«До и во время» – третий и последний роман великого автора, написанный в СССР, и это самая-самая сумасшедшая его книга. Неудивительно, ведь она посвящена безумию русской философии XIX века, а ее формальное действие разворачивается в дурдоме в 1960-е. Рассказчик, коротко сообщив о прогрессирующих провалах в памяти, повествует о том, как устроился в психбольницу на лечение и начал там записывать истории жизни пациентов, чтобы спасти от забвения и их самих, и их родственников и близких. В какой-то момент к нему пристал очень разговорчивый мужик с историей не о себе, а о, внезапно, Жермене де Сталь, и понарассказывал ТАКОГО, что в процессе чтения у меня не раз возникали вопросы к вменяемости не только автора, но и моей собственной.

Даже не знаю, какую долю спойлеров здесь стоит отмерить. За эту книгу стоит браться, только если вы готовы погрузиться в идеально сумасшедший текст, причем по-шаровски безупречно логичный, убедительный, энциклопедически проработанный – и в то же время насквозь больной. В «До и во время» Шаров впервые пишет «мягкую» альтернативную историю России, когда все события сохранены примерно в том же виде, но их причины принципиально не совпадают с общеизвестными. В данном случае в тайном центре русской истории XIX-XX веков оказывается мадам де Сталь, научившаяся клонировать себя в своих дочерях, и ее влияние на умы российских интеллектуалов.

Первой жертвой чар одного из клонов де Сталь оказался знаменитый религиозный мыслитель Николай Федоров, чья философия общего дела получила в романе весьма оригинальный генезис через сказку о спящей красавице. Сразу скажу, что весьма оригинальный генезис в «До и во время» получило вообще все реально существовавшее культурное наследие, которое только попало в книгу в авторском преломлении. Уже следующий клон де Сталь открыла популярный литературный салон и пропустила через него и свою постель едва ли не каждого видного российского мыслителя конца XIX века и начала XX-го. И если уж объяснять все максимально странно, то вы сами можете догадаться, чьей мамашей (а также страстной любовницей и идеологом репрессий) оказалась очередной клон де Сталь…

В романе Шаров показывает, что эволюция философской мысли последних 70 лет Российской Империи происходила в русле абсолютно шизофренической борьбы с православным Богом, не оставлявшей человечеству никакой другой роли, кроме роли строительного материала для рукотворного рая. Каждый начинал с недовольства тем или иным возвышенно-метафизическим аспектом православия и заканчивал необходимостью под произвольным логико-философским соусом уничтожить мир и построить на его руинах новый, более справедливый. Так автор открывает для читателя неожиданную правду, что деструктивные программы коммунизма вообще-то не на ровном месте выросли, а на плодородной почве оторванного от жизни умствования всяких там Соловьевых и Бердяевых (трахнутых мадам де Сталь, конечно). Каждый любитель пораскинуть мозгами требовал апокалипсиса – и в 1917 году он наконец случился как воплощение коллективной галлюцинации.

Центральная творческая задача Владимира Шарова, на мой взгляд, – обнаружение причинно-следственных связей между событиями российской истории. «До и во время» как один из примеров такого обнаружения очень интересно трактовать, отделяя избыточное безумие от уместного. К примеру, все, что касается истории Иосифа Джугашвили, однозначно является чушью, да такой забористой, что кружевные трусы Сталина в «Голубом сале» Сорокина выглядят как безуспешная попытка талантливого копировальщика перещеголять дикий оригинал. При этом философские системы переданы настолько достоверно, что возникает вопрос, а что же в реальности могло их породить, если не болезненное влияние клонов Жермены де Сталь? В том и суть книги – в предложении версии, откуда могли взяться все эти странные идеи, двигавшие русскую мысль в XIX веке. Эта версия даже лучше исторических фактов, поскольку вносит гармонию в философский хаос. Гармонию полнейшего безумия, которое все объясняет.

После семейно-бытовых ужасов «Вслед в след», захватывающей логики «Репетиций» и неуправляемого безумия «До и во время» роман «Мне ли не пожалеть» оказался тихой, лирической историей о том, как легендарный музыкант много лет строил из хорового молитвенного пения звуковые храмы над Волгой.

В книге есть все стандартные шаровские темы, но со значительными вариациями: религиозный аспект на этот раз посвящен двум христианским сектам – хлыстам и скопцам, а революционный – движению эсеров. Мягкая альтернативность истории найдет выход в победе союза сектантов и эсеров над коммунистами, которая мало что изменит в дальнейшей судьбе России. Шиза тоже присутствует в меру.

