Сергей Жарковский «Эта тварь неизвестной природы»

(Хотелось бы начать отзыв с красивого слова «Братия», как и ненаписанные отзывы на лучшие романы по вахе; или даже «Братья по оружию», sapenti sat. Но это же надо объяснять, почему только братья и где сестры, и что такая концентрация мужского – в лучшем смысле слова – воспринимается преимущественно мужской частью сознания, …ну его, обойдемся без обращения).

Жарковский удивил, и удивил приятно. Если кто-то думает, что он прошел по лезвию ножа, балансируя между сточкером и римейком по «Пикнику на обочине», то нет, никакого лезвия, никакого сточкера и вот этого всего. Решение оригинальное и простое, даже лежит на поверхности, но тут сработало особое чутье наступающего будущего, так отличающее СЖ и сделавшее Хобо столь сильным и неповторимым.

Это надо объяснить.

Фантастика является таким специфическим жанром, в котором авторы регулярно опережают время – жители нашего гетто чувствуют это опережение спинным мозгом. Вектор всегда направлен в будущее, даже если речь идет о прошлом, такой закон жанра. Даже коммерческий фуфель, замешанный на вампирах и обыденности тайного мира, отвечает формирующимся настроениям публики, а если нет, если настроения установились как привычные и острота впечатлений стерлась, если автор не вышел сам из поля отмирающей повседневности и тормозит в ней читателя, вместо фантастики получается другой жанр, от мистической прозы до развлекательной литературы.

В лучшей мировой фантастике (англоязычной, как водится), последние пятнадцать-двадцать-кто больше–лет заметна тенденция просветительства, перевешивающая иногда фантдопущение. Апогей просветительства, возможно, мы находим у Стивенсона в его «Барочном цикле», но само движение началось минимум с восьмидесятых. Впрочем, Жюль Верн и Обручев тоже увеличивали сумму знаний читателя, так что вектор просвещения в жанре всегда присутствовал, так что давайте уточним – сейчас приоритет сместился с технологий и социальных изменений на оммаж к истории культуры. Это важно. Это отличает хорошую фантастику от анахроничной. Это связано с приходом в жанр высокообразованных авторов, читающих много и хорошо.

СЖ отрабатывает задачу в совершенстве; сама постановка вопроса – роман о Зоне, в котором непрерывно упоминаются Стругацкие со своим Пикником – это, друзья и соратники, заставляет мое сердце петь. АБС, обсуждающие проблему Зоны в парламенте! АС, которому волей автора подарены дополнительные годы жизни! Ходоки, которые читают «Пикник» и не хотят называться сталкерами!

Не говоря об упоминании Лема и вообще книг, как значимого пространства настоящих пацанов, — все это так естественно и на своем месте, что говоришь: мама дорогая, а что раньше-то другие святоотечественные фантасты не начали? (помню одну неудачную попытку, две чрезмерно усложненные и много ораментального использования историй, такскаать, фольклорных и удаленных, — но не той материи культуры, из которой сделано наше сегодня). И ведь не то чтобы прецендентов совсем не было, у англосаксов, на их англосакский манер, давно уже и полным ходом в массовой культуре идет культпросвет.

Есть, конечно, нюанс. Делать такой ход специально не получится, С.Ж. не планировал его, а позволил себе выразить себя – также, как в двух связках с Хобо и следующими книгами цикла, одна в начале Твари, другая в самом конце. Разведка донесла, что вписывал эти связки не специально и не планируя заранее, а, напротив, на чистом инстинкте человека, живущего в целостном мире, где только знай этот мир записывать, вместе с непрерывной работой памяти о любимых авторах и о своей авторской вселенной. Внятность авторского сознания всегда отражается в масштабе и выразительности произведения, в этом смысле СЖ недосягаем. Если выйдет киносериал, как задумано (роман, насколько известно, был заказан директором фильма и написан из того, что не уместилось в сценарий) и аудитория станет более массовой, чем у сложного для восприятия Хобо, все это сыграет на память о Стругацких в нескольких поколениях, дай-то нам всем, кто заинтересован в историчности общественного сознания.

