Опаляющий жар Крайнего Севера
Мы в сотню солнц мартенами
Воспламеним Сибирь…
Владимир Маяковский
Буферная зона Большого Норильска встречала приезжих пальмами. Дощатые кадки с толстыми волосатыми стволами торчали на каждом углу. Приветливо журчал выложенный галькой декоративный фонтан. Повсюду сновал обслуживающий персонал: мужчины в рубашках с коротким рукавом, заправленных в парусиновые брюки и девушки в юбках и легких белых блузах. Ни дать, ни взять – вокзал курортного города; Сочи, или может быть Адлера. Лишь горделиво проходящие мимо пилоты, экипированные плотными кожаными комбинезонами да мохнатыми унтами, не давали забыть, что ты отрезан от Материка незримой линией Полярного круга.
В который раз уже Роберт недоверчиво обернулся. Ополоумевшая пурга яростно перемешивала тонны снега, с ненавистью швыряя мелкую льдистую шрапнель в прозрачные панели буферной зоны. Коптя приземистое небо черными выхлопами, по стоянке аэросаней рыскали шнекороторы, безуспешно пытаясь расчистить подъездные дорожки. Казалось, протяни руку, и проткнешь вытянутое отражение высокого кучерявого юноши, с орлиным носом и голубыми глазами. Сквозь тонкое стекло зачерпнешь полную пригоршню обжигающей белизны. Вот только «стекло» это, не то что палец, - не всякая бомба возьмет! Сбылась мечта фантастов – город вечного лета на Крайнем Севере. Большой Норильск, столица Независимой Сибири. Около ста тысяч квадратных метров дорог, домов, скверов, площадей, пляжей и стадионов, накрытых прочнейшим куполом, над технологией которого до сих пор бьются лучшие умы Человечества. И это только на поверхности!
Роберт промокнул взмокший лоб платком. Длиннополую овчинную дубленку он уже снял, но продолжал париться в свитере грубой вязки. Кроме майки под свитером ничего не было, а переодеваться на глазах у персонала не хотелось. Валентин Георгиевич Гриднев, шеф-редактор «Московских ведомостей» и начальник Роберта, отсылая сотрудника на край света, напутствовал брать два комплекта одежды. Вот только не предупредил, что переодеться захочется уже в «предбаннике». В аэросанях, защищенных от ветра одним лишь лобовым стеклом, на которых Роберта, вместе с другими приезжими, доставили из аэропорта «Алыкель», в дубленке и ушастой меховой шапке было не очень-то жарко. Зато сейчас, спустя полчаса бумажной волокиты, Роберт на собственной шкуре ощущал, какой горячий прием может оказать иностранцам погруженное в непроглядный мрак полярной ночи Заполярье.
- Гражданин Зареченский?
Бесцветный голос, раздавшийся за спиной, спрашивал лишь для проформы. Он точно знал, к кому обращается. Девушка за стойкой регистрации тут же сунула Роберту документы, обаятельно улыбнулась, и выставили на столешницу табличку «Технический Перерыв». Обмахиваясь кипой справок и удостоверений, Роберт обернулся.
- Он самый. Можно просто Роберт. И можно на «ты».
- Полковник Мартынов, - отрекомендовался подошедший. – Можно Игнат Федорович. Можно – товарищ полковник.
Внешность полковника оказалась под стать голосу, такая же блеклая и невыразительная. Он был из породы тех незапоминающихся людей, что словно родились для работы в спецслужбах. Обширная лысина, неряшливые усы, узкие плечи, пыльные туфли, недорогой серый костюм – чем не бухгалтер, или учитель математики? Только значок в виде крысы, приколотый к лацкану, выдавал сущность Мартынова.
- Рекомендую поторапливаться, - на ходу вещал полковник. – Вы и так уже порядочно отстали от группы. Экскурсию по нижним ярусам придется пропустить.
- Я не виноват, - поспешил оправдаться Роберт, подстраиваясь под широкий шаг. – У вас аэропорт почти неделю самолеты не принимал… Я в Снежногорске почти трое суток просидел, и сутки в Хатанге!
- Февраль, сезон «черной пурги», - пожал плечами полковник. – Знали, куда собираетесь. Могли бы заранее билетами озаботиться. Как-никак мы не каждый день к себе журналистов пускаем.
«Скорее, не каждый год», - Роберт с трудом удержался от язвительной реплики. Параноидальное отношение Независимой Сибири к журналистской братии давно стало притчей во языцех. Щедрое предложение поучаствовать в пресс-туре, внезапно поступившее во все крупнейшие информагентства Советского союза, аналогов не имело. Ходили слухи, что лидер Независимой Сибири взял курс на сближение с большим соседом, от которого в свое время, в буквальном смысле слова, откололся.
- Меня в последний момент утвердили, - сказал Зареченский. И мстительно добавил: - Ваше начальство и утвердило, между прочим.
Он вспомнил, как изумился, искренне и недоверчиво, когда Гриднев выложил на стол телеграмму с подтверждением кандидатуры. Которую, честно говоря, и предложили-то, просто, чтобы выбор был. Никто из руководства «Московских ведомостей» не ожидал, что Комиссариат Независимой Сибири остановит свой выбор на зеленом корреспонденте, едва отработавшем полгода.
- Ну, как бы там ни было, а пресс-туры по основным предприятиям тоже уже прошли, - не менее мстительно ответил Мартынов.
- А… а я куда же? – упавшим голосом спросил Роберт. – Мне хоть что-то осталось?
- Шахты, - коротко бросил полковник, через вращающиеся двери выходя на улицу.
Обливаясь потом и ругаясь вполголоса, Зареченский двинулся следом, одной рукой придерживая неудобную сумку, а другой – скатанную дубленку. Выбравшись из «буфера», он по привычке сощурился, ожидая, что вот сейчас глаза резанет яркий солнечный свет. Но ничего не изменилось. Роберт словно перешел из комнаты в комнату. Запрокинув голову, он впервые изнутри взглянул на теряющиеся в вышине гигантские соты купола. Тысячами невидимых розоватых ламп размазалось солнце по всей его многокилометровой полусфере. Зареченский поймал себя на мысли, что не поджимай время, неизвестно, сколько бы он простоял вот так: с застывшей на лице маской деревенского дурачка, пялясь в искусственное небо.
Прямо с порога Большой Норильск производил впечатление очень, очень, очень зажиточного города. Берущий начало от буферной зоны, к противоположному краю купола устремлялся широкий проспект имени Макара Смаги, теряющийся за недалеким горизонтом. В воздухе стоял людской гомон, из репродукторов вылетали слова нового шлягера:
- Мы поедем, мы помчимся, на оленях утром ранним,
И отчаянно ворвемся прямо в снежную зарююю-ууу!!!
