Получил на днях от коллеги Мамона сборник эссеистики Марии Галиной «Не только о фантастике» -- тот самый, который ниже на картинке. Так уж сложилось, что предисловие к этой книге писал ваш покорный слуга. С любезного разрешения издателя выкладываю текст предисловия под катом. Не сочтите за саморекламу, рекламирую я сейчас исключительно во всех отношениях замечательную книжку Марии Семёновны. 
Мария Галина родилась недалеко от Москвы, в городе Калинине (сегодня вновь носящем историческое имя Тверь), но рано перебралась в славившуюся космополитизмом Одессу, на берег большого теплого моря, что во многом определило ее литературные и эстетические наклонности. Заметную часть жизни посвятила гидробиологии: защитила кандидатскую диссертацию, ездила в экспедиции, изучала лососевых в Норвегии, отслеживала «гад морских незримый ход», писала и публиковала научные статьи. Отсюда ее внимание не только к морским обитателям, реальным и фантастическим, но и ко всему тайному, непроявленному, скрытому от взгляда толщей океана, в которой вязнут солнечные лучи, к незримым взаимосвязям и неожиданным пересечениям. Поэтическая стихия, судя по всему, оказалась наиболее созвучна этому мироощущению: в восьмидесятых Мария Галина дебютировала стихотворной подборкой в газете «Антарктика», и за следующие десятилетия прошла путь от публикаций в многотиражке до премии журнала «Новый мир» «Anthologia» за высшие достижения в современной русской поэзии, а там и до «Московского счета». Но это совсем другая история, требующая отдельного вдумчивого разговора (и, по совести говоря, более компетентного рассказчика).
К фантастике Мария Галина пришла дорогой извилистой и окольной — через перевод. Именно литературные переводы с английского стали для нее одним из способов выживания в «лихих 1990-х» — как и для многих других людей с ярко выраженным литературоцентричным мировоззрением и недостатком житейской хваткости. Среди ее работ того времени отдельное место занимают переводы из авторов, деятельно осмысливающих темное, глубинное начало, неотвратимое, как приливы и отливы — Стивена Книга и Питера Страуба, Джека Вэнса и Клайва Баркера. Этот талант полиглота, умение говорить или по крайней мере понимать речь, звучащую на разных языках (поэтическом и прозаическом, языке журналистики и художественной прозы, «мэйнстрима» и фантастики) отчасти объясняет уникальность положения Галиной в современной российской литературе.
Ее дар в известном смысле универсален: Галина участвовала в работе оргкомитетов премий «Большая книга» и «Дебют» и параллельно собирала урожаи «жанровых» наград, от «Бронзовой Улитки» до «Филиграни»; ездила на конвенты любителей фантастики и поэтические фестивали; печаталась на страницах «Нового мира» и журнала «Если»; выпускала поэтические сборники и газетные статьи... При этом ее ипостаси никогда не конфликтовали между собой, среда не отторгала ее, бактериофаги-критики не реагировали как на чужеродное тело. Хотя, казалось бы, трудно представить субкультуры, различающиеся сильнее, чем «толстожурнальное» сообщество и пресловутое «фантастическое гетто». Для писателя, претендующего на место в «основном потоке» русской словесности, не то что прямой упрек, но даже намек на вторичность — оскорбление, хамский выпад. Прослыть эпигоном таких гениев, как Гоголь или Набоков — значит потерять лицо. Авторы «жанровой» литературы (и фантасты в числе прочих, хотя не они одни) сами страстно ищут формат, направление, серию, в которую можно безболезненно влиться, охотно берутся за новеллизации и межавторские «проекты»... То есть за любую работу, позволяющую разделить ответственность за конечный результат — с издателем, читателем, коллегами по перу, хоть с чертом лысым, лишь бы не чувствовать так остро свою наготу перед лицом вечности.
