В «Орфографии» Быкова есть такая сцена. Корабельников/Маяковский и его единомышленники выходят с собственноручно изготовленными плакатами на первомайскую демонстрацию. Их останавливает милиция и объясняет, что сегодня день трудящихся, и праздновать должен трудящийся элемент, а хулиганствующий, наоборот, должен сидеть в этот день дома. Так вот, в поэме Маяковский в очередной раз старается доказать всем, и себе тоже, что он именно трудящийся. Он не чужой. Он со всеми.

Мне, в общем-то, не нравится Маяковский, ни ранний, ни поздний. Ни средний. Ещё больше не нравится верноподданническая литература, кто бы её ни заказывал. Но от этой поэмы остаётся хорошее впечатление. Несмотря на её обрывочность, приглаженность и своевременность. Маяковский здесь честен в своих попытках стать частью нового общества, посмотреть своим нестандартным взглядом на недавнее прошлое и настоящее. Говорит то, что чувствует. В крайнем случае, допускает иносказания. А какие здесь попадаются сцены, ехидные, но всё-таки беззлобные. Пожалуй, лучшие сцены во всём его творчестве. А какие встречаются литературные находки. Запоминаются без принудительных заучиваний. В общем, хорошо. Самая подходящая оценка.

По-моему, Маяковским сразу после революции руководила не столько любовь к новой власти, сколько свирепая ненависть к старой. В этом, впрочем, он был не одинок — даже у Блока были сначала какие-то иллюзии. Но большинство интеллигентов вскоре поняли, что лекарство хуже болезни, а Маяковский как-то втянулся и вписался.

Нет, приспособленцем он определённо не был, да и не так уж радушно советская цензура к нему относилась. Похоже, Маяковский служил коммунистической власти до тех пор, пока надеялся на реализацию своих ранних романтических надежд. Когда надежды окончательно развеялись, тогда и произошла трагедия. Любовные перипетии только усугубили и ускорили финал.

Разносторонний у него был талант. Как-то трудно поверить, что один и тот же поэт написал: «день твой последний приходит, буржуй» и «этот мальчик очень милый, поступает хорошо». А чего стоит знаменитая фраза из рецензируемой поэмы: «Я себя под Лениным чищу»! Есть, впрочем гипотеза, что воспевание Ленина было у Маяковского замаскированной критикой надвигающегося сталинизма, тоской по несбывшимся иллюзиям революционных лет.

Своеобразное, очень злое подведение итогов 20-х годов ХХ века. По Маяковскому, революция кончилась (как сказал бы Т.С.Элиот) «не взрывом, а хлюпаньем». Волна мелкобуржуазности накрыла все революционные тенденции, обновления жизни не случилось, бывшие коммунисты быстренько переженились на очаровательных буржуазочках и... Потом происходит прыжок в будущее на полвека, и мы видим стерильное общество, состоящее из туповатых болтливых слабаков. Естественно, что Маяковский не решился прямо сказать, как он представляет себе социальное наследство разнообразных «Пьеров Скрипкиных», и ограничился уклончивыми намёками. Но сам факт того, что это «общество победившего социализма» с восторгом принимает «новации» гостя из прошлого, говорит о многом.

Маяковский был гениальный поэт, хотя довольно слабый драматург, и потому его комедия выглядит, скорее, как набор остроумных скетчей или как рок-опера, чем как полноценная пьеса. Тем не менее, «Клоп» производит очень сильное впечатление за счёт ярких острот, музыкального ритма, сильных стихов.

Комедия изрядно пугала ортодоксальных советских культуртрегеров, так что в 70-х годах, накануне предсказанного пробуждения Присыпкина, бывший мейерхольдовец и один из самых стильных кинорежиссёров советского кино Сергей Юткевич экранизировал эту пьесу в форме коллажа, под названием «Маяковский смеётся». Но Юткевич побоялся показать появление Присыпкина в современном ему СССР и перенёс действие второй части «Клопа» на Запад, в Страну Жолтого Дьявола, превратив тем самым идеологический посыл Маяковского в бессмыслицу. Да, даже в 1975 году Маяковский продолжал быть опасным, чересчур радикальным и слишком злым...

Правду говорят: небоскреб — деревня поднятая вверх.

Совершенно потрясающие ‘молкнь’ и ‘тихонь’, в этом, конечно же, сила Маяковского.

Писать отзывы на поэзию для меня за гранью фантастики. И может быть никогда бы... Если бы...

В общем, это же невероятно здорово, когда чеканный слог и рубленые фразы произносятся не громоподобными звуками, а волшебным голосом Амира Рашидова. Поэту невозможно не посочувствовать. А также, как минимум, переписать этот ответ всем критикам, которые учат писать стихи так, как надо им.

Недаром, это стихотворение вошло в сборник «Образ поэта в русской лирике XIX-XX вв.»

Невероятной мощи и драйва поэма!

Можно много говорить о революционности ее поэтики, о каскаде уникальных рифм, тропов, ассонансов и т.д., и тп. В ней не это главное. Точнее, не только это (а ведь Маяковский пролагал невероятные новые пути в поэзии!) И сам поэт открытым текстом об этом говорит в своем произведении.

Главное тут — сотрясающий земной шар протест против войны, капитализма, мещанского мышления и образа жизни, оправдывающего захватнические войны. И ведь это выкликнуто и утверждено задолго до всяких «потерянных поколений», когда большинству хватало сил только на личный «сепаратный мир», сиречь дезертирство.

К тому же лет за сорок до мудрейших историософов мирового масштаба, типа Теодора Адорно, прикормленных ЦРУ и подобными конторами, двадцатидвухлетний поэт смело и твердо отвечает на вопрос: «Как возможны стихи после Освенцима?» (и тут высвечивается весь цинизм самой постановки такого вопроса).

Если писать не ради словесных выкрутасов, не ради выпячивания своей «уникальноснежинкости», а ради счастья всего человечества, то и стихами можно. И лучше талантливыми.

И заканчивает свой великий манифест Маяковский не обвинительным приговором уходящему миру зла и жестокости, а картинами будущего всеобщего счастья и благоденствия. И даже говорит ,как этого достичь (делиться с ближним, а не хапать). И пока что никакие «чикагские умники» или сосущие гранты на миллиарды долларов «тинк тэнки» ничего умнее не придумали.

Читаешь такие книги и лучше делаешься, мозги прочищаются от суетной занятости и злобы. И гордость охватывает от того, каких гениев рождала и, надеюсь ,еще будет рождать русская земля.

Прямо таки крик души.

Клубок чувств и переживаний.

Кажется немного не хватает цельности, но некоторые куски просто гениальны.

А какая работа с рифмой, какие образы, какой напор!

Если знаешь стихотворение наизусть, надо ставить десятку, что я и сделал. Но как изменилось восприятие образа чернокожего Вилли за последние пару лет! Как писал некогда Киплинг: «Нет спасенья от раба, который стал царём». Вилли, которого было так жалко в годы моей юности, превратился в хищного животного. Человеком он так и не стал, в голове у него по-прежнему мало всходов, мало посева. А вот хищные инстинкты возобладали надо всем.

