Скорее всего, Борхес и сценаристы «Банд Нью-Йорка» использовали теже источники, потому и получилось нечто похожее.

У Борхеса — это история превращения мальчика из приличной еврейской семьи в опасного убийцу, о его взлете и падении.

Интересно написанная криминальная миниатюра, своеобразный предшественник «Однажды в Америке» и «Банд Нью-Йорка».

«Милонга Кинжала». Милонга — предшественница танго, более быстра в своём ритме и по своей экспрессии более подходит для скоротечной схватки поножовщиков.

«Я получил его в Пехуахо,

Из щедрых рук,

Ещё ни что не предвещало,

Что возвратится время Розы вдруг....»

Время Розы? — это отсылка в великолепный рассказ «Мужчина из Розового кафе». В стихотворении «Танго» (как в своё время «ангел ворующий» и убийца Франсуа Вийон бросал в вечность : «...где ныне прошлогодний снег?...») Борхес вопрошает о былых временах:

«Где вы теперь? — о тех, кого не стало,

Печаль допытывается, как будто

Есть область мира, где одна минута

Вмещает все концы и все начала.

Где (вторю) те апостолы отваги,

Чьей удалью по тупикам окраин

И пригородов был когда-то спаян

Союз отчаянности и навахи?...»

и дальше:

»...Уходит мифология кинжалов.

Забвенье затуманивает лица.

Песнь о деяньях жухнет и пылится,

Став достоянием сыскных анналов...»

Но это танго, а милонга быстра:

»...но рукоятка без креста,

из дерева и кожи,

о чёрном лишь мечтает сталь:

сны тигра гложут, гложут, —

мечтает, всё мечтает о руке,

что выхватив, спасает от забвенья...»

И, в последних стоках, магия слов, дарующая клинку надежды:

»...не истязай себя кинжал —

я возвращаюсь в время Роз.»

«Змей Митгарда»

Бессмертный эпос скандинавской мифологии, бессмертный — до дня Последней Битвы (Рагнарёк) , когда старший сын Одина, Тор, убив Мирового Змея Митгарда, гибнет и сам, и гибнет Мир (со всей своей космогонией)....

Порождение злокозненного Локи — Локи, странствуя по свету, забрел как-то в Йотунхейм и прожил там три года у великанши Ангрбоды: проведённые с ней «1000 и одна ночь» ( вот только кто кому рассказывал сказки? ) даром не прошли: за это время великанша родила Локи (да, как оказалось, и всему Срединному миру, ему на погибель) трёх детей: трёх отвратительнейших тварей — гигантского волка Фенрира, исполинского змея Ёрмунгада (Митгарда), и девочку Хель, которая, став повелительницей ада, произвела на свет кучу мерзких исчадий.

Так Борхес начинает:

«Бесконечное море. Бесконечная рыба, зелёная

Змея космогонии, объявшая и зелёное море и землю

В непрерывном кружении, пастью впившись

В собственный хвост, издалёка пришедший —

С другого света конца . Могучим кольцом...»

А так Борхес оканчивает:

»...Его вооброжаемиый образ пятнает и нас.

На рассвете я это увидел в кошмаре.»

Кошмарные сны языческих космогоний, с эпилогом:

»...Нависнет невообразимой тенью

Над побледневшею землёй в тот День

Волков взъяренных и в отблесках агонии

Тех сумерек, каким названья нет...»

«Философия в картинках» — такой можно дать подзаголовок и «Атласу» в целом, и данному абзацу-эссе в частности. «Метафизический комикс» — фотография румяной французской булочки (съешь меня:)), с блеском прокомментированная Борхесом: в одном абзаце и вся философия Китая — «...китайцы думали, думают и будут продолжать думать, что каждой вещи на земле есть прототип в небесной глубине...», и вся философия Запада: позвольте, это же — и архетипы Платона! Вот оно — рукопожатие двух мировоззрений, казалось бы непримеримых философских школ, Запада и Востока, — в парижском отеле! И зрение тут не при чём, что бы увидеть — всего лишь надо мыслить. (Как Борхес:))

«По наблюдениям (и размышлениям) Спинозы, каждая вещь хочет длиться в своём естестве (достигнуть недостижимых высот и свойств архетипа): тигр хочет быть Тигром...»

Но, — эта булочка: «Она достаточна самовлюбленна, чтобы думать, что есть другая — её прототип...» Бунт на корабле? Или же, как Борхес и решил, — она и есть небесный Прототип? — на суд читателей....