Любопытная закономерность: среди современных русских фантастов наиболее успешны те, чья проза вторична по природе своей, без дополнительных усилий, кто мыслит штампами — и пишет штампами, не расходуя драгоценную энергию на мучительное преодоление внутреннего зазора. Чем разнообразнее лексика автора, богаче синонимический ряд, изобретательнее сюжетные и фабульные конструкции, неоднозначнее проблематика (иными словами, чем ярче выражен индивидуальный авторский стиль), тем уже круг читателей, тем ниже тиражи. Полбеды, что в последние десятилетия русская фантастика из модернистского, первопроходческого направления, из литературы для «желающих странного» превратилась в искусство имитации. Такова судьба любого массолита в деидеологизированном обществе. Печально, что имитация эта слабенькая, третьесортная, без огонька.
Галина отнюдь не затворник в башне из слоновой кости: она активно включена в текущий литературный процесс, чутко следит за событиями на этом фронте — и оперативно рапортует читателю о результатах наблюдений. Вся ее журналистика и эссеистика, критика и публицистика — свидетельство редкого таланта находить своих («единочаятелей» по меткому выражению Хольма ван Зайчика) везде, куда бы ни закинула прихотливая литературная судьба. И работая в «Литературной газете» в конце девяностых, и занимая должность в отделе критики журнала «Новый мир», Галина говорит о людях своего карраса (это уже из «Колыбели для кошки» Курта Воннегута). Среди ее любимых героев Говард Филипс Лавкрафт и Дэн Симмонс, братья Стругацкие и Дмитрий Быков, Марина и Сергей Дяченко и Мариам Петросян — это если упоминать только авторов, с большей или меньшей долей условности причисляемых к фантастам. Ну а главными ее темами, и в прозе, и в публицистике, остаются мифологические и фольклорные мотивы, архетипы, семантические связи — все то, что независимо от нашей воли обуславливает закономерности, диктует в равной мере литературные и жизненные сюжеты.
При всей своей эстетической обособленности, Мария Галина, конечно, ни разу не революционер — скорее собиратель, коллекционер, конструктор собственного языка, складывающегося из разнородных, но родственных элементов. Сегодня это, пожалуй, самая выигрышная стратегия. И то сказать, русской фантастике не до революций — наивно в сложившейся ситуации надеяться на появление «молодой шпаны, что сотрет нас с лица земли». Так уж получилось, что революционные прорывы на литературном фронте всегда совпадают с глобальными изменениями в обществе, потрясающими страны и континенты. Кэмпбелловская SF дала обильные всходы в промежутке между Великой Депрессией и превращением Америки в мировую сверхдержаву. Британская «новая волна», как и советские «шестидесятники», от Аксенова и Евтушенко до Стругацких и Ларионовой, — дети оттепели, побратимы Тимоти Лири, пасынки Вьетнама и «пражской весны». Американский киберпанк родился под последние залпы Холодной войны, на фоне разгорающейся информационной революции, а «четвертая волна» обрела голос под громыхание Перестройки. Ничем подобным ни в России, ни в остальном мире нынче даже не пахнет — разве что на Ближнем Востоке медленно набухает нечто нездешнее... Но самые главные процессы, мне кажется, протекают именно в паузах, когда воздух кажется таким спертым, что его можно резать ножом. На кухнях и подмосковных дачах, в кочегарках и дворницких, на страницах журналов, имена которых читатель успел забыть лет двадцать назад и в самиздате копится та потенциальная энергия, которая неизбежно выплеснется при очередной смене вех. Новому «поколению дворников и сторожей», имеющему аккаунты в «Фэйсбуке» и тиражи от десятков экземпляров до пары тысяч, стоит задуматься: будет ли им что предъявить, когда звезды сойдутся и пламя, тлеющее под спудом, разгорится с новой силой, выжигая из литературы мертвечину, освобождая место для нестандартного, написанного не под копирку, живого? Мария Галина уже запаслась тем, что пригодится художнику в этом обновленном мире — а вы?
(С) Василий Владимирский, 11.02.2013
цитировать
свернуть ветку