Ох, какое стихотворение! И ни малейшего намёка на толерантность: «На палубе 700 человек людей, остальные – негры». Впрочем, медовые америкашки стихов не читают. Не прочтут они и это.

«В наше время тот поэт, кто напишет марш и лозунг»

И вот, поэт Маяковский взялся писать лозунги. И оказалось, что даже поэтический гений не способен объединить лозунг с поэзией. Неловко в двадцать первом веке читать такие лозунги.

Размер отличный, рифмы превосходные, а тема плакатная и вместе со всеми соцсоревнованиями и самокритиками давно канула в Лету. Кому это сейчас интересно? Да никому.

Ненавижу спорт, а пуще того, физкультуру и счастлив, что Владимир Владимирович Маяковский разделяет моё отрицательное отношение к этому безобразию.

Спорт

к себе

заносит на дом

и тщедушный

и верзила.

Красная Спартакиада

Населенье заразила.

Никогда не учил этого стихотворения, а просто знал его наизусть, сколько помню себя. Испытал горькое разочарование, когда в 1967 году мне вручили паспорт лягушачье-зелёного цвета (кстати, такие загранпаспорта были у российских граждан в конце XIX-начале XX века). И счастлив, что сейчас у меня документ того самого цвета, что воспел Маяковский. Советская власть преходяща, Россия — бессмертна!

Кстати, у Маяковского достаточно много фантастики: «Клоп», «Баня», «Сказка о Пете толстом ребёнке и о Симе, который тонкий»... Нет, Маяковскому самое место на Фантлабе.

Гениальное стихотворение. С восторгом его выучил наизусть ещё с середине 80-х и помню до сих пор. Одного не понимаю : что великий русский поэт делает на Фантлабе ??! Особой мистики за ним не водилось. Разве что удивительное происшествие, когда к нему на дачу в гости зашло солнце ??! :))

Маяковский посвятил стихотворение простому советскому паспорту. Описывая паспортную проверку в поезде, он сразу заявляет, что ненавидит бюрократизм, который у него ассоциируется с буржуазным обществом

Фраза «Я достаю из широких штанин» стала крылатой. Ее бессчетное количество раз подвергали критике и пародировали. Но в ней звучит искренняя гордость человека, уверенного в величии и могуществе своего государства. Это гордость позволяет Маяковскому твердо заявить всему миру: «Я – гражданин Советского союза».

«Выбиться нам сквозь продажную смрадь из грязного быта и вшивого ...»

Выбьемся! Обязательно выбьемся. А грязь и продажная смрадь пусть себе копошится в грязи своего вшивого и абсолютно никчёмного существования. В своей вонючей лужице.

Маяковской — гений. Читать, читать и читать!!! Трижды на дню и обязательно на ночь, дабы очистить разум и чувства от прилипчивой мрази и грязи.

;-))

Думаю, в своем классе «гражданственной поэзии» эти четыре четверостишья близки к идеалу.

На мой взгляд, гражданская лирика должна быть краткой. Есть, разумеется, и примеры блестящей политической поэзии большого формата, но все же самые гениальные образцы этого жанра — краткие. Такой стих должен ярко и хлестко бросить читателю в лицо позицию автора, а длинноты и хлесткость сочетаются плохо. Вообще, думаю, что лучше всего, когда подобное стихотворение доводит лишь какую-то одну мысль, но очень четко, ясно и настойчиво, что опять же требует лаконичности.

«Вам!» как нельзя лучше отвечает всем этим требованиям. Всего шестнадцать строк и одна мысль — «воевать ради такой дряни я не буду». Но эта единственная мысль — как пощечина, внезапная, сильная и, да, хлесткая. Разве не в этом гений — так кратко и так емко выразить свои чувства?

Но есть еще кое что. Сейчас в моде антивоенное искусство. Но современные творцы почему-то считают, что антивоенные настроения — это сопливое нытье о том, что «я занимаюсь любовью, а не войной». Большинство антивоенных произведений что литературы, что кино или музыки являют собой сплошной поток жалоб и причитаний, их герои — рефлексирующие, пассивные нытики.

А по мне, так самые сильные образцы антивоенного искусства написаны очень мужественными людьми и про таких мужественных людей.

Знаете, еще в школе на литературе учительница рассказывала нам, что Александр Грин в свое время дезертировал из армии. В классе нашлись те, кто сразу назвал его трусом, а вот я почему-то подумал, что дезертирство может быть эгоизмом и, наверное, даже предательством, но не трусостью. Трусость — это терпеть в надежде, что «все обойдется» и сдохнуть неизвесно за что в каком-то безымянном овраге. А для того, чтобы попытаться что-то изменить, пусть даже дезертировав, все же требуется определенное мужество.

К чему я это? Герой стихотворения «Вам!», та позиция, которую он выражает, чем-то напоминают мне такое же «мужественное дезертирство». Как мне кажется, тот, кто так открыто и явно плюет в лицо обществу, «проживающему за оргией оргию», вполне способен и проявить отвагу в бою. Просто это — не его бой, Первая мировая — не его война, и отказ отдавать жизнь в угоду какой-то мрази, — поступок уж точно более смелый, чем позволить погнать себя на убой. Такое отрицание войны, когда человек готов драться, но не желает делать этого ради непонятно чего, на мой взгляд гораздо ценнее пацифизма слабаков и слюнтяев, за которым не стоит ничего, кроме обычной трусости.

И последнее. Обычно «Вам!» читают в очень экспрессивной и эмоциональной манере, чеканя слоги и напирая на слушателя. Я как-то видел запись исполнения этого стиха лидером «Сплина» А.Васильевым. Он читал совершенно по-другому, довольно спокойно, с нотками эдакого брезгливого удивления в голосе «вам, любящим баб да блюда жизнь отдавать в угоду?». Акцент он делал только на паре особенно эмоциональных фраз. По-моему, получилось очень интересно и гораздо более подходяще к духу стихотворения.

Получаю неимоверное удовольствие, когда в стихах или песнях читаю что-то наподобие «Слезают слёзы с крыши в трубы».

Вот это новое и непривычное виденье простых вещей так завораживает.

Иногда очень жалеешь, что какие-то безумно пронзительные строки написал не ты.

У меня вот это у Маяковского в «Люблю» —

«Ночь.

Надеваете лучшее платье.

Душой отдыхаете на женах, на вдовах.

Меня

Москва душила в объятьях

кольцом своих бесконечных Садовых».

Всегда, когда смотрю с моста на Садовое кольцо, вспоминаю эти строки.

