У Борхеса много отличных рассказов, как их автор он вообще входит, вероятно, в первую пятерку 20-го века. Но даже среди них «Тлен» стоит особняком.

В первой своей части это интереснейший детектив, искусно завлекающий читателя в тайны Тлена, намеками, «найденными листами», обрывками разжигающий к нему невероятный интерес.

Очень многим бы этого хватило — есть много столь же увлекательно начавшихся книг, которые только этим первоначальным увлечением и ограничиваются. Но тут не так — нам явлена Тайна, раскрытие которой отнюдь не разочаровывает. Наоборот, она просто невероятна по концентрации мысли. Вспоминая лемовского Голема и его «упаковки» можно сказать, что едва ли не каждый абзац описания Тлена содержит такую. А то и несколько. И разворачивать их, смотреть, где и как одна пересекается с другой, что получается при их сочетании, что имел в виду автор, о чем он сказал, о чем — умолчал... это практически совершенное интеллектуальное удовольствие. Над этим этим сравнительно коротким рассказом можно провести и день, и два — просто смакуя его и бродя по «закоулкам» текста. Коих там больше, чем в ином романе.

Отдельно стоит отметить стилистическое мастерство автора, котрый это все соединил в одно.

Просто великолепный рассказ.

Любое произведение начинается с названия, но не все из них столь удачны как «Роза Парацельса». Сам рассказ под стать своему наименованию, он передает читателю образы красоты и перлы мудрости. Это притча, обрекающая читателя на созерцание художественных образов. Это притча, написанная одним из лучших писателей-философов. Искренняя мудрость, которого стремится не к разуму объекта, а в сердце человека. Потому что, то о чем пишет Хорхе Луис Борхес не нужно обдумывать и логически понимать, лучше прочувствовать, только в этом случае средство достигнет своей цели. «Роза Парацельса» это литературная медитация. Все-таки, как сильно Восток повлиял на творчество писателя.

«В поисках абсолюта» — авторский дуэт, скрывшийся под личиной Бустоса Домека, продолжает свои «игры классиков»: одним только названием очередного совместного опуса они затаскивают читателя в хитроумный лабиринт философского текста (а вот якобы или нет — решать нам, читателям: как глубоко сможем нырнуть и ухватим ли жемчужину из кучи ила), — название скорее приличествует трактату, или даже неудобочитаемому и герметическому гримуару, чем иронической биографии Ниренстейна Суза, который выбравшись из лабиринта книжной полки, забаррикадировался в собственных словах.

Но, и в этой биографии поэта, обрекшего себя на полумонашескую жизнь, тем, что однажды и навсегда, посвятил остаток жизни тщательной работе над капитальным произведением, рукопись которого счастливо затерялось и даже не оставило названия (как это напоминает героя Андрей Платонова, писавшего «генеральное сочинение).., как оказалось, скрывалась своя «нить Ариадны» — разработанный Ниренстейном творческий метод, — которая, рано или поздно, должная была вывести Тезея-Ниренстейна к славе — вечной, хотя и посмертной — как победившего очередного Минотавра. Минотавра, как оказалось, письменного слова...

Как откровение, на последней странице, метода Ниренстейна: создать абсолютную литературу, уподобясь Гомеру, — придумывать и рассказывать, развлекая, массу всяческих историй: рассказывать их кое-как, плохо, ибо, если они чего-то стоят, их отшлифует Время, как это оно сделало с «Одиссеей» и «Тысячью и одной ночью».... Ограничить «себя устным жанром, не сомневаясь, что с годами в конце концов всё будет написано как должно».

Вот она, глубинная суть «интеллектуального фельетона» — с изнанки и кривого зеркала, вызывающего не только иронические корчи смеха, но и рефлексирующие судороги мысли-смысли, — серебряная амальгама, докопавшись до которой понимаешь (или пытаясь пробиться сквозь непостижимый чёрный квадрат смыслов изнанки, или, как локтекус Сигизмунда Кржижановского, вгрызаясь через окоченевшие рутинные смыслы стылого тела стекла, с поверхности которого стекает и смешит оптическая иллюзия), что помимо мыслей-смыслей, текст заряжен и мыслями и смыслами. Ведь Гомер — особая и значимая фигура в мире Борхеса, так же как и слово, устное слово, слово поэта.

Из лабиринта не вышли — где-то там Минотавр....

Что нас сближает с Аргентиной — пампа-степь: степь — дорога без направления: тотальный тракт: была бы лошадь, да песня — что вижу, о том пою...

Да-да: Рамон Бонавена — не просто степной акын, он акын в кубе: камерный акын, акын замкнутого пространства, Марсель Пруст безбрежной поверхности стола и его «сокамерников»: что бы раздвинуть пределы Вселенной, совсем не надо хлопать дверью или распахивать окно, Рамон Бонвенана сумел сблокировать вот это: « ...случайно на ноже карманном найти пылинку дальних стран — и мир опять предстал нам странным, окутанным в цветной туман...». Сблокировал в кубик пространства в камере комнаты-кабинета, превращенной не только в испытательный полигон, но и в единственную натуру — без всяческих декораций и даже сценических домыслов: камерное доа созерцание: восток — дело тонкое, а Аргентина это тоже восток Южной Америки... Миросозерцание превращенное в изощренную пытку кандалами, наложенными самоотверженным писателем — своим собственным творческим методом...

Видимо, Рамон Бонавена и в настольной лампе увидел звезды и светила, — значит, по определению Сигизмунда Кржижановского, он — поэт и философ.... Философ писменного стола и его окрестностей.

Самое замечательное, что этот, почти игривый ироничный фельетон, значительно глубже (форма позволила влить в себя намного больше содержания, чем на поверхности текста): кто писал! В нем, думается, зашифрован скрипт-призыв к «Открытию Америки»:

«Свежим ветром снова сердце пьяно,

Тайный голос шепчет: «Все покинь!»

Перед дверью над кустом бурьяна

Небосклон безоблачен и синь,

В каждой луже запах океана,

В каждом камне веянье пустынь....»

На «северо-северо запад».

Ироническая апология тотальному плагиату — нет, это не центонное крохоборство: здесь куплетик, там сонетик — вот и текстик сшит в лоскутное одеяльце византийцем-эпигоном или средневековым монахом, которым не было отказано лишь в праве на мозаики и витражи из чужих строк и мыслий, используя их как кусочки смальты или окошечки окрашенного стекла, но чем порой достигалось чудесное — из механической, казалось бы, комбинаторики калейдоскопа: но, «случай — бог изобретатель...».