Ещё одна монетка, истёртая неоднократными прикосновениями, извлеченная Борхесом из копилки памяти — ностальгический стикерс (наверное так будет более правильно перевести испано-итальянскую гремучую смесь названия: «оторванная наклейка»). Трепетная ностальгия Борхеса по поножовщине (вспомним и сборник «Эваристо Каррьего» и главку «Так это бывает в нашей Америке» из ставших апокрифом новеллы «Преступных дел мастер Монк Истман», и шедевр всех времен и народов «Мужчина из Розового кафе», и...)

Ностальгия «современника револьвера, винтовки и загадочного атомного оружия...» по «... Зоне между залежами кладбища и желтыми стенами тюрьмы, названной когда-то Огненной Землёй, и и выбранной жителями пригорода для поножовщины».

«Апокрифические тени той бедной и далёкой мифологии...»

Прозаический шансон? Да, если это один из уровней многомерного пространства текстов Борхеса: начнешь, перечитывая, вчитываться и..., — на тебе: и Сцилла и Харибда, и..., — бесконечная схватка двух «куманьков», как один из аргентинских архетипов Платона.

Быть может, колоде карт этого «Атласа», это — джокер (или семёрка пик:)).

Что наша жизнь? — дары:

«Невидимая музыка ему дана,

подарком времени, во времени исстаяв,

вещь страшная, любовь и красота

трагедией пред ним, как дар, предстала.

как дар ему позволено узнать

одну единственную в мире

и лунный лик, как тайну, открывать —

и лунной алгеброй созвездия исчислить...»

И далее Борхес продолжает : «Был дан ему позор....», и то всё остальное, что и есть жизнь — это как в детском стишке: «из чего же, из чего же, из чего же, сделаны наши мальчишки...», — но сквозь призму долгой и вдумчивой жизни и слогом Высокой Поэзии и Большим Поэтом.

Борхесу есть о чём сказать, — осталось услышать: его поэзия так же многомерна, как и проза.

Стамбул — Константинополь — Византия....

Греческая колония, сделавшаяся независимой республикой, взята Дарием, отбита спартанским генералом Павсанием (кстати племянником Леонида, обессмертившего Фермопилы),....затем столица Римской Империи, а после её заката — столица Византийской Империи, с 1453 г. — столица Османской империи... Царьград, с русскими щитами на воротах...

И рассказ об Истории (а этот город — История как минимум в кубе) Борхес начинает с кажется совсем другой истории: «Карфаген — самый очевидный пример оклеветанной культуры...» (где Карфаген — там Ганнибал, современник Жёлтого Императора Поднебесной, воздвигшего Великую стену и предавшего огню предыдущую история, устроив костры из всех библиотек) — тем самым Борхес вовлекает в два своих абзаца историю практически всех Великих Цивилизаций! И продолжает: «..о которой знаем лишь с предвзятых слов врагов...» И переводит, словно кальку на Стамбул: жестокость турков (фанатичного ислама), после жестокости неоднократных Крестовых походов?

Золотой Рог, Босфор, скандинавы и саксы, как основа императорской византийской гвардии — Англия и Гастинг...

История.

История, по сравнению с многими иными у автора, легка и непринуждённа. Читается без лишнего напряжения. Однако, финал это компенсирует. Всегда интересно УЗНАТЬ! Но и процесс познания нельзя недооценивать

История, похожая на маховик: он движется, движется сам по себе, не приглашая никого, но и не отталкивая. Идея безгранична, бездонна, безвременна. Кто откажется от того, что у него есть, так называемая, фишка. Про иного мы скажем: «У него тараканы в голове, бзик.» Зацикленность на чём-либо порой удерживает на плаву, в реальности или вне её. Магия вещей непознанна, но улавливаема. И немаловажно, что в каждой культуре свой За(х)ир.

«В последнем сумраке и скрыт, и сер...»

В восемнадцатом веке, в горах Шотландии, был убит последний волк Англии (не вдаваясь в интриги политического раздробления острова). К сожалению, он не принадлежал к бессмертным из рода Мак-Лаутов, не помогло ему и знакомство с Одином и Тором: «...уже отлита Смерть, И плотно вбита в ствол...». Убил «один старый человек», отравив тем навсегда свою душу воспоминаниями (если душа, всё таки, бессмертна).

У Николая Гумилёва, пророческие строки:

«Он стоит пред раскаленным горном,

Невысокий старый человек.

Взгляд спокойный кажется покорным

От миганья красноватых век.

Все товарищи его заснули,

Только он один еще не спит.

Всё он занят отливаньем пули,

Что меня с землею разлучит.