«Мне ли не пожалеть» полностью посвящен связи между музыкой и религией. Сначала это история композитора Лепагова, повредившегося умом после гибели «Титаника», уверившегося, что люди погибли из-за его музыки, а затем история его хора, не позволившего Лепагову похоронить свой талант, и их утонченно-сложного сотрудничества-противоборства в последние годы Российской Империи и первые десятилетия Советского Союза.

Как и в предыдущих книгах, движущей силой в сюжете являются вирусоподобные идеи – идеалы эсеров и представления о религиозной истине хлыстов и скопцов. Сектантство соединяется с музыкой в радениях, которые затем, после обретения союзом хлыстов и скопцов с эсерами верховной власти, станут стандартным форматом правительственных заседаний.

Но главным в книге, на мой взгляд, является не очередной альт-исторический дизайн, а рассказ о силе и власти музыки над человеком. Она может быть сама по себе и религией, и источником очищения от душевной грязи, и попросту смыслом жизни. Хор Лепагова, размещенный, как артисты в «Репетициях», на отдалении от мирской жизни, постепенно становится центром притяжения тысяч жаждущих избавления от страданий, советской святыней и самым престижным предприятием СССР, а сам Лепагов строит из уже совсем невероятного количества хористов грандиозные музыкальные конструкции, обращенные к Богу.

Значительная часть книги состоит из описаний этого музыкального зодчества, кому-то они наверняка покажутся скучными, а я получал от них наибольшее удовольствие: композитор создает из живых людей, их тревог и страстей космическую коллективную молитву, и это лучшая модель разговора народа с Создателем, какую мне приходилось встречать в книгах.

«Мне ли не пожалеть» – не такой ударный текст, как предыдущие работы, Шаров здесь как бы отдыхал и писал летнюю пастораль, только время от времени вспоминая об обязательстве нагонять в историю побольше безумия, вот и я с этим романом тоже прекрасно отдохнул, хоть и пролетел он очень быстро. Буду перечитывать обязательно и, наверное, чаще других книг автора. Тут баланс все-таки смещен в пользу более интересующих меня тем. Добрых книг о вере и молитве мне в целом хотелось бы побольше читать (только где их взять в нашей художке).

«Репетиции» – лучшая вещь раннего периода автора, где он ярче всего раскрывается со всех сторон (ну разве что по безумию и энциклопедизму его обходит «До и во время»). Для меня это было и открытие года, и лучшая книга года (лучше и «Финнеганов», и «снарк снарк»).

«Репетиции» – это история о группе крестьян, которые репетируют Второе пришествие Иисуса Христа. Она начинается в XVII веке, в годы церковного раскола, а заканчивается в XX веке, в 30-е. Роман поначалу подробно исследует фигуру патриарха Никона и объясняет семейные и личные мотивы его реформаторства, а затем рассказывает о самом грандиозном проекте предстоятеля – призыве Иисуса Христа на российскую землю (!!!!!!!). У проекта есть реальная историческая основа – в 1656 году по указанию патриарха Никона в Подмосковье был заложен Новоиерусалимский монастырь, воссоздающий святые места Нового Завета.

Шаров идет чуть дальше и рассказывает, как Никон решает повторить не просто землю Палестины, по которой ходил Христос, но и все новозаветные события. Для этого он заказывает полуслучайно оказавшемуся на Руси иностранному драматургу особую мистерию, в которой актеры должны воспроизвести все слова и все действия всех присутствующих в Евангелии лиц – кроме самого Иисуса Христа. Репетиции мистерии должны проводиться регулярно с расчетом, чтобы в назначенный час Господь явился именно в Россию, как бы подчиняясь силе повторения: те же палестинские ландшафты, те же апостолы, евреи и римляне. Ему останется лишь занять подобающее место и пройти Второе пришествие от начала до конца.

«Премьера» мистерии была назначена на 1666 год, в который ожидался конец света, но к тому времени Никон оказался в опале, над ним начался суд, и церкви стало не до репетиций Второго пришествия. Крестьян, задействованных в постановке, решили сослать в Сибирь вместе с драматургом, из-за чего получилось, что мистерия осталась единственным организующим началом в их жизни. В опале Никона и своей ссылке актеры увидели происки Сатаны и заключили, что репетиции надо продолжать до тех пор, пока Христос не придет – такова их метафизическая обязанность. Дальше Шаров рассказывает о том, как постановка Евангелия дожила до XX века.

