«1 декабря 1898 года в немецкой газете «Зексише Арбайтер Цайтунг» было опубликовано такое объявление: «Сообщаем товарищам по партии о рождении крепкого, жизнеспособного врага государства. Борясь за освобождение рабочего класса от гнета капитала, он завоюет отечество и для себя». Объявление дал Александр Гельфанд, более известный под псевдонимом Парвус, отец Евгения Гнедина. Эти строки словно предначертали путь Гнедина, ставшего впоследствии видным советским деятелем, прошедшим через сталинские лагеря, но так и не изменившим и своим представлениям о демократии и роли СССР в мире.

Дочь Гнедина, Татьяна Евгеньевна, ученый-физик, известная в 1960-х годах писатель-фантаст, всю свою жизнь, в отличие от отца, была далека от политики. Но политика всегда была близка к ней.

— Татьяна Евгеньевна, естественно, первый вопрос не может не быть о вашем деде, Парвусе, которого сейчас принято считать «серым кардиналом октябрьской Революции». Вы родились в год его смерти, в 1924 году, но наверняка отец что-то рассказывал о нем, давал какие-то оценки роли Парвуса в нашей истории?

— Конечно, отец много рассказывал о Парвусе, хотя он жил с ним только до 4-х лет. Мать отца, моя бабушка, Татьяна Берман, она была из рода Волхонских, рассталась с Парвусом в 1902 году, переехав из Германии в Одессу. Но они продолжали переписываться и даже встречаться, и речь уже шла не об их личных взаимоотношениях, а о революционной деятельности в России.

Не стоит, наверное, подробно описывать роли Парвуса в русской революции 1905 года, становлении партии большевиков, модернизации социал-демократии в Германии – об этом и так много написано. Интереснее его деятельность как ученого, кстати, папа больше ценил своего отца именно за нее. Например, именно Парвус перед Первой мировой войной выдвинул идею «энергетических денег», которые придут на смену привычным денежным единицам, обеспеченным, как тогда, золотом. Предугадывал он и чрезвычайное значение нефти, хотя тогда как энергоноситель ее, в отличие от угля, почти никто не рассматривал. И Парвус настоятельно рекомендовал германским промышленникам вкладываться в нефть по всему миру, в том числе и в России, в противовес англо-саксонским предпринимателям. И вот спустя 100 лет видные экономисты заговорили об этом как неизбежном явлении в скором будущем. Кроме того, Парвус первым высказал идею «Единой Европы», где Германия, кстати, как сегодня, должна была играть роль экономического и политического локомотива. Было место в этой «Европе» и России, причем как полноправного члена, а не в статусе нынешнего поставщика энергоносителей и свалки промышленных отходов. Но главное – Парвус, наверное единственный в начале ХХ века, верил, что пролетарская революция первой произойдет именно в России. Ни Ленин, ни Троцкий до 1917 года в это не верили.

— И в 1917 году как раз появляется Парвус, дает деньги Ленину и Троцкому на осуществление своей идеи…

(Для кого утомительно чтение 15 тыс. знаков, могут прочитать краткую версию на http://www.rulife.ru/index.php?mode=artic...)

— Только так можно было остановить бессмысленную бойню в Европе. Причем Парвус понимал не только то, что Германия будет разбита, но и Россия ничего не получит от Англии за свою победу. Идея-то была проста: революция начинается в России, перекидывается в Германию и Австро-Венгрию, в результате из этих трех государств образуется ядро будущей единой Европы.

— Ваш отец, Евгений Гнедин, не мог не стать революционером.

— Ну как сказать. Вы же знаете, отец ведь подал заявление о приеме в ВКП (б) только в 1931 году, и до своего ареста в 1939 ходил в кандидатах в члены партии. Небывалый случай. Скорее отца можно назвать революционным работником, интеллигентом-романтиком. В этом случае скорее работает голова, а не сердце. До 1920 года он находился в подполье в Одессе, а после прихода красных туда, отправился в Москву с продобоозом.