Кончил, и глаза повеселели.

Возвращается. Блестит луна.

Дома ждет его в большой постели

Сонная и теплая жена.

Пуля, им отлитая, просвищет

Над седою, вспененной Двиной,

Пуля, им отлитая, отыщет

Грудь мою, она пришла за мной.

Упаду, смертельно затоскую,

Прошлое увижу наяву,

Кровь ключом захлещет на сухую,

Пыльную и мятую траву.

И Господь воздаст мне полной мерой

За недолгий мой и горький век.

Это сделал в блузе светло-серой

Невысокий старый человек.»

Быть последним — горчайшее одиночество безысходности. И уже в башне подписан королевский рескрипт. Хищник? — да: жестокий и умный — но последний... Разум дан хищникам. Кто или Что опровергнет мысль, что на человечество, как на последнего хищника не Галактики, но Вселенной, подписана лицензия, на отстрел? — Теми, кто над нами. «...повиснуть серой шкурой над камином?»

»...в последнем сумраке, и скрыт, и сер...»

Господа, снимем шляпы — он БЫЛ достойным врагом...

«Я его помню (я не в праве произносить это священное слово, лишь один человек на земле имел на это право, и человек тот скончался)...» — этими словами начинает Борхес свою чудесную историю «хронометрического Иренео Фунеса».

1942 год — весь мир «внимает ужасам войны», Борхес пишет эту новеллу, Норберт Винер пишет свои «кибернетические этюды».

Краткая (чудеса — это вообще очень жестокая вещь, требующая скорой и полной расплаты) история человека, восприятие и память которого были безошибочны. Помнить всё — до мельчайших подробностей: каждое облако и каждую прожилку листа, как матрица (вот он — Норберт Винер, и вся кибернетика с идеей искусственного разума: оказалось, что помнить всё — это так мало: надо быть способным мыслить — «мыслить — значит забывать о различиях, обобщать, абстрагировать...») Уметь мыслить... — как правило, все чародеи и кудесники мнемотехники дальше (или выше) сцены или арены на «забираются» — «надо уметь мыслить» -хоть матушка Природа и щедра, но: «не два гриба на вилку» :).

Невыносимая жизнь, когда даже сон не отдых, а подробнейший кошмар дотошных воспоминаний: сродни вечной бессоннице...

«Два или три раза он воскрешал в памяти по целому дню, ... только каждое такое воспроизведение требовало тоже целого дня.» — Джеймсу Джойсу, для подобного эксперимента потребовалось несколько лет: «Улисс»..., Йену Бэнксу («Шаги по стеклу»), для нескольких часов — несколько месяцев (или тоже лет?) Тем более якобы ирландские корни Иренео — «говорят, будто его отец...О`Коннор».

«Здесь то, что нам оставили кинжалы...»

Вновь Борхес обращается к «великому и звонкому» имени Цезаря, который, дерзко посягнув на Республику, превращает её в Монархию, который превращает воинское звание император (присуждаемое легионами — на поле битвы, и только воинами! — полководцу-победителю после блистательной и триумфальной победы) в Императора. За эту узурпацию власти и гражданскую войну он теперь «...мёртвый человек, что звался Цезарь...» Но власть всё же перешла, — конечно же через войну — к заблаговременно усыновлённому им Октавиану, назвавшего себя впоследствии Августом. Великая Римская Империя....

Цезарь «.... чья тень громадой упадёт на все века, что будут.»

»...бойся данайцев, дары приносящих...», вот такая закамуфлированная, — и такая лавкрафтовская, по духу! — мысль осеняет меня всегда, когда я перечитываю эту «путевую заметку Хорхе Луиса Борхеса. Какое хитросплетение имён и смыслов: Платон, Плотин (европейская культура, по Борхесу, да и не только, выросла из греческого хитона :)), Паскаль: любое изображение лишь тень тени.... И поразительное — тотем, варварское изваяние «сосланное на чужбину«! (дар правительства Канады, которое далеко «чужое» этому «безымянному, грубо сработанному божеству»)

Что он делает, тотем в ссылке, на чужбине? — «втайне ждущий мифов, племён, заклятий, а может быть и жертвоприношений...»

А ведь и в Питере, у нас: и сфинксы, и —

«Китайские драконы над Невой

Раскрыли пасти в ярости безвредной.

Вы, слышавшие грохот пушек медный

И поражаемых боксеров вой.

Но говорят, что полночью, зимой,

Вы просыпаетесь в миг заповедный.

То чудо узревший -- отпрянет, бледный,

И падает с разбитой головой.

