Крылья для дерева
Ветер гонял по двору пыль. Михась сидел у окна и смотрел на деревья. “Ну что же вы не улетаете? Они ведь уже выросли, ваши крылья,” — беззвучно шевелил он губами. Вчера Михась весь вечер думал, зачем деревьям листья, и решил, что для того, чтобы летать. Мама говорила, что деревья живые, и что птицы помогают им расселяться по новым местам. Но у птиц ведь нет рук, чтобы помогать, они могут только показывать дорогу. А летать деревья должны сами. Михась представил себе, как весной из коричневых почек проклевываются аккуратно сложенные будущие крылья. Они еще очень нежные, клейкие, с резковатым свежим запахом и мягкими зубчиками по примятым краям. Потом они быстро расправляются на ветру, подрастают и тихонько шелестят, разговаривая друг с другом.
Под окном прошел дядька Негодим, хлопнул дверью, заговорил с мамой.
— Мать у меня заболела. Пирога улетайского просит. Хочу, говорит, настоящего перед смертью попробовать, как мать пекла.
— Совсем плохая бабка, — ахнула мама. — Какие же ей в эту пору улетайские пироги?
— Я ж и говорю, умирать собралась, не иначе. Может твоя Леська испечет ей чего?
Михась боялся бабку Надеиху. Она махала палкой и ругалась, когда он играл в кустах рядом с ее окном. Мать крикнула Лесю. Михась услышал Лесин голос, объясняющий, что в их деревне настоящий специй отродясь не водился, и представил, как она мотает светлой головой.
— Отпусти Леську с Буркачом в город съездить, а? Он же ничего в этих пирогах не соображает.
— Ну что ты говоришь, Неходим, как я девку с мужиками отпущу, ей же потом от баб языкастых жизни не будет.
— А пусть хоть Михасика с собой возьмет. Мать ведь все три года, как ноги отнялись, дома сиднем сидит, скучает. Была б Марьяна жива, болтали бы о своем, о бабском, да хозяйством занимались. Ну что мне, с поля приходить, да плясать перед ней? Брат муку повезет, Лесю с мальцом с собой прихватит. Купит пирог, да посадит их на обоз, что обратно идет, а сам на пару седьмиц в городе по делам задержится. К вечеру уже и обернутся, до дождя успеют.
И мать согласилась. Позвала Лесю, вдвоем обули Михасю новые ботинки и вывели его за руку во двор.
Фыркнула ноздрями над головой Михася Плешка, лошадь дядьки Буркача. Крепкие руки подхватили его и посадили на телегу. Рядом устроилась Леся. Обхватила Михася, прижала к себе. Поехали.
— Лесь, а улетайские пироги вкусные?
— Олеттанские пироги, Михасик. Город такой есть, Олетта. Там эти пироги на все праздники пекут.
— А у нас?
— А у нас только раз в год, на Урожайницу. Для этих пирогов специй дорогой нужен. Поэтому ими по праздникам угощают. Вот будет кто жениться — и попробуешь.
— А бабка Надеиха женится?
— Нет. Старенькая она, боится, что не доживет до Урожайницы.
— Лесь, а дядька Неходим или Негодим? — тихо спросил Михась. Но мужики услышали и загоготали:
— Никотин!
— Никодим он, Михасик. Дядька Никодим.
— Лесь, а мы куда едем?
— В Трибру.
— А это что такое?
— Город такой. Ты поспи чуток — и приедем.
Телега почти не прыгала на ровной дороге, Михась качался на мешках, да и укачался. Ресницы коснулись щек, солнце грело кожу, голоса взрослых плыли где-то рядом.
