Все отзывы на произведения Владимира Набокова (Vladimir Nabokov)

Groucho Marx, 24 октября 2016 г. в 18:22

Я тут выскажу своё мнение, только своё, не претендующее на абсолютную истину.

С моей точки зрения, с субъективной точки зрения, с кучи книг, прочитанных мной в течение жизни, «Лолита» — одна из самых переоценённых книг мировой литературы.

Прежде всего, написано плохо. Не только стилистически коряво, на каком-то мёртвом, никогда не существовавшем «русском» языке, но и в повествовательном смысле — плохо. Тему я не касаюсь. Педофилия — тема для книги ничуть не хуже всякой другой темы. И на таком сюжете можно создать великое произведение. В конце концов, Джульетта из гениальной трагедии Шекспира всего на год старше Лолиты Набокова. Однако «Лолита», увы, не великий роман.

Но сначала о стиле. Я не читал английский оригинал, знаком только с авторским переводом на русский язык — и что сказать? — напыщенные, тяжеловесные пассажи, стилистический выпендрёж на пустом месте. А как же иначе? Автор-то позиционирует себя, как непревзойдённого стилиста и исключительного знатока русского языка, тут уж, конечно, нельзя писать просто, надо пританцовывать и подвывать, плавно помахивая руками над головой. Иначе никто не поверит, что стиль — есть. Есть ли «стиль» у Пушкина? Есть ли «стиль» у А.Н.Толстого? И тот и другой писали книги, чтобы рассказать некую историю, а стиль появлялся, как смазка сюжета, как приятное добавление к интересной истории. Поэтому, чтобы увидеть стиль Пушкина, надо напрячься. А «набоковский стиль» буквально в глаза бросается. Очень сложно его не заметить, напрягаться не надо. Только это дурной стиль. Так не говорят, да и читать «набоковские» пассажи трудно, они не звучат при произнесении вслух, в них нет музыки русского языка, зато есть напряжение унылой лекции, излагаемой с профессорской кафедры засыпающим студентам.

Кроме того, неинтересный сюжет. Вся история Гумберта Гумберта, Куильти Куильти и Лолиты Лолиты умещается на паре страничек. Для того, чтобы из двухстраничного рассказика получился роман, Набоков вставляет туда ненужные эпизоды (русский офицер, не смывший воду в унитазе — зачем это? какое отношение это имеет к педофилии ГГ или его любовной истории?), вставные главы (длиннейшее описание дурацкой поездки к эскимосам — какие эскимосы? при чём здесь эскимосы? — ни один из поклонников романа не смог мне объяснить, для чего нужна эта глава), утомительные перечисления (список учениц класса Лолиты — просто передранная страница телефонного справочника). В общем, в текст «для атмосферности» и издательского листажа влито несколько вёдер воды.

Вдобавок, роман настолько старательно по-ученически иллюстрирует популярные фрейдистские брошюрки, что Набоков специально в пердисловии предупреждает, что к роману с фрейдистскими критериями приближаиться НЕЛЬЗЯ. А то исчезнет «волшебство очарования». Ибо писалась «Лолита» откровенно по статейкам фрейдистов (не самого Фрейда, а его примитивных коммерческих подражателей) и слишком заметно, как мало в строении романа собственно творчества. Просто раскрашенная фрейдистская схема, иллюстрация к популярному изложению фрейдизма, и всё. Например, история с сорвавшимся любовным свиданием в детстве Гумберта Гумберта — пересказ главы из учебника психоанализа о формировании невроза.

Наконец, в романе банально нет образов. Как выглядит Гумберт Гумберт, что он за человек? Что он любит, кроме двенадцатилетних девочек? А мы не знаем. Он не человек, а сюжетная функция. Мама Лолиты? Пустое место, картонная фигура. Сама Лолита? И о ней мы не узнаём ничего, так что все сюжетные повороты, типа потери Лолитой девственности в лагере для скаутов и бегства с Куильти Куильти оказываются полной неожиданностью для читателя. Ничего не вытекает из характера Лолиты, потому что никакого характера у неё нет. Чуть лучше обстоит дело с Куильти Куильти, но этот вроде бы эффектный персонаж механически составлен из разнородных деталей, плохо пригнанных друг к другу и, вдобавок, не имеет никакого прошлого: подобного литературного героя можно придумать, но нельзя выстроить ему биографию, он появляется из ниоткуда, по сюжетной надобности, не имея генезиса. И так весь роман. Пустота. Болтовня. Картонные персонажи. Высокопарные, напыщенные рассуждения, не стоящие выеденного яйца.

Роман писался явно на скорую руку, может, за пару недель, для денег и для скандала. То, что книжка задумывалась и выписывалась годами, это, конечно, рекламная легенда.

Ну, скандал разразился, да. И прославил скандалиста. Отличный коммерческий рассчёт. Набоков с тех пор был признан мэтром, пишущим профессором и вообще сделал карьеру. Был риск, что скандал его уничтожит. Но Набоков рискнул и выиграл. К моменту написания «Лолиты» он понял, что его карьера русского писателя провалилась, потому что нет людей, которые могли бы и хотели бы читать хорошие книги по русски — уже сверстники Набокова предпочитали французский и английский, а более молодое поколение эмигрантов русский язык вообще не знало. Попытка стать англоязычным писателем тоже провалилась — два романа, очень старательно написанных, не вызвали ни малейшего интереса у читателей. Поэтому Набоков пошёл ва-банк, выбрал наиболее скандальную, как ему казалось, тему и украсил её множеством ссылок на престижную Большую Литературу. Плюс сам сюжет является развёрткой довольно пошлой метафоры: «пресыщенная извращённая Европа соблазняет и развращает юную и свежую Америку» или, если хотите, наоборот — «юная и хищная Америка соблазняет и бросает старую извращённую Европу». Метафора эта неточная и ничего не объясняющая, но привлекательная своей кажущейся интеллектуальностью. При чтении «Лолиты» можно почувствовать себя умным без малейшего напряжения умственных способностей. Это ценно!

Такой трюк принёс профессору филологии Владимиру Набокову большой успех как у читателей, так и у литератроведов.

Кстати, если бы сам Набоков не настаивал так упорно на скандальности темы — никто бы не заметил, что «Лолита» «ужасная», «порнографичная» и «скандальная». Эротики в «Лолите» нет, точно также, как нет психологии. И то и другое заменено рассуждениями. Патологичность? Она тоже громогласно заявлена самим автором, но сам роман спокойно укладывается в длинный ряд книг с похожим сюжетом. Романов о любви взрослого мужчины к девочке-«нимфетке» более чем достаточно, от Федора Достоевского до Колетт, и читателей это никогда не шокировало. Сам Набоков тому пример — в «Камере Обскура» (кстати, этот его роман на две головы выше «Лолиты» и много лучше написан) развратная героиня тоже девочка-подросток, и ничего, никто не ахает в ужасе. Набокову пришлось буквально изо-всех сил выпячивать «извращённость» и «непристойность» выбранного им в «Лолите» сюжета, чтобы вызвать скандал.

Набоков молодец. Он ловок и умён, как жулики-портняжки из сказки Андерсена «Новое платье императора», которые поставили умников в такое положение, что все были вынуждены врать и притворяться, находя несуществующие достоинства в пустоте.

Night Owl, 21 августа 2016 г. в 02:02

«Лолита» — самый популярный роман Владимира Набокова. Этот труд более полувека исследуется литераторами и поклонниками, до сих пор преподнося ошеломляющие открытия. Самая известная аналитическая работа — «Ключи к “Лолите”», где Карл Проффер продемонстрировал, что смысловая насыщенность произведения числом этажей глубже любой подземки из наиболее фантастических диггерских небылиц.

Выдающийся мировой классик не просто вплёл в это творение бесчисленные отсылки, языковые игры, цитаты, подсмыслы и аллюзии, а буквально соткал из них самостоятельное интеллектуальное пространство, насытив его потрясающей гаммой оттенков, чьи тончайшие нити связаны хитрейшими хирургическими узлами. Роман напоминает прозрачный лабиринт с множеством ходов, лестниц и лифтов, невидимых для глаз слабого калибра: сколько ими не стреляй — всё вхолостую, если нет убойного заряда эрудиции.

Для начитанного читателя всё тоже не просто: Набоков расставил изощрённые капканы, выстроив вдоль них узнаваемые сюжетные конструкции, как бы намекающие на знакомый исход, играющие на узнавании, ввергающие в искушение предугадать дальнейшие события, но неизбежно уводящие прочь от истины.

На одном из смысловых этажей «Лолита» — это произведение о тексте, его возможностях, недоступных рядовому писателю, силе слова, понятии литературы, как магического акта и метода постижения красоты. Также данный роман — история искусства, но избирательная, вычленяющая любимые Набоковым работы, обыгрывающая, переиначивающая, но отдающая им дань уважения летопись художественных узоров — ход, ранее использованный в «Подлинной жизни Себастьяна Найта».

Есть в произведении черты и других работ Владимира Владимировича. Не смотря на разнообразие тем, он оставался верным себе — писал о том, что ценил более всего, о вещах, вызывавших восхищение, содрогание, трепет: женщинах, доме, детстве, бабочках, литературе, любви — эти элементы наследуются работами Набокова, как гены, мутируя, но сохраняя узнаваемость, и сосредотачиваясь в главном мотиве автора — утрате. Из книги в книгу она представляется смертью («Соглядатай»), предательством («Камера обскура»), иммиграцией («Дар»), разлукой с возлюбленной («Машенька»), арестом («Приглашение на казнь»), ностальгией («Подвиг»), безумием («Защита Лужина»), но всегда сохраняются главные акценты: нечто осталось в прошлом, безвозвратно.

Сама Лолита — такой же наследуемый вектор Набоковского творчества. Нимфетка прошла долгий путь становления и развития образа, плавно перетекшего из реальной утерянной любви в недостижимый художественный призрак Машеньки («Машенька»), а затем в — неверную Марту («Король, дама, валет»), предающую влюблённого в неё мужчину, что обрело ещё большую рельефность в персонаже Магды («Камера обскура»). Юная соблазнительница по кусочкам вбирала в себя черты героинь не только Набоковских, но и мировых произведений. Её черты восходят к Матильде — соблазнительнице из «Монаха» М.Г. Льюиса, но ещё более ранний, вероятно, старейший, источник подсказывает стихотворение Владимира Владимировича — «Лилит», рассматривающее первородную женщину, как молодую искусительницу — это найдёт отражение в сочетании детской наивности и дьявольского расчёта объекта обожания Гумберта Гумберта, хотя и оставит открытым вопрос, была ли девочка такой сама по себе или сформировала эти качества с подачи Куильти.

В Лолите слилось несколько литературных потоков, и выше приведён лишь один. Неоспоримо, что героиня и сама фабула романа взяты из двух редакций повести «Волшебник». В «Даре» также фигурирует краткое отступление, описывающее сюжет грядущего произведения. Та же наивная девочка присутствует и в «Приглашении на казнь», где ей отведено не так уж много внимания.

Лолита — уникальный персонаж, живой, энергичный, достоверный. Её характер, повадки, привычки, фразы, трансформации психологии — всё создано с ювелирной тщательностью, заставляющей восхищаться гениальностью автора. В литературе с большим трудом можно разыскать сопоставимых по уровню проработки героев — и это притом, что нимфетка даже не является протагонистом произведения. Фактически, получить представление о девочке можно ещё до первой встречи, при помощи бытовых мелочей, да и сами мелочи в романе живут своей жизнью, иногда предвосхищая события, — незримо для первого прочтения.

Нимфетка вернётся в творчество Набокова ещё несколько раз. Её отголосок промелькнёт в «Прозрачных вещах», ну а «Ада» отведёт девочке центральную роль, существенно дополнив образ — однако, это уже будут новые истории, не имеющие достаточно общих признаков с тем вектором, чья цель и апогей — «Лолита».

Помимо самой героини, в романе достаточно ярких персонажей с индивидуальными чертами, двумя-трёмя штрихами обрисовывающими всю жизнь человека. Идеальный пример — парикмахер, исчерпывающие сведения о котором сообщаются в двух предложениях: «В Касбиме очень старый парикмахер очень плохо постриг меня: он всё болтал о каком-то своём сыне-бейсболисте и при каждой губной согласной плевал мне в шею. Время от времени он вытирал очки об моё покрывало или прерывал работу дряхло-стрекотавших ножниц, чтобы демонстрировать пожелтевшие газетные вырезки; я обращал на это так мало внимания, что меня просто потрясло, когда он наконец указал на обрамлённую фотографию посреди старых посеревших бутылочек, и я понял, что изображённый на ней усатый молодой спортсмен вот уже тридцать лет как помер».

Отдельного рассмотрения заслуживает протагонист. К сожалению, современные писатели усердно демонстрируют, как трудно придумать интересного главного героя с индивидуальными чертами, но вот Набокову это удалось в вышей степени искусно. Гумберт Гумберт — харизматичная личность, имеющая прекрасное чувство юмора и поэтический взгляд на мир, а также ощущаемое при чтении обаяние. Многое здесь унаследовано от Германа Карловича — центрального персонажа «Отчаяния», — но в «Лолите» всё восходит на принципиально иной, несопоставимый ни с чем уровень.

Трагедия Гумберта Гумберта базируется на стихотворении Эдгара По «Аннабель Ли» и личных переживаниях Набокова, вызванных разлукой с первой любовью, а возможно, и некой Полинкой из далёкого прошлого, но не ограничивается ими. Литературный первоисточник и субъективный опыт используются для художественного оформления страданий, в то время как фактологическая база взята из трудов по психологии. Владимир Владимирович не пишет наобум, не пытается заполнить отсутствие знаний фантазией, а действительно исследует вопросы сексуальных девиаций с научной точки зрения. Жизнь главного героя иллюстрирует идеальную картину для формирования педофильских наклонностей, учитывая все стадии: от борьбы до оправдания, от отторжения до принятия порицаемых обществом склонностей.

Однако «Лолита» никогда не была, и быть не могла сухим изложением фактов: Набоков, как настоящий писатель, пропускал через себя все эмоции, наделял каждый пассаж ноткой понимания, прочувствовал переживание персонажа, потому роман получился настолько убедительным и искренним. Произведение психологически безупречно, поскольку написано с усердной, сосредоточенной работой над каждым словом.

Впору упомянуть о главном и часто не понимаемом мотиве романа. Лолита — не просто причина вожделения главного героя, не смотря на то, что и в этом есть доля правды. Для него она — объект воздыхания, та самая, отобранная болезнью первая возлюбленная, утрата которой не давала покою всю жизнь. В лице нимфетки Гумберт Гумберт обрёл шанс вернуться назад, подарить второй половинке всё тепло, некогда недоданное Аннабелле Ли, и протагонист искренен в своём порыве, как бы это не противоречило социальным условностям.

Любовь и страсть идут неразрывно. Было бы ханжеством обвинять Гумберта Гумберта в том, что в его случае не произошло иначе, и следует отметить — именно Лолита в итоге соблазнила воздыхателя. Он же боролся за её счастье, старался совместить в себе роль заботливого отца и очарованного поклонника, возносящего любимую на пьедестал, но, увы, такое стремление слишком сложно реализовать.

Набоков приводит читателя к потрясающей по глубине драме, где оба — жертвы, и они же — угнетатели друг друга. Все хотят счастья, но причиняют лишь боль. И как бы ни хотел Губмерт Гумберт обеспечить Лолите здоровое, радостное и полноценное существование — не выйдет. Она утратила детство, не нашла цель в жизни, лишилась рационального представления о действительности. Нимфетка — демон, но кем или чем созданный? Неправильным воспитанием? Ранним сексом? Куильти? Обстоятельствами? А может, это естественная склонность особой породы людей? Ответа нет, и каждый волен найти его самостоятельно.

Сложно и неправильно обвинять Гумберта Гумберта, сделавшего всё для Лолиты. Он — пострадавший не в меньшей степени. Его любовь, ради которой герой готов пожертвовать всем — свободой, временем, статусом, жизнью — достойна восхищения, и именно она — главная тема романа — чувство, не видящее перед собой никаких преград, управляющее человеком даже после смерти объекта воздыхания. Страсть, как таковая, уходит на второй план, и финальные главы произведения доказывают — дело не в похоти, девиациях или психологических расстройствах, а тех невероятной силы преданности, теплоте и нежности, что может испытать человек.

Сюжет в двух словах выстроен следующим образом: главный герой, страдающий от утраты первой любви, встречает в доме, где снимает жилплощадь, девочку, напоминающую ему ту самую, давно утерянную девушку. Обстоятельства приходят к тому, что протагонист становится единственным опекуном ребёнка, и они вдвоём отправляются странствовать по США, с целью начать всё сначала. За всем этим скрыты десятки побочных мотивов, значительно усложняющих историю и превращающих роман в настоящее детективное расследование.

Язык и стиль «Лолиты» — образцы высшего искусства, независимо, читаете Вы роман на английском или русском — автор у обоих текстов один — Набоков. Он проявил непревзойдённое мастерство, по праву создав работу, наголову превзошедшую практически всё, что есть в мировой литературе. Пожалуй, тягаться с данным произведением смогут лишь лучшие творения Джойса и главный труд Пруста — но все они слишком непохожи, чтобы выявить явного лидера.

Что выделяет «Лолиту» — это тщательный отбор каждого слова, так, чтобы оно уместнее всего смотрелось в предложении, благозвучно укладывалось в общий тембр, искрилось аллитерациями и языковыми играми. Весь роман необычайно музыкален, благодаря изумительному чутью автора. Образность просто зашкаливает. Красота метафор выходит на недостижимый для других писателей уровень, создавая действительно уникально произведение, заслуживающее верхних строчек всех литературных рейтингов.

Ну а всякому, кто не увидит хоть толики перечисленного и возопит, дескать, «Лолита» — грязь, остаётся лишь пожелать отправить в свою бесполезную голову поезд из красных колёс крысиного яда или чего-нибудь поубойнее, ибо, если человек делает столь бездумные заявления, не в состоянии прочесть и оценить роман, к жизни он явно не приспособлен.

Необходимо отметить, что у «Лолиты» есть две экранизации:

– Чёрно-белый фильм 1962 года, в основу которого лёг фоторобот обглоданных костей сценария, написанного Набоковым. От оригинального произведения — практически ничего, но картина получилась интересной и смешной. Хорошо воспринимается, как приложение к роману;

– «Лолита» 1997 года, едва ли не дословно воспроизводящая оригинальный сюжет. Кино во всех отношениях потрясающее и дающее правильное представление о романе, хотя, по объективным причинам, не способное продемонстрировать всю красоту языка.

«Лолита» — то редкое произведение, относительно которых действительно справедливо использовать характеристику «шедевр». Шедевр на всех уровнях: сюжета, персонажей, проработки текста, новизны для литературы и прочих аспектов, учитываемых в оценке художественной работы. Набоков лишний раз подтвердил свою гениальность, подарив миру один из лучших романов в истории человечества.

Groucho Marx, 31 мая 2021 г. в 01:11

Небольшое дополнение к моей рецензии, на этот раз о вкусном, стильном, «бохатом» языке Владимира Набокова в авторском переводе «Лолиты». Похоже, что те, кто хвалит этот стиль (этот язык), сами не слишком хорошо владеют русским языком. Иначе у них язык бы не повернулся хвалить писателя, в американском романе швыряющемся русизмами типа «иван-да-марья» и прочими балалайками, но вместо простого слова «завтрак» (как етто бьюдет по рюсски?) пишущего «брекфаст».

«О, йес, йес, я так давьно не бил на моя льюбимая родина, я бойюс болшевиков, они менья убьють в оврагэ, под черромухой».

В общем, и сам роман написан наспех, очень небрежно (поэтому для его прочтения, по мнению набоковедов, требуются «ключи», то есть, многостраничные пояснения, иначе средним умам «Лолиту» не понять), и перевод сварганен на коленке, по быстрому, без перечитывания и без редактирования. Перевод настолько туп и халтурен, что Набоков вообще упустил перевести несколько страниц — просто пролистнул ненароком — и роман от этого ничуть не пострадал. Никто, даже сам автор романа, не заметил пропуска.

Язык набоковского перевода «Лолиты» не просто плох, он чудовищно бездарен. Ни Иван Шевцов, ни Александр Проханов, ни даже сам Петр Паламарчук никогда не писали так коряво и одновременно вычурно. Однако... Знаете ли, какому образцу подражал Великий Стилист Набоков? Графоманским сенсационным романам своего отрочества, посвящённым «проблеме пола». Да, язык русского автоперевода «Лолиты» это язык ужасающе бездарного «Санина» Арцибашева и «Моего гарема» Каменского. Вот и всё. Поскольку ни «Санин» ни «Мой гарем» не восславлены в качестве литературных образцов, их, не обинуясь, именуют «косноязычной белибердой».

Кстати, сам-то Набоков был действительно талантливым стилистом. «Камера обскура» и «Отчаяние» тому свидетели. Так что, совершив великолепный трюк, выдав американским читателям наспех сляпаную кривую поделку в качестве шедевра, ехидный Набоков, презиравший (это ясно из его лекций и романа «Дар») русскую литературу не меньше, чем американскую поп-культуру, вполне мог совершенно сознательно стилизовать свой «перевод» под слюнявую русскую недолитературу начала ХХ века. И смеяться над простаками, боящимися сказать, что «король-то голый» и потому пафосно восклицающими «роман-загадка!», «роман-лабиринт!».

И ещё небольшое дополнение.

Есть две экранизации «Лолиты». Одну сделал великий Стэнли Кубрик, и это его худший фильм, другую сделал крепкий профессионал софтпорно Эдриан Лайн, и это его лучший фильм. Для фильма Кубрика сценарий писал сам Набоков, поэтому фильм представляет собой авторскую интепретацию романа, более точную, чем корявый «рюсский» перевод. Фильм Кубрика — что-то поразительное. Когда я посмотрел его, я решил, что Джеймс Мэйсон, игравший Гумберта Гумберта, полная бездарность — его персонаж абсолютно бесцветен и удивительно скучен. Посмотрев другие фильмы с Мэйсоном, я понял, что это великий актёр, тонкий, умный, пластичный. Но в «Лолите» ему совершенно нечего играть: ГГ пуст. Вероятно, такая же актёрская неудача ждала и Питера Селлерса в роли Куилти, но хитрый Селлерс вывернулся, принявшись играть клоуна, кривляясь, корча рожи и махая руками. Таким образом, превратив свою роль в бессмыслицу, Селлерс перетянул фильм на себя, сделав Куильти главным персонажем всей истории. Ну, а актрисы, игравшие Лолиту... Без слёз о них ничего не скажешь. В обоих случаях они выглядят не двенадцатилетними девочками, лёгкими, как мотылёк, а здоровенными кобылами в половозрелом возрасте далеко за двадцать, осатаневшими от нехватки секса, так что рассказываемая история приобретает совсем иной смысл.

jelounov, 16 июня 2020 г. в 01:22

Шахматы здесь не главное. «Защита Лужина» — это история болезни.

