Константин Паустовский «Оскар Уайльд»

Поэзия прозы

«Далеко на Оке все гудел в тумане буксир, а перед самым рассветом, как только засерело небо, потянули над нами перелетные станицы журавлей. Гайдар долго слушал переливчатый журавлиный звон и сказал:

— Да! Чудесно так жить!»

Его коричневый двухтомник без картинок стоял в книжном шкафу и желания познакомиться ближе не вызывал. До тех пор пока где-то в детской книжке не наткнулась на рассказы Паустовского о собаках. Хохотала до слез, и это была любовь на всю жизнь. После читала вслух своим племянникам, еще потом детям, никто не остался равнодушен. Но то было много позже, а тогда, лет в девять, обнадеженную первым знакомством, читательский голод погнал меня к тем коричневым книгам — вдруг там тоже про Травку и такое же смешное? Там оказалось грустное и чудесное, «Корзина еловых шишек» про композитора Грига, и «Золотая роза», про бедного уборщика ювелирных мастерских, который десятилетиями собирал золотые пылинки, чтобы сделать золотую розу для любимой девушки, а когда цветок был готов, узнал, что та уехала в Америку и след ее затерялся, да так и умер с горя.

Все это было трогательно и красиво, но слишком печально для девочки, которая хотела про собак и чтоб смешно. Больше не читала, хотя заочно и заранее полюбила не только Грига, но и «Пер Гюнта» Ибсена. И запомнила, что проза может быть такой необыкновенной, поэтичной, хотя, конечно, тогда так для себя не формулировала, и вообще не имела представления об инверсиях, аллитерациях и ритмически организованной прозе. Просто Паустовский стал быть в моем пространстве. Потому, когда через много лет прочла историю о Марлен Дитрих, преклонившей перед ним, уже смертельно больным стариком, колени в знак восхищения — как-то и не удивилась, он того стоил.

А когда ноябрьским квестом «Долгой прогулки» стала книга Константина Георгиевича, я выбрала Восьмой том Собрания сочинений с литературными портретами. Классно же, о любимых писателях: Уайльд, Диккенс, Эдгар По, Андерсен, Гайдар, Бабель, Грин — от мастера слова. Сказать, что была разочарована — не сказать ничего. От начала пережила культурный шок со знаком «минус». Сусально вызолоченные патреты, приведенные в соответствие с требованиями марксистско-ленинской науки. Едва ли не каждый — борец за дело народное, любимый простыми людьми и ненавидимый капиталистами, которые одни повинны были в его страданиях.

Что за фигня? — так и хотелось сказать, пока не поняла, что он делает. Под прикрытием своего авторитета, принарядив в кумач, протаскивает контрабандой к советскому читателю тех, кому мораль и цензура не позволили бы существовать в этом пространстве. Вы увидьте, услышьте, прочитайте, а дальше, буде возникнет интерес, найдете правдивые непричесанные биографии этих людей. Как можно говорить открыто о гомосексуализме Уайльда, алкоголизме и наркомании По, психическом заболевании Гайдара, странных вывертах Грина — обо всём, о чем он, конечно, знал, но в некоторых условиях половинка или даже четвертинка правды, которые дадут автору возможность прийти к читателю, предпочтительнее полной правды, стирающей его.

Особенно показательно это с Мариной Цветаевой, для того, чтобы говорить о ней, полузапретной, КГ заводит разговор о каррерском мраморе, который отменно спасает от жары, переводит на мраморную облицовку Музея изящных искусств, затем на его основателя, Ивана Владимировича Цветаева, и только после, замылив цензорский глаз, позволяет себе заговорить об опальной поэтессе. Что ж, времена не выбирают, в них живут и умирают. Паустовский прожил прекрасную долгую жизнь, хотя бы и не советского барина, как у Алексея Толстого, но не сгинул в жерновах репрессивной машины, имел возможность жить достойно и безбедно, подальше от властей, в захолустной Тарусе, был выездным и поездил даже по недостижимым для советского человека капстранам. И это при том, что в партию не вступал, ни разу не написал ничего хвалебного о Сталине, заступался за Солженицына и Синявского с Даниэлем.

Вторую и большую часть составляют очерки и путевые заметки. Против ожидания, по минимому восхваляющие рабочий класс и клеймящие капиталистов, а то и не делающие этого вовсе. Довольно остро о Тарусе и советской бесхозяйственности, обрекающей городок на прозябание. Интересные путевые заметки о поездках по Союзу и особенно — за рубеж. Меня покорил рассказ об Англии, там совсем ничего идеологически выверенного, но такой мощный рассказ о Дюнкеркской операции, про которую мы (я имею в виду не военных историков, а широкую публику в России) узнали лет восемь назад, когда вышел фильм. И много-много о любимых английских писателях.

Паустовский уникален этим своим умением насытить высокой поэтикой презренную прозу жизни. Сейчас многие молодые авторы пишут не менее красиво, образно, метафорично, но стоит помнить, что это стояние на плечах гигантов, один из которых он.