А поутру, когда румянцем скупо

Рассвет Неву стальную озарит,

На плитах стынущих не видно трупа.

Лишь кровь на каменных зубах горит,

Да в хищной лапе с яростью бесцельной

Один из вас сжимает крест нательный.»

Это Георгий Иванов, почти сто лет назад. Вот он, Серебряный век!

Что делать? Слово Борхесу: «...как его чтить, неизвестно; тем больше причин мечтать об этом в смутных сумерках.»

Место действия новеллы переносится в Индию. Никаких точный имён, административных наименований. Только общая картина: исчезновение представителя власти, его поиск, рассказ старца на пороге дома, в котором что-то празднуется: люди выходят и заходят, кратковременно прерывая историю. Начинается изложение с описания необычного кинжала: как он попал к рассказчику? Бездонно творчество Борхеса. Ответы в процессе поиска, хотя автор и вопросов то напрямую не задаёт.

Автор взял статью из Британской энциклопедии и создал очень неплохой рассказ о бессовестном мошеннике (точнее, о мошеннике и големе, которым он умело руководил).

Рассказ о наглой лжи, которая и не думала рядиться в одежды правды, и которая сработала именно в силу своей чудовищности.

Мрачная и жестокая почти легенда о подлом убийце и мошеннике, организовавшем необычный бизнес.

В рассказе есть что-то готическое — написан он очень хорошо, чтение захватывает.

Муки совести тяжелы. Так ли радостна жизнь, если можно избежать возмездия, всего лишь открыв глаза? Герой страшится врага и какое-то количество лет скрывается от него — так ли хороша его судьба. Так ли спасительно пробуждение?

Судьба Педро Сальвадореса трагична, но, очевидно, не единична в своём роде. Пердставить невозможно: не то, что привело его в подвал, ни то, что его там держало 9 лет. Сам автор не в силах понять символизм произошедшего, в чём признаётся в конце. Понимание доступно пережившим. Но, наверное, недоступна возможноть понимания.

Рассказ ключевой для понимания иных произведений, связанных с магией зеркал. Сущность отношения автора к ним, а также ужасная история впечатлительной девушки. Только вот Борхесу всё-равно на девушку, и нет — на зеркала.

Либо это очень жёсткая пародия, либо глубочайшая философия.

С одной стороны, приятно читать историю Родины автора, передаваемой с такой заботой, уважением. С другой, тяжело осознавать горечь итогов: жизни старейшей женщины и дочери забытого героя (именем которого названа улочка за кладбищем — вот ведь отношение властей к истории!), для которой торжество, возможно, представилось захватом.

При этом складывается впечатление, что это и подведение итогов жизни самого Борхеса. Что он для страны и что она для него?

Сначала остаётся ощущение горечи от того, что не рассказчик стал представителем Аргентины. Его оппонент не вызывает сочуствия. В этом, видимо, пристрастность Борхеса. Но не в этом суть. Расчитывая узнать подробности встречи двух Освободителей, на страницах встречается история полемики (тонкой, по-восточному непрямолинейной). Но посыл о победе воли над словом, победе того, кто больше хотел этого, вовлечение в спор Шекспира и Шопенгауэра, а также самих Освободителей, настраивает на домысливание, продолжение разговора, внутренюю беседу с собой.

Прочитала в переводе И. Бабкина с фамилией героя Гладек и наименованием «СОКРОВЕННОЕ чудо». Эпиграф об усыплении на сто лет воспринимается иначе после прочтения. История замечательная, дающая надежду, веру в чудо, в отсутствие значения времени, смерти.

СОКРОВЕННЫЙ, согласно Большому толковому словарю, не только хранимый в глубине души, в тайне; но и составляющий внутреннюю сущность чего-л. Незаконченное произведение и составляет такую сущность героя. Никто не знает, на что способна секунда до смерти. Возможно, что она станет последним ГОДОМ жизни писателя. И когда упавшая на лицо капля потечёт, сокровенное будет исполнено. А значит и физическая сущность перестанет составлять ценность для автора. Но кто-ж знает наверняка?

Можно сказать, что это военная драма отдельно взятого человека, не отличившегося храбростью в бою. Ведь врождённая и неискоренимая трусость не помешала ему ещё дважды пережить свой позор, своё предательство. След его поступка навсегда остался с ним. Рассказ, начинающийся как ровное изложение биографии, к концу превращается в трагедию: трусливой души, погибшего человека, бессмысленной войны (недаром в середине текста делается горькая заметка об этом). Но самое удивительное: автор не осуждает труса.

