Был раньше мир совсем другим,

Был неизучен и велик.

За неприступною стеной

Таились чудища из книг.

Единорог и Мантихор,

Ехидна, Муравьиный лев,

Колдун Самсон, что разорвал

Руками льва могучий зев.

Ламбтонский червь с реки Уир,

Святой псоглавец Христофор,

И тёмный дух Сатаниил,

И цверги, дети горных нор,

И Беовульф, свирепый зверь,

Дриады, девы из лесов…

Тот мир ушёл. И все теперь –

Поток полузабытых слов.

История как наука, как объективный плод деятельности разума уходит в прошлое. Теперь История есть акт субъективной веры — так уклончиво характеризуют это новое веяние авторы. На словах красиво, на деле же учёные мужи занимаются фальсификацией прошлого, оценивая правдоподобность того или иного события с точки зрения своей веры в событие. Это здорово перекликается с днём сегодняшним.

Сборник критических рецензий о вымышленных деятелях культуры и науки, написанных от имени никогда не существовавшего автора. Опыт чистого кристаллизованного постмодернизма.

Бустос Домек это буйная голова и бойкое перо; и то и другое без тормозов. Иногда, в считанном количестве статей, мне этот Домек нравится, но чаще возникало ощущение, будто Онорио выгуливает передо мной своё эго.

Особенно хороша зарисовка про новое направление в исторической науке. Во время написания «Хроник» такое направление было чем-то из ряда вон, сейчас этим занимаются многие: от блогеров до людей, находящихся на госслужбе.

Прочие рассказы-анекдоты-рецензии не дотягивают до этого уровня. Любопытно подана теория группировок, но не более того. Повеселила биография супер-пупер новомодного писателя с оригинальным «усыхающим» стилем: остроумно, но оканчивается пошло.

P.S. Поймал себя на мысли, что в «Хрониках Домека» вполне лаконично смотрелись бы: очерк о художнике-перформансисте, прибившем себя за чресла к асфальту; отзыв на инсталляцию «банан и скотч»; обзор на музыкальное шоу, в течение которого исполнитель кричал в микрофон только два слова, используя склонения.

Представьте, что вы едете по ровной трассе в солнечный день, дорога свободна, педаль газа утоплена в пол. Вы наслаждаетесь поездкой, и вот в какой-то момент навигатор просит вас уйти с дороги на ближайшем повороте, потому что впереди затор. Никакого затора, насколько хватает силы зрения, вы не видите, но доверяете информации, сворачиваете и спустя минуту оказываетесь в глухом тупике.

Примерно так можно описать мои впечатления от прочтения «По ту сторону добра и зла».

Квазидетективная новелла с налётом романтики и мистики. Авторы хотели упрекнуть современную им европейскую аристократию в лицемерии, карикатурности на предков и показать, что нравы этих людей переходят все границы. Завязка любопытная, небанальная, сюжет хорошо раскачивается; когда пропадает банка с крысиным ядом, просыпается живой читательский интерес. Но затем, вопреки логике, повествование сворачивает непонятно куда и зачем, и мы имеем абсурдный тупиковый финал. Жаль, задумка была что надо.

Забавно, что по прошествии лет — в беседе с Освальдо Феррари Борхес гораздо скептичнее отозвался о Поле Валери, которого он в этом эссе сравнивает с Уитменом: «Ставить Валери рядом с Уитменом — это едва ли не кощунство, поскольку Уитмен — не сравним ни с кем, а про Валери я не рискну этого сказать». И далее: «я не уверен в том, что Валери заслуживает славы поэта-интеллектуала, ведь в его стихах мыслей — до удивления немного... В нем видят поэта-интеллектуала; он, как сказал Биой Касарес, приглашает других к размышлению, но сам остерегается размышлять».

Цитата из реферата по филологии: «...«Нет такого интеллектуального упражнения, которое в итоге не принесло бы пользы», — пишет Борхес в своем рассказе. Без сомнения, «Пьер Менар...» сам представляет собой превосходное интеллектуальное упражнение, с одной стороны, по созданию стилистически выверенного речевого акта, а с другой стороны, по иронизированию (которое неизбежно связано с серьезной рефлексией и размышлением) над вопросами о роле автора и читателя в произведении...».

Как «упражнение» — ДА, конечно же. НО... чем тут «восторгаться-то»? Ведь это так же скуШно, как и гаммы в музицировании. Это же — «техника» в чистом виде, то бишь — практически концентрированный выпендрёж. Чем это может нравится?

Это даже не ирония, это — опять же — ИМИТАЦИЯ оной иронии (ещё раз: упражнение в «качестве воспроизведения»). ИМХО, конечно же, чисто субъективно, да, но... — раздражения в первичном восприятии гораздо больше всего прочего

Троллинг высочайшего уровня. Практически основа постмодернизма в литературе. Пелевин, Сорокин и (в меньшей степени) Бегбедер — пьют из этого источника уже много лет. Кто-то скажет, что это «бред», и по-своему будет прав. Но если задуматься, то именно этим «бредом» и является почти вся литература. Кладезь для людей с «синдромом поиска глубинного смысла».

Попробуйте читать этот рассказ как иронический, каковым он и является (хотя, кто знает?), и улыбка не будет сходить с вашего лица до окончания чтения.

Вот и я сейчас пишу эти строки и улыбаюсь.

Основное впечатление от знаменитого бестиария — бессистемность. Здесь смешаны в кучу существа фантастические, мифологические, легендарные, сказочные, мистические и пр. О многих вообще не упоминается, другие упомянуты в двух словах, о третьих рассказано подробно, рассказ о четвёртых сводится к длинной цитате. Во всех случаях информация имеет характер случайной выборки из подвернувшихся под руку источников. Это сводит на нет идею энциклопедии. Но книгу читают Это Борхес. Великий писатель, философ, книжник, эрудит, находившийся как раз на пике своей славы. И вот человек решил, как мне кажется, поразвлечься. Обложился двумя десятками книг (а подбирать книги он умел, и умел их понимать) и сочинил такую вот компиляцию. Для собственного развлечения. Если бы эту работу выполнил кто-нибудь другой, книга пролежала бы с месяц на полках магазинов, нашла сколько-то сотен читателей и через несколько месяцев выпала из памяти. Но это Борхес.

Загадка ради загадки, Тайна ради Тайны. Приманка в форме культурологического исследования, призванная зацепить читателя и невольно заставить искать ответ, выдвигая версии (в том числе и непристойные), на вопрос, разгадки, очевидно, не имеющий.

Сама по себе зарисовка, может, и не заслуживает такого внимания, но любопытно провести (хотя и не полную) аналогию со знаменитыми, ставшими уже нарицательными, таинственными «сепульками» и «сепулькариями» Станислава Лема. Как известно, пан Лем со вниманием относился к творчеству Борхеса, в том числе развил идею рецензий на несуществующие книги из «Пьера Менара, автора «Дон Кихота»». Возможно, и этот рассказ также источником вдохновения послужил?

Я процитирую слова из одного ЖЖ:

«Хорхе Луис Бохес — великий аргентинский писатель. Как все представители элиты этой страны он получил иезуитское воспитание и был масоном. Масоном, недовольным уровнем посвящения и всей системой, но знающим ее изнутри. В одном из своих рассказов он хорошо описал метод, которым пользуются масоны для уничтожения реальности и навязывания мифологических представлений о мире. Это — рассказ «Тлен, Укбар, Орбис Терциус», посвященный технологии подмены реальности мифом.»