Вот коротко самое важное для понимания произошедшего с героем, по пунктам:

1.Холодная семья, без любви между родителями. Отец лжет и изменяет матери — и они друг друга не терпят, а маленький Лужин это чувствует. Лужина родители тоже не любят, он им неинтересен, они не знают как его воспитывать. Ему ближе тётя и даже гувернантка. Все в этой семье не близки и не доверяют друг другу.

2.Отец Лужина — гуманитарий, не заметил и не развивал математических способностей мальчика. Хуже того, отец все время мечтал о каком-то воображаемом сыне, сочинял о нем книги для детей — над которыми дети смеялись — и при этом совершенно упустил сына настоящего.

3.Попытка его социализации (отдали в школу) состоялась поздно, с детьми сойтись он не умел и боялся их, потому что не привык к доверию и близости в своей семье. Отдача в школу стала для Лужина травмой брошенности. Хороших учителей он не встретил, общество сверстников его отвергло, и это усилило травму.

4.Единственным человеком, от которого мальчик получил мимолетное внимание и ласку, была тетя. Именно такого отношения ему не хватало для эмоционального развития. Тетя научила Лужина игре в шахматы и таким образом оказала на него самое сильное влияние в жизни. Тетя стала для него альтернативной матерью, но ненадолго.

5.Альтернативным отцом для Лужина стал Валентинов, который легко руководил им, развивая в нем единственное, в чем видел для себя выгоду — шахматный талант. У замкнутого, погруженного в себя подростка развивался только один участок мозга, зато развивался бешено. Влияние Валентинова на Лужина было огромно. Даже самоубийство в финале он совершил, увидев фотографию готового упасть с небоскреба человека у того в офисе — этот образ стал инструкцией. Никакой мистики — только директивное влияние родителей и альтернативных родительских фигур.

6.Подлинным шахматным гением Лужин не стал, лишь очень сильным игроком. В тексте постоянно упоминаются его призовые, но не первые места на турнирах. Мастерски он решал шахматные задачи в уме, да обыгрывал любителей. Для триумфа ему не хватало эмоционального развития, интуиции, понимания противника. Встретив невесту, он вдохновился и стал играть хорошо как никогда. Поединок с Турати должен был стать триумфом, но не стал — из-за нервного срыва. Самая важная партия в жизни осталась недоигранной.

7.Невеста в его судьбе появилась поздно и не любила его по-настоящему. Она любила в нем свое благородство и милосердие. Она не поняла его и не помогла излечиться. Эмоционально Лужины были не близки — так же, как не были по-настоящему близки между собой родители каждого из них. Неслучайно имя жены мы до конца так и не узнаем: мы не видим ее подлинного лица, как не видим до последних строк подлинного лица Лужина. Имя открывает его, делает персонажа живым, а не шахматной фигурой на доске.

8.Лужин был обречен с самого начала, вопрос был только в том, сойдет он с ума или погибнет. В итоге он сошел с ума и погиб. Врожденная потребность в любви — самая мощная сила в человеке, а герой Набокова умел стремиться к любви только через решение шахматных задач. Это сублимация, вечный бег за недостижимым — ибо бежать надо в другую сторону. Появление невесты ненадолго подарило надежду, но вскоре стало ясно, что она не спасет. Не помог и доктор, хотя и верно направлял Лужина по пути исследования его детства.

9.Вместо шахмат могла быть наука. Например, та же математика. Или литература (по наследству). Или что-то еще. Шахматы — только красивый образ логической игры с несуществующим противником, ловушки судьбы, от которой нельзя защититься без посторонней помощи.

10.Некоторые играющие в романе символы: шахматная доска и фигуры; подвал имения, в котором мечтает спрятаться маленький Лужин и взрослый Лужин после боя с Турати; холодные геометрические фигуры, которые он рисует, пытаясь стать художником; игрушки-марионетки, статуи и восковые фигуры в магазинах моды; недоигранная партия с Турати; образ вундеркинда (отсылка к Моцарту); тропинки, заросли и аллеи среди деревьев (пути разума); музыка и музыкальные инструменты как метафора шахмат; сон — как восприятие Лужиным реальной жизни вне шахматной игры.

terrry, 08 ноября 2012 г. в 14:26

Не так уж часто удается получить большое удовольствие непосредственно от самого процесса чтения, когда каждый абзац, каждая строка, подчас и отдельное слово предстают чем-то законченным и самоценным. «Приглашение на казнь» яркий пример того, каким, вообще говоря, и должно быть истинное творение литературы, именуемое «русским романом». (Мне кажется, что лучшие свои вещи Набоков написал всё-таки на русском. Да и выражения типа «Сократись, Сократик» возможны только в русском языке.) Это глубоко оригинальное, как по содержанию, так и по языку, произведение мастера, которое, само собой разумеется, не подлежит однозначной и легкой интерпретации. Пожалуй, оно так же «непрозрачно» для этой цели, как и его главный герой, Цинциннат Ц непрозрачен для обитателей его странного мира. Речь можно вести лишь об ассоциациях, которыми столь богато подобное чтение.

Тема мучительного ожидания героем казни встречается в творчестве многих выдающихся писателей. Достаточно вспомнить известные произведения В. Гюго и Л. Андреева. Формально она присутствует и у Набокова, но в виде, ослабленном, можно сказать, сюрреализмом, фантасмагорией и нарастающей атмосферой абсурда. Хотя, благодаря его писательскому таланту, этот абсурд приобретает, как говорится, пугающие черты реальности. Но может быть, более чем страхом смерти Цинциннат мучим сознанием своей изначальной беспомощности и обреченности. По сути, он сам есть одно страдающее сознание, абсолютно пассивная фигура, безропотно принимающая свою судьбу и лишь старающаяся сохранить достоинство. Пассивность Цинцинната как будто даже подчеркнута хрупкостью его фигуры. Полнейшее, запредельное и фантастическое одиночество, одиночество, которое трудно вообразить, довлеет над ним. Тоска, какая тоска, повторяет он то и дело. Все вокруг, начиная Марфинькой, и кончая «дружелюбным» палачом мсье Пьером, подвергают Цинцинната утонченным издевательствам, ни в малейшей степени сами того не сознавая, не имея никакого к тому целеполагания. Кстати говоря, этот мсье Пьер, этот «маэстро» и любимец женщин с вставной челюстью фигура настолько же отталкивающая, насколько и незабываемая в своей нелепой чудовищности. Удивительным образом персонажи романа, кроме Цинцинната, постоянно балансируют на ускользающей грани между реальностью и бутафорией. Бутафория в данном случае не физическая (как у оживающих кукол в рассказе М.Е. Салтыкова-Щедрина «Игрушечных дел мастеровые»), хотя под конец возникает и она, но душевная. «А почему, собственно говоря, всё устроено так, а не иначе?» — хотелось бы спросить Цинциннату, но спросить некого, ведь даже Бог в его мире отсутствует. Его «гносеологическая гнусность» есть невысказанный и не осознаваемый до конца онтологический протест, направленный всему миру. Думается, что нелегко было изобрести и воссоздать (на бумаге) такое «инферно». И со странным чувством узнаешь в этой картине русские, российские черты. Интересно, что сходное ощущение острой тоски, «неправильности» жизни возникало у меня, в своё время, при чтении произведения совершенно иного плана. А именно, «Детей подземелья» В.Г. Короленко, где глазами полуребенка-полуподростка показаны угасание и смерть нищей девочки.

Текст с первой строки властно приковывает к себе внимание своим смысловым богатством, своим художественным совершенством. Раз ступив на тропу этого универсального по жанру и стилю романа, читатель просто вынужден пройти её до конца. Что касается финала, то он, вероятно, принципиально, как поэтический образ, не может быть подвергнут чисто рациональному истолкованию. Возможны многие интерпретации (см., к примеру, Н. Букс «Эшафот в «Хрустальном дворце»). К слову сказать, «набоковедение» по своему объему и богатству сродни «гомероведению». Но всесторонний и холодный анализ текстов, сколь бы он ни был интересен, лежит несколько в стороне от непосредственного, личного восприятия произведения искусства (литературы). Известны слова Набокова: «Великие романы это, прежде всего, великолепные сказки… Литература не говорит правду, а придумывает ее». У меня мелькала мысль о перерождении, подобном тому, которое испытывает Атанасиус Пернат в майринковском «Големе». Во всяком случае, даже самый тягостный и абсурдный кошмар имеет конец и это можно рассматривать как символ надежды.

lammik, 13 января 2019 г. в 11:15

«Лолиту» прочёл ещё 20 лет назад в 1998 году, с тех пор не перечитывал, но восприятие несколько изменилось. Понятно, что у Гумберта не всё в порядке с головой, да и у Лолиты, пожалуй, тоже. При чтении сложно кому либо сочувствовать. Скорее ощущаешь любознательное высокомерие, эк его корёжит и было бы из-за чего. Но вот конец истории, Куилти этот, заставляет многое переосмыслить — вот где настоящее чудовище, здоровое и циничное. Назвать «Лолиту» апологией педофилии можно с теми же основаниями как «Убийство Роджера Экройда» призывом к истреблению английской аристократии.

При этом с возрастом понимаешь, что основная беда Лолиты не в Гумберте, а в отсутствии рядом отца, мужчины, которого можно взять за образец и любовь которого в состоянии защитить уязвимую детскую натуру, дать тот стержень, что позволит стать хозяйкой своей судьбы на долгую и счастливую жизнь. Любите своих детей, занимайтесь ими! Мы только звено той цепи поколений из прошлого в будущее, но мало произвести на свет ребёнка. Чтобы цепь была надёжной и прочной, необходимо затратить массу усилий. А то ведь одни отцы даже алименты не платят, другие платят, но ребёнка не видят, оставляя без необходимого внимания, третьи, даже живя в семье, вечно заняты чем-то ещё.

Сам роман написан хорошо, довольно богатым языком, насыщен образами, при этом местами ощущаешь, что перевод, пусть и авторский. Однако, для книги об американских реалиях это нормально и даже в плюс. Понятно, что мало кто считает мощный пласт реминисценций и аллюзий, заложенный в текст романа. Так ведь для этого и существуют критики, с лупой разбирающие каждую строчку вот уже не одно десятилетие.

terrry, 14 октября 2017 г. в 01:52

«Ада, или ад литературы»

Многие критики отмечали у Набокова одну забавную деталь: вскользь он весьма пренебрежительно высказывался о признанных гениях литературы, в частности, о Достоевском и Салтыкове-Щедрине. А говорю я это здесь потому, что, по моему мнению, самому Набокову так и не удалось из разряда талантов (и талантов первого уровня) перейти в разряд гениев. Для него эта самая «гениальность» оказалась асимптотой, к которой он подошел очень близко, но так и не коснулся. Роман «Ада, или Радости страсти. Семейная хроника» представляется мне колоссальным, но тщетным усилием перейти заветную черту, прыгнуть, что называется, выше головы (да простится мне).

Мир, в котором, существуют персонажи романа, скучен — его черты ничем не обусловлены, кроме какой-то смутной внутренней логики автора. Это странным образом напоминает ранние романы М. Муркока о Джерри Корнелиусе (тоже, подобно Вану Вину, «супергерое»). Несмотря на то, что мы наблюдаем героев романа с отрочества до старости, в тексте абсолютно отсутствует какая-либо романная динамика, какие-либо «цели». Собственно говоря, не прослеживается даже т.н. «внутреннего мира» — мы словно читаем некий огромный «комикс», хотя бы и с предложениями в полстраницы. Герои, кажется, вообще не думают, точнее, не размышляют ни о чем. Может быть, это очередное достижение писательского мастерства? Если так, то ценность его сомнительна, так же как сомнительна ценность многих натуралистических подробностей. «Ада» — один из наиболее изощренных текстов Набокова, но меня не покидает ощущение, что всё это великолепие синтаксиса и полиглоссии растрачивается впустую. Автору особенно-то и нечего сказать своему читателю. Правда, он говорит сам с собой, и весьма прихотливо, показывая по всей видимости своё интеллектуальное превосходство над читателем, так что если кому-то хочется прикоснуться — попробуйте... Жизнеописание Вана и Ады – нарочито неторопливое смакование роскоши (особенно, в первой части) настойчиво ассоциируется у меня (естественно, без всяких прямых аналогий) с детством и юностью самого Набокова, проведенных под Петербургом в особняке размером с дворец, прислугой в количестве пятьдесят душ, простите, человек, двумя шоферами и «деньжатами» (как выразился один критик), и с каким-то бессмысленным животным бытием. Но и только. За всем этим как-будто «что-то стоит», но что?

У ряда критиков и у ряда читателей присутствует, на мой взгляд, стремление приписать Набокову некие «характерные» элитарные свойства и увидеть в его текстах то, чего в них на самом деле нет. Вот, например, подходящая цитата из аннотации: «История ослепительной, всепоглощающей, запретной страсти…. превращается под пером Набокова в многоплановое исследование возможностей сознания, свойств памяти и природы Времени». Одна из цветистых и «характерных» фраз ни о чем… Готов признать свою читательскую наивность и простодушие, но мне кажется, несмотря на всю «откровенность», ничего нового Набоков здесь не сказал – не обнажил, хотя отличился, как всегда, в форме изложения. Очередная попытка зафиксировать в языке ускользающее и утрачиваемое время, если она действительно была, не особенно удалась.

В своей монографии «Фантастика и футурология» С. Лем зачем-то стал разбирать произведения Де Сада, и пришел к выводу, что дальше маркиза в этом направлении продвинуться невозможно (да и зачем, интересно знать). Так же и в этом случае, нельзя продвинуться дальше Набокова по пути эклектичного описания порочной, свирепой и бессмысленной чувственности (не только сексуальной – Набоков, конечно, гораздо более всеобъемлющ по сравнению с Де Садом) и по пути доминирования разрастающейся и распадающейся формы над содержанием. Другой путь (как знать, может быть именно тот, что ведет к стану гениев) был намечен Набоковым в романе «Дар», но по нему он дальше не пошел, вероятно, в связи со сменой рабочего языка, окончательным отрывом от своих корней. Заслугу Набокова я вижу в том, что в своем романе «Ада» он талантливо (!) показал ужас (ад, если угодно) человеческого существования, в мире, полностью лишенном всяких ростков идеализма и нравственности, либо религиозного чувства. Это тоже, своего рода, «планетарная фантастика». Контраст между безудержным эросом юности и старческим уродливым бессилием в итоге выражен вполне отчетливо. Но без действительного, а не формального человеческого содержания все прочие сугубо литературные смыслы представляют, мне кажется, глубокий интерес для узкого круга… Тот же Лем писал, что человек может полностью поместиться в «Илиаде» или «Одиссее». Из «Ады» же хочется поскорее, так сказать, выйти. Парадокс: не смотря на то, что язык романа, в определенном смысле, совершенен, я не чувствую в нем никакого очарования искусства. Может быть поэтому столь удивительно мрачной книги мне, пожалуй, никогда не доводилось читать.

moisey-vasili4, 03 августа 2013 г. в 10:28

Когда умер Алексей Балабанов, всплыло огромное количество интервью, воспоминаний о нем, каких-то передач. В одном из таких заклинаний, призванных хоть на секунду воскресить любимого мною режиссера, я наткнулся на фразу Алексея Октябриновича о том, что он всю жизнь мечтал экранизировать «Камеру обскура» Набокова.

Более-менее зная стилистику Балабанова, понимая, что именно его влечет — изнанка жизни, я чувствовал, что это будет, скорее всего, не самое жизнеутверждающее произведение Набокова. И потому не спешил с прочтением.

Но какое-то время спустя я наткнулся на ютубе на запись творческого вечера Леонида Ярмольника «Литература про меня», ведущим которого был Дмитрий Быков. Признаюсь, Ярмольника я всегда считал недалеким придворным шутом, эдаким двоюродным братом Верника. А вот перед Быковым испытывал и испытываю сильнейший, почти благоговейный трепет недалекого ученика с задней парты перед мудрым учителем – столько, сколько мне дали его лекции по литературе, мне не дала ни школа, ни университет, ни годы самообразования. Хотя, конечно, не все мне в Дмитрии Львовиче нравится. Поэтому кнопку «Play» я нажимал скорее из-за него, чем из-за Ярмольника.

История о том, как за час двадцать минут я открыл для себя в лице Леонида Ярмольника талантливого актера, интереснейшего человека и не раз перед ним мысленно извинился, достойна отдельного текста. Сейчас скажу лишь о том, что в ходе разговора с Быковым, Ярмольник признался, что многие годы пытался безуспешно экранизировать «Камеру обскура» – искал деньги, несколько раз заказывал написание сценария. Более того, несколько лет назад, на протяжении 12 месяцев, он записывал, и в итоге таки, после бесконечных правок и перечиток, записал аудиокнигу по этому произведению. Целый год! И с таким восхищением и жаром Леонид Исаакович проговаривал все, что касалось «Камеры...», что я не выдержал — тут же скачал с торрента книгу в его, как оказалось просто великолепнейшем, исполнении.

«Камеру обскура» необходимо воспринимать абсолютно бесстрастно. Ни на секунду не включая ни одно из чувств. Ибо малейшее проявление эмпатии к происходящему в произведении, тут же вызывает либо жгучую ненависть, либо сильнейшее, до слез, сопереживание и сострадание, либо физиологическое, почти до рвоты отвращение. Эту историю можно пережить, только сохраняя хирургическое хладнокровие.

Это великая книга. Пафосное, тяжелое слово, но у меня язык не поворачивается назвать ее хорошей. Потому что «Камера обскура», как говорил один мой знакомец, за гранью добра и зла. Она абсолютно серая, серединная, страшная, как пациент хосписа. В ней нет привычных типажей и моделей, на которые привык опираться читательский ум.

Меня разочаровала «Лолита» (жаль, что эта по сути пошлая и где-то даже нудная история затмила в массовом сознании другие произведения Набокова). Мне был противен жалкий Лужин. Я всем сердцем полюбил Цинцината Ц. Но история Кречмара, история Горна, история Магды — это, я даже не знаю как сказать... Это нож мясника в руках кондитера, которым он преспокойно отрезал одну аккуратную часть моей читательской плоти, и прирастил на ее место другую, более совершенную.

Воистину, смех в темноте.

HDRip, 24 сентября 2020 г. в 10:31

Книга оставила весьма странные впечатления, причём скорее негативные, но не в том аспекте, что у большинства читающих. В то время как подавляющее большинство отзывов обвиняют книгу в том, что она поднимает больную тему, я её обвинять в этом не буду. Более того, я уже читал несколько произведений, разной степени качества, но схожей тематики. Правда, там преимущественно было про похищение и насилие (причём и от лица жертв и от лица похитителей), а не про развращение. Однако у всех этих произведений много схожих черт, включая некоторые черты и элементы поведения преступника, а также способы манипуляции жертвой. В общем и целом, я с самого начала не относился к книге предвзято из-за поднимаемой темы, потому смог читать её без предрассудков. Так в чём же дело?

Начну с того, что книга не оправдала моих ожиданий в рамках своего жанра. Чего я ожидал? Может быть, драмы или мелодрамы. Может быть, некоего глубокого психологического анализа преступника и жертвы, взрослого больного человека и совращённого подростка. В конце концов, может, даже, эротического романа. Но никак не ожидал исповеди формата «дорогой дневник», в которой крайне многословный главный герой сбивчиво объясняется в своём презрительном отношении ко всему роду человеческому. Ей богу, главный герой вызывает отвращение вовсе не из-за совершаемых им поступков, а из-за своего неоправданного цинизма и высокомерия. Гумбрет Гумберт считает себя едва ли не божеством в окружении плебеев, которые не стоят и грязи под его ногами. Всех окружающих людей он описывает огромным множеством уничижительных эпитетов, в общей сумме сводящихся к тому, что все они глупые, завистливые, уродливые и неопрятные. Сам герой, при этом, не то, чтобы обладает какими-то выдающимися талантами, кроме привлекательной внешности (которой он регулярно кичится). Тем не менее, на мой взгляд, Гумберт автору удался очень хорошо. Настолько отталкивающего персонажа я не встречал уже много лет. А вот про Лолиту я того же сказать, к сожалению, не могу. Её характер вышел слишком простым и поверхностным. По большей части, она персонаж-функция для реализации всех желаний героя. Лично я так и не смог поверить в неё.

И тут мы подходим к следующему шагу — достоверности. И с этим в романе всё плохо. Если говорить очень грубо, автор поставил главного героя в идеальные условия для его деятельности. Собственно, в какой-то момент об этом даже прямо говорится в тексте. Одинокая вдова с дочерью, живущая в частном доме в американской глубинке, у которой нет ни близких друзей, ни каких-либо родственников. Чего ещё желать? Ах, да, множества свободного времени. Судя по тому, как Гумберт сорит деньгами направо и налево, складывается впечатление, что он миллионер. При этом не замечено признаков того, что он как-то эти деньги зарабатывает. Кажется, они генерируются у него сами. Однако, оказавшись в зарослях роялей, щедро насаженных автором, главный герой теряется и начинает совершать глупости одну за другой, совершенно не обдумывая свои действия, и не понимая, что ему делать с Лолитой (кроме как использовать её в постели), и придумывая многочисленные оправдания своей некомпетентности. Монологи и диалоги — это отдельная тема для разговора. Порой от их неправдоподобности в голове громко кричал «Не верю!» какой-то редко поминаемый человек.

Как я уже упоминал, книга формата «мой дневник». Герой описывает огромное множество вещей, большая часть из которых вообще никак не относится к основному сюжету. Он регулярно ударяется то в философствования уровня «что появилось первым, курица или яйцо», то в воспоминания о юности и произошедших в те времена событиях (и это при том, что роман и так написан в прошедшем времени), а то и вовсе начинает перепись афоризмов. Очень любит герой так же описывать каждое место, которое они посетили, и каждого увиденного человека, который не играет абсолютно никакой роли в книге. Текст изложения, при этом, достаточно сложно воспринимать из-за огромного количества иностранных слов посреди русского текста. Даже приведу пару цитат:

И подобными предложениями роман пестрит как дикий луг не покошенной травой! К сожалению, тут я уже не могу списать, на мой взгляд, весьма неудачные решения к личным придиркам.

В большей степени именно из-за огромного количества пустословия и воды в тексте, а также достаточно спорного художественного стиля, вторая половина произведения шла через силу. И несмотря на то, что местами разнообразие эпитетов и точность метафор, которые использует Набоков, мне понравились, язык описания я ставлю ему в минус, равно как и безвкусно растянутый сюжет, который вполне мог быть вдвое короче. На мой взгляд, лучше бы автор больше внимания уделил раскрытию непосредственно эмоциональной составляющей во всех происходящих событиях. А заодно поработал над мотивацией персонажей, без оправданий формата «кровь в голову ударила», которыми потом Гумберт прикрывает свои вспышки гиперактивности. Потому что лично я так и не смог поверить после прочтения в реальность этой истории. Не смог посочувствовать Лолите, не смотря на её действительно непростую судьбу и множество неприятностей, что она пережила. И не смогу без зазрения совести порекомендовать этот роман к прочтению.