А затем в общем-то начинается работа. Отец приходит работать в Народный комиссариат иностранных дел и сближается с Чичериным. Внутри НКИД они фактическую образуют прогерманскую фракцию – Чичерин, как и часть ВКП (б) до конца своих дней считали, что СССР и Германия естественные союзники, в противовес англо-американскому союзу. Помню отец рассказывал, как Вышинский захотел отличиться на посту Генпрокурора, и решил выслать немецкого посла и часть германской дипмиссии из СССР. А Чичерин. А надо сказать, что и Чичерин, и немецкий посол Брокдорф-Ранцау были большими любителями классической музыки (например, Чичерин написал очень глубокую книгу о Моцарте, и вообще он часто говорил, что «у меня была революция и Моцарт, революция – настоящее, а Моцарт – предвкушение будущего, но их отнять нельзя»). И вот собрались они у рояля, в том числе присутствовал и мой отец. И посол рассказывает с горечью в голосе о намерениях Вышинского. И тогда Чичерин встает из-за рояля, пишет какую-то записку и просит Гнедина передать ее тотчас же Вышинскому, причем на улице, и после того, как тот прочитает её, тут же разорвать. Отец едет к Вышинскому домой, они выходят на улицу, прокурор читает записку, меняется в лице, дрожащими руками отдает ее отцу. На следующий день было принято решение оставить немецкое посольство в покое.

А в 1924 году умирает Парвус, и отцу приходит извещение от немецкого нотариуса вступить в наследство. Гнедин ставит в известность Бухарина и получает от него добро на поездку в Германию. Три года длилась эта эпопея. Все материальные активы, которые перешли к отцу, он сдал государству. Но очень напряженная борьба развернулась за главное богатство Парвуса – архивы созданного им в Копенгагене «Института по исследованию причин и последствий Первой мировой войны». В то время это был второй в мире по величине архив после Стэнфордского университета, там были секретные документы правительств, участников войны, и частная переписка государственных деятелей. Большая заслуга Парвуса, что после поражения Германии в войне, он вывез все это в Данию, не допустил переправки документов в Англию и США. И отец смог добиться переправки архива в Москву. Архив поместили в Институт Ленина. Несколько лет назад я решила полюбопытствовать, что стало с архивом. Пришла я в бывший Институт Маркса и Энгельса, и что же выяснилось? От архива хорошо если осталась одна треть. Все остальное пропало в неизвестном направлении.

— Евгений Гнедин ведь попал во вторую волну сталинских репрессий, кроме того, он один из немногих высокопоставленных чиновников большевистского правительства, кто остался вообще жив. Как вы это можете объяснить?

— Начиная с 1936 года, после смерти Чичерина, проходила грандиозная чистка аппарата НКИД. Конечно, это в основном было связано со сближением Сталина и Гитлера. Но и новый комиссар, Литвинов, не был в то время лояльным Сталину.

В 1935 году отец становится первым секретарем посольства СССР в Германии. Но вот что интересно – часть верхушки СССР где-то с 1936 года начинает устанавливать связь с правительством Гитлера, минуя посольство Москвы. Об этих переговорах даже не знал комиссар НКИД Литвинов. И эти «подковерные» контакты в 1937 году стали известны моему отцу, о чем он сразу же проинформировал Литвинова. При этом и Литвинов продолжал линию, начатую Чичериным, на связь и дружбу с германской социал-демократией. Соответственно, Гитлер воспринимался ими как очевидное зло, причем зло, идущее в фарватере английской политики.

Отца арестовали в ночь с 10 на 11 мая 1939 года. И главная тема его допросов – компромат на Литвинова. 1939-40 годы – это время резкого ослабления позиций Литвинова. Только позднее, с началом войны Сталин вынужден был повысить его статус – ну не Молотова же было ставить в тонкую игру с участием СССР, США и Англии. На какое-то время Литвинов сломался, во всяком случае очевидной помощи своим бывшим соратникам он не оказывал. Но помощь шла от его супруги, англичанки Айви. Она реально помогала многим как-то облегчить судьбу.