Нет, Сесар Паладион, как истинный паладин и бравый землепашец искусства, брал в «центон» — окружая текст своим именем, как в каре, — весь текст, целиком... Очень оригинальное и разнообразное творчество: от «Собаки Баскервилей» до, уже почти готового к изданию — но смерть вмешалась в творческие планы литератора, — «Евангелия от Луки» (хотя припомним, что одна из вершин самого Борхеса — «Евангелие от Марка», правда сам он не воспользовался творческим методом Сесара Паладиона, — видимо пойдя по пути наименьшего сопротивления и побоявшись взять неподъемный груз ответственности за новозаветный текст и его ветхозаветный смысл...).

Тексты сборника смело можно отнести к такому жанру, как интеллектуальный фельетон — то есть единый сплав иронии, сатиры, интеллекта и стиля.

Быть может, последует возражение, мол, нет такого жанра? — но в праве на жизнь ему никто не вправе отказать и, не памятуя Хармса всуе, позаимствуем у него, у Хармса, замечательное словосочетание-действие, исследовательскую практику — «растрепать компанию»: надо «растрепать» слово фельетон.

Фельетон, по-французски — листок, листочек. Листовка! — отягощенная, помимо иронии, сатиры или юмора, ещё и злободневным зарядом: доступно обличить и погрести под грудами язвительного смеха, то есть можно переиначить известный афоризм: «от великого, до отстоя — один смех!» Лубок и «окна РОСТа», что суть одно — комикс-фельетон.

Но «треплем» дальше — заклассифицируем фельетон, попытаемся загнать «наших баранов» в матрицу-загон: 1. фельетон бытовой — на уровне фабрично-заводской стенной газеты; 2. фельетон социофренический (нижайший поклон за слово Евгению Клюеву) — уровень журнала «Крокодил»; 3. фельетон-прокламация — это, скажем так, «речи Че Гевары и Кº"; 4. интеллектуальный фельетон — уровень «Хроник Бустоса Домека»; 5. абсурдистский фельетон — высший уровень, уровень архетипа, «типа Хармса» (каламбур, когда тема о фельетоне, вполне уместен — стилистический изыск:)).

И, на десерт, процитируем Андрея Платонова: «Фельетон — это, в сущности, маленький манифест только что рожденного не по своей воли бандита, а по воле своих свах и бабушек: «исторической необходимости», «естественного хода вещей», «действительности» и прочих старых блудниц и гоморрщиц».

Этот рассказ мне вообще не понравился. Начался никак, закончился ничем. Прошел он как-то сквозь меня, не задев при этом ни одной струнки моей души)). То ли мудрости во мне нет, чтобы понять глубокий смысл. То ли сила веры не такая сильная, чтобы впечатлило))

Было очень увлекательно читать этот сборник предисловий. По стилю написания видно, что Борхес действительно наслаждался всеми этими книгами, к тому же Борхес внимательный и опытный читатель, он умудряется подмечать нюансы и проводить параллели, совсем неочевидные для большинства, но очень интересные

Маленький гимн книгам и библиотекам. И хотя Борхес пишет, что у него нет культа книги как физического предмета, книга для него — это выражение идей, слово, тем не менее далее он очень поэтично описывает книгу именно как предмет, который можно потрогать, который находится рядом с тобой и даже если ты его не видишь, все равно чувствуешь его влияние.

Я всегда любил библиотеки. Полки, книги, ходишь, перебираешь. Всегда есть шанс найти что-то неожиданное или вспомнить давно забытое. Наверно поэтому получил от эссе такое удовольствие. Элегия о замке, о том времени, когда он был гордым, и воины стояли на его башнях, а сейчас плющ ползет по стенам, камни выпадают из зубцов, да и гарнизон остался только в караулке. Вот примерно такие мысли меня одолевали.

Я очень люблю истории об оружии, о том, как клинки помнят прошлых хозяев, и обладая волей, пытаются заставить людей поступить так, как хочется клинкам.

Это именно такая история. Маленький шедевр Борхеса-рассказчика.

Замечательный художественный апокриф. И меня давно занимал этот вопрос в библейской истории — в ней явно очень много предопределенного («everything is fixed and you can't change it», как поется в одной рок-опере). Тогда и поступок Иуды — не столько предательство, сколько часть своего рода сценария... Впрочем, не я первый, не я последний, кто ловит себя на подобных мыслях... Вариант Борхеса в свое время изрядно впечатлил.

Замечательное эссе о метафорах скандинавских саг. Познавательно и интересно. Даже захотелось самому сочинить что-нибудь в таком духе, с таким вот подходом к поэзии.

Отличное произведение. Образы бессмертных, их история очень своеобычны. И, по-моему, такие вариации на тему бессмертия и того, что оно за собой влечет, даже более убедительны, чем множество других книг на подобную тематику...

Превосходный сплав исторического, богословского и фантастического в одной новелле (хотя местами, по-моему, присутствует ряд анахронизмов. Или это части своего рода мистификации?). Игра ума и воображения, помноженные на эрудицию автора, как это часто у Борхеса бывает, и здесь на месте. Эта вещь — среди наиболее любимых мною произведений автора.

Со своей стороны, могу заметить, что этот рассказ как ничто другое подходит для описания внутреннего мира человека. По крайней мере, человека аутичного. Аппарат интерпретации непрерывно преобразует поток поступающих стимулов в систему неких массивов и связей между ними, того, что на научном языке именуется «совокупностью». И в том, чтобы она стала именно системой, а не разочаровывающим нагромождением, при этом наиболее точно отражая сущность, — и есть главная задача и проблема сознания аутиста, с внутренней точки зрения, что называется, ИМХО.

И всё это похоже на то, как Малыш у Стругацких описывал свою жизнь — не обобщённые представления, а избранные, но «один к одному», эпизоды существования. Единственно возможный строгий подход.

Мёртвый, мертвец. Зацепившись за последнее слово, надо признать, что герой культового фильма (и очень здорово, что он именно чёрно-белый: ведь, как кто-то сказал: «...гений — уже за границей таланта», а водораздел, — всего! — белое и чёрное) Джима Джармуши «Мертвец», эпиграф которого отсылает к магу слова Анри Мишо (рассказ «Ночь с болгарами»: «Такое дело, возвращались мы домой. Ошиблись поездом...») далеко не тот, что прописался в строках (буквах!) Борхеса.

