Не стоит забывать, что это детская книга, она для детей. Не стоит прикладывать к ее сюжету и персонажам меры взрослой литературы, которая допускает придуманное, но не выдуманное.

Эта книга помимо возрастного послабления (условности и недосказанности в сюжете нужны дабы легче воспринимать роман детям, давать им ясные границы добра и зла, воспитывать их личную нравственность и общественное сознание, это понятно всем) имеет специфическую жанровую принадлежность, которая ещё более суживает границы реалистичности романа примерно также как фантастика или приключения (вспомните, в 1984 об экономике тоже ни слова, кроме ее военной цели, да и универов там не описано, а они должны быть в развитом техническом обществе, но их не описывали ибо книга ни о том, здесь также), так что для своей ниши книга написана хорошо.

Поставленные автором, как мне кажется, цели книга выполняет — вводит ребёнка в мир добра и зла взрослых с позиции детей и взросления, прививает им «чувство индивидуальности» (намучаются они с ним) и учат мужеству, а также умению противостоять тому, что считаешь неправильным.

Взрослым искушённым читателям брать в руки ТОЛЬКО для последующей передачи отпрыску или, как мне, для ознакомления с иностранной литературой и языком, ибо написано просто, достаточно много повторов, по существу, без художественной выразительности в виде метафор, аллегорий, кучи эпитетов и прочего важного для чувств, но излишнего при обучении.

Я не хотел отпускать эту книгу. Я цеплялся за нее. Я плакал, когда чувствовал, что она ускользает из моих рук. Окончание этой истории было кончиной кого-то неизмеримо близкого, родного. Ох. Что сказать и как? Назвать ли эту книгу эталоном? Гораздо лучше промолчать, ибо так ты хотя бы не согрешишь против истины. Я слышал, есть женщины, ради которых можно убить и даже те, с именем которых на своих устах можно умереть, но этого я не знаю, зато я точно знаю, что есть книги, ради которых можно и нужно пожертвовать общественными табу. В их славу. Такую книгу я нашел, в ней я обнаружил своего отца — Геральта, свою мать — Йеннифер и свою сестренку, которую никогда не имел. Да, я понимаю, все это сложно, если не гадко, ибо так я будто презираю и отворачиваюсь от своей настоящей семьи, из плоти и крови, но ничего не могу поделать... разве что солгать. Все так запутано: нишы, которые должны принадлежать только одним, одному, в моей душе заняты несколькими и половина из них даже не мертвы, по логике этого мира они никогда и не жили. Разум отказывается с этим соглашаться, жадно ищет малейшую лазейку, утешение и находит ее в восклицании, что если литературой можно себя обессмертить, то почему нельзя с ее воли родиться?

Жизнь ведьмака, чародейки и дитя предназначения для меня гораздо более реальна, чем тех, кого я даже никогда не встречал. А часто и больше. Мне кажется, мнится, желается будто бумага, чернила, человеческий разум только обнажили, явили, а не создали ведьмачий мир, который стал частью моего собственного внутреннего и внешнего миров. Теперь я неизбежно ношу в себе отголосок тех событий и мест. И для меня мир, живущий в моей голове, смотрящий на меня со страниц, не менее реален мира, живущего в моей голове и смотрящего на меня с сетчатки моих глаз, с кончиков моих пальцев, с глубин моей барабанной перепонки. Они оба явь и оба сон.