Раз уж разрешено писать на одно произведение два отзыва и дискутировать в виде отзывов друг с другом, то воспользуюсь этим правом. Отзыв уважаемого StasKr посвящён не разбору двустишия Маяковского, а критике моего отзыва. При этом StasKr откровенно передёргивает факты. Среди перечисленных им религиозных праздников, которые были в двадцатые годы выходными днями, лишь три относились к Двунадесятым праздникам. Остальные девять были выходными до 1917 года, а в советское время стали рабочими.

Сходу отменить все религиозные праздники было невозможно, поскольку резко сокращалось количество выходных дней. Но, тем не менее борьба с религиозными праздниками велась активно, и плакат Маяковского о религиозных прогульщиках звучал вполне злободневно. В свете этого, пафос отзыва StasKr несколько снижается, не правда ли?

Да-да, та самая пьеса, бичующая бюрократов... Но мне она понравилась больше «Клопа», оптимизмом, наверное. Некоторые моменты показались удивительно современными. Например, речь Понта Кича наполовину состоит из мисхёрдов. Или приём спектакля в спектакле (да что это я? модернизму уже сто лет!)

В качестве Победоносикова мне представлялся Игорь Ильинский (возможно, мне просто не из кого выбирать). В конструкции машины времени было что-то уэллсовское.

Да, Фосфорическую женщину можно назвать «богом из машины», но это «бог» будет создан трудом Чудаковых и Фоскиных.

Закончить хочется цитатой из самой пьесы: «...Будущее примет всех, у кого найдется хотя бы одна черта, роднящая с коллективом коммуны, — радость работать, жажда жертвовать, неутомимость изобретать, выгода отдавать, гордость человечностью...» И это будущее не отменено, оно просто отложено. Боритесь за него!

P. S. А почему растратчик Ночкин всё же попал в будущее? Читайте пьесу!

Идея замораживания – размораживания (в данном случае скорее копчения – раскопчения) не раз использовалась в литературе и кино, у Маяковского получился этакий «Когда спящий проснётся» в люмпен-пролетарском исполнении.

Маяковский остроумен и, оказывается современен– «..на случай войны или с Грецией или с Польшей. Но... войны еще нет, а ветчина уже портится», «..будущее счастье человечества, именуемое в простонародье социализмом», «..великие учителя Маркс и Энгельс могли бы предположительно мечтать или даже мечтательно предположить, что мы будем сочетать узами Гименея безвестный, но великий труд с поверженным, но очаровательным капиталом?», «может вся страна отвечать, как какие-нибудь трубадуры:

Для промывки вашей глотки,

за изящество и негу

хвост сельдя и рюмку водки

преподносим мы Олегу»

Да, Маяковский прежде всего поэт, рядом с которым не знаю, можно ли кого поставить, он пробует себя в роли драматурга и сценариста, но в этих рамках чувствует себя неуютно. Поэтому из всего «Клопа» мне запомнились бессмертные строки

«Съезжалися к загсу трамваи — там красная свадьба была...»

Всегда вспоминаю при всяких собраниях, съездах и сходах.

Пророческое стихотворение. В нашей стране коммунизм был действительно «побит канарейками». Другой вопрос, почему это произошло не в двадцатые годы, а спустя полвека. Видать, действительно промедление подобно смерти: пока шло развитие опережающими темпами, вышеупомянутую дрянь удавалось сдерживать, а как остановились на «развитом социализме», тут и конец. Так что читаем классиков вместо развешивания их портретов и учимся, учимся и учимся, в том числе на ошибках! Всех с Днём знаний!

Это одна из двух пьес Маяковского, что я должен был прочитать лет двадцать назад в школе. Но читать пьесы трудно (и сейчас тоже), и автор тогда интереса не представлял — где девяностые и где Маяковский?! А вот сейчас что-то захотелось, благо малый объём. По поводу содержания, то оно в целом исчерпывается аннотациями. А что касается актуальности, тут попаданец есть и электронное голосование. Но лучше читать с примечаниями и комментариями, ибо некоторые мелочи современному читателю могут быть непонятны. Мне в целом понравилось, но я не в восторге.

В качестве полемики с предыдущим рецензентом могу заметить, что Маяковского тоже в театре ставили. Так что не в театре дело, а в том, что в нём идёт.

P. S. В словаре забытых слов из будущего 1979 года попадается фамилия Булгаков.

Говорят, мол, «разоблачение мещанства»... Какого к черту мещанства? На «бывших», на интеллигенцию наезд, причем вполне себе чОткий, по понятиям.

«Когда трудящееся человечество революции обчесывалось и корчилось, соскребая с себя грязь, они свивали себе в этой самой грязи гнезда и домики, и отдыхали и благодушествовали в шатрах собственных галифе... Даже одежда была у них мимикрирующая — птичье обличье — крылатка и хвостатый фрак с белой-белой крахмальной грудкой. Такие птицы свивали гнезда в ложах театров, громоздились на дубах опер, в балетах чесали ногу об ногу, свисали с веточек строк, стригли Толстого под Маркса»...

Культура вредна; понял, братан? Читать Толстого и посещать театр — это по'шло.

Эхх... Пойду, что ли, почитаю лучше «Баню» и «Мистерию-буфф». :beer:

«В наши дни писатель тот, кто напишет марш и лозунг»... Было бы смешно, когда бы не было так страшно. :weep:

Очень непростая тема, а Маяковский ограничился двумя расплывчатыми строчками и двумя наименованиями. Горчица: в ту пору в России производилась одного сорта — сарептская (ныне русская). Что Маяковский понимает под словом «маринад» — понять трудно. Скорей всего это обычный столовый уксус. О майонезе в ту пору не слыхивали, впервые о нём заговорил на XIX съезде ВКП(б) Анастас Микоян. Что же могло располагаться в строке между горчицей и маринадом? Лавровый лист, а также, возможно, хрен и тмин (не знаю, производились ли они тогда промышленностью, или их можно было купить только на рынке у частников). Пряности покупались за валюту и в двадцатые годы перечень ограничивался чёрным перцем и молотым имбирём. Ваниль, гвоздика, корица, мускатный орех привозились контрабандой и, разумеется, в магазинах Моссельпрома не появлялись. Их закупки также начались в середине тридцатых годов с подачи Микояна. Так что, невелик был список «всех специй», который рекламирует Маяковский.

Бабичев, антагонист гражданина Кавалерова из романа Юрия Олеши «Зависть» строит фабрику-кухню а Владимир Маяковский в цикле крошечных стихотворений её воспевает. Кстати, доставка обедов на дом в ту пору так и не прижилась (это сегодня пицу привезут куда пожелаешь). А тогда теоретически услуга существовала, а на практике встречалась крайне редко. Хотя ещё в семидесятые годы я сам видел, как люди с судками приходили на фабрику-кухню, что на Большом проспекте Васильевского острова, и уносили домой обед, который оставалось только разогреть.

Покупать макароны и вермишель можно было в Моссельпроме, но есть их, прямо в магазине? Даже на фабриках-кухнях, которые тогда активно строились, не было зала для обедающих. Там продавались полуфабрикаты, как в наших кулинариях, и можно было заказать обед на дом. Но есть прямо на фабрике не дозволялось, это был принципиальный момент. Так что, слово «ели» вставлено Маяковским исключительно для рифмы, что не есть хорошо.