Разумеется, актеры были обычными людьми, которые старятся и умирают. Поэтому еще по пути в Сибирь их роли стали передаваться по наследству. Из значимости лиц для Евангелия естественным образом сложилась иерархия маленького и от поколения к поколению все более сходящего с ума актерского общества: христиане во главе с апостолами – привилегированная каста, евреи – дискриминированная каста, римляне – нейтральная и открытая связям с нормальными людьми каста. Остановились они на острове посреди реки очень далеко от каких-либо поселений, так что из соседей у них были только якуты. И вот так, будучи простыми русскими людьми, но считая себя евреями, римлянами и древними христианами, при известной помощи якутов они добираются до революций 1917 года, а дальше набравшиеся за 250 лет противоречия прорываются грандиозным выплеском безумия и насилия.

В этой книге Шаров поражает всем, и в первую очередь глубиной понимания и силой преобразования христианских догм. Первые страницы книги – это изложение новаторских трактовок Евангелия, которое автор делает более близким к человеку. Обычно, если писатель берется за перетолкование священных писаний, он делает это из нелюбви к христианству и желания выразить свое недовольство. В «Репетициях» остроумие автора лишено насмешки и направлено на то, чтобы выявить в Евангелии действительно ценные для простого человека смыслы и послания, не замеченные ранее. Когда же начинается основная история, Шаров показывает, как из тех же самых слов Нового Завета люди могут делать совершенно противоположные выводы – и к чему такие выводы ведут. Книга буквально построена на анализе знаменитой строки Мф 19:30 «Многие же будут первые последними, и последние первыми».

Затем Шаров 300 страниц подряд покоряет читателя сочетанием логики и нарастающего безумия. Опять же, обычно в художественной литературе логика и безумие противостоят друг другу: если безумие растет, логики в событиях становится все меньше. В «Репетициях» все не так – логика здесь не покидает персонажей до последней страницы, но под действием безумия она все дальше и дальше лишается человеческих черт. Потому автор довольно сложно обвинить в нагнетании шизы, хотя шизоидность происходящего очевидна, скорее уж надо признать его способность до конца соблюсти внутренне ущербную систему идей, инфицирующих несчастных актеров из поколения в поколение. Как «христиане» и «евреи» восприняли сталинский террор – это такая жуть и вместе с тем такая естественная вещь, что даже спойлерить не буду, лучше прочитайте сами)

Обязательно буду перечитывать и всем вокруг рекомендовать. Не знаю пока что, куда зашли постоянные шаровские темы в позднем творчестве писателя, но раннее – это чистой воды улет.

Уже не помню точно, кто меня навел на Шарова, но большое спасибо этому человеку за то, что у меня стало одним любимым современным русским писателем больше. Причем каким писателем — абсолютно родным по интересам, восхищающим по силе фантазии (ничто в сочинительстве я не ценю так, как фантазию) и гипнотизирующе логичным. Прямо вот всем рекомендую раннего Шарова, лучше начинать с «Репетиций», а дальше решать, куда вам интереснее двигаться – если в сторону семейной темы, то надо читать «След в след», если в сторону безумия русской истории, то «До и во время», а если в сторону тихой беседы с Богом – то «Мне ли не пожалеть».

Дебютный роман Владимира Шарова «След в след», написанный еще в СССР, посвящен как будто бы проблеме семейного наследования: человек наследует не только гены родителей, но и историю своего рода – насколько ее удается проследить, – и та влияет на его жизнь. Причем род сильнее генов: стартовый рассказчик романа является всего лишь приемным сыном, усыновленным почти в 30 лет, но после смерти отца он берет на себя обязательство восстановить биографии членов приемно-отцовской семьи.

Отношениям человека и его рода в романе посвящено довольно много места (начиная с истории одного из предков, переставшего быть евреем потому, что родители-евреи отправили его в царскую армию в качестве искупительной жертвы – он считал себя умершим для еврейства и подался в итоге в православные священники), но на деле Шаров прописывает в дебюте все свои центральные темы: жизнь идей, отношения человека с Богом и довоенный террор в СССР. У них есть иерархия: жизнь идей – порождающее начало для религиозных вопросов, а те производят цивилизационные катастрофы. В «След в след» они поданы самым простым способом – через биографии «приемных родственников» рассказчика.