Психологический портрет ситуации «умирания», остающегося, пока ещё, в неведении героя. А герой пытается жить (и выжить, о чём ему ещё и невдомёк...), как во привиденном (но не в пророческом, не в вещим) сне: он — герой и самый главный....

«Стоп-стоп-стоп, музыка...», — так хрипела и шепелявила когда-то в сельском клубе, «музыкальная открытка», равняясь на винил, истязаемая затупившимся адаптером.... Шипения и заикания, — застив глаза, — не видим, и не слышим (до сих пор...). Меняются пластинки (или же носитель), по Дарвину — эволюционирует и «патефон», но только не «люди, которые играют в игры», тем более «игры, в которые играют люди»...

И, сколько их, — нас окружающих, но всё же «мёртвых»?..

Как Авель, на заклание?

Быть может, просто переписываем библейские мы притчи?...

»...привиделся мне чёрт...»

Возникает ощущение, что написав эссе про Кеведо, Борхес на самом деле писал про себя! Нужно просто вместо «Кеведо» поставить «Борхес» . Смотрите сами:

- «Ни жизнь, ни искусство Кеведо (читай: Борхеса) не пригодны для слащавых гипербол, повторение которых приносит славу»;

- «О Кеведо (читай: о Борхесе) пришлось бы только сказать, что он литератор литераторов»;

- «Чтобы наслаждаться творчеством Кеведо (читай: Борхеса), надо, на деле или потенциально, любить слово. И наоборот, не имевший склонности к литературе не может наслаждаться произведениями Кеведо (читай: Борхеса)";

- «Величие Кеведо (читай: Борхеса) в слове»;

- «Считать его философом или теологом — это заблуждение, которое могут поддержать названия его произведений, но не их содержание»;

- «Блестящий лаконизм, инверсия, почти алгебраическая строгость, противопоставления, сухость, повторы слов придают его тексту иллюзорную четкость»;

- «Многие периоды (имеются в виду периоды текста) заслуживают или желают заслуживать ранга совершенных»;

- «Для него язык был прежде всего орудием логики»;

- «Если смотреть на стихи Кеведо (читай: Борхеса) как на игру гипербол, они обычно великолепны»;

- «Амплитуда поэтического творчества Кеведо (читай: Борхеса) очень велика. Тут и задумчивые сонеты, и мрачные, жестокие образы, магические выходки теолога, итальянское изящество и нежность, латинская сжатость, угрюмая торжественность разложения и хаоса»;

- «Лучшие вещи Кеведо (читай: Борхеса) отнюдь не темны, не грешат стремлением смутить или развлечь загадками. Они — это словесные объекты, отдельно и самостоятельно существующие, как шпага или серебряное кольцо»;

- «Подобно Джойсу, Гёте, Шекспиру, Данте и в отличие от всех прочих писателей, Кеведо (читай: Борхес!) для нас не столько человек, сколько целая обширная и сложная область литературы».

Кажется, повторюсь, Борхес пишет о себе, подводит итоги своего творчества (а это обычно делают другие и после смерти автора). Может быть, Франсиско де Кеведо вымышлен им? Но нет вымышленные личности (и еще какие!) присутствуют у него в новеллах, а это определено им как эссе. Нет, Кеведо — реально существующий испанский писатель. И в этом опять парадокс, каких много в творчестве Борхеса, всё его творчество построено на парадоксах. Кажется, что Борхес создал множество великих произведений, потом умер и написал эссе о своем творчестве, прикрывшись именем Кеведо.

В этом эссе Борхес попытался рассудить верующих людей и ученых. Первые полагают, что все существующее создал на Земле Господь, вторые, что на Земле проистекала долгая геологическая история, пока мы не получили Мир, как он есть. А Борхес с ссылкой на Филиппа Генри Госса доказывает, что будущее всегда проистекает из прошлого, что следствию всегда предшествует причина и, значит, Творению Господа всё равно, как ни крути, предшествовали миллиарды лет истории Земли, где были и динозавры и прочее... Гениальный парадокс.

Потрясающее эссе о том, что кто-то посылает нам сны, и мы потом строим дворцы, а через несколько веков пишем поэмы об этих дворцах, не зная что схема дворца тоже пришла во сне... Но самое интересное Борхес приберег для финала эссе: ключ к этим снам (разъяснение — кто посылает эти сны и зачем) будет дан последнему, кто смотрит эту цепочку снов... Можно строить другие догадки и объяснять все научно, но, как пишет Борхес: «более привлекательны гипотезы, выходящие за пределы рационального».

Нельзя не уважать этого человека. Он создал стройную систему из всего того, что сам хотел видеть в своих книгах. Великий систематизатор и библиотекарь, склонный собирать и показывать людям то, что они сами, может, и не заметили бы. Мы ведь не будем читать «Гибрида» Кафки просто так, а прочитаем его «Процесс» или «Замок», погрязнем в рутине и хитросплетениях унылого сюжета и так и не доберемся до чудесного двустраничного описания чудо-существа?! Книга — сказка, приятно открывать ее на любой странице и находить там очередное существо «фантастической зоологии» :glasses:

Людей извечно интересовала тайна мироздания. Но раскрыть тайну Создателя не просто. Что переживает человек узнавший, что разгадка этой тайны заключена всего в 14 словах.

Сильный, хоть достаточно странный рассказ. Страннсть заключается в том, что рассказ не повествует о чем то, а описывает. Как будто это стильная, художественная статья из энциклопедии.

Зачастую в своих произведениях Борхес с дерзостью относится к устоям, традициям, вере. Какие чувства у человека должно пробудить чтение Евангелия? Наверное любовь, смирение. А тут такая развязка. Действительно Борхес — мастер парадоксов.

Прекрасный рассказ мастера парадоксов.

это об этом : сон разума рождает Чудовище...

обыкновенный фашизм: Предвыборная Компания — Чудовище и его «наши»: как всё знакомо — тотальная тоталитарная агитация, административный ресурс и наёмная вооруженная шпана, вооружённая не только стволами но и правом вседозволенности и безнаказанности, хулиганствующие ублюдки-убийцы, «птенцы» Чудовища. Скауты, готовые переродиться в опричников-кромешников: под действие уголовных и прочих кодексов попадут все, кроме.... Они — это та оговорка к каждой статье, кроме..., кромешники. Кромешная темнота, в которую умышленно, — всепроникающими щупальцами Чудовища, — заведены и заводятся всё новые и новые «наши», умышленно лишаемые букварей грамотности, культуры, нравственности... Вне Добра и Зла: естественные инстинкты чудовищ: они без «греха» (Чудовища и грех — разные вселенные) и поэтому просто и естественно могут взять в руки камни...