Сегодня на оленях на севере ездили, пожалуй, только закоренелые ортодоксы. Технологическая развитость и богатство Независимой Сибири давно уже вызывала острую изжогу у лидеров соседних государств. Дороги Большого Норильска полировали шины электромобилей, вмешивающихся в общую какофонию пронзительным писком клаксонов. Город красовался изящной лепниной, сверкал огромными раскрытыми нараспашку окнами. С истинно южной разухабистостью здесь буйствовали экзотические деревья и цветы, а по брусчатке важно расхаживали жирные голуби. Коммунальники украшали город ко Дню Повиновения: подметали дорожки, красили ограды, развешивали гирлянды и флаги, украшенные государственной символикой – вставшей на задние лапы черной крысой. Растянутый между двумя домами, над проспектом алел транспарант с городским девизом: «Во имя жизни и прогресса!». Возле стоянки электромобилей мужчина с триммером подстригал заросший газон. Остро пахло травяным соком, и совсем не пахло бензином. Большой Норильск, бурлящий, клокочущий и переливающийся, напоминал неведомое колдовское зелье в перевернутом стеклянном котле.
Следуя за неразговорчивым полковником, Зареченский, ошалело вертел головой, с удивлением понимая, что нарядные улыбчивые люди страшной тоталитарной Сибири ничем не отличаются от москвичей. Те же двубортные вельветовые пиджаки у мужчин, и широкополые шляпки у дам, и зеленый цвет в моде. Эти люди точно так же пили ситро и разливное пиво, болтали возле фонтанов, несли продукты в авоськах, тянули папиросы через тонкие мундштуки, смеялись, здоровались, торопились, и это было, пожалуй, даже удивительнее, чем накрывающий город купол.
В электробусе Мартынов молча указал Зареченскому на единственное свободное сиденье в конце салона, а сам устроился за водителем. Не успел Роберт усесться, как машина тронулась, и он повалился на свою соседку, некрасивую, но ухоженную блондинку, лет сорока.
- Простите, - неловко пробормотал он, сдвигаясь на самый край сиденья.
- Ничего, ничего! – женщина глядела на него с любопытством. – Значит, это из-за вас мы тут так долго торчим?
- Да. Извините, что заставил ждать, - Роберт смутился еще сильнее, узнав в соседке известную колумнистку из «Правды».
- Ну, такого красавчика можно и подождать, - игриво подмигнула та. - Я Иоланта. Иоланта Белых. Будете за знакомство?
Унизанная замысловатыми золотыми кольцами рука, протянула Зареченскому тонкую фляжку, обтянутую тисненой кожей. Тот благодарно кивнул, прикладываясь к горлышку. Не для того, чтобы скрепить знакомство, а чтобы хоть как-то встряхнуться и прийти в себя. Сделав глоток, Роберт закашлялся под ехидные смешки коллег. Во фляжке оказался едва разбавленный спирт.
***
Надежды на подробную экскурсию по городу испарились так же быстро, как конденсат с поверхности норильского купола. Конечно, из окон электробуса было на что посмотреть… удалось увидеть даже легендарный Камень, на котором полтора десятка сильнейших шаманов отдали свои жизни, чтобы вернуть в наш мир подземного бога северян. Огромный, покрытый с одной стороны красным мхом, этот природный памятник красовался на фоне полукруглого здания Норильскпроекта, точь-в-точь, как на культовых фотографиях. Лицевая часть Камня блестела гладким сколом, напоминающим, что вторая половинка по-прежнему находится в Диксоне, месте, где и зародилась Независимая Сибирь. Еще встречались удивительные архитектурные ансамбли, и диковинные скульптуры, среди которых Роберту особенно запомнился монумент Первой Крысе – крупный черный грызун в мундире и очках-гоглах. Но на ходу, проездом, все это было не то, и не так.
Неспешный электробус сдал полномочия пассажирскому лифту. Тот, в свою очередь, доставил журналистов на самый нижний, шестой уровень города, где они пересели на пневмопоезд. Там, коротая время за бокалом виски со льдом, из разговоров коллег Зареченский узнал, что везут их за пределы купола, в загадочное Рудоуправление, стоящее на «Маяке» старейшем руднике страны. Под землей, когда за окнами замелькали гладкие округлые стены, скорость показалась Роберту запредельно фантастической. По-видимому, таковой она и была. Когда поезд плавно прибыл к месту назначения, лед все еще призывно позвякивал в бокале Зареченского.
По прибытию Мартынов принялся делить подопечных на неравные группы. Четверых на «Таймырский» рудник, самый глубокий в Европе. Еще четверых - на передовик производства, «Заполярный». Сразу шесть корреспондентов и три фотографа отправились на «Рудник имени Макара Смаги», названный в честь духовного и светского лидера молодого государства. Группы, в сопровождении подчиненных Мартынова (каждый в должности не ниже майора) пересаживались на закрытые вагонетки и отправлялись дальше. Постепенно на платформе Рудоуправления остались лишь плотный бородатый очкарик-фотограф (кажется из «Труда»), светящаяся нездоровым весельем Иоланта Белых, да сам Роберт.
- Мой генерал, я, конечно, ценю ваше общество, - Белых кокетливо изогнула брови, - но может, вы и мне дадите стройного мальчика-военного? Ну, для сопровождения?
- Вас буду сопровождать лично я, - поморщился Мартынов. – Ехать никуда не придется. Мы с вами идем на «Маяк».
Гулкими полутемными коридорами они проследовали вглубь Рудоуправления. В бессистемном нагромождении лестниц, переходов и галерей, без провожатого немудрено было заблудиться. Иногда на пути вырастал пост охраны, однако «крысиный» значок Мартынова работал, как универсальный пропуск. В раздевалке у них изъяли все личные вещи, выдав взамен налобные фонари, с тяжеленными громоздкими аккумуляторами, пластмассовые каски, кирзовые сапоги и серые робы на размер больше. Потом они шли следом за полковником, раскидывая дробное эхо по пустым коридорам, втискивались в лифт, под шутки и смех едущих на смену горняков, и бесконечно долго спускались вниз, до девятисотого горизонта.
Лязгая и дребезжа, лифт потянулся обратно наверх. Рабочие привычно побрели рассаживаться в узкие вагонетки, похожие на карнавальный детский поезд. Только грязный и местами проржавевший. С громким щелчком сработала вспышка; бородатый фотограф сделал первый подземный кадр. Началась рутинная работа под километровой толщей земли, камня, льда и отработанной породы.
- Мы с вами пойдем пешком, - под грохот тронувшегося состава возвестил Мартынов. – Здесь очень много мест, куда современной технике ход заказан, а посмотреть есть на что. Прошу отнестись к этому крайне серьезно, вы, как-никак, первые иностранные журналисты, которых допустили на «Маяк»…
- Мой генерал, а для чего вам этот огромный пистолет? - Иоланта, умудрившаяся приталить даже бесформенную робу, игриво ткнула острым ноготком в ремень Мартынова. Роберт только сейчас обратил внимание, что помимо аккумулятора, на поясе полковника болтается еще и устрашающего вида кобура.
- Не берите в голову. Просто начальство о дорогих гостях печется, перестраховывается, – в кривой улыбке Мартынова отразилось все, что он думал о «дорогих гостях». - Разлом рядом, знаете ли. Бывает всякое… хоть и не часто.