И ещё одно замечание, уже не поэту, хотя, и по поводу стишка. Вермишелями (в других переводах — вермичелями) в середине XIX века назывались изделия из высушенного миндального теста (из горького миндаля -- горькие вермичели, из сладкого -- сладкие). Вермишели использовались в качестве полуфабриката для приготовления различных кондитерских блюд. Трудно сказать, когда название перешло с миндального теста на обычное из твёрдых сортов пшеницы, но в своей рекламе Маяковский, конечно, имеет в виду современную вермишель, но называет её во множественном числе, как было принято в XIX веке (В старых кулинарных книгах можно прочесть: «Мелко изломав, добавить четыре горькие вермичели».

Вот ещё один пример недобросовестной рекламы: «питательнее прочих масл», — пишет Маяковский, хотя это откровенная ложь. Под названием «столовое масло» продавался маргарин, который с конца XIX века получался каталитическим гидрированием растительных масел. Сначала это по преимуществу было льняное и конопляное масло, но с середины двадцатых годов промышленность перешла почти исключительно на масло хлопковое. В любом случае, к сливочному маслу рекламируемый продукт не имел никакого отношения. Да, он был гораздо дешевле, но уж никак не «питательнее прочих масл».

Переводил фунты в килограммы и наоборот безо всяких затруднений. Но прочитавши методичку, предложенную Маяковским, немедленно разучился это делать. Сами посудите, нужно: «фунтами вес для ровности класть, а после отнять сорок третью часть». Кто-нибудь что-нибудь понял?

Большинство из этих одиннадцати агиток никуда не годится, но самая первая получилась прекрасно. Всего четыре слова:

«Слушай Земля

голос Кремля».

Это похлеще, чем «Нигде кроме, как в Моссельпроме». И сегодня эти четыре слова не мешало бы вытащить на свет, пусть работают.

Вот это прекрасный рекламный ход! Конфеты «Красноармейские» и у каждой конфеты на фантике двустишие Маяковского, посвящённое истории Гражданской войны. Мальчишки во все времена собирали фантики и, разумеется, каждый старался собрать полную серию (11 штук). У кого-то не хватало «Деникина», у другого «Врангеля»; шёл обмен, покупались конфеты, а редкий фантик всё не попадался. Вот такой и должна быть реклама.

Ещё нет ОСОАВИАХИМа, но есть наш ответ Керзону, и страна начинает усиленно строить воздушный флот. Именно самолётостроение, а не печенье рекламировалось этим стихотворением Маяковского. Неплохое стихотворение в частушечном стиле.

Всё хорошо, но какие это имеет отношение к печенью и магазинам Моссельпрома? За границу печенье «Полпредовское» не шло, пролетарии всех стран его не кушали и листовок на обёртках не читали.

На отдельных галетах печенья «Римская азбука» были оттиснуты латинские буквы, которые понимались далеко не всеми потребителями печенья. По этому поводу Маяковский и написал свой стишок, не столько рекламный, сколько весёлый.

Тут Маяковский не прав. Печенье и тогда, и сейчас было дороже булки. А магазины Моссельпрома имелись в Москве далеко не повсюду. Реклама должна быть точной. Метафора, которая годится для стихов, не всегда годна для рекламы.

Маяковский был очень строг к другим, когда речь шла о значении слова, а вот себе порой делал поблажки. Слова «печенье» и «печение» имеют разный смысл, так что не сразу и поймёшь, что взялся рекламировать Владимир Владимирович.

В это же самое время Алексей Толстой упоминает печенье Жорж Борман, которое в неимоверных количествах едят строители Волховской ГЭС. Всё понятно, Жорж Борман находился в Ленинграде, Эйнэйм — в Москве. А вот потребление печенья в двадцатые годы действительно было на высоте. В деревнях печенье не покупалось, там пекли свой хлеб, излишки сушили, а потом пили чай с сухарями. Эта же традиция (чай с сухарями) сохранилась и у рабочих, большинство которых пришло в город из деревни. Вот они и стали основными потребителями печенья. Ещё в середине пятидесятых в детском саду чай нам давался непременно с печеньем, и старая нянечка заставляла макать печенье в чай. Боже, какая получалась дрязготня! А ведь именно так печенье и ели, и никакая реклама была не нужна.

И уже неважно, деревенский курильщик или городской, но если выиграл в лотерею трактор, то немедленно попадаешь под раскулачивание или национализацию. Единственна надежда, что весь проект является мошенничеством, и никто ни разу не выиграл, ни трактор, ни лошадь, ни корову. А Владимир Маяковский у мошенников на подтанцовке. Кр-расота!

Представляю ситуацию: курильщик, купивший ненароком пачку дорогих папирос, выигрывает лошадь и тащит её на четвёртый этаж в семиметровую комнатку в коммунальной квартире. А я не мог понять, откуда взялись анекдоты об идиотских выигрышах в лотерею.

«Я почему раньше злой был? Потому что у меня велосипеда не было!» — ей богу, это уже напоминает дурной анекдот. Кури побольше, и будет тебе велосипед.

Никаких садоводств в середине двадцатых годов в России не было, дачи снимались у хозяев, постоянно живущих в деревне. В этом смысле совершенно непонятно, какую дачу предлагает табачная фабрика в качестве выигрыша. Может быть, путёвку в загородный дом отдыха? В любом случае, сельскому жителю подобный приз и даром не нужен; летом у него сельхозработы, а не дачный отдых.

Не могу понять, какое отношение «Комиссия помощи детям» может иметь к торговле табаком. Разве что, как это сделано в рекламе Папирос «Посольских», предлагается с колыбели приучать детей к курению? В любом случае, отвратительно.

Блеск! Покупай пачку дорогих папирос и можешь выиграть корову. А если курильщик городской, куда он с этой коровой деваться будет? Да и деревенскому куряге тоже... пройдёт четыре года и всех коров, что выигранных, что вырощенных самостоятельно, начнут отбирать в колхозы. Неудивительно, что лотерейные папиросы «Клад» до тридцатого года не дожили, несмотря на то, что Маяковский написал для них 7 (семь) рекламных текстов.

Всей рекламе табака без разбора выставляю единицы. Но этой подлости... почему невозможна отрицательная оценка?!

Эту строку Маяковский считал образцом самой высокой поэзии. Из уважения к Владимиру Владимировичу выставляю поэтической строчке десятку. Конечно, реклама агрессивная, но ведь запоминается...

Есть разница между памфлетом и пасквилем. Это пасквиль. Может быть, для малограмотного читателя начала двадцатых такая пропаганда и работала, но сейчас читать как-то неловко.

Этот плакат не устарел и сегодня. Более того, если раньше он относился только к женщинам, то сегодня и к мужчинам тоже.