Предвыборная Компания. Разум спит.

Чудовище....

Там и тогда его звали Перон.

Привычен Борхесу жанр исторической биографии — вспомним триумфально вошедший в историю литературы сборник «Всеобщая история подлогов». От него то и переброшены мостики в «биографии героические», скорее всего из текста «Неучтивого церемониймейстера....», где есть верное средство «от подлости». Оттуда и взят стиль, и форма, разве что нет привычного деления на главки-абзацы.

Каков же «рецепт» написания «биографий героев» по Борхесу? А, не забываем, что Борхес пишет (вспоминает, помятую «дежа вю») биографию литературного героя (при чём не заглавного — мимо которых прочитываем походя...). Незатейлив и прост. Выделим, как минимум три «кита»:

Первое — используется шаблон биографического очерка по калькам «под мифологического героя», то есть ответы (а у Борхеса они всегда кратки и ёмки — есть такой греческий термин — лаконичность:)) на три вопроса:

а) кто есть кто? («...доцент, у тебя папа, мама, был?... :)) — кто родители, где родился, когда... Борхес это уместил в одном абзаце — но каком! (родовая сага, со всеми сопутствующими трагедиями, в одном предложении...)

б) как стал, кем стал? («...я, доцент. — поздравляю.... :)) — ступени воспитания, обучения, взросления, карьерный рост...

в) собственно, подвиг («...пасть порву, моргалы выколю... :)) — то о чём будут вспоминать, погружаясь в память: о подвигах, о доблести, о славе....

Второе — беспристрастное оживление, вочеловечивание героя, героя одного эпизода, а уж главного героя оставляя «главному автору» (хотя несть числа таких прецедентов, как приквел и сиквел, серийности (здесь уж действительно, маниакальная страсть вторичных авторов) и модных ныне «эпизодов» (порою с чуждой главному автору режиссурой), то есть это всё — есть ни что иное, как планомерное уничижение и уничтожение первоначального образа главного героя в исполнении «главного автора» (исходника) пластами последовательных и неряшливых наслоений выполняемых новоявленными богомазами так, что порою требуется «реставрационное чтение» «первоисточника»:). это как глухой телефон переводов: с одного авторского языка на другой, с ментальности на ментальность, с эрудиции на эрудицию, с профессионализма на профессионализм.) Борхеса упрекнуть абсолютно не в чем: герой Хосе Эрнандеса, Мартин Фьерро, только приобрёл.

Третье — культурно-исторический аспект любой биографии (пусть даже и псевдо, а псевдо ли? — не из таких ли псевдо летописцы и создали, да и создают, для нас Историю?) — обрамление истории героя в достоверные факты реальности того времени, времени на фоне которого и разворачиваются «исторические деяния». Да, ещё одно: Пелевин, — и не только :) — называют это дискурс — коммуникативный клубок из господствующих в те времена иерархий знаний о мире, идеологий и властных структурах.

У Борхеса не фотография, а именно дагеротип того времени и событий.

Бонус любой биографии — «нравственное резюме»: посыл, которым автор выстреливает в читателя (а иначе зачем и за перо браться) — соотношение поступка/подвига с «двуглавым орлом» Добра и Зла (ведь водораздел «греха» величина размытая и непостоянная). Вся новелла об этом....

Читайте.

Одна из самых «цепляющих» новелл Борхеса по совокупности: мистический реализм «во всей красе»:

»...есть только миг...»

Интересная тема. Встреча с самим собой. И вроде вы — это один и тот же человек, но нет. Борхес показывает, что это не так. В рассказе он (в 70 лет) встречается с самим собой в 20 лет. А вот, если представить, что встреча произошла между тобой вчерашним и тобой сегодняшним, это будут два разных человека или же нет? Естественно, схожие мысли, поступки, но, тем не менее, внутри ведь всегда что-то меняется. Снаружи то, может и не очень, но внутри всегда происходит какая-то борьба идей и взглядов. Как говорится «вечером надумал, утром передумал».

Интересно.

Можно много рассуждать и быть может осуждать излишнюю краткость текстов Борхеса, с претензией — многим кажется, псевдо — на многозначность. Но, и этого нельзя отрицать, каждый текст Борхеса интерактивен: по всему тексту рассыпаны слова-метки, отправляющие читателя на новый — и исторически достоверный — уровень смысла (или знаний — увы, не дано обладать полным его багажом, но всегда можно воспользоваться или услугой всяческих энциклопедий, словарей, Интернета). Сергей Переслегин как-то назвал это маркетной сеткой — опорные «островки» истины, по которым можно воссоздать не противоречивую действительность и заключить: «вот — правда».

И каждое смысловое слово-метка, распускаясь, как цветочный бутон, являет очередную «розу» в букет смысла (текста).

Когда умер Один? — а Борхес не единственный раз обращается к этому сюжету. Один -миф? Но слово-метка: Олаф Трюггвасон, потомок короля Норвегии Харольда Прекрасноволосого....

Олаф Трюггвасон (963-ок.1000), 6-ой король Норвегии, (993-ок.1000), — выросший под покровительством, и при дворе новгородского князя Владимира I Святославича, служивший впоследствии в его дружине, и сослуживший великую службу и Владимиру, ставшему уже великим киевским князем Владимиром Красное Солнышко, и всей Руси, обратив, после путешествия в Грецию, и Владимира и его супругу в христианство (так написано в сагах).... Что дальше стало с Князем и Русью — без комментариев.

Один, по Борхесу (в этой его версии — у него есть их :)), умер где-то между 993 и 1000 годами. Свеча (приём заимствован у древних греков) — последний довод бога, бога, который уже сам себя распинал, чтоб стать богом.... Свеча догорела.

Джамбатти́ста Мари́но, знаменитый поэт, крупнейший представитель итальянского барокко (о, барокко — что в переводе с итальянского: склонный к излишествам, распущенный, порочный..., но ближе этому новому революционному стилю (запустившему отсчет «западной цивилизации») португальское: perola barroca — «жемчужина с пороком»), умер 25 марта 1625 года....

