Энто как же, вашу мать,
Извиняюсь, понимать?
Леонид Филатов «Про Федота-стрельца..»
Представляете — я даже не назвал этот текст рецензией. Одна из причин такой скромности ясна сразу — книга уж больно не свежая, пятилетней давности. Так и тянет обыграть её название и сказать, что она уже начала зарастать паутиной. Но раз захотелось о ней высказаться, то, выходит, ещё не заросла. А рецензий на неё и без меня написано немало. И обо всём там вроде бы уже сказано — о фольклорных мотивах и узнаваемых прототипах героев, об изящном юморе и неудачной концовке, об отличиях от других книг А. Етоева и сходстве с произведениями Ю. Мамлеева, Д. Липскерова и ряда других столь же незнакомых мне авторов. Вот только о мате, которым роман нашпигован со щедростью хорошей хозяйки — почему-то никто даже не заикнулся.
Хотя, на самом деле понятно почему. Кому ж охота выставлять себя мракобесом в наш век свободной творческой самореализации, пересмотра идеологических догм и отказа от принудительной лакировки действительности? И я бы, возможно, тоже не стал подставляться, если бы не одно но. По общему тону рецензий можно сделать вывод, будто бы эта нестрашная сказка о всепобеждающей силе любви «рекомендована к употреблению даже в детских учреждениях», как картина «Русалка» у известного персонажа Г. Вицина. А мне, например, очень не хотелось бы, чтобы эту книгу читала моя несовершеннолетняя дочка. Во всяком случае, не сейчас. И прошу прощения, но кто-то обязан был предупредить, что в тексте использована ненормативная лексика. Если сами издатели не догадались, то хотя бы критики могли исправить оплошность. А заодно и порассуждать о том, насколько мат именно в этой книге был необходим. Могли, но постеснялись. Стеснительные у нас литературные работники, прямо как главный положительный герой романа Ванечка Вепсаревич.
Кстати, именно ему автор поручил прямо в тексте высказаться по данному вопросу. Ванечка бесстрашно вступается за обруганную знакомой продавщицей из гастронома книгу Пелевина («и на каждой странице мат») и вполне резонно спрашивает: «А то вы матерщины не слышали?» Собеседница, понятное дело, начинает нудить в том смысле, что ей мата и в жизни хватает, а читает она как раз для того, чтобы от всего этого отдохнуть. И нетрудно догадаться, чьи слова звучат убедительней — полуграмотной продавщицы или редактора крупного издательства. Так-то оно так, только ванечкины ли это слова? Не повторил ли Вепсаревич, на протяжении всего романа принявший лишь одно самостоятельное решение — съесть пирожок или выпить пива — доводы собственного начальства, под видом литературы активно издающего всякую гадость?
Мне показалось, что сам автор не на сто процентов согласен с героем. У Етоева, как справедливо подмечено критиками, порой вообще трудно разобраться, где он говорит серьёзно, а где начинает прикалываться. Например, наставления великого шамана Шамбордая Лапшицкого внимательному читателю не могут не показаться противоречивыми. С одной стороны, он агитирует против мата: «Матерные слова, как плохие книги, высасывают из человека жизненную энергию», с другой — сам же и признаётся, что дома у себя крепких словечек не употребляет, зато в Питере или Москве «весь этот разговорный мусор, вся эта словесная хня, все эти пдёж и пбень хлещут из меня, как из дьявольского рога какого-нибудь». А с третьей, (ну, или по ободку, раз уж третьей стороны у медали не бывает), этими же самыми матерными словами можно злые силы отпугивать. Вот и поди тут разберись: бытие определяет сознание, или, наоборот, как говоришь — так и живёшь.