Речь идёт не о каменных лестницах, а о стемянках. При попытке перенести стремянку с места на место, забытый молоток свалится на голову рабочему. Маяковский, в юности подрабатывавший вывесочником, знал это на практике.

Справедливости ради: в Советской России в двадцатые годы важнейшие религиозные праздники были выходными днями. Для того, чтобы в этом убедиться достаточно потратить пару минут и воспользоваться услугами интернет-поисковиков. Откроем, например, табель-календарь за 1929 год, когда и было написано данное двустишье. Кроме каноничных коммунистических праздников вроде Дня Парижской Коммуны (18 марта), Дней Интернационала (1 и 2 мая) и Дней Пролетарской Революции (7 и 8 ноября) нерабочими днями являлись Пасха (4, 5 и 6 мая), Вознесение (13 июня), Троица (23 июня), Духов день (24 июня), Преображение (6 августа) и Рождество (25 и 26 декабря). Уволить человека за то, что он не работал в нерабочий день несколько проблематично. В свете этого, пафос отзыва Sawwin'а несколько снижается, не правда ли?

Впрочем, подобная веротерпимость Советской власти закончилась весьма быстро. Осенью 1929 года начался перевод предприятий и учреждений на непрерывную пятидневную трудовую неделю с плавающим днём отдыха для различных групп трудящихся. Реформа оказалась настолько непопулярной, что уже в ноябре 1931 года непрерывная пятидневная рабочая неделя была заменена шестидневной с фиксированным днём отдыха. Память об этом календарном извращении осталась только в фильме «Волга-Волга» («первый день шестидневки», «второй день шестидневки» и так далее). Ну, а возврат к нормальной семидневной неделе состоялся только летом 1940 года.

Разумеется, ни о каких религиозных праздниках при таких авангардистских экспериментах над календарём говорить не приходилось. Так что тактичность советской власти к чувствам верующих во времена НЭПа оказалась надолго забыта. Вспомнили о ней только сейчас, когда в интернете стали массово выкладывать календари двадцатых годов.

Таким образом, плакат с виршами Маяковского это не «свидетельство той давней борьбы» (с), это свидетельство обработки властями общественного мнения о том, что религиозные праздники рабочему человеку не нужны. Таким образом правительство загодя готовило народ к непопулярным реформам.

Само же двустишье настолько убого и примитивно, что не стоит даже упоминания в отзыве. Тот случай, когда популярному автору заплатили за построчную работу и тот постарался как можно быстрее отделаться от навязанного ему контракта.

Когда написано хорошо, то написано хорошо, и плакат этот ничуть не устарел, разве что вместо гвоздей сегодня больше используются саморезы. Но их также разбрасывают на любой стройке.

Московский «Электрозавод» был создан в 1928 году и должен был создавать оборудование, необходимое для выполнения плана ГОЭЛРО. На завод отбирались самые квалифицированные рабочие и лучшие специалисты. Разумеется, Владимир Маяковский не мог пройти мимо такого рода компании. Однако, большинство лозунгов, помещённых на плакаты, относятся к его старым работам из цикла «Трудовая дисциплина». Ни единого плаката, отражающего специфику производства «Электрозавода», в цикле нет. Те же самые призывы годятся и для самоварной фабрики, и для плотницкой артели.

Кулак – это не крестьянин, который силами своей семьи выращивает свой урожай. Кулак – это крестьянин, который использует дармовый труд батраков, а также занимается ростовщичеством, вгоняя своих односельчан в долговую кабалу. Зачастую это ещё и лидер банды, которая держит в страхе всю округу.

В принципе именно о таком персонаже и пишет Маяковский. Ведь не превратился у него бывший кулак в крестьянина-середняка! И батраки у него по-прежнему есть (только теперь они замаскированы под родственников) и зерном поспекулировать кулак не прочь, и деньги в долг он продолжает давать. Ну и, естественно, пытается пролезть во власть: дочку отдал в комсомол, сам вовсю обихаживает сельское начальство. Для полноты картины не хватает разве что упоминания о браках между его семьёй и членами правления колхоза.

Чем эта картина недостоверна? Да ничем. И для того, чтобы знать и писать об этом, не обязательно проживать в деревне. Был ли такой порядок вещей сложившийся на излёте НЭПа хорошим или плохим? Тут у каждого своё мнение. Был ли другой путь кроме раскулачивания и индустриализации? К сожалению нет, ибо руководство СССР исходило из неизбежности войны с блоком капиталистических стран, а значит на повестке дня стояла форсированная индустриализация. В свете этого полагаться на кулаков-спекулянтов в вопросе хлебозаготовок было невозможно. Можно ли было провести раскулачивание более гладко и с меньшими жертвами? В идеале – конечно можно было. Но беда в том, что люди существа неидеальные, а кулацкий вопрос был для современников чрезвычайно болезнен. В результате компания по борьбе с зажиточным крестьянством шла с такими перегибами, что кремлёвскому руководству приходилось то и дело одёргивать и притормаживать кадры на местах.

Итог: к творчеству Маяковского я отношусь весьма прохладно. Тем не менее, не могу не отметить, что стихотворение не насколько плохо, как пишет о нём Sawwin. Вот «Буржуй-нуво» – тот, действительно, яркий пример «распаления классовой борьбы и искусственной истерики» (с) за которую не стыдно поставить два балла. А это произведение – не более чем зарисовка эпохи хотя и весьма дурная, поскольку в ней полно субъективных оценок и идеологических штампов.

Евгений Евтушенко, работая над поэмой «Братская ГЭС», писал: «Маяковского в тридцать седьмом представить не могу». После вот этих и некоторых других произведений позднего Маяковского, я очень хорошо представил его в тридцать седьмом, гневно обличающим перерожденцев-троцкистов и зиновьевцев, требующим их покарать во имя торжества грядущего коммунизма. Подобных примеров масса, в том числе и среди писателей. Достаточно вспомнить публицистику Мариэтты Шагинян или Ефима Зозули. Многие писатели не ступили на этот путь, но Маяковский, как видим, ступил.

В 1928 году Маяковский жил в Париже и Ницце, о чём едко проходился Самуил Маршак: «Нет, наша барыня жила не здесь, а за границей, она полжизни провела в Париже или Ницце». В деревне Маяковский никогда толком не жил, что там творится, знал с чужих слов и искренне полагал, что уничтожение трудового крестьянства, тех, кто работает сам, не прибегая к найму батраков, есть новый этап борьбы с кулачеством. Вот и писал поэт, распаляя себя классовой ненавистью, за которой кроме искусственной истерики не было ничего.

Художественная ценность этих строк на нуле, в настоящее время большинство подобных рекламных слоганов попадает под действие законов об агрессивной и недобросовестной рекламе. Представляет интерес только для людей изучающих историю рекламного дела. Впрочем, и в новое время встречаются попытки сочинять рекламу под Маяковского. В 1972 году в городе Миллерово Ростовской области я видел плакат следующего содержания: «Кушал бы всю неделю я — кондитерские изделия!» Думаю Владимир Владимирович от такой поэзии пришёл бы в восторг. Так что, жив курилка.