Например, был показателен пример челюскинцев. У нас ведь до сих пор не любят говорить, что за челюскинским ледоколом шла баржа с 1200 зеками, в основном инженерами, которых везли по Севморпути на Колыму. Ну пытались совместить приятное с полезным. И вот челюскинцев спасала вся страна, а зеков бросили замерзать во льдах. Много их умерло от переохлаждения, но около 800 человек спасли американские авиаторы, эвакуировав их в США. И Литвинов пишет письмо американской администрации с требованием выдать зеков назад в СССР. Причем у него была возможность не подписывать письмо, это Молотов порывался автограф порывался сделать. Американцы, кстати, зеков так и не отдали (Улыбается).

Почему Литвинова не репрессировали? Он ведь спас однажды Сталина от смерти, и тот помнил об этом поступке, ну тут включились какие-то стереотипы национального менталитета. Еще до Революции, в Лондоне Сталин и Литвинов случайно очутились в порту, где у докеров проходила забастовка. И там началось настоящее сражение между забастовщиками и штрейкбрейхерами. И вот последние как-то узнали в Литвинове и Сталине русских, да еще те с дуру призналаись, что социалисты. И началась драка. Сталин ведь совсем не умел драться, и Литвинов взял на себя 3 или 4 человека, а сам крикнул товарищу, чтобы тот бежал, пока он их держит. Литвинов тогда попал в больницу с тяжелыми повреждениями, а Сталин вышел из драки невредимым.

Два года отец пробыл в тюрьмах – на Лубянке, в пыточной тюрьме Суханово, в Лефортово. Допросы вел в том числе и сам Берия, применялись пытки. Редкий пример – но отец не подписал ни одного протокола допроса, ни одного «показания», тем более не оговорил его (хотя, как он уже узнал в тюрьме, на него писали доносы некоторые его бывшие соратники по НКИД). Вот такая стойкость, как ни странно, и спасла отца. Летом 1941 года ему объявили, что через несколько дней его будет судить «тройка». А одним из руководителей системы «троек» тогда был старый большевик, латышский стрелок Ульрих, которого отец хорошо знал по 1920-м годам. И он добился от охранника тюрьмы, чтобы тот ему дал бумагу и карандаш, и написал письмо Ульриху, где сообщил о фальсификация следствия в его отношении, и что ни на одной бумаге нет его подписи. В итоге отец получил 10 лет лагерей, не расстрел.

— Как сказался на вас арест отца? Было поражение в правах?

— Конечно, нас «уплотнили» сразу же. Мы жили в доме в Петроверигском переулке, занимали 3 комнаты. В итоге у нас осталась только одна комната. Но что удивительно, старые друзья отца не отвернулись от нас. Например, Мархлевский, работавший секретарем у Парвуса. А сыном Мархлевского, Яном Фоглером, я вообще дружила потом всю жизнь. Илья Эренбург, который символически послал отцу в лагерь свою курительную трубку. Другом семьи стал Сергей Дмитриевич Мстиславский, известный деятель Февральской революции и князь. То, что он был князем – спасло ему жизнь. Ведь Сталин, как это принято в грузинской традиции, имел слабость и благоговение перед всеми князьями. Если вы покопаетесь в архивах, то обнаружите, что почти все оставшиеся в СССР князья уцелели во время «сталинских чисток» (Смеется).

Срок у отца закончился в 1949 года, но он до 1955 года оставался в ссылке.

— Евгений Гнедин – опять же редкий пример – один из немногих большевиков, кто и после 1950-х годов продолжал политическую деятельность. Отец как-то переосмыслил роль большевиков и Революции?

— Отец и после реабилитации продолжал считать себя большевиком и марксистом. Но с той поправкой, что он всегда был верен «идее личности». Что Историю делают не классы, а личность.