Ибсэн, 04 июня 2016 г. в 04:12

Одни говорят, что это величайший роман, другие, что откровенная, ничем не прикрытая порнография. Так кому же собственно верить?

Один из исследователей Набокова Карл Проффер пишет:«Тот, кто берется за чтение автора-садиста вроде Набокова, должен иметь под рукой энциклопедии, словари и записные книжки, если желает понять хотя бы половину из того, о чем идет речь Это немного досадно, поскольку произведения искусства могут потребовать умственных усилий, несоразмерных пользе, от них получаемой, — хотя литературные головоломки порой увлекательны. Читатель обязан быть исследователем. Мало кто из писателей требует от своей аудитории больше, чем Набоков. Исходные данные предполагают, что идеальный читатель «Лолиты» должен быть опытным литературоведом, свободно владеющим несколькими европейскими языками, Шерлоком Холмсом, первоклассным поэтом и, кроме того, обладать цепкой памятью.

Приведу всего лишь 3 примера.

1) В нескольких автомобильных номерах, которые Гумберту удается припомнить, тоже мелькают литературные аллюзии. (например, ВШ 1564 и ВШ 1616. Этот номер скрывает Вильяма Шекспира, родившегося в 1564-м и умершего в 1616-м.) Еще один автомобильный номер (КУ 6969 и КУКУ 9933) указывает на число 342.

«КУ» и «КУКУ», несомненно, обозначают «Куильти» и лагерь «Ку». Общим знаменателем для обоих номеров должно быть число 342 (возможно, из-за четырехзначных номеров с двумя повторяющимися цифрами, кратными трем)«По словам Гумберта, он регистрировался в 342 мотелях. Кроме этого, Лолиту он впервые увидел в доме Гейзов, находившемся на Лоун Стрит, 342, а впервые познал ее в комнате номер 342 «Привала Зачарованных Охотников».

2) Над кроватью в комнате, которую Гумберт снимает у Шарлотты Гейз, висит репродукция «Крейцеровой сонаты» Ренэ Принэ. Бетховен тут, конечно, ни при чем, а вот одноименную повесть Толстого также считали чрезмерно откровенной и она была запрещена цензурой.

3) Продолжим эту занятную и ловкую игру со смекалкой и памятью. «Странник, обладающий нимфеткой, — поясняет Гумберт — очарованный и порабощенный ею, находится как бы за пределом счастья». Здесь вспоминаем Очарованного странника Лескова. У главного героя в татарском плену была несколько жен. Первая ему не понравилась. Тогда « Ну, так они заметили, что я ею стал отягощаться, и сейчас другую мне привели, эта маленькая была девочка, не более как всего годов тринадцати... Сказали мне:

«Возьми, Иван, еще эту Наташу, эта будет утешнее».

Я и взял.

— И что же: эта точно была для вас утешнее? — спросили слушатели Ивана Северьяныча.

— Да, — отвечал он, — эта вышла поутешнее, только порою, бывало, веселит, а порою тем докучает, что балуется.

— Как же она баловалась?

— А разно... Как ей, бывало, вздумается; на колени, бывало, вскочит; либо спишь, а она с головы тюбетейку ногой скопнет да закинет куда попало, а сама смеется. Станешь на нее грозиться, а она хохочет, заливается, да, как русалка, бегать почнет, ну а мне ее на карачках не догнать — шлепнешься, да и сам рассмеешься.»

Это всего лишь 3 примера, а в романе таких завуалированных намеков на произведения других авторов сотни. И нужно действительно быть очень начитанным, чтобы увидеть их все и понять их смысл.Толпы разочарованных обывателей, которые прочтут «Лолиту» как грязную книжонку (и даже многие более интеллигентные люди), вообще не заметят литературных реминисценций Набокова. Перечитывая роман по второму-третьему разу, смиренный читатель будет заново прослеживать цепочку намеков, которые он пропустил при первом чтении. В некоторых случаях — наиболее очевидных — он будет поражаться собственной первоначальной слепоте, в других — более изощренных — восторгаться набоковским мастерством, интуицией и непомерными требованиями, которые предъявляет автор к читателю для полного понимания своего произведения.

Героиню романа Джойса «Поминки по Финнегану» , возлюбленную Хамфри, зовут Анна Ливия Плюрабель; отроческую «ривьерскую» любовь Гумберта Гумберта, пробудившую его нимфетоманию, зовут Аннабелла Ли (позднее она возродится в Лолите). Хамфри и Анна Плюрабель Джойса символизируют, в числе прочего, Адама и Еву. Гумберт и Аннабелла у Набокова варьируют ту же библейскую тему. После Аннабеллы «Гумберт был вполне способен иметь сношения с Евой, но Лилит (т. е. Лолита) была той, о ком он мечтал» . Перед фантастической перспективой обладания Лолитой Гумберт «был податлив, как Адам… в известном плодовом саду», и когда Лолита (то бишь Аннабелла, Аннабель Ли, Анна Ливия Плюрабель, Ева и Лилит) входит в гостиную Гейзов, дабы впервые неосознанно стать воплощенным инструментом гумбертовского оргазма, она держит «в пригоршне великолепное, банальное, эдемски-румяное яблоко». Как говорил поэт, «запретный плод вам подавай, а без того вам рай не рай». Она подбрасывает яблоко, Гумберт перехватывает его, но потом возвращает и, когда она жадно вгрызается в плод, начинает свои тайные манипуляции. При этом Гумберт отмечает, что она «была налита яблочной сладостью», и любуется ею, «пожирающей свой незапамятный плод, поющей сквозь его сок». Тема «Адам—Ева—яблоко» возникает вновь, когда Ло появляется в ярком ситцевом платье «с узором из красных яблочек»

Многие фразы и предложения в «Лолите» являются аллюзиями, это своеобразные ключи к книге. Ниже в алфавитном порядке перечисляется лишь часть авторов, аллюзии на которых присутствуют в книге:

Андерсен, Ханс Кристиан

Аристофан

Беллок, Хилари

Бичер-Стоу, Гарриет

Блейк, Уильям

Бодлер, Шарль

Браунинг, Роберт

Бэлло, Реми{

Бюргер, Август

Вергилий

Верлен, Поль

Гёте, Иоганн Вольфганг

Гоголь, Николай Васильевич

Голсуорси, Джон

Гольдони, Карло

Гюго, Виктор

Данте

Джойс, Джеймс

Дойль, Артур Конан

Достоевский, Ф. М.

Жид, Андре

Ибсен, Генрик

Катулл

Каупер, Уильям

Килмер, Джойс

Киплинг, Редьярд

Китс, Джон

Кокто, Жан

Кольридж, Сэмюэль Тэйлор

Кристи, Агата

Кэрролл, Льюис

Ленорман, Анри Рене

Марло, Кристофер

Мелвилл, Герман

Метерлинк, Морис

Милн, А. А.

Мэтьюрин, Чарльз Роберт

Овидий

Олкотт, Луиза Мэй

Петрарка

По, Эдгар А.

Поклей, Жан Батист

Пруст, Марсель

Пушкин, Александр

Рембо, Артюр

Роллан, Ромен

Ронсар, Пьер де

Ростан, Эдмон

Руссо, Жан Жак

Сад, Донасьен Альфонс Франсуа, маркиз де

Сервантес, Мигель де

Скотт, Вальтер

Софокл

Стивенсон, Роберт Льюис

Суинберн, Элджернон Чарльз

Тургенев, Иван Сергеевич

Флобер, Гюстав

Хопкинс, Джерард Мэнли

Чехов, Антон Павлович

Шатобриан, Франсуа Рене де

Шекспир, Уильям

Шеридан, Ричард

Шоу, Джордж Бернард

O.K., 11 января 2019 г. в 20:05

Пора обедать. А значит: отложить книгу, которую я сейчас читаю, и идти на кухню. С гримасой отвращения закрываю обложку и шепчу про себя: «какая мерзость»… Пытаюсь вспомнить: читала ли я в своей жизни что-то настолько же мерзкое. Да, читала. Бывало и хуже, правда, не часто. Но если те, другие книги, которые хуже, вызывали прям-таки бурю эмоций, то эта – лишь апатичную брезгливость. Наверное, именно поэтому и не хочется ставить книге единицу, хотя она, пожалуй, её и заслуживает.

Я читаю Лолиту.

Само имя героини стало синонимом слова «нимфетка», получившим широкое распространение опять же благодаря этому роману. И одного я не понимаю: почему нарицательным не стало имя героя? Ведь не будь таких, как он – сытых лысеющих мужчин среднего возраста, испытывающих нездоровую страсть к ещё не оформившимся девочкам – тогда не было бы и девочек, которые вполне естественно хотят повзрослеть как можно быстрее. А герой, хоть и понимает всю противоестественность своих влечений – всячески им потворствует. И презирает всё и вся вокруг себя, кроме объектов своего сексуального влечения.

Но как не прискорбно, а к этим разочарованиям (разве что в меньшей степени) я была готова. А к чему я была не готова – так это к качеству русского языка. Человек, научившийся читать, писать и думать по-американски, взялся переводить на уже утерянный собой язык самого себя. На выходе получаем орфографические ошибки, неуместный французский, совершенно нечитаемое для русского человека построение прямой речи. А при попытке фонетически перевести слово «girl», автор даёт целых три варианта транскрипции. Единственный плюс стиля автора – смелость с эпитетами.

И конец. Да, ещё одна причина, почему не ставлю единицу.

Groucho Marx, 14 декабря 2016 г. в 10:49

Плохой претенциозный роман с бедным сюжетом, с бледными персонажами, которым, по сути, в сюжете и делать-то нечего, с вывороченным, корявым, мёртвым стилем, претендующим на изысканность. Путанные предложения, нелогичные повороты интриги, полная неубедительность героев.

Набоков пыжится изо-всех сил, стараясь представить своего Лужина гениальным шахматистом, но художественно передать гениальность героя оказалось невозможно. Вероятно, убедительно описать гения может только писатель, сам не лишённый гениальности, потому у Набокова ничего и не получилось. Описание шахматных партий тоже не впечатляет. Витееватые пассажи в стиле декадентской литературы, нечто среднее между Габриэлем д´Aннуцио и Мережковским, плохо вяжутся с логичной ясностью шахмат.

В общем, очень скучно. Набоков предлагает нам заинтересоваться внутренним миром Лужина, но делает это посредством синтаксических кружавчиков, а не сюжетной интригой или яркими образами.

Но, поскольку Набоков занимает очень высокое место в иерархии русских писателей, уже сама скука, вызываемая плохо написанной унылой книгой, оказывается достоинством. Душа, как сказал поэт, обязана трудиться (и день и ночь, и день и ночь), поэтому несчастный читатель с кряхтением дотащившийся до конца романа, испытывает законное чувство гордости: он приобщился к Высокому, к Большой Литературе! Лёгкость, внятность и занимательность, понимаете ли, не есть качества Настоящего Великого Искусства (то, что книги А.С.Пушкина легки и занимательны, роли не играет), ибо Настоящая Великая Книга должна оставлять ощущение, будто писатель накорябывал её, мучаясь запором. Ну, вот так примерно, как Набоков пыхтел и тужился, выпекая своего Лужина.

Большевик, 12 января 2019 г. в 15:26

Что ж... Если это — история несчастного больного человека (а такая точка зрения популярна в отзывах), то, наверное ей место не на книжных полках, а в закрытых медицинских архивах. Если это детектив (а гг по законам многих стран, в т.ч. и нашей, является уголовным преступником, а повествование — не что иное, как история его преступления), то изложение книги совершенно неприемлемо, ибо попытка оправдать действия преступника , вызвать симпатию/сочувствие к его личности, совершенно аморальна, и сродни приравниванию жертвы и преступника. Так что не возьмусь обсуждать не сильно меня впечатлившую литературную составляющую, однако моральная сторона книги вызывает омерзение. Впрочем, неудивительна её относительная популярность : на западе со второй половины 20 в. как никогда сильно педофильное лобби во властных группировках, потому поддержка издания осуществлялась солидно и дорого. Фильм сняли качественный, с авторитетными артистами , тиражи огромные по всему миру (правда, уже спустя несколько лет после написания, во многом даже после смерти автора). Моё личное мнение : произведения, пропагандирующие (т.е.выставляющие в сколь либо выгодном, сочувственном ключе) сексуальные перверсии(т.е. извращения, по-русски) должны до массового читателя не допускаться законом. И ничего неоднозначного при оценке книге нет.

Мэлькор, 21 июня 2013 г. в 11:02

«Этот мальчишка выхватил пистолет и одним выстрелом уложил всех стариков, в том числе и меня…»

— Иван Бунин

Шахматная доска. Старт. Партия началась. Страсти постепенно разгораются, игра уже в самом разгаре. Какой же фигурой сходить? Конём? Нет, там стоит ферзь, он меня «съест». Ладьёй? Пожалуй, если бы не тот офицер... Что уже конец партии? Мы же только начали! Извините, месье, но уже ночь, завтра закончите, вы обязательно выиграете. Ну, раз так... Ночью снилась доска. Фигуры ходили сами, без чьей либо руки, а я был всего лишь наблюдателем. Вот, пал мой (или противника? нет, всё же мой, я всегда играю чёрными) конь, одним за другим белые рубят пешки и вот уже шах сделан королю. Нет, я не позволю! Дайте мне вмешаться, я спасу вас. Невозможно? Преувеличиваете! Так дайте же...

Сон слетел.

Лужин — известный гроссмейстер, победитель множества турниров, человек, покинувший свою родину после революции, нет, не человек, гораздо больше... Легенда. Улавливаете разницу? Но наш шахматный гений, хоть и весьма гордится своими титулами, однако ж, как ребёнок совсем ничего не знает о жизни. Для него фраза «работа — моё призвание жизни» не пустой звук, он живёт шахматами. В его наивном мозгу постоянно происходят сравнения шахматной доски с реальной жизнью. И всё было бы по-обычному, если бы не женщина, которая меняет всё...

Вот, как вы думаете, если человека лишить его хобби, призвания, увлечения — не суть, что будет? Что будет с человеком? Понятное дело ничего хорошего. И когда Лужина лишили его призвания, основы жизни, он ломается. Ему уже не переучиться, он немолод, да, с ним рядом женщина, которая поможет ему. Или же наоборот воспрепятствует его призванию? Тогда, как насчёт возвращения на старую дорожку? Нет смысла. Ведь этим тренерам, организаторам и прочим личностям ты, как человек не нужен, нужно только бабло, которое на тебе можно срубить.

Набоков — писатель очень «русский», вобравший в стилистику своего письма и подачи материала — всё лучшее, что наша литература наработала за время до его прихода. Наверное, именно поэтому создаётся ощущение, что роман написан в XIX веке с его трагедиями маленьких людей, у которых с удивлением обнаруживаешь — тоже есть чувства, страдания и радости, смотрящиеся намного ярче и живее, чем таковые у аристократии.

Помимо атмосферы традиционного русского романа в книге можно найти и безупречный авторский язык, тот редкий случай, когда удовольствие получаешь от самого процесса чтения, от красоты и грациозности, с которыми писатель с лёгкостью выписывает настолько живые полотна, достойные висеть разве что в музеях искусств. И, несмотря на практически полное отсутствие диалогов, а то, что есть, подано прямой речью — это не производит впечатление скуки, или утомления. Нет, здесь всё работает на автора.

И жаль, что книга коротка, и в то же время понятно, что ничего лишнего в ней не сказано, концовка очень правильная и жизненная.

Резюме: работа настоящего Мастера, к прочтению активно рекомендуется.

Night Owl, 01 июня 2017 г. в 11:38

«Бледное пламя» — антироман Владимира Набокова, прочно обосновавшийся в списках лучших произведений постмодернизма. Состоит из 3 частей: поэма Шейда, комментарий и указатель Кинбота. Номинальность сюжета позволяет причислить работу к метапрозе, т.е. группе сочинений, где важна организация текста, а не его прямое значение.

На русском языке книга издана в переводах Сергея Ильина и Веры Набоковой — у обоих текст неидеален. Сравним несколько отрывков:

Ильин: «Симпатичная выпухлость сообщила мне, что где-то на нем тепло укрыта фляжка коньяку».

Набокова: «По уютной отрыжке я понял, что на его тепло укутанной фигуре припрятана фляжка со спиртным».

Оригинал: «A comfortable burp told me he had a flask of brandy concealed about his warmly coated person»

Ильин выбросил из перевода отрыжку. Такие инициативы для него часты, но и Вера Евсеевна в долгу не осталась:

Ильин: «Он был в ботах, воротник вигоневой куртки поднят, густые седые волосы казались под солнцем заиндевелыми».

Набокова: «Он был в ботах, его викуний воротник был поднят, на солнце его обильная седая шевелюра, казалось, была покрыта инеем».

Оригинал: «He wore snowboots, his vicuña collar was up, his abundant gray hair looked berimed in the sun».

Откуда Набокова взяла эти три «был» в одном предложении? Пожалуй, её главный недостаток, как переводчика, — скудный, сухой язык и формализм при подходе к тексту. Проза Владимира Владимировича становится пресной, а иногда даже теряет смысл:

Ильин: «Я объяснил, что не смогу задержаться надолго, ибо вот-вот должен начаться своего рода маленький семинар, за которым мы немного поиграем в настольный теннис с двумя очаровательными близнецами и еще с одним, да, еще с одним молодым человеком»

Набокова: «Я объяснил, что не могу долго задерживаться, ибо мне предстоит своего рода небольшой семинар на дому и тур настольного тенниса с парой прелестных близнецов и еще одним другим мальчиком, другим мальчиком»

Оригинал: «I explained I could not stay long as I was about to have a kind of little seminar at home followed by some table tennis, with two charming identical twins and another boy, another boy».

Вставка Ильиным «да» даёт жизнь уточнению, позволяет понять смысл фразы, а вот Вера Евсеевна этим не озадачивается, уподобляясь автоматическому переводчику. Но всё познаётся в сравнении, и Сергей Борисович даёт маху:

Ильин: «Известив о благополучном возвращении гранок, которые мне высылали прямо сюда, Фрэнк попросил помянуть в моем Предисловии, — и я с охотой делаю это,— что только я один несу ответственность за какие бы то ни было ошибки в моих примечаниях. Вставить, пока не попало к профессионалу. Профессионал-считчик…»

Набокова: «Фрэнк подтвердил благополучное возвращение корректуры, которую он высылал мне сюда, и попросил упомянуть в моем предисловии — и я охотно это делаю, — что ответственность за все ошибки в комментариях лежит исключительно на мне. Вставить перед профессиональный. Профессиональный…»

Оригинал: «Frank has acknowledged the safe return of the galleys I had been sent here and has asked me to mention in my Preface — and this I willingly do — that I alone am responsible for any mistakes in my commentary. Insert before a professional. A professional proofreader»

Мы прекрасно понимаем, что рассказчик якобы случайно сохранил примечание для себя — сделать вставку перед словом «профессиональный», Ильин откуда-то взял какого-то «профессионала», которому, чёрт знает почему, нельзя увидеть сырой текст — в общем, оба перевода содержат немало перлов, иногда, например, даже не находя очевидного эквивалента «шаткое сердце» для столь простого варианта:

Ильин: «Несмотря на «хромое» сердце»

Набокова: «Несмотря на слабое сердце»

Оригинал: «Despite a wobbly heart»

Конечно, работа над «Бледным пламенем» требует колоссальной отдачи, так что, даже совершив сотню промахов, переводчики смогли избежать тысяч других — тоже вероятных, поэтому не стоит слишком критиковать их работу. Ильин создал текст литературный с большим количеством отсебятины (особенно в поэме), Набокова сделала перевод строгий, часто вступающий во вражду с синтаксисом русского языка. Идеальный вариант для того, кто не владеет английским, — обзавестись сразу двумя книгами, чтобы читать параллельно, сверяясь и проясняя невменяемые эпизоды, либо сомнительные формулировки. К слову, есть адаптация поэмы (без прозаической части), выполненная Александром Шарымовым, — очень продуманная и качественная работа.

Сюжет «Бледного пламени» внешне прост и формален. Король далёкого северного государства, спасаясь от революции, бежал в США (узнаётся тема эмиграции), где поселился рядом с поэтом Шейдом. Представившись неким Кинботом, бывший монарх, пытается навязать дружбу соседу, попутно, будто вскользь, но очень навязчиво делясь сведениями о своей стране и жизни, в надежде, что изложенный материал ляжет в основу грядущей поэмы. В это время по следам беглеца выезжает наёмник Градус, который в итоге застреливает не того — ни в чём неповинного литератора. Алчный до славы правитель обнаруживает, что произведение убитого являлось стихотворной автобиографией и ни слова не содержало о далёкой Зембле. Не желая смириться с истиной, его высочество берётся написать комментарий, в ходе чего «выявляет» отсылки, намёки и аллюзии на собственную задумку, тем самым предавая тексту совсем другой, не авторский смысл.

Практически сразу ясно, что никакого короля нет, а Кинбот — сумасшедший, донимавший старого поэта выдумками, а затем, перенёсший их в комментарий, состоящий по большей части из информации не об авторе, а о публикаторе, его взглядах, «биографии», отношениях, предпочтениях, желаниях и страхах.

Но всё сложнее, чем кажется. Изучая текст, можно прийти к ряду самых разных интерпретаций:

1. Шейд написал поэму, Кинбот её прокомментировал, рассказав правду, — маловероятно.

2. Шейд написал поэму, Кинбот её прокомментировал, исковеркав правду, — достоверно, это наиболее популярная трактовка.

3. Шейд написал поэму и придумал Кинбота, якобы сочинившего комментарий, — возможно, хотя в тексте для таких выводов мало оснований.

4. Кинбот придумал Шейда, написавшего поэму, и сочинил к ней комментарий — изящная трактовка, очень похожая на Набоковскую манеру закручивать произведение.

5. Есть некий Боткин, выдающий себя за Кинбота, уверенного в том, что он король, поэтому в комментарии изложена ложь в квадрате, но Шейд, тем не менее, реален, а на истинное положение вещей текст намекает множество раз — наиболее вероятная из трактовок, поскольку глубина и проработанность идеи больше всего соответствует Набоковской эстетике.

В пользу последней версии говорит указатель — завершающая часть антиромана, наполненная интересными играми с читателем. Вообще, «Бледное пламя» — это очень проработанное, переполненное отсылками произведение, где есть множество интересных приёмов переворачивания слов, зеркальных персонажей (к ним ещё вернёмся), отсылок, по количеству которых с ним в творчестве автора может поспорить лишь «Ада». Внимательный читатель столкнётся с профессором Пнином и с девочкой «во вздувающейся юбке», которая «неуклюже, но энергично гремела по тротуару коньками на роликах», явно укатившей со страниц «Волшебника». Примечательна и ироническая встреча с Лолитой, сменившей фамилию Гейз на Гарх, но сохранившей узнаваемые черты.

Десятки внутренних перекличек формируют общую интеллектуальную ткань «Бледного пламени». К примеру, садовник негр из поэмы — не только реальный персонаж, но ещё и игрушка. Но особое значение в книге отводится стеклу, а потому столь часто упоминается взрыв стекольного завода и так существенна роль свиристеля, расквасившегося об отражение в закрытом окне.