Шикарное эссе от великого аргентинца, которое будет интересно и полезно исключительно поклонникам средневековой английской литературы. Начать необходимо с того, что роман в стихах из тридцати с лишним тысяч строк «Брут» до сих пор полностью не переведён на русский, поэтому всем поклонникам Артурианы, басурманскими языками не владеющими, приходится довольствоваться краткими пересказами и переводами мизерных фрагментов. Однако, эссе Борхеса не столько о содержании произведений Лайамона, сколько о его исторической роли. Предоставим слово автору:

«Лайамона обычно считают первым поэтом Англии; точнее и трогательней видеть в нём последнего поэта саксов».

Как и в случае с любым творением Борхеса, с «Простодушным Лайамоном» можно соглашаться или упоительно спорить, однако, Борхес остаётся самим собой, приводя понятные и весьма красочные примеры того необычного, что привнёс «простодушный Лайамон» в современную ему литературу Британии: «По духу же он — прямой наследник саксонских рапсодов, хранивших лучшие слова для описания битвы и за четыре столетия не сложивших ни одной строфы о любви». Борхесу вторит и автор монументальной «Энциклопедии короля Артура и рыцарей Круглого Стола» Анна Комаринец: «Лайамон опустил многое из того, что традиционно является составляющими куртуазной литературы <...>, но ввёл подробности, рисующее общество намного более жестокое и грубое». А коль уж речь у нас идёт именно об эссе Борхеса, а не о проблемах становления английской литературы, вернёмся к тому, чем лично меня зацепило данное эссе. Прежде всего, необходимо учитывать, что роман Лайамона в некотором роде характеризовал собой переход от эпического творчества англосаксов к собственно английской литературе, поэтому читать об этом попросту интересно. Саксы, будучи соплеменниками Лайамона, «обращённые в христианскую веру, внесли в новую для них мифологию жёсткий акцент и воинственную образность германского эпоса», и действительно во многом переосмыслили библейские предания. Сам Борхес приводит прекрасный пример этого, указывая, что «двенадцать апостолов в одной из поэм Кюневульфа противостоят натиску вражеских мечей и знают толк в игре щитами», но мне больше всего нравится другой пример, из древнеанглийской поэмы «Елена», где Спаситель именуется в том числе «конунгом Израиля» и даже «Спасителем middangearrdes» (Срединного мира). Так вот, будучи носителем этой героической англосаксонской традиции, пусть и уходящей, тот самый «простодушный Лайамон», начитавшись латинских сочинений и французских сочинений Васа, выступает первым по-настоящему английским поэтом потому лишь, что в его романе появляется мотив обречённости королевства Артура, павшего под мечами соплеменников самого Лайамона, саксов, и идеализация этого минувшего королевства.

Как донести это до читателя, не вдаваясь в многословные рассуждения?

Мне, как видите — не удалось, ну так я ведь далеко и не Хорхе Луис... =)))

Но Борхес на то и Борхес, чтобы провести параллель, которая вряд ли пришла бы кому-то, кроме него, в голову:

«Ровно так же аргентинец без единой капли индейской крови обычно отождествляет себя с защищавшими свою землю племенами керанди, а не с вторгшимися в их края испанцами Кабреры или Хуана де Гарая». Вот так оно всё и получилось! И стал герой борхесовского эссе тем самым автором, который перестал быть поэтом саксонским, но стал поэтом воистину английским, по-новому обыграв тему, которая спустя пару столетий станет, пожалуй, главной мифологемой всей английской истории и государственности...

Одним словом — отличное эссе! Рекомендую как всем поклонникам Борхеса, так и интересующимся трактовками и изучением Артурианы! Всего несколько страниц, но подумать есть о чём. Да и обратиться к первоисточникам так и подмывает...

P.S. На данное эссе оставлено всего два отзыва, однако они великолепно иллюстрируют, что Борхеса нужно читать с определённым багажом знаний, иначе есть вероятность попросту не понять, о чём идёт речь. Это ни в коем случае не означает, что Борхес — автор не для всех, просто не считал он нужным что-либо объяснять, надеясь, что у его читателя УЖЕ будет за плечами определённый «обязательный минимум» прочитанного.

Даже если «Брута» Лайамона на русский, к сожалению, так и не перевели...

Ещё одно эссе великого аргентинца, посвящённое средневековой скандинавской литературе, большим поклонником которой Борхес был всю свою жизнь. Текст неоднозначный, во многом спорный, прежде всего своими выводами, типа «В XII веке исландцы открыли роман, искусство норманна Флобера, и это открытие осталось в беспредельном хозяйстве мира таким же загадочным и безрезультатным, как их открытие Америки», но вот чего у Борхеса не отнять, так это шикарнейшего умения предоставить читателю сравнительные противопоставления. Объяснюсь: говоря об исландских сагах, автор приводит небольшой фрагмент «Саги о Греттире», как воплощение «приземлённого реализма», и тут же противопоставляет ему скальдическую поэзию. А коль уж речь заходит о последней, всегда довольно сложно привести примеры таких кённингов, чтоб и сразу понятно было рядовому читателю, о чём, собственно, идёт речь, и чтоб его цепляло, что называется, за живое. Сеньор Борхес справляется на отлично:

«С этой классической строгой прозой сосуществовала (редчайший случай!) барочная поэзия. Поэты говорили не «ворон», а «красный лебедь» или «лебедь крови», не труп, а «мясо (или зерно) лебедя крови».

Одним словом, рекомендую ознакомиться со взглядом на «удел скандинавов» как поклонникам викингов и всего, что с ними связано, так и всем, кто интересуется историей литературы в целом. Взгляд Борхеса, повторюсь, довольно спорный, но весьма убедительный в некоторых аспектах.

Прекрасный рассказ-эссе — с интригой и глубокими размышлениями о сути сообществ, организованных по принципу отличия их членов от окружающих людей хотя бы по одному признаку. Придуманная автором «Секта Феникса» описана в ее развитии с давних времен до наших дней. Дается много намеков, по какому принципу она создана, что за тайный обряд практикует и почему настолько неуловима. Масоны? Иллюминаты? Розенкрейцеры? Каготы? Евреи? Цыгане? Борхес подводит читателя к мысли, что тайное сообщество может возникнуть по ходу развития цивилизации неожиданно и таким образом, что его уже никогда не уничтожить. Особенно если принцип отбора адептов коренится в самой сути некоторых социальных табу и в некоторых инстинктах. Ответа на вопрос, в чем же конкретно состоит загадочный древний обряд, для которого нужен инвентарь в виде пробки и воска автор не дает, допуская множество толкований. Литературоведы и критики ломают голову над тайной уже много лет и склоняются к одной теории (кто сказал Википедия! сейчас по рукам!), которая сразу придет на ум части читателей в процессе знакомства с рассказом не потому, что они такие интеллектуалы, а по иной причине — они сами в этой секте и состоят. Остальным, кто не состоит в «Секте Феникса», стоит обратить внимание на одно обстоятельство-подсказку: на территории России русские кондовые интернет-поисковики почему-то заблокировали любое толкование Тайны из именно этого рассказа... Почему так? Подумайте немного сами, прочитав это поразительное и смелое по своему времени произведение.

Для особо нетерпеливых еще подсказка-спойлер

Тусклый не новый после-мир,

или размышления и комментирование о мета-, пост- и «просто» будущем

*Чет хуже нечета, поэтому и третья статья в честь и о Борхесе (но как всегда не только)*

Лабиринты, сны, литература, гностицизм, Каббала, творчество, Человек и встреча прошлого с будущим... Луис Борхес изрядно и во благо сломал классические каноны и ортодоксальную узость литературы магическим сплетением эрудиции, книжной любви, культурной экзотикой и талантом. И прошелся по разным темам, литературным жанрам и именитым отцам-основателям, а также сквозь множественные образы и бытийные (да житейские) вопросы. Сегодня я, подводя точку своей серии «очерков» (вкупе со сторонними суждениями) по борхесианским рассказам. А именно после мыслей в буквах о темах гностицизма, литературы, Человека и т.д., приступаю к последней в списке. И вместе с тем ко всем сразу, ведь настоящая «статья» завершает предыдущие две. Надеюсь, и развивает в самом прогрессивном смысле...