Сюжет чётко выстроен, но по лекалам барокко — «жемчужина неправильной формы», сюжет в высшей степени кинематографичен: готовый сценарий, если скрупулёзно и последовательно отследить и откомментировать каждое слово и образ текста.

О чём же сюжет? — умирает поэт, «увенчанный годами и славой», «Молвой провозглашенный новым Гомером и новым Дантом» — и прозрение на пороге смерти.... Женская рука поставила в бокал жёлтую розу....

«Марино увидел розу, какой её видел в раю Адам....»

Роза «жива собственной вечностью». У лорда Эдварда Дансейни в высшей степени поэтичных «Богах Пеганы», в главке «О Сише (которому служат часы)» описан Уорнат-Мейвей «из всех садов сад, где всё ещё растут цветы, как росли, когда боги были молоды, и те же бабочки всё ещё живы в Уорнат-Мейвей»....

И мысль, как откровение — книги вовсе не зеркало мира (как авторы тщеславно воображают), а просто ещё одна из его подробностей.

Ещё одна жемчужина в прекрасном ожерелье названным Борхесом «Создатель».

Вчера я прочитал это произведение и еще какое-то время после прочтения размышлял о вложенных в него идеях, их реализации автором. Конечно, «Сад расходящихся тропок» мне очень понравился. Иначе зачем бы мне выставлять «10»?

А в каком-то – другом, не этом, – из возможных вариантов развития событий я прочитал сей рассказ и остался разочарован, и меня посетило недоумение: «отчего многие так хвалят этого Борхеса?!». А в третьем варианте я еще не читал «Сад…», мне это только предстоит, и я с пытливостью школяра ловлю настрой, с которым следует подступиться к рассказу, из отзывов на него.

И вот предо мной сад – не сад, что? Мир, холодно-реальный и поэтически-красивый. Жестокая правда соседствует с метафизической образностью. А каков язык! Лаконично и точно, ничего лишнего, мысль концентрированна и жива.

В начале повествования задаюсь вопросом: зачем тебе, главный герой, этот Стивен Альбер? Что тебе в нем, кто он такой? По мере развития сюжета знакомлюсь с персонажем по имени Альбер, вижу в нем натуру исследователя, проникаюсь к нему уважением, признанием его неординарности и ума. Поначалу еще держу в мыслях цель, которая заставила героя обратиться к Стивену, держу, держу, а потом под натиском новых образов и идей, сильных и глубоких, именно которые и стоят в центре рассказа, упускаю, – как же придется пожалеть об этом в самом конце рассказа, где на меня, поглощенного красивым и великим, вдруг свалится жестокое и приземленно-прагматичное. Да, меня очень легко оказалось завести в лабиринт идеи произведения.

А в лабиринте повествования, по которому следовал под доносящиеся «из» рассказа звуки китайской музыки, время останавливалось, являя гений описанного в «Саду расходящихся тропок» мудреца Поднебесной. Его идея велика (точнее, необъятна), а воплощение этой идеи – и тонко, и красиво, и искусно. Меня ждало погружение в процесс открытия замысла, претендующего на абсолютную глобальность. И это меня увлекло, как увлекло и главного героя, о цели визита которого к Альберу я полностью, напрочь забыл, как, был уверен я, забыл и главный герой… Но как же здорово придумал всё и воплотил свою идею китайский мудрец!.. Роскошно!.. Борхес – Мастер!..

Развязка истории напомнит мне о принципе «меньшего зла»… Но узнавать его на таком сильном контрасте с чем-то по-настоящему глубоким, на фоне восторженности и ощущаемых признательности, благодарности, испытываемыми главным героем, оказалось крайне неожиданно. …Жаль, что на показанной в рассказе одной из расходящихся тропок события сложились таким вот известным образом.

Рассказ сильный и пронзительный, захватывающий и глубокий!..

Вспомнил, что совсем недавно читал набоковские лекции по литературе. И не могу не отметить: насколько же отличается утонченно-отвлеченная манера Набокова от пламенно-сердечных «признаний в любви» к собратьям по цеху Борхеса. Есть сходство: оба — интеллектуалы до мозга костей. Но если с первым сразу хочется начать спорить и что-то доказывать (непонятно, правда, кому и зачем), то после чтения эссе-рецензий аргентинца меня, как правило, охватывает чувство полнейшего согласия, умиротворения и восхищения. Так вышло и в этот раз.

Захотелось достать с книжной полки «Дон Кихота», любовно вытереть с томика пыль, удобно расположиться на диване и немедленно начать перечитывать...

Молитва Борхеса от 1 июля 1969, чуть менее чем за два месяца до его 70-ти лет. И 19 дней до первого лунного шага Нейла Армстронга.

А Борхес о Боге, а Борхес к Богу: «...хочу я умереть, раз и навсегда...»

Человек коснулся Луны — и впереди ещё вся Бесконечность,а Борхес-человек отвергнул Вечность: «...ведь просьбы (к Богу) неуместны...»

Не поза это — а просто «...с прямотой, превосходящей силы человека...»

»...и в памяти остаться другом, а не только лишь поэтом...» — Че Борхес...

Хорхе Луис Борхес очень хорошо знал и высоко ставил поэта Джон Донна, и проповедника Джона Донна (это «его» колокол, не стихая, звонит по нам...), и мыслителя Джона Донна (см. эссе Борхеса «Биатанатос»), и его молитва очень близка к страстным «Обращениям к Господу» Джон Донна (откуда «родом» и колокол).

И, в оставшиеся ему ещё 17 лет жизни, надо думать, ни раз молитву эту повторял.

Однако, Борхес..., — так бы сказал наш российский житель Чукотки, родовая кровь которого течёт и в индейских племенах, когда-то променявших не уют нашей Арктики на ещё не открытую Америку.

Однако, Борхес, — подтверждаю и я: то, на что у Карлоса Кастанеды ушло с десяток книг и тысячи страниц, чудесным образом (ведь настоящий маг на то и маг: почто зря воду лить-то...:)) уместилось на полутора страницах.

История рассказанная в Техасе, но произошедшая совсем в другом месте.

Что суть методы науки? — войти в доверие, проникнуть, открыть великую «военную тайну», положить её на цинковый стол препараторской, вскрыть и распотрошить на элементы и фрагменты, втиснуть выжимки или сухой остаток в диссертацию и «рационализировать» (см. Стругацких «Сказка о тройке»), затем с успехом и «утилизировать» (из той же оперы, то бишь сказки), признав никчёмной и смешной....