На свиристеле стоит остановиться подробнее, поскольку птицам уделено особое внимание в антиромане, и полёт навстречу смерти — это прямое соответствие движению убийцы к жертве, о чём говорит цитата: «Мы чувствуем, как рок в образе Градуса поглощает милю за милей “мнимой дали” между собой и бедным Шейдом. В его неуклонном слепом полёте он тоже встретит отражение, которое сокрушит его».

Отражения, подобия, копии — важный элемент в поэтике Набокова. Вот самые яркие из примеров: «Отчаяние» (Герман и Феликс), «Лолита» (Лолиты и Анабелла), «Бледное пламя» (Шейд и судья, но не только они), «Ада» (обитатели Антитерры и Терры), «Смотри на Арлекинов!» (двойники из реального и художественного миров). Кстати, с последним завершённым романом антироман также роднит тема нафантазированных воспоминаний: «Это слово здесь не годится, — сказал он. — Его нельзя прилагать к человеку, который по собственной воле стряхнул бесцветную шелуху невеселого прошлого и заменил ее блистательной выдумкой».

Немало и других образов. То же «Бледное пламя», постоянно меняясь, всплывает то фонтаном, то цитатой из Шекспира, а то и кружком света, будто бы явившимся героям из загробного царства.

С положительной точки зрения можно оценить и философию «Бледного пламени» — любопытную, но всё же уступающую рассуждениям в таких работах, как: «Ада», «Дар», «Solus Rex», «Отчаяние» и т.д.

Кстати, «Solus Rex» — это незавершённый предшественник «Бледного пламени», давший толчок данному произведению, а также другим, например, «Под знаком незаконнорождённых». Ещё одним источником, втекающим в антироман, является комментарий к «Евгению Онегину», написанный Набоковым, и здесь, пожалуй, кроется главная проблема.

Сочиняя книгу в форме комментария к поэме, Набоков пытался преподнести замечания Кинбота максимально абсурдно и отдалённо от исследуемого текста. Так и получилось: всё, что сообщает рассказчик, совершенно не вяжется с поэмой. Текст романа не исходит из неё, а служит грубым придатком. Он выполняет основную задачу — пародирует труды критиков, слишком зацикленных на себе, не способных объективно оценить чужие работы без призмы собственных заблуждений.

Но в погоне за единичной иронией Владимир Владимирович теряет главное — форму, ведь «Бледное пламя» в действительности не содержит комментарий к поэме, который можно было бы читать с любого места, раскрывая (пусть даже ошибочно) её суть и получая хотя бы приближённое впечатление соответствия.

Комментарий и поэма изолированы, не связаны, чужды. Мы не получаем той самой, ловкой формы, являющейся признаком метапрозы. Стремление к пародии заставляет Набокова пренебречь изящностью и слаженностью текста, из-за чего мы получаем простой линейный роман с поэмой и указателем в конвое. Для сравнения: Милорад Павич написал «Хазарский словарь» — произведение, действительно сохранившее и передавшее структуру настоящего словаря. Читать его можно с любого места, получая именно впечатление научного труда, лишь при помощи какой-то магии дарующего связную художественную реальность. Сербский автор тут наголову превзошёл Владимира Владимировича, идеально совместив условную и литературную задачи.

Но Набоков изобретательнее в мелочах, и если в качестве заявленного романа-комментария «Бледное пламя» немощно и неубедительно, то как головоломка оно имеет достаточный потенциал. Если же, вопреки логике, подойти к произведению как к обычной прозе, то получится нечто очень сумбурное, невыразительное и скучное, с шаржированным королевством, хотя кое-где повествование оживляется юмором, например, когда после замечания о заезженности синхронизации в литературе, она сразу же применяется в тексте. Но, к сожалению, Владимир Владимирович здесь, будто не в полную силу. Он выбрал себе неприятного персонажа, и сразу видно, что писать о гомосексуальных склонностях рассказчика к мальчикам, автору явно скучно, — это же не порхающие нимфетки, а мерзость, в конце концов.

«Бледное пламя» — яркая работа в библиографии Набокова. Она выделяется среди творений его современников, но тонет под грузом изобретательности успешных авторов метапрозы. Но при детальном рассмотрении данный антироман может противопоставить им ряд преимуществ. В качестве литературы для чтения эта работа не выдерживает конкуренции даже «средних» работ автора, но, тем не менее, заслуживает внимания за счёт необычной задумки.

terrry, 29 мая 2017 г. в 11:47

Творчество Набокова с самого начала активно освещалось и обсуждалось его современниками (см., например, «Классик без ретуши. Литературный мир о творчестве Владимира Набокова: Критические отзывы, эссе, пародии» / Под общей редакцией Н.Г. Мельникова. 2000). Крайне далеко оно от забвения и теперь. Поэтому кажется, что всё, что можно сказать существенного о нем, уже кем-то сказано, в том числе и о романе «Дар»… И всё же, немного субъективного…

На мой взгляд, всему литературному пути Набокова свойственна определенная «логичность», структурная завершенность, своего рода, перфекционизм. От романа к роману, от стихотворения к стихотворению он разрабатывал новые темы, словно ученый или инженер, который решает разнообразные, большие и малые, но вполне конкретные задачи, при этом совершенствуя своё мастерство, расширяя возможности. (К слову, стихи Набокова мне кажутся несколько «рассудочными», немного слишком логичными для той поэзии, которую я люблю. В его поэзии интеллект несколько превалирует над чувством. Стихи Годунова-Чердынцева в «Даре» не представляют, на мой взгляд, самостоятельного интереса, за исключением последнего.) И кажется закономерным, что «Дар» явился вершиной этого пути и его итогом. Ведь нет писателя без языка, на котором он пишет, а Набоков, пишущий по-английски, это уже некто иной, Nabokov, а не Набоков и уж, тем более, не Сирин. Откровенно говоря, до конца я не верю в полный писательский билингвизм. (Как следует из писем Набокова, он не всегда был полностью удовлетворен своим английским.) В любом случае, разные языки обладают разными средствами художественного выражения и накрепко связаны с культурой своих носителей. Для меня Набоков остается автором произведений, написанных, прежде всего, по-русски и, в этом смысле, носителем русской культуры. «Камеру-обскуру» Набоков перевел на английский, изменив название и существенно переработав текст. С другой стороны, трудно себе представить, чтобы «Лолита» — «звездный час» Набокова — была изначально написана по-русски.

Поэзия, по словам И. Бродского, это колоссальный ускоритель сознания. Думается, в прозе добиться эффекта такого «ускорителя» ещё сложнее, но тем ценнее может быть результат. Всех достоинств Набокова – прозаика, как говорится, не перечесть. Но я, прежде всего, ценю его как стилиста, художника формы, как писал В. Ходасевич. Оригинальный и совершенный стиль чувствуется уже в «Машеньке», первом романе писателя. Особенно выразителен и блестящ он в фантастическом «Приглашении на казнь». Но иной раз даже совершенство набоковского стиля кажется «слишком совершенным», чрезмерно, если так можно выразиться, ярким и эклектичным, оторванным от всякой традиции (это особенность, но не всегда недостаток). При чтении же «Дара» возникает ощущение некоей качественной новизны. Здесь Сирин, не отказавшись нисколько от своей неповторимой индивидуальности, словно бы вовлек в свой писательский арсенал лучшие достижения русской литературы. Логичность, «математичность» искусственных (и искусных) сюжетных построений наполняется «правдой жизни». При всегдашнем полном отсутствии сентиментальности набоковская проза здесь менее холодна (особенно в гротесковой главе о Чернышевском). А заканчивается роман вообще чем-то вроде happy-end’а, что Набокову абсолютно и диаметрально не свойственно. Могучая и беспощадная образность словно приглушена, но при этом всё пространство романа глубоко, основательно, зримо и вещественно. Какие-то строки, фразы, абзацы словно бы напоминают Бунина, Достоевского, Пушкина, ещё кого-то… (Гоголя? Газданова, ещё одного русского писателя-эмитгранта?, и т.д.) Однако речь идет о внутреннем и глубоком читательском ощущении, а никак не о какой-то внешней схожести, аллюзиях и реминисценциях.

Определить тему романа «Дар» на самом деле непросто. Считается, что это тема творчества, писательской профессии, тема всей литературы и даже искусства в целом. Несомненно, сюда можно отнести и темы русской эмиграции и, как это принято говорить, темы «взросления и становления героя». Всё это верно. Но несомненно также и то, что определения такого рода слишком общи, чтобы из них можно было извлечь что-либо ценное. Хотя, действительно, очертить содержание «Дара» только сюжетными рамками возможно менее, чем в каком-либо другом произведении писателя, и вряд ли этому роману можно приписать эпитет «увлекательный» — скорее, «увлекающий», но не многих. В «Даре» просматривается множество пересекающихся и перекликающихся друг с другом разнообразных тем и «темок», которые и составляют собственно саму ткань романа. Трудно соблюсти связность и плавность при такой манере изложения, но Набокову это удалось вполне. Каждая глава заканчивается как будто совершенно естественным финалом. Можно также подробно разбирать структуру романа, его, как это принято в рассуждениях о Набокове, «гипер-, мета- и интертекстуальность». Так, глава о Н.Г. Чернышевском интересна, помимо прочего (Не всем, наверное, известно, что Николай Гаврилович упорно пытался изобрести вечный двигатель. Правда это или выдумка Набокова в контексте романа не существенно.), и тем, что в ней романистика смыкается с эссеистикой и биографическим очерком – ещё один стилистический изыск. Похоже, набоковское изложение жизни Чернышевского сходно с жанром альтернативной истории. Само по себе любопытно, как Набоков изображает (представляет себе) эту историческую личность. Но вовсе не обязательно считать это изображение истинным. Чрезмерный и неуместный, по мнению некоторых критиков, натурализм в жизнеописании Чернышевского я склонен рассматривать как очередную литературную игру, свойственную Набокову пародийность (порой, весьма тонкую). В пользу этого говорит и то, что в следующей главе Набоков придумывает и рецензии на книгу Чердынцева. Есть, своего рода, парадокс в том, что художник слова Набоков разбирает роман Чернышевского «Что делать?» — вещь, по мнению многих (и уж точно, самого Набокова), антихудожественную. Однако автор «Дара» вынужден считаться и косвенно «полемизировать» с Чернышевским не как с писателем, но как с представителем тех сил, что повлияли на исторические судьбы России, а, значит, и на судьбу самого Набокова. По-видимому, невзирая на литературную беспомощность Чернышевского (весьма относительную, впрочем), его нельзя исключить из общего литературного процесса в России. Именно поэтому Набокову не удается выставить Чернышевского в карикатурном виде и именно поэтому, я думаю, вообще возникла эта грустная глава в романе, являющаяся, по моему мнению, его кульминацией. Прямо такая задача – окарикатуривание Чернышевского – конечно, и не ставилась. Она была бы слишком мелкой и мелочной для Набокова. Более того, слишком старательное осмеяние Чернышевского (а заодно и Добролюбова) у непредвзятого читателя может вызвать иронический отклик по отношению к самому автору романа. Набоков препарирует жизнь Чернышевского как энтомолог какую-то бабочку-мутанта – с некоторой брезгливостью, но оставаясь в рамках «научного метода» и он искренен в своих оценках. Описание т.н. «гражданской казни» Чернышевского, городовые с венками на голове (!) – одна из самых сильных сцен романа. Здесь я вижу одну, весьма вольную, правда, аналогию. Как Чернышевский «умер», исчерпал себя, по мнению Набокова, после своей гражданской казни, так и сам Набоков, повторюсь, после романа «Дар» «приказал долго жить» как русский писатель. Красиво ушёл...

А есть ли в романе недостатки? Ответ: разумеется. Ещё У.С. Моэм писал, что любой сколь угодно хороший роман будет иметь недостатки в силу несовершенства самой романной формы. В «Даре» я бы отметил некоторую многословность, а также чрезмерное увлечение темой бабочек во второй главе. Тот же Моэм справедливо заметил, что романисту всегда следует помнить о том, что его собственные интересы, если они не помогают развитию сюжета, далеко не всегда столь же привлекательны для читателя. Возможно, Набоков об этом и помнил, но в русском романе данной рекомендацией пренебрег.

       Думается, всякое конечное суждение о «Даре» будет неполным, и это ещё один признак совершенства текста. При всех разборах неизбежно теряется впечатление от произведения искусства в его завершенности, целостности, самоценности. (Поэтому, может быть, некоторые читатели не заглядывают в примечания и послесловия.) Здесь, как мне кажется, будет снова уместно сравнение с поэзией, когда имманентное единство формы и содержания служит источником всё новых и новых смыслов. Всякий действительно ценный текст что-то добавляет к личности читателя, «волшебная сила искусства» воплощается в реальности. Не об этом ли писал сам Набоков, заканчивая свой последний русский роман, возможно, вообще свой лучший роман:

Прощай же, книга! Для видений

отсрочки смертной тоже нет.

С колен поднимется Евгений,

но удаляется поэт.

И всё же слух не может сразу

расстаться с музыкой, рассказу

дать замереть... судьба сама

еще звенит, и для ума

внимательного нет границы

там, где поставил точку я:

продленный призрак бытия

синеет за чертой страницы,

как завтрашние облака,

и не кончается строка.

kerigma, 22 апреля 2016 г. в 09:39

Самый удивительный роман Набокова, что я читала (а читала уже почти все, в последнее время закрываю остатки) и, возможно, самый лучший. Во всяком случае, судя по «Взгляни на арлекинов», сам Набоков считал его лучшим и важнейшим — хотя с его постоянным подсмеиванием над собой и над всем никогда нельзя был уверенной. В «Аде» слишком много всего, чтобы объяснить ее сходу: и любовная история, и параллельная реальность, и развитие личности, и традиционные чисто литературные игры.

Честно скажу, «великая любовь» между родными (фактически, но не формально — у родителей тоже все было не так просто) братом и сестрой оставили меня вполне равнодушной — кроме легких ассоциаций с «Избранником» мне нечего сказать на эту тему. Начало их истории, когда девочке 12, а мальчику 14, живо ассоциируется с классическими «нимфетками» и этой общей темой ВВН, хотя, надо сказать, за счет близости возрастов героев оно не воспринимается как нечто грязное. Тем не менее, из всей многолетней истории, которая продолжается, когда героям уже хорошо за 80, именно этот период — одно лето — остается в памяти как наиболее достоверный, живой и яркий. Оставим вопросы о допустимости подобной юношеской любви и о достоверности столь быстрого перехода в плотскую сферу — мне на эту тему сказать ну совершенно нечего. Другое дело, что именно в том возрасте и в тот период герои похожи на живых людей, а не на картонные копии идеальных себя. Особенно заметно это по преображению мальчика, Вана Вина. В детстве и юности он молодец и красавец, но лет после 20 начинает как-то неизбежно гаснуть, блекнуть, долгие десятилетия его жизни упоминаются в паре абзацев — как скучное и никчемушное преподавание в каком-то заштатном вузе. Герой, который возникает потом, чтобы вернуть свою Аду после десятилетий же скучного брака с этаким «Костей Левиным», не вызывает доверия или узнавания.

Аналогично и с Адой — и тут действует этот приемчик из «Лолиты», когда потрясающе привлекательная, живая и очень яркая девочка, стоит ей едва стать женщиной — тут же теряет всю свою прелесть, становится скучной, грубой, глупой. Юная Ада привлекательна и интересна в своей юности и неполном совершенстве. Годам к 25 она становится фарфоровой куклой, а потом и вовсе «сошлась с инженером-химиком и, судя по письмам, чудовищно поглупела». Встреча любовников на заре их жизни всего этого не исправляет: в них уже не веришь, да и они изменились настолько, что стали неузнаваемыми.

Гораздо интереснее в мире «Ады» сам волшебный параллельный мир, Антитерра. Наш мир упоминается вскользь, как бы ненароком, то в виде шутки, то в качестве объекта нерегулярных научных исследований героя, и представляется неким аналогом рая, куда попадают после смерти. Время там течет примерно так же, и действие начинается с конца 19 века и продолжается до середины 20. Крайне забавны все выдумки Набокова и шутки на этот счет — а их по тексту рассеяно великое множество, очень жаль, что недостаток образования не позволяет все собрать. И альтернативная история: безмерно расширившаяся Британская Империя, одним из языков которой является русский, с тихо противостоящей ей Татарией, скрытой за Золотым Занавесом, какие-то военные действия на горизонте. И альтернативная культура: в одном из искренне восхитивших меня мест приводятся реальные стихи русских поэтов и вообще народные песни, очень качественно переведенные на английский, без потери звучания — будто в этом мире они так и написаны. И альтернативная техника и прочие детали — этого мало, но все равно забавно. ВВН балуется столько, сколько позволяет вместить текст, приятно смотреть просто!

Кстати, что до литературы: герой, Ван (то есть Иван) Вин периодически ведет вялую литературную деятельность, как философ и психиатр, прежде всего. Потому что отдельные больные грезят наяву о нашей Терре, ее истории и устройстве. По ходу действия к автору и привычкам автора неоднократно аппелируют (почти всегда в юмористическом ключе) как к ВВ, причем так ловко, что неясно, идет ли речь о Ване Вине либо о Владимире Владимировиче, да, в общем, и невелика разница.

Удивительно яркий текст и при этом удивительно легкий для чтения. В нем нет ничего болезненного, ничего неприятного, ничего об унижении человеческого достоинства (самый сильный из всех неприятных моментов, какие вообще есть у ВВН). Я могу понять, за что его так любил сам автор: «Ада» какой-то очень аккуратный и точный роман, в котором нет ничего лишнего, несмотря на обилие всего, и нет ничего, что вызывало бы неприятие, читательскую усталость или напряжение. Она веселит, но не задевает за живое. И при этом — с точки зрения вечности — это прекрасная литература, безусловно.

Kobold-wizard, 26 декабря 2021 г. в 01:21

Первое впечатление от творчества Владимира Набокова — кислое неприятие. Дело вовсе не в теме. На своем веку я читал много чернухи самого разного пошиба. История еще одного педофила не вызывает оторопи. В случае «Лолиты» сетовать на эту фабулу так же странно, как жаловаться на вонь в навозной яме. Репутация романа общеизвестна.

Неприятие вызвала форма повествования. «Лолита» — скучная книга самовлюбленного автора, почему-то уверовавшего в красоту собственного языка. Возможно у кого-то есть схожие фетиши, и эмоциональные размышления главного героя заставят их сопереживать. Если же фантазии героя не разжигают тебе кровь, то ты видишь лишь 700 электронных страниц монотонного нытья. Событий-то в романе не так уж и много.

Возможно, дело еще и в том, что роман, вышедший в 1955ом году, уже тогда технически устарел. Набоков вывалил сверху сюжета кучу пережеванных переживаний. По-прустовски надутый текст придушил само дыхание жизни. Тем смешнее в авторском послесловии встречать тычки в сторону Хемингуэя и Шолохова, популярных в тогдашней России.

Я готов допустить, что «Лолита» была игрой сразу на нескольких досках. Во-первых, сделать пощечину своим новым соотечественникам, написав книгу на совершенно запрещенную тему. Во-вторых, написать срамную историю так, чтобы к ней нельзя было прикопаться по формальному признаку. В третьих, сделать это с занудным и старомодным эстетством в пику дешевой послевоенной порнографии. Только кому это сейчас интересно?

Итого: Таких читательских обломов у меня не случалось давно. Шестьдесят пять лет репутации книги на выходе оказались пшиком, не затронувшим в душе ничего. Срок годности, видать, вышел.

ANDRE111, 26 ноября 2012 г. в 00:52

Чего хотел сказать набоков в Лолите? Как то в голове не укладывается. Произведение — словно ода педофилии. Автор описывант Г., словно восхищаясь им. Мысли ГГ невероятно детально изложены, словно умоляя «пойми, посочуствуй!!!», но вызывают лишь омерзение. Во всем произведении нет и намека о любви: все вертиться либо вокруг слепой страсти и похоти, либо на расчете и жажде мести. Все образы в произведение словно живые куклы — марионетки дергающиеся в канвульсия примитивных эмоций и потребностей. Язык сухой, небрежный, ужасно много иностранных фраз, очень часто используемых не к месту. Странно, что произведение написанное в стиле «исповеди» или «спика подвигов», кому как нравится, не воспринемается таковым — начитанный ГГ в совершенно неуместных моментах кичится своей образованностью, в самый не подходящий момент становиться прастофилей. И еще, разительные перемены в характере Г. происходят лишь на последних страницах, им не предшествует ни каких знаков или же намеков на эти изменения — все происходит в секунду, словно свалившись с Луны.

Итог: как Станиславский хочется крикнуть: «Не верю!», а еще не впечатлило, разочаровало,не понравилось. Грязь жизни, пороки, преступные страсти намного лучше описаны у Паланика, Достоевского, Клевенджера.

kerigma, 26 марта 2021 г. в 22:58

Набоковские лекции разношерстные и довольно личные: сразу видно, кто у него в любимцах, а кто — напротив. Хотя они тем и хороши: Набоков не скрывает инструментария, с которым подходит к каждому автору, и не пытается заявить свои оценки в качестве абсолютной истины. У него очень четко оформленные взгляды и вкусы и даже если бы, положим, мы ничего не знали о Гоголе или Достоевском, ориентируясь на заявленные вкусы и оценку автора можно было бы прикинуть на себя — понравится или нет (только с Толстым этот инструментарий дает какой-то совершенно загадочный промах). Симпатично по крайней мере то, что Набоков не повторяет школьных прописных истин и стандартизированных оценок (хотя не уверена, что в его время и в Америке они существовали как класс).

Гоголь — самая интересная часть из всех лекций. Набоков готовил книгу о Гоголе, и потому неудивительно, что и глубина анализа, и качество собственно текста разительно отличаются от всех остальных лекций, которые писались для себя, не для публикации, и, естественно, гораздо проще по языку и стилю, чем все остальное, что выходило из под пера Набокова. Я лично узнала о Гоголе вообще и «Мертвых душах» в частности много нового, и взгляд Набокова в этом плане интересен, особенно разбор деталей, анализ отдельных пассажей в части именно стилистической. Тут и понятно, какая у ВВН система оценок: стиль и эстетика на первом плане, а этим Гоголь даст фору любому нашему автору. «Гоголь был странным созданием, но гений всегда странен: только здоровая посредственность кажется благородному читателю мудрым старым другом, любезно обогашающем его, читателя, представления о жизни».

Интересна также и история создания «Мертвых душ», а точнее — судьба пресловутого второго тома и рассуждения ВВН о том, как же он создавался и почему в итоге был сожжен.

Совершенно отличный разбор «Шинели», которую я смутно помню скорее по ноосфере, чем со школы, но которую будто увидела тут впервые во всей ее прелести.

Определенно, часть про Гоголя — наиболее достойная данного издания, наиболее ценная с точки зрения информации и анализа, вне зависимости от отношения ко вкусам Набокова.

