Объект №
В первые месяцы просыпался с мокрыми щеками: снился то травяной, то соленый океан. Ноги кололо стеблями, кожу разъедала морская вода. Потом привык и к духоте, и к странным рассветам, не видел снов. В остальном все шло хорошо. А когда стало плохо, перестал вспоминать, как согласился остаться здесь, но всегда знал: он выбрал это ради семьи.
Готовили их долго, так долго, что он успел забыть, к чему. С тренировочной базы выдернули срочно, поздним вечером, не слушая возражений: «Времени у нас мало, собирайся. Да, десять лет разлуки с родными — долгий срок, но контракт есть контракт. Ты стараешься, чтобы им было легче жить. Давай-давай». Со вторым счастливчиком, Виктором, познакомились за три дня до даты отправления: предыдущий кандидат сошел с дистанции в последний момент. Скованно пожали друг другу руки, еще не привыкнув к мысли, что вскоре придется делиться всем.
Татьяна, хоть и ожидала этого со дня на день, его отъезду не обрадовалась, последние часы смотрела поверх головы. На космодроме, не доходя до линии, за которую не пускали никого, кроме техперсонала и экипажа, сказала: «Понимаю, от такого не отказываются». Четырехлетняя Аня, легкая и маленькая, с небрежно собранным хвостиком светлых волос, мирно проспала прощание у него на руках. Дмитрий пообещал, что все устроит, поцеловал ее в щеку — в последний раз.
Как только амортизационные подушки аппарата опустились на зыбкую почву, Виктор в жарком летном костюме, стянув только шлем, деловито начал выгружать свое добро. Перенес все внутрь: штангенциркули, линейки, пантографы. Он разобрался в хаосе моментально, немедленно все рассортировал, надписал мелким почерком, внес в отчет. Потом забегал с коробками по корпусу, едва успевая утирать пот. Дмитрий смотрел на суматоху без удивления. Его сразу предупреждали: напарник на будущие десять лет — с норовом, тот еще чудак.
С атмосферой на планете повезло, хоть и приходилось отфильтровывать воздух под куполами от пыли и песка. Природные условия могли быть лучше, но зато поверхность хорошо прогревалась от звезды. Сила тяжести почти равнялась земной. На станции было точно как на земной копии: небольшой корпус Первой базы, тренировочная капсула, отделенный зоной, в которой проводилось обеззараживание, медотсек. Все такое новое, что казалось, здесь должно пахнуть невысохшей краской и влажной штукатуркой, полом, выскобленным добела. Разве что окна толще в три раза, чем дома, рамы из пластика и железа, створки с прорезиненными краями плотно задраены, как люки на подводной лодке — чтобы внутрь не забивался песок.
За квадратным задом корпуса шли теплицы, на их прозрачных стенках за ночь собиралась роса. Все чистое, стерильное, из самых стойких материалов, но тоже как на Земле: ностальгическая, интуитивно понятная простота. Только защитные купола над головой другие, тесные. Переливающиеся ярко-радужные пленки, на которые снаружи больно смотреть. Таких нет ни на Земле, ни где-либо еще.
Метеобудки, издалека напоминавшие огромные колченогие скворечники, были разбросаны по периметру выделенного участка. В мучнисто-белом песке синхронно крутили лопастями так быстро, что за ними не успевал глаз, ветряки.
Вторая база в десяти километрах отсюда оставалась недостроенным близнецом Первой. Третья гораздо дальше, но в пределах досягаемости. Дмитрий хмурился: маловато места отведено под заселение, уж точно недостаточно людей. Двое ученых в постоянном метеорологическом разведсоставе, один одинокий, никто не хватится, второй семейный, это плохо, но он незаменим. Сколько-то еще готовятся к своим миссиям в учебке и на тренировочной базе. Может, повезет — тогда пришлют парочку аспирантов, чтобы были на подхвате. Тысяча человек в Центре управления, считая каждого рабочего, каждого техника на полставки. И все.
Объяснение генерала то же, что и обычно: нельзя сразу верить в будущий успех, тратить разом оставшиеся силы, деньги, технику, если все это погребет под собой песок. Это не миссия даже — заброшенная в воды незнакомого мира удочка, пробный камень, один из сотни, которые рискуют уйти на дно. А в остальном нормально. Можно жить. Свой договор о неразглашении Дмитрий уже подмахнул.