— А мне дед рассказывал, что здесь рядом три брата жили. Дружно жили, только жены у них больно сварливые были. Вот они и сбегали на выходные, а то и по праздникам в лес песни попеть, горе запить, о заботах забыться. Ну а где кружка с песнями, там и перекусить не помешает. Сначала запасец под кустом прятали, потом огород засеяли: к работе-то привычные, а какая благодать, когда руку протянул, а тебе закусь сама в рот прыгает. Поставили хибарку на опушке рядом с речкой, хозяйством кой–каким обзавелись, чтоб в дождь под дубом не мокнуть, зубами стуча не сохнуть, ну и чтоб в городе на жену старыми портянками случаем не дохнуть. Да не рассчитали маленько. По лености далеко в глухомань забираться не стали, а вышло, что и вовсе на тропе обосновались. То пастух лошадей мимо погонит, то вдова корову на веревке к лекарю потащит, то купцы, да скоморохи в город дорогу расспрашивают. Для закуси, да веселья оно и хорошо, да народу на бойком месте много собираться стало. А у нас ведь как водится: где собрались, там и делом занялись. А уж как купцы торг развернули, да женки за лентами и леденцами потянулись, тут все и открылось. Крику-то было, визгу, из соседней деревни мужики с вилами прибежали, думали война началась. А как поняли, в чем дело, кулаки разжали да вилы из рук выпустили, так над женками от души и посмеялись. Хлопнули братьев по плечам и помогли вывеску над дверью приладить. Место хорошее, для трактира самое оно. Так постепенно город из хутора и вырос. И назывался он поначалу как трактир, Три брата. Но последние буквы писарь потерял. То ли на свадьбу торопился, то ли с гулянки с больной головой возвратился. А может последние буквы убрали, чтобы женки не возмущались, что им вовсе никакого внимания не уделили. Теперь кто как хочет, тот так и читает: кто Трех братьев вспоминает, а кто Трех бранливых жен.
— Ну ты и горазд сочинять.
— Все так и было, кого хошь спроси. Мне дед рассказывал, а он по малолетству у писаря в помощниках бегал.
Телега подпрыгнула, колеса застучали по камням. Михась проснулся, потер кулаком глаза.
— Просыпайся, парень. Приехали.
В городе было жарко и много людей. Неудобные ботинки мешали. Михась хотел пить и устал держаться за Лесину руку.
— Все, Михасик. Попей и на вот тебе леденец. Только не урони, другого не будет.
Михася снова подхватили и устроили на телеге.
Сидеть было скучно. Михась облизал весь леденец и палочку от него, посмотрел по сторонам, поболтал ногами — а телега все стояла на месте. Потом пришел дядька Буркач. Угрюмо сплюнул и сказал:
— Пешком придется идти. Не выпускают телеги. Война.
Леся ахнула, прижала ладони к щекам:
— Опять!
— Вот те на. Кто на кого напал-то? — спросил кто-то из мужиков.
— Да кто их, бесовых детей, разберет? Толи Олетта на Шантар, то ли Шантар на Олетту, какая разница. Жентлеманское соглашение, говорят, больше не действует. Ты, Леся, забирай мальца и бегите к воротам, пока совсем не закрыли, — дядька сунул Лесе завернутый в тряпицу пирог. — Дуйте домой, к мамке. Да не по дороге. Краем леса пробирайтесь, чтоб лихие люди не напугали.
За воротами Михась не выдержал и разревелся, так неудобно ему было в ботинках. Леся провела ладонью по его щекам, вытирая слезы, разула и погладила по голове. Михась зарылся пальцами ног в теплую пыль и успокоился.
Сначала они шли по дороге, потом свернули в лес. Но там везде были корни и упавшие ветки, а трава цеплялась за ноги. Леся немного пронесла Михася на руках, а потом сказала, что он вырос большой и тяжелый. И что нужно найти, куда спрятаться от дождя.
— Лесь, а почему деревья не улетают?
— Они корнями за землю держатся.
— А зачем?
— Ну так они же здесь живут. Земля их кормит и поит. А птицы им песни поют.
— Лесь, а нас теперь убьют?
— Вот еще скажешь! Выйдут воины в поле, погремят доспехами, короли решат, кто из них сильнее, и подпишут новое соглашение. И будет дядька Буркач зерно по осени возить не направо, а налево. Или как раньше все останется.
— А зачем тогда война?
— А для глупости. Лучше бы на конях скакали, как на Многоборской ярмарке. Наперегонки.
На лоб Михасю упала крупная капля. И на макушку. И на нос. Леся схватила его за руку и потащила под дерево.
Дождь прижимал траву к земле, ударял по веткам, шелестел листьями. Капли сливались в струи, собирались в лужицы, пузырились и лопались. Михась вытягивал руки, ловил капли на ладони, пробовал на вкус языком.
— Вкусно?
— Ага.
— Это ты руки облизал. Промокнешь— сушиться негде, а нам еще до дома добираться, — Леся сняла с себя стеганую жилетку и укутала Михася с головой.
Дождь шел и шел, пробирался по листьям сквозь крону и лился, лился, лился на землю, на голые руки, коленки, холодил босые ступни. Лесина рубашка промокла и стала просвечивать, юбка прилипла к ногам. А потом капли стали падать реже и выглянуло солнце. Леся закрутила край юбки, отжала, расправила, вздохнув. Наклонилась и выжала волосы. Развернула тряпицу с пирогом и покачала головой:
— Да–а… Такому бабка Надеиха вряд ли обрадуется. Это мы домой не понесем.