Арсений Тарковский, поэт от Бога, последний представитель Серебряного века русской поэзии, загнанный в рамки переводчика-поденщика, написал: «о, восточные переводы, как от вас болит голова...» Быть Поэтом — легко?

Ответ Борхеса, уходящий или уводящий в сослогательность, однозначен:

»... Мои инструменты работы — унижение и тревога;

Вот бы я родился мертвым.»

А ведь «Поэт заявляет о своей известности» (El poeta declara su nombradía): «Купол небес — Пантеон мой славы...» — но это начало. Эпилог — выше...

Подведение итогов к 50-ти летию: «...смерть изнашивает меня непрерывно.»

О ежедневных и ежечасных потерях: что-то постоянно теряем («..земную жизнь пройдя до половины...» — в роду у Борхесов как-то привычно было доживать до ста...): видим в последний раз, читаем в последний раз.... Постепенно, смерть забирает всё..., и что в «сухом остатке»? — посмертная слава? Позвольте процитировать Сигизмунда Кржижановского: «Посмертная слава: громыхающая «телега жизни», едущая дальше порожняком.»

Это первое стихотворение Борхеса с этим названием «Пределы», позже он вернётся к этой теме и опубликует другой вариант, более развёрнутый, в сборнике «Иной и прежний», 1964.

Он к этой теме возвращался, вернее обращался, неоднократно и в прозе, и в стихах, но более всего наверное во снах: «...смерть изнашивает меня непрерывно.»

Le Regret d'Héraclite

Yo, que tantos hombres he sido, no he sido nunca

aquel en cuyo amor desfallecía Matilde Urbach.

Так это написано Борхесом. Не больше, не меньше, чем взгляд Гераклита на самые прекрасные реки — реки любви. Название на французском, текст на испанском, имя на немецком, смысл — вселенский (греческий:)) — Борхес!

Вот вольный и несовершенный перевод:

Сожаление Гераклита

Я, столь раз бывший мужчиной, не был никогда

тем, кто сил лишался Матильдой Urbach.

Да, последний слог — bach — ручей! (куда Гераклиту без водных стихий :))

В интернете есть голос Борхеса, читающего этот шедевр — фонограмма 13 секунд....

Методы изощренного оскорбления — «это приёмы шулера, который полностью доверился таинствам колоды, приняв покровительство продажных карточных богов о двух головах».

И Борхес, вкратце преподносит «азбуку злословия», «буквы» которой ввергают оппонента «в пучину унижения», как правило, при поразительной банальности самой критики. Парадоксы смешного не дружат с логикой и никогда и не дружили: смешное в плоскости абсурда и не подсудно логике! Опровержение сатиры разрушительно для подзащитного — вспомним череду таинственных убийств в романе Умберто Эко (совершаемых по наущению слепого старца Хорхе :)): из-за чего? — что бы скрыть/уничтожить вторую часть «Поэтики» Аристотеля: о смехе и комедии.... Очень много для разработки этой темы сделал и «простой советский бухгалтер» Михаил Бахтин — зачитаешься....

Приёмы подобного «шулерства» и вскрывает Борхес. В том числе и формальные приёмы игры, непременно основанной на недоразумениях и путанных доказательствах. Игра в подмены.

По Борхесу, о сатире, резюме:«..её метод — ведение софизмов. Её непреложный закон — спонтанность (вспомним ещё одного русского, Василия Налимова, и его «Спонтанность сознания» :)) и проворство вымысла. Чуть не забыл — сатира непременно должна сохраняться в памяти.»

Вот такую историю поведал с кафедры ректор Олби, в новелле Борхеса «Абенхакан Эль-Бохари, умерший в своем лабиринте»...

Лабиринт — «кощунство, поскольку запутывать и ошеломлять подобает лишь Богу, но не людям.»

Два взгляда на лабиринт: по-вавилонски (ох, уж эти разноязыкие строители :)) и по-арабски (пою, что вижу) — рукотворный и созданный провидением Божьим. («Слава Тому, кто не знает смерти!»)

Но есть ещё и «русский путь», на мой взгляд самый страшный, круто замешанный на тесной клетушке «квартирного вопроса» — Сигизмунд Кржижановский «Квадратурин». Слово автору: «...кричать в пустыне заблудившемуся и погибающему и бесполезно и поздно: но если всё же — вопреки смыслам — он кричит, то, наверное, т а к .» А как? — настоятельно рекомендую прочесть!

А, Хорхе Луис Борхес, на одном из языков Вавилонской библиотеки, — л а б и р и н т.

Итак, экспозиция: Англия, первая мировая, провал германского агента.