Я не хочу ни с кем делить этот мир, этих людей, кто в нем живет и тех событий, что там происходят. Я желаю оставить его только для себя, где-то глубоко внутри, стать единственным его обладателем. Может быть, будь это в моей власти, я бы так и поступил: скрыл ведьмака от всего и всех. Может быть, я бы не смог побороть свой эгоизм, свою собственничность и обрек бы наш общий свет на чуть меньшую красоту, чуть беспроглядную бедность и много большую прозаичность, даже ценой того, что любимый мной мир неминуемо погиб бы вместе со мной, когда пришло бы мое время. Слава богу, что я не был поставлен перед этим выбором. Слава богу, что этого не случилось и мир Геральта, его возлюбленной Йеннифер и их дочери Цири вечен и на страницах, и в безднах нашей памяти, и, как я безрассудно верю, в глубинах наших сердец. Ныне и присно и во веки веков. Пора ставить последнюю точку, но перед этим я должен сказать, что как бы грустно это ни звучало, но тот безбрежно серый мир самое красочное приключение в моей жизни, и со жгучей завистью я смотрю на тех, кому еще предстоит его пережить.

Отзыв относится не только к данной повести, но и ко многим другим произведениям автора.

Первое, о чем стоит сказать, Виктор Пелевин относится к тому разряду авторов, произведения которых читают ради подтекста. Его особенностью среди такой категории писателей есть частые остроумные игры слов, в том числе иностранных, ну и конечно всем известная эксцентричность, которую кто-то обзовет кичливостью, а кто-то оригинальностью, на ваш вкус, в выборе названий своих трудов. То есть главное, что следует сказать, сюжет его книг ценен не сам по себе, а только как оболочка, в которой автор держит свои размышления и чувства, а потому поверхностный синопсис не имеет смысла, нужно очерчивать ощущения, они скажут больше.

Прочтение книг Виктора Пелевина всегда вгоняло меня в глубокую печаль и уныние. Его серые, неприглядные панорамы страшили меня много сильней, чем преувеличенная мрачность, а тем паче загадочность книг так называемых «мастеров ужаса». Даже Хичкоку (а на его стороне было не только слово, но и сила экрана) не удавалось заставить прочувствовать меня так, как Пелевину. Видно, страх слабее пустоты безнадежности, которую неизменно испытываешь после ознакомления с творчеством автора.

Кроме того, вышеописанной эмоции сопутствует некоторая растерянность, озадаченность человека, который вдруг понял, что потерялся. Возможно, в пустой комнате. По-моему, хуже всего потеряться в пустой комнате, ибо некому тебя найти да и тебе не к чему выйти. Звучит напыщенно, но это тот случай, когда помпа соответствует истине. А может быть, хуже всего то, что где бы ни находился все превратится под влиянием Пелевина в пустую комнату?

Важно, что в палитре автора светлых красок очень мало, но с другой стороны, от этого те, что есть приобретают баснословную ценность. Исходя из этой драгоценности и дефицита (видимо, внутреннего) волей-неволей писателю приходится расставлять светлые мазки вдумчиво, с филигранной точностью стратега, в чьем распоряжении крайне ограниченный контингент войск. Продолжая метафору могу сказать, что свои бои за высказывание себя и внимание читателя Пелевин выигрывает, хотя и с переменным успехом.

В этой повести автор не изменил своему кредо «Настоящий писатель всю жизнь пишет одну книгу» и продолжил темы, начатые им ранее и продолженные в более поздние периоды, которые лаконично можно обозвать «общефилософскими», но такая формулировка не только унижает за своей избитостью и бесформенностью авторские установки, но и не способствует раскрытию ни вопросов, ни пограничных ответов, предлагаемых автором. Впрочем, касательно ответов, я всегда думал, что задача философии — напоминать миру о тех вопросах, которые мир не разрешил и заставлять последнего сомневаться в тех ответах, которые он дал. Этим Виктор Пелевин и продолжает заниматься в «Желтой стреле», не самой сильной, но достойной своей работе.

Прочитал отзывы (весьма немногочисленные, к сожалению), посмотрел на итоговую оценку и понял, Кафка в который раз оказался слишком иносказательным и замысловатым для «легкого чтива» (без капли высокомерия по отношению к другим читателям, объяснение ниже), удовольствие от чтения этого и многих других рассказов автора не в занятности сюжета, не в элегантности языка, нет, чувство от чтения и прочитанного у Франца Кафки сравнимо с приятным азартом и вспышкой восторга, которые возникают при разгадывании головоломки — Кафку следует читать именно как загадку, к которой в процессе повествования писатель оставляет ключи.