Три строчки, три лживых утверждения.

Первая ложь: «Человек только с часами», — или Маяковский полагает, что тот, кто без часов, уже и не человек? Тогда это не ложь, а хуже.

Вторая ложь: «Часы только Мозера», — фирма Мозера лишь одна из фирм, производящих швейцарские часы, часы фирмы «Брегет» были значительно популярней.

Третья ложь: «Мозер только у Гума», — после того, как предприятия фирмы «Мозер» были национализированы, они потеряли право ставить мозеровского клеймо, так что никакого Мозера в России не было.

Такова судьба любой рекламы: она основана на лжи, даже если пишет её Маяковский.

Замечателен порядок человеческих потребностей, перечисленных автором. Прежде всего — желудок, затем — тело, а под конец, так и быть, ум. Печально...

Бывает ложь, наглая ложь и реклама. Так вот это — реклама. Если речь идёт о сливочном масле, то лучшее масло было датское и финское. Кстати, финское масло прекрасно продавалось в РСФСР. Если же речь идёт о подсолнечном масле (выпускалось в Голландии и такое), то несомненно лучшим маслом было Ставропольское и Полтавское. Так что, поздравляю, Владимир Владимирович, совравши.

Как всё-таки хорошо, что в наше время какая бы то ни было реклама табачных изделий запрещена. А если взглянуть на старые плакаты, можно увидеть совершенно дикие вещи. Реклама папирос «Шафран», тех, о которых вспоминает Вадим Шефнер. На плакате изображён мальчишка лет десяти, шагающий с папироской в зубах, а следом спешит толпа взрослых дяденек, жадно вдыхающих дым от папироски. Дико видеть такое. А для Маяковского, любившего позировать с папиросой, по-хулигански прилипшей к губе, подобное в порядке вещей.

Если взглянуть непосредственно на плакат, то очень трудно понять, что перед нами стихи, тем более, что и рифма и размер оставляют желать лучшего.

Всё-таки, Маяковский, требовавший ясности и точности в стихах, сам частенько грешил двусмысленностями. Ещё дошколёнком я выучил со слов отца «Необычайное приключение», но ещё много лет не мог понять, что такое «последние дни Донца». Так и в этом стишке, совершенно непонятно какую кучку ожидают рабочие. А ведь перед нами плакат, смысл которого должен быть ясен и несомненен. Но покуда видим ясную и несомненную неудачу.

В книге Глеба Успенского «Нравы Растеряевой улицы» описано повальное пьянство рабочих по воскресеньям и, как следствие, такое явление, как «понедельничанье», когда мучимые похмельем или вовсе не протрезвившиеся рабочие, похмеляются, додираются, отсыпаются, но на работу не идут. Частные заводчики с этим явлением мирились, во первых, потому, что бороться с ним себе дороже, а во-вторых, понедельничанье позволяло накладывать на виновных огромные штрафы. Советская власть с этим явлением повела решительную борьбу. Плакат Маяковского — одно из свидетельств этой борьбы.

«Не издевайся на заводе над тем, кто слаб,

Оберегайте слабого от хулиганских лап». — это называется: стихи.

Сразу вспоминается «Сказка о Пете толстом ребёнке и о Симе, который тонкий»:

Защищайте тех, кто слаб,

От буржуевых от лап...»

— сравнение, прямо скажем, не в пользу плаката. Халтура она и есть халтура.

Слово «хулиган» ворвалось в русский язык в начале прошлого века (впервые отмечено в 1904 году) и первоначально было синонимом французскому выражению enfant terrible, то есть, значение его было не слишком негативно, и бытовало оно в культурных слоях русского общества. После 1917 слово это часто фигурировало в декретах и постановлениях молодой Советской власти и, таким образом попало в народ. Народная этимология немедленно связала хулигана с глаголом «хулить», так что слово прижилось и обрело современное значение. Не стану утверждать наверняка, но полагаю, что Есенин, называя себя хулиганом, имел в виду первоначальное, извинительное значение. Маяковский же, говоря о хулиганах, имеет в виду скверных типов, от которых нет спасения ни женщине, ни мужчине, ни электрической лампочке.

В середине 20-х годов в стране прошло несколько показательных процессов против хулиганских групп, и была усилена воспитательная работа с хулиганами. Две строчки Маяковского на заводском плакате — напоминание о тех событиях.

Пройдёт совсем немного времени, и речь будет идти не о злостных нарушителях. Даже за однократное опоздание начнут отдавать под суд. И стих Маяковского потеряет всякий смысл.

Не очень понятно, что имеет в виду Маяковский под словом «симулянт». Старые словари не дают никаких значений, отличных от сегодняшних. Получается, что болезнь, с точки зрения Маяковского и тех, кто дал ему этот заказ, является нарушением трудовой дисциплины. Только если работник на самом деле болен, то нарушение будет простительным, а если он симулирует, то злостным. Но в трудовом кодексе того времени ничего подобного нет.

За порчу станков, даже без злого умысла, отдавали под суд. Так что этот плакат — всего лишь предупреждение разгильдяям.

Эти две строчки не так просты. Пасха и двунадесятые праздники были в царской России выходными днями. В Советской России официальное их празднование было отменено, но верующие из числа рабочих в эти дни не выходили на работу. Наказание за такие прогулы всегда было жестоким, религиозный прогульщик немедленно увольнялся по статье, а если учесть, что уровень безработицы в начале двадцатых годов был достаточно высок, то празднование двунадесятых праздников среди рабочего класса быстро сошло на нет. В деревнях, даже в колхозах они праздновались долго, а отчасти и до сих пор, просто по той причине, что колхозника было некуда уволить.

Плакат Владимира Маяковского — свидетельство той давней борьбы.

Написано весьма проникновенно, но почему-то советскому рабочему гораздо ближе были другие стихи: «Тащи с работы каждый гвоздь, ты здесь хозяин, а не гость!» Получается, что сознание определяет бытие, а не поэтический талант агитатора.

Азбука Андрея Горобца для сельских училищ «Из деревни», которую рекламирует Маяковский, впервые была издана в 1922 году. Но вот, что интересно, хата Пахома, изображённая на первой странице азбуки, явно принадлежит кулацкому хозяйству, а хата Тараса, со второй страницы — бедняцкая. И никакой классовой борьбы, никаких примет советского быта, кроме картинки на обложке Госиздатовского издания 1925 года. Так что можно с большой долей уверенности утверждать, что азбука была подготовлена до 1917 года.

«Хорошо у Пахома и Параши», «Шура, пососи сахар», -- это тебе не «Мама мыла раму».

Маяковский — любимый поэт, десятки ему ставлю щедро, не считая и не обращая внимания на политическую ангажированность. Но в данном случае, перед нами откровенная халтура, не заслуживающая ничего выше двойки. Стыдно за поэта.