Как читавшие аргентинского писателя могут знать, в своем творчестве литературная аватара (аки альтер-эго) успела много где и с кем побывать. Например, с самим с собой, только младше или старше. Хотя всегда в этих темпоральных сновидческих странствиях вопрос — кто именно и с кем встретился. И встретился ли. Но на личных беседах с самим собой путешествия во времени у Борхеса не заканчиваются. В рассказе «Утопия усталого человека» другая вариация-инкарнация писателя лицезреет очень и очень далекое будущее человеческого вида. Ибо вопрос, есть ли там «цивилизация» в любом нашем понимании этого слова. Ибо рандеву с грядущей эпохой оставляет крайне двусмысленные ощущения, с нескрываемой каплей горечи где-то внутри. А именно будущее предстает нашему почти-современнику довольно унылым, серым и одиноким местечком. Никаких мегаполисов и континентов-муравейников лирический герой Луиса Хорхе не видит. Лишь бесконечно тянущуюся степь с одним-единственным домишком. Суровый и угрюмый хозяин этих далеко не футуристичных апартаментов. У этого постчеловека и его сородичей нет имен, государств, разных языков и, видимо, общественных институтов в обычном их виде. А далее, чтобы не плодить и без того плодовитых лишних сущностей, лаконично приведу цитаты собеседника рассказчика Борхеса:

«Факты уже никого не трогают. Это просто отправные точки для вымысла и рассуждений. В школах нас учат во всем сомневаться и уметь забывать»

«Никто не может прочесть две тысячи книг. За четыре столетия, которые я прожил, мне не удалось одолеть и полдюжины. Кроме того, не так важно читать, как вновь перечитывать. Печатание, ныне давно упраздненное, было одним из страшнейших зол человечества, ибо позволяло до безумия множить никому не нужные тексты.»

«Теперь уже нет страдающих от такой бедности, которая была бы невыносимой, или от такого богатства, которое было бы самой раздражающей формой пошлости. Каждый служит.»

«Уже нет городов ... Поскольку нет собственности, нет и наследования. Когда человек ... формируется, он готов вытерпеть и себя и свое одиночество.»

«Не следует множить род человеческий. Кое-кто думает, что человек есть божественное орудие познания вселенной, но никто с уверенностью не может сказать, существует ли само божество. Я полагаю, что сейчас обсуждаются выгоды и потери, которые может принести частичное или общее и одновременное самоубийство людей всей земли. Однако вернемся к теме.»

Но последуем совета автора. Действительно, вернемся к теме. Обобщая и дополняя скромные описания будущего, в котором на день заглянул «Борхес», можно заключить в следующее описание. Мир разобщенного, разочарованного в себе, культуре, науке и цивилизации человечества, где космос и многие технологии специально забыты, где «... кроме цитат нам ничего не досталось... язык — система цитат (*)», где как таковое общество деконструировано; где люди живут чрезвычайно долго и не стареют, но никто уже не читает книг (во всяком, много книг); где школы учат не учиться, а забывать; где товарно-денежные и многие другие виды отношений исчезли; где правительства сами собой ушли на свалку истории; где память о прошлом, история и статистика изъяты из употребления, но остались искусства вроде изобразительного. И т.д. Но предлагаю не делать скоропостижных выводов о черно-белом и немом непрекрасном далеком. Луис Борхес писатель сложный, неоднозначный и не представляющий все в рамках понятий «абсолютное добро и зло». Нет. Но перед нами все-таки не утопия, но и не обычная, не шаблонная антиутопия. Но, как еще Аристотель говаривал, чтобы понять в полной мере какую-либо вещи, нужно знать ее начала и причины. А коль автор решил нам затемнить причинно-следственные связи от дня сегодняшнего ко дню послезавтрашнему, предлагаю прибегнуть к методу фантазирования и представить, «как мы до такого докатились». И тут нельзя не упомнить книжки Пелевина (аки короля русского постмодернизма после не-модерна) «SNUFF». Ведь мир нашего автора из промерзлой широкой России в чем-то похож на жаркое и цветастое полотно Аргентины. А именно неверием в факты, которое я процитировал выше. И в отличие от Борхеса, Виктор Пелевин не постеснялся показать нам детерминированность своей реальности. Я напомню ее и, простите, без марксизма (или чего-то левацкого) тут не обойдусь. Ибо именно информационная, постмодернистская и фетишистская стадия капитализма (или посткапитализма, как пожелаете) привела современный мир к миру пелевинскому. Если точнее (и прибегая к формулировкам автора), то обычное бытие СМИ в союзе с визуальной развлекательной индустрией, которое занимается каждый день созданием инфоршума, фабрикацией истории и недавних событий, клепанием зомбифицирующего контента (или просто «творением» чепухи, выхолощенности, бреда и пустоты). Это разрушительное наглое соседство дикого прибыльного мифа и реального мира разрушило такой наиважнейший институт общественной целостности, как доверие. Как минимум доверие между обществом и власть держащими. А дальше мы знаем по роману: постап, города-на-лету, общество дикарей с конструируемой историей и витающих в облаках элитарных извращенцев с квазирелигией баблоса-и-экрана и сам сюжет. Правда, таки после «конца истории» у Пелевина она не совсем кончилась, да и цивилизация не совсем вымерла. По-ироничному, по-постмодернистскому укладу вещей и духу времени оба этих явления есть. Мир капитализма (пост)информационной эры был вынужден сократить свое присутствие в мире до пределов офшара Бизантиума. Проблему неверия в информацию, диалектического противоречия развлечений и фактов пришлось решить оригинальным преодолением оного — созданием интересного религиозного конструкта. Веры на фоне неверия. Точнее, «веры», а также общества, которое хоть и помнит о ранее бывшем неверии, но радостно его не понимающем. Ибо есть целый спектр удовольствий и «плюшек» от сильных мира того. А отыгрываются эти парящие людишки над своими нижними собратьями, получая ложный катарсис и вполне настоящие прибыли от Оркланда.

Но это пелевиниада. В ее книжных вселенных. Что же у Борхеса? Здесь даже такой осколочной и монструозной цивилизации не сохранилось, а на какое-либо возрождение чего-то былого надежд нет. В отличие опять же от «СНАФФа». Ответ вижу один — люди «Утопии усталого человека» слишком сильно разочаровались в человеческом мире. Во всем создаваемом людьми и обществе. Слишком обильное количество лжи и, видимо, не только (технологические катастрофы, бедствия?) постепенно (не так, как у Пелевина), долго, медленно, но верно выхолащивало общественное и далее человеческое из человека. В итоге, достигнув аномии (скорее без радикальных скачков, ибо фраза о медленном исчезновении правительств и государств как бы намекает), Человек потерял свою сложность. Свою разносторонность, противоречивость и диковинную глубину. Человек стал скучным, зато бессмертным и не болеющим. Даже без страха смерти. Ведь, если подумать, именно общество, язык и иные сопутствующие проявления «человековости» (человечности) играют огромную роль в подавлении страха ожидающей гибели. Но если от оной фобии можно избавиться таблеткой или уколом, то зачем «нагромождение сущностей»? Зачем Человек человеку? Во всяком человеку Борхеса...