— Ну чисто вторая Сахара. Не слишком похоже на колыбель для погибающего человечества, — Виктор щурился сквозь очки, наблюдая, как двухместные аппараты разворачиваются на искусственной взлетной полосе. Смысла оставлять их здесь нет, генерал сказал: «Понадобятся — вышлем».
Дмитрий из вежливости кивнул, про себя подумал: не Сахара, нет. Скорее очередной безымянный космический объект с трехзначным номером, по которому легко понять, сколько до него было неудач. Фрагмент закрытого города, вроде тех, в названиях которых больше цифр, чем букв. Тех грязных, зараженных очагов на Земле, из-за которых они с Виктором сюда прилетели, чтобы разведать, куда бежать.
Ландшафт менялся после каждой песчаной бури, разбивающей старые контуры барханов. Карты свои Виктор так и не нарисовал ни через год, ни через десять лет.
* * *
В учебке и позже, в тренировочном центре, все объяснили, всему научили, кроме одного, главного: как примириться с мыслью о том, что в конце концов ты остаешься наедине не со стихией, а с самим собой.
На втором году миссии Виктор сломал ногу, неосторожно навернувшись с песчаника, когда дежурил на Третьей базе. Он кое-как сумел залезть в кабину флаера и дорулил до Первой, отключившись от боли, только когда Дмитрий помог ему залезть на хирургический стол. На пятом году во время вылазки компас Дмитрия вдруг встал, а потом из-за электромагнитной аномалии завертел стрелкой, как бешеный. Обратно Дмитрий добирался два дня.
На седьмом году, когда казалось, что стоит лишь немного потерпеть, переждать, пересидеть, чтобы ничего не испортить в последний момент, было тяжелее всего. Генерал уклончиво обещал, что осталось недолго. Виктор отходил подальше от микрофона, мрачно смеялся: «Это точно. Смотри-ка, Дмитрий Михалыч, нам наконец-то перестали врать». Дмитрий шикал на него, старался не смотреть на календарь с ровными рядами зачеркнутых недель. Про себя думал: «Еще немного. Пусть невмоготу, но часы ведь тикают не медленнее, чем прежде. Давай-давай».
Бури приходили и уходили, омывали купола песком, меняли лицо новонареченной Сахары, но до поры до времени не причиняли вреда.
Утром поднимались с мутным рассветом, ночью ложились с закатом красной звезды. Вечерами Дмитрий нервничал, перебирая сводки, заражая своей тревогой Виктора. Заставлял того перепроверять раз за разом электронные узлы. Вечерами можно было выйти на связь.
В рубке было тесно — не расправишь плечи, не обрушив одну из навесных полок. И везде провода, провода. Короткий, длинный, бесконечный клубок проводов. Похожие на гроздья диковинных ягод многоступенчатые ретрансляторы, невидимые спутники где-то над головой, обеспечивающие звонок домой, туда, сквозь парсеки пустоты: «Ну, как оно?»
Иногда он успевал заговорить первым. Иногда — слишком редко, слишком часто — уступал очередь ей. К двенадцатилетию Аня вытянулась, стала серьезней. Смеялись только глаза на загорелом лице.
— У нас тут не очень, папа. В городах совсем плохо. Лучше расскажи, как у вас.
* * *
С трубок перенесенного из теплиц конденсатора потекло — стоило заменить еще на прошлой неделе, да все руки не доходили. На место, куда падали капли, Виктор перетащил горшок с едва проклюнувшейся чайной зеленью, поправил, чтобы вода бежала по стеблям к корням, гордо посмотрел на результат:
— Сойдет.
Вытряс из кружки старую заварку, нащипал новых листьев, плеснул воды и с тяжелым вздохом на ощупь полез за кипятильником в шкаф. Опустил стальную спираль сперва в чистый стакан, не включая, потом загремел вилками-ложками в буфете, пока не вытянул самую маленькую, чтобы мешать чай.
Последняя партия с Земли дошла три года назад, незадолго до того, как пропала связь с Центром: запчасти, лекарства, герметик, книги, вода в пластиковой таре, тщательно упакованная еда. Новую сказали пока не ждать: у самих не все хорошо. Виктор ворчал, что он ученый, в контракте ничего не говорилось про обязанности грузчика, но перетаскивать тяжелые ящики с платформы на платформу, когда сломался домкрат, не отказывался.