Тургенев — изрядно поскучней. По сути, оценки ВВН сводятся к тому, что у Тургенева прекрасные описания природы, а все остальное нудновато и слабовато. «Он не великий писатель, хотя и очень милый». Я не стану с этим спорить. Часть про «Отцов и детей», в которой ВВН просто пересказывает сюжет романа с небольшими комментариями — возможно, была полезна для американской публике, но мало чем поможет русскому человеку, который проходил этот роман в школе целый семестр и хоть одно сочинение про него, да написал.

Достоевский — конечно, самая одиозная из лекций, просто потому, что ВВН не только не признает за ФМ право называться великим писателем, но и вообще ругает его напропалую. Хотя к чести ВВН, в самом начале лекций он открыто рассказывает свою систему оценки: «В своих лекциях я обычно смотрю на литературу под единственным интересным мне углом, то есть как на явление мирового искусства и проявление личного таланта. С этой точки зрения Достоевский писатель не великий, а довольно посредственный».

Увы, дело не в отсутствии таланта у ФМ и не в том, что называется «социальной темой», что Набоков не ценит. Но у Достоевского есть то, чего сам Набоков отродясь не писал и, наверное, даже не видит, а именно этический конфликт между персонажами. Это не «социалка», это область психологии и отношений. «Своих героев Достоевский характеризует с помощью ситуаций, этических конфликтов, психологических и душевных дрязг». Это верно, но как вообще иначе характеризовать героя?))

Вспомним Набокова, где у него подобные конфликты? Нет их. Максимум — герой оказывается в этическо неоднозначной ситуации, но это даже не осмысливается ни им, ни автором. И уж тем более в такой неоднозначной ситуации он не взаимодействует непосредственно с другими людьми по факту конфликта, он всегда сам по себе, внутри себя, отгорожен от других. Какую драму изобразил бы ФМ из истории Цинцинната и его Марфушенки! А у Набокова ничего подобоного быть не может, потому что все другие люди в романе вообще оказываются в итоге ненастоящими, какой уж тут конфликт. Он этого и не ценит. «Возвращение Чорба» — «одиночный» конфликт, хлопок одной ладонью, история заканчивается тем, что герой от конфликта просто улизнул.

А вот оценивать ФМ с точки зрения эстетики и наслаждения стилем бессмысленно, потому оценка Набокова и близка к нулю в его системе координат. Думаю, Набокову было изрядно неловко писать про великие романы Достоевского, все равно что дальтонику рассуждать о живописи.

Толстой — самая длинная, занудная и удивительная часть. Не объясняя толком, почему, Набоков удивительным образом крайне высоко оценивает Толстого, в том числе признавая в качестве его заслуг то, что он так отчаянно ругал у других, у того же Достоевского. Почему-то стиль Толстого его не смущает ничуть. Социальный компонент его не смущает. Он видит какую-то «великую правду» там, где я вижу отчаянную скуку. Лекция по «Анне Карениной» очень большая и очень детальная, Набоков анализирует все, включая сны Стивы Облонского, красный мешочек Анны, еще бог весть какие мелочи. Я не люблю Толстого и через это продралась с тоской.

Уж не знаю, может, в любви к Толстому в Набокове проявляется старостветский барин, русский аристократ, и эта фамильная ностальгия по утраченному красивому веку, балам и социальному неравенству.

К лекции о «Карениной» прилагаются еще и детальные комментарии, рассчитанные, впрочем, именно на иностранного читателя в большей мере.

Чехов заслужил удивительное порицание-похвалу от ВВН. По сути, весь его взгляд сводится к формуле «серенько, но очень мило». Чеховский юмор в представлении Набокова — это юмор беспомощного и нелепого интеллигента, существа неприспособленного к жизни, не способного сделать зло или постоять за себя, но, повторюсь, очень милого. Вероятно, часть творчества Чехова и укладывается в это определение, но на мой взгляд, Набоков принимает на веру то, что на деле было очень изящной, но довольно злой издевкой, и юмор Чехова куда как часто отдает жесткой иронией. Вероятно, это тоже издержки «заграничного» взгляда.

Горький при всем своим ужасном стиле мог бы получить от Набокова куда больше, но чему-то ВВН отзывается о нем в целом вполне уважительно (не отрицая, конечно, что стиль ужасен, да и все остальное тоже). Он довольно детально пересказывает биографию Горького, и это наиболее интересная часть из всей лекции. Когда же заходит речь о творчество — тут довольно аккуратные упреки сменяются какими-то невообразимыми штампами. «В своей суровой прозе он подчеркнуто обнажал горькую правду современной русской жизни» (!!!) Увольте, я отказываюсь верить, что эту мерзотно пошлую и слащавую фразу из школьных учебников написал Набоков. Впрочем, он быстро съезжает на театр Станиславского, и никакого разбора творчества Горького вообще особо не дает.

Night Owl, 14 апреля 2016 г. в 00:42

«Ада» (оригинальное название «Ada or Ardor: A Family Chronicle», варианты перевода: «Ада, или Страсть», «Ада, или Эротиада», «Ада, или Радости страсти») — одна из двух масштабных, подытоживающих работ Набокова. Другое произведение, с подобной характеристикой — роман «Дар», подводящий черту под русскоязычным наследием автора. В обоих случаях за грандиозным творением имелись последующие, но ничего сопоставимого Владимир Владимирович уже не сочинил, оставив либо незавершённые, либо, неприметные вещи.

Если «Дар» уместно определить, как проекцию внутреннего мира автора, его интересов, взглядов, переложение жизненных событий и, в конечном итоге, личности писателя в ткань произведения, то «Ада» — кульминация творческого пути, уходящая корнями скорее в художественное наследие Набокова, нежели в биографию.

Прежде чем охарактеризовать роман, следует, изъять из самого текста подсказку, освещающую сверхзадачу произведения: «повествование в виде трактата о Ткани Времени, исследование его туманной субстанции, проиллюстрированное множащимися метафорами, что исподволь выстраивало бы логику любовного сюжета, от прошлого к настоящему, расцветая живым рассказом, исподволь же переворачивая аналогии, чтобы мягко кануть вновь в абстракцию». Иными словами, «Ада», как и многие работы Набокова, не просто голый сюжет, а сокрытая за его телом идея, воплощённая под видом традиционной литературной формы. Читателю следует делать на это скидку, сталкиваясь с кажущейся алогичностью некоторых сцен, а так же методов их исполнения, поскольку те вполне могут служить неочевидным, но возложенным на них функциям.

Итак, о чём «Ада»? Технически это семейная хроника с ярко выраженным главным героем Иваном Вином и его ещё более примечательной во всех отношениях возлюбленной Адой. Персонажи приходятся друг другу кузеном и кузиной (по крайней мере, такое впечатление стремится создать автор. В действительности всё намного интересней. Подробности в работе «Ада Набокова. Место сознания» Б. Бойда), что не мешает зародившемуся влечению, приводящему к инцесту в детском возрасте.

И здесь впору сделать отступление, сказав о первых двух слабых сторонах романа. Во-первых, любовная линия прописана неубедительно: из текста никак не формируется образ сколько-нибудь сильных чувств, а так же оснований для взаимности от сперва холодной Ады. То, что Набоков мог исполнить этот момент лучше и достоверней, неоспоримо: «Лолита», «Камера Обскура» и даже «Машенька» имеют куда более вескую романтическую завязку. Во-вторых, произведение не интригует. В нём нет стержня, психологического или сюжетного, подобного той притягательной целеустремлённости Гумберта, его настойчивости в достижении желанной и вожделенной Лолиты, или хотя бы напряжённой атмосферы «Приглашения на казнь», отсутствует минимальная сколько-нибудь любопытная деталь, вроде предвкушения ответа на вопрос, кто же написал рецензию, упомянутую на первых страницах «Дара».

В «Аде» всё намного прозаичней: отношения у главных героев складываются беспрепятственно, спонтанно и долгое время не встречают каких-либо сложностей. Однако роман не превращается в перечень эротических эпизодов, напротив, упоминая их вскользь, он движется по иной линии, делая ставку на аллюзии, шифры, отсылки и прочего разного рода игры, ориентированные на подкованного в литературе и истории, наблюдательного читателя. Справедливо мнение любого, кто предположит, что для того, чтобы в достаточной степени проникнуться данным произведением, необходимо прочесть то, что читал сам Набоков. В противном случае, остаются комментарии переводчиков, увы, далеко не исчерпывающие тайников текста и несопоставимые с радостью самостоятельного распознавания.

Прежде чем разобрать вопросы формы, ещё немного о сюжете. Что же происходит дальше? Чем заполнены страницы одного из самых объёмных романов Владимира Владимировича? Ровно до середины — сюжетно ничем, по крайней мере для ознакомительного чтения, не открывающего припрятанные хитросплетения. Мелькают имена, факты, эпизоды из рутины семьи, намёки, что «потом будет что-то неожиданное», но читателю придётся терпеливо наслаждаться слогом, образами и литературными играми, поскольку, в противном случае, есть вероятность зевать от скуки, путешествуя от одного эротического фрагмента к другому, вчитываясь в диалоги и истории о том, как очередной раз Ван и Ада заперли в шкаф или куда-то ещё спровадили докучливую младшую сестру.

В середине романа, после сцены, описывать которую нельзя, дабы не раскрывать один из немногих ярких поворотов истории, повествование обретает динамику, формируя действительно увлекательную, лишённую инертности часть. Любопытно, что, лишь стоит обременительной любовной линии уйти на второй план, роман оживает и буквально бежит компенсировать размеренность первой половины. В конечном итоге, всё возвращается туда же, откуда пришло: героев ждёт ряд расставаний и возобновлений отношений, не лишённых драматизма, но представляющих собой далеко не самое выдающееся звено в творчестве Набокова.

В четвёртой части книга прерывается уже ранее мелькавшим в ней внутренним произведением о времени — глубочайшим философским путешествием писателя. Здесь проглядывает и сюрреализм «Соглядатая» и размышления из «Дара», но всё намного размашистей, сильней, интересней. К слову, выбор темы не случаен, поскольку «Ада» во многом перекликается с циклом Пруста «В поисках утраченного времени», так что интерес протагониста к данной сфере закономерен.

К концу романа уже стареющие герои оглядываются на жизнь, дописывают работу о времени и внезапно, как бы невзначай, автор намекает, что в «Аде» не всё так просто, и произведение — грандиозная составная метафора, иллюстрирующая философскую линию о несопоставимости времени и пространства, а так же неприменимости к будущему термина «время».

Что касается персонажей, то, безусловно, примечательны главные герои, а так же их младшая сестра, чья сюжетная линия и образ к развязке становятся всё интересней.

Протагонист, Иван Вин импульсивен, храбр, эгоистичен, вместе с тем рассудителен и начитан. Безумно влюблён в Аду. Каких-либо индивидуализирующих черт, делающих его неповторимым, нет. Да: умён, ко всему прочему, физически хорошо развит, весьма похотлив, но как-либо охарактеризовать личность двумя-тремя выдающимися, исключительными качествами не выйдет.

Другое дело — Ада, персонаж, прошедший долгий творческий путь, бок о бок с писателем, кочуя между произведениями, набираясь составляющих своей многогранной самости. Наверняка, первые штрихи героини взяты из воспоминаний юности автора и позднее воплотились в утерянную возлюбленную из «Машеньки». Ещё лишённый самобытности, образ позже дополнился качествами коварной изменницы из романа «Король, Дама, Валет», получил новую жизнь и иной возраст в «Камере Обскура», слился с девочкой из сюжета «Волшебника», а своего апогея достиг в «Лолите». Безусловно, Лолита — взращенная путём долгих творческих поисков героиня, вобравшая в себя всё: коварность Магды, предприимчивость Марты, недосягаемость Машеньки, сюжетную линию безымянной девочки из «Волшебника». С этой точки зрения, Ада — продолжение трансформаций нимфетки, попытка компенсировать (или лишь сымитировать эту компенсацию) её былые злодеяния, приручить, приструнить, выстроить сказку, где Анабелла не умирает, и они с возлюбленным, могут в полной мере предаться излияниям страсти. Получается своего рода мужской роман о воплощённых подростковых фантазиях, но Набоков, в свойственной себе манере вновь обращается к неизменному мотиву ревности, кажущихся, а, быть может, реальных измен, отчего угадываются в Аде отголоски предшественниц. И как-то особенно странно и неуместно выглядит попытка сделать из неё интеллектуалку, зачастую использующую слишком вычурные и высокопарные выражения.

К слову, излишне возвышенный и литературный слог из уст не то, что детей, но даже повзрослевших героев, смотрится почти везде чуждо. Уже само по себе дико, что люди общаются подобным образом, будто читая с листа трижды переисправленную и много раз усложнённую фразу, но вдвойне нелепо смотрятся литературные выкрутасы в письме, извещающем о смерти близкого человека.

Уместно сказать о слоге «Ады». Стараясь стилизовать роман под Пруста, Набоков избрал громоздкие, переусложнённые предложения, трудные для восприятия и составляющие длинные абзацы с полстраницы или страницу в зависимости от шрифта. Нельзя исключать, что читается тяжело исключительно по вине переводчиков, но в то время как язык Пруста, при любом количестве слов от заглавной буквы до точки, лёгок и прозрачен, «Ада» вынуждает неизбежно возвращаться в начало фразы, с целью понять суть написанного. Например, типична ситуация, когда два, три, четыре причастных и деепричастных оборота предваряют подлежащие, так что сперва подробно описано «что сделал», а потом уже «кто». Остаётся либо вбирать сложную конструкцию в память до формирования картинки, либо, бегло пробежав текст до существительного, браться за предложение заново, дабы иметь в голове образ.

Говоря о переводах, необходимо их сравнить. Помимо старого, общепризнанного неудачным, существует два приемлемых:

1) «Ада, или Эротиада» О. Кириченко — лучший на сегодня

2) «Ада, или Радости страсти» С. Ильина — посредственный, с отсебятиной. (На текущий момент вышел в обновлённой версии)

Ильин, к примеру, оставил слово «Дарк» без перевода, а у Кириченко «Мрак» — вполне логичный, верный и даже созвучный аналог.

Далее, для иллюстрации, отрывок:

Ильин: «(“Зачем уже не Тофана?” – со сдержанным утробным смешком дивился добрейший, ветвисторогатый генерал – и тут же слегка откашливался с напускной отрешенностью, — страшился жениных вспышек)».

Кириченко: «(«Почему бы не Тофана? « — вопрошал с боязливо-утробным смешком милейший и щедрейше орогаченный генерал, завершая вопрос легким, выражавшим нарочитое безразличие, покашливанием, — из опасения навлечь со стороны супруги вспышку недовольства)».

У Кириченко явно Набоковский «Шедрейше орогачённый» — чувствуется вязкость прозы Владимира Владимировича. И тут у Ильина — неуклюжий гибрид «ветвирогастый», кочкообразное дёрганное выражение. «Боязливо-утробный» — снова таки у Кириченко звучит прямо по-Набоковски, а Ильин не в состоянии состыковать слова в одно гладкое выражение оставляет их обычным прозаическим текстом: «со сдержанным утробным смешком», где все слова стоят обособленно — конечно, это перевод, но это перевод без правильной стилизации. Опять-таки, слово «отрешённость» у Ильина неудачно, ведь «отрешённость» предполагает «не принадлежность к чему-то», «погружение в себя»; а по контексту именно безучастность, то есть созерцательное безразличие — человек здесь, но как бы не уделяет своему вопросу излишне важное значение. В противном случае, как бы он мог общаться, являясь «отрешённым»? В состоянии медитации или опьянения? Неудачный выбор слова. Ещё пример из той же фразы: «Зачем уже не Тофана» — что это? На вид, так либо фраза из XIX века, либо просто кривой слог, не идущий ни в какое сравнение с прямым и понятным «Почему бы не Тофана» у Кириченко.

Ещё отрывок для сравнения:

Ильин: «включавшее и эту обширную, странно прямоугольную, хоть и вполне натуральную водную пустошь (да собственно из нее и состоявшую), которую окунь (Дан как-то замерил время) перерезал наискось за полчаса и которой он владел на пару с...»

Кириченко: «естественного водоема, проплыть который по диагонали окуню, что было однажды захронометрировано Дэниелом, потребовалось полчаса».

Во-первых, как говорилось ранее, у Кириченко слог идёт яснее и глаже, во-вторых, он ближе к оригиналу. Что за нелепые скобочки у Ильина? В оригинале-то их нет:

«oddly rectangular though quite natural body of water which a perch he had once clocked took half an hour to cross diagonally and which he owned»

К чему вставлять в текст отсебятину, которая тормозит чтение, если можно гладко выстроить фразу по Набоковскому образцу? Дальнейшие тексты выдержаны в том же духе.

Возвращаясь к роману, следует так же упомянуть об иных качествах формы, помимо слога. Одна из главных задач автора в «Аде» — вкрапление аллюзий и обыгрывание мотивов других произведений: своего рода «Улисс» от Набокова, правда, поскоромнее, относительно источников материала, но зато с интереснейшими стихами и фразами, комбинирующими до трёх языков, причём, не только по написательной, но и по фонетической части. Однако это достоинство становится и недостатком, поскольку писатель весь роман сочетает английский, французский и русский. Читателям, знающим все три языка, безусловно, такой приём может показаться любопытным, но по сути, что это даёт? Раскритикованные Владимиром Владимировичем «Поминки по Финнегану» включали около 70 языков, что являлось действительно масштабной сверхзадачей романа. Трёхъязычие «Ады» на этом фоне меркнет, выглядит вторично и объективно смотрится немотивированным усложнением, интересным писателю, но непривлекательным для остальных.

Ещё о форме: произведение включает разного рода ремарки и примечания, будто бы вставленные в рукопись персонажами, что придаёт изложению оттенок достоверности.

Немаловажной, хоть и не первостепенной чертой романа является место разворачивающихся событий — своего рода иная планета, либо реальность, где наша привычная действительность известна как миф, а так же иногда проскальзывающая галлюцинация у людей с расстройством психики. При этом, различия затрагивают далеко не все сферы жизни: флора и фауна нисколько не изменены, зато достаточно отличий в истории, культуре, географических названиях. Видно, что автора интересовало построение исключительно информационной среды, а не альтернативного мира. Действие слегка запаздывает от земного времени, а окружающие предметы технического характера порой заменены вымышленными аналогами, ввиду запрета электричества, что приближает «Аду» к фантастике, но, по всей вероятности, служит составной частью одной из сверхзадач романа. К примеру, упомянутые телефоны, работающие на воде, вполне могут являться физическим проявлением иллюстрации времени, представленным, как течение этой самой воды по метафорическим часам.

Кроме того, «Ада» может похвастать красивыми образными сравнениями, интересными языковыми находками, искромётным юмором и ошеломляющей детализацией. К примеру, если характер главной героини не бесспорен, ввиду не сочетаемости образа зазнайки с её легкомыслием, то подробности повадок, движений, составляющих гардероба и прочего — образец потрясающей работы. Чего стоит один только внезапно примеченный след комариного укуса и прочие, всем знакомые, но редко вспоминаемые писателями штрихи.

Хотя «Ада» — труд внушительный, подводящий черту под английским и общемировым наследием Набокова, вбирающий, подобно «Дару», множество тем и интересов автора — тех же бабочек, литературу, шахматы — тем не менее, назвать этот роман лучшим сложно. Против этого — и слабый сюжет, даже при учёте припрятанных линий вроде «психологической дефлорации» младшей сестры, и значительный объём, не оправданный идейно-событийной насыщенностью(впрочем, здесь можно спорить, ибо не исключено, что даже каждое предложение оправданно и перегружено ещё не обнаруженными смыслами). Тем не менее, очевидны плюсы, присущие всем произведениям Набокова, возводящие роман на вершины литературного Олимпа, но на ступень ниже, чем, к примеру, можно отвести «Защите Лужина», «Лолите», «Приглашению на казнь».

Безусловно, с «Ады» не стоит начинать знакомство с Набоковым. Эту книгу следует открывать в числе последних, когда уже прочитаны не только известнейшие работы автора, но и «Лекции по зарубежной литературе», дабы, имея возможность оглядываться на наследие, интересы, воззрения писателя, в достаточной мере проникнуться столь многоуровневым произведением.

Night Owl, 25 августа 2015 г. в 19:19

«Пнин» — роман, написанный Набоковым на английском языке. Благо, мастерство переводчиков дало в полной мере насладиться неповторимым авторским стилем, благодаря чему можно смело утверждать, что смена кириллицы на латиницу не смогла умалить таланта великого классика.

Данное произведение рассказывает о жизни преподавателя по фамилии Пнин. В первую очередь, следует рассказать о персонаже. Он необычен в первую очередь своей заурядностью. Он не герой, не страдалец, не злодей, не псих, но всё же не совсем обычная личность. Прелесть его образа раскрывается автором в мелочах, точно подмеченных и тщательными мазками собранных в одну из самых ярчайших личностей в литературе. Этот пожилой мужчина чудаковат, у него есть своя история, привычки, уникальная манера общаться. Набоков здесь грамотно копирует жизнь: есть человек, и множество самых полярных мнений о нём у окружающих, чьи точки зрения разняться в зависимости от личной истории персонажа, степени их близости к протагонисту и многих других нюансов, формирующих общую картину. В итоге на страницах не столько протагонист, сколько реальный человек.

А почему собственно не протагонист? А потому, что в «Пнине» Набоков постарался показать жизнь, как она есть: чреда событий, иногда являющихся причинами и следствиями, иногда нет. Реализм в данном романе вытеснил типичную цепочку: «Цель — средства её достижения», сотворив из произведения своего рода биографию русского эмигранта. К слову, сама тема эмигранства, не единственная из регулярных и присущих здесь автору. Имеется и традиционный тиф, и измена — не менее частый гость на страницах классика.

Возвращаясь к сюжету: его, как чёткой событийной линии в романе нет. Нечто подобное было и в «Подвиге», но если в последнем такой подход придавал тексту невнятную аморфность, то в «Пнине» это выглядит более чем уместно. Автор не то, чтобы не знал, что хочет рассказать, а намеренно завязкой продемонстрировал читателю свою способность построить последовательную событийную историю, а потом резко её отчленил от общей линии событий, как нечто ненужное и неубедительное в реалистичном мире данного художественного произведения.

И хотя Пнин номинально является протагонистом и даже борется с некоторыми жизненными трудностями, его образ не обрисовывается как нечто центральное, аккумулирующее происходящее вокруг. Стареющий преподаватель ничего толком не совершает, а провоцирует действия побочно, своей неуёмной харизмой. Ему подражают, его передразнивают, о нём говорят. Сам того, не ведая, он никогда не обделён вниманием, и данные события играют с ним злую шутку: образ шута идёт впереди человека, самим Пнином, как личностью, никто не интересуется, а он, почти до самого конца остаётся в неведении относительно посредственности своей личности для окружающих.