Подходя к концу, скажу лишь, что я вижу в данном рассказе не совсем постмодернистскую «утопию». Но это тем более и не возможный и необходимый метамодерн. А чем же тогда является мир Луиса Хорхе? Постмодернистские изуродованные общества все-таки предполагают наличие общества. Разобщенного, без солидарности, но все-таки общества. Даже наличие человека в некотором виде при определенном отдалении — да. А там — нет. Оные же социумы включают в себя существование капиталистической или более дикой системы (экономики). Здесь экономики и тем более капитализма нет совсем. Так что это тогда!? Что есть утопия усталого человека?.. Эх, ответ сокрыт в названии. Это именно утопия усталого человека. Того, который не боролся, проиграл наступлению бездушного и механического общества постмодерна. Того, который устал от общества, которое не в состоянии, без сил и желания определить, ибо теперь круг индукции и дедукции, общественного бытия и сознания обрывается. Человек Борхеса устал от общества и избавился от него. Выкинул и постепенно забыл. А потом и самого себя, ибо человек без общества — не человек. Это «квазипостмодерн» — общество без общества, человек без Человека. И это же один из возможных вариантов исхода текущего дня. Мы на распутье. Либо и далее постмодерн, который в итоге погубит Землю и вид, либо квазипостмодерн, который избавит человека от самого себя и общества, либо метамодерн, возврат к большим проектам, смыслам и «против всего плохого, за все хорошее». Только так и спасибо Борхесу, что расширил на нашем пути возможности для выбора. Хотя, на самом деле, сократил. Ибо перспективы в обход метамодерна все лучше и лучше...

(*) — привет, Ролан Барт, Мишель Фуко и другие! ;-)

«Евангелие от Человека к Человеку,

или о Борхесианском Экзистенциализме»

Тематика апокрифического, гностического христианства, мистических и причудливых, а оттого и запретных веяний в религии привлекательна. Крайне очаровательна, от чего приманивает многие блуждающие умы. Назову себя, без всякой нотки самолюбия, а с целой пьесой уважения — Луиса Борхеса. Только вот необычный по форме, но крайне органичный по замыслу (и то, и то — в рамках борхеского творчества) рассказ «Фрагменты апокрифического Евангелия» (видимо, нарочито напоминающий «Евангелие от Фомы») не об этом. Ведь мне не привиделось в этом сочинении чего-либо религиозного. Или мистического, даже гностического и любого скрытого намека в схожем русле. В намеренно противоречивых, запутанных и непоследовательных изречениях («псевдо-логионах») аргентинский писатель, на мой скромный взгляд, высказывает нечто более приземленное и на самом деле более важное. А именно свое видение идеального человека. Если угодно, авторское мнение, скрепленное опытом и житейской мудростью, о качествах и чертах человека настоящего и человечного.

И какими же должны быть эти «человечные человеки» по Борхесу? Как ни странно, именно такими, как и суждения в этом диковинном рассказе — противоречивыми, полными противоположностей, запутанными и сложными. Но точно не одномерными, односторонними и простыми. Не такими, какими нас старается сделать цивилизация. Или «цивилизация», если прочесть и другую странную и любопытную работу Хорхе Луиса — «Сообщение Броуди». Борхес кричит, не только в своем Современном Откровении, но и в каждом отдельном произведении, что человек не должен быть плоским. В нем требуется страсть и умеренность, постоянная борьба, соперничество чувства и разума, рацио и инстинктов, разнородных эмоций, мыслей, желаний и грез. Человек настоящий — человек живой сложности. Не мертвецки холодной одномерности. И вместе с тем такой человек не погребенный под идейной однобокостью фанатик. Но что еще важнее, человечность наша неизменное следствие смертности. Ибо как говорит первый логион в Евангелии от Борхеса: «Несчастны нищие духом, ибо под землей будет то же, что и на земле». Именно смерть, наша бренность может, должна и порождает наши противоречивые глубину и величие. Приятно в этой мысли полувековой давности видеть сестру собственного умозаключения. Возможно, это не шибко скромно, но если разные пути ведут к одному ответу, то он есть истина.

На том оканчиваю свою затянувшуюся мысль. Не будьте одномерными, как по Фромму и Борхесу. Любите, учитесь, страдайте, радуйтесь и живите. Просто будьте настоящими и желательно человечными. А также не бойтесь бороться за Справедливость с большой буквы. Правда, последнее отсебятина, ибо никогда не соглашусь с логией под номером десять: «Блаженны те, кто не бьется за справедливость...». Яро отрицать часть, горячо принимая целое. По-моему, вполне по-настоящему, по-человечески.

...Более об авторе, чем о его творении...

Боюсь, что буду рассуждать витиевато и многословно. К сожалению, как всегда. Но, думаю, постараюсь подобного избежать. К счастью, как и всегда.

Зато писать собираюсь лишь с искренней любовью и должным пиететом к настоящему мастеру слова. К Хорхе Луису Борхесу, аргентинскому писателю мировой величины. И сразу хочу провести следующую параллель, возможно, странную и слишком диковинную, но все же. С нашим, тоже почившим, мастером слова. С Антоном Павловичем Чеховым. Казалось бы, что общего между этими двумя пусть и великими, но столь разнородными фигурами? Что единого, кроме умения мастерить шедевры малой формы? Возможно, совсем ничего, но разве так уж и отличны их две Родины? Те общественные, географические и исторические сущности, что формирует людей, которые и творят, собственно, их сущность? Сразу извинюсь по поводу тавтологии, но намекну, что клоню в сторону моего же отзыва на роман Йена Макдональда «Бразилья». А в нем я пришел к выводу, что не так и отличны латиноамериканская эклектика людских джунглей и наши промерзлые, обширные, забытые творцом скифские степи (*)? Коль так, то в бесконечном лабиринте вероятностей и потенций судьбы двух бездонно талантливых людей не шибко различны. Возможно даже, что их реальные и альтернативные биографии стоят рядом в фантасмагорической «Вавилонской библиотеке».

Обсуждаемый рассказ мог написать только человек, пораженный любовью к литературе в самые глубины сознания. Именно им и был Борхес. Его любовь была настолько настоящей, настолько всесильной и животворящей, что она породила новый феномен в литературе. Во всяком случае Хорхе Луис стал одним из отцов-основателей будущего (и, быть может, пока настоящего) постмодернизма — в хорошем смысле этого слова. Не той волны порнографов, которые осквернили Храм Книжного Искусства и Дворец Слога, стараются искоренить, осмеять и выкинуть на свалку истории «метанарративы», содержание и смыслы. Совсем нет. Я говорю о таких же, как и Борхес, безнадежно влюбленных в книги и культуру чтения, которые пишут новые книги об этом. Жанр литературы о литературе. Добрый, уважительный постмодернизм — называйте как хотите. Именно такой создал аргентинский автор, который сам себя называл прежде всего читателем. Наверное, спустя более чем пять тысячелетий письменности и еще более веков истории рассказывания историй, каждый потенциально великий автор должен в этом прислушаться к классику двадцатого века. Быть прежде читателем, подмастерьем и одновременно вдумчивым зрителем ушедших искусных мудрецов, а только затем самому приниматься за перо (или клавиатуру, но даже я, смерд и тень тени современников стараюсь прежде браться за бумагу). Ведь «Вавилонская библиотека» лишь с виду мечта любого читателя и обиталище всех возможных писателей. Попасть в нее, конечно, можно и с помощью бесспорной нетленки, и полнейшей белиберды. Но все это лишь мутации формы. Формы вездесущей и на самом деле мертвой — как у плохого, зомбифицированного, кадаврового постмодернизма. Представленный Борхесом буквенный и многостраничный сад расходящихся троп выстроен и написан не Цюй Пэном и каким-либо живым человеком. Это лишь симулякр жизни, мертвецкий фрактал квазилитературы. У настоящей литературы все равно есть автор, творец, начало бытия любого произведения — жизнь, живой разум. Даже если он довольно иллюзорен, не совсем реален и, по сути, лишь функция Языка, если верить Ролану Барту в «Смерти автора» (но любой, кто умер, хоть когда-то жил). У борхесовского библиотечного мироздания вряд ли имеется живой творец. Скорее бесчисленные тома этой вселенной настрогал и скопировал какой-то почти божественный, но не живой роботический гигант фон Неймана и Тьюринга. Ибо творчество не есть видение всех возможных троп и избрание из них необходимых. Истинное творческое создается без этого взгляда в квантовые возможности. Слепо, но чисто, с мыслью (верой) о новизне. Самим тобой, даже если ты создаешь нечто уже бывшее в мире. Но, как сказал другой современный классик, Эдуард Лимонов, самое главное, что ты сам к этому пришел.

