Эта статья писалась в 2002 году, как послесловие к переизданию «Неукротимой планеты» в издательстве «Центрполиграф». То есть в те благословенные времена, когда фантастикой в ЦП рулил тезка Василий Мельник. Так уж сложилось, что в итоге роман вышел с другим послесловием, а статья пролежала «в столе» десять с лишним лет, после чего появилась на страницах моего сборника «Драконы и звездолеты», малодоступного для широкой публики. Выражаю благодарность издательству «Азбука», выпустившему очередное издание «Мира Смерти» за то, что дало формальный повод поделиться этим текстом с лаборантами.
Не борись с собой — все равно проиграешь.
Станислав Ежи Лец
Со стороны редакции Жемайтиса затеять выпуск БСФ было шагом смелым, отчасти даже рискованным. «Библиотека современной фантастики» ввела отечественного читателя в мир совершенно новых понятий и символов, до той поры не свойственных парадигме советской фантастики. Роман-катастрофа Джона Уиндема «День триффидов», хроноопера Айзека Азимова «Конец Вечности», «фантастический реализм» «Утопии 14» Курта Воннегута... Наконец — залихватская «звездная опера» Гарри Гаррисона «Неукротимая планета». Мир, такой предсказуемый и понятный, оказался разомкнут в неопределенность. Вместо стройного плана (понятие, во многом структурировавшее сознание советского человека) — вероятность, большая или меньшая, вместо четко выстроенной, последовательной смены исторических вех — широчайший спектр возможностей и целый веер вариантов Будущего. Ни в одном из которых, прошу заметить, не было места коммунизму в привычном представлении. Авантюризм, неоднократно осужденный советскими фантастами, в этом мире стал единственным достойным способом существования, ставка на удачу — самым коротким путем к процветанию. Плоская картинка обрела объем, но в новом, третьем измерении водились тигры и драконы.
«Неукротимую планету» можно назвать первым экологическим триллером, изданным в СССР. Легкий авантюрно-приключенческий сюжет сочетался с совершенно серьезной проблематикой: вечным противостоянием цивилизации и природы. Планета Пирр, флора и фауна которой наделена экстрасенсорной сверхчувствительностью, органически не приемлет человека с его тесными городами, чадящими заводами и сверхглубокими скважинами. Не принимает в первую очередь потому, что люди сами боятся и ненавидят этот мир, приписывая природе не свойственную ей чисто человеческую злонамеренность. Пирр становится зеркалом, о поверхность которого на протяжении многих поколений бьются переселенцы, так и не сумевшие стать в этом мире своими. В начале семидесятых, когда мало кто из отечественных писателей ставил под сомнение тезис «природа не храм, а мастерская», такой конфликт, ведущий к войне на полное уничтожение, еще не казался «общим местом», набившим оскомину трюизмом. До расцвета жанра, который ироничные критики окрестили «экологической истерикой», оставалось два десятилетия. Предстояло отгреметь Чернобылю, вознестись грандиозной Ленинградской дамбе, прежде чем первый роман из трилогии о Язоне динАльте начали оценивать с этой точки зрения.
Человек — самое изобретательное животное в мире. Дайте ему информацию и время, и он отыщет выход практически из любой ситуации. Но, оказавшись перед зеркалом, герои Гаррисона сами уверенно загоняют себя в ловушку. Отрекаясь от полифоничности прошлого, сводя все многообразие знаний о нем к чисто техническому аспекту, человек лишает опоры Настоящее. Отказываясь от художественной литературы, отвергая академическую науку, жители Пирра теряют возможность к экстраполяции. Их не интересует ни будущее, ни прошлое: существует только Здесь и Сейчас, точка. Они добровольно зачехлили главное оружие Человека — умение оценивать дальние последствия своих действий. Только непредвиденное обстоятельство — появление Язона динАльта, пришельца, чужака, усвоившего иную систему ценностей и способного непредвзято оценить положение, — сулит спасение. Иначе цивилизацию Пирра — по крайней мере, городскую ее составляющую — ждала бы незавидная судьба...
Из того же материала, что и «Неукротимая планета», Гаррисон мог с успехом слепить вполне пристойную антиутопию. То, что он неплохо разбирается в этом жанре, автор доказал позже, в романе «Подвиньтесь! Подвиньтесь!». И все же писатель сделал иной выбор. Патетика и драматизм, почти неизбежные в антиутопии, не устраивали молодого автора, садящегося за первый роман. «Я написал «Мир смерти» еще и потому, что считал тогдашнюю фантастику слишком напыщенной и абсолютно лишенной динамики и развлекательности. Читательская реакция на этот роман, кажется, подтвердила мою правоту. Он неоднократно переиздавался и был переведен на семь языков», — с заслуженной гордостью замечает Гаррисон в одном из интервью. «Однако, — добавляет он, — спустя годы мои ощущения изменились, и теперь я вовсе не считаю, что действие и яркие краски — это все, что надо.» Писатель преследовал простую цель: создать произведение легкое, не перегруженное формулами, не зовущее на баррикады и не бичующее язвы общества, но при этом увлекательное и полное действия. И, надо признать, это ему удалось. Как бы мы ни относились к литературным достоинствам прозы Гаррисона, результат говорит сам за себя: сегодня он один из самых известных и популярных авторов авантюрно-приключенческой фантастики в мире.
Однако сам Гаррисон никогда не был революционером и нонконформистом. Даже самые острые его романы написаны вполне традиционно. Что не мешало писателю поддерживать теплые отношения с такими отчаянными экспериментаторами, гуру «Новой волны», как Филип Дик и Брайан Олдисс. Вместе с последним он даже редактировал в середине семидесятых журнал «НФ Горизонты» («SF Horizons») и принимал участие в составлении нескольких антологий. (К сожалению, эта сторона творчества Гаррисона у нас почти не известна, хотя отечественному читателю доступны практически все его романы, включая самые свежие.) Может быть, именно благодаря толерантности, открытости для диалога, фантастика XX века и ассоциируется у многих наших читателей с книгами Гаррисона, а не его коллег-бунтарей?..
В заключение — фраза из интервью, которое писатель дал в 1998 году на «Интерпрессконе» под Санкт-Петербургом, где побывал в качестве почетного гостя: «...Нельзя познать будущее, не познав своего настоящего. А поскольку настоящих много — ибо каждая современная культура представляет из себя какое-то другое настоящее, — то и никакого убедительного будущего не выдумаешь, не познав всех разных настоящих. Всех не всех, но стремиться к этому надо».
Вот и стремимся по мере сил.
© Василий Владимирский, 07.05.2002
цитировать
свернуть ветку