Необходимо отметить, что помимо восхитительного стиля, убедительности и детализированности, произведение обладает ещё одним уникальным свойством: его звуковая направленность. В творчестве Набокова уже встречался «визуальный» роман «Камера обскура». «Пнин» продолжает намеченную линию работ о восприятии, концентрируясь на сей раз на звуках. Слышимое, недослышанное, услышанное и ещё не оформившееся в звуки — всё преломляется через авторскую метафорическую призму. Звукоподражания, исследования в акустике — всего это встретится в «Пнине», с присущей автору глубиной.

Таким образом, «Пнин» не сюжетный роман о жизни. Он оформлен как биография и обладает яркой стилистической формой. Особого внимания заслуживает главный герой, только одно присутствие которого в данном произведении, является отличным поводом рекомендовать его к прочтению.

Iricia, 29 июня 2013 г. в 05:04

Удивительно, как по разному люди видят «Лолиту»: для кого-то это порнография, для кого-то история необычной, даже запретной любви. Для меня «Лолита» — это высокохудожественная история болезни. Одна из немногих, действительно немногих, хорошо написанных книг, в которых совершенно не чувствую близости, единения с героем. Да, написано мастерски, красиво, однако герою не сочувствуешь, он не вызывает симпатии, впрочем, как и героиня. Лолита, даже будучи показанной сквозь призму гумбертовского обожания лично меня отталкивает, жалости к ней я не чувствую – скорее, я её домысливаю; даже будучи описанной в таких высокопарных выражениях, Лолита остается вульгарной, отталкивающей особой.

И, пока читала книгу, никак не могла не сравнивать её с «Некрофилом» Витткоп. И она и Набоков, в сущности, пишут о девиациях, девиациях сексуальных, однако, читая Лолиту, я не чувствовала желания шокировать, нарочитого смакования отвратительных подробностей, которое, как мне кажется, есть у Витткоп.

Avex, 29 апреля 2013 г. в 17:42

(оптимистическая «Немецкая трагедия», с трупом в финале)

В сознании большинства Набоков представляется либо как сочинитель «похабной» «Лолиты» (естественно, прочитать хотя бы пару страниц на пробу таким обычно и в голову не приходит), либо же как автор скучной и безмерно затянутой литературы, написанной непонятно о чём и непонятно для кого.

«Король, дама, валет» — не шахматное, а карточное название, обещает упрощённый, понятный даже неискушённым читателям материал, сразу показывает круг главных действующих лиц и расклад сил — выделяется в творчестве N. тем, что это не часть большого мета-романа, который Набоков писал всю свою жизнь, затем даже и переписывал по-английски, переселившись на другие берега — о стране, которую мы потеряли или, скорее, которой и не было никогда, поскольку эта самая Россия существовала только в воображении писателя, и преобразилась затем под флёром ненависти и ностальгии — далёкая, недостижимая, покрытая голубой дымкой далёка, и которую оставалось только придумать. Это не элитарная проза «ни о чём» и «не для всех» — а напротив, вполне массовая бульварная беллетристика, практически даже нуар-триллер о том, как двое — жена и её молодой любовник — надумали избавиться от третьего лишнего. Автор, тем не менее, обманул читателей, подсунув под оболочкой «чёрного» романа о преступлении не просто более ценный мексиканский мех, а классический психологический роман, драму взросления с не вполне типичным финалом. Если вы ожидаете, что — как в романах Чейза — что-нибудь непременно пойдёт не так, вы окажетесь правы. Но даже если, подобно мне, и угадаете финал, это не мешает получать удовольствие от чтения.

Касаемо жанрового (фантастического и триллерного) интереса хотелось бы отметить пару моментов:

Первый. Изобретение механических манекенов можно рассматривать почти как первый шаг на пути к созданию примитивных роботов. По ходу чтения у меня возникло (отметённое почти сразу и неоправдавшееся впоследствии) подозрение: не случится ли так, что когда любовники осуществят свой план, на сцене, помимо груды обломков механической копии-манекена, окажется живой и здоровый оригинал?

Второй. Аллюзии к еще не написанному «Психозу» — этот странный старичок-квартиросдатель, чем-то напоминающий подряхлевшего Нормана Бейтса. Возможно, это покажется притянутым и совершенно неубедительным, но на меня эти детали — на грани интуитивно-эмоционального — парик, кукла, голос чревовещателя, недомолвки и странности в поведении — произвели именно такое впечатление. Полагаю, толчком к появлению в романе этих неприятных для автора эпизодов послужили события из реальной жизни (интересующиеся этой стороной могут почитать «Недоподлинную жизнь Сергея Набокова», а здесь же — могу утешить — тема нетрадиционных отношений практически не затронута).

Не читавшим Набокова, для первого знакомства с творчеством, можно порекомендовать этот роман — «Король, дама, валет» написан мастерски и нетривиально, одновременно просто и увлекательно. Затем, если понравится, можно попробовать рассказы из сборника «Возвращение Чорба», среди которых имеется и несколько фантастических. И далее по нарастающей, вплоть до английской прозы, которая, по большому счёту, просто перерождение старой прозы Набокова-Сирина.

Strannaya_Masha, 30 июля 2017 г. в 21:33

Не могу не поделиться своим самым сильным литературным впечатлением за последнее время. Мне очень по вкусу книги, допускающие различные истолкования и заставляющие поломать голову над смыслом прочитанного, и книг таких мне попадалось немало, но, опираясь на весь свой читательский опыт, с уверенностью могу заявить, что «Приглашение на казнь» выходит для меня на первое место по многовариантности интерпретаций. Перелистнув последнюю страницу, задаешься вопросом: что это было? Да, разумеется, я почитала отзывы в сети, с некоторыми из которых очень хочется не согласиться. Я не думаю, что весь этот фантасмагорический сюжет был создан только для выражения переживаний ГГ, чувствующего себя инородным телом в человеческом обществе. (Что, кстати, совсем не ново). Так же как не думаю, что все описанное в романе — бред пациента психиатрической клиники, вступившего в финале в стадию ремиссии. )) На мой взгляд, Набоков создал уникальную притчу об иллюзорности окружающего мира и о том, что только, осознав эту иллюзорность можно прийти к такому финалу, к какому в итоге пришел Цинциннат. А называть это «просветлением» или как-то иначе, не так уж и важно по сути...

Для меня удивительно, что Набоков прославился на весь мир «Лолитой», а не этим шедевром сюрреализма.

kerigma, 22 апреля 2016 г. в 09:44

Знаете, в Ботичелли есть какое-то совершенно неодолимое очарование — как очаровывает все красивое, что бы там ни было внутри. В общем, я не могла не купить книжку с фрагментом «Весны» на обложке, даже заранее вполне представляя, какой она окажется.

«Лаура и ее оригинал» Владимира Набокова — это, строго говоря, не «фрагменты романа» (как оно называется официально. «фрагменты романа» — так в школьных хрестоматиях пишут про отдельные главы вполне законченных произведенний), а скорее «наброски начала романа». В начале есть наброски линии некой Лауры-Флауры, молодой девицы странного происхождения и неопределенных занятий, вышедшей замуж на пожилого известного, но, увы, слишком старогот и толстого невролога. Отрывки чуть дальше посвящены ее мужу, имя немедленно запамятовала, но даже на полноценные фрагменты они не тянут. Так — внутренние зарисовки, которые автор делает для самого себя скорее. Как к большой картине создается серия из тысячи карандашных набросков. Если считать оконченную «Лауру» Набокова «Весной» Ботичелли, то текст, который мы видим, в первой части представляет собой карандашный набросок одной из фигур, а вторая половина состоит из набросок купидончика, рукоятки меча стоящего слева мальчика и цветов под ногами. Да, у Ботичелли красив и каждый цветок тоже, как и у Набокова — каждая фраза, удачный термин, игра слов, аллитерация и тд. Но один цветочек Ботичелли — еще не картина, и наброски Набокова в изданном варианте — еще не роман и даже не около этого.

Можно судить, например, по Кафке. Вот «Замок» — это действительно неоконченный роман, который имеет смысл читать, из которого можно понять сюжет, проникнуться атмосферой и тд. А «Лаура» — она повисает в воздухе, она вся насквозь карандашная, причем большую часть листа занимают еще белые пятна. Более, как в эмской депеше, не имею ничего сообщить вам по поводу самого текста.

«Лаура» и ее перевод» Геннадия Барабтарло впечатлил еще меньше. Во-1, переводчик «с высоты своей высокой культурности и рафинированной интеллигентности»   пишет в переводе «разсвет», «безпутная жена» и «разстройство желудка», объясняя это своей ненавистью к советской языковой реформе и желанию вернуться к старой орфографии. По мне — либо уж возвращаться так возвращаться (а знаний-то хватит?), либо не выпендриваться и писать по нормам, потому что это исключительно выпендреж и более ничего, а впечатление портит сильно. Во-2, там есть некоторые довольно ценные пояснения насчет структуры романа, расстановки карточек и тд, параллели отдельных мест с другими произведениями Набокова и тд. Но в целом на сколь-нибудь приличный лит.анализ это все равно не тянет, про Набокова можно написать гораздо глубже и интереснее, если уж задаться такой целью.

«Предисловие» Дмитрия Набокова дает очень четкий ответ на вопрос о причинах классической пролетарской ненавистью к интеллигенции :-))) Проще говоря, оно жутко бесячее. Мало того, что сыночек паразитирует на своем отце, нарушает его последнюю волю, чтобы срубить бабла. Так он это еще и делает это с таким выражением лица, что тошно становится. Не берусь ткнуть пальцем, но какое-то жуткое впечатление фальши, наигранности и высокомерия от этакого великовозрастного мажора — очень неприятно, короче говоря

kerigma, 22 апреля 2016 г. в 09:41

Читать Набокова — одно удовольствие, а читать Набокова после литературы откровенно плохого качества — другое. Уже перестаешь обращать внимание на сюжет, и получаешь удовольствие от того, как он это делает, господи! Иная классическая музыка производит такой же эффект, как набоковское письмо, и совершенно не важно, что этим хотел сказать автор. Видела карточки Набокова, наброски к «Лауре», но все равно сложно представить, что творится у автора в голове, когда он так использует слова. Про Грина можно сказать, что Грин подбирает самый точный термин для конкретной ситуации, пусть не общеупотребительный, а именно конкретно-точный. О Набокове такого не скажешь, потому что у Набокова никогда нет конкретной ситуации, существующей вне материи текста, все его ситуации, люди, сюжетные события суть — текст. Пафосно звучит, но, собственно говоря, не знаю, как еще это сформулировать. Поэтому содержание романов Набокова невозможно пересказать: будучи изложенным другими словами, оно утрачивает всю свою привлекательность, становясь странным, безумным, пошлым, никаким. «Дар», к примеру: ну, пишет человек свой роман, ну, написал. Как передать это цветение садов и пенье птиц — неясно.

С «Подлинной жизнью» та же история: безымянный рассказчик хочет написать биографию своего недавно умершего сводного брата, который был знаменитым писателем. И начинает, разумеется, с набора материала: встречается со знакомыми Себастьяна, пытается разыскать его последнюю роковую любовь. До написания, собственно, дело так и не доходит. Но Набоков так ловко поворачивает сюжет, что, с одной стороны, изначально зная, что герой-писатель уже мертв к «настоящему» читателя, проживаешь его жизнь от юности до самой смерти. Вроде бы и осознавая, что это история в истории, значит, вещь во второй степени эмоционально отдаленная от читателя. С другой стороны, фигура повествователя настолько зыбка и сомнительна, что непонятно, где на самом деле картина, а где — рама. И жизнь Себастьяна, показанная в небольших эпизодах, пересказом третьих лиц, кажется куда реальнее, чем жизнь рассказчика.

Судьбой рассказчика по-настоящему проникаешься только под конец, когда он (в воспоминаниях) спешит к умирающему брату, ночь, забыл деньги, зима, спальный вагон с непонятными и отвратительными телами, нервы, невозможность повлиять на скорость хода поезда, боязнь опоздать, усталость. Потрясающе описана вся гамма ощущений, которая бывает в таких ситуациях, когда внутренняя тревога умножается на крайне неприятное окружение. И если принять на веру, что героев не два, а один, и этот герой на пороге смерти — такой ужасный ночной зимний поезд отлично изображает этот порог.

Хотя трактовок романа, разумеется, сколько угодно. Есть, например, мнение, что это не безымянный герой пишет книгу, а сам Себастьян Найт, уже почти покойный, и это его последний, автобиографический роман. Объяснять Набокова, на мой взгляд, так же весело, как заниматься теологией, и так же бессмысленно с точки зрения уяснения конечной истины.

Night Owl, 09 августа 2015 г. в 00:28

«Защита Лужина» — один из лучших романов Набокова, несмотря на то, что сюжет здесь можно пересказать простым коротким предложением: «успешный шахматист помешался на шахматах». Но за этой скромной формулировкой открывается живописнейший мир произведения.

Кратко о стандартных литературных характеристиках: персонажи оригинальны, интересны, живы и неповторимы. Это личности, имеющие не только характеры, но и собственные способы выражаться, мыслить и действовать, в их описаниях не чувствуется присутствия автора — перед читателем самостоятельные подвижные сознания. Кроме того, отдельные герои прекрасно передают искромётный авторский юмор, органично смотрящийся в рамках произведения.

Не малую роль играет язык. И здесь Набоков демонстрирует вершины мастерства — придраться действительно не к чему. Все слова на причитающихся им местах, некоторые — на неожиданных, но оттого ещё более точных. Обороты и находки метафорического плана порой ошеломляющи. Видно, что к роману автор подошёл с особым прилежанием, создав произведение такого уровня, до которого далеко почти всем: и современным, и классическим авторам.

В этом писательском интеллектуальном пространстве восхитительным образом оживают шахматные фигуры и правила, влекущие за собой не только героя, но так же читательское внимание и сам сюжет произведения. Профессиональный игрок, Набоков смог спроецировать трёхмерную игру в многомерность художественного произведения, затронув все доступные и часто непредсказуемые ложбинки и выемки ассоциативного ряда, связанного с 64 квадратами. То богатство форм, мыслей и параллелей, которое воплощено в романе для другого автора оказалось бы недостижимым.

Набокову удаётся через призму только одного предмета рассмотреть весь мир, его законы, следствия, событийные циклы и даже людей. Это глубокое погружение в суть предмета, раскрывающее через него абсолютно всё, отражает не просто какую-то художественную фантазию, а реальные оттенки чувств человека, продолжительное время увлечённого какой-либо ментальной деятельностью.

«Защита Лужина» — не роман о безумии, как это может показаться на первый взгляд. Это описание мироощущения, выход за грань человеческого восприятия, его переоценка и построение ранее не существовавшей художественной призмы. Такой подход делает это произведение уникальным, что уже является достойной причиной его прочесть для любого, интересующегося литературой человека.

Сорокин1991, 04 мая 2022 г. в 08:42

Вот и дошёл я до понимания того, что надо бы прочесть набоковскую «Лолиту». Дорос, так сказать. Или докатился — как могут подумать сторонники мнений в стиле «не читал, но осуждаю» (как можно такое читать, это же педофильская порнография, а главный герой — извращенец). С одной стороны, неоднозначность произведения долгое время отталкивала от него; с другой — всё же интересно узнать, что такого супернепристойного кроется в этом романе, который между прочим причислен к мировой классике литературы.

Начну с, возможно, уже надоевшего всем утверждения, которое повторяют многие читатели. Тем не менее, оно будет не лишним — ибо не до всех ещё дошло. В «Лолите» нет порнографии. Прям совсем. Если вы её тут заметили, то, по всей видимости, вы мало читаете современной литературы. Вот там этого «добра» навалом — подробно описывают, кто, с кем, сколько раз, куда; и это даже не в литературе прямого жанра, а в разных детективах, триллерах и фантастике. А что мы видим у Набокова? Согласен, там есть непристойности, но они не расписываются досконально, проходят как бы за кадром. Сами по себе отношения взрослого мужчины с несовершеннолетней (так называемой «нимфеткой») не являются запретной темой — смотря, как их подать. Здесь мы наблюдаем подачу в виде дневника, «исповеди» главного героя. Понятно, что такая форма предполагает некие элементы оправдания поступков (даже если ты не прав, себя всё-таки ругать не особо хочется). Однако это не значит, что сам Набоков также стоит на стороне героя, особенно если учесть, как он относится ко всем видам исповедальных элементов в литературе (почитайте разбор романа от Александра Долинина, он есть в некоторых изданиях). В конце концов, есть множество книг про маньяков-садистов, но мы же не оправдываем их действия.

И даже при дневниковой форме, лично я не испытывал к главному герою, Гумберту, какого-то сострадания или понимания. Все его самооправдания, попытки доказать собственную нормальность — часто кажутся просто бреднями жалкого самовлюблённого человека с психическими отклонениями. Знаю, что некоторые видят в их отношениях с Лолитой своеобразную любовь, но тут ей и не пахнет. Девчонку лишили детства, она частенько плачет и скандалит, а её похититель пытается откупиться тряпками, журналами и развлекательными поездками. Хороша любовь, ничего не скажешь. Также смешно слушать читателей, которые говорят, что Гумберт не виноват — это Ло его соблазнила, чуть ли не домогалась. Но если посмотреть с другой стороны: 12-летяя нимфетка, начитавшись и насмотревшись разных романтичных историй, замечает некий интерес к себе со стороны мужчины, который живёт с ней в одном доме. Учитывая, что в этом возрасте мозгов у людей не особо много (никого не хочется обижать, но, как правило, так и есть), ей может стать как минимум любопытно подыграть ему. Не забываем и некую долю гордости — «такой большой дядя обратил на меня внимание«! Несомненно, бывает, что девочки «влюбляются» во взрослых; но объекты их любви на то и взрослые, что должны думать своей головой, аккуратно поговорить с ней (лучше с родителями) и как-то решить проблему. В нашем же случае на это накладываются психосексуальные отклонения Гумберта, и происходит трагедия.

Да, несмотря на довольно лёгкий стиль примерно первой трети романа, я всё-таки склонен отнести книгу к трагичным. Отчасти по уже названным причинам — лишение детства из-за недальновидных поступков и стечения обстоятельств, тема психической нестабильности в целом. Сюда же добавим некоторые сюжетные события, не буду пересказывать. Условно-счастливая концовка с

И, раз уж упомянул про стиль. Роман написан довольно витиеватым языком, который фанаты Набокова постоянно восхваляют. Но мне показалось, что в «Лолите» с этим уже перебор. Раньше я читал более компактные произведения Набокова, и язык не успевал надоесть. Здесь же примешалась некоторая монотонность и затянутость в середине, и иногда я прорывался через слог — казалось, автор просто выделывается, показывает: «вот, смотри как могу». С другой стороны, это не нечитаемый пост-мета-гипер-модернизм с превосходством формы над содержанием, а книга с внятным сюжетом; спасибо и на этом. А языковые предпочтения — это довольно субъективный критерий. Возможно, сказывается и «самоперевод», я где-то краем уха слышал не самые лестные отзывы об этой части работы над романом.

Что имеем в итоге. Это непростой и неоднозначный роман, но я не жалею, что его прочитал. Чрезмерного восторга не вызвал, но и плохим не назову. После изучения некоторых теорий и скрытых смыслов захотелось даже перечитать, чтобы улавливать детали, исходя из новых данных. Но это позже. Всё-таки не развлекательное чтиво, нужно передохнуть. Советую любителям литературы прочесть и составить собственное мнение, но только не в слишком раннем возрасте.

kathakano, 11 января 2019 г. в 15:28

Неоднозначный роман. Честно говоря, не ожидал такой откровенности хотя я и не ханжа. Если коротко, то роман о мужчине по имени Гумберт Гумберт, который приезжает из Европы в США и знакомится с женщиной и ее дочкой Лолитой тринадцати лет в которую влюбляется и растлевает ее, а потом начинается «роуд муви» и предсказуемо не самый не счастливый конец.

Перед прочтением я посмотрел лекцию Дмитрия Быкова о смысле романа «Лолита» и понял, что в это произведении можно найти много смыслов. И кстати я рекомендую посмотреть данную лекцию. Кто-то говорит, что он о любви, кто-то кричит о педофилии, другие находят образы растления Америки Европой. Лично я увидел здесь жалкого, несчастного и больного человека, который изначально был обречен на ужасную судьбу и который постепенно сходит с ума. Это прослеживается по динамике и стилю повествования, которые из четкого изложения переходит в какой-то откровенный бессвязный бред к концу романа.

Хочу отметить одно, что роман не оставит равнодушным никого. И я думаю его стоить прочесть ради понимания жанрового феномена Лолиты.

kerigma, 22 апреля 2016 г. в 09:43

Начнем с традиционной пятиминутки ненависти про перевод: надо, действительно, быть Ильиным, чтобы вставить в название пресловутых незаконнорожденных, несмотря на пояснения самого Набокова на этот счет. В примечании Набоков пишет: «Термин «bend sinister» обозначает в геральдике полосу или черту, прочерченную слева (и по широко распространенному, но неверному убеждению обозначающую незаконность рождения). Выбор этого названия был попыткой создать представление о силуэте, изломанном отражением, об искажении в зеркале бытия, о сбившейся с пути жизни, о зловеще левеющем мире. Изъян же названия в том, что оно побуждает важного читателя, ищущего в книге «общие идеи» или «человеческое содержание» (что по преимуществу одно и то же), отыскивать их и в этом романе». Очень мило со стороны переводчика было не просто полениться покопаться в геральдике (незаконнорожденность обозначает схожий знак, называющийся baton sinister), но даже не послушать самого автора. Впрочем, как обычно

При этом роман действительно очень сложный, сложный по языку, потому что в нем игр со словами — как нигде. А еще и транслит с русского (нарочито не совсем точно переведенный), от вида которого у меня аж зубы сводит. Набоков в чем-то схож с Умберто Эко. У меня такое чувство, что Эко пишет свои романы, только чтобы создать себе своего рода «пространство для игры» со своими собственными знаниями об истории, скрытыми и явными цитатами и аллюзиями на исторические и культурные факты. Да, я знаю про «мне захотелось убить монаха», но ни на грош в это не верю :-D Эти тексты — вовсе не для того, чтобы просто рассказать читателю историю, и не для того, чтобы заставить читателя внутренне переживать, духовно совершенствоваться и тд. Если угодно, романная форма — это только предлог, формат, позволяющий выложить все, что автору есть сказать про историю и культуру в игривой и загадочной манере.

Набоков во многих своих вещах, и в «Bend sinister» прежде всего идет по тому же пути. Использует текст как пространство для своей «игры в бисер», только если у Эко основной игры является история и культура, то у Набокова — язык и литература. Он играет в слова и играет в художественные приемы. Явственно наслаждаясь этой игрой (которую оценит далеко не каждый читатель) и не скрывая этого. Отсюда многочисленные игры со словами, смешения языков, повторяющиеся и зеркалящиеся тропы, отсюда сложная система взаимоотношения автора и персонажа и появление автора-Набокова в самом тексте, отсюда бесконечные цитаты и отсылки к другим литературным произведениям, легкое заигрывание с читателем и критиком. Помните «Адам Н. Eпилинтер, Есноп, Иллиной» или что-то подобное, все дивные комментарии к «Pale fire», ржаки над Джойсом в «Приглашении на казнь»? :-)

Имхо-имхо, «Bend sinister» следует оценивать прежде всего как такую литературную игру, и уже потом как роман с сюжетом и психологией.