С жизнью идей в книгах Шарова все сложно. Во-первых, человек без идеи жить не может, так уж он устроен. Если он наследует идеи рода и просто их придерживается, у него хотя бы в голове все приблизительно нормально. Но есть варианты намного хуже: а) человек решил усовершенствовать идеи рода; б) человек отказался от идей рода и сочинил свои; в) человек отказался от идей рода и перенял чужие. Вот тогда начинается бардак в голове, а если голова принадлежит человеку с полномочиями, бардак переливается в общество и государство. Отсюда и обе революции 1917 года, и Гражданская война, и волны сталинских репрессий. Подробнее мы увидим это в следующих книгах, а здесь автор пока что тренируется в рассказывании историй.

И какие это истории! Одна лишь бабка (прабабка? уже не помню) отца рассказчика чего стоит: полусумасшедшая женщина, считавшая, что у нее три сына, хотя на деле сын был всего один. Она воспитала наследника в полной уверенности, что у него есть двое младших братьев, и позже, когда у того родились сыновья, он назвал их в честь себя и двух иллюзорных родственников. Семью перепахали и 30-е, и 40-е, отец и мать отца рассказчика сгинули в лагерях, а братья потерялись при пересылке в детдома для детей политических. Один из братьев был тяжело ранен в Великую Отечественную войну и большую часть жизни прожил в Абхазии НА КАРУСЕЛИ в парке, на которой ночевал с женой и детьми, днем работая на аттракционах. Другого таки довезли до лагеря, но поселили не с детьми, а со взрослыми – с ячейкой эсеров, ожидавшей расстрела, так что после выхода на волю парень оказался последним настоящим эсером, попал в дурку и стал там организовывать восстание.

Поначалу «След в след» – это почти совсем нормальная книга о тяжелых биографиях обычных русских и еврейских людей за сто лет, с 60-х XIX века по 60-е XX века. Но с каждым следующим десятком страниц текст становится все более странным и больным – это тоже фирменная особенность Владимира Шарова: постепенное прорастание безумия сквозь повседневность, как личного человеческого, так и исторического. Предок, отказавшийся от еврейства, был вполне нормальным, просто травмированным тем, как с ним поступила его семья, что наложилось на тяжелый характер. Шизовая дочь его была просто шизовой, тут уж ничего не поделаешь, такой родилась. Но дальше мысли и решения персонажей и обстоятельства начинают все больше пугать, причем это не яркий бросок в жуть, как у Сорокина, а тихое сползание: ну ладно, жизнь НА КАРУСЕЛИ еще как-то можно списать на бедственное положение в стране после войны, но рукоположение в эсеры, создание всероссийской тайной организации одним человеком и бунт в дурке – это что вообще было?

Книгой я был весьма поражен. У нее нестандартное устройство без всяких авангардных приемчиков – диалогов почти нет, большей частью идет сухое и сжатое изложение фактов, которые время от времени прерываются поданным в столь же отстраненном стиле изложением идейной системы того или иного персонажа (будь то НКВД-шник с его особым подходом к допросам или сидящий в дурдоме верующий с его особым подходом к концепциям добра и зла в христианстве), а персонажи выступают и уходят со сцены по очереди: один умер – переходим к следующему. Как будто это нонфикшен о реально существовавшей семье. Обязательно буду перечитывать, тем более что многое выветрилось из головы. Хочу прочитать всего Шарова, затем перечитать и после этого написать о нем большую работу.

Не так давно один из хозяев земли Русской, то есть тех, кто присвоил себе тысячелетнее наследие нашего народа, устроил под Норильском экологическую катастрофу библейского масштаба, спустив сразу в три реки десятки тысяч тонн токсичного топлива. Типичный случай для деградирующей мировой капиталстической системы. Это не русское ноу-хау. История с «Дипвотер хорайзент», разломанный пополам супертанкер на берегу Бискайского залива... Истории жуткие и рядовые. Погибая в муках, капиталистическая мир-система уничтожает не только человека и человечество, но и среду их обитания. Зачищает площадку под ноль.

Этот вопиющий случай, и схожие, я вспомнил по нескольким причинам в связи с недавно прочтенным романом Шарова. Во-первых, погружение в его прозу напоминает купание в реке, залитой керосином и прочей ядовитой дрянью. Во-вторых, один из трех главных сюжетов книги рассказывает о том, как в 19 веке разбойник и душегуб Перегудов в низовьях Лены крестил крохотный народ энцы, чем и его едва под корень не извел. Крайне симптоматичная и поучительная история. Есть еще причина сопоставить имена Потанина и Шарова, но об этом позже.