В памяти Роберта всплыли самые долгие полчаса его жизни – время, что легкомоторный самолет рейса Москва – Норильск провел над разодранным чревом Земли, именуемым Большим Сибирским Разломом. И вроде бы ничего страшного или необычного не произошло, но весь салон затих, прильнув к иллюминаторам, с тревогой вглядываясь в клубы розоватого тумана, поднимающиеся со дна титанической трещины. Один лишь раз на горизонте возникло какое-то движение, заставившее самолет резко изменить курс, но что это было – неведомая тварь, подобно рыбе вынырнувшая на поверхность, или просто обман зрения, Роберт не знал. Да и знать не хотел.
Невысокие своды «Маяка» оплетали перепутанные коммуникации – провода, трубы, вентиляционные короба. Подземелье оказалось настолько однообразным, что любая деталь, будь то трафарет на стене, или смятая пачка из-под «Примы» под ногами, воспринималась, как знаковая вешка. В бесконечных ответвлениях, развилках и поворотах, потеряться было еще легче, чем в коридорах «Рудоуправления». Зажатый со всех сторон маслянистой тьмой, свет фонарей казался болезненно слабым. Он не резал темноту, а с чудовищным усилием проталкивался сквозь нее. Изредка мощная вспышка фотоаппарата освещала коридор на много метров вперед, но длилось это доли секунды, после чего разорванный мрак вновь сливался в единое чернильное пятно. Возле очередного «тройника» Мартынов остановился, поджидая отставшего фотографа. Вскоре тот нагнал их, запыхавшийся, но странно довольный. Пристроился под шаг, точно младенца баюкая на груди громоздкую камеру.
- Скажите, товарищ Мартынов, - невинно осведомился он, - а у вас в шахтах дети работают?
- Нет. А у вас? - не дождавшись ответа, Мартынов ускорил шаг, отрываясь от группы.
Фотограф, загадочно улыбаясь, подотстал, поравнявшись с коллегами.
- Слыхала? – шепнул он Иоланте, но так, чтобы Роберт тоже услышал. – Не работают, говорит! Ну-ну! Я сейчас в соседнем тоннеле трех мальчишек сфотографировал. Случайно вспышкой высветил. Маленькие, лет двенадцати, наверное, судя по росту. Тощие, бледные! Меня увидели, и сразу деру! А этот хмырь мне, значит, не-а, не работают! Главное, чтобы пленку не отобрали, я им по приезду такое устрою! Уроды больные, эти северяне, конечно…
- Паша, уж чья бы корова мычала? – хмыкнула Белых. – У тебя жена с культистами шашни водит, а те с детьми вообще не церемонятся.
- Это другое! – буркнул фотограф, но лезть с разговорами перестал.
Тоннель вывел их в просторный зал с высоким сводчатым потолком. Здесь в рядок стояли четыре приземистые машины грязно-желтого цвета. Они напоминали сплющенные тракторы с широкими ковшами. Нахваливая погрузчики, Игнат Федорович вещал о техническом прорыве Независимой Сибири, о замкнутом цикле производства, о рекордных показателях. Вспышка фотоаппарата разливалась по стенам, отражалась от канареечных бортов. Иоланта принимала картинные позы возле машин, но обиженный фотограф этого как будто не замечал, предпочитая снимать Мартынова и Роберта.
- Предлагаю сейчас перейти в местный музей, - голос полковника впервые окрасился живыми оттенками. Похоже «местный музей» ему нравился. – Создан энтузиастами, из числа рабочих. Множество экспонатов начала века: кирки, молотки, клинья, никакой автоматики! Настоящий гимн сибирскому упорству!
Игнат Федорович тактично обошел тот факт, что проявлять «упорство», в основном, приходилось от безысходности. После окончания гражданской войны, Смага согнал на рудники всех заключенных и военнопленных, количество которых регулярно пополнялось, пока Москва не оставила свои притязания, посчитав, что слишком уж дорогой ценой даются ей краткосрочные возвращения Сибири в состав Советов. Никто из журналистов не решился прервать лебединую песню полковника, который так увлекся, рассказывая о подвигах первых шахтеров, что даже начал размахивать руками.
Так, вполуха слушая патетическую чепуху о легендарных проходчиках, бурильщиках и маркшейдерах, они миновали еще два зала заставленных металлическими бочками и каким-то оборудованием. Когда посреди ничем не примечательного тоннеля словесный поток Мартынова внезапно оборвался, никто не понял, что происходит нечто незапланированное. Полковник замер, в долю секунды побелев, как накрахмаленный воротничок. Отражаясь от сводов, по многокилометровому нутру «Маяка» пролетел громогласный раскатистый рык, сопровождаемый громким перестуком; точно полые черепа катились по коридору, ударяясь друг о друга и клацая зубами. Извилистые внутренности шахты заурчали, затряслись, будто пытаясь выблевать назойливую двуногую мелюзгу. Что-то оглушительно грохнуло, заскрежетало…
- Ложись! – дурным голосом заорал Мартынов, накрывая собой Иоланту.
Запоздало упав на пол, Роберт успел натянуть на лицо край робы. За его спиной, фотограф Паша, вцепившись в камеру побелевшими пальцами, лихорадочно давил на спуск, выжигая подземную тьму вспышкой: раз, другой, третий. А потом все они исчезли в клубах непроглядной пыли, перекатывающихся и наползающих друг на друга, точно свитое кольцами змеиное тело.
***
- Почему он так долго? Может что-то случилось? Он ведь не мог нас бросить?!
Полковник Мартынов канул в глубине тоннеля, едва лишь стих угрожающий рокот обвала и осела пыль: ушел разведать обстановку. С тех пор, согласно внутреннему хронометру Роберта, прошло минут семь. По ощущениям Белых – Игнат Федорович отсутствовал не меньше двух часов. Припорошенная пылью Иоланта как-то вмиг растеряла весь столичный лоск, превратившись в заурядную немолодую тетку. Резко обозначились морщины вокруг рта и возле глаз, растрепанные волосы повисли лохмами. Даже голос стал по-старушечьи скрипучим. Белых кашляла, то и дело приникая к респиратору. Еще чаще она прикладывалась к заветной фляжке, которую, как оказалось, все же пронесла, в обход требований службы безопасности. В воздухе все еще летали пылинки. В свете налобников она загоралась серебряными вспышками, превращая хмурое промышленное подземелье в сказочный грот. Если бы не ужас ситуации, это было бы даже красиво.
- Это невыносимо! Роберт, вы же мужчина! Сходите за ним!
Фотографа Пашу Белых явно за мужчину не считала. Впрочем, тот не сильно огорчался. Отключив фонарь, он ушел вперед, подальше от света. Там, вполголоса грозя сенсационными разоблачениями, Паша менял пленку. Решив убить одним выстрелом двух зайцев, - совершить «мужской поступок» и избавиться от общества истерички, - Зареченский встал с пола и двинулся по следам полковника. Из-под ботинок вырывались серые облачка пыли. Висящие в воздухе «серебринки» липли к лицу, набивались в нос.
