Джон Бойнтон Пристли «Трое в новых костюмах»
В романе «Трое в новых костюмах» писатель рассказывает о том, как вернувшиеся с фронта солдаты не хотят жить по-старому.
Молодой аристократ, сын фермера и деревенский пролетарий, вернувшись домой с войны, пытаются найти свое место в «старой» (потому что мирной) «новой» (потому что послевоенной) жизни. Они изменились, а мир? Что делать, если не сбываются ожидания и мечты, если жизнь дала трещину, если ты не нужен этой жизни, а такая жизнь не нужна тебе?
1990 г.
2001 г.
2002 г.
Отзывы читателей
Рейтинг отзыва
[ 3 ]
Doerty, 22 июля 2020 г.
Существовало ли издательство, само название которого способно вызвать в душе человека, неравнодушного к истории своей страны, ассоциации более зловещие, чем «Советская Колыма»? Находившееся в ведении Дальностроя НКВД, оно обеспечивало читательские потребности обитателей этого сурового края, как коренных, так и переселённых в силу того или иного рода необходимости. Именно вынужденные переселенцы и составляли основную часть сотрудников издательства, которое по большей части перепечатывало книги, выходившие в столице. Такой перепечаткой являются и попавшиеся мне «Трое в новых костюмах» Джона Бойнтона Пристли, выпущенные в том же 1946-м году, что и первоисточник, издание ОГИЗа.
Этот превосходный, при всей свойственной и другим произведениям автора социалистической дидактике, роман рассказывает о мире после войны, о возвращении с полей сражений и невозможности возвращения, о совсем ещё молодых людях, получивших при демобилизации плохо сшитые штатские костюмы, о людях, которые, как полагают их близкие, должны просто вернуться к своей подлинной жизни, продолжить её с того момента, с которого они были из неё вырваны- как если бы «жизнь была тростью, и ты можешь поднять её в том месте, в котором обронил».
Тема, несомненно, не менее актуальная для читателей русского перевода, чем для соотечественников Пристли, но трудно представить, чтобы разоблачительный пыл книги мог оказаться особенно понятен гражданам послевоенного СССР. Получали ли отвоевавшие фронтовики в подарок от Наркомата Обороны штатские костюмы или возвращались домой в своих боевых гимнастёрках? Как бы то ни было, едва ли советские читатели могли испытать должное сочувствие к героям, оказавшимся в описываемых Пристли с таким сарказмом реалиях хоть аристократического поместья, хоть фермерского хозяйства или быта рабочих каменоломни.
И всё же многие эпизоды, многие обмены репликами должны были найти отклик и по нашу сторону занавеса, опустившегося от Штеттина до Триеста, в особенности же выраженное всей книгой чувство подавленности, владеющее душами тех, кто сознаёт, что послевоенный мир не слишком отличается от довоенного.
«Я хочу предостеречь тебя. Ты наверное слышал разных там ораторов, уверяющих, что после войны всё здесь переменится. Того не будет, этого не повторится. Но теперь я знаю. Всё останется так же, как было».
В этом пришлось убедиться и художнику, оформившему книгу (возможно, Валентину Антощенко-Оленеву или Исааку Шерману, чьи имена указаны в Сети в качестве примера узников, иллюстрировавших издания «Советской Колымы» и не упоминавшихся в выходных данных). Пройдёт ещё семь лет Ивана Денисовича, прежде чем избавление, не последовавшее за гибелью миллионов и массовым героизмом, принесёт смерть одного человека.
P.S. К числу особенно тронувших меня страниц я бы отнёс беседы одного из героев со своим эксцентричным дядей, коротающим дни за прослушиванием Малера и Брукнера и вещающим о закате западной цивилизации.
«-…Факт тот, мой мальчик, что настоящий мир, мир, в котором стоит жить, кончен. Эти ребята- Малер, Эльгар, Делиус и прочие знали об этом уже давно. Они видели, что ждало нас впереди, и напоследок озирались вокруг, бросали прощальный взгляд на красоту, изящество, прелесть, зная, что всему этому осталось существовать недолго. Выпьешь виски? У меня ещё сохранилась бутылка-другая.
(…) Дядя Родней разволновался, изысканный дипломат исчез, не было больше и провинциального джентльмена-коллекционера. Теперь Алан видел перед собой кого-то вроде клубного пророка, Иеремию из отеля Ритц. Пророк ткнул в сторону Алана дрожащим старческим перстом.
-Тебе лет на пятьдесят меньше, чем мне, но разреши сказать, что я тебе нисколько не завидую. Наоборот, мне жаль тебя, особенно потому, что ты очень чуткий и неглупый мальчик, не такой, как это поколение радиолюбителей и механиков, которое мы выращиваем. Ты встаёшь, принимаешь ванну, чистишь зубы, бреешься, одеваешься, -и всё для чего? Чтобы гнить в какой-нибудь конторе или на заводе и иметь возможность возвратиться вечером в номерованную коробку, наскоро проглотить дребедень из консервной банки и отправиться в кино, и смотреть, как делают булавки, или сидеть и слушать по радио правительственного надоедалу, предлагающего поскорее заполнить форму девять тысяч тридцать восемь. Раз в году ты получаешь для себя и для своей жены, такой же обыкновенной, как мясной пудинг, и для всех своих малышей, вакцинированных от любой болезни, кроме глупости и безнадёжной пошлости, путёвку в лагерь отдыха, где вы будете жить бок о бок с пятью тысячами других клерков и механиков, их женами и детьми, заниматься физическими упражнениями, есть тушёное мясо, играть в общие игры, а по вечерам вас будут пичкать лекциями о тропических болезнях и моторах для самолётов. А я умру и буду очень рад. (…) Фактом, повторюсь, остаётся то, что мир, в котором стоит жить, кончен, и кончен навсегда. Я лично взял своё. Но тебе удалось лишь взглянуть на этот мир в последнее мгновение.
Он тяжело поднялся. Алан смотрел на дядю Роднея со смешанным чувством нежности и раздражения.
-Вы напоминаете мне говорящего динозавра.
-Не дерзи, юноша. Может, послушаем концерт Эльгара для виолончели?»
Боюсь, что это прозвучит излишне претенциозно, но, пожалуй, я нередко ощущаю себя кем-то вроде и говорящего динозавра, и его племянника, успевшего лишь в последнее мгновение взглянуть на мир великой красоты- и находящего утешение в оставшейся от этого мира парочке бутылок виски.
[ 3 ]
Doerty, 22 июля 2020 г.
...Помянутому дяде Роднею принадлежало ещё одно высказывание, весьма созвучное отечественной современности (впрочем, пожалуй, оно прозвучало бы весьма уместно в любом краю и в любую эпоху):
«Каждый раз, как мне говорили о благе родины, о наших обязанностях по отношению к ней и о жертвах, которые мы должны быть готовы принести ради неё, неизменно оказывалось, что родина означала для говоривших личную выгоду».
[ 0 ]
Kravendel, 6 июля 2016 г.
Написано явно как английская реплика на «Три товарища» Ремарка, только не так талантливо. Явно вторичная вещь.