Но головоломки Кафки отличны от общепринятых тем, что они более личные, они требовательны как к опыту, так и к мировоззрению. Стандартные головоломки (как кубик Рубика) это носок из высокоэластичных материалов (со всем уважением), для них размер носителя не важен, носи, кто хочет; кафкианские же загадки — костюм, шитый на заказ под четкие мерки.

Так что же за шифр закодировал Кафка в данном рассказе? Мое мнение:

Подводя итоги, следует передать мое впечатление от рассказа, как одного из декларативных, системообразующих в творчестве писателя, где он облекает саму свою жизнь (а для Кафки писать и жить были во многом синонимы) в литературную форму. К прочтению всем почитателям таланта автора обязательно!

Браво! Твердая 10! Редкий случай, когда читать о работе птицекомбината интересно. Редкий случай, когда рассказ от лица микромира к макро есть не только забавно-занятный прием, но содержит в себе глубокую (не путать со сложно-мудреной) подоплеку. И, наконец, еще более редкий случай, когда чтение такого творения доставляет искреннее удовольствие. Таких точных, одновременно едких и жизнеутверждающих аллюзий я на своей памяти не встречал. В кои-то веки мне удалось познакомится в мире современной литературы с тем, что без всяких натяжек можно обозвать и сатирой и художественным произведением.

Однако, оговорюсь, поклонники «рядового» творчества писателя (Омон Ра, Generation П, СКО и пр.) могут быть, грубо говоря, несколько разочарованы, а может даже шокированы несоответствием между духом данного и более объемных книг автора. Нехарактерное для Пелевина творение ибо:

1) Нет экзистенциализма;

2) Философско-фантастических предположений;

3) Есть

Данная повесть дает если не большее понимание философии автора, то, по меньшей мере, большее осмысление авторского чувства, приведшее его к собственным жизненным поискам и установкам. Тот случай, когда простым сюжетом нас ясно и явно подводят к черте, за которой... ограниченность нашего мирка? его иллюзорность? его двусмысленность? Или что еще хуже, наше заблуждение о знании его, если не законов, то смысла? Что-то в этом ключе. На страницах незатейливо, без вычурности выражен исток философского взгляда на вещи и как по мне именно поэтому повесть —

шедевр, ведь все гениальное — просто!

Для меня 10 это либо шедевр по всем фронтам для романа и повести/рассказа, либо крайне интересная и оригинальная задумка, а также качественное исполнение для цикла/серии; семерка же хорошо исполненное, но не прочно запоминающееся и в чем-то смазанное полотно, которое блекло теряется среди своих собратьев-произведений. В принципе, на этом можно было бы и закончить, ибо основное впечатление понятно, но нет, расскажу обстоятельно.

«Змея» как представителя определенного жанра очень сложно поставить куда-то в определенную нишу, то есть как-то классифицировать. Это не сказка, не особо смахивает на фэнтези, не выстреливает как экшн-боевик, не цепляет как исторический роман, но вместе с тем является-де всем из указанного. К сожалению, это не комплимент, ибо от постоянных переключений и за отсутствием хоть каких бы то ни было плавных переходов между калейдоскопом жанров, сюжетов, аллюзий (не уверен, что смог разобрать хоть одну, но уверен, что они там есть, поскольку автор заслуживает доверие, а сюжет как бы способствует этому) общее впечатление от повествование остается как от конгломерата рассказов, причем в разной временной и культурной параллели, место спая которых видно невооруженным глазом, будто написаны части по отдельности, а потом склеены. Не знаю как остальным, но для меня как-то так.