Другие два сюжета романа — о секте столичных боговеров, возглавляемых юродивой монашкой в миру (плащница, так, кажется, это называется) и о новом Крестовом походе детей, организованном и возглавленным Владимиром Лениным. Таким образом, один из трех столпов отечественного постмодерна, лупит из всех стволов сразу по двум целям — русскому (в политическом смысле) человеку как таковому, изображая его скопищем мерзостей и безумств, и по родной истории, изображая ее ямой, до краев наполненной кровавым поносом.

Рассказывая о секте, ее зарождении, существовании и бесславной гибели (нет потомства, роман начинается с похорон ребенка), Шаров показывает нам два типа граждан — лиц духовных, это либо юродивые, либо подлецы, либо умалишенные, и лиц светских — психопатов, убийц, дегенератов, суицидников и прочих первертов. Русского или советского общества в книге просто нет, локации — деревня, столица, тайга, болото — тоже неважны. Это сплошной Иероним Босх, только свихнувшийся, а не аллегоричный. При этом у Шарова в книге царит прямо-таки американское гендерное равноправие. Из трех героинь романа, двух он прямо называет блядями и со смаком расписывает их непотребства. В общих чертах, но крайне убедительно. Правда, Надежду Константиновну Крупскую Шаров не стал расписывать как потаскуху, зато она верная соратница впавшего в идиотию Ильича.

Кстати, о Ленине. История о том, как лидер всего прогрессивного человечества (в смысле, мирового пролетариата) в последние годы жизни отрекся от марксизма, стал боговером, организовал из беспризорников крестовый поход ради искупления всех грехов мира сего, занимает ровно четверть романа. Тут интересна не только сама история обращенного Ленина, но и контекст. Рассказывает ее в начале 1990-х в Ульяновске на своих лекциях безумный, как шляпник, учитель истории в интернате для умственно неполноценных сирот. А слушает его рассказчик всего романа Дмитрий, бывший пациент психушки и эпилептик, сектант, ставший областным чиновником от образования. Короче, вся эта часть книги находится за гранью какой-либо деконструкции и провокации. Это ахинея и циничное глумление над историей России, и святыми для многих именами людей, отдавших жизнь за освобождения от тысячелетнего угнетения всего человечества. (Тут недавно один лаборант написал в отзыве на «Омон Ра» Пелевина, что тот имеет право глумиться над историей СССР и подвигами советского народа, так как родился и вырос в этой стране. А я считаю, что человек не имеет права глумиться, например, над матерью на том основании, что она его родила и вырастила.) Значит, по Шарову, Ленин был просто псих, а не душегуб и властолюбивый упырь, как казалось многим людям, начитавшимся Солженицина. Это прямо-таки грандиозная уступка левому крылу нашей общественной мысли!

В общем, новый Крестовый поход детей в романе пытаются свершить три раза. Вначале энцы (ведь дикари невинны, как дети), потом Ленин, набирая контингент из сирот Мировой и Гражданской войн, а также младший брат юродивой Дуси, будущей главы столичной секты. Этот брат, Павел, собирался набрать «крестников» по всей Сибири из недобитых колчаковцев. Все походы заканчиваются бессмысленной гибелью паломников. Грехи русского народа остаются не искупленными, дети сектантов умирают, страна превращается в сиротский приют для неполноценных. И заканчивается эта эпичная история грандиозной похоронной процессией всей Руси, которая движется в сторону бездонного болота, чтобы сгинуть навсегда с лица земли.

Зачем же Владимир Шаров написал эту отвратительную мерзость, названную романом «Будьте как дети», и зачем я ее прочитал, а теперь пишу отзыв?

Я считаю Шарова одним из трех столпов русского постмодернизма. Два других, естественно, — Сорокин и Пелевин. В юности и молодости они стали свидетелями и участниками деградации и разложения верхнего слоя советского общества, а затем крушения социалистической системы, первой попытки (реальной, а не идиотско-деконструктивной) освободить человечество от вековечного угнетения. Очень умные, бесконечно талантливые, но до изумления циничные, они поняли, что добра в этом мире не сыскать, а значит свое место, высокое, по рангу Дара, можно найти только во зле. И поставили свой талант и ум на службу зла. Конкретного, а не метафизического. И были адекватно оценены и вознаграждены по талантам и своим лакейским заслугам.