Это, однако же, только одна сторона дела. Еще больше Жарковский удивил тем, насколько он повзрослел, как человек и как писатель. Сравнивая его ЖЖ (а я его прочла в свое время насквозь) и ФБ, это тоже можно заметить, но нам-то важен результат, выраженный в тексте. С результатом у нас все очень славно. Офигительно у нас с результатом. С.Ж., параллельно с историей Зоны – ожившие мертвецы в хозяевах бара, взрывы в порталах в момент перехода, внезапное благоволение Зоны по черт-знает-какому принципу, короче, все, что доктор прописал, — параллельно, говорю, с сюжетом, С.Ж. пишет литературу в большом её значении, выходит из гетто и идет куда зовут лучшие. Вот, скажем, Фолкнер. Кто Фолкнера знает и любит, вспомнит «Шум и ярость» в том отрывке, где рядовой идет пред автобусом сквозь невидимый туман. Кто не знает и не любит, ладно, пусть будет просто традиция серьезной литературы двадцатого века. Несколько кусков, не все, но там, где прочтете о смерти котенка и реверсом соедините историю в голове, удивитесь. Ну и в других местах, где больше, где меньше…я лично совсем не заинтересована в том, чтобы С.Ж. уходил из фантастики в боллитру, да и куда он из коллеи денется, но само событие нетривиально. Не то чтобы совсем никогда-никогда, но вот прямо чтобы сразу никто на ум не приходит, если искать сплетение классической фантастики и классической же литературы…Вместе с общей этической линией вплетения психологически сильных литературных частей несут, как писали с школьных сочинениях, особую смысловую нагрузку. Одно дело – социальная фантастика, которая вся об этике, другое – социальная фантастика одновременно с достоверно прописанными людьми и ситуациями, взыскующими этой этики. Ой, там очень достоверно, там прямо-таки христианское всепрощение и путевка в санаторий всем, кому не повезло родиться не в лучшем месте и не в лучшей обстановке, кроме совсем уж отморозков. Что-то я засомневалась, кажется, просто всем, без исключения.

Впрочем, это сложная большая тема, так что отмечу её пока что кратко, но держите в голове, ладно? Очень необычно для реальности нашей фантастики и очень серьезно.

Третье, что надо бы отметить, это само фантдопущения – кроме Зоны, разумеется, — на котором построен роман. Собственно, идея такова: «что будет, если отгородить от мира людей (так себе людей, не самый лучший материал), но создать им все условия для полноценной жизни». Подтекст, вроде бы, в том, что человеческая природа во много раз лучше текущего социального мира и до бесконечности лучше системы, — по крайней мере, автор в это верит так, что аж приятно за свою принадлежность к виду. И хотя это, возможно, основное в романе, но во-первых, оно и так на виду и его сложно будет пропустить, а, во-вторых, пусть уже пишут другие рецензенты, а я не смею более злоупотреблять вашим вниманием.

(оценки нет, пока не работает счетчик, или как он там называется. Разумеется, десять из десяти).

Дабы не растекаться мыслью по древу, коротко и тезисно:

1. Гора родила мышь. Точнее, «гора» — увы, автор продемонстрировал, что ждать от него чего-то стоящего в обозримом будущем вряд ли стоит, увы и увы.

2. «Эта тварь…» печально вторична, причем практически везде. Текст едва ли не на треть повторяет «Мужскую работу» Зоричей и того же Жарковского, которая сама по себе была уже четвертой реальностью, если вести отсчет с «Пикника на обочине». Второй реальностью была игра от GSM «S.T.A.L.K.E.R.», третьей – книги ЭКСМО-АСТ серии «S.T.A.L.K.E.R.», а крыловский роман (и романы других издательств того периода про сталкеров) – именно четвертое воплощение темы. Но главное даже не фанфичность «Этой твари…» — автор попросту самоповторяется. Когда это начал делать Бушков, он закончился как писатель, но к тому моменту у Бушкова было издано уже около тридцати романов, и некоторые были весьма неплохи. Жарковский же имеет за плечами куда более скромный литературный багаж.

3. Неумение автора работать в жанре. Именно этот момент создает ощущение тягостного недоумения у читателя: «Что это было?» В «Мужской работе» Зоричи, большие мастера жанровой прозы, выдержали сюжет, хотя даже это не смогло сделать «Мужскую работу» заметной книгой – она попросту утонула в серой массе «сталкеровских» романов. В «Этой твари…» сюжет практически отсутствует, книга представляет из себя набор фрагментов, некую компиляцию из разрозненных записок, размышлений, самоцитат и отрывков, видимо, покоившихся в авторском столе. Это особенно грустно – «новая зона» могла бы стать глотком воздуха для любителей «сталкеровской» темы, а в итоге читатели даже не понимают, где происходит большая часть действия романа.