Так что в итоге? Перед нами один из множества удивительных рассказов Луиса Борхеса, который, на мой взгляд, некоторые могут воспринять превратно. Не так, как должно. Человек, родившийся в удивительной и самой эклектичной, синкретичной, лоскутной красоты части света, любивший хорошую литературу, в основном живший именно в книжных мультивселенных, писавший эссе и статьи о примате содержания над формой, не мог воспевать библиотеку, схожую с Вавилонской. Искусственную и на самом деле пустую. Высчитанную холодным интеллектом, а не сотворенную душой. Есть большая разница между написанным в нашем времени «Вишневым садом» Чехова и созданной из вероятностного океана его копией на невозможных полках мира Борхеса. Но разница между двумя творящими душами, аргентинской и русской пород, гораздо меньше. Поэтому не так удивительно, что их взгляды на божественное не так разнятся. Гностицизм Хорхе Луиса, огромная пропасть между неверой и верой у Антона Павловича... Свободолюбие... Тяга к справедливости... Тяжелая участь двух далеких друг от друга отечеств, но столь сходных! И, конечно, чудные, живые и красивые рассказы, которым место на настоящих полках, а не в ужасающей и отталкивающей Вавилонской библиотеке...

Пора бы найти библиотеку не вавилонскую и постмодернистского кадавра, которая по-библейски обречена на распад и гибель. Нужно найти сияющий творческой новизной и живым духом книжную карманную вселенную. Но лишь с наступлением состояния постпостмодерна, которое предрек и Борхес в том числе. Настало время творить новые, собственные истории, а не воспроизводить комментирование старых.

П.С. Разумеется, последний мой конкурсный рассказ, как и в прошлый раз не самый удачный, был в чем-то вдохновлен именно Борхесом с его кафкианской книжной галактикой...

(*) — как сказал Антон Павлович в «Из Сибири», точнее процитировал, пусть даже и не о всей России, но: «Примерно, у нас ... нет правды. Ежели и была какая, то уж давно замерзла. Вот и должен человек эту правду искать.» Конечно, вырвал из контекста, но на то есть оригинал! Читаем не только зарубежных классиков, но и своих!

По нынешним временам всеобщей доступности информации никому, разумеется, не составит труда выяснить, что такое «кёнинги» — достаточно пары-тройки кликов, чтобы узнать, что за этим понятием скрывается «разновидность метафоры, характерная для скальдической поэзии, а также для англосаксонской и кельтской». Но как же это сухо и скучно звучит! Другое дело — определение Борхеса: «кёнинги были первым открытым проявлением вкуса к словам в литературе, не знавшей рефлексии». Правда ведь, звучит более интригующе? Сразу хочется вникнуть в вопрос поподробнее...

Если говорить упрощённо, кёнинги — это своеобразные поэтические синонимы того или иного понятия, понятные как рассказчику, так и слушателю. В начале своей работы Борхес приводит ставшие хрестоматийным примером строки исландской «Саги о Греттире»: «Герой убил сына Мака; / Была буря клинков и корм воронов», в которых словосочетание «буря клинков» является обозначением битвы, сражения, а «корм воронов» — синонимом слова «труп». Далее — слово автору:

«Вот такие эквиваленты и есть кёнинги. Постоянно держать их наготове и применять, не впадая в повторение, — недостижимый идеал наших первобытных литераторов. При достаточном запасе подобных заготовок поэту проще справиться с трудностями строгой метрики, настойчиво требующей аллитераций и внутренних ритм.»

Вполне отдаю себе отчёт, что сегодня, во времена, когда любая информация — повторюсь — легко доступна, данное эссе может показаться повторением широко известных вещей, однако, не стоит забывать, что «Кёнинги» были написаны в далёком уже 1932 году для испаноязычных читателей Латинской Америки, которых Борхес едва ли не впервые знакомил с этим распространённым в средневековой литературе Скандинавии приёмом. С некоторыми выводами автора можно соглашаться или спорить, но одного у данного эссе не отнять — составленный Борхесом указатель кёнингов прекрасно читается и сейчас, в век Интернета! И дело даже не в широко известном примере кёнингов для слова «воин», которого могли называть «отрадой воронов» и «багрителем вороньих клювов», «древом клинка» или «красильщиком мечей». Не в корабле, который мог быть как «волком пучины», так и «соколом прибрежий». И не в море, известном как «земля созвездий» и «лохань ветров»...

«Бедро лопатки» как обозначение... руки — вот это действительно прекрасно!

Однозначно рекомендую к ознакомлению как любителям «скандинавской темы», так и всем, кто интересуется историей литературы вообще. Отличная работа, совершенно не устаревшая за почти сотню лет.

Существует широко распространённое мнение, которое вкратце можно сформулировать следующим образом: не читал произведение в оригинале — знаком с искажённой переводчиком (любым) версией. Можно долго и безрезультатно спорить о том, так ли это, но лично я придерживаюсь прямо противоположного мнения. Поэтому вдвойне приятно осознавать, что в этом вопросе я солидарен со знаменитым аргентинским писателем Хорхе Луисом Борхесом:

«Тот факт, что аргентинец говорит (а теперь и пишет) о немецком переложении русского перевода сказок, придуманных в Туркестане, — самое убедительное свидетельство магической силы этих сказаний. Он подчёркивает множественность пространства и времени, наводит на мысль о метафизике...»

А далее — просто восторженные авторские впечатления, полученные от знакомства с этими сказками, собранными в начале прошлого века русским исследователем Николаем Петровичем Остроумовым. И так ярко, сочно, образно, узнаваемо «по-борхесовски» пишет автор о тюркских сказках и их особенностях, что поневоле хочется найти ту самую книгу 1906 года издания и прикоснутся к этим жемчужинам народного творчества, сложенным «на севере, в краю бескрайних равнин, у костров из верблюжьего кизяка» или сплетённым профессиональными сказительницами на восточных базарах, «в краю рисовых полей и арыков». И что бы там не говорили некоторые, но сказки любого народа цепляют и в двойных переводах...

Не верите — прочитайте данное эссе Борхеса.

Хороший сайт. Низкий поклон админам и модераторам за библиотечную политику. Весьма специфически обыгрывается элемент неожиданности. Вышел прогуляться по фантПотоку, и — в который раз — сюрприз. Это довольно близкий, но формально — совсем иной пласт литературы, хотя я бы — объединил бы, наплевав на все условности.

Приятно видеть сходные мотивы поведения в чужой практике — уже реализованными. Цитирую фразу, которую искал и нашёл-таки (должно же быть объяснение): «...Этот автор не является фантастом как таковым и не включен в рейтинг фантастов, но администрация сайта считает, что это не повод обходить стороной его творчество..».

