иссушила та дева.
Быстро иссохли мозги без белков у девицы-подростка.
Двойками стал наполняться дневник электронный. О Боги!
Стыдно товарищи петь нам об этом, но демоса ради
Музу неволим, от зла оградить чтоб детей всех богемных.
Антигона подмигнула гостю, мол, это про нас с тобой. Отец, похоже, тоже был доволен отсутствием провокаций с ее стороны. Все шло по плану, действо продолжалось:
Как-то она занялась виртуальным грехом в Интернете.
Грудь и вагину она теребила пред камеры глазом.
Голую деву пришелец увидел, устроил с ней встречу в офф-лайне.
Власти должны запретить отношения дев и пришельцев,
Чтобы в слезах не склонялись отцы над телами дочурок,
Что гуманоиды мяли и лаской своей оскверняли.
Антигона дрожала от бешенства. Ей стало ясно, что ее переписка с «Просветленным ковбоем» отслеживается службой безопасности, более того, отец ознакомил с ней этого гадкого сочинителя, и теперь ее личная жизнь стала предметом сплетен для дворни. К счастью, гнев был настолько силен, что парализовал тело, и она не полезла за кулисы, чтобы заколоть сказителя реквизитной рапирой.
Отец заметил смятение Антигоны и демонстративно обратился к чуть было не захрапевшему гостю:
― Федул, находишь постановку ты достойной?
― Это, типа, рэп?
― Это, типа, ретро, ― прохрипела Антигона.
Актеры, услышав разговоры в зале, стали активней привлекать к себе внимание. Хоровой плач сменяли гимны, героиня катилась по наклонной и пускалась во все тяжкие:
Деве казалось: любовник один ― маловато для счастья,
Кайфа двойного она захотела, а то и тройного.
Оргий межрасовых стала она героиней, о, ужас!
Много кто пробовал плод, что обещан был мужу.
Стать им положено было чиновника сыну, который
Знал, Интернетом владея, о подвигах девы интимных.
Брак не случился по этой причине, и папу девицы,
Кремль отлучил, тут и стало беднеть все семейство.
Следующая сцена прояснила внутреннюю мотивацию драматурга:
Быт дорожал, и уволить пришлось всех актеров театра,
Что ситуацию эту предвидели, но не сумели
Девы характер спасти из порочного ада.
Финальная песнь резюмировала идею всей пьесы, красочно изображая печальную участь героини:
Зевс недостойных карает, наслав на них бедность навечно.
Спать с мужиками пришлось не бесплатно, и секс разлюбила
Дева, но поздно, ведь гнев Громовержца не знает пощады!
Ждет сутенер-гуманоид ― панели властитель, ― и дева,
Року покорна, идет ублажать нечестивых пришельцев.
Знайте же дети, что этику древних не зря почитает
Каждый, кто хочет, чтоб дети не знали нужды и мучений.
Слушайте старших и тело блюдите до свадьбы сохранным.
Наконец, драматическое безобразие прекратилось.
Отец сдержано, но все же поаплодировал артистам, те кланялись с таким жаром, будто в зале сидел Чехов, а не Аматидис.
― Сегодня полуфинал евролиги, ― заторопился Федул. Отец пожал его бледную ладонь, Антигона сделала рукой «пока-пока».
Они остались вдвоем в парадном холле.
― Папа, почему в приличных семьях, как ты их называешь, рождаются такие некрасивые дети, как Федул?
― Мне тоже не по нраву юноша сей, в неге жизнь живущий. Но, дочь, прикрытие его отца мне так необходимо. Спасибо, что держалась ты достойно.
― Отец, у меня есть парень, можно он придет к нам в дом?
― Гуманоид никогда не возляжет со мной за обедом.
― Посмотри, какой он симпатичный, ― Антигона подсветила экран телефона, ― его Юрой зовут, в честь Гагарина. Ты же любишь Гагарина, ну пожалуйста!
― Нет, дочь.
― Мама бы разрешила.
― Та женщина носила плод за деньги. Гречанки в кризис делали сие нередко. Все, что она тебе дала, ― то твой красивый носик грецкий, на этом кончены ее заслуги в воспитанье. Все блага, мудрость, высшее образованье ― ты от меня берешь, довольно уж об этом!
― Мы просто вместе занимаемся духовным развитием. Я не могу без друзей. Просто поужинаем, пообщаемся. Что еще может произойти в окружении твоих греческих борцов?
― Дагестанских.
― Что?
― В борьбе основу заложили греки. Но нет давно побед у них в олимпиадах. Кавказ теперь нам заменяет Спарту. Как знать, быть может, роскошь тоже их разложит, и на коврах их победят пришельцы. В правительствах заменят нас пришельцы, тогда хлебнут все люди много горя!
― Видишь, ты не исключаешь равенства между расами галактики. Значит, внутренне ты согласен на Юрин визит. Правда?
― Нет.
― Спасибо, папочка, я знаю, что ты добрый в душе.
― Я не дал обещанья. Ослышалась ты.
― Ура! Завтра же приглашу его, обещаю вести себя хорошо, ― Антигона повисла на крепкой шее отца. Ее тоже обучали удушающим приемам, гены Аматидисов дали ей крепкие руки, так что сбросить ее было непросто, к тому же она щекотала носом в папином ухе, и тот нескоро, но все же сдался.
― Здравствуйте, мама, ― Хлопотов поздоровался с тещей. Пока Надежда целовалась с матерью, он разулся и проверил, не нанес ли на подошвах грязи.
― Витя, очень хорошо, что ты пришел, давно вас не видела вместе. Я уж подумала, не случилось ли у вас разлада.
― Что ты, мама, ― Надежда потрепала Хлопотова за щеку, вроде как любя, но наверняка до синяка, ― нас же сам господин Охальник сосватал. Разве можем мы его огорчить?
― Надя говорила, что у вас на кухне кран подкапывает, ― Хлопотов знал, для чего его позвали, и поспешил определить фронт работ. ― Кран шаровой, обычно такие не протекают. Видимо, заводской брак.
― Что же делать?
― Менять.
― Если сложно, может, мне лучше сантехника вызвать, ― теща сделала вид, что ей неудобно заставлять зятя утруждаться.
― Еще чего, мам, ― Надежда подмигнула Хлопотову, ― у нас ведь есть мужчина в доме! Правда, милый?
Хлопотов по дороге в магазин думал: «Хрен с ними, поковыряюсь с часок, а они пусть лучше между собой шушукаются, а то Надька за столом будет в глаза надо мной прикалываться. Сиди красней. Не велико удовольствие».
Мать Надежды держала дом в идеальной чистоте, дрожала над каждой пылинкой, но порядок этот, заметил Хлопотов, был показным: под раковиной было грязно и сыро. «Конечно, зачем тут мыть, сюда ведь люди не полезут, а для гуманоидов и так сойдет». Хлопотов вздохнул, вынул мусорное ведро и попытался открутить гайку, держащую кран.
― Сложно, Вить? ― крикнула теща из комнаты, дабы поддержать приличия и показать заботу о тесте.
― Справлюсь, ― ответил Хлопотов, но про себя подумал, что возни предстоит много ― на гайке были стесаны все грани.
― Может, чаю? ― предложила теща.
― Лучше водки!
― Не надо, мама, он и так последнее время не просыхает, ― ответила за него Надежда, ― даже работу один раз прогулял. Если дальше так пойдет ― вернется в свои цеха.
«С удовольствием, ― подумал Хлопотов, ― хоть ваши шашни с Охальником не буду наблюдать». Тещина сантехника подготовила еще один сюрприз: кран, перекрывающий холодную воду, закрывался не до конца. «В воскресенье воду в стояке никто не перекроет ― факт. В ЖЭК соваться бесполезно. Попробовать поменять под напором? А что, гибкие шланги накинуть ― пару минут. Много воды не нальется. Решено. Теща брызги подотрет, ей полезно поясницу размять».
Хлопотов принялся за работу. Во время физического труда ему всегда вспоминалось депо, и настроение улучшалось. Неудивительно, ведь когда он не работал с гуманоидами, душа его была полна надеждами на человеческую жизнь. Теперь, когда он познакомился с ней поближе, иллюзии покинули его.
«Мать растак», ― Хлопотов понял, что гайку ему не открутить, и решил перепиливать кран ножовочным полотном. Чтобы не устроить потоп, он поставил под мойку ведро и обложил плинтусы тряпками.
Монотонная работа успокаивала, вспоминались деповские будни, шутки Рейгана, водка, разлитая по стаканам в подстаканниках, хохот проводниц. Смех. Когда мы последний раз с Рейганом смеялись? Кажется, когда придумывали рекламное письмо для зазывания новых организаций в ряды «Космопрома». «Система СРО приближает российскую экономику к цивилизованной модели ведения бизнеса, когда профессиональное сообщество контролирует деятельность своих членов», ― диктовал тогда Хлопотов, а Рейган ржал, подмигивая секретарше Свете: «Разве может кто-то контролировать деятельность своего члена?» Все смеялись, даже увалень Макарцев и равнодушный футболист Зотов. Но это же было полгода назад, а в ремонтных бригадах смеялись каждую смену и в каждом вагоне.
Жизнь сама подкидывала повод для иронии. Чего стоила кампания по замене оконных стекол на плазменные панели, транслирующие пейзажи?! Теперь Хлопотов знал, что это была часть проекта СРО, а тогда он, как и все, думал, что делается это для защиты пассажиров от хулиганов.
Вспомнилось, как однажды Хлопотов, разобрав вместе с Рейганом вагонные рамы, принес их на помойку. «Продать бы их на парники», ― мечтал неунывающий гуманоид, но работа проходила под контролем мастера. Он посчитал подрамники, велел измельчить стекла и высыпать их в бак, чтобы на помойке все было «культурно».
Когда Хлопотов и другие работяги принялись молотить по стеклам совковыми лопатами, а потом забрасывать осколки в урну, около них остановились изумленные люди. «Командировочные шведы. Приехали покрасочную линию налаживать, ― кивнул в их сторону Рейган, ― не понять им широты русской души, у них ведь ни одной колонии в космосе, так что особо стеклами не разбрасываются». Смешно. Очень растерянно и смешно выглядели те иностранные специалисты.
Хлопотов перестал улыбаться, когда в лицо стала хлестать холодная вода. Пришлось энергичней водить полотном по латунному смесителю. Сняв, наконец, кран и подсоединив шланги, Хлопотов решил немного передохнуть, перед тем как начать крепить к мойке кран. На кухне стало так тихо, что слышен был гул в трубах. Способность водопроводных соединений проводить звук Хлопотов обнаружил еще в депо. Частенько он, ковыряясь в вагонном туалете, подслушивал разговоры проводниц, болтавших в рабочем купе. Ему вдруг сильно захотелось узнать, о чем Надя секретничает с матерью. Он прижал ухо к холодной трубе:
― Надя, ты несчастлива, брось все, ― трубы делали голос тещи инфернальным, ― лучше не будет, Охальнику ты не нужна, скоро он заменит тебя кем-нибудь помоложе.
― Оставим это. Я сама разберусь, ― отвечала Надежда так, будто ее речь искажал компьютер, как это делают по телевизору, когда показывают затемненные силуэты полицейских оперативников.
― Надя, я смотрю новости, радио всегда включено на бизнес-волне. Напрасно ты думаешь, что я не разбираюсь в играх корпораций. Я тебе не рассказывала, но на заре саморегулирования, в молодости, я долго работала в «Космострое».
― Тогда уже грек был у руля?
― В борьбе за кресло помогла ему я.
― Как?
― Ты знаешь, как это делается, не хуже меня. Я была его первой помощницей, у меня и сейчас остались акции.
― А папа?
― С папой он сам меня свел, сказал, что глава архитектурного надзора ― прекрасная партия.
― Ни фига себе. Я хоть папина дочь?
― Конечно, Макарий очень осторожно обращался со своим семенем. Видимо, идея прибегнуть к услугам суррогатной матери греческого происхождения сидела в нем с самого начала. А мной он пользовался, как лоббистским тараном. Как тобой теперь пользуется твой Охальник.
― Так вот откуда у тебя страсть к архитектуре. Мама, что ж ты раньше молчала. У тебя фото вместе с ним есть? Покажи быстро. Где они, в какой папке или на рабочем столе… Только распечатанные? Дай. Сканер работает?
― Не смей. Я же твоя мать. Ты не можешь сделать меня разменной фишкой.
Хлопотов стукнул ключом по трубе, чтобы не выдать себя тишиной. Трубы молчали, в комнате, по-видимому, происходила возня.
― Я все равно на телефон сфотографирую. Поздно, мама, такие разговоры заводить. Раньше надо было, когда я девочкой была, а не ждать, пока из меня подстилку сделают.
Хлопотов вытер пот со лба. Он по-детски испугался того, что услышал. «Люди, мать их! Это называется люди? ― думал он. ― Правильно мне отец говорил: „На машиниста метро учись, в темных тоннелях поменьше дерьма увидишь“.»
― Тебе все равно не поверят, скажут ― фотошоп, ― происнесла теща, и все стихло.
Хлопотов подтер пол и еще долго не решался войти в комнату. Потом все же собрался с духом и крикнул: «Готово». Надя с матерью вошли на кухню, улыбаясь так, как если бы все это время болтали о тряпках и курортах. «Ведьмы, ― подумал Хлопотов, ― или оборотни. Люди так не могут. Даже бабы».