Публиковать такое, да ещё на плакате, в 1925 году, когда всякий, живущий богато, попадал под раскулачивание, прямая провокация. А если учесть что через два года начнётся сплошная коллективизация, то это и вовсе мерзко. Не бывал Маяковский в деревне, не знал её проблем, но с невиданной отвагой хватался писать чушь.

С такими стихами только в Венецуэлу. Размер кривой, рифма ещё кривее. Интересно было бы узнать, сколько тонн словесной руды перелопатил Маяковский, чтобы выдать на гора этакое. Лепить этакие рифмушки можно по сто штук в день. Мне кажется, подобные плакаты только отвращают от учения.

Любопытная реклама. Что же это за новые авторы, которых издаёт Госиздат? Физику даже я ещё учил по Пёрышкину, впервые изданному в 1908 году, арифметику до 1930 года учили по Малинину и Буренину, книги Перельмана, бывшие дополнительной литературой по всем естественным наукам, также написаны задолго до революции, а «Родное слово» Ушинского было первым учебником чтения с 1863 года и почти до наших дней. С другой стороны, ни Рудзитиса, ни Воронцова-Вельяминова ещё не было, советские учебники начинают массово появляться лишь в сороковых годах. А Маяковский радостно рекламирует «лучшие учебники новых авторов!» Нет уж, реклама всё и всегда врёт!

Программа ликбеза предусматривала выдачу в бесплатное пользование учебников, как в школах для взрослых, так и в общеобразовательных детских школах. Деньги взимались библиотекой только в случае явной порчи книги. И вдруг, раз за разом Маяковский призывает учебники покупать. Что-то мне тут непонятно.

Трудно было без интернета во времена Маяковского. Адреса магазинов и оптовых баз Госиздата приходилось помнить наизусть. Во всяком случае, великий наш поэт к тому призывает, считая подобные строки настоящей поэзией.

Птичку жалко, а в остальном и прочем с поэтом соглашусь. И всегда был согласен, а сейчас, когда эпоху начал изучать поближе, то соглашаюсь сугубо. Конечно, и галифищи, и с эмблемами платья давно устарели и сданы старьевщикам, а сама дрянь только приумножилась и посытнела; Владимира Владимировича на неё нет. Жаль, что стихами этакое дело исправить нельзя. А чем можно?

Очень знаменитое двустишие. Такое знаменитое, что неприлично и вспоминать. В 1917 году оно, может быть, и звучало, а сейчас, кроме рифмы, что затёрлась за сто лет, там ничего не осталось.

Вот вам отзыв в шесть раз длиннее самого стиха. Как сказал Маяковский: «Нате!»

Страус

такая большая

курица.

Если

ты страус есть,

помни,

шагая по русским

улицам:

ты должен

яйца несть.

Жить

в декабре

неудобно птицею,

мёрзни

и жди январь.

Страус

живёт не здесь,

за границею.

Русский у нас —

глухарь.

Если что-то может быть понято неправильно, оно непременно будет неправильно понято. Таков универсальный закон взаимного непонимания. Данное стихотворение как нельзя лучше (или хуже) иллюстрирует эту максиму. «Кофта фата» — почти флейта-позвоночник. Практически неизбежно под словом «фата» понимается головной убор невесты. И сразу возникает замечательный образ: бесценных слов транжир и мот, нацепивши жёлтую кофту и напяливши на голову фату с веточками флёрдоранжа, отправляется эпатировать почтеннейшую публику. И всё бы хорошо, но стихотворение при таком понимании слов решительно не читается. Читатель делает мучительное усилие и вдруг понимает, что никакой фаты нет, а есть фат, то есть, хлыщ в жёлтой кофте. Теперь стихотворение можно прочесть, но всё впечатление уже безнадёжно испорчено.

При выступлении Маяковского, когда он сам читал свои стихи, подобный вопрос не стоял, но при чтении глазами он возникает неизбежно. Недаром многие не воспринимают стихи Маяковского, поскольку не могут разобраться с ударениями.

А жаль, стихи-то хорошие.

До чего же быстро Маяковский нашёл себя, как поэт, и вместо выпендрёжных стишков, какими пытался шокировать публику в 1912 году, начал писать стихи, которые действительно бьют наповал. Ноябрь 1913 года. Для меня с этой даты начинается новый великий русский поэт.

Потом ещё будут отступления, но слово уже сказано.

Хотелось бы узнать, а компания «Магги» выплачивает дивиденды правопреемникам Маяковского за столь долгоиграющую рекламу? Созвездия «Магги» — как сказано! Миллионы заплатить не жалко.

Лет пятьдесят назад, начитавшись раннего Маяковского, пытался я сочинять нечто подобное. Какое счастье, что ничего не сохранилось, ведь даже вспоминать стыдно, хотя возраст в ту пору был простительный. И как жаль, что у Маяковского это сохранилось.

Можете, если угодно, бить, но мнения я уже не изменю.

Даже у раннего Маяковского описание техники превалирует над всем и прочим. Появляется железо, и появляется поэзия:

Прижались лодки в люльках входов

к сосцам железных матерей.

Это ещё не футуризм, а скорей эгофутуризм северянинского толка. Маяковский ещё только ищет себя, и то, что первоначально он оказался в одном поэтическом пространстве с Северяниным, вызвало последующее резкое неприятие Маяковским «короля поэтов». А пока видим ноги, обрученные браслетами, крыло попугая и прочие красивости, которые потом Маяковский беспощадно изгонял из стихов.

Маяковского возмутило, что Александр Безыменский в 29 лет был на съезде ВЛКСМ оставлен «почётным комсомольцем». А спустя меньше полувека товарищ Тяжельников (помните такого?) продолжал оставаться в рядах ВЛКСМ и руководить комсомолом, хотя к тому времени ему сравнялось 49 лет. Вот уж действительно, «не расстанусь с комсомолом, буду вечно молодым». И попробовал бы кто-нибудь написать эпиграмму на Тяжельникова.

Если остальные эпиграммы Маяковского написаны на более или менее известных поэтов, то Гандурин – всего лишь мелкий окололитературный функционер, не оставивший по себе никакого следа. Впрочем, сам Маяковский и не собирался печатать эту эпиграмму; много чести было бы для Гандурина.

Теперь приходится гуглить, выясняя, кто такой Адуев и по какой причине он удостоился эпиграммы от Маяковского. И хотя Николай Альфредович пережил Маяковского на двадцать лет и даже был заместителем главного редактора журнала «Крокодил», сегодня он, в отличие от Маяковского, забыт вполне надёжно.

Если тебе

«корова» имя,

у тебя

должны быть

молоко

и вымя.

А если ты

без молока

и без вымени,

то чёрта ль в твоём

в коровьем имени!

Эти строки послужили основанием для не очень приличной пародии на Владимира Маяковского, причём, многими эта пародия самому Маяковскому и приписывается. А она вот откуда родом.