Обрати внимание, уважаемый потенциальный читатель, в данном конкретном случае — поступок полностью оправдан, с любой точки зрения

Как совершенно верно подметил в единственном здешнем отзыве уважаемый duke: разумеется, это совсем не истории о всадниках. В данном эссе, совсем не большом по объёму, Борхес всего лишь представил свой взгляд на проблему противостояния кочевой и осёдлой культур, рассмотрев её через призму «вечных образов всадника и города». Здесь и истории о латиноамериканских гаучо, которые откровенно боялись городов, и широко известная история о последствиях завоевания Китая монголами, и упоминания о саксах, которые покоряли римские города, «складывая элегии, оплакивая руины», но долгое время не осмеливались жить в них, и много чего ещё. Будучи историком по образованию, специализировавшемуся на археологии степей Восточной Европы, я прочитал по данной теме десятки, если не сотни статей и книг, поэтому ничего нового, прямо сказать, из эссе для себя не узнал. Да и не передашь, пожалуй, мироощущение кочевника лучше, чем словами табунщика Кан-ипы из романа Олдей «Войти в образ»:

«Я скулы не стесал в подушках.

Я спал в седле —

Как люди.

Мне город ваш —

Кость в горле неба.

Затопчу его —

И снова за солнцем скакать.»

Но нельзя не признать: писал Борхес, черт побери, красиво на любую тему! И данное эссе — не исключение:!

«Образ мужчины на коне дышит скрытым огнём. Приходит и уходит Бич Божий Аттила, приходят и уходят Чингисхан и Тимур, всадник рушит и воздвигает бескрайние царства, но всё это только сон. Его дела призрачны, как он сам. Пахарь даёт жизнь слову «культура», город — слову «цивилизация», а всадник пролетает минутной грозой.»

Можно как угодно относится к творческому наследию Киплинга, да и речь в данном эссе идёт не о его творчестве в целом, а всего лишь о выпущенной Киплингом автобиографии. Можно соглашаться или спорить с мнением самого Борхеса. Однако, нельзя не признать одного: фигура Киплинга слишком противоречива, чтобы навешивать на него какие бы ни было ярлыки. И Борхес сумел блестяще сформулировать эту мысль в свойственной ему безжалостно-правдивой манере:

«В конце концов, все — и обожатели, и хулители — низводят его до незамысловатого певца империи и предпочитают думать, будто обойдутся при эстетическом анализе тридцати пяти его ни в чём не повторяющихся томов парой своих элементарных политических штампов. Иначе как тупой подобную уверенность не назовёшь, её убожество бросается в глаза.»

«Где-то в Ирландии (где именно, биографические справочники умалчивают) в середине лета 1878 года появился на свет для жизни, а возможно, и для бессмертия лорд, Дансейни» — именно так начинается совсем небольшая по объёму статья Борхеса, посвящённая этому автору. Её давно растащили на цитаты, что совершенно неудивительно, ведь в ней содержится, пожалуй, лучшая характеристика всего творчества лорда Дансени:

«Его рассказы о сверхъестественном отвергают как аллегорические толкования, так и научные объяснения. Их нельзя свести ни к Эзопу, ни к Г.Дж.Уэллсу. Ещё меньше они нуждаются в многозначительных толкованиях болтунов-психоаналитиков. Они просто волшебны.»

Пожалуй, я воздержусь от проставления оценки этой книге. Миленькая книжечка, но я не могу сказать, что «ах, она хороша», потому что статьи о мифических существах не систематизированы — нет разбивки по мифологиям, странам, видам существ, вперемешку поданы существа мифологические и детища отдельных авторов. Да и слабоваты статьи, не отражают в полной мере сущность исследуемой живности, понадергано всего и понемногу, к тому же есть и неточности, и расхождения с мнением маститых мифологов и энциклопедистов. Мне приходилось читать куда более добротно оставленные и проработанные бестиарии и энциклопедии на эту тему, а борхесовский минибестиарий меня оставил равнодушной. Такое ощущение, что автор взял парочку мифологических словариков и отрерайтил некоторые статьи. Поигрался Борхес, сварил кашу-малашу, ну и ладно...

Тигр! Тигр!

Некоторые люди, обладая сильным желанием завладеть шкурой этого животного над камином, не останавливаясь перед силами Природы, зовутся либо охотниками либо браконьерами; другие – ищут причины для появления и Творца, его создавшего, повторяя строки о светло горящем в глубине полночной чащи, и зовутся мечтателями или чудаками или философами; есть те, кто берут с собой в плавание не по своей воле тигра в напарники, называют его Ричардом Паркером, и до конца не знаешь какая из двух историй правдива, они относятся к прячущим секрет в своей натуре и могут быть хищниками сами. Герой же рассказа ищет редкого внешнего вида кошачьего усатого – синего с серебряными полосами. Есть такой? В Индии? Необходимо разобраться.

Тигр такого оттенка, подобно синей птице, появляется редко и исчезает. Не схватишь его за хвост и не удержишь. И пришлось искать что-то другое, что цветом мечты порадует и удивит. Это будут камни, исчезающие и появляющиеся, причинно или нет. А потом будет наказание и прощение.

Рассказ, более рассчитанный на воображение и восприятие метафор и образов, притчевый, спрятавший мораль, или смешавший многое для разных.

Как всегда Борхес бесподобен. Поражает эрудиция автора и привлекаемый разносторонний материал.

Забавно: вот принято малые произведения называть рассказами, и хоть тресни. А это не рассказ. Эссе-фикция, как говорят критики. Коронный авторский приём, избавляющий идею и от лишней воды, и от лишних читателей. Настолько избавляющий, что даже у подготовленного вызывает недоумение: И что? И всё? А как же...

Даже не замечаешь, как мыслей вспухает больше, чем сам текст. А если приложить литературную критику, то о изначальных строчках можно вообще забыть. Поэтому данное произведение важно дочитать, ничего о нём не зная — это как тест на ваши собственные мысли, на ваш интеллектуальный профиль.

Например, меня сразу овеяло строением вселенной и эволюцией наших знаний в этой области. Современная астрофизика, математика и теория информации просто дышат из каждой щели между строк. Кто-то наверняка нащупает целый сеттинг для фентези (а то и артхаусной компьютерной игры с перемещением по нескончаемым «шестигранникам»). А кто-то заурчит ещё на уровне литературоведения.

Чего мне не хватило, так это как раз перехода... к чему-то большему. Не обязательно к петлевой квантовой гравитации (хотя было бы прикольно), просто к каким-то... выходам. Когда же понимаешь, что твои собственные мысли ушли далеко вперёд, а повествование так и осталось топтаться в той герметичной философской клетке, приходит охлаждение, и текст уже не кажется коротким и сухим — наоборот, слишком много воды. К счастью, до этой точки мысли доходят уже под самый конец.

Рассказ написан в манере отточенно-лаконичной, каждое предложение как будто предназначено для отливки в бронзе, и это произведение искусства слегка залакировано прозрачным детективным покрытием — читателю предлагается догадаться, кто же убийца, по одному единственному слову. Мне кажется, что перевод достоин оригинала, т. к. производит именно такое впечатление, что это не просто реализм, а реализм плюс магия сверкающих, как то плавные, то быстрые взмахи ножа, фраз. Эта магия слов, возносящая сюжет на неподобающую для него высоту, и есть главное достоинство рассказа. Ведь всё волшебство употребляется Автором ради того, чтобы изобразить сцены, взятые скорее из жизни животных, чем людей. Эротическое танго милонга, служащее идеальным прикрытием для истинных целей танцующих, не так открыто, как в фильме «Дикая орхидея» (там фламенко, но суть та же), но близко к этому. Это очень красивая музыка (которая, к сожалению, не слышна при чтении, но я специально послушал) — единственное отличие сюжета Борхеса от брачных игр в мире животных*. Далее — несостоявшийся бой самцов. Вешающаяся на шею более храброму** из них самка. Убийство, после которого та же самка переходит к победителю. Причём, для неё не имеет значения, что честный поединок, в котором у юного самца не было бы ни единого шанса, так и не состоялся. Кажется, что это одна из замечательных киноновелл Николая Николаевича Дроздова в исполнении человеческой театральной труппы. Только актёры не носят шкур и вооружены более совершенным оружием, чем рога, клыки и когти. А конец такой, как в жизни и случается чаще всего — единственный мужчина становится покойником, а стая шакалов заметает следы.