С тем же грузом прилетел упрямый Лешка, рвавшийся в космос аспирант Дмитрия. На второй день они с Виктором поцапались из-за ерунды, и Дмитрий успел проклясть обоих, прежде чем смог их помирить. Лешку оставили на Третьей, самой маленькой базе, рассчитанной на одного, — переписывать показания метеоприборов. Встречались раз в месяц, чтобы поделить оставшийся паек. Лешка не слишком расстроился: не любил, когда начальство стоит над душой. Звонил через день, чтобы доложиться, присылал данные вовремя. Вот только со вчера не отвечал на позывной.
— Экономить надо, Витя, — Дмитрий глянул на Виктора искоса, покачал головой: живет здесь одиннадцать лет, а кое в чем все тот же беспечный оболтус.
— Электричество-то? Что его экономить, ветряки работают исправно, на века же строили, а дуть здесь не перестанет, даже когда мы помрем.
— Заварку экономить. Эту сцедишь, а новая нескоро вырастет. Допустим, остатки запасов у нас еще сохранились, но все же.
— А смысл? Помощи не дождемся. Скоро все и так накроется, на показатели активности посмотри. Надо успевать.
— Успевать что?
— Пожить хоть так,— Виктор пожал плечами, откусывая от белоснежного кубика рафинада, прежде чем бросить его в кипяток. Перевел тему: — Часто ты... смотришь записи? Поосторожнее. Легче все равно не станет. Так недолго и по-настоящему сбрендить.
Сколько они были знакомы, Виктор все делал наоборот: пялился в упор, когда стоило отвернуться, вцеплялся намертво в то, что не стоило бередить.
— Уставом разрешено все, что не запрещено, — ответил Дмитрий, надеясь, что со стороны не кажется, будто он спешит оправдываться.
— Значит, часто, — Виктор кивнул, стал сосредоточенно дуть на чай, не торопясь допытываться дальше.
— А ты?
— Ни разу. Это ни к чему. Лучше скажи, как там наш студентик? Что слышно с Третьей базы?
— Ничего.
— Совсем ничего?
Дмитрий промолчал.
— Наверное, приборы опять накрылись из-за песка, герметика не хватает. Или в самоволку ушел твой Лешка.
— Не трогай его. Он справляется как может. Ему тяжелее. Слишком мало времени прошло, чтобы забыть все, что потерял.
— Да я разве осуждаю? — Виктор пожал плечами. — Было бы у нас больше медицинского спирта — я бы запил.
Виктор поставил кружку с чаем на пластиковый кружок, чтобы не оставлять следов на столе, вздохнул:
— Ладно, схожу-ка я к нему сам.
— Пешком?
— А как еще, топливо-то закончилось.
— До бури успеешь? И переносную связную станцию не забудь.
Дмитрий проводил его взглядом, подумал, что это ненадолго. И, как всегда, не угадал.
* * *
Раньше Виктор не любил выходить на поверхность, Лешка — обожал, подкалывал:
— Вам бы сменить работу.
Виктор хмурился, непривычно серьезно отвечал:
— Поздно переучиваться в сорок-то лет.
— Сорок — не так уж и много, — возражал Лешка. Спорил он всегда до хрипоты, легко краснел и фыркал, как раскаленный чайник. Разве что не плевался кипятком.
— Ну-ну, — хмыкал Виктор, — сам-то давно в последний раз писал сочинение на тему «Как я провел это лето»?
Любопытный Лешка, которому по специальности положено было интересоваться больше погодой, все расспрашивал о местной живности, о том, как влияют на нее защитные купола, хоть и успел перелопатить всю информацию, что об этом нашел. Виктор посмеивался: «Надо же, какой энтузиазм. Настоящий юный натуралист». Лешка огрызался. Дмитрий, не обращая внимания на их препирательства, без которых обоим было слишком скучно жить, отвечал:
— К куполам они не приближаются — чуют по запаху, что ли? Даром что глаз нет.
— Да вы сами-то их видели, Дмитрий Михалыч?
— Сам не видел, но слышал как-то ночью, — признавался он будто бы нехотя, подмигивал Лешке: поживи, мол, с мое. Глядя в широко распахнутые серые глаза, вдохновенно сочинял на ходу: — Те спецы, что заступили раньше нас, чтобы подготовить корпус и купола, их даже не заметили, решили, это просто темный песок.