― Молодец, Витек, ― Надежда погладила по голове сидящего на полу Хлопотова, ― чай точно не будешь?
― Чаем в Китае ноги моют.
― Ну, тогда мы пойдем, мам. Собирайся, брутальный ты мой!
― С Богом, ― теща перекрестила их, Хлопотов сильно сдержался, чтобы не поплевать через плечо.
На платформе Юру встретил внедорожник, стилизованный под колесницу. Открытая машина шла на приличной скорости, однако охранники, вставшие на приваренных козлах, всю дорогу ехали стоя. Они уверенно сохраняли равновесие, держась за поручни одной рукой, а второй крепко сжимая копья. «Каскадеры, а не секьюрити, ― оценивал Юра возможных противников, ― таким только попадись, проткнут и бровью не поведут». Через каждый километр колесница останавливалась на постах, и каждый раз старший поста уточнял паспортные данные и очень удивлялся, что в резиденцию Макария Аматидиса приглашен гуманоид.
Дворец располагался на Рублево-Успенском шоссе, в тех местах, где в годы реформ были построены целые гектары элитного жилья. Юра подготовился к визиту. Из статьи в электронной энциклопедии он знал: космическая колонизация сильно перетасовала российскую элиту. Выбившись в государственные фавориты, грек, не церемонясь, изгнал потомков бывших богачей с насиженных мест. Краснокирпичные замки с башенками были сравнены с землей, а на их месте вырос архитектурный ансамбль в древнегреческом стиле.
Юре казалось, что греки жили скромнее старой русской буржуазии. Пока встречались только панельные двухэтажки, смахивающие на бараки, вокруг которых были разбиты огороды. Чем дальше, тем плотнее становилась застройка. Вскоре он понял, что это еще не дворец, а его пищеблок, где трудились и жили гуманоиды, обслуживающие семью Аматидисов.
Машина встала, пропуская стадо баранов, мальчишка-пришелец в пастушьем брезентовом плаще уставился на Юру:
― Что, брат, провинился, пороть везут?
― Рот закрой, а то сам плетей получишь! ― пригрозил копьеносец.
«Ну, и порядочки, ― подумал Юра, ― гуманоидов лупят, как черных при апартеиде, совсем охренели».
Машина почему-то не свернула в кипарисовую аллею, ведущую к дому с колоннами.
― Разве нам не туда? ― с опаской поинтересовался Юра.
― Со двора зайдешь, не велика птица, ― охранник упер копье в пол машины, а рукой, которой до этого держался, достал платок. Второй поступил так же и прикрыл нос.
Колесница въехала на большой двор, устланный внутренностями и шкурами животных. У Юры подкатил ком к горлу ― вокруг стояла мерзкая вонь: смесь тухлятины и щелочи. Несло, похоже, из мыловарен или цехов по переработке продуктов жизнедеятельности Аматидисов.
«Если Антигона всегда на диете, кто же столько туш сожрал? Сам грек? Тогда он тонну должен весить. Возьмет ли его тогда пуля или, как от слона, отскочит?» ― у Юры кружилась голова.
Выйдя из машины и миновав хозяйственные помещения, он попал в огромный амфитеатр, где чернобровая пришелица приняла верхнюю одежду. Девушка еле заметно улыбнулась. «Кажется, она смеется надо мной, ― подумал Юра, ― наверное, прислуживать такому же гуманоиду, как она сама, ей еще не приходилось».
Копьеносец велел ожидать и принял отсутствующее выражение лица. Юра увидел расписную амфору, которая, судя по всему, служила хозяевам пепельницей, и хотел было спросить разрешение покурить. Нашарив в кармане пачку сигарет, он вовремя осекся, подумав, что никотин может разрушить образ духовного практика, который он разыгрывал перед Антигоной.
«Ничего себе прихожая, ― Юра осматривал роспись стен и потолочные фрески, на которых были изображены сценки из мифологии. ― Сколько ж они зимой за отопление платят? ― подумал и улыбнулся сам себе. ― Да что им отопление, у них весь космос в кармане. Надо гнать из головы все эти рабские сравнения. Помни, Юра, что ты ей плел: ты ― гражданин вселенной, для тебя деньги ― навоз, как и весь материальный мир. Помни и не сбивайся с легенды. Эх, планирую тут, мечтаю, а грек возьмет за шкирку, выкинет отсюда, еще и пендель вдогонку отвесит!»
От волнительных дум Юру отвлек гул шагов, раздававшийся из коридора. Повинуясь какому-то сволочному инстинкту, он, неожиданно для самого себя, поклонился. Когда Юра поднял глаза, перед ним стоял Мальков. Юра растерялся от неожиданности, Мальков подмигнул ему, развел руки, чтобы позволить служанке надеть на него плащ и, не сказав ни слова, вышел.
«Он же говорил, что в „Космопроме“ работает, там же Охальник ― главный. Тогда как его сюда пустили в логово злейшего конкурента? Двойной агент? Шпик? Мама! Все ― это провал, он меня сдаст или уже сдал!» ― Юра почувствовал острую нехватку кислорода и стал громко и быстро дышать, чтобы не упасть в обморок. Одолевало желание убежать, не дожидаясь приема, но он стоял и молча ждал дальнейшего развития своей судьбы.
В трапезном зале Юра поклонился чуть ли не в пояс, на этот раз уже не инстинктивно, а вполне осознанно. Ведь перед ним полулежали в шезлонгах высокопоставленные люди, которых до этого дня он видел только по телевизору. Стола не было. Участники пира указывали на блюда, расставленные на полу, а служанки подносили им яства.
Аматидис хозяйским жестом велел Юре сесть к Антигоне.
― Привет, ― Антигона была взволнована и несколько подавлена, ― я глупо выгляжу в этих старинных тряпках?
― Тебе идет, ― Юру несколько ошеломило, что хозяева и гости завернуты в простыни, ― у вас гостиная с бассейном, что ли, совмещена?
― Нет, это древнегреческая мода, папа решил закатить пир, чтобы испортить нам с тобой встречу: убил гору животных, позвал своих коммерсантов-срошников, сейчас придут музыканты, и гости будут изображать, что им по кайфу вся эта историческая реконструкция.
― А почему они все на диванах лежат, а мы с тобой на полу сидим?
― Возлежат за столом только свободные мужчины. А мы с тобой второго сорта: я ― женщина, ты ― гуманоид. Ой, извини, вырвалось. Я хотела сказать: переселенец.
― Ничего, я привык, ― Юра вздрогнул от неожиданности, когда одна из работниц стала стаскивать с него кроссовки, ― она, что, мне ноги будет мыть?
Некоторое время он не решался смотреть на Аматидиса, окруженного олигархами. Юра путал их фамилии и принадлежность к СРО, но знал, что они все они ― воротилы строительного бизнеса. Осуществить план в такой обстановке казалось ему невозможным. Даже если кинуться на грека с ножом, этот пол, уставленный жратвой, ему не перебежать. Борцы ― вон их сколько ― повяжут на полпути.
Вдруг Юра почувствовал, что Антигона сильно и уверенно сжимает его влажную ладонь. Он медленно повернулся, девушка спокойно смотрела отцу в глаза, как будто этой нежности между ними не происходило вовсе. Грек тоже выглядел спокойным и задумчивым. Юра вспомнил финал первой встречи с Антигоной и подумал: «Что ж, это уже шаг вперед».
Служанка поставила перед ними угощенье: два блюда с рубленными салатными листьями и графин с зеленым месивом.
― В салате семь видов трав, растущих на эгейском побережье. А рецепт зеленого коктейля я подсмотрела на сайте сыроед. ру. Там цуккини, огурцы, базилик, травки. Надеюсь, угодила, ― Антигона радостно улыбалась.
― Прекрасно, то, что нужно, ― Юра постарался сделать довольное лицо и не смотреть на остальные блюда: груды мяса, пирамиды сырных голов, стопки овсяных лепешек, горы маслин и оливок.
Юра закусил салатом и почувствовал, что еще больше проголодался. Коктейль, по вкусу напоминавший тертые огурцы, также не принес насыщения.
― Критика! ― вдруг гаркнул грек на всю залу. ― Плевать хотел на борзописцев этих!
Гости притихли, почувствовав смену настроения хозяина, и искали глазами того, кто задал неосторожный вопрос.
― Опять ничего? ― обратилась Антигона к отцу.
― Прекрасно просто, что писаки безмолвствуют насчет эскизов к космодрому. Ведь я, друзья, решил все переделать!
Гости стали наперебой интересоваться творческими планами Аматидиса, а Антигона шепнула Юре на ухо: «Журналы про папу не пишут, а меня каждый раз после его презентаций весь „Контакт“ троллит».
― Давно заметил я, ― продолжал Аматидис, ― что милость Зевсова ко мне остыла. Все больше ощущаю я давленье рока злого. Чем прогневил я Громовержца? Так думал я, к оракулу идя. Посланник же Олимпа мне очи раскрыл: слепец, ты чтишь лишь Зевса одного и забываешь всех других олимпа квартирантов. Мудрец был прав, я был все эти годы недостаточно умен. Но я умею вывод делать из судьбы уроков. Сегодня жертвую Афине я целые стада, весь этот пир устроен в честь богини битвы справедливой. Виват же ей! Ура! И да сопутствует СРО «Космострой» военная удача!
Гости подняли бокалы.
― Пап, а что же с тем твоим панно, которое ты так долго ваял, все на слом? ― Антигона, похоже, была удивлена.
― Задумал я другое полотно, где будет место даже мелким божествам. Представлены там будут: Аполлон, Гермес, другие… Я вылеплю даймонов, пусть даже те и на вторых ролях у олимпийцев. Героям вылеплю я лики космонавтов: Гагарина, Титова, Гречко. А мойры будут улыбаться нам божественной улыбкой Валентины Терешковой.
Трапезная зала взорвалась овациями, Юра бы тоже похлопал, но дочь магната не отпускала его ладонь. «Бежим, ― шепнула она ему, ― сейчас будет пьянка, приведут гетер. Отцу будет не до нас». Юра на ватных ногах последовал за Антигоной.
Девушке впору было участвовать в соревнованиях по легкой атлетике, Юра же чуть не выплюнул легкие на финише. Оторвавшись от преследователей, они остались наедине в лабиринте остриженных кустов.
Антигона потянула было к Юре разрумянившееся на бегу лицо, но вдруг резко обернулась и с криком «ха!» метнула дротик в кусты. Там кто-то повалился и стал тяжело отползать.
― Нет, здесь нам не дадут помедитировать, ― дочь Аматидиса потащила Юру к дворцу, они влезли в окно к слугам и тайком пробрались в комнату Антигоны.
― Прости, ― Юра остановил повторную попытку поцелуя, ― на этом этаже есть туалет?
― Да, конечно, я провожу тебя.
― Не стоит, я сам найду дорогу, ― Юра шмыгнул за угол, достал и активировал навигатор, которым его снабдил заказчик-Быков. Тайник с оружием был совсем близко, и Юра без труда нашел нужное помещение. В сливном бачке унитаза, как и было обещано, покоился целлофановый сверток. «Дурак я, ведь это Малек все устроил, а я его подозревал», ― Юра быстро разорвал упаковку, распихал по карманам детали, отмыл руки от машинного масла и поспешил в объятья юной Аматидис.
Антигона положила Юре руки на шею, но тут же замерла, слегка оттолкнула его и стала следить за солнечным зайчиком, ползающим по потолку. Юра испугался, что она нащупала деталь оружия. Девушка подошла к окну и распахнула его:
― Я так и знала, ― Антигона перегнулась через подоконник. ― Папа, немедленно прекрати подглядывать. Ты не имеешь права вмешиваться в мое личное пространство!
― Во времена Гомера отцы имели право убивать детей за ослушание, ― ответил Аматидис дочери через громкоговоритель.
― Извини, мне нужно поговорить с отцом, ― Антигона сдула прядь волос со лба и выбежала из комнаты.
Юра выглянул в окно. Аматидис сидел в раскладном кресле и наблюдал за комнатой дочери через геодезическое устройство. «Сейчас она спустится, затеет скандал и отвлечет отца. Лучшего момента не представится», ― подумал Юра и принялся нервно собирать винтовку. Пальцы дрожали, пружина падала, ствол не хотел крепиться к затворной раме. Наконец все было готово.
Юра осторожно выглянул в окно. Во дворе грек ругался с дочкой, эмоционально жестикулируя. Юра занял позицию для стрельбы, выложил телефон, чтобы сразу же после выстрела вызвать вертолет-эвакуатор. Целиться мешала дрожь в руках, но электронная оптика сильно упрощала задачу.
Грек повернулся спиной к окну и навис над дочерью. «А не попаду ли я так в нее? ― мелькнула мысль, но Юра тут же отогнал ее. ― Слабак, не распускай сопли, ты сюда не влюбляться пришел». Он прижался щекой к прикладу, сосредоточился, но вдруг почувствовал острую резь в животе. «Твою мать», ― Юре пришлось отложить винтовку, так как следующий спазм был гораздо сильней и сопровождался громким урчанием. «Ой, мамочки!» ― в следующий миг он бросил винтовку на пол, пинком сопроводил ее под кровать Антигоны и, сломя голову, понесся по коридору.