Отец тогда порывался снова начать политическую деятельность, восстановился в КПСС, уже в статусе полноправного члена, но, увы, ему этого сделать не дали. Но все же он старался оказывать влияние. Например, он до последнего боролся против отставки Хрущева. Ведь главная цель этой отставки был не «волюнтаризм», как нам это до сих пор преподносят, а вот такой ритуальной жертвой восстановить отношения с Китаем и, главное – снова вернуться к сталинизму. В 1965 году тайно готовился пересмотр решений ХХ съезда. Тогда же на закрытом заседении секретарь ЦК Демичев прямо заявил, что культа личности не было, а был закономерный период строительства социализма. Тогда же глава КГБ Шелепин составил список из 350 имен, кого необходимо было бы срочно «изъять». Позже этот список вообще вырос до 2000 фамилий. Но возвращение сталинизма произошло не только потому, что против этого боролись левые либералы. Заигрывание перед Китаем привело к тому, что в Сибири многие секретари партии вообще стали озвучивать идею «особой дружбы» с этой страной. Например, малоизвестен такой факт. Партийная верхушка в Якутии заявила, что она не прочь дать согласие на переселению в республику из Китая 300-400 тыс. человек. Якуты были уверены, что это принесло бы пользу местной экономике, тогда как – дословная цитата — «от русских они мало хорошего видели». Тогда же в Львове и Киеве стали производиться аресты украинских националистов и сепаратистов. Очень обострился тогда национальный вопрос в Грузии и Армении. И в ЦК КПСС поняли, что возврат к сталинизму просто приведет к распаду страны.

Позднее отец близко сошелся с Андреем Дмитриевичем Сахаровым, и стал активно пропагандировать идею конвергенции советского общества, мирного сосуществования двух систем. Понятно, что на него за это обрушился вал критики и угроз. В знак протеста в 1979 году, за 4 года до смерти, он вышел из КПСС.

— Татьяна Евгеньевна, а почему вы не пошли по стопам отца, выбрали не гуманитарные науки, а физику?

— Ну я вообще имела большую склонность к точным наукам, хотя, например, до сих пор свободно говорю на трех языках. Ну и со статусом дочери врага народа вход в гуманитарные вузы тогда был закрыт. В 1941 году я поступила сразу на 2 курс энергетического института. Но и после окончания института карьера не сложилась. Кем мне только не приходилось работать – и грузчиком в Химкинском порту, и каждый месяц сдавала кровь, и переводчиком с немецкого, и мастером на заводе ламп дневного света работала. Но потом попала в аспирантуру Радиоэлектронного института, к сыну Тимирязева, Аркадию Климентовичу. Потом преподавала квантовую физику. В общем, обычная жизнь советского физика (Смеется).

— Тем не менее, из физиков вы смогли переквалифицироваться в лирика. Вы ведь написали две научно-фантастические книги в начале 1960-х, которые сделали вас не только известной, но и вообще открыли эру научно-популярной, такой технократической фантастики в СССР, в противовес социальной фантастике типа Беляева.

— Да, это были книги «Последний день туготронов» и «Беглец с чужим временам». У первой тираж – 200 тысяч экземпляров, который разошелся за месяц, вторая была напечатана в «Новом мире». Но это все же не чистый технократизм. В них ведь и социальный подтекст имеется. В «Последнем дне» ведь на планете есть роботы-туготроны и люди-минитаки. Причем минитаки под гнетом роботов постоянно уменьшаются и глупеют. И если бы не вмешательство третьей силы, то минитаки были бы истреблены вовсе.

— Сейчас это назвали бы киберпанком… А за современной фантастикой сейчас наблюдаете?

— После Стругацких, это мое мнение, уровень русской фантастики очень упал. Там ведь два направления сейчас – как раз социальное, но с минимумом науки, либо, наоборот, технократизм. Никому не удается органично синтезировать эти два направления. Наверное поэтому, я и написала продолжение «Туготронов», где минитаки понимают, что их беды на самом деле исходят не от роботов, а от самой страны, где они живут, от их истории, окружающей среды. Что есть какое-то вечное «проклятье страны».

— Намек на нынешние времена?

— Ну нынешние времена в России лучше описывать примерами из истории, так нагляднее и понятнее будет. Россия сейчас – это такая Италия VIII века, тогда как ельцинские времена – эпоха варварских, лангобардских королей, VI-VII века. Но VIII век это уже неплохо, значит скоро появится свой Франциск Ассизский, а потом дорастем до полисной демократии. Теорию «личности» пока ведь никто не отменял.