— И где те спецы теперь?
— Вот именно. Правильный вопрос задаешь, молодец.
Лешка не верил, прихлебывал чай, наклонялся к камере ближе, поправляя запотевшие очки.
— Еще скажете, пустынники смуглые и золотоглазые? У вас как у Брэдбери.
Виктор махал рукой, Дмитрий отшучивался:
— Это у Брэдбери как у нас.
А в следующий раз рассказывал о них уже Ане, совсем по-другому:
— Твари эти спят в песке, едят песок, после смерти превращаются в тот же самый песок. И шуршат так же — как крупные змеи в пустыне. Только не ползают, здесь слишком горячо, чтобы ползать по раскаленной почве нежным брюхом, а ходят на своих странных двоих, почти как мы.
Тринадцатилетняя Аня, сама вся золотая-бронзовая после лагеря вдали от отравленных городов, в который ее с легкостью принимали каждый год благодаря заслугам выполнявшего таинственную миссию отца, с растрепанной выгоревшей косой, в льняном сарафане с таким хитрым узором, что никогда бы не передал темный экран со сбившимися от жары настройками, тянула слишком серьезным голосом, в котором уже слышались интонации Татьяны:
— Ну пап, что за сказки для младшего школьного? Перестань.
Она всегда спешила, всюду боялась опоздать.
— Тоже думаешь, что я здесь от скуки басни сочиняю? — грозно спрашивал Дмитрий, с притворным отчаянием тряс головой: — Дожил, называется. Ни дочь не верит, ни собственный аспирант.
Чувствовал: она, конечно, чуть ли не с пеленок знает, что он не на Земле, но мысль о том, что отец служит на далекой планете, на которую однажды полетят корабли всего человечества, и говорить об этом пока никому нельзя, еще не уложилась в голове. Скоро дорастет и привыкнет — как привыкла мать. Лишь бы не захотела забыть его вовсе, как очень старалась забыть та.
Татьяна, если и приходила, садилась к камере боком, так, что почти не было видно ее лица, сжимала Анино плечо:
— Сколько еще? Вы там втроем, без охраны… Когда домой?
— Да кому мы нужны, — успокаивал, убаюкивал ее Дмитрий, жалея, что вообще заикнулся о своей жизни. Лучше бы слушал, что нового у них. — Тут никого, кроме нас. Научная миссия, ты же знаешь. И красть нечего, кроме метеосводок. Пустынникам вряд ли нужны человеческие книги или чай с Земли. Сейчас здесь безопаснее, чем у вас.
На первый ее вопрос он никогда не отвечал, вгрызался во второй, каждый раз напрасно надеясь, что она не станет повторять то, с чего начала.
«Сколько еще? Как вы вернетесь? Мы так давно ждем» — это чаще всего. Самое безнадежное. Ответов он не знал и сам, говорил всегда одно и то же: «Потерпите недолго, пока не знаю, как, но мы выберемся, я уверен. Как прилечу — сразу же вас заберу». Врать было привычно. Врать было почти легко.
* * *
После разговоров с Аней он безуспешно, из чистого упрямства, попробовал звонить в Центр.
Перед сном Виктор обычно копался в деталях, пытался пристроить к делу лопасти старого ветряка. Сегодня без него было неуютно. Дмитрий обошел базу, чтобы размять ноги. Рассеянно перебрал предыдущие Лешкины данные, твердо зная: с этим можно работать, тот все подсчитал и отметил. После него можно не перепроверять. Потом вернулся к себе, задернул плотную брезентовую штору, чтобы страниц книги не касался размытый грядущей бурей вечерний оранжевый свет. Воздушные фильтры под потолком похрипывали и дохли быстрее, чем можно было надеяться, но еще держались. Он читал, пока не уснул.