Сидя на унитазе, Юра глубоко осознал смысл девиза сайта сыроед. ру: «Сыроедение ― путь к чистому организму». За несколько секунд из него вышло столько, сколько он не съел за всю свою жизнь. Юра проклинал цуккини, все семь видов салатов и все Эгейское побережье. Когда он вернулся, Антигона уже сидела в кровати.
― Что сказал отец? ― Юра вытер со лба холодную испарину.
― Сказал, что если гуманоид дотронется до меня, он бросит его в бассейн к крокодилам. Боишься?
― Да.
― Я тоже, ― сказала Антигона и влезла ему языком в рот.
До этого у Юры был разовый контакт с пришелицей-проституткой. Ее услуги были также оплачены из денег заказчика: нужен был хоть какой-то опыт, раз частью его работы является соблазнение дочери магната. Тогда, разумеется, пришлось обойтись без поцелуев. И только сейчас, обнимаясь с Антигоной, он оценил, насколько это сближает.
В коридоре уже гремели сандалиями копьеносцы.
― Какого цвета у вас белье? ― спросил министр, открывая дверь студии.
― Черного, ― Хлопотова несколько смутилась.
― Хорошо. Тогда пожалуйте в раздевалку и оставьте на себе только трусики, бюстгальтер и туфли. На вас колготки?
― Да, ― Хлопотова оглядела павильон, окна которого были завешаны темно-серой материей. На торцевой стене висел виниловый фотофон. В центр белого полотна целились несколько камер на штативах.
― Лучше наденьте чулки, ― министр снял пиджак, закатал рукава и занялся настройкой освещения, ― там, за ширмой, несколько чулочных упаковок. Нашли свой размер? Отлично.
Хлопотова исполнила все просьбы министра и присела на холодный винил. Глаза с трудом привыкали к яркому свету. Министр закончил с аппаратурой, подошел и встал перед ней на колени.
― Сейчас мы вас слегка подкрасим, Надежда Евгеньевна, чтобы кожа не бликовала, ― министр разложил визажный набор и стал приятно водить кисточками по лицу.
― Странно, что вы выбрали меня, есть ведь профессиональные модели.
― Да, но в моем положении опасно прибегать к их услугам, девочки из агентств ― профессиональные хищницы. От них всего можно ждать: шантажа, публичной клеветы, обвинений в домогательствах. Есть, конечно, электронные базы, где модели размещают свои портфолио, но там тоже неизвестно, на кого нарвешься.
― А я, значит, надежная? ― Хлопотова поежилась.
― Замерзли? Потерпите, скоро вам будет жарко, лампы выделяют много тепла, ― министр улыбнулся. ― Конечно, вы ― надежная, вы ведь столько лет в СРО-проекте, значит, умеете держать язык за зубами. К тому же, я действительно не собираюсь принуждать вас к сексу, колоть героином и стегать плеткой. Так что повода для обращения в суд я вам не подам, обещаю.
― Зачем вам все это? Хобби?
― Я бы назвал это делом жизни.
― Даже так.
― Что такое фотография? Это искусство управления светом. А кто может заниматься искусством, по-вашему?
― По-моему, любой.
― А по-моему, вернее, по Платону, только свободный гражданин. А со свободой у нас, сами знаете, напряженка. Свободное время в современной России ― еще большая роскошь, чем в греческом полисе. Поэтому пришлось строить карьеру чиновника, интриговать, кривляться, чтобы иногда взять в руки камеру и хоть немного побыть собой.
― Боитесь подвоха от модели ― снимайте природу. Так нет, все вас, художников, на обнаженку тянет.
― Под вымышленным именем я успел выиграть все конкурсы, где выставляют фото флоры и фауны. Но одна из величайших загадок бытия ― женщина ― была табуирована для меня как тема, как предмет для эксперимента и так далее. Так что я вам очень благодарен, что вы согласились мне позировать. Ваша необычная, рельефная и несколько мужская фигура ― серьезная заявка на победу во всероссийском конкурсе.
― А вы используете административный ресурс, лоббируете свою победу?
― К сожалению, приходится, и не потому, что я такой отвратительный, а потому что иначе председатель жюри отдаст первое место члену своей арт-тусовки. Ох уж мне эта коррупция. А я все-таки министр культуры и оплачиваю эти мероприятия. Так что…
Министр за разговором сделал несколько снимков, но, судя по всему, остался недоволен.
― Вы слишком напряжены. Так не пойдет. Давайте-ка вы начнете излагать свое прошение, мозг пусть думает о бизнесе, а тело выполняет мои команды. Так нам обоим будет легче. Выгнетесь для начала по-кошачьи.
― У меня, вернее, у господина Охальника, не совсем прошение, скорее предложение. На наш взгляд, космическая отрасль стала буксовать в своем развитии из-за большого количества нахлебников. Две корпорации, кормящиеся от космоса, ― слишком большая ноша для нашего скромного, сырьевого бюджета страны.
― Охальник решил самоликвидироваться? Шучу. Встаньте-ка на ноги, расставьте их пошире и нагните торс. Ниже. Руки на пояс. Больше секса. Вздохните глубже, чтобы грудь поднялась… Вот так, отлично. Улыбаемся. Еще разок. Продолжайте.
― Господин Охальник предлагает отказаться от строительства новых космодромов и заменить их сетью космических лифтов, которые хоть и дороги в производстве, зато гораздо дешевле в эксплуатации.
― Другими словами, вы предлагаете выкинуть из проекта старика Аматидиса и все финансовые потоки сосредоточить в руках Охальника. А лифтовый проект выставить новым эволюционным витком отечественного ракетостроения. Так?
― Аматидис половину государственных средств тратит на бетонные изваяния. Господин Охальник считает это нецелесообразным.
― Господин Охальник забывает о миллионах гуманоидов, занятых на стройках Аматидиса. Он готов взять на себя содержание их семей? Или решать социальные проблемы, которые повлечет за собой ликвидация СРО «Космострой», будет государство?
― Я не готова ответить на этот вопрос.
― Тогда сделайте вид, что натягиваете тетиву лука. Спину ровнее. У вас начинает получаться. Нахмурьте брови. Отлично, просто амазонка. Но губки не сжимаем. Мне нужна сексуальная воительница, а не фригидная лучница. Восхитительно.
― Так что мне передать господину Охальнику? ― Хлопотова торопилась покончить с заданием, она и подумать не могла, что работа девочек с обложки такая тяжелая.
― Господин Охальник прав лишь в одном: космическая программа нуждается в модернизации и ребрендинге. Но сам он не в состоянии это осуществить. Какого бы новатора он из себя не корчил, по сути, он такой же ретроград, как и Аматидис. Фаллоцентрическая суть его проекта лишний раз это подтверждает.
― То есть?
― Лифт, скользящий по тросу, и ракета, взмывающая в небо, ― какие ассоциации вызывают у вас эти картинки? Я и мои коллеги видят в них поднадоевший за тысячу лет своей навязчивой эрекцией мужской член. Охальник и Аматидис решили ими друг перед другом похвастаться. Разве такое дозволительно в их положении? Мальчишки заигрались. Они поставили на карту стабильность экономики, ведь иллюзорность нашей космической колонизации не исключает возможности возникновения реального кризиса. Сталкивать лбами Минпром и Минстрой ― не много ли они на себя берут? Финансовыми путами мы связаны с нашими зарубежными партнерами, космические СРО ― крупнейшие работодатели страны, как можно все это не брать в расчет? Не стоит передавать все это господину Охальнику, но для себя усвойте: несогласованный с правительством наезд на Аматидиса ― фатальная ошибка.
― Но любой бизнесмен на его месте поступил бы так же.
― Любой бизнесмен старой школы. Нам нужен кто-то, кто будет ценить мир и спокойствие выше победы и власти. В правительстве зреет мысль о назначении мудрой женщины во главу космической отрасли.
― Это уже решено? Я могу действовать самостоятельно? ― Хлопотова не справилась с эмоциями. Непозволительная слабость, но кого не взволнуют такие предложения?
― Не торопитесь, мы ведь с вами первый раз фотографируемся. Скажу лишь, что я намерен предложить вашу кандидатуру.
― А вы, ― Хлопотова переходила рамки дипломатического этикета, ― вы сможете? Вы же теперь министр культуры, к вам прислушаются?
Министр улыбнулся:
― Замрите, вы так трогательно разволновались! Превосходно. Вот это снимок! ― министр закрыл объектив крышечкой. ― Надежда Евгеньевна, я знаю, что мой отказ от кресла премьер-министра общественность восприняла как понижение. А работа чиновника в Минкульте традиционно воспринимается как опала. Но вам одной скажу правду: я сам попросил.
― Сам? Невероятно.
― Руки не доходили до фотоаппарата, а я так не могу. Но вы не волнуйтесь, ко мне прислушиваются, ведь в мое министерство входят и массовые коммуникации. Так что, какая картинка завтра появится на экранах: космическая благодать или земная разруха, решать мне. Ну а теперь одевайтесь, благодарю вас за помощь. Вы ― прирожденная модель. Надеюсь, я могу и впредь на вас рассчитывать.
Сразу после фото-сессии вертолет Хлопотовой приземлился на площадке государственного университета. Семейка преподавателей античности не сдавалась, Хлопотовой пришлось посещать дополнительные консультации для нерадивых студентов. Первый раз за всю жизнь она оказалась в компании двоечников, которые, судя по наполненности аудитории, составляли основную массу российского студенчества.
Лекцию вела та самая преподавательница, что уже дважды завалила Хлопотову на экзамене. Поскольку Надежда опоздала, особого выбора у нее не было и ей пришлось подсесть к огромному мужчине. Тот занял полпарты своими локтями и играл в морской бой на телефоне, Хлопотовой с ее нетбуком достался жалкий кусочек столешницы.
Странно, но большинство слушателей походило на ее соседа: свитера их обтягивали валуны мышц, шеи еле помещались в воротники, головы были коротко острижены. «С каких это пор качки стали увлекаться античной культурой?» ― удивилась Хлопотова и принялась конспектировать. «Вклад греческих трагиков в мировую культуру», ― списала она с доски тему лекции и поняла, что из-за опоздания пропустила жизнеописания и разбор пьес отца трагедии ― Эсхила. Теперь же речь шла о Софокле. «Сторонник традиционного уклада, он творил в период кризиса классического полиса», ― записала Хлопотова и подумала: «Прям как Аматидис со своими статуями». «Софистическое учение не затронуло мировоззрения драматурга, он по-прежнему твердо верил в сновидения, предсказания оракулов и предопределенность человеческой судьбы», ― Надежда усердно стучала пальцами по клавиатуре, чем вызвала улыбку соседа-бабуина.
Преподаватель, объявляя следующую тему, в патетическом задоре чересчур повысила и без того тонкий голос. Вместо «Царь Эдип» у нее получилось «Ай Ейип».
― Его мать, ― выкрикнул вдруг хлопотовский сосед.
― Эдип твою налево, эдип твою растудыть, ― подхватили остальные студенты, и аудитория принялась гоготать над шуткой, показавшейся Хлопотовой чрезвычайно глупой.
― Если вы будете мне мешать, ― прошипела лекторша по кличке Харибда, ― вам придется выйти из аудитории.
― Если мне придется выйти, вам придется со мной пройти, ― возразил шутник.
― Точно, ― поддержал громилу его приятель, ― сопротивление сотруднику полиции. Мы тут все при исполнении. Мы спим, а дежурство идет. Ха-ха.
― Никогда не понимала, зачем омоновцам история литературы и культурология. Вы только занимаете бюджетные места.
― Не обижайтесь, ― примирительно улыбнулся возмутитель спокойствия, ― нам приказано культуру повышать, вот и сидим тут. Мы бы тоже лучше на футболе в усилении постояли. Но что поделаешь ― служба.
Лекция продолжилась. Харибда, белея от злости и беспомощности, заявила, что не согласна с фрейдистской трактовкой трагедии. «Сводить все к бессознательному влечению к матери глупо. Софокл писал совсем о другом: о недостатке мудрости человека, об изменчивости счастья, неотвратимости рока! Доказательством такой трактовки является популярность Софокла среди современников. Древний грек хорошо понимал, что заставило царя, ставшего скверной для своего народа, ослепить себя и покинуть город».
― Ответственность государя? ― вслух предположила Хлопотова.
― Нет, ужас от содеянного кровосмешения и покорность воле богов.
«Бинго», ― Хлопотова ощутила сильнейший творческий порыв, в голове ее складывался план будущей интриги, которая, как знать, может даже приведет ее к власти над ракетным бизнес-сообществом. «Цариц никто не насилует в костюме супермена, царица сама хозяйка в своей постели. Я в таком случае буду королевой-девственницей, ― взвешивала она выгоды положения, обещанного чиновником-фотолюбителем, ― но на министров надейся, а сама не плошай. Держись же у меня, старый грек. Я тебе устрою молот рока!» Хлопотова закрыла нетбук и вышла.