Но, когда «в ночи полнолуния начинают сниться бизоны», становится ясно, «что тайна бесценна и вся наша наука просто пустяк...»

«Важна не тайна, а пути к ней» Вот и весь Кастанеда, но ещё далеко не весь Борхес!

Эссе о последнем поэте саксов, который, сам будучи саксом, воспел их поражение на умирающем языке. Как мне показалось, произведение Бохеса не об истории саксов, бриттов, норманов, а о насмешке Истории и трагедии одного поэта.

Идеи, зачастую лежащие на поверхности, зашифровываются до неузнаваемости. Придаётся мистический смысл и значимость. Читается тяжело. Борхес на любителя. Прочитал сдесяток его рассказов и лекций и всё как-то неоднозначно. Создаётся впечатление что все они просто набор личных мнений самого Борхеса, которые он силится переварить.

Совершенно не романтический взгляд на американскую легенду — Билли Кида.

Жестко, предельно неприглядно, полная демифологизация образа, которому посвящены столько фильмов и книг, заняла несколько страниц

Борхес ужасно скверный критик.Уж очень часто он наводит мути и по ходу совершенно отходит от собственно автора и его произведения.

В случае с Джойсом,он удосуживается упомянуть,что роман «Улисс»(о нем он собственно и вел речь),он не прочитал полностью,а так,почитывал фрагментами(ознакомившись с другими его критическими работами,у меня создалось впечатление,что он многие книги так пролистывает).Ему довольно таки понравилось,начинает рассказывать о различии переводов и прочей мути.

Я недолюбливаю «поверхностных» людей,мне совершенно без пользы обрывочные бредни без намека на целосность и осмысленность.

Мне в общем чуждо творчество Борхеса,тут уж ничего не поделаешь,но относительно его эссе и размышлизмов о других произведениях и авторах,можно сказать о вредительском влиянии на незрелые умы:-)

Почему единица,думаю все ясно изложил.

Одно из достоинств Брхеса не только в том, что он видит сны (что может себе позволить практически каждый), но и в том, что он умеет мастерски его передать: «вкусно» преподать читателю (скорее слушателю — в сети есть масса «клипов» с голосом Борхеса — «домашний» и неторопливый, без поэтический экзальтация и патетических придыханий: так Марко Поло, наверное, у камелька, начитывал свою невероятную книгу приключений). И надо быть Борхесом, чтоб видеть такие сны, какой привиделся ему в первое утро в Афинах. Сон с режиссурой Франца Кафки, ввергающий Борхеса в энциклопедический лабиринт, но странный: есть выход (концовка статьи), но нет входа (начало статьи).... Когда же вход, как будто найден- начинается «настоящий Кафка»....

Достоинство Борхеса в том, что рассказав о пробуждении в Афинах, он рассказал не только о том, что наступило утро и он проснулся, вспоминая сон, но много больше: он снова приоткрыл калитку в «сад расходящихся тропинок» в Мире Борхеса.

»..если только мир, в отличии от статей моей сновиденной энциклопедии, имеет начало.»

Это то, что с годами дорастёт (всё тучнея и тучнея — набирая и вес, и «вес») до «Книги вымышленных существ», а пока это просто «Руководство по фантастической зоологии» (да-да, такой известный, отягощенным различным софтом, Manual :)) — замечательный «Бестиарий», скажем так «Бестиарий от компиляции» (но, в скобочках заметим, что не только:)).

При всей фантастичности истинных персонажей этой книги, основной «шарм» это — автор! Когда описание делает Борхес — это дорогого стоит: многоуровневый текст и тонкая ирония, ссылки и к первоисточнику, и в «никуда» — на том какой Борхес мистификатор и останавливаться не надо.

Составление «Бестиариев» одно из любимейших занятий «учёного любопытства» — от греков (а с ними и китайцев, и индейцев, афро-африканских авторов ещё не открытых и не прочитанных скрижалей чёрного континента), до Борхеса:). Надо-надо было чем-то разворошить застой воображения читающего меньшинства и посредством их «словесного блуда» донести, вернее разнести это по головам «неграмотных большевиков». Идеологический PR — смысловая нагрузка: не только табу, но и, навязанное свыше» отделение «агнцев» от «козлищ» (а как ещё старого или тем более чужого Бога выдворить (нет, не вынести, а вытащить, да за патлы, по грязи, да в грязь...) из пантеона Веры и Суеверий за «101-ый километр» Добра и благости?».

Посмотрите (пролистайте — благо, что «паутина» это позволяет. Кстати, чем WWW не новый, и такой борхесовский, персонаж новой редакции «Бестиария») средневековые «комиксы» монашеских манускриптов (об этом очень здорово пишет Умберто Эко, да и Лоуренс Норфолк не чужд) — какой богатый выплеск фантазии из заканонизированных рамок религиозных догм и запретов: но — «во благо».

А в стенном шкафу, кто-то по ночам загадочно шуршит, и я знаю, что это не мышь....

«Он выкован в Толедо...», есть далее и привязка во времени, но, как это у Борхеса всегда бывает, и конкретные время и пространство, да и действо (тревожащие вечно: что? где? когда?) теряют свою постоянную прописку и в магия текста растворяет их во всей Истории, и размывает по поверхности всей Земле (создавая смысловой Алеф конкретно взятой вещи, вернее его платоновского архетипа) .

Клинок, образ клинка — это нечто священное для Борхеса, это один из смысловых узлов его прозы и поэзии: мужчины и их любовь и вражда, танго, куманьки, воспоминания и сны.... Всё это без клинка для Борхеса немыслимо.

Есть и экзистенциальная ноты несбывшейся надежды: «... а годы идут и проходят мимо...»

И непреходящая тяга — взять в руку клинок.... Ведь вечный символа оружия не предательский камень Каина, а лезвие ножа — и мстящего, и защищающего, и берущего...

El puñal — влажные звуки, как капли крови... А праведной, неправедной — забота не его: сталь по ту сторону Добра и Зла — она клинок!

»...художник, имени которого я не запомнил, вдруг увидел то, чего сначала мира не увидел ни один живущий...»

Прекрасное определение художника и сути творчества.