*) Присутствующая в виде цокота конских копыт полиция, не в счёт.

**) В рассказе «История Росендо Хуареса» Борхес находит оправдания человеку, уклонившемуся от боя. Может быть, после получения писем от оскорбившихся читателей. Оправдания эти мне показались не очень убедительными.

Первое, что я прочитал у Борхеса, причем совершенно случайно. Рассказ привел меня в трепет своим совершенством. С тех пор Борхес для меня абсолютный авторитет.

Сюжетно похож на «Синих тигров», причем тигры мне показались более мощным текстом из-за многозначительного диалога со слепым нищим в конце.

Это показалось мне похожим на описание Интернета... любителям метафоры и абстракции, наверно, понравится, но не мне) Другие произведения Борхеса, как по мне, гораздо образнее, атмосфернее, информативнее, сюжетнее.

Исповедь, только человек, осознающий свой поступок, способен вспомнить всё так подробно. От этого воспринимается спокойно. Написано хорошо, истории о чужих землях и народах всегда были мне интересны, ведь никто, кроме худ.лит-ры не передаст так достоверно нравы, привыки, обычаи и т.д. Этим мне и нравятся рассказы Борхеса о диком западе.

Необычный, способствующий к размышлениям интеллектуальный рассказ! При таком коротком рассказе концентрация и глубина мыслей просто зашкаливает!

При прочтении почему-то вспомнился Умберто Эко «Имя Розы», возможно из-за шестигранников, но не только...

Кстати этот рассказ упоминает в начале своей лекции о мозге д.м.н. Константин Анохин (см. «ACADEMIA. Константин Анохин. Внутри Вавилонской библиотеки мозга» на канале культура).

В лекции говорит: «Не буду интерпретировать, что имел в виду Борхес, но для меня эта метафора означает наш мозг». Также от туда: «количество книг в библиотеке должно быть равно 25 в степени 1 312 000 , а ее размеры превосходят объем видимой Вселенной примерно в 10 в степени 611 338 раз»

На редкость глубокое эссе, предельно математическое, насколько это возжможно в гуманитарной сфере литературы.

Математически очень легко представить данную модель в пространстве Минсковского: трехмерное пространство + время. Если в какой точке, представьте себе, вспыхнет свет, он во времени будет распространяться во всех направлениях. В начальный момент времени — это центр. Но и через секунду — он то же центр, но свет охватить сферу с центром 1 секунда на скорость света и так далее и никогда не получится окружность, пока будет время.

Если это сложно, то представьте конус в трехмерном пространстве. внутренность конуса, определяется его телесным уголом. Вершина конуса — пусть его центр. Теперь развернем конус, так чтобы телесный угол стал 360 градусов. Вся внутренность конуса совпадет с его центром, телесный угол в 360 градусов определить сферу, но по определению конуса, у него нет ограничивающией сферы, а есть только центр.

Возможно это сложно для гуманитарного склада ума, но видимо гуманитарии смогут по-другому объяснить сферу Паскаля, если будут размышлять над текст, а не судить о его достоинствах.

Готорн высказывал мысли ХХ века на языке XVIII-го, если не XVII-го: как если бы у Кафки был стиль пуританских проповедников. Борхес, по своему обыкновению, дает экстракты, выжимки, краткие пересказы — и тем самым переводит тексты американского классика в ту поэтику, которая им сущностно ближе — только Готорн об этом не знал и не мог знать!

Легендарная вещь. Рад, что она мне попалась в руки. Классическая формулировка «нужно не доверять, нужно верить» играет в сюжете максимально наглядно. Также мощная аллюзия на Рай на Земле при сравнении с розой и пеплом. Тонкая параллель, последовательная подводка к ней, ничего лишнего. В итоге отличная притча, которую можно советовать любому при разговоре о природе веры. И хоть я не разделяю религиозный акцент текста, разграничение одного и другого (веры и «научного доверия») достойно уважения.

Борхес — Маркес — Кортасар — мистический треугольник — на подобее бермудского, притягивает к себе и затягивает в себя. Тонкий саркастичный сюрреализм Маркеса и несколько депрессивная отрешенность Кортасара дополняется рассудительной, аналитической даже, безэмоциональностью Борхеса. Борхеса, герои которого вслед за ним блуждают в лабиринтах мыслей, символов, смыслов, параллельных реальностей...

нимание к личности и страх перед ней, жажда бессмертия и смерти одновременно, спирали времени и повторяемость судеб неповторимых личностей, противоречивый союз памяти и забвения... — всё это необъяснимый и загадочный «Алеф«!

«Книга песка» — один из многочисленных примеров того, как Борхес умудряется представить потрясающую идею в крайне простой форме маленького незатейливого рассказа. В этом произведении заурядно и мелко почти все — сюжетное действие, диалоги, антураж. И вот в сочетании с этими банальными обстоятельствами подается некая книга, которая оказывается Бесконечной. Но главное, на мой взгляд, даже не то, что она Бесконечная, а то, что она зримо и очень «натурально» выражает Бесконечный Хаос. Что это, как не та знаменитая Тьма Вещей, о которой столько толковали дальневосточные учения?

В этом рассказе хорошо показана логика сна. И он производит неизгладимое впечатление на читателя своей финальной фразой...

Интересный сборник небольших заметок о книгах и писателях. Это не совсем рецензии, а нечто вроде общего рассуждения о книге, авторе, его творческой манере, отчасти о том предмете, о чем повествует книга. Книги здесь рассматриваются не только художественные, но и научные, биографические, эссеистические.

Рассказ совершенно сознательно написан в духе «Честертона, начитавшегося Франца Кафки». Борхес постоянно сравнивал и противопоставлял этих двух авторов и в «Абенхакане» свёл их лицом к лицу.

Очень изящно, умно и подчёркнуто неубедительно придуманное расследование сюрреалистического преступления, выстроенное на инверсии новеллы Эдгара По «Украденное письмо». Представляю, с каким удовольствием Борхес чертил круги своих парадоксов при написании рассказа — это удовольствие писателя от эффектной выдумки передаётся читателю в виде лёгкой эйфории.

Я поставил этой антологии высший бал. Хотя большая часть рассказов не дотягивает до этой оценки. Но читать этот сборник просто интересно. Борхес собрал то что он посчитал нужным и интересным для себя в этот момент. Я если честно не понял принцип по которому был собран этот сборник. И даже предисловие не внесло для меня ясности. Перечитывать? Нет, не буду. Но я узнал много новых имен писателей на которых стоит обратить внимание. Может в этом смысл этой антологии? Не знаю. Как понять замысел гения? Хотя он делал всё для нас — обычных читателей. Я знаю одно, этот сборник надо читать, как и другие антологии Борхеса. Спасибо Мастер!

Сборник довольно забавных вещиц, насмешничающих над миром людей творчества. Некоторые злободневны, практически все занятны. Но не более того.