Но роман сложен и с точки зрения непосредственно содержания, сюжета и психологии. Казалось бы, имеем небольшое воображаемое государство, в котором недавно случилось революция и установился полицейский режим. Граждане государства, в том числе и наш герой, до сих пор не могут поверить, что вот эти жалкие придурки, которые еще вчера подавали им пальто, теперь ими правят и могут решать вопросы жизни и смерти. «Вот эти придурки» тоже, кажется, не до конца в это верят, учитывая, что периодически они возвращаются к своему раболепному тону и вообще выходят из роли. Но Набоков не был бы Набоковым, если бы история состояла именно в этом. Суть романа — вовсе не в соотношении государства и личности, не в «разоблачении тиранов», и новое государство вовсе не символизирует советскую Россию. Собственно, как и чудесная страна Зембла не символизирует никакую Россию. Все это — только декорации для внутренней очень личной и простой драмы героя и для игры автора на струнах языка. «Как и в случае моего «Приглашения на казнь», с которым эта книга имеет очевидное сходство — автоматическое сравнение Bend sinister с творениями Кафки или штамповками Оруэлла докажут лишь, что автомат не годится для чтения ни великого немецкого, ни посредственного английского авторов». Вот вам и приговор Набокова всем классическим трактовкам.

Но если брать за основу «Приглашение на казнь», то очевидно, что тема та же: независимость личности от всех этих довольно пошлых обстоятельств внешнего мира, таких как государство, власть, опасность и тд. Стоит только немного приподнять завесу текста и взглянуть на все с высоты автора — и сразу понятно, насколько это мелко. Это одна из тем, но не единственная. Вторая, как говорит сам Набоков — любовь к ребенку, простая, совершенно обыденная и естественная *всепоглощающая* любовь, про которую больше и сказать нечего. А еще — особый авторский взгляд, ощутимое присутствие автора в тексте как «бога из машины», в конце выступающего все громче. Я очень люблю грешным делом, когда Набоков-автор появляется в тексте: сразу становится не страшно. Здесь это тоже работает :-)

sham, 23 октября 2010 г. в 18:46

Лолиту прочитал еще в институтские годы, в середине 90-х. Книга произвела неизгладимое впечатление. Такого не читал никогда. Потом был фильм, благодаря которому образы Набокова стали еще ярче и запомнились на всю жизнь. Есть огромное желание перечитать сейчас и узнать — изменилось ли восприятие теперь, с высоты того что уже читанно за эти годы...

Kniga, 23 октября 2010 г. в 00:49

Очень красивый и емкий рассказ.

Двадцатилетний поэт приходит в себя на кушетке. В томительном полусне он обменивается парой реплик с сестрой, выполняет ее просьбу, а когда возвращается, его, наконец, настигает кульминация – бурный оргазм вдохновения. Можно было бы назвать рассказ «зарисовкой», но это, несколько поверхностное слово, тут не подходит, скорее миниатюрное исследование процесса творчества, самого сладостного момента, когда конвульсивные метания теней от слов складываются в строки и звенят, доводя своего автора до сладостных судорог и слез.

В своем полусне поэт то полностью растворяется в деталях окружающего мира, то вновь возвращается к себе. Набоков выстроил это, меняя точку повествования: то от первого лица, то от третьего, он словно переключает zoom in/zoom out. Но, следуя логике рассказа, это сам поэт ощущает себя «я», а потом выходит из себя и видит лишь некого «он». «Ни полосатая темнота в комнате, ни освещенное золотою зыбью ночное море, в которое преобразилось стекло дверей, не давали ему верного способа отмерить и отмежевать самого себя».

Объемными образами («И как сквозь медузу проходит свет воды и каждое ее колебание, так все проникало через него»), точными аллитерациями Набоков подчеркивает, как поэт пропускает окружающее и самого себя, бледного, с нечистой кожей, с зубами и застрявшими в них кусочками ужина, через некое добавочное, поэтическое «я», как сдвигаются тени, как настоящее воспоминание (о матери) рождает воспоминание будущее (об отце, который еще жив, но о котором он когда-нибудь будет воспоминать) и из всей этой мешанины каким-то образом возникает «громадная, живая, вытягивалась и загибалась стихотворная строка». И концовка рассказа смыкается с началом: вдохновение настигает поэта как отсвет вспышки фонарей осветивших Байришер Плац. Конечно, стихи будут более чем так себе («ничтожные, бренные стихи»), но главное — это сладострастие самого процесса, та радость, то, почти чувственное, содрогание, которое испытает поэт.

Используя приемы Пруста (также разрабатываемые Газдановым — на которого есть прямое указание в рассказе — в этом отношении есть определенные переклички между «Тяжелым дымом» и «Водяной тюрьмой»), Набоков весьма ловко их разрабатывает и обыгрывает, вплетая в свои собственные находки.

Хорошо весьма. И даже еще лучше.

Groucho Marx, 24 апреля 2023 г. в 11:31

Чисто набоковский роман, оставляющий, как все романы Набокова, чувство разочарования и недоумение типа «Зачем я тратил время, всё это читая?» Поскольку писательская репутация Набокова безупречна и он считается виртуозом, умницей, великим стилистом, интеллектуалом и так далее, прочитавший начинает придумывать оправдания потраченному времени, рассыпаясь в похвалах Набокову и подчёркивая свою читательскую элитарность: «Глупым читателям книги Набокова не нравятся, а умным — нравятся! Так вот, ребята, лично мне книги Набокова нравятся! Намёк понятен?» Ну, это своеобразынй эффект «нового платья императора» из сказки Андерсена.

Сам «подвиг», вокруг которого выстроен роман, поразительно глуп и никчёмен. Он вызывает в памяти очень короткий рассказ Даниила Хармса «Рыцарь», про храбреца, увидевшего на улице даму, решившего посвятить ей героический подвиг и в качестве подвига бесстрашно выбросившегося на полном ходу из трамвая. Набоков на полном серьёзе предлагает читателю восхититься этим идиотом.

Что касается фирменных набоковских описаний кружения центрального персонажа по Европе, то они выдают, что, вообще-то, для Набокова родной язык английский, что русский он выучил факультативно и не очень хорошо им владел. Но, поскольку Набоков в громе своей американской славы пришёл к отечественному читателю лишь в конце 80-х годов, когда и в России уже не слишком хорошо владели родным языком, фразеологические выкрутасы этого профессора от литературы были приняты с восторгом — ведь большинство русскоязычных писателей указанного периода были ещё хуже.

kerigma, 24 июня 2021 г. в 23:51

Этот сборник не такой одиозный, как лекции по русской литературе — может, потому, что Набоков не покушается ни на каких школьных классиков, и никому из рассматриваемых авторов не отказывает в законном месте в первых рядах национальной и мировой литературы. Тем не менее, взгляды Набокова интересны, пусть в части иностранной классики и не слишком отличаются от общепринятых в плане оценок.

Сборник открывает лекция по «Мэнсфилд-парку» Остин, который я не читала, да и вообще я Остин почти не читала. Так что следить за сюжетом и оценивать могу только по пересказу Набокова, и на мой вкус, он тут многовато пересказывает и недостаточно анализирует в общем — уж не знаю, дело ли в его пристрастии к этому тексту или в том, что там нечего анализировать. Увы, как мне кажется скучной Остин и подобные, так и лекция эта скучна.

«Холодный дом» Диккенса не лучше. На этих двух английских классиков у меня стабильная аллергия, и концепт наслаждения стилем и слогом Диккенса, этим бальзаковским многословием, помноженным на островное морализаторство, мне совсем непонятен. Скорее от Набокова можно было бы ожидать, что он заклеймит эти бесконечные многоярусные конструкции, нагромождение персонажей и сомнительной художественности подробностей. Но нет, что странно, Набоков все это хвалит, и я не могу взять в толк, как ему может это так нравиться в Диккенсе и так не нравиться в Достоевском.

А вот лекция по «Госпоже Бовари» Флобера — однозначно лучшая из всего сборника и на мой вкус вообще блистательная. И дело не в том, что я так люблю этот роман (хотя он тоже блистательный), а в том, что Набоков наконец не пересказывает сюжет ленивым студентам, а именно дает анализ и общего плана, и деталей, подмечая много такого, на что я не обратила внимания при чтении романа. Это и интересно, и полезно, и очень точно суммирует все и про Эмму, и про ее окружение.

«Несмотря на экзотические мечтания, она — провинциальная буржуа до мозга костей, верная банальным идеям или нарушаюшая банальные условности тем или иным банальным способам, из которых адюльтер — банальнейший способ над банальностью возвыситься». Это прекрасно высказано и применительн к Эмме, и применительно ко всем остальным «банально пытающимся возвыситься над банальностью» девицам во все времена. Критерии банальности меняются, соотношение «невысокого прыжка» остается.

Лекция про Стивенсоновскую «Странную историю доктора Джекила и мистера Хайда» мне во многом открыла глаза на эту вещь, которую я всегда искренне считала довольно банальной и проходной. Набоков обращает интересное внимание на пропущенные мной детали, например, других героев-статистов и на то, что настоящий человек во всей истории только один — сам Джекил/Хайд, а остальные — столь же эфемерные, как тюремщики Цинцинната, и он сам себе тюрьма и дверь из нее.

Лекция по Прусту тоже неожиданно оказалась открытием — точнее, не сама лекция, а взгляд на Пруста. Или может, я просто доросла. Когда я изрядно лет назад читала первые романы этой эпопеи, меня очень взволновала история любви Свана, а вот остальной концепт ностальгии по прошдему детству показался каким-то совершенно надуманным, высосанным из пальца и чрезмерно сопливым. Может, потому что не всякое детство вызывает ностальгию. Набокова с героем Пруста тут понятно что роднит: живые и ясные воспоминания о богатом, благополучном и счастливом детстве в любимой стране. Но с другой стороны, если взять чуть попозже и чуть иначе, то в любой юности найдется такое, о чем будешь до конца жизни с нежной тоской вспоминать, просто нужно прождать определенное количество лет. Кажется, теперь начало работать. Надо дочитать Пруста и посмотреть.

Очень интересно про «Превращение» Кафки: тоже на поверхности странный рассказ-пугалка, но по сути — то же самое, что «Приглашение на казнь», только без счастливого конца. «У Гоголя и Кафки абсурдный герой обитает в абсурдном мире, но трогательно и трагически бьется, пытаясь выбраться из него в мир человеческих существ, — и умирает в отчаянии». Кажется, только чтобы залечить эту гоголевскую боль, написано Набоковым все вплоть до слов «Цинциннат пошел среди пыли и падших вещей, и трепетавших полотен, направляясь в ту сторону, где, судя по голосам, стояли существа, подобные ему». И вообще, я никогда не воспринимала «Превращение» кроме как жутковатого курьеза, но почитав анализ ВВН, вынуждена согласиться, что совершенно очевидный его смысл и проблематика — ясная и очень болезненная, и лежит на поверхности, и странно, что об этом не думала раньше. Имею в виду отношения Грегора и его семьи и кто их них на самом деле вредное насекомое.

И наконец, заключительная лекция об «Улиссе» Джойса тоже отличная — прямо видно, как Набокова прет от Джойса, еще бы не. Едва ли в мировой литературе есть еще такие случаи сходства не по стилю, а по духу, по отношению к писательству и тексту — притом, что и у Набокова, и у Джойса оно весьма специфическое. Набоков детально комментирует отдельные главы, и признаюсь честно, с его пояснениями мне многое стало понятно в плане деталей, чего я не уловила раньше. Я не фанат Джойса, он для меня слишком вычурный без той внезапной, редкой, но острой и болезненной человеческой составляющей, которая нет-нет, да менькнет среди набоковских арабесок (за что его больше всего не люблю). Но вслед за Набоковым не могу не признать, что это высокий класс, и копаться в тексте Джойса интереснее, чем в любом другом.

mr_logika, 09 июня 2017 г. в 03:53

   «...Кажется, эта вещица самая отталкивающая из всего, что я до сих пор печатал, правда?»

         В Набоков. Из письма М. Алданову. (1941 г.)

Этот фантастический рассказ содержит загадку, разгадать которую полностью едва ли возможно, но почему бы не попробовать... Художник рассказывает своей недавно умершей жене о необыкновенном происшествии случившемся с их общим знакомым, которого зовут Адам Ильич Фальтер. Этому человеку открылась какая-то истина, поставившая его вне человеческого рода и полностью его изменившая. Открылась эта истина ему неожиданно (ничего подобного он и предполагать не мог) и это произвело на него совершенно ошеломляющее воздействие, выразившееся в нечеловеческих воплях, издававшихся им непрерывно в течение, минимум, пяти минут. Даже от описания этих жутких криков мороз идёт по коже, а каково было слышать это находившимся поблизости людям, представить могут разве что врачи родильных домов. Автор никак не объясняет причину этих более чем душераздирающих нечеловеческих звуков, приводя только слова Фальтера, что тому открылась некая истина, «которая заключает в себе объяснение и доказательство всех возможных мысленных утверждений.» Он назвал это «ударом истины» и этот удар доставил ему крайне болезненные ощущения, отсюда и такая реакция. Что это за истина, так и остаётся загадкой. Итальянский психиатр, сумевший недавно выведать эту истину от Фальтера, сразу же умер, как показало вскрытие, от разрыва сердца. Фальтер выразил это проще, сказав, что его собеседник умер от удивления. Но художник, тяжело переживающий смерть жены, решил рискнуть и тоже попробовать узнать эту тайну. Ему это не удалось, т. к. Фальтер не желал повторения недавней истории и не хотел опять беседовать с полицией. В разговоре художника с Фальтером Автор даёт некоторые зацепки, позволяющие если и не сформулировать эту страшную истину точно, то хотя бы получить о ней довольно таки непротиворечивое представление.

При первом взгляде на Фальтера художнику показалось, что из него «вынули душу, но зато удесятерили в нём дух», а в его облике, «в неприятном сытом взгляде, даже в плоских ногах...[...]...чуялась какая-то сосредоточенная сила, и этой силе не было никакого дела до дряблости и явной тленности тела, которым она брезгливо руководила.» Уже здесь почти всё становится ясно, но проследим и за другими намёками Автора. В рассказе молчаливо предполагается, что у человека есть душа. Когда человек умирает, душа, как принято считать, покидает тело с последним выдохом, и в этот момент человек, умерший за мгновение до этого, ничего не чувствует. Можно ли себе представить ощущения живого и вполне здорового человека, душа которого расстаётся с его телом под действием какой-то неведомой силы? По моему представить это невозможно, но с той или иной степенью правдоподобия (а где здесь критерии правдоподобия?) такие попытки в литературе имели место. Изображение этого процесса Набоковым на мой взгляд одно из самых удачных. Итак, душу из Фальтера вынула и выбросила на просторы Вселенной (или попросту в Лимб) некая непредставимо могущественная сила, занявшая своей небольшой частью место этой души. Эта новая сущность (или её часть) сначала ничего не знает о мире, в который попала, и Набоков пишет об этом так, что истина представляется совсем уж лежащей на поверхности повествования. «Это был человек, как бы потерявший всё: уважение к жизни, всякий интерес к деньгам и делам, общепринятые или освящённые традицией чувства, житейские навыки, манеры, решительно всё.» Далее следует очень интересное описание поведения Фальтера, вроде бы и свидетельствующее о ненормальности, но это ненормальность человека набирающегося опыта, изучающего мелкие нюансы окружающей действительности; так ведёт себя годовалый ребёнок.

Что же это за сила? В разговоре с художником Фальтер «среди всякого вранья» и увёрток от ответа «нечаянно проговорился — всего два-три слова, но в них промелькнул краешек истины», прошедший мимо внимания собеседника, который ведь не стенографировал ответы Фальтера и вполне мог забыть этот момент. Но мы-то, читатели, легко можем заглянуть на несколько страниц назад, в то место рассказа, где художник напоминает жене о каком-то писателе, заказавшем ему серию иллюстраций к поэме «Ultima Thule», только что им написанной. Где в тексте первый раз встречается название рассказа, там и надо искать (мальчик-с-пальчик разбросал белые камешки). И находим. Художник напоминает жене, что в то время «ты уже не вставала с постели и не могла говорить, но писала мне цветным мелком на грифельной дощечке смешные вещи вроде того, что больше всего в жизни ты любишь «стихи, полевые цветы и иностранные деньги». Когда Фальтер рассказывает об ударе истиной, у него проскальзывает такая фраза: «Можно верить в поэзию полевого цветка или в силу денег, но ни то ни другое не предполагает веры в гомеопатию или в необходимость истреблять антилоп на островках озера Виктория Ньянджи*». Здесь то, что было написано умершей женщиной, ловко затмевается упоминаниями о таких очень далёких и от того, что она писала, и друг от друга предметах, как гомеопатия и антилопы; это можно назвать заметанием следа или, говоря языком, понятным любому инженеру, уменьшением соотношения сигнал-шум.

Вспомним, кто ещё обладал способностью знать всё, что происходило когда-либо (и даже, что произойдёт!) с любым случайно встреченным прохожим или, например, театральным зрителем и не только с ним, но с кем угодно из его знакомых; кто имел «ключ решительно ко всем дверям и шкатулкам в мире». Это герои завершённого М. Булгаковым в 1940-м году романа «Мастер и Маргарита»**. Каждый может перечитать главу о выступлении группы Воланда в Варьете. Правда, Коровьев и Бегемот умеют и многое другое, их возможности практически безграничны***, поэтому я и утверждаю, что в теле Фальтера находится только часть демонического духа.

Так что же, загадка Набокова разгадана? Похоже на то. Но почему я уверен, что никто не умрёт от удивления, прочитав всё написанное выше? Конечно, не потому, что на фантлабе уже давно никто ничему не удивляется. Просто у меня нет исчерпывающих и убедительных доказательств, а у Фальтера они были. Да и не верю я, как не верил художник из рассказа, в возможность разрыва сердца от удивления.

Некоторые второстепенные моменты в рассказе остались за пределами моего понимания. Какая, например, смысловая нагрузка у факта наличия у Фальтера двух сестёр, одна из которых полузабыта им и умерла где-то в другой стране, а другая ухаживает за «помешанным» братом? Зачем нужна первая из них, не имеющая для сюжета никакого значения? Что означают слова «повар ваш Илья на боку»? Какой-то каламбур? Всё это не нашло отражения в обширных комментариях в конце полного собрания рассказов (издание третье, уточнённое). Дело, вероятно, в том, что этот рассказ не самостоятельный, а глава из романа.

Можно только пожалеть о невозможности стать хотя бы на часок каким-нибудь Азазеллой — сделал бы операцию Пушкину, провёл бы эскадру Рожественского вокруг Цусимского пролива, не допустил бы убийства Столыпина, поговорил бы с Владимиром Владимировичем (даже и не с одним, а с тремя!)...смотришь — и жить стало бы лучше, в смысле веселее. Да только контора Мэнсфилда Эверарда не позволит.

*) Здесь ещё и сознательное запутывание читателя бессмыслицей, т. к. «ньянджи» это название языка одного из африканских народов.

**) Анализируемый рассказ написан в 1940-м году.

***) Как и у известного Набокову джинна, живущего в лампе Аладдина. Нужно только приказать.

kerigma, 22 апреля 2016 г. в 09:41

Какой-то очень ускользающий роман, что прекрасно оправдывает свое название. Герой-недотыкомка, проходящий по жизни, не оставляя толком следов, умудрившийся совершить единственный сколь-либо значимый свой поступок совершенно невольно, в сомнамбулическом состоянии. Такой же легчайший, удивительно не затягивающий, как обычно у Набокова бывает, слог. Сложно сказать, что на самом деле думаешь по этому поводу — получаешь удовольствие в процессе, как от разглядывания изморози на стекле или чего-то очень изящного и очень преходящего, и тут же забываешь.

Еще один из легких романов, почти иронических, где все герои чем-то неуловимо похожи, в общем списке «Себастьяна Найта», «Приглашения на казнь», даже «Пнина», пожалуй. Эмиграция, скитания по Европе, какая-то мимо проходящая жизнь, легко и бестолково, но на самом деле без ощущения легкости, а в постоянной болезненной концентрации на каких-то незначительных мелочах, которые все отравляют. И взгляд автора — очень сильно сверху — который посмеивается и покровительственно улыбается.

Я уже забыла, как звали героя, Персен, Парсон, впрочем, никто из других героев тоже не запомнил, кажется. Традиционная связь с литературным миром, традиционная отчужденность от мира физического (выражается в общей неловкости, неряшливости, несмертельных, но скорее постыдных болячках). У меня смутное ощущение, что это легкая самопародия, в смысле, не на себя-человека, а на других героев. Потому что несмотря на трагичность ситуации, наш герой — персонаж, безусловно, комический. Но за счет общей «прозрачности» трагизм этот становится виден только под конец, да и ни у кого не вызывает сочувствия, и вообще не важен. Ну, придушил жену во сне, ну, с кем не бывает. Это чудно, на самом деле, что, следуя классическому приему, Набоков приберегает это откровение под конец, но при этом поворачивает все так, что оно не производит ни малейшего впечатления. Читатель уже заранее готов ко всем вероятным и невероятным поворотам. Сравнить с ужасающе тяжелой смертью — причем происходящей только в воображении героя — в «Найте».

Возможно, в общей прозрачности есть какой-то очень тайный смысл, которого я не разглядела (кто знает, поделитесь). Возможно, это просто шутка и «упражнение для пальцев». Набоков всегда хорош, впрочем.

389955, 16 октября 2015 г. в 20:51

Книга не понравилась.

С трудом продирался через описания, диалогов очень мало. Набоковские «Защита Лужина» или «Приглашение на казнь» куда как веселее читались.

Видно, что переведено с английского на не очень хороший русский. Ех. крестословица — калька с Crossword. А как вам «делать постель» (make bed), носильные вещи — как я понимаю, это одежда, и т.д.

Орфография хромает. «чорт» и «шопот» — ни в какие ворота не лезут. Может быть так писали до реформы в СССР, а Набоков уже не жил в России после революции, не знаю.

4 из 10.

Night Owl, 08 августа 2015 г. в 15:53

«Подвиг» — тот редкий случай, когда произведение Набокова слабо. И дело здесь не форме, художественности или персонажах — на этом плане в романе всё почти безупречно. Проблема здесь — в сюжете.

Повествование вращается вокруг жизни взрослеющего молодого человека, немного неуверенного, считающего необходимым доказать каждому, а в первую очередь себе, что он не трус, а храбрец, способный на поступок, героизм и, как следует из названия, подвиг. Впрочем, малодушным главного героя никто и не считает, но, тем не менее, это стремление является превалирующем в поведении протагониста.