Помимо всего прочего, не совсем ясны цель и чувства ГГ. У Сапковского это привычно, он не выступал как повествователь от лица ГГ и чтец его мыслей, во всяком случае на постоянной основе, ни в Ведьмаке, ни в саге о Рейеневане. В те разы это работало ибо создавало ауру загадочности и личной драмы (но не наигранных, а искренних и способствующих сопереживанию читателя) для Геральта и оставляло некоторую прикрытость, выводя из контингента обычных фигляров, Реймара. Но тогда автор говорил за своих героев действиями и иногда от души отдельными репликами, когда герои больше не могли молчать (как монолог Геральта о мести, которую будут вспоминать тысячелетиями и которые станут страшным сном всех тиранов и преступников), а здесь... Герой бесформен и инертен, он лишь щепка в потоке, его отличие от других в том, что ему позволено (или наказано?) не только осознавать, но и прочувствовать свое положение. Никого не напоминает?

Напоминает, да только это ни на шаг не приближает нас к эмпатии ибо все это понимаешь сам, еще и задним числом после обдумывания, герой об этом не скажет, в том числе языком действия, даже не намекнет, так вздохнет изредка тяжко, а потом

Анджей Сапковский еще в своей саге о Рейеневане показал, что знает толк в изучении, описании и адаптации реальной истории. Новой книгой он доказал свою временную, культурную и пространственно-климатическую универсальность в этом ключе: не ограничиваясь излюбленной средневековой тематикой и европоцентричным окружением, пан на этот раз обратил свой взгляд на культуры русско-советскую, (частично) среднеазиатскую и средиземноморскую (не знаю как едино обозвать тот межкультурный сплав, что представляли собой Александр Македонский и его армия). В этом ключе честь ему и хвала, затея серьезная, комплексная и, вообще, многогранная. За все это (ну, может, еще и за то, что он автор любимого Ведьмака и годного Реймара из Белявы, каюсь, грешен, mea culpa) у меня рука не поднялась поставить 7.

Ранее я писал, что произведение блекло, но это не совсем точно, четче будет сказать, что произведение будто бы запылилось под знойным Солнцем и валами мелкого, почти пыль, песка, который обхватил всю книгу: сюжет, персонажей, атмосферу, мифологию, крепкой беспроглядной хваткой и высосал всю дееспособность из отработанных приемов мастера.

Тысяча начал было положено на пути к написанию данного отзыва, но все они были обрублены за недостаточно точным соответствием духу произведения. И если вдуматься, то нет ничего более хвалебного для творца, ибо ему удалось отыскать и явить народу не стиль, не ритм, не вкус, но нечто гораздо менее осязаемое, но не менее чувствуемое читателю. Как-будто новый оттенок цвета.

Творение «Террор» — цельный монолит, хотя и являет собой спай научно-исторической точности и художественной выразительности. Он, говоря образами книги, являет собой раствор истории и литературы, который под воздействием разума автора обрел ледяную твердость. Произведение в себе, полностью самодостаточное, хотя и имеет общее как с Моби Диком, так и с настроениями Лавкрафтовских ужасов, так и с записками полярников.

Отступая от неловких попыток абстрактно описать роман, перевести с языка эмоций на язык символов то, что держишь в себе после его прочтения, перейду к тому поприщу, на котором, возможно, удастся лучше передать фактическую сторону творения.

Большой объем наталкивает на мысль о научной работе, в котором перед автором стоит задача досконально разъяснить каждую свою мысль. Поначалу недоумеваешь, откуда такая длина до тех пор пока в конце не обнаруживаешь длинный список источников, с которыми автор ознакомился и которые вложил в роман. Говоря об объеме нельзя не упомянуть и главного всплывающего с этим вопроса: много ли там воды? Ответ: да, воды море, но ее наличие не обременяет ибо нескончаемые перечисления автором имен как живых, так и погибших членов экипажа, а также деталей быта расставлены стратегически, не перегружая отдельные пассажи более необходимого ради рождения атмосферы. Всего пару раз мне случалось заскучать, что учитывая количество страниц, есть несомненное достоинство.