Вода стекала по лбу, по губам — пресное на вкус живое тепло дождя, разбившего жару. Как в детстве, когда на Земле даже в городах шли чистые ливни. Надо только выйти из-под навеса, и тут же окатит прохладой, свежим запахом мокрой весенней травы. Тогда он думал, это запах настоящего счастья. Позже узнал: никакое не счастье, обычный озон. Но мечтать о том, чтобы снова ощутить его глубоко в ноздрях, в горле, в груди, не перестал. Надеялся однажды завести детей, мечтал найти для них такую планету, чтобы можно было возиться у кромки океана, копошиться во влажной земле, встречать и провожать грозы на берегу. Потом женился. Появилась Аня. Ради мечты он согласился и на учебку, в которой салагам не давали спуску, и на тренировочный центр, после которого не оставалось сил ни на что. Ради мечты попрощался с Татьяной раньше, чем узнал об одобренной заявке: думал, будет не так трудно, если не тянуть. Ради этого же пропустил девять из тринадцати дней рождения дочери. Под запись говорил, что ради человечества, но сам-то знал точно: ради одной лишь мечты.
Дмитрий сморгнул воду, закрыл мокрые от дождя глаза во сне, открыл мучительно сухие — наяву.
Днем уговорил себя надеть защиту, переступить через порог, дотащиться, утопая чуть не по колено, до ветряков. Над горизонтом вспухли небывало огромные ржаво-рыжие тучи, несущие песок. Он постоял некоторое время, чувствуя, как о шлем разбивается пока еще слабый ветер, и повернул назад.
Виктор дожидался его по связи, хрипло забормотал, подтаскивая Лешку к себе, в пределы обзоры камеры, за растянутый рукав:
— Наконец-то. Мы уж думали, ты сгинул совсем.
— Добрался, Витя?
— Добрался кое-как. У студента нашего подох аппарат. Пока я до него дополз, пока установили мою переносную запаску — здравствуй, дивный новый день… Видел, что нас там ждет? — Виктор мрачно уставился куда-то вбок, сморгнул, потер воспаленные глаза.
Дмитрий кивнул:
— Только что был у метеобудок. А у вас насколько плохо?
— Хуже, чем все, что было прежде, Дмитрий Михалыч. Купола не выдерживают, — Лешка помолчал, потом добавил: — До нас дойдет раньше, чем до вас, через восемь-десять часов.
— Значит, к утру буду ждать.
— Со своей ногой обратно я уже не успею. — Виктор покосился на него как-то виновато, нахмурился и негромко проговорил: — Справишься сам?
Лешка заерзал, по-мальчишечьи упрямо не поднимая взгляда, сделал вид, что пытается откусить заусенец. Дмитрий ответил:
— Справлюсь, конечно. Останься там. За молодежью нашей глаз да глаз.
* * *
Буря началась на рассвете — сперва все стихло, замерло. Ни звука. Показалось даже, что перестали неспешно отсчитывать время часы на панели управления. Потом грохнуло, прокатилось первым порывом ветра где-то наверху. Над куполом сомкнулась шершавая, как абразив, волна песка. Стало темно и громко: то ли шепот, то ли странный свист. Виктор был прав, долго им теперь не протянуть.
Дмитрий проверил окна, прихватил с собой столько воды и еды, сколько подвернулось под руку, зашел в связную рубку, закрылся на ключ и на всякий случай подпер стулом дверь изнутри. Наушники плотно сели на голову. Много минут — одни лишь помехи. Наконец тихие, шепелявые от технических неполадок, но легко узнаваемые голоса.
Татьяна торопилась куда-то, нетерпеливо спрашивала о том же: сколько еще? Потом устала, уступила место Ане, напоследок сжав ее плечо.
— У нас тут не очень, папа. В городах совсем плохо. Лучше расскажи, как у вас.
— Видел пустынников. Твари эти спят в песке, едят песок, после смерти превращаются в тот же самый песок. И шуршат так же — как крупные змеи в Сахаре...
Старый разговор, те же интонации: не ошибешься. Дмитрий глядел, не отрываясь, на Аню, в меркнущий экран.
— Ну что за сказки для младшего школьного, пап? Перестань.
И Дмитрий послушался. Перестал. Ударило совсем близко, задрожал пол, головокружительно скакнула температура. Запахло паленым: фильтры и приборы охлаждения воздуха прокряхтели что-то в последний раз и замолкли, хотя проводка еще не тлела. Запись пошла рябью: то же узорчатое платье, та же коса. Тот же темный взгляд смешливой дикарки. За два года с тех пор, как пропала связь, Аня не повзрослела ни на день.
Он через силу улыбнулся:
— Ладно, ладно, не буду, не сердись. Погода у нас странная в последние дни. Метет сильнее обычного, да сердце пошаливает, но это скоро пройдет. А в остальном ничего. Можно жить. Скоро вернусь.