Но русский постмодернизм не только отрицает, но еще и проповедует. Пелевин — солипсизм и квиетизм, Сорокин — копрофагию и массовый суицид, Шаров — религиозный психоз. Прочитайте в его книгах об омерзительных служителях культа, ставших стукачами и агентами антихристова НКВД, о мирянах бьющихся в экстазе веры, переходящем в эпилептический припадок. Захочется ли сколько-нибудь вменяемому человеку после подобного чтива иметь хоть какое-то отношение к религии? И правильно, что нет. Потому что по Шарову мир создан Злым Богом, а потому всякая вера и и религиозная деятельность бессмысленны и глупы. Мирская часть жизни не лучше — она ведет к братоубийственной Гражданской войне, одной винтовке на троих в 1941-м, сиротскому приюту для нервно больных.

И вот мы возвращаемся к рядовому преступлению Потанина, от которого множество людей пострадали, а отвечать будут другие, и причинам, по которым я читаю и буду читать Шарова, Пелевина, Сорокина. Смех смехом, но чтобы обозначить свою позицию. Пусть знают потомки, если таковым выйдет судьба случиться, что не все мы радостно плясали в этом всеобщем карнавале зла и задорно дудели в дудки, как Шаров и Ко. Есть еще уголки для оскорбленных чувств, есть воля не смиряться с торжеством беззакония.

Шаров — лауреат буржуйских премий, человек года по буржуйским критериям, но подонка мы всегда открыто назовем подонком, потому что о мертвых либо хорошо, либо ничего, кроме правды.

Кстати, по воспоминаниям вдовы, сам писатель любил конструктивную критику. Мой доклад таковой и является.

П.С. Даже в мелочах, хотя какие уж тут мелочи, врал без стеснения. У него летом 1918 года казаки выбирают атаманом Лавра Корнилова (думал, с Красновым «историк» перепутал, но из контекста это не следует). Ближе к концу романа, а это вообще не нужно для сюжета было, просто плевок в Отечество походя, рассказал еще раз байку про одну винтовку на троих и не обученных студентов ополчения осенью 1941 года. Это о подвиге вооруженных до зубов Подольских курсантов и их преподавателей, которые за две недели тяжелейших боев остановили две танковые армады Вермахта, безвозвратно уничтожив более шестиста единиц техники и уложив этих нелюдей в поля у самых ворот Москвы.

П.П.С. Написано блестяще. Стиль эпичный, закрученный. Читаешь — невозможно оторваться. И вся эта великолепная техника и работа недюжинного ума ради уничтожения добра и красоты.

Начать хотел с цитат из Евгения Водолазкина и Михаила Эпштейна о том, насколько великим писателем был Владимир Шаров. Глубокий мыслитель, блестящий стилист, подлинный праведник и титан духа. Его хвалят и высоко ценят не последние люди в культурном поле страны, а короля играет свита...

Читать роман этого титана и гения было занятием крайне мучительным. Сопротивление материалу и ткани произведения было чудовищным. Я исписал несколько страниц заметок по ходу чтения, чуть ли не каждая страница книги испещрена значками и подчеркиваниями. Я был очень зол на автора, думал поделиться этим сильным чувством с другими, но три дня спустя понял, что не стоит. Просто предупрежу, что вас ждет на страницах этой эпопеи, охватывающей огромный кусок истории родной страны.

Ведь Шаров по образованию был историк и мыслил исторически. Истерически?

Россия — это один большой монастырь, населенный религиозными фанатиками, которым не нужно ничего, кроме постоянного общения с Господом Богом. Тысячу лет они молили Христа о Втором Пришествии. Но Он не отозвался. Тогда в отместку Антихристовы дети — большевики (видимо, с Марса свалившиеся) развязали Гражданскую войну с целью тотального самоистребления русского народа. За один раз не получилось, и они, руками палачей-психопатов из НКВД стали вырезать его по частям. Стрелять, морить голодом, гноить в лагерях. Цель — чтобы Христос все-таки вернулся на грешную землю и добил тех, кто сам не добился. Противостоят палачам сектанты всех мастей, оружие их — пост и молитва. Цель их — чтобы русский народ вознесся на небеса во плоти и не мучаясь. Живут сопротивленцы при этом на пайке НКВД и в квартирах, выделенных органами. Помимо поста и молитв много времени духоборы уделяют семейным дрязгам и обмену женами. (Кстати говоря, послевоенная история России для Шарова — это свингерская оргия в дурдоме. Я вначале это злобно сформулировал, а потом прочитал в самом романе, со вкусом прописанную историю. У меня глаза на лоб полезли). Заканчивается вся эта линия романа борьбы плоти и духа, какой-то несусветной кроваво-дерьмовой вакханалией с массовыми линчеваниями, стоящими на коленях перед комиссаром НКВД членами ЦК ВКП(б) и воскрешением только что расстрелянного Лазаря Кагановича, который разъезжает на собственном гробу по всей стране и собирая толпы (видимо, недобитых) зевак и тем сплачивая опять же только что самоистребившуюся нацию.