Через тридцать шагов мрак незаметно обошел Роберта со спины, словно грабитель, отрезающий путь к отступлению. Еще через тридцать он обхватил тонкий луч налобника мглистыми щупальцами, начал давить, сминать. Приглушенный звук собственных шагов заставлял Зареченского чувствовать себя неуютно. Остро не хватало попутчиков: их голосов, света их фонарей, неявного тепла их тел. Не хватало человеческого присутствия. Без людей Роберт чувствовал себя проглоченным каким-то гигантским существом. Недра, в которых упрямый паразит, зовущийся Человеком, проточил свои извилистые ходы, жили своей жизнью. Шуршали осыпающиеся камни, опасно потрескивали крепи. Рудник производил тысячи ни на что не похожих шумов, от которых становилось тревожно, и постоянно возникало ощущение, что за спиной, в темноте, кто-то крадется, прижимаясь лишенным шерсти брюхом к самому полу.
Когда тоннель неожиданно растроился, Роберта прошиб холодный пот. Он живо представил, как сворачивает не туда, и плутает по темным коридорам, до тех пор, пока не сядет аккумулятор, и шахта не погрузится в привычный первозданный мрак. Общество неприятного полковника Мартынова вдруг стало для Роберта самым желанным. Бестолково вертя головой, в попытке вспомнить верную дорогу, он высвечивал то один, то другой тоннель. Наконец, отбросив сомнения, решительно шагнул в крайний правый, сдерживаясь, чтобы не перейти на бег. Он старательно отгонял мысль, что выбрал этот путь не благодаря памяти или логике. Просто в какой-то момент ему показалось… да, всего лишь показалось! …что в среднем тоннеле мелькнула смазанная серая тень, маленькая и неуловимо нечеловеческая. Ругая вполголоса свою мнительность, Роберт, все же, не мог пересилить внезапный иррациональный страх, и поминутно оглядывался через плечо. А проклятый тоннель все тянулся, тянулся, тянулся… И когда по спине пополз мерзкий холодок, и стало понятно, что он все же сбился с пути, впереди замаячил мертвенный свет аварийных ламп.
Зареченский нашел полковника в большом зале с погрузчиками. Мартынов стоял возле пожарного ящика с белым трафаретом «ПГ-16». Тоннель, по которому их группа входила сюда, напоминал раскрытый рот, из которого далеко вперед выдавался серый язык, состоящий из камней и бетонной крошки. Экономя батарейку, Роберт отключил фонарь. И вдруг, неожиданно даже для самого себя, проворно юркнул за пустые бочки, рядком выстроившиеся вдоль стены. Что-то в настороженной позе Мартынова смутило его. Лишь спустя несколько секунд мозг осознал то, что уже успели понять глаза и тело. Из самого обычного деревянного ящика свисали перевитый кольцами шнур. Игнат Федорович крепко прижимал к уху телефонную трубку.
- Да ты, щенок, знаешь, с кем разговариваешь?! – шипел Мартынов на невидимого собеседника. – А ну живо соединяй!
Несколько минут он молчал, нервно постукивая пальцами по красному корпусу пожарного щитка. Когда же трубка хрипло каркнула в ответ, Игнат Федорович подпрыгнул, как ужаленный, непроизвольно вытягиваясь во фрунт.
- Полковник Мартынов, особый отдел УГБ! Товарищ Первый министр… (пауза) Инцидент на руднике «Маяк»… д-да… Но как же!? Ведь были четкие инструкции… весь персонал «Таймырской» к этому готовили!
В полковничьем голосе проклюнулись плаксивые нотки, но, похоже, собеседник остался непреклонен. Кулак Мартынова треснул по телефону, выбив обиженный звон.
- Я не обсуждаю волю Владыки! – взревел он, но тут же осекся и, воровато оглянувшись, затараторил горячечным шепотом: - Я не обсуждаю волю Владыки, ни в коем случае! Я просто… это какая-то ошибка! Да послушайте же меня! Това… сука! Не смей вешать…! Я…!
Мартынов заорал, дубася тяжелой трубкой по рычагам и корпусу телефона. Он плевался и матерился, угрожал, взывал и плакал, лихорадочно крутил диск, набирая короткий номер вновь, и опять сатанел, слушая гробовое молчание на том конце провода. Наконец ухватился за телефон обеими руками и, одним невероятным усилием вырвав его из стены, злобно швырнул прямо в укрытие Роберта. От неожиданности Зареченский подпрыгнул, вскрикнув испуганным зайцем. И замер, замороженный ледяным взглядом Мартынова. В горле у Роберта вдруг стало невыносимо сухо.
- Фхы… - он с усилием протолкнул слова сквозь сжавшуюся гортань. – Вы кричали громко… Игнат Федорович, с вами… вы…
Зареченский лепетал какую-то бессмыслицу, не отрывая взгляда от полковничьей руки, медленно подбирающейся к кобуре. Тонкие, похожие на паучьи лапки, пальцы легли на коричневую кожу, подцепив застежку. Надо было бежать, что есть мочи, но ноги отчего-то упрямо не желали двигаться. Медленно, точно боясь спугнуть, Мартынов расстегнул кобуру…
И рудник заверещал пронзительным женским голосом.
***
Когда из мрака выскочила кричащая растрепанная ведьма, Роберт испуганно отпрянул к стене. Чудовище проскочило мимо, и забилось в руках Мартынова, причитая голосом Иоланты Белых. Толкнув ее за спину, Игнат Федорович поднял пистолет, и дважды выстрелил в темноту. От грохота заложило уши. Но это не помешало Роберту услышать, как тоннель отозвался рассерженным визгом. Многократно отраженный от стен, он набрал дикую силу, ввинчивался в мозг ржавым сверлом. Казалось, будто целый сонм дьявольских созданий негодует из-за упущенной добычи. Никогда еще Зареченскому не приходилось слышать ничего подобного. В ушах все еще звенело, когда полковник помог ему подняться.
- Надо больше света. Светите вперед, - велел Мартынов, указав направление стволом пистолета. – Держитесь на два шага позади…
Голос твердый, ровный. Будто ничего необычного не произошло. Будто не он, каких-то пять минут назад пытался достать пистолет, чтобы… об этом «чтобы» Зареченский старался не думать.
- Я т-ту-уда не п-пойд-ду! – всхлипнула «ведьма». Перепуганные глаза в пол-лица, трясущиеся губы. – П-паша… П-пашу…
Приложив палец к губам, полковник шикнул, заставив Белых замолчать. Лицо его сделалось страшным, белым, как у покойника. В наступившей тишине отчетливо слышалось, как эхо гоняет слабый звук, похожий то ли на плач, то ли на смех. Несмотря на жару, затылок Зареченского стянуло «гусиной кожей». Порывало спросить, что случилось с фотографом-трудовиком, но Роберт понимал - не время, не сейчас. Держа пистолет на отлете, Мартынов плавно потек вдоль стены. Так, с черепашьей скоростью, замирая от каждого громкого звука, они дошли до места, где пропал фотограф Паша. Полковник осторожно поднял валяющиеся в пыли очки, держа двумя пальцами за дужку. На стекле запеклась багровая клякса. Небольшая. Столько могло натечь из глубокой царапины. Однако же увидев кровь, Белых прикрыла ладонью дрожащие губы.
- Вы видели, что здесь произошло? – Мартынов обвел тоннель окровавленными очками. – Что тут случилось?