Упоминаемое в творении множество раз, в том числе недобрыми словами, чудовище, представляет собой один из крючков, которыми автор пользуется дабы удержать внимание читателя. Но на такой элемент не обижаешься ибо во-первых, Симмонс проделывает это мастерски, а во-вторых, сам желаешь удержаться в данном произведении, автор же, расставляя в нужных местах и правильным образом действа с тварью, этому способствует, таким образом чувствуешь командную игру писателя и читателя.

Стоят отдельного упоминания и описания ландшафта, которые примечательны не только средствами художественной выразительности, но и научной терминологией, которые обогатят лексику читателя рядом новых дескрипций, подходящих для описания снежных пустынь и арктических широт. Порой удивляешься сколь много деталей на таком казалось бы бедном фоне.

Характеры персонажей не являются центром повествования, но и они прописаны достаточно кропотливо, живо, им сопереживаешь.

Честно, можно много хвалить и расписывать в данной книге, но при этом не подойти ни на йоту к истинным чувствам, оставшимся от прочтения. Так что самое разумное будет обойтись словами: настаиваю на прочтении ради вашего же трепета.

Данная книга — идеальный пример как неотесанный остолоп с легкой руки автора превращается в не мудрствующего лукаво героя, такого рубаха-парня и аутиста одновременно. Стрелка с темным как тень негра прошлым и неопределенным как у ветреного кванта будущим. Кому-то нравится графоманская нарочитость, когда герой даже нос чешет с особой мускулинно-доминирующей выразительностью да еще проговаривая глубокомысленную сентенцию вкупе с одним, а если повезет, то и несколькими эпизодами из своего трагического прошлого. Ааах.

Ну ладно, бог с ним, со Стивеном и Кингом, в сухом остатке мы имеем привычную формулу героического героя, где вместо замка с принцессой, темная башня с загадкой мироздания (на масштабс не поскупимся, да-ссс, все по последним модам-с), вместо поименованного меча-отцовской реликвии, имеем непоименованное (вот тут меня прям как громом поразило, ей-богу, такое отступление от канона, такая авторская смелость, уважение за это, ни прибавить, ни убавить) огнестрельное вооружение и бам! тоже артефакты от отца (о чем в книге намек). Кратко, список таких вот стереотипов можно продолжать: друзья-дурни, отец-глава рода, смельчак из смельчаков, всем охотникам охотник и чуть ли не Бог Всемогущий, облеченный в огромный авторитет будто священник в слишком просторную ризу: от шеи до пят, близкий к семье урод-гнида-предатель и просто нехороший человек, ну и так далее.

Итог: хороший бульварный роман, где вместо розовых соплей, сопли темные как хлопья сажи, но от этого не менее романтизированные и приторно-сусальные.

Добро пожаловать! Прежде чем мы начнём наш банкет, я хотел бы сказать несколько слов. Вот эти слова: Олух! Гротеск! Буффонада! Кунштюк! Всё, всем спасибо!

А теперь, когда последние невзвешенные впечатление позади, обратимся к трезвому отзыву тире суждению. С корабля и сразу на бал, с места в карьер, быка за рога, верблюда за горба и так далее, поехали.

Забавная иронизирующая сказка, схожая по духу с серией «Плоский мир» Пратчетта, но ограничивающая свою зону поражения областью книг и околокнижья, лишь мимолетно затрагивая наиболее яркие явления реальности, которые медленно, но упорно меняют места своего обитания (жительства, прописки) с мира реального на мир идеальный, литературный.