Михась вытянул шею и увидел мокрую темную кашу.
— Есть хочешь? — спросила Леся. Он кивнул головой. В животе давно было пусто.
— Попробуй. Должно быть вкусно.
Михась лизнул кашу. Было сладко и незнакомо, но приятно. Леся отломила щепки, выбрала почище, протянула ему и помогала зачерпывать кашу. Сама тоже немного поела. Руки вытерли о мокрую траву. К пальцам тут же прилип всякий мелкий мусор с земли.
Пока выходили из леса, Михась посматривал на деревья.
— Лесь, а деревья люди придумали?
— Нет, деревья были и без людей.
— А зачем люди нужны? — но Леся хмыкнула и не ответила.
“Здесь столько листьев, — думал Михась, — что стоит деревьям перестать держаться корнями, и весь лес сразу взлетит. Листья ведь росли целое лето, долго–долго. Только куда деваться птицам, если лес улетит?”
А потом они вышли на дорогу. Ногам сразу стало легче, но все равно Михасю надоело идти и хотелось домой.
— Эй, далеко идете? Может подвезти? — громыхая, подъехала телега.
— Подвезите, — согласилась Леся. Поймав взгляд мужика, сняла с Михася жилетку, надела себе на мокрую рубаху.
— Сын? Вроде рановато, да и не похож?
— Троюродный брат.
— Из города?
— Из города.
— Неразговорчивая ты, как я погляжу.
— Ты к девке не приставай. А то как ответит, так сам не рад будешь, да и я добавлю, — тетка в телеге подвинулась, освобождая место Лесе с Михасем. Она была черноволосая, кругленькая, и лузгала семечки. — Новости-то слышали?
— Слышали. Пришлось пешком из города идти, под дождь попали.
— А мы к закрытым воротам приехали, развернулись, да обратно несолоно хлебавши. Сама-то не из олеттанских будешь? Светленькая уж больно.
— Отец из Олетты, а мать здешняя была.
— Сирота, значит. К родственникам вернулась? А у меня сын невесту из Олетты привез. Хорошая девка. Любит он ее. Эх, война. Короли дерутся — бабы слезы роняют.
— А правда, что нашу Трибру у вас Троебором называют? — подал голос мужик.
— Правда, — ответила Леся. — У нас ярмарка Многоборская большая, а здесь поменьше будет.
— Леся, расскажи про богатыря, — попросил Михась. Ему очень нравилась сказка про Троеборье.
— Расскажи, дорога быстрее пройдет, — подхватила тетка.
Леся устроилась поудобнее, прижала к себе Михася и начала рассказывать.
— В Многоборье богатыри как грибы после дождя вырастают, один другого краше. А как чуть подрастут, давай сразу силушкой меряться. А чтобы друг друга не покалечили, устраивают для них специальные Многоборские игры. Как урожай снимут, да первого пива наварят, так на две недели объявляют Многоборскую ярмарку. Три дня, чтоб осмотреться и на карусели покататься, потом богатыри меж собой при всем честном народе разбираются, а потом еще три дня чтоб остыть и обиды леденцами да солеными огурцами заесть. Издавна так повелось.
— Лесь, а леденцы как ты мне сегодня давала?
— Ага, точь–в-точь. Не перебивай.
И так случилось однажды, что один богатырь, с подвига возвращаясь, на Многоборскую ярмарку припозднился. Через три дня начало, а ему еще неделю скакать. Он, чтобы времени зря не терять, сам на коня сел, запасного коня на руки взял, коней в пути меняет, так два дня и две ночи без сна и проскакал. На третий день остановился у реки лошадей напоить, прилег на минутку на траву, да и уснул. Просыпается, а вокруг ярмарка шумит. Девки с пирогами бегают, парни ведрами с водой жонглируют, женки языками цепляются, за пареную репу и за бусы торгуются, а в центре поляна свободная, лентами огороженная.
— Это ж сколько я проспал? — богатырь думает. — Уже и карусель убрали, сейчас бороться начнут, а я еще и не записался.
А вокруг поляны уже народ собирается.
Видит, на краю поляны дедок сидит, рядом козел с ноги на ногу переминается. Богатырь к нему:
— Слышь, дед, желающих-то много?
— Да почитай никого, — дед отвечает, а сам на козла косится.