У Етоева в «Человеке из паутины» матерятся все — и врачи, и алкоголики, и принявшая человеческий облик паучиха Калерия Карловна, и ученица шамана, тувинская девушка по имени Медсестра Лёля. И живут они все, (или почти все), соответственно. Страшно, если сказать честно, живут. Пьют, лгут, механически выполняют ненавистную работу, лебезят перед начальством, изменяют супругам, у кого таковые ещё есть. В общем, живут, как все. И от этого ещё больше матерятся, словно пытаются прогнать от себя некую нечисть, мешающую жить иначе. А она, может, и рада бы прогнаться, но куда — со всех сторон одни и те же слова доносятся. Вероятно, автор именно поэтому абсолютно сознательно изобразил главных злодеев такими не страшными, опереточными. Куда уж тут негатив нагнетать, и без того жутко.
А теперь я, в традициях самого Етоева, начну себе же мудрому и проницательному противоречить. До этого момента автор у меня был молодец, а дальше — не совсем. Потому что оправданно и по-своему даже эпично-героично отпугивать нецензурной бранью нечистую силу. По-человечески понятно, когда матерятся от тоски зеленоглазой. Довольно неприятно, но привычно слышать мат, употребляемый для связи слов в предложении. Но когда две симпатичные читателю героини кроют ебухами просто от нечего делать — это уже никуда не годится.
Возможно, на самом деле, всё совсем не так. Очень даже может быть, что они ругаются в силу необходимости. Отпугивая собственные страхи перед сложным и опасным колдовским действом — поединком со злым духом, наславшим на Ванечку загадочную паутинную болезнь. И если бы автор как-то помог читателю понять это, вовремя дал какую-нибудь несложную подсказку, весь эпизод воспринимался бы несколько иначе.
А без подсказки понимание приходит слишком поздно, когда обаятельный образ героини уже начал расползаться по швам. Да, разумеется, в реальной жизни женщины редко бывают ангелами. Да, многие из них могут при случае выругаться не хуже пьяного дворника. Но главный вопрос в том, что считать подходящим случаем. И лично я здесь целиком и полностью согласен в продавщицей из гастронома — в книге мне такая ничем не объяснённая, не мотивированная правда жизни абсолютно ни к чему.
Помимо всего прочего, эта деталька наводит на грустные размышление о дальнейшей судьбе Ванечки Вепсаревича. Он ведь по ходу пьесы внутренне ничуть не изменился. За исключением того, что влюбился в Машеньку. Или даже не в неё, а в некий идеальный образ, не вполне соответствующий действительности. И на какое-то время это светлое чувство помогло ему справиться с болезнью. Но потом, когда Иван заметит определённую разницу между своим идеалом и реальным его воплощением, болезнь вернётся опять. А Медсестре Лёле накладно будет каждый раз из Сибири в Питер мотаться и Ванечку из паутины извлекать. Да и без любви с болезнью, наверное, сложнее справиться. И опять станет Вепсаревич, страдая душой за русскую литературу, подчищать ляпы за переводчиком Стопорковым и пописывать дурацкие стишки для стенгазеты «Голос третьего отделения». Так что зря Николай Васильевич Гоголь вострой сабелькой махал — демон Япух Озык, предводитель писателей Гондоновых, всё равно восторжествует.
Нет, у нашего автора совсем другая фамилия, и даже начинается с другой буквы. Но ведь не я же первый сравнил матерные слова с плохими книгами. И Александр Етоев не убедил меня, что в его романе все они сказаны по делу. Хотя, не от недостатка же других слов он их употребил? Наверняка у автора найдётся простое и убедительное объяснение этой загадки, да вот только никто его об этом не спрашивал. Наверное, критиков интересовали более важные, тонкие, более литературные вопросы. Но разве можно, не понимая простого, понять сложное?
И даже не в этом дело. В русском языке и так хватает слов, утративших былую силу. Та же любовь, например. Не случайно концовка романа многим показалась банальной. Ну, не катит это затёртое, полинявшее словечко на волшебный пароль, дающий власть над миром. То, что под ним когда-то понималось — да, возможно, и потянуло бы. Но смысла там давно уже нет, осталось одно сотрясение воздуха. А если ещё и те, заповедные слова от постоянного и не обдуманного употребления потеряют силу, их же тогда нечисть перестанет пугаться. Скорее всего, и теперь уже не пугается.
цитировать
свернуть ветку