Данной сюжетообразующей линии просвещенны периодические отступления, точнее истории о поиске героем своей роли в жизни — мотив, напрочь губящий фабулу, которая исчерпывается первой главой, несколькими вкраплениями в повествование и последним, заключительным эпизодом. Иными словами, самой идее, задумке «подвига» и его свершению уделено предельно мало времени романа, в то время как основной увесистый объём набран за счёт описания перипетий жизни героя, его попыток найти себя в спорте, в любви и прочих закоулках человеческой жизнедеятельности. Поскольку сами эти события в конечном итоге не имеют воздействия на общую картину, они остаются ненужным довеском, который мог бы быть и в два раза короче, а мог бы удлиниться и раз, скажем, в восемьдесят — общая картина не изменилась бы.

Описанный нюанс портит роман, делая его неконкурентоспособным с более «фабульными» историями автора, где отчётливо прослеживаются мотивы героев, а сюжет укладывается в формулу «цель — средства для её достижения». «Подвиг» идёт по иной схеме: «цель — 200 страниц воды — реализация цели». Из-за этого произведение не интригует и позволяет легко и без сожаления в любой момент отказаться от прочтения.

Сама история о подрастающем эмигранте, колесящем по городам Европы, подана талантливым Набоковским языком — как всегда красочным, почти лишённым огрехов. «Почти» — лишь потому, что автор, столь щепетильно относящийся к вычитке и правке своих произведений, к концу «Подвига» будто устал, и последние две главы написаны очень небрежно.

Герои ярки. Ситуации — комичны. Талант Набокова, как всегда, проявляется и в малом и крупном, ежеминутно предоставляя всё новые неожиданности: где-то точное, но удивляющее сравнение, в другой раз — персонажа, словно пришедшего в роман из реальной жизни, порой — шутку, разящую наповал. Интересны и параллели с «Гамлетом», а так же рыцарскими романами. Но для всех этих достоинств нет благодатной почвы, пригодной для укоренения на долгий срок в ней читательского интереса.

Для интересующихся: в двух словах, сам злополучный подвиг протагониста — это рискованная попытка забрести на территорию СССР, не имея на то визы. Эпизоду этому уделено не более, чем 1/100 произведения, причём концовка по-Набоковски туманна, точно с пера писателя на текст упала чёрная клякса.

«Подвиг» — это роман, наделённый массой достоинств, среди которых и стиль, и художественная глубина, и оригинальные авторские мысли, и красочные описания европейских городов, и интересные персонажи. Такое произведение могло бы поднять иного на вершину славы. Но для Набокова — это шаг назад. Сюжет слишком слаб, практически отсутствует интрига. Это не та работа, с которой следовало бы начинать знакомство с талантливым писателем. Рекомендуется исключительно тем, кто уже ознакомился с его лучшим творческим наследием.

Night Owl, 27 июля 2015 г. в 10:15

«Приглашение на казнь» — произведение, нехарактерное для русской классической литературы. Если попытаться провести аналогию, то более всего данный роман похож на «Процесс» Франца Кафки, с одной оговоркой: если у пражского писателя в творчестве преобладает минорная интонация, то Набоков насыщает свою работу гораздо более богатым спектром эмоциональной окраски, допуская откровенно юмористические пассажи, разбавляющие общий депрессивный мотив истории.

Первое, что нужно отметить в данном произведении — атмосферу, настолько густую и вязкую, что ей будто пропитываются страницы, получающие таким образом возможность передавать холодок тюремной камеры в осторожно касающиеся бумаги пальцы. Каждый стук, шорох, вздох, мимолётные смены оттенков в зловещих декорациях — всё представлено с неповторимой, траурной торжественностью.

Особого внимания заслуживает внутренний мир героя — томимый неизвестностью, абсурдностью и зыбкостью своего заведомо обречённого на смерть существования, Цинциннат Ц., оказывается чужаком в странном, соновиденном мире, где как всегда сильно звучат присущие творчеству Набокова нотки утраты минувшего счастья. Размышления, грёзы и чаяния протагониста переданы с выразительнейшей искренностью, достигающей и охватывающей такие глубины и широты душевного состояния человека, что их можно сравнить с детализированным снимком, способным запечатлеть подобное абстрактное явление.

Персонажи интересны и ярки. Они, а равно и их поведенческие особенности, запоминаются мгновенно, в то время как абсурдные поступки, суждения и фразы дополняют впечатление ирреальности происходящего, что так же нагнетает ситуацию и без того напряжённую, благодаря убедительно обрисованному настроению замкнутости, безысходности, даже психоделии.

Глупо и странно пытаться найти в «Приглашении на казнь» символизм или аллюзивную ноту, а вот оценка с лирической точки зрения, напрашивается сама собой, ведь данное произведение часто приобретает нотки поэтической окраски, раскрывая живописные картины как внешнего, так и внутреннего естества.

Как всегда у Набокова, по части стиля нареканий практически нет — роман продуман, гармоничен, выровнен и огранён как алмаз. Что касается образно-метафорической линии, то она здесь находится на уровне не только сопоставимом с «Лолитой», но даже порой значительно превышает его, что даёт право для вопроса, какое же произведение данного автора можно считать лучшим по этому критерию.

Безусловно, «Приглашение на казнь» — сильная, яркая и глубокая работа, заслуживающая первостепенного читательского интереса.

Night Owl, 17 июля 2015 г. в 04:50

«Машенька» — раннее произведение Набокова. Это ощущается на первых же страницах, в силу того, что писательский стиль здесь заметно слабее, чем в остальном творчестве автора. Непомерно растянутые абзацы сложносочинённых и сложноподчинённых предложений чередуются с изящными по форме вставками, что наглядно демонстрирует многообещающие задатки пока что ещё формирующегося писателя.

Особо необходимо отметить первые строки произведения. Многие неопытные авторы, не умеющие придумать сильное вводное предложение, избегают его, начиная историю с вступительной фразы и развивающегося за ней диалога. Так же поступил и Набоков, но «Машенька» при этом приобрела уникальную особенность: её диалоги — это не абстрактные висящие в воздухе возгласы, характерные для творчества дилетантов. Диалоги данного романа мастерски, практически каждым словом вырисовывают экспозицию, описывают действия, знакомят читателя с персонажами — и это всё притом, что реализован данный момент совершенно ненавязчиво, и вместе с тем искусно, ведь в литературе не часто можно встретить столь многофункциональную сцену, выстроенную при помощи диалога из нескольких фраз.

Далее произведение сбавляет уровень, открывая самую слабую на то время черту Набокова, как писателя: разъяснения. Здесь автор крайне слаб — заметно, что он не представляет, что делает, ввиду чего формирует просто циклопический абзац, где в каждом предложении пестрят повторы «был» и «стоял» — паразиты, которыми страдает всё произведение, что намного ухудшает общее впечатление. В последующем, повествовании возникнут и новые, замыливающие глаз слова, но эти — самые характерные и ненужные. К слову, сами описания, вроде скрупулёзного перечисления мебели и мест её расположения, появляющиеся, начиная с данного фрагмента, неоправданно избыточны и так же вредят роману.

Сюжетно «Машенька» не интригует, а примерно первую половину произведения и вовсе предоставляет читателю все основания задать вопрос, есть ли в ней хоть какая-то последовательная история. Затем ситуация проясняется: русский эмигрант Ганин узнал, что его сосед по Берлинскому пансиону, ждёт приезда жены, в чьей фотографии, к своему ужасу, главный герой узнаёт бывшую возлюбленную, с которой, как оказывается, до сих пор испытывает чувства. Он винит во всём обстоятельства, и понимает, что не может жить без неё. Эта, а так же интересные побочные сюжетные линии выдержаны в красивой минорной ноте, и тут, как всегда, следует отдать Набокову должное — с неподражаемым изяществом и убедительностью он раскрывает внутренний мир героев, совсем не похожий на те, что представлялись им в «Лолите» или «Волшебнике». Утрата и недосягаемость — пожалуй, так можно охарактеризовать настрой произведения, характерный для каждого из немногих персонажей, каждый из которых располагает к формированию к нему искреннего сочувствия.

Сами персонажи весьма интересны и разнообразны, тут и старик, мечтающий попасть к родным, и протагонист, страдающий от несбывшейся любви, да и сама Машенька, с настойчивым отчаянием отсылающая в никуда не получающие ответа письма. Но всё же самой сильной стороной «Машеньки» является эмоциональный фон, перекрывающий и диалоги, где автор даже несколько раз удачно шутит, и политическую критику, и короткие мысли о любви к родине.

Не смотря на то, что произведение раннее, а стиль шероховат и переменчив, образность выдержана с типичным для Набокова высоким уровнем: яркие метафоры, точно подмеченные соответствия, зорко выверенные оттенки чувств и явлений — всё мастерски перенесено на бумагу.

Можно сказать, что «Машенька» не лучшее произведение Набокова, которое скорее подойдёт читателям, желающим углубить знакомство с его творчеством, нежели тем, кто решил взяться за его книги впервые.

Night Owl, 06 июля 2015 г. в 04:00

«Волшебник» — относительно раннее произведение Набокова. Оно часто и справедливо называется первым вариантом «Лолиты». Такая характеристика верна, так как, не издав изначальную повесть, автор действительно использовал старую фабулу в своём самом известном романе.

И всё же ошибочно полагать, что «Волшебник» является черновиком, либо незрелым плодом труда начинающего автора. Эта небольшая повесть зрела во всех отношениях. Набоков здесь сопоставим с собою более поздним: всё тот же изящный язык, сильные глубокие образы, мощный красочный поток точно найденных эпитетов. Слог автора настолько обтекаем и необычен, что трудно найти тождественную параллель его гению.

Метафоры — о них нужно сказать отдельно — идут намного дальше общеизвестных средств выразительности, вроде очевидных сравнений и зрительных ассоциаций, распространённых в литературе. У Набокова иначе: его приёмы неожиданны, они словно создают новое писательское измерение, куда уже вовлекаются синестезия и своеобразный леттризм, исследующие недоступные большинству писателей ювелирные ниши и вымки художественной палитры. В этих руслах движется только Набоков — другие тонут, либо просто не могут протиснуться в рамки игры, где действительно играючи проявляет мастерство автор «Волшебника».

Не смотря на то, что с точки зрения формы, повесть ничем не уступает поздним произведениям Набокова, сюжетно она проигрывает «Лолите», ведь автор с той поры нашёл достаточно новых решений для старой истории, чтобы сделать её захватывающей и неожиданной. Робкая и тихая девочка превратилась в чертовку Лолиту, да и умирающая больная мама обзавелась ярким характером и не менее ярким финалом своей, в общем-то, ничем не примечательной жизни. После «Волшебника» в «Лолите» Набоков сменил все полярности, сделав из неприятного героя, вдохновлённого влюблённого страдальца и романтика, практически жертву, а из несчастного ребёнка — расчётливую дьяволицу.

Но всё же провальными события и героев повести назвать нельзя. Они просто другие — иллюстрация ситуации, имеющей иные ответвления и перипетии. Она может оказаться интересной и как альтертанитва, и как дополнение к «Лолите» для уже знакомых с романом читателей, а так же как «разогрев» для тех, кто ещё решается к нему подступиться. В отрыве же от основного Набоковского произведения, повесть читается замечательно — ведь не с чем сравнивать, и кажется, что добавить даже нечего — ну кому в самом деле, кроме самого автора, могла прийти в голову идея полностью перетасовать добро и зло в произведении, основанном на столь щекотливой для многих теме?

«Волшебник» заслуживает высокой оценки и является отличным выбором для желающих начать знакомство с произведениями Набокова с чего-нибудь короткого, но характерного для основных веяний творчества автора.

Gaelic, 20 февраля 2015 г. в 01:18

Гумберт, любишь ли ты Лолиту?! Гумберт Гумберт. Неужели ты жалеешь себя? Или хочешь вызвать жалость у «уважаемых присяжных женского и мужского пола»? А чего ты боишься: быть разоблачённым или потерять её, Лолиту, «свет жизни твоей, огонь твоих чресел»? Или же ты болен? Но чем?!

Вопросы, сплошные вопросы, словно утренний туман, окутывали моё сознание во время прочтения и не смогли рассеяться до сих пор. Возможно, как раз-таки наличие большого количества именно вопросов не позволили мне закрыть книгу ещё на середине, когда главный герой только познакомился со своей жертвой (жертвой ли?).

Ещё в начале книги, когда перед тобой мелькают страницы, полные плотских терзаний мальчика, юноши, мужчины, ты всё ожидаешь встречи с загадочным существом, имя которому Лолита. И когда же это наконец происходит, то что ты испытываешь: разочарование, щедро приправленное отвращением? А в голове волчком крутится навязчивая мысль: «О, боже, что за бред сумасшедшего извращенца! Надо постараться срочно забыть!». Наверное, это и правильно; именно такой и должна быть реакция нормального человека. Но разве не будет ли подобное мнение излишне однобоким?

Сложно сказать, можно ли оценить «Лолиту» в десять баллов (я не писатель и не критик, осуждать не имею права). Но для себя отмечу сей роман твёрдой семёркой или восьмёркой. И наверняка когда-нибудь перечитаю вновь. Хотя бы для того, чтобы задать Гумберту те же вопросы.

Задумчивая кошка, 31 января 2015 г. в 13:47

Я наконец-то созрела для прочтения этого скандального романа. Даже в институте мне удалось избежать его прочтения. Как я и думала роман стоило читать только ради вкусного литературного русского языка Набокова. Мерзкая тема оказывается имеет еще более мерзкое сюжетное развитие. Герой , Гумберт Гумберт, отвратителен — похотливый, эгоистичный, высокомерный, садист. Его маленькая жертва — Лолита, вызывает искреннюю жалость. Многие читатели ругают девочку и называют ее развратной, эгоистичной. Но мне кажется она была всего лишь трудным подростком с ранним половым созреванием, эдакий беспризорник при живой матери. До Гумберта, даже с безразличной к ней мамашей, Лолита могла вырасти нормальной девушкой. Но появился маньяк и сломал ей психику, и саму жизнь. Какие же тяжелые два года прожил этот бедный ребенок под постоянным контролем своего мучителя, своего насильника. Гумберт особенно омерзителен не тогда, когда описывает сладострастные сцены, а тогда, когда рассказывает, что он прекрасно понимал, какой огромный вред приносит Лолите и вместо того, что избавить ее от ужаса, начинал испытывать возбуждение. Мне очень хочется забыть то, что я прочла.

SevER_7, 07 сентября 2014 г. в 12:41

Вы можете любить этот роман, можете ненавидеть, но Вам придется признать — это писал гений. Язык автора не просто хорош, порой кажется, что слова вот-вот и вырвутся со страниц книги и ударят потоком запахов и звуков. Известно, что Владимир Владимирович благодаря генетической предрасположенности обладал даром синестезии.

Этим романом ему удалось позволить нам хотя бы ненадолго, но начать воспринимать мир так, как чувствует его он. И это прекрасно.

KastanedA34, 21 мая 2013 г. в 18:41

Вещь! Роман, который не легко пропустить через себя. Непонятность преступления тяготит. Хотя, на самом деле, совершенно не важно, что совершил Цинцинат Ц. и совершил ли? А ведь думаешь об этом, постоянно думаешь.

Каждый раз вместе с героем боязливо ждать очередного утра, будто он одинок по ту сторону, а я по эту. Словно и я вместе с ним должна взойти на плаху. А эти обманы? Зачем? Казалось бы, его жизнь уже и так прожита, и скоро, очень скоро, нить его судьбы перережет небесная нимфа. Так дайте собраться с мыслями, дайте хотя бы надежду...Не забирайте то, что и так будет вашим... В эти моменты понимаешь, что даже паук приятней человека

azi233, 01 июня 2021 г. в 14:04

Я достаточно много слышал про данное произведение — никогда бы не подумал что оно НАСТОЛЬКО пошлое и откровенное. При этом конкретных долгих описаний половых актов нет: автор применяет намеки, полунамеки и эвфемизмы (про этот термин я узнал из романа), лишь приоткрывая завесу своей черной души, что даёт читателю простор для фантазии.

Извращенец-педофил по имени Гумберт описывает свои мысли и фантазии в отношении маленькой девочки («нимфетки»).

Он умен, начитан, обладает мощным интеллектом. Ненавидит обычных женщин, но тем не менее очень нравится им. Для достижения своих прихотей не останавливается ни перед чем.

Все выглядит очень грязно, мерзко и до тошноты отвратительно. По ходу романа с каждой страницей Гумберт будто все дальше и дальше скатывается к жалкому безумию.

Особо ничего литературно ценного в данной книге я не увидел — скандальность и внимание к ней, вероятно, обусловлено излишней смелостью для времени, в котором оно вышло в свет.

Наверное, самое страшное, что может случиться в жизни — это стать таким, как главный герой (антигерой?) романа.

Frontier, 17 декабря 2019 г. в 19:49

Цирк!

В плохом смысле.

Героям Набокова сопереживать в принципе не нужно, этого в авторском замысле нет и не предполагалось. У него и героев-то, как правило, нет – так, манекены, ярко раскрашенные, попадающие в постановочные ситуации. Но тут нам подсунули героя-карлика, и мне сразу вспомнился Тирион Ланнистер. Точнее даже, актёр Питер Динклейдж, упоминавший в интервью, что ему всегда хотелось играть реальных людей, а не комических карликов.

Набоков вывел нам типичного, нелепого героя-карлика, настолько незамутнённого, что попахивает дебилизмом в медицинском смысле. Как будто умственно и психологически он тоже этакий «получеловек». Его трудно назвать даже сообразительным. Ничем нельзя объяснить его паталогический инфантилизм. Он не какой-то там изнеженный барчук, его психику никто не оберегал – и он ещё в раннем детстве должен был узнать, почём фунт лиха. И если не поумнеть, так озлобиться. Но волею автора герой чист и невинен, как в первый день творения; это такая бумажная, ненастоящая личность, клоун на подмостках – на протяжении всего рассказа мы будем наблюдать, как он попадает в глупые и нелепые ситуации и остаётся в дураках. Сопереживать этой фальшивке невозможно, наблюдать за этим всем со стороны, свысока – тоскливо. И это раскрытая психология? Набоков в принципе антипсихологичен, ему пофиг на людей – он просто наряжает свои куклы словесами, расставляет в причудливые жизненные коллизии, а потом описывает получившийся ландшафт, упоенно подбирая «изысканный декор» (фуу, какое мерзкое получилось определение) для абсолютно театральных, вымороченных чувств. Единственное, что по-прежнему интересно в Набокове – сам подбор слов: то, как он оформляет ими движение, рисует границы мира. (Иногда — то, как он строит сам рассказ. Но не в этом случае). Сто процентов техники при абсолютном нуле содержания.

Выстроен рассказ опереточно. Финальные эпизоды с набегающей толпой театральны до отвращения, финальный финт предугадывается задолго до, и вообще очень типичен для Набокова

В общем, ниже пятёрки рука не поднимается поставить – потому что развешивать слова автор мастер. Но по большому счёту весь этот рассказ – фальшивое, ненужное враньё.

Адажио, 12 августа 2017 г. в 13:26

Что для меня «Большая литература»? Это множество пластов смысла и символизма. И Набоков в этом плане — мой автор.

Язык Набокова — это одно из основных действующих лиц в романе. Он завораживает, гипнотизирует. Им восхищаешься. Но именно он служит не притягивающим фактором, а охолаживающим. Из-за его нереальной красоты читать книгу довольно сложно. И ты не бежишь к ней в любую свободную минуту, а скорее прикидываешь — времени сейчас не много, поэтому читать не буду. О, эти легендарные абзацы на две-три страницы! Довольно изнуряющий марафон внимания, если честно. А какое хитрое своей фонетикой имя у главного героя? Лужин. Лужить. Лужа. Ложа. И нетипичное для русской литературы, но интересное название «Защита Лужина». Нет, в основном даже не шахматная. Психологическая.

Считается, что прототипом Лужина стали сразу два великих шахматиста. Один из них дал ему свое детство (Александр Алехин), второй — свой финал (Курт фон Барделебен). Но Набоков подмешал в эти истории мистики, добавил нерва, отодвинул турнирную рутину, и перед нами оказался сверх-человек, интеллект которого сам достоин называться миром, дорого поплатившийся за эту свою «одну, но пламенную страсть» пренебрежением к своим близким, трусостью, одиночеством. На самом деле — больше людей сведено к Лужинскому знаменателю. И дело даже не в гроссмейстерах (читала, что до четырех человек — плюс Акиба Рубинштейн, да и сам Набоков, что уж скрывать), дело вообще в потерянном революцией поколении неприкаянных мальчиков без имени, самоотверженных девочек, инфантильных родителей, брошеной прислуги.

Лужин — человек, живущий в мире шахмат. Остального мира для него не существует, как и не существует, в общем-то, для мира самого Лужина. Он, потеряв в детстве имя, приобрел великую страсть к черно-белому полю. И потерял жизнь, когда имя к нему вернулось. Лужин — это неприкаянный гражданин мира, человек без национальности. Старая родина исчезла, к новому месту не привязался.

В книге описаны три периода жизни шахматиста. Детство до 14 лет, отрочество от 14 и старость, внезапно наступившая в 40.

Нет имен собственных. Лужин, старший Лужин, мама, доктор с драгоценными глазами и бородкой, невеста со временем изменившаяся в Лужину, теща, тесть, девушка-прислуга... Имена названы либо у дальнего круга окружения этого «эпицентра несуразности», либо уж у совсем эпизодических лиц.

Хочу оставить немного впечатлений о героях.

Автор провел героя через все шахматное поле за 40 лет (а не отсылка ли это к Моисею?), чтобы, возведя в ранг дамки, провести обратно к истокам. А, может, это набоковское пророчество — сколько не бегай от монархии, все равно Россия к ней вернется? Да, у меня осталось много тем к размышлению, и я не спешу знакомиться с критикой, чтобы не портить впечатления от книги.

roypchel, 05 апреля 2017 г. в 21:28

«Лолита» — менее всего роман о прискорбном и частном клиническом случае с криминальной окраской. Это лишь самый поверхностный пласт произведения. И даже не только история болезненной, греховной, извращенной, а потому обреченной, но настоящей любви. Прежде всего, это и роман об искусстве и художнике.

Любовь и вожделение утонченного европейца Гумберта Гумберта к американской девочке-подростку Долорес Гейз — это метафорическое изображение «романа автора с английским языком» и его метаморфозы в американского писателя. И в данном плане Лолита, чьей душой герой тщится завладеть, колеся сначала с ней, а потом в погоне за ней по американским городам и весям, выступает воплощением самой современной Америки.

Отношения Лолиты и Гумберта закончились неизбежным крахом. Гумберт так и не обрел своего рая, потому что искал его не там. Его роковое заблуждение ломает не только жизнь героя, но отнимает детство у Лолиты. Парадокс налицо. Ведь педофилией как таковой в романе Набокова и не пахнет. Главный герой, он же главный «злодей и совратитель», Гумберт Гумберт в финале романа приезжает к Лолите. Ей 17 лет, она беременна. И при встрече этому самому «совратителю» становится ясно: никакие нимфетки-малолетки ему не нужны и не больно-то интересны. А нужна только она одна. Пусть даже носящая под сердцем чужого ребёнка.