4. Попытка введения в текст Стругацких выглядит очень натужно и даже нелепо. Сразу становится ясно – автор любит и буквально боготворит писателей, но у него не хватило тонкости и мастерства придумать им должное место в тексте. К слову, у Лазарчука и Успенского с Николаем Гумилевым в свое время это получилось отменно.

5. Наконец, главное – герои. С ними в «Этой твари…» все не просто плохо, а просто ужасно. У нас часто любят обвинять авторов в том, что их герои картонные. В «Этой твари…» все несколько иначе – у Жарковского герои не картонные, а клонированные. Все они, начиная с генералов и заканчивая уголовниками, являются слепком, матрицей одного и того же человека – видимо, самого автора. Они одинаково брутальные, при этом одинаково рефлексируют, они выдают абсолютно однотипные реакции и эмоции. Не важно, кто перед нами, мужчина, женщина или ребенок, он всегда находится в состоянии некоего внутреннего надрыва, он сосредоточен, но грань истерики недалеко, до нее буквально пара реплик. Чуть только действие приобретает динамику – хлоп, готово, герои начали истерить. Истерики у персонажей «Этой твари…» тоже однотипные. В этом нынешний Жарковский сродни раннему Дивову времен «Мастера собак» и «Закона фронтира», там тоже были брутальные рефлексирующие люди, мужественно прячущие скупые слезы в уголках сурово прищуренных глаз, и чуть что – срывающиеся на крик.

Видимо, автор что-то такое почувствовал, когда работал над книгой, поэтому он попытался придать некоторым героям особые речевые характеристики, чтобы хотя бы в диалогах читатели могли отличить их друг от друга. Но и тут незадача – стремление к вычурности и оригинальности только отталкивает, начинаешь путаться в «неоязе от Жарковского» и хочется попросту отложить книгу.

Резюме: Я бы никогда не взялась за этот отзыв, если бы не те авансы, которые Жарковский получал в прошлом. Я не стала упоминать некоторые моменты, которые были бы уместны, если бы не существовало тех пяти пунктов, что приведены выше – о странном «сексуальном вывихе» в тексте (этот фрагмент романа вообще выглядит вставным зубом), о режущей глаз «антисоветскости» «Этой твари…», и еще много о чем. Повторюсь – эти вещи не столь важны и значимы в свете куда более крупных огрехов. Лично для меня период ожидания хорошего текста от автора «Я, хобо…» закончен. Dixi

Ужасная, ужасная книга! В самом хорошем, если можно так сказать, смысле. Мир без надежды, без будущего, населенный несчастными бедованами, теряющими, постепенно, человеческие качества.

При прочтении возникают самые прямые ассоциации с «Очень мужская работа». Вплоть до прямых цитат и заимствований. По сути, автор переработал (и доработал) «Работу», перенес события в другое время, географический регион, сместил акценты и изменил тон повествования. Если «Работа» была насыщена юмором различного качества и оттенков, то в «Твари» все серьезно. Ну, может автор за кадром посмеивается, но как-то невесело. Текст нашпигован пасхалками различного сорта, по моему, даже, отсылки к «Хобо» присутствуют.

Очень мощная вещь, Жарковский, как он есть, автор «Хобо», только старше, мудрее и мрачнее. Всем любителям автора настоятельно рекомендуется. Любителям Стругацких – по желанию. Может зайти, а может и вызвать отторжение. Читающим желательно иметь жизненный опыт советского существования. Глубже проберет.

В любом случае читать этот многослойный пирог мне еще не один раз. Претензия только одна – мало, уважаемый автор, давай еще!

Отличная форма и посредственное содержание

Добротно сбитый и выстроенный текст, с фактурными деталями и яркими персонажами. Не слишком большой.

По сути — мысленный эксперимент. А что если Зона проявится в Астраханской области, на ракетном полигоне, да еще в пиковые годы распада Союза.

Как будет реагировать государство на последних остатках советскости и на первых подергиваниях «новой России». При пустой казне, почти никаких управленческих ресурсах и практически полном равнодушии к людям.

Как поведут себя эвакуированные, а потом возвращенные. Возмущение, отчаяние, подобие бунтов, становление своего отдельного социума.

И социум этот вырос вокруг Зоны, от неё живет, и позволяет завозить довольно много всякого барахла.

Есть рискованные походы не-сталкеров, не-проводников (понты в том, чтобы не воспринимать подобные слова), есть гибель и пропажа без вести многих людей. Сорванные нервы и отъехавшие крыши. Добротные ужасы (обложка книги как бы намекает) и пригоршня баек.

Но эта рамка — уже практически канон. Что игрушка, что серия книг — отточили эту схему до бритвенной остроты.

