Герберт Уэллс «Игрок в крокет»

Уэллс: «... я согласен с Честертоном, что главное в жизни — отдавать всего себя, отдавать все свои силы ближнему из любви и чувства товарищества». Как заметил Г.К. Честертон, поразительное духовное смирение м-ра Уэллса трудно проиллюстрировать примерами.

Но «Игрок в крокет» — самое его честертоновское.

Большая часть, правда, связана с хоррором и уводит в координаты лавкрафтианы, Мейчена, «Собаки Баскервилей», пожалуй, даже великих венцев — Кафка, Цвейг... Уэллс мог работать с их материалом, иррациональной глубиной и медленным безумием, проступающим через социальную косметику. Каиново болото, для уже описавшего невидимого убийцу, массовую панику, драку бутылками, террориста и красные грибы необычно разве что стилистикой... И разрешением загадки. Это, скорее, в духе Г.К.Ч., нагнетать мистическую атмосферу, пока Её Необъяснимость не сдуется от укола здравомыслия — у автора «Истории покойного мистера Элвешема» можно и с неопытным привидением встретиться.

Рассказчик, сперва вроде повзрослевшего героя «Восхождения мамочки на пик Смерти», а, если присмотреться, не типичный для Уэллса персонаж. Он не таков, как себя изображает. Ему дается нешумный спорт: требующий ясной головы и концентрации бридж, шахматы по переписке, крокет (где правила важнее превозмогания) и стрельба из лука, самое дзэнское из дзюцу. Разгадывает кроссворды «Таймс», выводит из себя теннисистов. Тот еще член общества, однако, человек с такими талантами и навыками гарантировано не слабак. Скорее, «не при делах» — с такой теткой (о, Дживз и Вустер!) и не нужно, — но замечает и фиксирует достаточно говорящих что-то только ему деталей. Никого не напоминает?

Антагонист, речами насчет «либо превратиться в загнанное животное, либо стать ревностным приверженцем истинной цивилизации», тоже как из патер-брауновских. Хотя психиатр Норберт явно родня пьяному артиллеристу «Войны миров» — тот никуда не прокопался из кухни, этот посреди коммунистической забастовки требует: «Сделайте, как я, приспособьте свое сознание к новым масштабам! Только гиганты могут спасти мир» — Честертон любил изображать «прогрессивных людей» такими вот проповедниками подозрительных истин и освобождений. Для самого Уэллса, после «Самовластья мистера Парэма» 1930 г., это отработанный материал, а уж вождей ХХ века, включая кремлевских, он лично знал вполне достаточно.

Вместо рекомендаций — два факта.

1. Адам Робертс, выискивая в НФ наследство Реформации, ничего, описанного выше, не обнаружил, охарактеризовав повесть как мрачную, отражающую рождение европейского фашизма историю пробуждения грозящего цивилизации неандертальского атавизма.

2. Агата Кристи с мужем №1 угодила в южноафриканское вооруженное восстание. И — самодурство начальника, серфинг и морская болезнь отражены в дневнике ее кругосветки куда ярче и полнее.

Во время прочтения у меня были две чёткие мысли — это хоррор во-первых, и во-вторых, Герберт Уэллс писал его в глубоком пессимизме, не веря, что человечество ждёт что-то хорошее — оно и понятно, в 1936-ом угрозы грядущей войны не замечали или слепцы, или глупцы. Но зайдя на эту страницу уже прочитал, что такие очевидные вещи не мне одному пришли в голову и сказать мне уже почти что и нечего.

Добавлю только, что с чисто художественной и сюжетной точки зрения Уэллс здесь лишь пары шагов не дошёл до первого зомби-апокалипсиса, почти на две десятилетия опередив Мэтисона с его «Я — легенда». Возможно, такая идея и была бы у автора, но то, как он видел эту идею могло бы слишком сильно пойти вразрез с мрачной и пессимистичной атмосферой «Игрока в крокет», который несмотря на грядущий конец света может только придерживаться из последних сил своих любимых привычек.

Мрачная атосфера, конечно, удалась. При том для меня скорее это было именно видение психически больных людей, а не мистическая особенность злополучных болот. И совершенно замечательно всю тягостность повествования разрушила последняя фраза...

Эту повесть можно назвать хоррором благодаря мрачности задумки. Возвращение человека к образу жизни далёких предков, которое при этом остаётся незамеченным для него. Идея переплевала даже Лавкрафта с его чудищами. Это — самый настоящий психологический ужас. Но после прочтения на душе остаётся тяжёлый и гадкий осадок, так что не настраивайтесь очень серьёзно.

Я бы назвал эту повесть (на роман все же не тянет) — идеальным хоррором. Действительно — когда трогают грань между человеком и зверем (и когда трогают ее правильно, там, где она проходит почти у каждого), это очень и очень страшно.

На мой взгляд, это самое сильное произведение Уэллса. В повести почти нет действия, только беседы обычного прожигателя жизни с парой людей. А впечатление у меня от повести было жуткое. Уэллс эмоцинально достоверно показывает насколько тонка и хрупка та грань, что отделяет цивилизованного человека от зверя. Повесть была написана за три года до начала второй мировой, когда Зверь вырвется наружу.