Преследуемый, он же немецкий шпион, — китаец; преследователь — ирландец на службе у англичан, «человек, которого обвинили в недостатке рвения, а то и в измене...» ; интрига — полнейший цейтнот:

как «докричаться», имея лишь 40 минут форы, до берлинского «шеф», «презирающего людей моей крови», в своём унылом кабинете изучающим газеты? как передать ему точное место дислокации британской артиллерии? «доказать этой варварской стране, что желтолицый может спасти германскую армию...»

Загнанный в угол китаец? — быть такого не может: «осознание собственного ничтожества скоро перешло в какую-то утробную радость» — есть-есть у любого китайца тайное оружие: величайший военный трактат всех времён и народов «Сунь-цзы» с приложением колоды карт в 36 листов «стратагем», можно-можно перекинуться «в дурака«! Война — путь обмана..., — «...в слабости я почерпнул силы...» Практический совет всем шпионам, диверсантам и спецагентам: «исполнитель самого чудовищного замысла должен вообразить, что осуществил его, сделать своё будущее непреложным, как прошлое». Тлёновский не «хрёнер», но уже «ур» (объект, извлечённый из небытия надеждой).

Шпионский триллер? — отчасти: дальше лабиринты, и лабиринты, и Лабиринт Лабиринтов, который охватывает прошедшее и грядущее и каким-то чудом вмещает всю вселенную: вечно разветвляющиеся время, ведущее к неисчислимым вариантам будущего.... Но, об этом надо читать.

И какое мастерское «клеймо» на военное время: «...несколько фермеров, женщина в трауре, юноша, углубившийся в Тацитовы «Анналы, забинтованный и довольный солдат...»( вагоны пригородного поезда).

Китаец докричался.

История, требующая времени. На первый взгляд, она прямолинейна и проста. Поэтому нерельефна, невпечатляюща. Но ведь это Борхес. Обдумывая текст, начинаешь видеть в нём «ответвления»: сущность поступка не вписывается в жизненный уклад народа (фраза полицейского); недостойность поступка (в чём же?); личность кумира подростков сама по себе, относительно среды и героя; серый кардинал (более известный полиции). Возможно, это не всё — это ведь Борхес!

История вообще — история библиотек: это и первые пиктограммы, написанные кровью, на своде пещеры пальцем, на котором уже папиллярные узоры человека, это и сожжённые Жёлтым Императором все библиотеки Поднебесной, это и полыхнувшая огненным смерчем библиотека Александрии, основанной сыном Филиппа, использовавшим список «Илиады» как подушку, это и до сих пор не нашедшая своего читателя библиотека Ивана Грозного..., это и квинтэссенция всех библиотек — Вавилонская библиотека Борхеса (который сразу же, в предисловии к сборнику, делает оговорку, что не он первый автор этого сюжета): «Вселенная — некоторые называют её Библиотекой...» — соты бесконечного улья, где весь «мёд поэзии» одноглазого Одина (цена таланта) и не только: «Библиотека объемлет все книги».

Игра в слова, в пространство, время — в бесконечность: и слов, и книг, и смыслов — в комбинаторике бесконечного возможно всё, к в одной точке — вся бесконечность точек: так говорит математика. Об этом Борхес: «...Безбожники утверждают, что для Библиотеки бессмыслица обычна, а осмысленность (или хотя бы связность) — это почти чудесное исключение...» (не потому ли мы и одиноко так, затерявшись в бесконечности вселенной — одна из книг, с вполне осмысленным текстом).

И, ещё, — в одном абзаце авторского примечания к последнему слову новеллы, сразу два эмбриона, ещё не близких, рассказов Борхеса: «Книга песка» (вся Библиотека — один том из бесконечного количества бесконечно тонких страниц) и «Медаль» (непостижимая страница в середине без оборотной стороны)!

Попытка у бегству..., и не понятно: удалась ли? или это очередная ветвь игры? и не затянет ли свой шёлковый платок безмолвный душитель, с последним словом...

«Как все мужчины в Вавилоне, я побывал проконсулом; как все рабом; изведал я и всемогущество, и позор, и темницу...» Так скальды воспевали и подвиги конунгов, и «жестокую изменчивость судьбы». Поэма белым слогом. О чём? — «естественный отбор и эволюция Игры».