Интересно, что там оригинального кроме не-сталкеров?

Автор подробно восстанавливает десятки названий и жаргонизмов, которые могут возникнуть именно тогда, в эпоху между кооперативным бумом и расстрелом Белого Дома. Надо вспомнить про фильм «Через тернии к звёздам», чтобы понять — откуда взялось прозвище карлика — Туранчокс. А про Тириона Ланнистера местная общественность была не в курсе.

Даже через двадцать лет кто-то уверен, что народ растлили именно через видеосалоны — и это сожаление тоже есть в тексте.

Попытка опереться на попов просто потому, что нет психологов — как раз из тех лет.

Ощущение, что ситуация не свалилась в полный кошмар лишь благодаря двум-трем относительно порядочным людям — и то, им ведь удалось просто притормозить падение.

Намек на расхождения братьев Стругацких во взглядах на государство.

Как сериал «На темной стороне Луны» — козыряет воскрешением «застоя», как «Жмурки» — вываливают на зрителя спутанные кишки 90-х, так и здесь — подана эпоха. Пусть она отражается в кривом зеркале.

Третьим слоем идут авторские приемы подачи материала.

Неумелые летописи, тщательные протоколы, интервью, отстраненные рассуждения. Просто куски текста, будто взятые из очередного триллера.

При всём винегрете — выдержка стиля и темпоритма. Чтобы читатель не заскучал, его надо все время удивлять, но не до мельтешения перед глазами.

И какие-то детали читатель должен постоянно додумывать сам. В голове должны увязываться фамилии, обстоятельства смертей и времена года.

Отсюда — постоянные сдвижки фокала. Кто вам рассказывает? Очередной не-сталкер? Самозваный летописец? Некий всевидящий голос, который точно знает, сколько и каких людей есть на Земле? Или автор собственной персоной говорит о своих личных ощущения?

Щелкает тумблер — и как бы включается новая камера.

Больше — ничего.

Эпический вопрос: «Зачем автор всё это написал», — ответа никоим образом не получает.

Да, есть пара шуточек-намеков с фамилиями коллег-писателей.

Присутствует некая мораль — за всё хорошее и против всего плохого. Ею обильно пропитан хеппи-энд.

Есть общая настороженность к государству, которая не переходит в фобию — потому как среди начальства находятся приличные люди. С ними можно договориться.

И?

Фраза «Ну, жизнь такая», — уже столько раз работала фиговым листком для книг серии «Сталкер», что изрядно поистрепалась.

Это проблема всех свободных продолжений.

Что сотой книги про Саракш, что тысячной — про Зону. Что стотысячного английского детектива по мотивам Агаты Кристи.

Не догнать, но согреться — вот на что может рассчитывать читатель.

И этим книга разительно отличается от лазарчуковского «Аборигена» — там финальный ералаш был кодой, объяснением множества странностей и намеков. Пусть и настолько странным, что в нем приходилось отдельно разбираться.

Здесь — нет. Сюжет и мир не входят в резонанс.

В остальном — хорошая книга, почти безупречная с точки зрения писательского ремесла.

«Каждый пишет как он слышит... не пытаясь угодить», — это по нынешним временам роскошь почти непозволительная. Рынок, однако! Надо угождать, ничего не поделаешь, приходится, особенно если речь о модной сталкерской теме. И угождают каждый во что горазд, более или менее успешно. Набивают свои авторские листы, получают свои гонорары — и все довольны, и пишущие, и слышащие/читающие.

Беда Жарковского в том, что он угождать, видимо, не умеет. Он пишет вот именно как слышит. А слышит он, скажем так, весьма необычно. Слух у него не то чтобы совсем неизвестной природы, но сильно не той, что у читателей, привыкших, чтобы им угождали. «Потребитель всегда прав», однако. А тут такое...

У меня, увы, слух тоже не тот. Я бездарно здоров психически и морально. Нет, я слышу этот странный, выверенно корявый язык, он засасывает, погружает в себя и не отпускает, внося слабоумные искажения в восприятие бытия. Но полностью ухватить тот месседж, который автор старается донести до меня, не могу. То есть, умом понимаю, что оный месседж высказан самим названием, ибо что есть человек как не «тварь неизвестной природы»? И в отдельных зарисовках, из которых, по сути, и состоит роман, эта природа как бы выпирает и типа высвечивается, и читаются они взахлеб, на одном дыхании, и вроде как я ощущаю этот «сокуровский» закадровый звук («Дни затмения» четко вспоминаются, и вовсе не из-за фамилии «Стругацкие», а из-за схожего привкуса шизы), но цельного восприятия как-то почему-то не получается, хотя особой потребности в сюжете за собой давно не замечал. И вроде как я чую, что в этом лоскутном полотне скрыта некая своя странная и даже, может быть, больная логика, и легкий привкус арканарской резни в германовских ощущениях, и тот факт, что это вроде как не окончательное произведение, а то ли обрывки чего-то более объемного, то ли начало чего-то более крупного, — но все-таки что-то не то.