Автор бодр на всем протяжении повествования, не томя читателя ожиданием перемен, но и не опуская деталей, особенно тех, которые можно сказочно приукрасить и гиперболизировать. В целом, сложно сказать что-то твердое о сюжете, стержне книги, поскольку с первых слов ясно, что он блестяще и неподражаемо играет роль необходимо-вынужденной болванки, с которой писатель считается лишь под гнетом литературной традиции, без влияния которой (поддержанной силами несомненно меркантильного издателя) он бы унесся в свободные эмпиреи словесно-чувственных, а отнюдь не логических связей.

Сюжет — ковкий материал для подлинного места приложения сил автора — языка. Не случайно завязка строится на письме, которое приводит в глубочайший экстаз (я не преувеличиваю, скорее, наоборот) ГГ не своим содержанием, которое состоит всего-навсего в описании чувств, испытываемых перед чистым листом, что даже сам ГГ признает избито-банальным, нет, восхищение возникает от завораживающего таланта с каким в вышеупомянутом письме расставлено каждое слово, каждая запятая и каждый акцент, будто нить перламутра в ложе футляра, специально созданного для этого ожерелья.

В общем: примат формы над содержанием — вот лозунг этой книги, а судя по некоторым высказывание Вальтера Моэрса и самого писателя. Но это не так плохо читать, попробуйте! Эта книга, в конце концов, не опасна!

Бок о бок с весьма многообещающим динамичным началом идет тягучее окончание, которое сильно разбавлено описаниями ландшафта (зачастую повторяющимися и как невольно вкрадывается подозрение намеренно), факультативными, мало работающими на кульминацию или развязку действами и размышлениями пополам рассказчика и героев, в меньшей степени диалогами. Однако.

Начал сразу почти полностью с минусов дабы пропустить все неприятное и не оставляющего глубокого влияния после себя, чтобы перейти к тому, из за чего следует прочитать эту книгу, а сделать это явно стоит.

Почему?

Хотя бы ради отменно избранных ролей-действующих лиц, где каждый, кто должен быть и кого желаешь увидеть, есть, а все, кого быть не должно, чье присутствие обременяло бы сюжет, а не двигало и заинтересовывало в его движении, отсутствуют. Конечно, массовка существует, но и у нее есть своя «экологическая ниша», без них текст потерял бы реалистичность. А реализм в тексте царит, происходящему веришь, нет креатива ради креатива, фантазий ради зрелищности, что часто можно встретить в жанре и чем не брезгуют искушаться авторы, не желая признавать, что грань между хорошей книгой и посредственностью проходит не на стезе эскцентричности и экстравагантности, а что последнее есть лишь приятное и привлекательное дополнение к разумности, продуманности и живости. Кир Булычев или Игорь Можейко это понимает.

Не последним плюсом книги из общего немалого числа будет, возможно, при написании стереотипная, но с годами помолодевшая и прибавившая оригинальности («парадокс моды», чем старше она становится, тем вероятней ее возрождение) тема потерпевших крушение путешественников среди звезд, колонизирующих новый и враждебный для себя мир. Фантастика с истоками в древнегреческих мифах, вообще мифах, а также цайтгайнутая на всю голову фантастика вкупе, где весь сюжет — заговоры и интриги (со всем уважением, Джордж) уже набила оскомину и порядочно опостылела.

Не буду перечислять остальные достоинства, сами прочитаете, замечу лишь, что вишенкой на торте будет уникальное явления для советской фантастики: идеология если и присутствует, то в мягком, «гуманистическом» ключе. Принудительного исполнения предписаний коммунизма здесь не встретишь, четких партийных политинститутов с мерами принуждения-послушания тоже, все на добровольно-товарищеской основе, такой коммунизм с человеческим лицом близкий к современному либерализму, учитывая, что в маленьком, еле теплющемся жизнью, поселке ни о какой, даже мало-мальской экономике нет и речи.

Форма для содержание, не содержание для формы.

Драма, которую с первых слов подозреваешь в клишированности, с середины осознаешь новаторство и лишь конец срывает покров с трагедии.