- Н-нет… Паша п-пленку менял. Б-без света… Господи, он так страшно кри-ичал…
Подбородок Белых мелко затрясся. Пожав плечами Мартынов отшвырнул очки в сторону. Кувыркнувшись в воздухе, они отразили желтые фонарные лучи и мягко, почти без звука, упали в густую пыль. Полковник, было, вновь двинулся вперед, но Роберт поймал его за плечо.
- Ему понадобятся очки… - твердо сказал он, и повторил с нажимом: – Когда мы найдем Павла, ему понадобятся очки.
Ничего не выражающий взгляд Мартынова переполз с Зареченского на Белых. Сбросив руку Роберта, полковник вновь пожал плечами и продолжил осторожное движение вдоль стенки. Но очки все же подобрал и сунул в карман. Через несколько переходов впереди, наконец, забрезжили синеватые «аварийки». Остановившись, Мартынов ожесточенно потер нос ладонью, встопорщив и без того неаккуратные усы. Роберт тоже почувствовал – острый запах, похожий на запах гимнастического зала, в котором недавно занималась большая группа людей. Только более едкий, насыщенный. За спиной громко чихнула Иоланта. Мартынов махнул пистолетом, веля следовать за собой.
- Там не только музей. Там две бытовки, складское помещение, - пояснял он на ходу, - может шахтеры…
Однако стоило выйти на свет, как стало ясно, шахтеров здесь они не встретят. Зал-музей заполняли многочисленные застекленные стенды, в которых, подписанные заботливой рукой, лежали экспонаты: треснувшие каски, образцы пород и минералов, кубки и грамоты за участие в соцсоревнованиях, разнообразный шанцевый инструмент. Упомянутые Мартыновым бытовки зияли распахнутыми дверями, одна из которых удерживалась лишь благодаря верхней петле. Сорвав декоративный замок на ближайшем стенде, Роберт взвесил в руках тяжелую кирку с проржавевшим обухом. Вес орудия придавал уверенности. Полковник обернулся. Заметив кайло в руках Зареченского, одобрительно кивнул и молча шагнул в ближайший проем. Игнорируя протестующий шепот Иоланты, Роберт, стараясь подражать движениям полковника, боком вошел во вторую комнату. Падающий из зала свет ложился ровным прямоугольником, не решаясь заходить далеко во тьму. Вспыхнувший фонарь проявил детали помещения: узкие шкафчики для одежды повалены на пол, скамейки разломаны в щепу. Лишь массивный стол, сколоченный из обрезной доски, стоял, как ни в чем не бывало. Пытаясь заглянуть за него, Роберт неосторожно задел ногой жестяную пепельницу. Подпрыгнув, та приглушенно звякнула. И точно среагировав на звук, под столом кто-то сдавленно всхлипнул. С бешено колотящимся сердцем Зареченский присел на корточки, выставив кирку перед собой. Фонарь осветил худую спину, состоящую, казалось, из одних ребер и позвонков. Почерневшие от грязи пальцы неловко ползали по лопатке, пытаясь зажать круглую дырочку, толчками выплевывающую кровь.
«Мальчишка, - вспомнил Роберт. – Паша видел каких-то подростков в тоннеле!»
- Эй… - осторожно позвал он. – Эй, все в порядке, мы тебе поможем…
Отведя кирку в сторону, Роберт попытался дотронутся до подрагивающей спины, но подросток отшатнулся и проворно вскарабкался на стол. Роберт поднял голову, осветив найденыша целиком. Слова утешения застряли поперек горла. Мочевой пузырь болезненно сжался. На голове мальчика сидела уродливая тварь – вытянутый хоботок венчало два десятка щупалец, образующих овальную звезду, на месте глаз блестели неподвижные бельма, похожие на вареный яичный белок. И только когда «звезда» задралась кверху, обнажая острый частокол тонких зубов, Роберт понял – это и есть голова «подростка»! И их лица разделяют какие-то сорок сантиметров!
Когда существо прыгнуло, Зареченский успел лишь испуганно вскрикнуть. Зал мгновенно отозвался визгом Иоланты. Маленькие сильные ноги ударили Роберта в грудь, повалив на пол. Весу в кошмарном создании было всего ничего, но сбросить его никак не получалось. Роберт отчаянно боролся, сжимая по-детски тонкие запястья, но дюйм за дюймом проигрывал схватку. Оскаленная морда наклонялась все ниже, протягиваясь змееподобными наростами к перекошенному ужасом лицу Зареченского. Холодная влажная щупальца прошлась по его щеке, дотронулась до глаза. Вместе с запахом земли и пота попыталась пролезть в ноздрю…
И отлетела в сторону, потерявшись в мешанине из крови, мозга и осколков черепа. Практически обезглавленное тело упало на обессилевшего Роберта. Подоспевший Мартынов, не выпуская из руки пистолет, оттащил мертвую тварь в сторону. Зареченский торопливо стянул с себя окровавленную куртку, содрал безнадежно испорченную рубашку, оставив только почти не пострадавшую белую майку.
- А я, значит, его задел… - Игнат Федорович задумчиво ковырнул стволом рану на лопатке существа.
Сейчас Роберт не мог взять в толк, каким образом он так обманулся. Уродливое худое тельце подземника походило на человеческое лишь издали. Задние лапы кривые, короткие, плохо развитые. Зато передние – мускулистые, украшенные широкими черными когтями, растущими прямо из ладоней. Как ни странно, Зареченский не чувствовал особого удивления. Он видал шогготов и мверзей в Москве, и глубоководных в Ленинградских портах. Почему бы в Независимой Сибири не быть…
- Что оно такое? Это из Разлома, да?
Не ответив, полковник покинул бытовку. Роберт поспешил следом, и как раз успел увидеть, как Мартынов со злостью пнул ближайший стенд. С тонким обиженным звоном в разные стороны брызнуло стекло и мелкие экспонаты: кусочки породы, ржавые гвозди и деревянные клинья. Перебарывая ярость, Игнат Федорович спрятал осунувшееся лицо в ладонях. Постоял так, с минуту, и, наконец, выдохнул, точно приговор объявил.
- Это чудь. Чудь белоглазая.
Понятнее не стало. Но безнадежность, пропитавшая полковничий голос, неприятно поразила Зареченского. Колени его ощутимо дрогнули. Бесшумно, как невесомая тень, подошла Иоланта. От нее несло страхом и перегаром.
- Мой генерал… все очень плохо, да?
Несколько мгновений тот затравленно смотрел ей в лицо. Затем вынул из разбитого стенда молоток на длинной ручке, и протянул его Белых. Без слов.
- Так нельзя… - невпопад залепетала Иоланта. - Мы журналисты, мы граждане другого государства, в конце концов… Будет скандал… международный…
- Будет международный траур, - горько поправил ее Мартынов. – Главы государств, объединенные общим горем. Что может быть прекраснее? И купол нашей столицы станет крепче, и простоит еще десяток лет. Во имя жизни и прогресса…
- О чем это вы? – Белых зябко повела плечами.
- Вы же журналист, Иоланта! Сделайте выводы! Вспомните, десять лет назад, шахтерский поселок Медвежий ручей… ну?!