Полицейский сразу не понравился Охальнику, слишком уж он был спокоен для простого опера из райотдела, на которого свалилось расследование убийства сотрудника СРО. Уполномоченный совсем не тушевался в кабинете главы космической корпорации, а напротив, вел себя с той развязной наглостью, которой они дают волю, общаясь с теми, кто от них зависит: гуманоидами без земной регистрации, панельными пришелицами, наркоторговцами и прочей швалью. «Но я-то персона федерального значения, ― недоумевал Охальник, ― тогда что себе позволяет этот жлоб? Или меня уже вычеркнули из вип-списка? За что? Или убийство Быкова ― дело рук Аматидиса, и этот купленный следователь тоже его человек?»
― А почему ко мне пришли из полиции, а не из ФСБ? Насколько я знаю, ведение дел, где фигурируют работники мегакомпаний, в их юрисдикции, ― Охальник убрал со стола бутылку марочного коньяка, из которой без приглашения угощался полицейский.
― Да вы не волнуйтесь, как только мы нароем доказательную базу или убедимся в отсутствии состава преступления, комитетчики тут же заберут у нас дело и отчитаются о раскрытии. Вы лучше припомните, не выглядел ли господин Быков в последнее время подавленным? Не делился ли с вами личными проблемами?
― У Быкова не могло быть личных проблем, потому что он не был личностью. Отсутствие состава преступления, говорите… Значит, вы все же не исключаете самоубийства?
― Вам было известно о нетрадиционной сексуальной ориентации вашего подчиненного?
«Исключено, ― Охальник еле сдержался, чтобы не выдать свое удивление, ― Быкова я проверял тестами на феминность и маскулинность при трудоустройстве. Он ярко выраженный гетеросексуал, стремящийся унижать и склонный к насилию над женщинами. Но оперативнику знать об этом необязательно».
― При трупе найдена была найдена записка. Вот, можете полюбопытствовать.
Охальник пробежал глазами предсмертное письмо: «Уважаемый, да что уж теперь скрывать, горячо любимый, Иван. (Это он ко мне, что ли, обращается? Несколько фамильярно для Быкова.) Не могу больше смотреть, как вы одаряете благосклонностью людей, которые вас используют. (Это он о чете Хлопотовых, похоже.) Теперь я могу объяснить истинную причину моего увольнения из армии ― любовная связь с солдатом срочной службы. Наше счастье стало мозолить глаза сотрудникам особого отдела и военной прокуратуры. Теперь о главном: я люблю вас с того самого дня, как впервые увидел. Неразделенная страсть разрывает мое сердце. Умираю с мыслью о вас, любимый!» «Липа, причем дурно сработанная, почерки даже не похожи», ― сделал вывод Охальник, но оперу сказал совсем другое:
― Даже не знаю, что и ответить, чужая душа ― потемки. Но Быков никогда не проявлял своих чувств, и отношения у нас были исключительно производственные, ― таким неоднозначным ответом Охальник хотел вынудить следствие пойти по ложному следу, хотя бы до результатов графологической экспертизы. «Мне бы продержаться до конца недели, а там заседание правительства, на котором я представляю проект космического лифта, Аматидиса погонят в шею, мне в руки предоставят весь космос, потом дружеская попойка с министром внутренних дел, и тогда этот опер передо мной еще извиняться будет за некорректное поведение».
― У вас есть в кабинете принтер? ― неожиданно поинтересовался полицейский. ― Ах, я растяпа, вот же он стоит.
Оперативник достал из кармана телефон и проводом подсоединил его к аппарату, который через секунду выдал копию какого-то документа. «Ознакомьтесь и распишитесь, это постановление прокурора об изъятии данных со всех компьютеров СРО „Космопром“», ― потребовал полицейский.
― Вы смеетесь? Да по моей внутренней сети документы государственной важности циркулируют. Многие с грифом секретности. Вы права не имеете.
― В соответствии с федеральными законами «о полиции» и «об оперативно-розыскной деятельности» имею. Так что не тяните время, а вызывайте-ка поскорей своего главного компьютерщика.
Охальник не на шутку разволновался: если его внутренняя переписка попадет сейчас на стол президенту, то карты будут раскрыты раньше времени. Кабинету министров может не понравиться, что он ведет свою игру, не получив на то верховного дозволения. «Опасно. Нужно срочно что-то предпринимать», ― подумал Охальник и нащупал кнопку активации суперкостюма.
― Не тяните резину, расписывайтесь, ― опер насторожился.
― Вынужден не подчиниться.
― Тогда я применю силу на совершенно законном основании, ― полицейский наставил на Охальника табельный пистолет.
В следующую секунду произошла электровспышка.
― Бросьте шутить с петардами, клянусь, я выстрелю, ― оперативник взвел курок, но Неомен в ту же секунду обдал его струей жидкого газа. Полицейский застыл, как ледяная скульптура.
― Начальника охраны быстро ко мне, ― распорядился Охальник и прислонился ухом к груди впавшего в анабиоз полицейского ― сердце медленно, но все же постукивало.
― Заместитель начальника службы охраны Баранов прибыл по вашему приказанию.
«Одни быки да бараны, совсем не с кем работать», ― подумал Охальник и спросил нового силовика:
― Какие соображения по поводу смерти Быкова?
― Его однозначно удушили. Я был в его квартире еще до опергруппы. Покойный не доставал ногами до табуретки, с помощью которой якобы вешался. Я ослабил ремешок, чтоб правдоподобней выглядело.
― А это тоже ты писал? ― Охальник помахал в воздухе ксерокопией предсмертной записки.
― Мы с Быковым друзьями не были, но над покойником я бы не стал глумиться. Записку писал убийца, но я решил ее не изымать. Нам ведь выгодней, чтоб менты дело не возбуждали, правильно я сориентировался?
― Правильно, только они его все же возбудили и даже работу решили нашу парализовать. Это им кто-то сверху приказал, сами бы не осмелились компьютеры арестовывать. Баранов, ты был замом Быкова, кто, по-твоему, мог его убить?
― Быков был скрытный. Но перед убийством он успел подать по рации сигнал, наш, внутренний, специально придуманный для таких ситуаций. Поэтому я и подоспел раньше полиции. Я проверил компьютер покойного и понял, что он искал крота в нашем СРО.
― Кто же двойной агент?
― К сожалению, никаких сведений или хотя бы намеков он нам не оставил. Но есть протоколы допросов топ-менеджмента. Я скопировал материалы, подумал, что вам будет интересно.
― Допросы? Без моей санкции? Быков совсем зарвался, ― Охальник вставил флешку в свой органайзер и увидел на экране Хлопотову, привязанную к кушетке. Над ней нависал тогда еще живой Быков и тряс кулаками.
― Допросам подверглись: член совета директоров Надежда Хлопотова, начальник департамента регионального развития Виктор Хлопотов, некто Рейган, его зам, и Света ― секретарь того же подразделения. По мнению Быкова, каждый из них мог быть предателем, но на момент убийства у всех железное алиби.
― Почему?
― Ну как, смерть наступила около полуночи, когда я приехал на квартиру, тело еще теплое было. А эти четверо со вчерашнего дня в пыточной сидят.
― У нас есть пыточная? ― Охальник поразился масштабам тайной деятельности Быкова, казавшегося таким безынициативным сотрудником. ― Ну вы даете, меня так потомки в тираны запишут, без вины виноватого. Ладно, Баранов, я посмотрю это кино, а вы пока отнесите господина оперуполномоченного в холодильник, а то он уже подтаивать начал. И аккуратней с ним, руки не отломайте, представитель власти как-никак.
Между допросами Быков сам подходил к видеокамере и вслух мотивировал задержание каждого из сотрудников. Покойный готовил масштабный отчет. Компромата хватало: Хлопотова, как выяснилось, регулярно прослушивала его переговоры и, соответственно, была в курсе готовящегося покушения на грека. Однако Надежда отказывалась взять на себя провал этой акции, даже когда Быков бил ее стальной линейкой по соскам.
Охальнику понравился выразительный монолог Хлопотовой, обращенный к нему самому, а не к Быкову. Надежда холодно и спокойно рубила фразы, глядя в камеру, словно в глаза:
― Давно хотела сказать, что ненавижу тебя. Так сильно, как может ненавидеть только женщина, и только того, кого когда-то любила. Так знай же, мразь, я желаю тебе зла, мучений и смерти, с того самого момента, когда ты предал меня и выдал за Хлопотова. Но планам твоим я не вредила, потому что в случае твоего проигрыша упали бы акции нашего СРО. Мое положение стоило мне слишком многих потерь. Так что я дорожу своим местом. Местом в совете директоров, разумеется, а не в твоей постели.
«Какую женщину я воспитал, ― Охальник восхитился против собственной воли, ― как достойно она держится!»
Но откровения Вити Хлопотова, которому Быков вменял сознательный срыв бунта гуманоидов в лагере Аматидиса, Охальника просто поразили:
― Быков, ты дурак, ― плевался кровью Хлопотов, ― в лагере строителей я делал все, как договаривались. Ты сам видел. Обвинять меня в том, что я агитировал пришельцев против государства, а не против Аматидиса, ― нелепо. О том, что наша вся космическая колонизация шита белыми нитками, я догадывался еще в армии, когда мы безрезультатно искали приводнившиеся исследовательские зонды. Попав в СРО, я лишь утвердился в своих сомнениях.
«Все-таки полезная штука эти пытки, так много узнаешь о знакомых, вроде бы, людях», ― думал Охальник, слушая откровения Хлопотова:
― Работяги, провинциалы, безработные, трудовые мигранты не глупей меня, и все прекрасно знают, но готовы молчать за гораздо меньшие деньги. Ничего нового срошники не придумали. Во всех странах правительства врут народу, но только в России, в стране победившего СРО, люди лгут сами себе. Сами лгут и сами верят. Бесполезно с этим бороться ― это знает каждый школьник, ведь роман Пелевина «Омон Ра» проходят в десятом классе. Быков, ты читал? В книге коммунисты имитируют космическую программу: лунные кратеры из пенопласта, звезды-электролампочки и ракетоноситель на педальной тяге. Выпускники сочинения пишут про иронию постмодернизма и в ус не дуют. Это значит, что каждый с детства привык к мысли, что наши колонии в далеких галактиках существуют только в русских школьных атласах. Но люди слишком дорожат своим человечьим статусом, а гуманоиды не готовы к бремени ответственности за собственную несостоятельность. Так что и те, и другие порвут любого, кто попытается их официально уравнять.
«Во дает Витек, ― восхищался Охальник, ― не директор департамента, а социальный философ какой-то. Посмотрите на него ― Маркс, Хайек, Ортега-и-Гассет, а я-то думал, что он просто Надькин муж».
Допрос хлопотовских подчиненных Охальник смотрел без интереса. Абсурдность обвинений выдавала Быкова с головой: гуманоида Рейгана и секретаршу Свету он пытал по личным мотивам.
После увлекательного просмотра Охальник велел привести в кабинет всех задержанных и поудобней уселся в кресле. Узники Быкова явились в одинаковых спортивных костюмах с эмблемой родного СРО на груди. Эта форма шилась для участников корпоративных спартакиад. Баранов, похоже, был более тонким психологом, чем Быков, раз додумался поберечь эстетические чувства руководителя и не привел всю компанию в окровавленных лохмотьях.
― Друзья мои, я как глава «Космопрома» и как ваш старинный друг, ― Охальник скривил расстроенную гримасу, ― прошу у вас прощения за скотство, которое устроил теперь уже бывший начальник охраны. Клянусь, это его собственная инициатива, и я никогда не оскорбил бы вас подозрениями, зная, что вы любите меня так же сильно, как и я вас.
Охальник помолчал, делая вид, что борется с подкатывающими слезами, и продолжил:
― На ваши банковские карты перечислены средства, которые, конечно, не компенсируют тех унижений, которые вам пришлось пережить, но хотя бы возместят материальный ущерб. А сейчас рядовые сотрудники могут идти отдыхать, а с супругами Хлопотовыми я хотел бы еще кое-что обсудить.
Надежда ответила демонстрацией среднего пальца и вышла вместе с подчиненными мужа. Хлопотов сидел не шелохнувшись. Охальник встал с кресла, обошел стол и нежно взял Виктора за подбородок, вынудив смотреть его себе в глаза.
― Витя, мальчик мой, скажи честно, ты тоже ненавидишь меня, так же сильно, как и Надежда Евгеньевна? ― Охальник вспомнил, что среди топ-менеджмента один только Хлопотов по результатам гендерных тестов показал неоднозначные результаты. Его способности сострадать и идти на компромисс были несколько выше, чем у обычных мужчин.
― Я ненавижу себя, господин Охальник. За слабость, которую позволил себе на собеседовании, и за согласие взять Надю в жены.
― Разве ты не хотел этого?
― В точку. Я просто бредил этим. Так вот я ненавижу себя за то, что позволил вам осуществить мои мечты: выбраться из цехов и быть с Надеждой. Дав согласие, я превратил свою жизнь в пытку счастьем. Вернее, тем, что по неопытности я считал счастьем, в возможность которого тогда еще верил.
― А разве оно не возможно?
― Только не в СРО.
― Рановато ты сдаешься. Сейчас у тебя больше шансов завоевать сердце супруги, чем когда либо. Ей скоро за тридцать, для женщин ― это рубеж. Видишь, она срывается даже на меня. О чем это говорит? О том, что, так же, как и ты, она разочаровалась в своих карьерных устремлениях. Это уже не та Надя, которую я брал когда-то на работу. Так позволь ей быть счастливой по-женски, подставь плечо!