А тот, не запоминающийся художник, — Claes Oldenburg ( Клас Ольденбург), американский скульптор шведского происхождения, автор инсталляций и скульптур (и «пуговица» одно из самых камерных его «ваяний»). Сам же памятник пуговице находится в столице штата Пенсильвания, Филадельфии, в самом центре кампуса Университета Пенсильвании, перед зданием библиотеки Van Pelt-Dietrich Library: белая, расколота по краю одного из четырёх отверстий (не по центру!), сложившись невысоким «шалашиком», диаметр «пуговички» где-то метров пять. По легенде, пуговица принадлежит Бенджамину Франклину, забронзовевшему неподалёку на бронзовой скамейке, с бронзовым листом, который с улыбкою читает присевшему навеки голубку....

Одно из студенческих поверий (не раз, мне верится, проверенное:)): секс под пуговицей (тем более размеры позволяют) перед экзаменом противодействует провалу не сдачи оного.... Ну, они американцы, им видней:)

Борхес, безвозвратно ослепший, — в Ирландии — «...древние и великодушные тени не хотят, что бы я посмотрел на Ирландию...». Борхес подтрунивает над собой, перелагая ответственность за свою слепоту на божий промысел, но тем самым и бросает мостик к Гомеру, обращаясь к новому Улиссу, 38-летнему дублинскому еврею Леопольду Блуму, оправившегося, по прихоти Джеймса Джойса, в свою одиссею по улицам Дублина 16 июня 1904 года в восемь часов утра.

Борхес слеп, но «с благодарностью вглядывается в историческое прошлое», где бродят необозримые тени: Эриугена («для которого вся наша история — лишь долгий сон Бога»), тень по имени Джордж Беркли («считавшего, будто все мы в неисчислимых подробностях снимся Богу»), тени Уайльда, Веллингтона, Йейтиса, Джойса, Мура...

«Ирландия — земля добрейших людей, истинных христиан, одержимых непонятной страстью во всём быть ирландцем...»

Так же, как и Борхес, одержимый непонятной страстью во всём быть Борхесом.

А Круглую Башню, в которой «монахи сохранили для нас от чёрных времён греческий и латынь», руки Борхеса смогли нащупать! — а значит и «прочитать» азбуку Бройля неровных камней и шероховатых швов...

Борхес слеп, но, перефразируя самого Борхеса ( и героя одного из его стихотворений слепого пирата Пью): «я горд каждой книгой, зачитанной мною до дыр«! А ведь библиотека Борхеса -это Вавилонская библиотека, в которой он когда-то и подсмотрел, не доступные ему сейчас, ирландские иллюстрации.

Этот сон, приснившийся Борхесу в Германии, потом перетечёт в его следующий сборник «Порука», сменив при этом место прописки (или регистрации:)) — «Сон, приснившийся в Эдинбурге»...

СОН, да-да, вот так — с большой буквы — это тот Протей, один единственный, который возвращается нам еженощно (или даже в дневной полудрёме), находя для своего воплощения, каждый раз, какие-то новые «сонные«архетипы — ведь есть, наверняка, Вселенная Снов, их полный каталог (как Борхесовская Вавилонская библиотека) — идеальные образцы, с такими же платоновскими бирочками (как человек, что приходит в современный мир с биркой на ноге и уходит так же...) и, при неминуемых повторах, привносит нечто новое, новое прочтение, новую режиссуру. Ведь и в «Гамлет», как в реку Гераклита, не входят дважды....

Так и англо-саксы, когда-то, устремились через Пролив, ещё не бывший Ла Маншем, к столь лакомому острову, не бывшего ещё Англией, что-то и кого-то теряя. Так и германский Сон, в своём «набеге», теряет Аахен — самй западный немецкий город, в котором нашёл свое успокоение Карл Великий; где-то тонет или растворяется в тумане Aarón, из племени Levi; не терпят повтора абракадабра и Абракас...; не снятся больше имена Шекспира (а имя Бёрнса так и не приснилось...) и Кеплера...; видать не климат в Шотландии и для Zwitter (бисексуал, гермафрадит) — но эту «песню» подхватили истинные арийцы из группы Rammstein :); сгинул в никуда, видать к тому времени исчерпав отмеренное ему число, и образ города Монтевидео....

»...когда отмеренное исчерпается, и буквы, и цифры, написанные мелом, не исчезнут немедленно...» — А это Борхес о чём, в эпилоге, не одевшем клетчатый килт?

Хенгист (с др. анг. — жеребец) — легендарный первый король Кента, а перед этим (история имеет свойство разворачиваться во времени, как свиток, по мере его прочтения :)) предводитель наёмной дружины анго-саксов, которых Вортигерн, кельтский король Британии первой половины V века, пригласил для борьбы с пиктами.

Мог ли предвидеть кельтский король «ночь длинных ножей», когда славно поработали саксы своими скрамасаксами — тяжелыми и длинными кинжалами: не оплатив наёмникам их победы, кельты тоже пали на пиру, на который Хенгист пригласил дружину Вортигерна, при этом приказав перерезать всех, кроме самого Вортигерна....

Но это потом, а сейчас, год 449, и дружина Хенгиста «на веслах, без компаса и парусов» пересекает гладь пролива из родной Ютландии к острову, «который ещё не назван Англией»...

И даже самому Хенгисту ещё не известно, что ему положено судьбой стать основателем «...величайшей империи, и чтобы потом спели Шекспир и Уитмен, чтобы покорили моря корабли Нельсона, для того, чтобы молчаливые Адам и Ева удалились, взявшись из руки, из Рая, который они потеряли...»

В сборнике «Иной и прежний» у Борхеса уже было стихотворение «Сакс (449 г.)», Hengist quiere hombres (449 A. D.) его продолжает, дополняет и объясняет: если там шла речь о «неизвестном герое», воине-саксе, то сейчас дошла очередь и до его легендарного предводителя, заложившего первый камень в фундамент «владычицы морей».

Фантастическая новелла о любви, насквозь пропитанная мифологией, историей и мистикой.

» Hann tekr sverthit Gram ok leggr i methal theira bert» («Он берёт меч Гарм и кладёт его обнажённым междусобой и ею»).

Цитата из «Саги о Вёльсунгах», ставшая эпиграфом новеллы Борхеса «Ульрика в 1975 году и эпитафией на реверсе надгробного памятника Борхесу, на женевском «Кладбище Королей», в 1984... и, у самого подножья этой же стороны камня «De Ulrica a Javier Otálora» («от Ульрики Хавьеру Оталоре»)...