- Ушел под землю, из-за сильнейшего землетрясения. Да, я хорошо помню. Погибло около трехсот человек…
- Триста душ! – полковник повел в воздухе стволом пистолета, точно делая ударение на последнем слове. – А через год завершилось строительство Большого Норильска. И ваши высоколобые до сих пор не знают, ни из чего сделан купол, ни как он держится, ни даже откуда город берет столько энергии.
Роберт почувствовал, как индевеет, покрываясь снежной кухтой, позвоночник. Осененная догадкой, Белых сдавленно охнула.
- Любой рудник, любой завод можно взорвать в считанные секунды, - Игнат Федорович продолжал, как ни в чем не бывало. - Главное перед этим загнать рабочих в бомбоубежище, и призвать чудь. А потом поплакаться мировому сообществу о страшной техногенной катастрофе… Землетрясение, как же. Да у нас отродясь землетрясений не было! Разлом не в счет.
- И вы так спокойно нам об этом рассказываете? – нахмурился Роберт. Он никак не мог забыть паучьи движения Мартынова, пытающегося осторожно вытащить пистолет.
- А чего теперь скрывать? Вы ведь покойники, Зареченский. И я… тоже покойник.
- Почему? Почему вас бросили с нами? Я ведь слышал, что вы говорили…
Полковник невесело улыбнулся.
- Есть старая байка, про маленькую юркую крысу. Она всю жизнь занималась тем, что выражала волю Владыки. Носила людям его приказы, а седому подземному богу – людские молитвы. Она бегала под землю и обратно долгие годы. Время шло, крыса росла, становилась сильнее и больше. Пока однажды она не подумала, что способна потягаться с богом на равных…
Он замолчал, тревожно вглядываясь во мрак.
- Вот только остальные крысы так не думали. А бог всего лишь щелкнул челюстями, перемолов дуреху в мелкий фарш. Потому что для него она по-прежнему оставалась маленькой тварью. Глупой, слабой, но слишком надменной, чтобы это осознать.
- Ах, оставьте вы уже эти сказки! – раздраженно прервала его Иоланта. - Что нам теперь делать-то?
- Бежать, - прошипел внезапно замерший Мартынов, и выстрелил, едва ли не раньше, чем в зал влетел первый звездорылый уродец. Тщедушное тело по инерции проехало еще пару метров, а из круглого зева тоннеля, словно черти из ада наползали черные тени. С треском погас свет, и обрадованная тьма торопливо нахлынула, захлестывая собой все свободное пространство. Уже в темноте еще трижды отрывисто рявкнул пистолет. В этих вспышках Роберт, избавившись, наконец, от ступора, сгреб Иоланту в охапку и ввалился в бытовку. Он едва успел включить фонарь и привалиться спиной к двери, как с той стороны врезался многоногий и многорукий невидимка. Широкие лапы скребли податливое дерево. Маленькие деформированные тела, упираясь, объединенные общей волей, постепенно отвоевывали дюйм за дюймом. Визг стоял такой, что закладывало уши. Но все это – треск, грохот ударов, жадное клекотание, - все разом смолкло, когда над залом, лавиной, сметающим все на своем пути камнепадом разнеслось громогласное:
- Магьян Кербет вернулся! Повинуйтесь!
Словно неведомое божество закричало во всю силу своих легких, гневно и требовательно. Голос наполняла такая невыносимая мощь, что Зареченский упал на колени, сжался, закрывая уши ладонями. Рядом, в беззвучном крике раззявила рот Иоланта. В попытке скрыться от нахлынувшего ужаса, она слепым котенком тыкалась в пол, в стены, в трясущегося Роберта, а у того даже не было сил, чтобы обнять, прижать, спрятать под собой.
- Повинуйтесь! Вернулся Магьян Кербет – Седой Незрячий! Повинуйтесь!
В громыхающем реве стали проскакивать трескучие помехи. Глас стихал, исчезая, как вода в сливной воронке, пока не пропал вовсе. Обессилившая Иоланта лежала на полу, дергая перекошенным лицом, как после приступа падучей. Роберт недоверчиво отнял руки от ушей, все еще опасаясь возвращения божественного гласа. Тишина стояла такая, что можно было без труда расслышать неровное дыхание Белых. Ожидая какого-то подвоха, он обвел бытовку лучом фонаря, почти ожидая, что вот сейчас из каждого темного угла полезут карликовые уродцы, и вдруг понял, что смутило его: отсутствие шума. Никто не выламывал дверь, не визжал, не процарапывался, ломая когти. Пошатываясь, Зареченский поднялся на ноги. Без упора дверь приоткрылась, образовав небольшую щель. Прижавшись к ней, Роберт оглядел разгромленный зал – пустой, если не считать раздавленных шкафов. Исчез белоглазый народец, прихватив с собой усатого полковника. Чудь унесла даже своих мертвецов.
Откуда-то с потолка раздался протяжный свист. Роберт поднял глаза, с удивлением разглядывая старенький репродуктор – погнутую алюминиевую воронку. Зареченский прислушался.
- Во имя жизни и прогресса! Пови…сь! – еле слышно прошептал затухающий передатчик. – Вер… …ян Кербет! …винуйтесь! Во имя…
Не договорив, он отключился окончательно. В лучах налобного фонаря, разлитая по полу кровь блестела яркой свежестью, точно пятно в детской раскраске.
Наступила полночь.
***
Они блуждали по кишкам «Маяка», словно сбежавшие из дома дети. Взявшись за руки, легкими тенями текли вдоль стен, цепенея от любого резкого звука. С болезненным ожиданием заглядывая за каждый поворот, выключая фонари и вжимаясь в ниши, когда мимо, с хохотом и визгом, пробегала белоглазая чудь, волокущая отчаянно брыкающихся людей куда-то вглубь, в неведомую черную утробу. Окруженные слепыми демонами шли перепуганные рудари в серых робах. В сопровождении подтянутых офицеров, чьи фуражки поблескивали «крысиными» кокардами, а пояса оттягивали прямые самурайские клинки, целыми отрядами шагали заключенные. Потухшие взгляды и вялые движения лучше любых цепей удерживали их от бунта. По рельсам то и дело проезжали вагонетки, вместо породы загруженные людскими телами, еще живыми, судя по тому, как мерно подрагивали их грудные клетки. Однажды, задевая покатыми плечами своды тоннеля, мимо прошел косматый зверь о шести лапах, волокущий за собой открытую тележку, в которой сидело полтора десятка фигур в грубых балахонах с низко опущенными капюшонами. Прячась в небольшом углублении, за пожарным ящиком с песком, Роберт зажимал Иоланте рот, пока чудовище не скрылось в темноте, увозя своих странных пассажиров.