Да, эволюция Большой игры — лотереи, расписана, как алгоритм: от игры плебеев, до полноты власти Компании, когда игра стала «тайной, бесплатной и всеобщей». А в этом промежутке осознание, что «обладание монетами не всегда обеспечивают блаженство» и прибыльное изобретение — включают в список счастливых жребиев несколько несчастливых..... А дальше? — надо читать... (особенно разработчикам игр: всё пунктики, как подсадить на игру, привить зависимость — чем увлечь, что привить и что подавить...)

«Я уроженец умопомрачительной страны...» — бесспорно: город, жители которого кощунственно однажды замахнулись на башню до небес....

Компания, с большой буквы, Компания — подменившая и государство, и смысл жизни: «лотерея есть интерполяция случая в миропорядок, наличие ошибок не противоречит случаю, но, напротив, укрепляет его.»

«ибо весь Вавилон — не что иное, как бесконечная игра случайностей» — быть может последняя фраза безыменного игрока, «бывшего всем».

Согласен с duke — читать это эссе довольно сложно, но очень завораживает витиеватый язык.

Просто просмотреть эти три странички не получится — требует внимания, иначе ничего не поймешь

«Открытию Укбара я обязан сочетанию зеркал и энциклопедии...» Это не только мастерский комментарий и примечания к воображаемым книгам: сама новелла — и множество зеркал и великолепная энциклопедия (вернее вступление в энциклопедию — завораживающая аннотация, обещающая такое, что «дух захватывает».

Композиция новеллы (вернее, или скорее, её совершенство) завораживает (что поделаешь — магический реализм), содержание — настораживает (магический-то он магический, но всё же реализм: с неопровержимой, как нам, здесь на Земле, кажется, логикой построения мыслей и вложенных в них автором смыслов) и предупреждает (ведь выводы — они на поверхности): то это попытка мистификации, то это пособие (практически практическое :)) по построению «Третьего Мира», то ...

Рецепт «перестройки» в Третий Мир? Пожалуйста! И нет числа зеркал: то это ересиарх Укбара: «зеркала и совокупления отвратительны», то это литература Укбара: «имела фантастический характер... никогда не отображала действительность, но описывала воображаемые страны Млехнас и Тлён...» (а что это как не отражение действительности в зеркале воображения?), то это Иоганн Валентин Андрее, описавший вымышленную общину розенкрейцеров, впоследствии основанную другими...

«Всё прочее казалось весьма достоверным...» — первый принцип дезинформации — «было по стилю вполне в духе издания и (что естественно) скучновато» — это продолжается камуфляж.

Но, — «перечитывая, мы обнаружили за этой строгостью слога существенную неопределенность» — начало дешифровки. Борхеса вообще рекомендуется перечитывать! Такого обнаружишь....

Об обещанном предупреждении: «...достаточно было любого симметричного построения с видимостью порядка — диалектического материализма, антисемитизма, нацизма, — что бы заворожить людей. Как же не поддаться обаянию Тлёна, подробной и очевидной картине упорядоченной планеты?»

«Контакты с Тлёном и привычка к нему разложили наш мир».

Много написано и об антиутопиях, и самих антиутопий, но вклад Борхеса, этой самой новеллой, — фундаментальный.

Предоставим слово самому Борхесу: «труд составителя толстых книг, труд того, кто должен растянуть на пятьсот страниц мысль, полное устное изложение которой занимает считанные минуты, тяжкий и изматывающий, сродни безумному бреду. Лучше поступить следующим образом: сделать вид, что эти толстые книги уже написаны и предложить читателю из резюме, какой-то комментарий к этим текстам.»

Комментарий блестящий. И не только.

Да, о «толстой книге» «про это»: Умберто Эко «Маятник Фуко».

Существует ли Бог?

Прочитав этот рассказ можно получить разные ответы. Возможно, найдется такой читатель, для которого заветные слова: «ergo, Бог есть», прольют бальзам на душу.

А другому читателю покажется, что в рассказе содержится изощренная сатира, которой бы позавидовал сам Марк Твен.

Третий скажет что в рассказе присутствует скрытый символизм. Борхес многие годы изучал буддизм и часто пользовался символьным языком. Птица это атрибут Амогхасиддхи. Птица, как правило, олицетворяет собой символ свободы, символ души.

Вообще при большом желании, пропустив рассказ через собственное я, на выходе можно получить как самогон, так и розу Парацельса.

В этом рассказе каждый может найти что-то свое.

Есть ли цель у хитросплетенья?

Вероятно, у Борхеса был какой-то богоискательский интерес, это размышление о вечном вопросе.

Но вряд ли, он стал бы кому-то что-то доказывать или высмеивать.

Он писал и получал удовольствие от творчества, а позднее, раз-другой перечитал и ему понравилось то что написал.