Новелла — как зеркало платонических отношений (закончившихся всё же браком за два месяца до смерти Борхеса) между Борхесом (колумбийским стареющим профессором Хавьером Оталора из новеллы) и Марией Кодама (Ульрикой — героиней новеллы), дочерью японского архитектора, переводившей исландские саги (мистика уже начинается с того, что Мария появляется в доме Борхеса года через два после написания новеллы:))

Мистика не только вой волка (последний волк пал от руки старого охотника уже несколько столетий назад — об этом есть стихотворение Борхеса в сборнике «Атлас»), но и....

«Я не сделал ошибки, спросив, любит ли она меня».

Один из французских критиков отозвался об Анри Мишо так: «...он из тех кто мешает жить...»

Широко известен на «Западе» и практически неизвестен в России, вот только в 2004 «Симпозиум» выпустил, в серии «EхLibris» прекрасный томик Мишо «Портрет А.» В советское время понятно: «проклятие Хармса» — очень много и стилистических и тематических параллелей и в смыслах, и в эстетике — между Мишо и Хармсом — а, значит: запрет. А, сейчас, почему не переводят и не издают? — скорее «излишне интеллектуален» — нет в России рынка (даже, вышедший наконец 5-ый том Сигизмунда Кржижановского, «скатился» до тиража 2000 экз...., что уж тут о «неизвестных французах»: Кремль не надо было жечь...:))

Писатель (поэт, прозаик, художник) великолепный, жаль что доступен только фрагментарно. А «Дикаря в Азии» рекомендую всем, особенно часть «Дикарь в Китае», — небольшой пример: «...хитрость в Китае никак не связана со злом:она повсюду...», — Мишо удалось заглянуть в «широко прикрытые китайские глаза» :).

P.S. Джим Джармуш начинает свой великолепный фильм «Мертвец» эпиграфом из Анри Мишо: «Желательно не путешествовать с мертвецом»... («Ночь с Болгарами» из сб. «Некий Перо»), опрокидывая затем зрителя в чёрно-белое пространство мистического вестерна.

Так и тексты Мишо (и проза, и поэзия), да и его графика, утвердившись в истории литературы, превратились для более молодого поколения читателей, применяя сегодняшнюю терминологию, в «интеллектуальный винтаж», в стилистике чёрно-белого гранжа :).

Казалось бы, кому сейчас может быть интересна какая-то гностическая ересь, возникшая на рубеже первого и второго веков в Александрии? Но она заинтересовала Борхеса, а значит, и многих его читателей. Потому что Борхес говорит не о ереси (подобно древним богословам), он комментирует космогоническое построение, которое само по себе оказывается весьма занятным. При этом Борхес не становится на позицию критика-интеллектуала, несколько свысока взирающего на наивную архаику. Напротив, он с большим уважением, даже некоторым пиететом относится к любым, странным, на наш сегодняшний взгляд, попыткам осмысления мироздания. Его искренне интересуют мотивы, логика и общекультурные следствия таких построений. С. Лем написал где-то, что несмотря на грандиозные успехи современной науки, мы всё же вряд ли будем свидетелями интеллектуальных прорывов такого титанического масштаба, как, например, тот, что впервые отождествил Солнце и маленькие огоньки в ночном небе, называемые звездами. Вероятно, Борхес, в своем оправдании Лже-Василида тоже отчасти следует этой мысли.

Борхес известен (среди прочего) как мастер художественно-эстетической миниатюры. В данном случае перед нами миниатюра–эссе, причем, одно из самых глубокомысленных и остроумных. Борхес изящно демонстрирует, что приписываемые на протяжении всей истории Богу атрибуты, есть результат культурного процесса, равно справедливого как в отношении божества, так и в отношении любого другого «идола» культуры, например, Шекспира. Можно было бы назвать этот текст «атеистическим». С другой стороны, для Борхеса Культура – источник всех возможных смыслов, а потому Культура и Бог – синонимы.

»...в этот момент я безошибочно почувствовал своеобразное послевкусие ночного кошмара и проснулся...» — именно эта строка становится эпилогом к этой прозаической зарисовке, названной Борхесом «Кошмар».

Тема сна, да и обитающих в них ночных кошмаров, одно из постоянных тем Борхеса — новеллы, эссе, лекции, рифмы..., сны. Сон — одна из реальностей существования Борхеса: раскрепощенные «игры разума»? — или же изнаночная явь? И, как всегда и всюду у Борхеса, неоднозначность: ветвящийся лабиринт — бесконечные кошмарные мелочи и подробности, уводящие всё дальше и дальше, пока, заботливо прихваченный в сон кусочек мела полностью на растворится на шершавых камнях, предваряющих очередной провал поворота...

Мелочей в текстах Борхеса нет по определению (Борхес:)) — это очередное магическое слово, которое, если в него вчитаться обрушивает воображение (как часть сознания) в «чёрную дыру» (рекомендация не путать её с «чёрным бубликом» Виктора Пелевина не срабатывает — ведь суть-то одна :)) кошмара, или же заставляет беспомощно барахтаться в его его кошмарном вязком «саргассовом море».

Кошмары — «летучие голландцы» наших снов — и Борхес знал об этом. Быть может, сейчас, он один из их капитанов:), тем более, вернёмся в зарисовку: «...в его лице было что-то татарское, оно заканчивалось чёрной конической бородкой..., и эти прищуренные насмешливые глаза...» — Джонни Депп? — в своей пиратской ипостаси? — в 1984 он был только на подступах к актёрской карьере — но, сны, сны Борхеса.

Хайде Ланге, высокая (что для Борхеса, по свидетельству друзей, было синонимом красоты), гибкая и рыжеволосая, скандинавского происхождения.... До неё жгучую страсть в Борхесе разожгла её сестра Нора, но вышла за другого.

Хайде Ланге (и история любви Борхеса к ней), проскользнула в новелле «Конгресс», где она введена под именем Беатрис Фрост (смыслы в переводе с английского: мороз, холодность, фиаско....:)) : «...спустя несколько вечеров мы стали близки. Я предлагал ей руку, и сердце, однако Беатрис ... хранила верность заветам Ибсена и не желала связывать свою свободу...»

Но, даже спустя 45 лет продолжает возвращаться, даже после смерти, в сны Борхеса. «....с тонкими чертами и рыжеволосой шевелюрой...»