Надеясь убраться подальше от того места, что как магнит притягивало чудь, ведущую безропотное мясо на убой, Зареченский шел в противоположную сторону. Петляя и кружа по лабиринтам «Маяка», они с Иолантой сбили ноги и нечеловечески устали. Больше не пугал вкрадчивый шепот репродукторов, возвещающий о начале Ночи Повиновения. Белых перестала плакать всякий раз, когда подлое эхо доносило до нее всхлипывающие завывания чуди. Страх притупился, истерся, точно натруженные за день ноги. Но, не смотря на исхоженные километры, вопли подземных жителей становились все громче и многочисленнее, тоннели незаметно уводили ниже, ниже, еще ниже, туда, где стены укреплял не армированный бетон, а грубо обработанные камни, гладкие от времени и миллионов тел, прошедших этим кошмарным путем. Шахта упрямо выдавливала журналистов в единственном нужном направлении. С каждым пройденным футом набирал силу влажный удушливый жар, идущий, казалось, из самого сердца преисподней. Не хватало только запаха серы, но его с успехом заменяла резкая вонь чудинского пота.
В какой-то момент тоннель выплюнул беглецов на открытое пространство. Разъехались, разбежались в стороны облицованные камнем стены. Пол резко, без предупреждения, ухнул в пропасть. Взвился и потерялся во тьме потолок. Только эхо, - эхо давно произнесенных слов, шепотков, стенаний, молитв, - мечущееся под его сводами, давало понять, насколько колоссальны размеры пещеры. Все детали этого титанического нерукотворного зала проявлялись в поднимающемся со дна ровном сиянии, растворяющем в себе свет фонарей. Гладкие, точно отполированные, стены изрешечены ходами, лазами, дырами, как лунная поверхность кратерами. Со всех сторон к центру тянутся подвесные мосты, широкие и прочные, блестящие заводской смазкой на толстых стальных тросах, белеющие свежей стружкой на досках. А по мостам, раскачивающимся в такт движению, мерно вышагивает послушный двуногий скот…
И плыло, перекатывалось в воздухе розоватое марево, неуловимо напоминающее туман над Разломом. Менее густое и непроглядное, но такое же гипнотическое. Сладкая розовая вата, в которой болтались влево вправо натянутые над пропастью дорожки. Их движения успокаивали, убаюкивали, словно маятник. Предлагали присоединиться к всеобщему помешательству. Не в силах оторвать взгляда от завораживающей картины, Зареченский отступил назад, стремясь вновь оказаться под ненадежной защитой тоннеля. Показалось ему, или светящееся марево действительно скользнуло за ним, свиваясь кольцами, точно призрачное щупальце?
- Роберт… - приглушенно позвала его Иоланта.
Все еще ощущая под ногами липкие от смолы доски, Зареченский обернулся и вздрогнул. Чудь наползала неторопливо, что-то стрекоча на своем неведомом языке. Бледные сухощавые тела устилали пол живым шевелящимся ковром, ползли по стенам и друг по другу. Черные когти скребли камень, отвратительные звездообразные отростки подергивались от возбуждения. Сотни незрячих глаз крутились в орбитах бесполезными мертвыми шарами.
Нащупав ладонь Белых, Роберт крепко сжал ее. Путь назад отрезан, остается лишь продолжать идти вперед. По усыпляющему мосту, лишающему последних сил к сопротивлению. Волосы на затылке ощетинились, ощущая нетерпение чуди, когда Роберт осторожно поставил ногу на доски. Он воткнулся в розоватое марево, вошел в него, как входят в воду. Что-то неуловимо легкое, невесомое, скользнуло по лицу. Разорванная паутинка, или, быть может, неслышное дыхание Вечности. Оно сдуло остатки страха, волнений и тревог, неслышно позвало вперед. Навстречу чему-то большему… А глупая, нерешительная Иоланта все медлила, натягивая его руку до предела. Не отпуская, но и не решаясь продолжить путь. Роберт обернулся.
- Иоланта, идемте, - мягко попросил он. – Мы должны идти…
- Марфа… - невпопад сказала Белых.
- Что? – не понял Роберт.
- Меня зовут так. Марфа Сысоева. Иоланта, это псевдоним… для газеты…
В измученной, уставшей женщине не осталось ни капли лоска. За неполный день расфуфыренная столичная штучка превратилась в неряшливую дурнушку – живой экспонат психиатрической лечебницы. Зареченский вдруг расхохотался, так громко, что замершая у входа в пещеру чудь заерзала, беспокойно скуля.
- Иван, - представился он, неожиданно почувствовав себя легко и свободно. – Шеф-редактор Гриднев сказал, что Иван – это пошло, а Роберт – солидно.
- Чушь какая, правда? - горько усмехнулась Белых, высвобождая ладонь.
Улыбнувшись открыто, хотя немного нервно, сама смело ступила на мост. С головой нырнула в мерцающее сияние. Шаг в шаг следуя за Робертом он стягивала с пальцев затейливые золотые кольца, и со смехом подбрасывала их в тягучий воздух, дрожащий от поднимающегося со дна жара. Зареченский торопливо стянул промокшую майку. Скомкав ее, не глядя швырнул в сторону. Ему хотелось раздеться, хотелось обрить голову, содрать с себя кожу, чтобы предстать перед неизбежностью полностью обнаженным, открытым до самого дна души. Впереди, на сотнях подвесных мостов блестели каплями пота полуголые тела, бредущие к некой точке посреди циклопического зала. Некоторые то и дело останавливались, чтобы стянуть с себя ботинки или штаны. Один раз Роберту показалось, что он заметил отрешенную усатую физиономию Мартынова. На впалой груди Игната Федоровича щерила острые резцы вытатуированная черная крыса. За спиной громко вскрикнула Иоланта. Роберт обернулся и успел увидеть, как Белых с мясом вырывает из ушей тяжелые серьги. Когда же он вновь посмотрел вперед, Мартынов уже исчез в кружевах светящейся дымки, заслоненный незнакомыми мужчинами и женщинами. Если конечно он вообще там был.
Обнаженные и мокрые, Роберт и Иоланта дошли, наконец, до центра, где все мосты встречались, обрываясь вникуда. Голые люди сыпались в пропасть, подобно стае обезумевших леммингов – без сомнений и колебаний. Всего на секунду они склоняли над бездной раскрасневшиеся лица, заглядывая в нее, давая ей заглянуть в себя. А потом валились туда, некрасиво, точно поломанные куклы.
Стоя на самом краю, замирая от ужаса, Роберт тоже посмотрел вниз. Видимо одновременно с ним в пропасть заглянула Иоланта, - над ухом прошелестел восхищенно испуганный вздох. Там, внизу, возлежа на потоках раскаленной лавы, распахнув усыпанную мелкими зубами пасть, их поджидал Магьян Кербет – Седой Незрячий, белый от старости и бесконечно голодный. Непознаваемый, непостижимый, но от того не менее реальный. И он не был крысой. Роберт отрешенно подумал, что все правильно, и все так и должно быть, и если где-то в Аризоне, на другой стороне Земли, крестьяне молятся Великому Червю, то где-то должен быть тот, кто питается такими червями. Это странное равновесие каким-то образом успокоило Роберта. Шагая за край, он глупо улыбался, понимая, что от смерти его отделяет лишь мгновение свободного падения. А Седой Незрячий рванулся к нему навстречу, оттолкнувшись от стен широченными лапами-лопатами. Но, странное дело, - приближаясь, он совершенно не увеличивался в размерах. Напротив, становился меньше, и меньше, и меньше, покуда не сжался до размеров подземного белоглазого карлика. И когда его подрагивающее рыло оказалось на одном уровне с синими глазами Роберта, Магьян Кербет впился в них звездообразным наростом из щупалец и отростков.