― Она мне его выбьет.
― Не выбьет, если увидит, что ты сможешь заменить ее, стать моим помощником, главой вашей семьи. Убедить ее в этом будет нелегко, но я помогу тебе. Помогу, как всегда помогал вам с Надей. А сейчас иди отдыхать.
Хлопотов вышел. Охальник набрал номер Баранова:
― Глаз не спускать со всех четверых. Круглосуточная слежка, прослушка, переадресация всей смс-переписки на мой телефон. Никому не верю.
Баранов ответил по-быковски, с военной четкостью и сухо:
― Есть.
После разговора с Охальником Хлопотов спустился на нулевой этаж, где в спортивном баре снимали стресс Рейган и Света. Все столики были заняты, возле мониторов, транслирующих посадку зонда, толкались разгоряченные азартом и алкоголем посетители.
― Витя, мы здесь, ― Рейган помахал Хлопотову пивной кружкой, разбрызгивая пену на окружающих, ― присаживайся, сейчас тебе пару «дринков» принесут. Мы со Светой тоже с крепкого начали, а теперь пивком полируем.
― Заметно, ― Хлопотов безошибочно определил стадию Рейгана: не пьяный, но изрядно навеселе, в таком состоянии он мог удачно острить и придумывать креативные ходы. Света внешне была спокойна, но глаза ее выдавали. Предсказать поведение женщины, выпившей наравне с гуманоидом, практически невозможно. В следующую секунду она могла полезть на сцену и устроить стриптиз, могла свалиться под стол, а могла просидеть весь вечер, тараща осоловелые глаза на Рейгана.
― Чего они все так орут? ― Хлопотов, поморщившись от выпитой водки, разглядывал посетителей.
― Прямой эфир. Сажают зонд на малоизученную планету. Аппарат строили конструкторы из нераскрученного КБ. Букмекеры все еще принимают ставки, ведь хреновина может стать космическим мусором в любой момент.
― Понятно, ― Хлопотов осушил вторую рюмку.
― Витек, ты бы позвонил жене, ведь она работала с этими инженерами. Может, шепнет нам по секрету, чего там, в срошных верхах, решили: сядет зонд или нет?
― Тебе надо, ты и звони. Премию получил за моральный ущерб? Вот и спусти ее на тотализаторе, шальные деньги все равно счастья не приносят.
― Это точно, ― всхлипнула Света, ― гори они огнем эти ипотеки, машины, бонусы. Еще один такой допрос, и я на себя руки наложу.
― Светик, Витек, ну что вы, ― Рейган выглядел бодрячком, будто это не его сильней всех избивал Быков, ― радуйтесь, что все обошлось.
― Зачем ты позвонил в Заветы Ильича и сообщил о бомбе? ― Хлопотова злила непрошибаемость приятеля.
― Тебя хотел прикрыть. Я ведь думал, ты с бабой. На твоем месте любой бы завел подругу, не все же на жену-мегеру дрочить. Ой, извини, Света.
― А если бы тебя Охальник в полицию сдал?
― Не сдал бы, я ведь работник СРО, а корпорации своих не закладывают, потому что мы о космосе слишком много знаем.
― Стратег хренов, ― Хлопотов заметил, что Света как-то необычно смотрит на Рейгана. ― А вам-то, Светлана, Быков что инкриминировал?
― У меня на компьютере нашли секретные документы, к которым у меня нет доступа. Забыла удалить из корзины.
― Это она за мной ошибки поправляла, ― Рейган был явно доволен собой.
― Не стыдно, морда гуманоидная? ― Хлопотов диву давался, как это Рейгану все сходит с рук. ― Подставил ни в чем не повинного человека.
― Нет. Это все Быков, он брат моего мужа. Они оба офицеры космических войск, раньше мы все в одном гарнизоне служили. Однажды, во время полковой попойки, Быков принудил меня к близости с командиром части, угрожая, что в случае отказа мужа переведут в Забайкалье. Мы столько раз переезжали по военным городкам, годами жили в тайге, а тут такое счастье ― дивизия, расквартированная в республиканском центре. Я согласилась.
― Скотина Быков, ― Рейган нежно погладил Свету по волосам, ― надо было, Витек, нам с тобой эту мразь с вертолета тогда скинуть.
― Он и сам поразвлекся после полковника, ― продолжала Света. ― Я благодарила бога, когда Быкова выгнали из армии за воровство. Но он не отстал, в «Космопром» меня устроил якобы в качестве компенсации, мужу помог в академию генштаба поступить. Пятый год мы в Москве, и я терплю ради детей. Здесь ведь школы, институты, а в провинции их бы в гуманоидов превратили.
― Быков заставлял вас шпионить за нами? ― Хлопотов не переставал удивляться страстям, кипевшим в его департаменте.
― Специально для этого и пристроил, но я вас всегда старалась прикрывать: бутылки выносила, почту подчищала, кофемолку включала, когда вы что-нибудь по поводу Охальника или СРО-проекта шутили.
― Значит, нас слушали?
― Да. Поэтому меня и схватили. Рейган мне все время комплименты делает, вот Быков и подумал, что у нас роман. Я призналась, чтобы перестали бить, хотя между нами ничего такого не было.
― Это надо исправить, ― нашелся Рейган, ― чтобы не было обидно за наказание без преступления.
Света расплылась в пьяной улыбке, а Рейган полез на сцену, где настраивали инструменты музыканты местного ансамбля. Вдруг весь бар заревел, в мониторы полетели пивные кружки, Света крикнула от страха. Главный ньюсмейкер недели ― геодезический исследовательский зонд ― рассыпался на куски, только соприкоснувшись с поверхностью планеты. Ставки росли после каждого успешно пройденного этапа: отстрел крышки, парашют, пуск тормозных двигателей ― и тут ― на тебе. Тот, кто ставил на аварию, разбогател. А владелец конструкторского бюро, наверное, где-то мылил веревку ― СРО-проект отторг его бюро, видимо, инженер поделился не со всеми.
Крики отчаяния и радости сменил равномерный гул. Те, кто ставил на катастрофу, угощали выпивкой проигравших оптимистов. В зале шло повальное братание, грозившее перерасти в массовую драку. «Пора убираться отсюда», ― подумал Хлопотов. Рейган крикнул со сцены: «Песня посвящается девушке Свете ― самому светлому существу в известных нам галактиках!»
Там, где клен шумит над речной волной
Говорили мы о любви с тобой,
― горланил Рейган беспроигрышную лирическую балладу, когда Хлопотов выходил из бара. Уже через час он стоял на мосту и смотрел на суету вагонного участка.
На тупиках кипела жизнь: пришелицы со шлангами мыли сцепленные вагоны, по тупикам курсировали кары с тормозными колодками и самосвалы с углем. На объездной дороге формировался состав. Пахло углем. Повсюду сновали человечки, вернее, гуманоидики, в оранжевых жилетах. «Ну что, Витек, ― мысленно обратился к себе Хлопотов, ― напряги воображение, представь, что ты ― гуманоид. Ты сможешь, все могут, значит, и ты сможешь». Он постоял еще немного, плюнул с моста и направился в отдел кадров.
Заполняя анкету, Хлопотов немного замялся, но все же указал в графе «происхождение», что является пришельцем. Далее он бегло прочел должностную инструкцию и удивленно отметил, что слесарю вагоноремонтной бригады полагается надбавка за пребывание в «вынужденной позе».
― Что это? ― поинтересовался он у девушки, которая отгородилась от посетителей решеткой.
― Вам же в вагоне на коленках ползать и нагибаться неудобно придется. Это к болезням суставов приводит. Разве вы не знаете? Вы же говорили, что у вас есть опыт работы по специальности?
― Есть опыт, вот держите, ― Хлопотов просунул между прутьев заявление, анкету и паспорт.
― Не возьму, не пихайте, ― кадровичка отбросила заявление Хлопотова, листок упал на пол, пришельцы с интересом наблюдали за сценой, ― у вас же в паспорте четко написано: человек. Мы людей не принимаем ― приказ вышел по московской железной дороге.
― У меня пятый разряд по слесарке!
― Знаем мы ваши разряды: на фотопринтере что угодно слепите. Приходил уже тут один, блогером оказался. Проработал всего неделю, а такого понаписал, будто у нас тут бордель на колесах, а не вагонный участок. Как только руки не отсохнут у таких. Из-за него нашего начальника в СРО «РЖД» вызывали, теперь он с инфарктом в институте Склифосовского лежит.
― Да я же свой, я пять лет у вас работал.
― Уходите, я сказала, а то вам сейчас ребята бока намнут, ― на Хлопотова хмуро поглядывали пришельцы в промасленных робах и приветливо рассматривали проводницы, по-видимому, принимая его за министерского ревизора.
Пришлось повиноваться. Хлопотов хмуро поплелся к метро. В кармане зашевелился телефон.
― Здравствуйте, мама, ― ответил он теще.
― Витя, ты если не можешь ничего в этой жизни, то так и скажи. А то лезешь везде, только хуже всем делаешь. Ко мне соседка приходила, скандал устроила, ты, когда кран менял, весь потолок ей залил. Специалист, называется!
― Вы не знаете, где сейчас Надя?
― Это у тебя надо спрашивать, ты ― муж. Я ей всю ночь звонила, абонент не доступен. Знаешь, я хоть и ценю добродетель, но если Надюша нашла себе какого-нибудь надежного мужчину, я их благословлю.
― Кому вы нужны после своих Аматидисов и Охальников? А убытки соседке я сам возмещу, пришлите счет. До свидания.
«Неразумно, ой как неразумно было приходить сюда вместе с Антигоной. Грек, может быть, и не знает про номер в отеле, но заказчик-то точно в курсе. Еще Мальков. В любую минуту могут нагрянуть атлеты Аматидиса или люди заказчика. Но куда ее было вести ― в нашу малогабаритную однушку?» ― думал Юра, шевеля пальцами ног и разглядывая обои.
Сразу после близости, как только Антигона заперлась в душе, Юра исследовал простынь, но не обнаружил крови. Потом, подчиняясь приступу неконтролируемой подозрительности, он зашел с телефона Интернет и ввел в поисковик фразу: «Кровь при дефлорации». Аргументы корифеев из серии «у всех все по-разному» не удовлетворили Юру, и он пошел по следу. На коленках он повторил путь своей юной любовницы от кровати до ванной и, обнаружив серию капель, почувствовал мгновенный прилив радости, который тут же сменился досадой.
«Как собака, ― корил он себя, ― еще бы понюхал, настоящий мужчина-человек никогда бы не оскорбил партнершу подозрением. Проклятая отцовская кровь, гуманоид, чистый гуманоид». Им овладел приступ самобичевания: «Забыл даже спросить: больно ли ей было? Вместо этого валялся потный и яйца чесал. Животное. Ненавижу себя, ненавижу, она же мне жизнь спасла, а я тут пятна выискиваю».
Юра ударил кулаком по подушке: «Спасла, отдалась мне, теперь бежать со мной готова. А я?» Стыдливое воспоминание обожгло щеки: когда он суетливо целовал живот Антигоны, она легко толкнула его голову вниз, а он… «Боже, как стыдно, зачем я уперся?» ― замешательство Юры длилось недолго, но пока он колебался, вспоминая отцовские шутки про мамино тело и женские запахи, Антигона могла бы обидеться.
Женский мир после знакомства с ним оказался еще более сложным и таинственным. Но один вывод Юра все же сделал: «Девушка отличается от пришелицы тем, что хочет получать от жизни удовольствие и готова ради этого постараться».
Наконец, из ванной вышла голая Антигона. Полотенца на ней не было, она и не думала стесняться своего парня, и это было восхитительно.
― Знаешь, я хотел тебя спросить про ружье, ― Юра подумал, что зря начал этот разговор, можно было отложить, но сейчас его этот вопрос мучил его сильнее всего. Так остро он не переживал даже чувство страха перед Быковым, Мальковым и Аматидисом. «Догадалась ли она, что я пришел, чтобы убить ее отца? ― думал он. ― Если нет, то правда станет причиной нашего разрыва. Не хотелось бы, черт возьми. А если да? Может, она решила взять меня в любовники, чтобы избавиться от сумасброда-Аматидиса? Она же его наследница, я как-то об этом совсем не думал. Почитаешь человеческие книги, так страшно с женщиной в одной постели лежать. Особенно, когда вспомнишь, как Антигона дротики метает. А писатели у них: Кристи, Донцова, Маринина ― все женщины, ни одной пришелицы. Причем, что ни героиня у них, то мокрушница. Может, у людей так принято: не посудой друг в друга кидаться, как отец с матерью, а сразу стрелять?»
«Тьфу. Самому противно, ― Юре сложно было поверить в эту версию, потому что он знал правильный ответ. ― Горожу ахинею, очерняю ее, а все для того чтобы на ее фоне собственная мерзость не так выделялась».
― Ну, спрашивай же, ― Антигона целовала Юру в шею, в ухо, в ключицу, а он лежал и вспоминал, как его чуть не убили.
Борцы выломали дверь и заломили руки. «Хоть поцеловать успел напоследок», ― мелькнуло тогда в голове, мог ли он знать, что успеет гораздо больше. Казалось, все, вот сейчас перережут горло, и станет темно. Было страшно.