Лучше эти вещи не читать подряд, через какое-то время наступает утомление. Лучше их читать вразбежку

Довольно своебразный сборник детективных произведений, главный герой которых сидит в тюрьме. Оно ничего, конечно, Ниро Фульф тоже из дому не выходил. Не понравилось то, что чем дальше рассказ стоит в сборнике, тем он разветвленнее ,в нем больше персонажей, запутанней действо и он скучнее. Два первых рассказа хороши. А оставшиеся четыре — так.

Прочитать сборник можно, но перечитать — вряд ли.

Несмотря на некоторую нескладность конструкции сюжета (имею в виду шпионскую историю, которая обрамляет суть рассказа — мне такие истории никогда не нравились), считаю «Сад расходящихся тропок» одним из своих самых любимых произведений Борхеса. Ибо центральная идея рассказа производит поистине волшебное и восхитительное впечатление. Книга как бесконечный лабиринт мыслей и событий (кто знает, какова между ними грань?), подразумевающая многомерность времени и неисчислимую многовариантность исходов. Цюй Пэн создал, на первый взгляд, огромную кучу черновиков с бессмысленными текстами — этакий Хаос. Но это лишь сугубо человеческая (материальная — и в координатах нашего мира) реализация, в которой можно усмотреть путь к всеохватывающему Космосу. Размышления об этом неизменно завораживают.

Добавлю также, что поскольку мне очень интересна китаистика, с удовольствием обратил внимание на упоминание в рассказе и выдающегося деятеля китайской истории Юнлэ (Третий Император Лучезарной Династии), и романа «Сон в красном тереме» — крупного феномена в китайской литературе, которому даже посвящен специальный музей в Пекине.

Емкое, но до безумия интересная история. И вот странно, но я первым прочтением не ограничился. Читал второй раз, третий, четвертый. Всё складывал в уме картинку, которая уж очень похожа на собственную жизнь. Очень практичный такой символизм, легко читаемый. Наверное, Борхес этого и добивался.

Великолепная новелла, которая будит одновременно мысль и чувство, провоцирует на размышления и задевает эмоционально. После прочтения «Темы предателя и героя» можно запросто проникнуться конспирологическими умонастроениями, ибо Борхес, иронически усмехаясь, предлагает ключик к огромному числу исторических и политических загадок.

Надо сказать, что итальянцы дважды экранизировали этот прекрасный рассказ. Сначала его перенёс на экран Бернардо Бертолуччи под названием «Стратегия паука» (1970), потом им воспользовался Серджо Леоне в спагетти-вестерне «Опусти голову/Пригоршня динамита/Однажды была революция» (1974). Обе экранизации превосходны.

Причудливое совмещение «Последних дней Помпеи» Бульвер-Литтона, «Путешествий Гулливера» Свифта и гравюр Пиранези из цикла «Тюрьмы» даёт поразительный эффект. Мы понимаем, что это коллаж, но детали, соединённые воедино, превращаются в нечто большее.

Как всегда у Борхеса, в воспоминании этот коротский поэтичный рассказ разворачивается в целый роман со множеством подробностей, на которые автор только намекнул.

Мой любимый рассказ Борхеса. На меня он повлиял радикально. По форме вроде бы что-то сюрреалистическое, провоцирующее медитацию, как картины Джороджо де Кирико, но на самом деле это совершенно чёткая, логичная и непротиворечивая гипотеза о механизмах функционирования культуры, как таковой. Плюс резкий политический пасмфлет.

Да. Итак, можно сказть, что «Рагнарёк» — научный рассказ в форме поэтической метафоры. Очень сильной метафоры.

В этом коротком рассказе философских идей, научных гипотез, острых сюжетов, поэтических метафор и ярких персонажей хватает не на один, а на несколько романов — они даны в максимально концентрированном виде, сжаты до плотности бриллианта. «Тлен, Укбар, Орбис Терциус» сконцентрировал в себе целую библиотеку и в этом смысле выглядит экстравагантно даже на фоне других, тоже очень плотных, текстов Борхеса.

Великолепна поэтичность этого рассказа, незабываема постепенно нарастающая мрачность повествования, в финале выворачивающая к безоговорочному приговору современной культуре, к констатации краха человеческой цивилизации. Да, рассказ написан в 1940 году, но с течением времени он становится всё актуальней и актуальней — выдуманный мир в самом деле постепенно сжирает реальность, оставляя после себя пустые скорлупки.

Надежда только в одном — если мы читаем и понимаем Борхеса, возможно, мы сможет противостоять постепенной трансформации нашего мира в гротескную выдумку безответственных умников, возомнивших себя богами.

Борхес – автор непростой, постичь лабиринты его мыслей удаётся не всем и не всегда с первого раза. Его произведения порой нужно читать, держа возле себя литературоведческий, философский и еще парочку словарей. «Алеф» считается одним из его лучших рассказов. И это неудивительно, ведь в этом рассказе весь мир Борхеса, в котором едины хаос и гармония, в котором грань между реальностью и выдумкой столь тонка, что переступаешь её незаметно, погружаясь в толщу глубин магического реализма с головой. И тут либо начнешь тонуть в хитросплетениях авторских фантазий, решив, что Борхес не твой автор, либо отдашься силе течения мысли мастера, и, может, даже увидишь алеф. Алеф – «символ трансфинитных множеств, где целое не больше, чем какая-либо из частей», «одна из точек пространства, в которой собраны все прочие точки», «место, в котором, не смешиваясь, находятся все места земного шара, и видишь их там со всех сторон»… Я же его представила зеркалом, в котором отражены прошлое-настоящее-будущее во всем множестве их вариантов.

А за всей этой глубиной мысли и фантазии автора стоит любовь к женщине, невыдуманная, а реальная – Борхес был влюблён в Эстель Канто, которая и вдохновила его на написание этого рассказа. Отношения Борхеса и Канто продлились всего восемь лет, а вот рассказ продолжает по сегодня пленять своей многосложностью образов, символов, параллелей, рекурсий, иллюзий.

«Алеф», как и Борхеса в целом, нужно читать тогда, когда есть желание узнать нечто совершенно новое, поиграть с автором в интеллектуальную игру, постичь границы своего воображения.

Значит, Борхес…

«Юг» — это было первое, что я у него прочитала. Тут он меня и взял в плен. Потом другие произведения читала по всяким сборникам — к сожалению, библиотечным. Ну, есть ещё дома его «Книга ада и рая», но это, как я понимаю, компилят. Мечтаю когда-нибудь разбогатеть :)) и купить его четырёхтомник распрекрасный...

Я воспринимала его сразу как поэта — даже не зная, что он писал стихи. Проза поэта — совершенно особая статья. Он со словом обращается бережнее, воду не льёт, умеет образ донести не через бесконечные «как бы», а одной разящей наповал метафорой. Каждый рассказ кажется то песней, то балладой, а то и коротким, но безупречным стихотворением.

При этом — богатство сюжетов, непринуждённое, как у фокусника, достающего из маленькой коробочки огромный букет цветов. Они завораживающе правдоподобны, сюжеты Борхеса, от них пахнет новыми легендами. И пусть там критики определяют, магический реализм у Борхеса или ещё какой — он просто другой, потому что автор с непонятной лёгкостью строит всё новые миры: от почти реальных до совершенно невозможных.

Это только кажется, что новый мир создать просто: несть им числа, отражениям матушки-Земли, засаженным фиолетовыми деревьями и кишащим драконами, с которыми сражается очередной рыцарь либо попаданец. Логика там и не ночевала. Всё картонно, и этот картон с удовольствием сжуют те, кто уже привык питаться картоном.

Не то у Борхеса: каждому из его миров веришь. И краткость рассказа (а не толстенного романа) лишь подхлёстывает воображение.