Загоревал богатырь. Видно, к самому концу состязаний успел. И призы хорошие все уже разобрали. Ни коней богатырских не осталось, ни овец тонкорунных, один старый козел и есть. Но негоже доброму молодцу совсем без награды оставаться.
— Дед, а может можно как-нибудь устроить-то? — богатырь словно невзначай кивнул в сторону козла.
— Да забирай, мил человек, почти что даром отдам, — оживился дед.
— Не, мне даром не надо, — отшатнулся богатырь.
— А почему ему не надо? — удивился Михась.
— Ну так если кто узнает, что он отказался в соревнованиях участвовать, да приз за деньги купил, позор будет. Соседи проходу не дадут, на весь город ославят слабаком и трусом.
— Ты, девонька, дальше говори.
— Богатырь вложил в ладошку старика монетку и для верности слегка сжал пальцами морщинистый кулачок.
— Слыш, дед, мне бы состязание какое честное.
— Ну ежели еще желающие найдутся, можно и состязание устроить, — почесал в затылке повеселевший дед и вступил на край поляны, на другом конце в центре которой толпились дудари с дудками.
— Он купил приз? — снова встрял Михась.
— Нет, он дал копеечку, чтобы дед помог собрать людей. С кем же богатырь за приз бороться будет?
— А–а, — протянул Михась. — Тогда дальше рассказывай.
— А погоди с песнями–плясками, честной народ, — звонко заверещал дедок. — Пришел к нам богатырь заморский, хочет силушку испытать. Выходи, честной народ, траву помять, кулаки почесать, девок потешить, да награду получить.
— А что за награда? Награду покажи, — отозвались из толпы сразу несколько голосов.
— Награда с громкой славой, да с большой историей, — моргнул дед в сторону старого козла. Из толпы долетели девичьи смешки.
— А к награде полагается звание богатыря–победителя.
— Козловодителя, — выкрикнул кто-то, и толпа грохнула зазвенела смехом.
— Из толпы кричать всяк горазд, — нашелся дед. — А боишься небось в глаз от богатыря получить?
— Кто? Я? — на поляну вышел молодой парень.
Дед тут же с поклоном протянул к нему шапку:
— Козлу на пропитание, участникам на утешение.
Парень хмыкнул, но монетку в шапку бросил. Поддержать его вышли двое друзей.
Услышав про утешение участникам, на поляну потянулся встрепанный мужик.
— А вот и богатырь заморский, хочет силушки нашей попробовать, — дед сделал широкий жест в сторону богатыря и между делом ушел в сторонку. — Чего стоишь, иди состязаться, козел уж заждался, — тихонько приободрил он богатыря.
— А чего ты меня все время заморским обзываешь? — спросил богатырь.
— Да это я так, для пущего интересу, — махнул рукой дед и подтолкнул его к центру поляны.
Увидев богатыря, мужик, вышедший последним, куда-то испарился махнул рукой и попятился из круга. Наверное, решил утешиться в другом месте. Зато молодые парни переглянулись и засучили рукава.
— Кровь не пускать, кости не ломать, словами похабными друг друга не обзывать, можно из круга выталкивать и по траве валять, пока три раза лаптем не топну. — раззадорился дед.
Богатырь одобрительно кивнул головой. Дед махнул рукавом, и состязание началось.
Дружною толпой три молодца одновременно набросились на богатыря.
— Что ж вы все сразу, а не по очереди? — попытался было возмутиться богатырь, но его голос быстро заглох в пылу борьбы.
Пока добры молодцы пыхтели от натуги, валяя друг друга по траве, дед с прибаутками комментировал происходящее и ходил с шапкой по кругу. Женщины смеялись и бросали ему мелкие монетки. Мужики орали «Давай! Давай!», заламывали шапки, хлопали друг друга по плечу и кидали монетки покрупнее.
Дед время от времени оглядывался на борцовский пятачок и покрикивал:
— Длинному второй лапоть, у него ноги из круга вывалились. Толстому первый лапоть, нечего штаны с заморского стаскивать. Кудрявый раз, два, три лаптя! Побежден!
Когда раскрасневшийся и потный богатырь, разбросав всех трех противников, тяжело дыша, уперся руками в колени, он смог с обидой произнести только: «Что ж вы все сразу-то на одного набросились?»
— А что, надо было по очереди? — с недоумением подняли на него ясные глаза добры молодцы.
— Ты извини, мил человек, мы к таким состязаниям не приученные, — развел руками дедок. — В первый раз такая веселая ярмарка у нас.