Но Аматидис, на Юрино счастье, любил поговорить с пленниками:
― Напрасно ты, ничтожный гуманоид, задумал дочь мою облобызать, ― слова грека крепко врезались в память.
Ведь говорил он как раз о том, что мучило Юру с рождения. О какой-то мойре, богине судьбы, что дает золотую нить лишь достойным. Таким храбрецам, как Аматидис. Поэтому он живет во дворце, а Юра достоин шерстяной бечевки: «Судьба твоя: лопата, телевизор да пришелица-жена».
― Но ты посмел обнять царевны тело. За это будешь ты убит, ― Аматидис взял долгую паузу.
Юре тогда показалось, что он чувствует ток крови в венах и аортах:
― Мог жить ты долго, но перечить стал ты воле Зевса. Да будет долгой твоя смерть!
Грек долго тряс кулаками над головой и красочно описывал предстоящую казнь:
― Сначала я проткну тебе живот. Не сильно, мы же не японцы. В ту брешь мы напихаем бычьих жил, кишок и требухи. Того добра, что мухи любят. Оно валяется в достатке возле бойни. Затем мы свяжем стопы ног твоих и бампер колесницы, поедем медленно во двор, где будут псы и птицы рады полакомится телом гуманойда.
Юра не смог бы смотреть такое зверство даже по телевизору. Он жалел, что заказчик не вшил в ворот его тенниски ампулу яда. Этот шпионский аксессуар был бы весьма кстати, когда голого Юриного живота коснулось холодное острие копья.
― Не сметь! ― крикнул вдруг чей-то детский голос, нет, не детский, девичий.
Антигона! Она держала в руках Юрину винтовку. Тогда-то Юра и почувствовал, что любит эту девочку. Чувство это было даже сильнее, чем к матери, потому что собственного рождения он помнить не мог, а Антигона подарила ему жизнь здесь и сейчас. Аматидис вынужден был убрать копье, так как в голову ему целилась прекрасная амазонка.
― Юра, ко мне, ― Антигона дождалась, пока он пересечет скотный двор и спрячется за ее спиной, и стала медленно отходить.
― Афина-Паллада, ― взмолился грек, ― укроти мою дочь, как обуздала ты коней Пегаса!
― Папа, я сегодня сделала открытие: у меня под кроватью камеры скрытого наблюдения. Скажи, в душе тоже есть? Твои спартанцы-дагестанцы смотрели, как я моюсь?
― О дочь! Те камеры давно установил я, когда ты девочкой была и пряталась под ложем, шепча свои посланья Дедушке Морозу. Я сделал это, чтобы знать, какой тебе нести подарок.
― Так вот как пропали мои японские комиксы.
― О боги, это порнография была!
― Порнография ― твои космонавты с голыми письками!
― Будь проклята та мать, что родила тебя!
― Отсуди у нее компенсацию за бракованный плод!
Дальше Антигона показала, что водит автомобиль-колесницу ничуть не хуже, чем бегает, метает и стреляет. Однако от преследователей удалось оторваться лишь в метро, где дочь Аматидиса присела на корточки, а Юра смешался с серолицей толпой гуманоидов.
― Так что ты подумала, когда нашла винтовку? ― Юра решился.
― Я решила, что оружие нужно для того, чтобы мы с тобой могли бежать в Индию или на Тибет. Правильно?
Юра хотел сглотнуть, но слюна вдруг исчезла изо рта:
― Правильно, ― было чувство, что он выхаркнул лезвие, так больно было врать. Но он хотел, так хотел, чтобы она опровергла теорию Аматидиса насчет золотых и шерстяных нитей судьбы и побыла с ним хотя бы еще разок.
Антигона облизала губы и подмигнула Юре:
― Сходи в душ, я тоже хочу тебе кое-что сделать.
Юра не решался:
― А тебе не будет противно?
― Когда любишь человека, любишь его всего.
Юра обомлел: «Человек. Вот так просто. Без всяких операций, без пометок в паспорте. Человек, и все тут!»
Хлопотов как мог затягивал беседу с Охальником, в паузах между словами напрягал слух, надеясь услышать шум лопастей спасительного вертолета, но тщетно ― Надя не спешила в мотель. «Эсэмэска доставлена, ― волновался Хлопотов, ― может, она его не ревнует? Может, ей плевать на то, с кем он и где. Тогда я влип».
Словно в подтверждение этой мысли Охальник нежно дотронулся до хлопотовской руки:
― Знаешь, Витя, этот мерзкий допрос, который устроил Быков, кое на что мне приоткрыл глаза. Ты ведь не так прост, как кажешься.
― Серьезно? ― Хлопотов высвободил руку, якобы для того, чтобы сделать глоток вина.
― Признаюсь, не ожидал увидеть в исполнительном клерке думающего человека, да еще с такими познаниями в литературе.
― Это вы про Пелевина?
― Знаешь ли ты, что пару десятков лет назад именно я предложил включить его роман в школьную программу?
― Зачем? Там же намек, да что там намек ― прямое описание фальсификации космических программ.
― Вот именно. Запрети такую книжку, сделаешь ей рекламу, спровоцируешь нелегальное распространение, превратишь шуточную побасенку в библию оппозиции. А под угрозой учительской указки кто ее будет читать? Правильно, две очкастые отличницы, которые получат пятерку и забудут навсегда, что там написано. Удивительно, что у тебя до этой книги руки дошли. Как? Зачем?
― Мне корабельный механик, мой непосредственный армейский командир, посоветовал. Я, когда увольнялся из армии, спросил его, не стыдно ли ему Родину разворовывать? А он ответил: как домой приедешь, возьми в библиотеке «Омон Ра», читай по главе в день перед просмотром новостей. Когда смысл происходящего дойдет, воруй, делай карьеру, баб пользуй или эмигрируй, а то сопьешься.
― Сильно, ― Охальник потрепал Хлпотова по щеке, ― все это называется Кривомазовщина. В честь героя книги «Омон Ра». Мой термин, я ведь с первых дней в СРО-проекте.
― А зачем он, весь этот проект? На фига врать самим себе?
― Ну как зачем? Русский национальный характер подразумевает патетический самообман. Не прищуришься ― не выживешь в России. И до нас врали. Но кто? Хунта кагэбэшников, которая правила между кризисами, что, не врала? Врала, как и вся власть, начиная от первых князей и до наших дней. Но их вранье было без фантазии, они пользовались советской терминологией, у них кроме размытой идеи «единства» ничего не было. «Чтобы сохранить страну в ее географических границах, все средства хороши» ― далеко ли уедешь на таком хлипком тезисе?
― Не знаю, я тогда маленький совсем был.
― А я знаю. Непродуманная во всех деталях социальная мифология приводит к политической напряженности. Был момент, чуть до революции не дошло. А в наших условиях ― это катастрофа. И тут пришли мы, вернее, еще не мы, а наши учителя, которые были пиарщиками от бога, постмодернистами, блогерами-миллионниками. Они научили нас, а потом и всех остальных, врать от души. На фоне чиновничьего мракобесия даже идеи Аматидиса, эти культурологические отсылки к античности выглядели свежо, никто ж не знал, что в будущем он свихнется и доведет идею до абсурда.
― Все бы ничего, если б вы полстраны в гуманоиды не записали.
― Кто их записал? Мы? Ха-ха! От них что, кто-то скрывает правду? Порыскай в Интернете ― вся информация в открытом доступе. Пиар-проект «Космическая колонизация» только придал легитимность их собственному ничтожеству. Раньше они в своих бедах обвиняли жидов, коммунистов, олигархов, американцев. А те им в ответ: свиньи, быдло, люмпены! Так и перерезали бы друг друга. А теперь все тихо: одни бедные, потому что пришельцы, для рабов и так неплохо устроились, другие богатые, потому что ― люди.
― Если так, то вся ваша иллюзия держится на соплях и может рухнуть.
― Никогда, Витя, пойми ты, наконец, никогда она не рухнет. Тысячелетия люди молятся богу, то есть просят у духа материальных благ и не видят в этом противоречия. Самый сильный обман ― самообман, и чем иллюзорней реальность, тем более она материальна.
― Как это?
― Полвека назад, после вступления России в ВТО, не стало отечественной промышленности. Но товары были, и собирали их русские рабочие для русских потребителей на территории России. Пусть прибыль шла иностранным концернам ― кто разбирается в этих финансовых схемах? Первые зарплату получают, вторые машины, третьи свои миллионы. Все довольны.
― Но товары были, а ракет-то нет. Нет планет, богатых нефтью, покоренных галактик, нет инопланетных рабов.
― Все есть. Ракеты есть, раз за полеты на них платят зарплаты, надбавки и пенсии. Люди изображающие пришельцев, выжигают поляны вокруг космодромов, имитируя старты ракет, производят нано-трубки, которые пойдут на растопку этих костров. Все продумано. Настоящие гуманоиды России не нужны, ей и своих рабов хватает. А залежи нефти, Витя, имеют природное свойство обновляться. Пелевин об этом тоже писал. Только происходит это без помощи волшебных коров, без всяких там крошечек-хаврошечек. Ученые доказали.
― А вдруг эта гипотеза ― такая же липа, как ваша космическая колонизация? Что, если, геофизики подумали: «Пелевина все равно никто не читает, почему б тогда нам всем не притвориться, что нефть бесконечна?»
― Исключено. Это были британские ученые.
― Странно, ― размышляя слух Хлопотов, ― вы вроде с Амаидисом враги, но доводы у вас одни и те же.
― Когда-то Макарий был моим приятелем, мы вместе работали в идеологическом отделе правительственной молодежной организации, вместе историю колонизации придумывали, вместе проект СРО писали. Он тогда был веселый, спортивный, бабам нравился. Но легкости в нем не было, а в работах его игры. Все он какую-то патетику выдавал, почву искал везде, к корням отсылал. Сначала у него былинные герои в каждом проекте вылезали. Но эту тему ему запретили, сказали, что от богатырей ленью и косностью попахивает, а это с брендом модернизации не вяжется. Тогда он вспомнил про себя, что он краснодарский грек и придумал всю эту чудо-архаику про возвращение к родоплеменной древнегреческой этике. Его правительство за это даже орденом наградило.
― Зачем?
― Ну как, он большое дело сделал: объяснил россиянам, тем, которые в гуманоиды идти не захотели, почему их стало втрое меньше. Он сказал им: «Вы забыли богов, вы потеряли идеалы. Падение патриархального уклада, непопулярность брака, засилье гомосексуализма ― вот что сокращает численность популяции свободных граждан России».
― А на самом деле?
― А на самом деле ― больше не нужно. Нефть ― есть кому добывать, газопроводы ― есть кому обслуживать, а остальным по стакану водки на дорожку и добро пожаловать в гуманоиды.
― И Аматидис в курсе? Просто он так искренне сокрушается, что люди вырождаются, молодежь клянет…
― Поэтому я с ним и борюсь: он поверил в свой лжедискурс. Он предал СРО-проект, перестал подмигивать и поэтому стал опасен. У власти должны стоять трезвенники. Мозги надо, как порох, держать сухими, а у него просто крыша поехала.
― А вы не думали, что весь ваш проект сводит на нет назначение человечества?
― Ты знаешь, в чем оно?
― Я думал так: человек меняет планету. Процесс этот «терраформирование» называется, вы в курсе. Земля терпит. Для чего? Может, думает, что мы разовьемся до такой степени, что сможем остановить суперастероид, который когда-нибудь прилетит, чтобы сбить ее с орбиты. Тогда вся ваша космическая профанация ― могила человечества.
― Витюша, ты идеалист. После эпохи постмодерна, после эры СРО это просто смешно. Смешно, но мило. Ты мне этим очень нравишься. Потому я и предлагаю тебе занять место супруги в совете директоров и в моем сердце, ― Охальник приблизился для поцелуя, вцепился взглядом в глаза Хлопотова. ― Ты готов?
― Господин Охальник, а вы в душ разве не пойдете?
Охальник пошел мыться, пообещав по выходу из ванной стать хлопотовским господином по-настоящему. Виктор тем временем несколько раз повторил отправку сообщения Надежде. Когда вода в душе перестала шуметь, он все понял и просто попросил жену о помощи.
― Ты еще одет? ― поинтересовался Охальник и сбросил полотенце.
― У вас телефон пиликал, может, что-то важное по работе? ― Хлопотов тянул время, цеплялся за последнюю соломинку, вдруг Надя все-таки прилетит.
Охальник прочитал сообщение и рассмеялся:
― «Надя, бери вертолет и прилетай на сто третий километр Минского шоссе. Придорожный мотель. Комната 101. Там ты увидишь своего любимого Охальника в неожиданном амплуа. Вряд ли после этого у тебя останется хоть капля восхищения по отношении к своему любовнику. Твой муж Виктор».
Хлопотов обомлел.
― Конечно, я читаю всю вашу переписку, ― признался Охальник, ― и разговоры слушаю. Вас ведь только оставь без присмотра, сразу интриги начинаете плести. Даже ты. Эх, переоценил я тебя, Витек. Посмотрим, что ты тут еще понаписал: «Надя. Умоляю. Спаси!» Нет, Витя, никто тебя не спасет. Твоя жена меня разлюбила лет эдак десять назад, а в последнее время я вообще перестал ее контролировать. Жаль, ваша пара подавала надежды.