Многослойное произведение, первый и видимый, грубый, омертвевший слой которого лишь прикрытие для чего-то более свежего, личного и трепетного. Полный антипод большинства вещей, где интрига — афиша и видимость, за которыми нет абсолютно ничего.

Служу делу размножения рода человеческого!

Голодарь об отказе жить, о танатосе, о неприятии всей той пищи, что существует. Это то произведение, которое метафорично выражает фразу: «Лучше умереть с голоду, чем есть отбросы». Учеба, свадьба, рождение детей, труд на благо общества, все другие священные и прославляемые общественные институты, вехи, которым придан блеск благородства, за которыми скрывается банальнейшая польза и необходимость, от всего этого отказывается Голодарь в обмен на божественное чувство чистоты и пустоты.

Голодаря как и все другие рассказы Кафки строго обязательно воспринимать НЕ буквально. Цирк — лишь социум, экспонаты в нем — нечто отличное, за чем у людей принято следить, это могут быть люди, но так же и явления. Фигура голодаря — ролевая модель, иносказательная интерпретация самого Кафки (как и в большинстве его произведения, где он — главный герой)

Говорят, самое легкое в книге — диалоги. Автор себя не утруждал, возможно, выдохся на шедевральной первой части.

Сразу оговорюсь — прочитал только две книги Кинга (что само по себе может являться достижением, учитывая феерическую популярность автора, не утихающую наверно дольше, чем я прожил): «Мизери» и «Стрелок». Впечатления не диаметрально разные, но мало соприкасающиеся друг с другом. Только одно пересечение: автор явно любит повествование до того, что готов описывать каждую деталь, малейшее повседневное события и мельчайшую мысль своих персонажей. Кто-то назовет это скукой, мелочностью и высасыванием из пальца, а кто-то наречет это признанным атрибутом истинного мастера при условии, что за этим интересно наблюдать (вспомнить хотя бы невзыскательные сюжеты Джека Лондона, где он умудряется растянуть две-три «объемных» ситуации на размер полноценной книги).

Кратко это можно преподать так: умеет ли автор растягивать или натягивать сюжет. Растягивать здесь есть синоним распробовать, задержать, разобрать малейшие нюансы и полутона, не удержусь от набившего оскомину сравнения с дегустацией дорогого марочного вина. А натягивать это словно тянуть неживую, цвета застоявшейся ветчины, резину или репитить всем опостылевшую пластинку, которую в лучшем случае хочется просто выключить, а в худшем размашисто опустить на голову хозяину, которому невдомек, что его любимый винил может задолбать всех до смерти, включая и собственно хозяйской.

В общем, «Стрелок» затягивал, хотя сюжет и топтался почти на месте, что парадоксально звучит для роуд-приключения. А «Мизери» тянула изо всех сил, силой (что отнюдь не комплимент книге) заставляла проталкиваться сквозь листы, словно не герою, а тебе приходилось иметь дело с безбашенной шизофреничкой, отказать которой ты не в силах. И это тоже парадоксально, потому что книга получилась блеклой несмотря на явную пристрастность автора в виде выглядывающей из темных уголков повествования Мэри Сью.

Самое поразительное в данном рассказе, что действительно изумляет, так это момент, когда ловишь себя на мысли о волнении, необъяснимом напряжении с каким следишь за ходом такого казалось бы несусветно скучного, смертельно монотонного, баснословно нудного занятия как описание шахматных ходов и партий. И сразу вслед этой мысли приходит понимание истинного мастерства, формулы идеального повествования, которую смог каким-то только ему ведомым (не говоря обо всех писателях, конечно, но подчеркивая подобную редкость) способом вывести Джордж Мартин.

Данная повесть — натянутая, нигде не провисающая, струна, с которой автор раз за разом, не давая вам заскучать, снимает божественный аккорд, пробуждающий внутри не успевший заститься интерес. От начала до последнего слога.