Обжигая Зареченского яростным поцелуем кротьего бога.
***
В Ночь Повиновения даже погода обезумела от уплотнившегося напряжения. Чуть больше двадцати лет назад, чудовищно жарким августом, в эти земли вернулся Седой Незрячий. Он пришел в другом обличье, на двух ногах, обутых в стоптанные кирзовые сапоги. Волосы его поседели, а ногти обломались до самого мяса, но в провале вытекшего глаза вспыхивали и гасли новые звезды, и целые Вселенные умирали, под неслышный безумный смех, цвета непроглядной подземной мглы. Почти полгода понадобилось ему, чтобы возвестить о своем возвращении. Полгода смертей, боли и слез. Полгода крови. Прежде чем Сибирь, изможденная, измотанная, запуганная, не упала перед ним на колени, повинуясь новому старому Владыке. И тогда Седой Незрячий заботливо поднял страну на ноги, опаляющим поцелуем вдохнув в нее силы. Он сделал ее независимой и свободной. От всех, кроме себя самого.
Потому-то в Ночь Повиновения даже смертоносный северный ветер, обычно смеющийся в лицо богам, выл от страха, не в силах найти укрытие. Мириады снежинок, и среди них ни одной похожей, поднимались от его воя, начиная свой исход в поисках места, где можно упасть, и остаться до лета, смерзшись в прочный наст. Они взмывали в черное беззвездное небо, пытаясь с высоты разглядеть новый дом, и с отчаяньем самоубийц бросались вниз, стремясь разбиться о широкую белоснежную равнину, по которой брела одинокая человеческая фигура. Не долетев до нее, снежинки гибли, оборачиваясь редким дождем, нелепым и неуместным посреди февральской пурги.
Несмотря на залепленное мокрым снегом лобовое стекло, подполковник Берг первым заметил яркое свечение на горизонте и сразу указал на него водителю. До Разлома оставались считанные километры, и оба они – и Берг, и его напарник, вздохнули с облегчением. Подбирать Отмеченных близ Разлома было небезопасно. Защитный скафандр делал подполковника неуклюжим: медленно сняв ракетницу с пояса, он навел ее в темную тушу свинцового неба. Негнущиеся пальцы спустили курок. Созывая остальных Крыс, взвилась зеленая комета. Нашли! – возвещала она. Водитель круто развернул аэросани, задавая направление «ловчим», волокущим за собой тяжелый саркофаг. Рискуя вывалиться за борт, Берг привстал, вцепившись в поручни. Сани летели на предельной скорости, хотя теперь можно было не торопиться. Отмеченный поцелуем кротьего бога уже здесь, бесцельно идет им навстречу. Осталось лишь подобрать его, и подарить ему цель и смысл.
Среди снежного буйства подполковнику, наконец, удалось разглядеть детали. Отмеченный сиял тем искусственным светом, что источают невидимые лампы Норильского купола, только стократ ярче, злее. Спрессованные сугробы оседали и текли ручьями в радиусе пяти метров от изможденной фигуры. За его спиной уродливым шрамом на мертвенно-белом лице зимней тундры обнажалась полоса черной земли. Тающие снежинки превращались в сверкающие капли, которые тут же испарялись, окутывая Отмеченного белыми клубами, сплетая вокруг него кокон. Даже на таком расстоянии Берг чувствовал источаемое светящимся телом напряжение, закрученную в тугой узел энергию невероятной мощности. Не сдержав восхищенного возгласа, подполковник упал обратно в кресло, принявшись спешно прилаживать к скафандру неудобный шлем.
Не доезжая метров двести, Крысы рассыпались широким веером, не заглушая аэросани. «Ловчие» выкатили вперед саркофаг – контейнер на полозьях, похожий на уменьшенный вагон пневмопоезда. Выдвижная лестница в три ступеньки, два круглых окна с занавесками, а внутри… Поцелованный не должен догадываться, что скрывает саркофаг, пока не окажется в нем.
Неловко ступив на снег, Берг поднял руку, призывая остальных Крыс оставаться на месте. Теперь, когда ненадежный Мартынов наконец-то сгинул в подземельях кротьего бога, следовало подавать подчиненным правильные примеры. Дверь саркофага он отворил сам, чтобы ее тяжесть и толщина не насторожили Отмеченного. После этого пришлось просто стоять, целых долгие пять минут, слушая свое громкое дыхание в сфере шлема. Когда же Берг смог разглядеть выжившего, то немало удивился, узнав молодого журналиста из Союза, что прибыл вчера утром. Впрочем, подумал подполковник, что Сибирские шахтеры, что заезжие борзописцы, - все они одинаково мертвы для мира. Похоронены под толщей мерзлой неласковой земли. Правительство, конечно, бросит все силы на спасательную операцию. Некоторые тела даже действительно найдут. Но только не это.
- Видел и выжил, - шепчет Берг благоговейно.
Роберт Зареченский постарел и осунулся. Все тревоги, все лишения, все кошмары этой ночи морщинами отпечатались на его некогда красивом лице. Ни волос, ни бровей, ни ресниц. Обнаженное тело покрыто синяками и кровоподтеками. Он что-то говорил, но скафандр глушил звуки. Берг, как сумел, жестами объяснил, что ничего не слышит, после чего указал на распахнутую дверь, за которой виднелась небольшая комната отдыха: мягкий диван, выдвижной столик, тумба со сменной одеждой. Все это превратится в пепел, едва лишь Поцелованный окажется внутри. Он еще не понимает этого, его манит сама возможность отдыха, безопасности. Подполковник Берг растянул губы в широкой улыбке: отбрось сомнения, говорил он, перестань думать хоть на минутку, мы позаботимся о тебе, ты в безопасности. И, словно услыхав его мысли, Зареченский, доверившись незнакомцу, одетому в подобие водолазного костюма, шагнул внутрь.
Проходя мимо подполковника, он вновь что-то сказал, и Берг понял, прочел по губам: они идут, я видел, они снова идут. Странную фразу подполковник тут же выбросил из головы. Сейчас у него было более важное дело. Сегодня ночью Большой Норильск сократил потребление энергии до минимума, остановив все крупные предприятия. Рабочие радовались внезапному выходному дню. Горожане готовились ко Дню Повиновения, испытывая смутную тревогу, привычную и потому не слишком явную. Лишь небольшая горстка людей, едва ли больше сотни, нервно поглядывала на искусственное небо, по которому то и дело пробегали синеватые всполохи.
Уже начало светать, когда колонна аэросаней выдвинулась на юго-восток. В саркофаге с декоративными окнами и бронированными стенами толщиной в пять дюймов, бился и бушевал Роберт Зареченский, Поцелованный Седым Незрячим. Впереди, словно гигантский кровавый волдырь, освещенный яростным глазом северного солнца, вырастал купол Большого Норильска. Город с нетерпением ждал новое сердце, которое погонит по его венам застоявшуюся кровь. Реактор, что даст энергию его заводам и огонь их печам.
Во имя жизни и прогресса.