Может быть, виной тому моя неспособность полноценно временно свихнуться в нужную сторону? Но «Хобо» же снес мозг к чертям собачьим — и это было круто! А тут как-то даже и мысли не было десятку поставить. Не было чуда, не было «Ах!» А было вполне ровное чувство удовольствия, примерно как от раннего Дивова, но и всё. И знаете, мне показалось, что это потому, что автор все же попытался угодить. Где-то, в каких-то неуловимых для меня моментах схалтурил по отношению к своему слуху. Я не способен это обосновать, но вот такая мысль у меня возникла и нагло влезла в этот отзыв, что тут сделать. Какие-то приемы, методы, мотивы, конструкции из «Мужской работы», или, может, из Ляха (шикарно покрошившего не менее «Пикника» популярную «Дюну») — вроде бы правильные, логичные, разумные, продажные, но, увы, режущие авторский слух... Мне кажется, для Жарковского рынок — как пресловутый ощип для кура. А без перьев, сколько крыльями не маши, не взлетишь даже на забор. Жалко, конечно. Или никому не понятный шедевр, или добротное, интересное, внятное, всасывающее... непонятно что.

«Лишний раз над башней ближней помахав руками лишний час и лишний раз дотошно убедившись только в том, что твердь воистину тверда, ты опустишь руки, словно раб цепной, который бревна ворошит и камни движет — и отчаянье пронижет плоть и кровь твою тогда. И совсем уже бесстрастно, ни контраста, ни пространства не боясь, уже у края, прямо в публику ныряя, прямо в черные ряды...» — это МЩ (у которого, имхо, те же проблемы).

Но последние слова этой сильнейшей песни: «...помаши еще руками: может, всё-таки взлетишь?»

Сильный, атмосферный роман — бессюжетник. Не из простых в прочтении и восприятии.

Очевидно, что Жарковский ставит литературный эксперимент, пытаясь «адаптировать» «Пикник» к военно-уголовному колориту времён застоя. Вероятно, если бы в зоне отчуждения Чернобыльской АЭС водились бы какие-то «ништяки и гитики», примерно так бы всё это и выглядело.

Вероятно, уважаемые коллеги, принявшие роман за рядовое произведение в межавторском цикле «Сталкера», могут быть разочарованы. Здесь нет особого сюжета, читателю предоставляется самому восстановить последовательность событий, по ряду эпизодов. Автору это не важно. Считанные боевые сцены являются лишь необходимым антуражем для отражения человеческих отношений.

Сама “Зона”, собственно, куда более “очеловеченная”, чем в оригинале. Жарковский демонстрирует гибкость морали и образа жизни соотечественников, делающей из непознаваемого повседневное. Вероятно, автору было важно показать, что на его взгляд, любой стихийный социум в России обретает уголовные черты. Причём власти, вольно или не вольно, содействуют процессу, увы. Явно заметна дискуссия с гуманизмом Стругацких.

Произведение читается не слишком просто, как в моральном, так и в литературном смысле, однако увлекает.

Похоже на «Очень мужская работа», в чуть ином месте и чуть ином времени. Такой спинофф мира Зоны мне очень нравится — он более мрачный и более серьёзный. В этом воплощении Зоны нет монстров, но при этом она гораздо опаснее. Присутствует немало интересных особенностей и деталей.

Книга состоит из коротких новелл и зарисовок из жизни разных персонажей, местами переплетающихся. Чем-то вспомнилась «Аренда» А. Кубатиева.

Да, как и в «Хобо» автор не утруждается объяснениями, но на мой взгляд это плюс а не минус.

Не совсем понятно зачем все и каждый ходят по Зоне обязательно с автоматами — ведь за всю книгу никто почти и не стреляет.

Стругацкие упоминаются к месту и не к месту.

Мне понравилось, в начале чтения было не очень понятно когда обрывается одно повествование и начинается рассказ от другого лица, но в целом свежо и интересно. Язык своеобразный, вещь которая выделяется. Рекомендую.