Да, я такого лютого бреда, кажется, вообще никогда не читал. По накалу идиотии Шаров и впрямь, возможно, величайший русский автор.

Но помимо интеллектуальных качеств, Шаров обладал еще и моральными. Его ценят и превозносят как мастера тонкой провокации. Вот один из эпизодов романа.

После войны один из лагерей для военнопленных находился на севере Урала. И там шла своя Сучья война. Пленные эсэсовцы резались с пленными немцами — антифашистами. Эсэсовцы победили, прикончив всех антифашистов. «ВОХРА эсэсовцам нарадоваться не могла. Дисциплина в лагере стала лучше, чем в Кремлевском полку».

Ну почему ты такая мерзкая гадина, Шаров?! Ты за что так русский народ ненавидел?! Твоему отцу Советская власть творить мешала? Так библиография на Фантлабе этого не подтверждает. Тебе рот затыкали. Ну, знали наверное, что кроме омерзительных гадостей от тебя ничего не дождешься.

Владимир Шаров тридцать лет подряд клял последними словами русский народ и его историю, как юродивый кидался в него дерьмом, а группа олигархов грабящая и терроризирующая страну и их либертарные холуи от культуры превозносили его, награждали главными литературными премиями, называли «человеком года» и тд и тп. А этот святоша все ухмылялся благообразно в бороду и лепетал благоглупости об Избранном Христовом Пути Народа-Богоносца. Пока народ России кровью истекает и с голодухи мрет.

Я поставлю роману Шарова «пятерку», потому что это блестяще написанное и композиционно великолепно выверенное произведение. Ярчайший образец русского постмодернизма рубежа веков. Оно доказывает, что это никакое не литературное направление, а тяжелый симптом очень опасной болезни нашего общества и указатель на историческую катастрофу, нас постигшую.

П.С. Чуть не забыл. Как по историку Шарову возник Нижний Новгород? Кровавый тиран Иван Грозный сжег Великий Новгород, а аристократическую верхушку города переселил на Волгу. Там ссыльные и построили Нижний Новгород. Даже комментировать такое не хочется...

Помню, как в начале 90-х мне принесли журнал «Нева» со словами «Кажется в России появился новый большой писатель». Это была первая публикация «Репетиций». Роман захватил и покорил. Удивительная мистификация, переплетение исторических фактов и фантазии. Жизнь в мире «Репетиций» имеет смысл только если есть роль в грандиозной библейской постановке, и не важно маленькая эта роль или большая, положительный персонаж или отрицательный. Репетиции- это жизнь, а жизнь- это репетиции. Работа, дом, семья не имеют значения в этом мире, главное — роли. Разочарование от бесконечного ожидания премьеры и недостатка ролей, периодически, перерастает в ненависть, направленную не на реальных людей, зачастую родных, а на персонажей все той же постановки. Кровавый бунт заканчивается перераспределением ролей и возобновлением репетиций, возвращением на круги своя. Завораживающий бег по кругу, ответы на вопросы и новые вопросы без ответов на фоне трех веков российской истории. Желание перечитать «Репетиции» не покидало меня много лет. Впечатление от перечитанного оказалось не таким сильным, как первое, но роман не отпускает, и мне снова хочется к нему вернуться...