Охальник присел на край кровати:
― О люди, вы ― неправильные приматы! Витя, ты слышал что-нибудь о бонобо?
Хлопотов помотал головой:
― Эти обезьяны не знают насилия, их самцы не подавляют самок, спаривание для них не акт агрессии, а инструмент разрешения всех конфликтов. Все члены популяции ласкают друг друга, играют гениталиями, резвятся даже с представителями своего пола. А когда на их границы нападают другие обезьяны, они вместо войны устраивают оргии. Такой прием обескураживает воинственных обезьян, и те удаляются в джунгли, полагая, что победили. Разве это не прекрасно?!
Рассуждая, Охальник надевал на голое тело резиновый костюм:
― К сожалению, люди предпочли произойти от предка шимпанзе, пестующего культ насилия и сексуального подчинения. Печально, Витек, но придется и тебе подчиниться. Как говориться, назвался груздем ― снимай штаны!
Охальник вспыхнул и задымил, а через секунду на Хлопотова набросился Неомен. Ручищи супергероя зафиксировали Виктора, и ему вспомнилась фраза из деповской анкеты. «Вот она ― „вынужденная поза“», ― успел он подумать перед тем, как в зад воткнулся электрод и произошел сильнейший разряд.
Когда все кончилось, Охальник не стал разоблачаться:
― Витя, спасибо за прекрасный вечер. Извини, но мне пора, у меня встреча в соседнем номере! ― сказал и принялся рукой-электропилой вырезать проход в стене.
Когда перегородка рухнула и Хлопотов вытер слезы, он увидел двоих подростков, обсыпанных штукатуркой. Дети в страхе прижимались друг другу.
― Познакомься, Хлопотов, это клоун Юрик, гуманоид, который решил стать человеком, ― Охальник рассмеялся искаженным, загробным смехом. ― Знакомая история, правда? Юууууурик! Иди к дяде! Юуууууурик!
Закричала какая-то девушка. В ту же секунду снаружи стали ломиться в дверь с криками: «Откройте, полиция! Виу-виу-виу! Антигона не бойся ― это папа! Ааа! Ооо! Ыыы!»
Хлопотов не стал дожидаться развязки, накинул плащ и выскочил в коридор. Там толкались спецназовцы, борцы или стриптизеры, черт их разберет, копьеносцы, горничные и вообще неизвестно кто.
Виктор бежал босиком по траве, побитой первыми заморозками. Стопы мерзли, но страх ада, происходившего за спиной, подстегивал. Пробежав половину поля, отделявшего его от шоссе, он услышал топот преследователей. Самый резвый из них вскоре поравнялся с ним:
― Здрасте, дядь Вить! ― выкрикнул парень на бегу.
― Юра, ― Хлопотов узнал сына Рейгана, ― и ты в СРО вляпался?
― А чего это вы голый?
― А сам?
― Я с девушкой был. Не с пришелицей, с девушкой. Понимаете?
― А меня супергерой трахнул.
― Понятно, я ему не дамся, уж лучше в тюрьму, ― бросил Юра и стал энергично обгонять.
― Там тоже насчет этого опасно, ― выкрикнул Хлпотов и словно сглазил: Юра повалился на землю от меткого попадания копья в левую ягодицу.
Хлопотова зашла в клетку камеры предварительного заключения. Виктор лежал на нарах, укрывшись плащом с головой. Надежда увидела его бледные, как у мертвого, и грязные, как у нищего, пятки. Сердце ее сжалось:
― Витя, проснись. Я договорилась, тебя сейчас отпустят.
― Спасибо, ― прохрипел Хлопотов и закашлялся, ― почти вовремя.
― Зачем ты встречался с Охальником?
― Я думал, что ты его до сих пор любишь. Надеялся, прилетишь, приревнуешь его ко мне, устроишь истерику. Клин между вами хотел вбить, понимаешь?
― Эх ты, интриган, ― Хлопотова погладила мужа по голове, ― даже подлечь под начальника не можешь с пользой для себя.
― Отвали.
― Не обижайся, расскажи лучше, почему полиция Охальника не арестовала?
― Попробуй арестуй его. Он летал на своих двигателях, жалил ментов лазером, потом кидал им под ноги стеклянные шарики, а когда все спецназовцы попадали, их сетка-паутина опутала.
― Действительно, Неомен.
― Его Аматидис почти подбил копьем, но тот применил эффект матрицы, и орудие летает теперь где-то в параллельных мирах.
Некоторое время молчали, наконец Хлопотова предложила мужу одеться:
― Возьми, тут свитер, кальсоны, шерстяные носки. Подхватишь еще пневмонию.
― Почему ты не прилетела раньше? Хотела, чтобы я в твой шкуре побывал?
― Нет, Витя, женщины не такие безжалостные, как мужчины. Просто решалась судьба «Космопрома» и «Космостроя». Теперь это одно СРО, и возглавляю его я.
― Поздравляю.
― Я тебя тоже.
― С чем же?
― Больше тебя никто не будет иметь, даже фигурально.
― От твоих домогательств я бы не отказался.
― Боюсь, после стольких лет сексуального рабства у меня выработалось отвращение к мужчинам. К тому же у меня будет теперь так много дел: нужно будет перестроить весь мир СРО, так чтобы ни один из его проектов не строился на насилии.
― Так вот зачем ты так упрямо лезла наверх. Ты справишься. СРО придумывать ― не мешки ворочать. Ври всем, что главное любовь и дело в шляпе. В корне это ничего не изменит.
― Что делать, Вить, раз не можешь изменить мир, возглавь его.
― Удачи.
Хлопотова попрощалась, вышла из отделения полиции и запрыгнула в вертолет. Следующим пунктом в ее органайзере был триумф всей ее жизни: участие в заседании правительства на тему: «Новая эра русского космоса». Речь была тщательно отрепетирована, но время еще оставалось. Надежда присела в кресло Охальника и прислушалась к своим чувствам: «Нет, ничего особенного, просто кабинет, просто стол, просто компьютер. Никаких признаков упоения собственным величием. Похоже, эта проказа поражает исключительно мужчин».
Вошла Света:
― Надежда Евгеньевна, к вам два посетителя: директор конструкторского бюро и девушка. Я сказала, что вы готовитесь к правительственному совещанию и никого не принимаете, но они не уходят.
― Конструктору передайте, что для него не все потеряно. Космический проект меняет свое лицо: будут снижены первоначальные взносы, разработана гибкая система скидок. В ближайшее время я планирую разослать предприятиям России письма, в которых будут изложены выгоды членства в объединенном космическом СРО. Директор бюро, потерявшего на этой неделе исследовательский зонд, тоже получит такой документ. Кстати передайте Хлопотову, чтобы он подготовил проект письма и принес мне на подпись.
― Директор департамента регионального развития позвонил и сказал, что взял бюллетень.
― Ах, да, это надолго. А ваш Рейган справится с письмом?
― Я ему помогу, ― Света опустила глаза.
Хлопотова улыбнулась и подумала: «Гуманоиды хватаются за любую возможность выбиться в люди, взять хоть этого Рейгана. Эту энергию нужно шире использовать в работе».
― Еще директор КБ интересовался, оплатят ли ему страховку?
― Конечно, нет, ― Хлопотова вспомнила, как мухлевала с договором, ― ведь объект вышел из строя на этапе, не указанном в списке страховых случаев. Но передайте ему, что страховые потери я могу учесть, если он надумает вступить в наши ряды. Думаю теперь, когда у него одни долги и никакого зонда, он будет посговорчивее. А что там за девушка?
― Антигона Аматидис. Говорит, что по личному вопросу.
― Пусть войдет.
Девица уверенно расположилась напротив Хлопотовой и посмотрела ей в глаза:
― Ловко вы придумали с этими фотографиями. Зная, что инцест для древнего грека ― самое страшное преступление, вы полагали, что отец не сможет после этого жить. Но вы просчитались, он лишь ослепил себя, и юридически по-прежнему является главой СРО «Космострой». И я, как его дочь, как наследница…
― Ошибаешься, сестренка, ― Хлопотова спокойно достала из ящика стола несколько документов, ― вот копия генеральной доверенности на мое имя, узнаешь папину подпись? Этот документ дал мне право на управление всеми активами, я решила объединить их с капиталами «Космопрома».
― Вы и промышленность к рукам прибрали?
― Возглавила по решению совета акционеров, после того как господин Охальник исчез в неизвестном направлении.
― Ну и как ощущения? Круто быть владычицей космоса?
― Пока нравится.
― А в постель с родным отцом не страшно было ложиться?
― Страшно, конечно, весь Интернет судачит о его зверствах с пришелицами. Но что делать, бизнес ― очень опасная для здоровья игра.
― Я не об этом. Карму себе испортить не страшно было?
«Дурочка, думает пристыдить меня», ― Хлопотова вспомнила встречу с Аматидисом. Как только Охальник выпустил ее из пыточной, она полетела во дворец к греку и пообещала помочь в игре против конкурента. Надежду впустили, и она постаралась применить все, что к своим годам узнала о соблазнении. Но всего не потребовалось, как только грек узнал подробности аферы с космически лифтом, он возбудился больше, чем Охальник от урологического массажа.
Сначала Аматидис целовал ей руки, благодарил за слив информации, потом толкнул на ложе и предложил скрепить договор о сотрудничестве самой крепкой «печатью». События развивались по плану Хлопотовой, но она неистово сопротивлялась, чтобы сделать момент истины для Аматидиса наиболее эффектным.
― О небо! ― безумно вопил грек, срывая с Хлопотовой одежды. ― Я понял замысел великий. Богиня эта мне дана, дабы помочь порядки олимпийские восстановить в проекте СРО! Поддайся, глупая ведь это будет акт творенья мира, в котором слабый править сильным перестанет, а силу и духовность будут люди снова почитать! А на вершине нового порядка воссядем мы с тобой, Надежда, как Зевс и Гера восседали на Олимпе!
Потом, сидя в набирающем высоту вертолете, Хлопотова писала Аматидису сообщение: «Не ожидала от тебя такого приема, папа!» К эсэмэске прилагались фотоснимки, на которых Надина мать и греческий магнат обнимались на фоне руин Афинского акрополя.
Потом были часы волнительного ожидания, и наконец министр культуры известил ее о принятом в верхах решении. Кремль зажег для нее зеленый свет.
Все это время Антигона что-то говорила об устройстве вселенной и о том, что поступок Хлопотовой обязательно отразится на последующих перерождениях ее души.
― Как папа себя чувствует? Надеюсь, глазницы не гноятся? ― перебила Хлопотова юную Аматидис.
― Нет. Он провел процедуру ослепления в офтальмологической клинике. Там все стерильно. Сегодня сняли повязки.
― Не перестаю удивляться, как причудливо в его сознании сочетаются архаика и прогресс: античность и СРО, поступок Эдипа и лазерная медицина.
― Я не верю, что вы моя сестра. И думаю, что смогу это доказать в суде. Мне помогут папины юристы, уволенные по вашему приказу.
― Конечно же, я не твоя сестра. Но после того, как в эту небылицу поверил твой отец, доказать обратное будет трудно. И вообще, Антигона, я не понимаю, почему ты так недружелюбно настроена по отношению ко мне. Насколько я знаю, властные замашки отца мешают тебе жить, а я, лишив его рычагов власти, даровала тебе свободу. Напрасно ты не ценишь этого, мне, к примеру, эта высшая ценность досталась дорогой ценой. К тому же, ты не в курсе моих планов, думаю, тебе они понравятся. Я предлагаю отнять мир у мужчин, пока они не разрушили цивилизацию, которую сами же создавали много веков. Долой фаллоцентризм и да здравствует разновекторная сексуальность. Дадим же вселенной развиваться по любви, а не по принуждению.
― Все вы сладко поете, а на деле кругом одно СРО.
― Антигона, давай дружить. Предлагаю тебе отказаться от тяжбы за наследие «Космостроя» в обмен на это!
Девушка в волнении прочитала документ.
― Я ничего не поняла.
― Секретарь твоего отца в обмен на место в объединенной корпорации согласился подсунуть слепцу на подпись стопку документов. Среди них была не только доверенность на мое имя, но и отказ от заявления в полицию, на основании которого арестован гуманоид по имени Юрий.
Хлопотова помахала документом.
― Оказывается, он готовил покушение на папу, ― Антигона надула губы.
― Ты не знала? Сочувствую. У мужчин просто талант разбивать любовь. Значит, тебе это не нужно? Можно порвать?
Глаза Антигоны намокли. «Жалко девочку, ― думала Хлопотова, ― в семнадцать лет сложно выбирать между самодуром-отцом и мерзавцем-любимым».
― Отдайте, ― Антигона шмыгнула носом и покинула кабинет. Следом зашла Света:
― Пора, Надежда Евгеньевна!
Когда Хлопотова шла по коридорам дома правительства, красивые мальчики в гусарских киверах открывали перед ней золоченые двери. В каждой зале вдоль ковровой дорожки стоял плотный строй хлопавших в ладоши чиновников и бизнесменов. Из-за тысяч фотовспышек Надежде казалось, что она идет по световому тоннелю. Наконец открылись врата премьерской ложи.