Мне тоже понравилось.

Сущность этого микрорассказа не столько в реальных тиграх, сколько в сновидениях о них. Это не одно и то же (как в ином произведении Борхеса: равнозначный не значит идентичный), сожалеет автор. И даёт их отличия.

Что люди значат друг для друга? Дя кого-то — рентодатель, для кого-то притеснитель. Жертвы и убийцы, вещи и действия. Как часто мы говорим: «Вот я бы на его месте...» Вера в близость любимого человека делает реальным его воплощение в действиях, вещах. И какое дело любящему до того, что он воплощает убийцу.

История поиска: себя, Бога, Бога в себе, себя в Боге. И многого другого: абсолютный язык, чертёж Вселенной, разгадка пятен ягуара. И всё это вне времени в почти постоянной темноте пожизненного заключения.

Картина, рассмотренная с оборотной стороны, или с внутренней. Внутренней сущности героя. Как часто бывает с произведениями Борхеса, история для меня закольцевалась: разгадка вернула к началу. И прочтение приобрело реальные черты. И герой стал понятнее, ближе, мягче.

Борхес играет, вводит в заблуждение, убеждает, а потом открывает карты — и всё переворачивается. Никто не вызывает жалости — так сух язык изложения. Но главное о себе он узнает, « представ перед Богом до или после смерти». Открытие, ради которого стоит жить, творить. Как бы тебя не звали.

Что ещё может констатировать человек на склоне лет? Что его ещё трогает слово, желание, память о чём-то. Борхес жив, и так он нам это оставил.

Это история не просто часть биографии Хуана Дальмана. Это часть биографии местности, дух которой так и не удалось заглушить в себе герою. «Судьба может сквозь пальцы смотреть на проступки, но безжлостно карать за простую небрежность». Возможно, всё происшедшее с героем — кара (не только за небрежность на тёмной лестнице, но и за отложенный визит на Юг), но автор не губит его, он даёт ему шанс! Никогда не поздно вернуться к истокам (даже если их несколько).

Это задача от Борхеса надолго. Всё и всех в секте объединяет тайный обряд. Последнее слово текста даёт вариант ответа, что это (по мнению «нижтоже сумняшихся»). Но это не даёт отгадку! Ведь также многолико слово «Танинство», как и ТО, что приводится в конце. В тексте столько намёков, отсылок и примеров, что остаётся только выбрать для себя подходящее.

Виртуальный детектив. Отдалённые по времени события по-факту (но с мистическими элементами) передаются родственником погибшего. Но его друг-поэт не довольствуется фактами, он чувствует, мыслит (я бы сказала шире и глубже). И история приобретает иной (совсем не мистический смысл). Но кто-ж знает, может всё было по-другому (третий, четвёртый и т.д. варианты). При этом следование за героями (то века 20-го, то 19-го) по лабиринту оставляет стойкое ощущение присутствия.

Искания Аверроэса, на первый взгляд, в поиске определения, понятия слов. С другой стороны, это и искания сущности явления — театр. А также иллюстрация пропасти между культурами, ужасающая и непреодолимая на момент начала поисков.

Рассказ великолепен. Таинство сотворения, ответственность творца (родителя), облегчение, и боль унижения, и ужас (словами автора!) от осознания своей сущности и предназначения. Ощущение после прочтения — вроде как, следуя форме пружины, движешься, движешься...и вдруг пружина сливается в монолит. Последний абзац написан не прозой, стихом (хоть и не имеет его формы), я перечитала его раза четыре, так он хорош.

Фантастическая вещь, как определяет её сам автор. История в истории, два зеркала напротив друг друга. Разворачивая обёртки, можно так и не найти обёрнутое. Может ли Бог сделать несуществующим то, что существовало? Можно ли искупить долгими смиренными годами малодушие и вымолить себе другую смерть? Я верю Борхесу. Такое возможно.

Кто кому сниться? в каком месте? в какое время? — жестокое, неподъемное для разума, нагромождение — отходит на второй план, давая герою рассказа возможность покаяться перед самим собой. Вот такой антураж для самоубийства...

Сначала я думала, что новелла об играх, потом — о выборах, затем были поочерёдно идеи об автократии, власти религиозных органов, Судьбе и отношении человека к жребиям Судьбы, Божественном промысле. А потом я решила, что Борхес написал обо всём, о чём вспомнил по ходу изложения (хоть корабль рассказчика вот-вот должен был отплыть...). Ведь написать обо ВСЁМ невозожно.

Форма изложения и слог автора снова восхитили меня.

Борхес — мой автор