Как правильно указано в рецензиях и аннотации, проза довольно плотная. Пишет автор качественно. Здесь вымысел соседствует с фантастикой. Своего рода зеркало истории XX века. Рассказывается история рода, все беды, выпавшие на его долю, при чем довольно правдиво. Есть мысли, что все-таки нам историю в учебниках в школе преподносят не такой как она на самом деле. Хотя об этом всегда трудно рассуждать. Я помню в школе нас учили при написании сочинения, что «сколько людей, столько мнений». Так и тут пишет о сотрудничестве полиции и революционеров. Много таких моментов было. Согласен страшно, невыносимо, но мы не должны отвечать за ошибки отцов, хотя принимать к сведению их все-таки нужно. Шаров умно и тонко описывает маленькую революцию в психиатрической больнице, затем внедрение идей марксизма-ленинизма. При чем идеи у него сорняк, новый вид риса, который с одной стороны несет довольствие и достаток в дом, с другой полностью поглощает пространство и выживает другие растения. Могу заметить, что мало диалогов в произведении, но от этого его художественная ценность не уменьшается. В сущности идея такова, что есть некое единение людей. То есть мы все единое целое и творим свою историю. В романе чувствуются некие нотки фатализма и экзистенциализма. Каждый член рода, узнав правду о предыдущих членах своей семьи, начинает понимать в чем смысл его жизни. Дерево у Шарова есть род семьи, людей. Пусть так, но не нравится мне идея отстраненности, уничижения за грехи отцов (пусть даже грехи вымышленные, кем-то обозначенные).

XVII век. На Руси правят Романовы, маленький Никита взрослеет, несмотря на тяжелую долю. Уже будучи взрослым он вынашивает идею о Новом Иерусалиме, строит монастыри в России, проводит реформу православия в России по западному образцу. В церковной жизни он зовется Никоном. Россия в предчувствии конца света, который по предсказаниям должен свершиться в 1666 году. Люди массово закупают гробы и спят в них. Никон верит, что может приблизить второе пришествие Христа, и пытается ускорить и перенести это знаменательное событие на русскую почву. Он затевает грандиозную постановку с участием непрофессиональных актеров. В этом ему помогает некий малоизвестный французский драматург Сертан. Но постановка срывается из-за ссылки Никона. На этом историческая фабула заканчивается и начинается притча. Актеры при участии Сертана продолжают репетировать второе пришествие Христа, и их всех ссылают в Сибирь, где вскрываются разногласия во взглядах на религию и постановку. И все бы ничего, роман эпический, барочный, тяготеющий больше к модернизму, чем постмодерну, но не дает покоя эта круговерть событий в Сибири. Все идет по кругу, евреи скитаются, апостолы не дожидаются пришествия Христа. И создается ощущение, что история движется по кругу. Даже путь бегущих евреев ведет не куда-нибудь, а к началу, откуда пытались бежать. А люди пытаются играть роли в грандиозном спектакле, навязанные теперь уже кем-то свыше. В итоге можно прийти к выводу, что история всего лишь фикция, а мы играем навязанные нам кем-то роли, а события и судьбы людей движутся по кругу. И почему бы тут не вспомнить роман «Сто лет одиночества» Маркеса, где Урсула делала подобные выводы.

Мама роди меня обратно...Сразу вспомнил модернистскую историю Бенджамина Баттона от мэтра американской прозы Фрэнсиса Фицджеральда. Есть некая общая линия, но если Баттон не принимал выбора в ходе своей жизни, то главная героиня романа Вера сознательно выбрала его. Произведение Шарова наталкивает на множество размышлений. Игра слов Вера и вера завораживает, словно автор пишет не один роман, а два — параллельно. Порой повествование о девочке Вере сменяется размышлениями о вере человека. В выборе эпохи автор не изменяет себе. Несомненно это время Иосифа Сталина. Основные темы Шарова — власть, вера, религия, человек и их связь. Чекисты у него словно ювелиры оттачивают свое мастерство на людях и восхищаются работой друг друга. При поверхностном рассмотрении повествование превращается в некую постромантическую историю с гибелью возлюбленного и ухода девушки в себя. Но сознательный эскапизм главной героини можно интерпретировать и как возвращение к дореволюционной России, словно выбросив страницы советской истории, начать отсчет от момента революции, что впрочем-то условный выход после развала СССР, так активно обсуждавшийся долгое время. Но приемлем ли он, думаю нет. Опыт отрицательный или положительный всегда опыт. Драма даже лучше, ибо человек привык действовать после, но никак не до. Поиск общей идеи и возврат веры — основная идея 90-х, и продолжается и по сей день, но если в 90-е видны были хоть какие-то пути решения этого вопроса, то в «нулевые» — в эпоху плюрализма, авторитаризма и культурного релятивизма возможно едва ли. Мы обрели иллюзию свободы, но безвозвратно теряем себя.