«Почему так темно. Где я? ― Хлопотова растерялась. ― Кто напустил сюда пару? Что это, теракт?»
― Дверь плотнее закрывайте, тепло уходит, ― крикнул кто-то.
Надежда пригляделась и поняла, что находится не в зале заседаний правительства, а в мужском отделении общественной бани. На полках сидели голые мужчины крупного телосложения. Хлопотова пригляделась: «Боже, да это же кабинет министров полном составе!» Глава минкульта, которому она недавно позировала, помахал ей ковшиком, остальные члены правительства просто смотрели. На самой верхней полке восседал президент в войлочной треуголке, министр внутренних дел был в буденовке, остальные в скромных шапочках с гербами курируемых ведомств.
Кто-то тронул Хлопотову за локоть, она испугалась, это был Мальков, единственный из присутствующих он был обернут в полотенце.
― Раздевайтесь, Надежда Евгеньевна, не заставляйте себя ждать.
Хлопотова все поняла. Растирая пот и слезы, она стала снимать пиджак, блузу, юбку, колготки. Стягивая трусы, Надежда пошатнулась, Мальков поддержал ее.
― Кто вы на самом деле?
― Майор ФСБ, хотя теперь уже, наверное, полковник. Рад за вас, Надежда Евгеньевна. Давно пора было заменить этих престарелых гомосеков ― Охальника и Аматидиса ― на кого-нибудь посимпатичней. К тому же они начали зарываться. Представляете, 4 ноября, в День согласия и примирения, в святой для русского человека праздник, они вместо парада хотели устроить резню на Красной площади. Решили, мерзавцы, выяснить кто из них круче. Чтобы сорвать эти планы, мне пришлось внедриться сразу в оба СРО. Но моя работа по недопущению беспорядков была под угрозой срыва, если бы вы не сыграли так тонко партию по устранению Аматидиса, кто знает, чем бы все закончилось? Этот тупой охранник Быков мог все испортить. Представляете, он меня вычислил, на свое горе. Пришлось ему кислород перекрыть. Вам Охальник не показывал его предсмертное письмо? Нет? Жаль, посмеялись бы.
― Малек, парку поддай! ― крикнули откуда-то сверху.
Мальков выплеснул таз воды на камни. Помещение окутал плотный пар.
― Ну же, Наденька, не тушуйтесь. Правительство решило, что женщины гибче и старательней. Вы понимаете, о чем я. Так что не подкачайте. Вот, наденьте страпон, это для министра внутренних дел. Он тут единственный, кто жалеет об уходе Охальника из проекта. Докажите ему, что вы не хуже своего бывшего босса. Ну же, вперед, ― Мальков ободряюще хлопнул Надежду по попе.
― Даже лучше, чем на фотографии, не правда ли, господа?! ― потирал потные ладошки министр культуры.
― Поехали, ― скомандовал президент, и главы ведомств стали слезать с полок и окружать Хлопотову. Свет померк.
Обессиленную Надежду встретила услужливая Света и протянула бумажные платочки:
― Надежда Евгеньевна, мне мой предшественник, секретарь господина Охальника, сдавая дела, рассказал, что эти заседания бывают очень болезненными. Говорят, его каждый раз после этого проктолог посещал. Я волновалась. Вам вызвать?
― Нет, Света, ― холодно ответила Хлпотова, ― Россия возвращается на традиционный путь, вызывай гинеколога.
Хлопотов валялся за кухонным столом и давил на кнопки пульта. По всем каналам транслировали парад. «Бесполезно», ― Виктор уже отчаялся посмотреть мультфильмы и отхлебнул остывшего чаю.
«Праздник ― День народного единства ― исторически связан с окончанием Смутного времени,― комментатор заполнял паузу, вызванную заминкой при построении полков. К удивлению Хлопотова, физкультурников Аматидиса, обычно маршировавших на парадах, в этот раз заменили курсантами ракетных училищ. ― Все мы знаем, товарищи телезрители, что новый импульс процесс единения народов России получил, когда в небо взмыла первая межгалактическая ракета», ― говорилось в телевизоре.
Президент и министр обороны красиво разъехались на лимузинах, на брусчатку ступили первые шеренги, заиграл государственный гимн.
Диктор импровизировал, видимо, его не предупредили об изменениях в сценарии праздника: «Заметим, дорогие друзья, что в этот раз парад открывают не победители спартакиад, традиционно проводимых среди саморегулируемых организаций космического комплекса, а профессиональные военные. Что ж, это закономерно. При всем уважении к трудящимся звездной индустрии, кузнецам нашего вселенского величия, берусь утверждать, что самая опасная работа в космосе по-прежнему ложится на плечи людей в погонах. Ура! Ура героям!»
Под звуки бравурного марша будущие офицеры, претендующие на главные роли в фантастическом сериале «Российский космический прорыв», чеканили шаг.
В дверь позвонили. «Открыто», ― крикнул Хлопотов. В кухню ввалился возбужденный Рейган. В каждой руке у гуманоида было по бутылке водки, причем держал он их за горлышко, дном кверху, как гранаты:
― У меня праздник, Витек, ― сына из тюрьмы выпустили!
― Здравствуй, Юра, ― Хлопотов обнял исхудавшего парня, за спиной у которого висела гитара.
― Здорово, дядь Вить.
Рейган поставил воду для пельменей, нарезал сыра, наполнил три рюмки и расчехлил гитару.
― Ну как ты, Витек? ― Рейган разговаривал, как всегда, бодро и полушутливо. Юра подражал ему. Однако Хлопотов понял, что все это напускное, ― семью пришельцев здорово потрепали неприятности сына.
― Я нормально, выздоравливаю, ― Хлопотов отключил звук, полки двигались в телеэкране все так же синхронно, но в немой тишине. Курсанты походили на участников сеанса гипноза. Во всем этом ощущалось что-то зловещее.
― Наливай, дядь Вить, нечего ее гипнотизировать, ― Юра нервно ерзал на стуле, вертел в пальцах сигаретную зажигалку, хлопал ладонями по ногам. Видимо, эта манера поведения прилипла к нему в СИЗО, и с помощью алкоголя он намеревался стряхнуть с себя этот камерный дух.
Выпили.
― Удалось сохранить то, чем ты так дорожил? ― поинтересовался Хлопотов.
― Чудом, дядь Вить, чудом, ― похохатывал Юра, хотя предмет разговора был не веселый, особенно для Хлопотова. ― Я как в изолятор попал, меня за «дорогой» следящим определили. Это такой способ связи между арестантами: по внешним стенам плетется целая сеть из ниток, по которым циркулируют свернутые в трубочку бумажки-малявы. Если камера пропустит хоть одно сообщение, ее «заморозят», то есть вычеркнут из карты «дороги», а старшему придется держать за это ответ. И вот я одну из таких весточек проворонил. Понимаете, спали посменно, коек не хватает, я и задремал. Понизили, пришлось в камере уборку делать. Еще бы один промах, и мог бы в «петухи» загреметь. Так что вовремя Аматидис заявление отозвал.
― Да уж, система исполнения наказаний ― самое жесткое российское СРО, ― констатировал Хлопотов.
Снова выпили.
― Витек, у нас теперь другая проблема, ― не унывающий Рейган вразнобой брал аккорды и перебирал струны, ― Юрка переживает, что с ним его девочка не идет на контакт.
― Привыкнешь, ― Хлопотов снова разлил, ― со мной моя девочка всю совместную жизнь не идет на контакт.
― Она меня презирает, ― грустно заметил Юра, ― на свиданку в тюрьму ни разу не пришла.
Трансляция репортажа прервалась экстренным новостным сообщением. Хлопотов прибавил звук:
«Сегодня утром в результате авиакатастрофы погиб президент СРО „Космопром“ Иван Охальник. Трагедия произошла в ходе развлекательного полета бизнесмена в костюме супергероя, оборудованного реактивным двигателем», ― тараторила дикторша.
― Долетался, пидор Македонский, ― Рейган, который, похоже, не простил покойному шефу пыток, переломил руку в локте и показал телевизору кулак.
«Господин Охальник летел на сверхзвуковой скорости по направлению к Красной площади, предположительно собираясь принять участие в авиа-параде в честь Дня народного единства, но задел трос, которым крепился к грузовому вертолету фрагмент декоративного панно, транспортируемого на строящийся в Подмосковье космодром».
― Аматидис его все-таки укокошил, ― предположил Рейган и поднял рюмку, ― ладно, земля ему пухом, помянем мужика, не чокаясь, до дна!
«Следствие опровергло версию умышленного убийства, ― возразила Рейгану ведущая новостного блока, ― Макарий Аматидис, которого российские блогеры заподозрили в причастности к падению Ивана Охальника, в настоящее время проходит лечение от болезни глаз, которая внезапно поразила магната, и находит утешение в сочинении воспитательной поэмы „Конец времен“.»
― А я думаю, этого Неомена наши ПВО сбили, ― не поверил сообщению Юра. ― Уж больно резво он полицейских крошил, когда меня повязали.
«Глава государства поручил правоохранительным органам тщательно расследовать причины аварии, а парламентариям предложил подумать о законодательном ограничении продажи суперкостюмов, угрожающих жизни и здоровью граждан. „Недопустимо, чтобы сомнительные западные развлечения уносили жизни россиян, ― заявил президент, ― мы извлечем урок из трагедии. Вечная память созидателю, отцу космической программы и гражданину с большой буквы ― Ивану Охальнику!“ Конец цитаты».
― Правильно, а то разлетались, ― заключил Рейган, ― у нас тут не Америка!
На экране снова зашагали полки. Хлопотов выключил телевизор.
― Хрен с ними, с господами, у нас свои дела, ― Рейган ударил по струнам, ― есть, Юрка, одна песня, перед которой ни одна женщина не устоит.
― Что ты знаешь о женщинах, отец? Антигона ― дочь человека, а не пришелица с трикотажной фабрики, ― Юра выпил, сильно запрокинув голову.
― Много ты понимаешь, сопляк, ― обиделся Рейган. ― На женщин этот хит еще сильнее действует. Я недавно проверял с одной коллегой из офиса. Так-то. Только матери не говори.
― Врешь!
― Витек, скажи ему, как Светка за мной бегает! Ну, скажи! ― разошелся Рейган. ― Да если хочешь знать, человеческие самки предпочитают гуманоидов своим мужчинам. Это потому что у нас от природы мужских гормонов больше. Посмотри на меня и на дядю Витю, я хоть и старый, а бицепс у меня ого-го!
― Причем тут бицепс, я виноват перед ней, ― сокрушался пьяный Юра.
― Виноват, так извинись. Сейчас допьем, поедем к ней во дворец, нас пропустят, мы ведь теперь все в одном СРО. Встанем под окном и три-четыре:
Сердцу очень жаль, что случилось так,
Улетает вдаль журавлей косяк.
― Думаешь, сработает? Вообще-то она хардроком увлекается, ― сомневался Юра.
― Все они увлекаются, пока не влюбятся, и уж тогда:
А любовь, как сон,
А любовь, как сон,
А любовь, как сон…
― «Стороной прошла», ― Хлопотов закрыл ладонью струны и почувствовал вдруг сильный прилив ярости. ― Ты бы, Рейган, лучше бы рассказал сыну, что ни он, ни ты, никогда не были пришельцами. И что он себе чуть жизнь не сломал из-за того, что его папаше духу не хватило признаться семье в том, что гуманоидами они стали благодаря его лени и нежеланию развиваться. Давай, Рейган, хрен с ней, с подпиской, я тебя не сдам, скажи ему, что нет никаких ракет, нет никаких колоний, нет никакой комической империи! Давай, если ты мужик, раскрой ему глаза. Про все говори: про якобы лазерный ожог, который ты получил, воруя мясо из кипящего котла в солдатской столовке; про то, как ты в скафандре перед камерой кривлялся; про то, как врал всем, что ты ― герой галактики!
Рейган и Юра покатились со смеху:
― Закуси, дядь Вить, ― посоветовал Юра.
― Все, Витьке больше не наливать, ― хохотал Рейган, ― третий столик отдыхает!
― Меня тошнит от вас, ― презрительно бросил Хлопотов.
― А ты поблюй, легче станет, ― посоветовал друг-гуманоид.
Хлопотов вышел в туалет, пошевелил пальцами в глотке и выдавил утренний чай пополам со слезами. Он нажал на кнопку сливного бачка, вода унесла все это по трубам в канализацию, в тот бескрайний океан, куда сливали жидкие отходы несчастные жильцы корпоративного пентхауса объединенного космического СРО.
«Конечно, несчастные, ― Хлопотов знал все о своих соседях, потому что регулярно слушал откровения водопроводных труб, ― дерьмо и слезы, больше нет ничего».
Хлопотов плевался и смывал, плевался и смывал. Вода текла, текла и текла. Граждане единственной во вселенной космической империи роняли слезы счастья в светлый праздник народного единства, добавляя соли в мировой океан. От этого вода в нем с каждой секундой становилась все менее пригодной для жизни. Планета вращалась вокруг своей оси, подставляя остывающей звезде свою темную сторону. Другие небесные тела, взаимодействуя между собой, закручивались в спираль.
Вселенная расширялась и рождала новые звезды, которые в будущем могли бы согреть цивилизации гуманоидов: тех самых серолицых существ, что видны в телескопы российского СРО.