— Как первый? — чуть не упал в обморок богатырь. — Это что, не Многоборье?
— Не–е, до Многоборья верст двадцать еще скакать, — успокоили его соперники. — Но ты не бойся, козла ты в честном бою заслужил. Правда он только деда слушает, так что ты его вместе с дедом забирай или намучаешься.
Ну а потом все это дело, конечно, отпраздновали, а кто проиграл, тот тоже утешился. Потому что повеселились хорошо, и денег за это деду в шапку много накидали. Дед молодца не обманул, что не пропили, честно поделил. Богатыря на следующую ярмарку почетным гостем позвали, чтобы в другой раз состязания по правилам судить, уж больно они всем понравились. А саму ярмарку Троеборской с тех пор называть стали. Ну и город, что вокруг ярмарки вырос, тоже с тех пор Троебором называют. Ну или Триброй, — закончила Леся.
— А козел? — Михась дернул Лесю за рукав.
— Козел у деда остался. Зачем богатырю козел? У него конь есть. Приехали мы уже, дальше сами дойдем.
Леся поблагодарила попутчиков, спрыгнула и сняла Михася с телеги.
Дома мама поставила перед Михасем миску с кашей и кружку молока. В сухой рубашке было тепло. Он медленно облизывал ложку и болтал ногами. Мама с Лесей хлопотали на кухне.
— Мед можно ягодным соком развести, чтобы легче размешивался. А что тесто темным становится, так это так и должно быть.
— А специй где возьмем?
— Сейчас! — Леся отряхнула ладони и выскочила на улицу. Вернулась с пучком травы и корешками.
— У нас в деревне все так делают, специй-то не укупишь, дорогой он. А разницу и не учуешь почти. Сейчас орехов горсточку добавим. Мама для пирога еще зернышки вишни или сливы перемалывала. А теперь мяту, толстый корень и ласточкину травку. Как испечется, яичным белком взбитым смажем и немножко подсушим.
От печки поплыли запахи пирога.
— Ох, Леся, может бабка и не заметит разницы-то? Жалко ее, старую.
— Я сама отнесу, мы с Михасиком сходим. Пойдешь со мной, Михась? — от Леси пахло сладким, пушистые волосы облачком кудрявились вокруг головы.
Бабка Надеиха отщипнула кусочек, положила в беззубый рот и осторожно начала жевать. Блеклые синие глаза ее заволокло слезами. Потом дрожащими руками разломила оставшийся пирог и подвинула кусочки Лесе и Михасю.
— Кушайте, милые, кушайте, это ведь настоящий олеттанский пирог. Как моя мама пекла. Я с тех пор вкуснее и не пробовала. Даже в городе так печь не умеют, что привозят — все не то. Спасибо вам, мои хорошие. Я теперь обязательно на ноги встану.
Михась смотрел на торчащие из-под платка смешные тощие косицы, на лапки морщин вокруг глаз, и думал, что бабка Надеиха не такая уж страшная, когда улыбается. Просто старая очень.
Домой шли в сумерках. На Собачинских задворках теплился в окнах свет. За кустами кто-то завозился, промычал непонятное.
— Лесь, там волк?
— Нет, Михась, то дядька Кедря с луной в луже целуется. Вырастешь — не напивайся, а то таким же будешь.
Михась подумал, что он вообще не хочет становиться взрослым. Они все такие чудные. Кто вообще придумал, что надо быть вот такими, скучными и непонятными?
— Лесь, а когда из листьев крылья получаются?
— Из каких листьев? Которые на деревьях? Скорее уж ковры. Вот наступит осень — листья упадут с деревьев на землю, и будут как цветной таршанский ковер.
— Летающий?
Михась подумал, что деревья просто не хотят улетать далеко от дома, вот и держатся за землю. Он представил себе оранжево–красные листья. А еще желтые и немного зеленых. Надо будет сгрести их в кучу. В большую–пребольшую, потому что он вырос и стал тяжелый. Лечь спиной на эту кучу и глядеть на облака, пока ветер не поднимет ковер в высь. Потому что когда смотришь в небо, становится легко, и как будто уже летишь рядом с птицами.
— Михась, да ты спишь на ходу, — его обхватили теплые Лесины руки.
Собираясь в дорогу, шумели зелеными крыльями деревья. Луна, похожая на леденец, заглядывала в глаза сквозь ресницы. А вокруг бисером из маминой шкатулки рассыпались по небу звезды.