Наверное, можно не соглашаться с идеей этого стиха, да я и сам с ней не согласен, но как сказано! И хотел бы возразить, да нечего, с гением не поспоришь. Читаешь и понимаешь:

Чижик вы, мусье,

и дрозд.

По своему построению, по подбору рифм и замечательных образов стихотворение близко к детским стихам Маяковского, но адресовано оно не детям, а тем пролетариям, что до сих пор остаются во тьме невежества. А поскольку ликбез своё дело, худо-бедно, исполнил, стихотворение (прекрасное стихотворение!) осталось за штатом.

может устроить

любая горничная

затмение лунное

и даже

солнечное.

Стихотворение это могло бы остаться неизвестным, если бы не «Патетическая оратория» Георгия Свиридова. Это было откровением: Маяковского, оказывается, можно петь! Оратория часто исполнялась по радио и на официозных концертах по случаю всяческих годовщин. Именно тогда стала крылатой фраза «Через четыре года здесь будет город-сад!», и также финал стихотворения: «Я знаю, город будет, я знаю, саду цвесть, когда такие люди в стране советской есть!».

Умеренная критичка, в которой чиновники, стоящие на пути советского изобретателя сравниваются с ядовитым анчаром. Не стоило бы писать отзыва, если бы не один момент. Маяковский, доказывая преимущества написания стихов лесенкой, порой вспоминает о Пушкине, который никакой лесенки не знал. И вот здесь Маяковский цитирует Пушкина, выстраивая его строки на свой манер:

«и умер

бедный раб

у ног

непобедимого владыки».

Хорошо ли, нет ли... -- бог весть. Но любопытно.

«Религиозная гундит ерундистика, десятки тысяч детей перепортив». Владимир Маяковский призывает к борьбе с религиозной отравой, но как вести эту борьбу? Административные меры тут бесполезны и даже вредны, закрытие храмов и уничтожение икон приведёт только к расцвету сектанства.

«Хоть вешай замок на церковные туши,

Хоть все иконы из хаты выставь,

враньё про бога и в уши, и в души

пролезет от сладкогласых баптистов»...

С религиозным дурманом нужно бороться воспитанием, а вот с этим было плоховато тогда и совсем худо сегодня.

Гладко было на бумаге... Жаль, что ни плакат, ни лозунг в таких делах не помощники. Семьдесят пять лет прошло, а ни пьянство, ни религия из нашей жизни не выметены.

Проходное стихотворение, интересное лишь одним: именно здесь впервые прозвучали слова: «Догоним и перегоним» Америку.

В 1929 году ещё можно было, хотя и с трудом, надеяться, что чистка партийных рядов поможет избавиться от удушающей власти партийной бюрократии. А сегодня читать такое неловко и в чём-то даже стыдно.

Вот они, недостатки произведений, написанных на злобу дня. Кто такой Кийс и что он натворил на должности начальника знаменитой тюрьмы Кресты, никто уже не помнит, а стихотворение, потерявшее всякий смысл, продолжают перепечатывать среди других стихов Маяковского.

Умеет Владимир Владимирович писать зло и смешно в тех случаях, когда речь идёт не об абстрактных революционных задачах, а о тех недостатках, которые реально дёргают и задевают человека в личной жизни. Помните его фразу о гвозде в ботинке? Вот и тут: беспощадно смешная деталь и под конец привычный революционный призыв: «Даёшь!» — но не Деникина и не Перекоп, а носки для советского гражданина.

Агитка? Да, несомненно. Но написана она не по указанию коммунистических властей, а по велению сердца, и, в результате, действие её сокрушительно. Можно соглашаться или не соглашаться, можно даже злобствовать на поэта, но нельзя не признать, что написано стихотворение кровью сердца.

Товарищ Ленин работа адова

Будет сделана и делается уже.

С этого стихотворения начинается стоящий у меня на полке десятый том полного собрания сочинений Маяковского (1941 год). При всей моей любви к Маяковскому, том этот уже шестьдесят лет стоит мёртвым грузом. Не раз я открывал его и с недоумением ставил обратно на полку. И вот теперь, на примере этого стихотворения пытаюсь понять, отчего так получается.

Тематически перед нами агитка, ничего сверх агитматериала не несущая. Да, современной технике нужно уделять больше внимания... и что дальше? Это тема для стихов?

Написано безупречно. Фирменный стиль Маяковского, который мне так нравится. Но к 1928 году стиль этот уже вполне устоялся, ничего принципиально нового поэт не показывает. В результате стихотворение кажется подражанием Маяковскому, если не пародией на него. И таких произведений в десятом томе большинство. Я не буду писать отзывы там, где нечего сказать, кроме уже сказанного, просто начну выставлять однообразные пятёрки.

Стихи прекрасны, как и вся поэма «Облако в штанах». А вот реклама, беззастенчивый самопиар... Не люблю ни рекламы, ни самопиара. Или кто-то скажет, что без этих выпадов и выкриков никто Маяковского бы не заметил? Так у Бурлюка выкриков и самопиара было ещё больше, а где тот Бурлюк сегодня? Только и помнят, что был при Маяковском.

Ни в одном из «полных» собраний сочинений Владимира Маяковского мне не удалось найти этой сценки. Скорей всего, публикация 1916 года была первой и единственной публикацией. С точки зрения литературной сценка не представляет ничего особенного, но любопытна в качестве своеобразного кунштюка, показывающего, что Маяковский писал и такое. Впрочем, в автобиографии «Я сам» Маяковский говорит, что в журнале «Новый Сатирикон» он печатался ради денег. Интересно, сильно ли он обогатился, опубликовав эти двадцать строчек?

Кажется всё в этом стихотворении хорошо и даже отлично. Чеканные строки, замечательные образы. И даже выданная в лоб мораль оказывается на месте и не портит впечатления. И всё же, есть одно «но». Начинается стихотворение строками:

Влас Прогулкин, милый мальчик,

Спать ложился, взяв журнальчик.

Всё в журнале интересно,

Дочитаю всё, хоть тресну.

Цитирую по памяти, поэтому лесенку строк, оставляю за кадром. Важно другое. Ребёнок, приученный читать, даже если в юном возрасте он читает Лидию Чарскую и иже с нею, как правило, не заканчивает свою жизнь «под забором вроде борова». Есть в сюжете некая неправда, не позволяющая мне выставить стихотворению десятку.

Гуляя по Берлину Владимир Владимирович увидел потенциал и мечты жителей Германии, вот только с флагом ошибся, не красным он оказался. И совсем другие, не «пролетарские» цели оказались немцам ближе. Ох рано умер поэт, не увидел как он ошибся в немцах.

В одной из фантлабовских темах давали ссылку на профессионального литературного критика, который утверждал, что у Маяковского нет ни одной запоминающейся рифмы кроме как «Пей под ивой своё пиво». Критик либо не знал (что для профессионала запредельный позор) либо «забыл» вот об этом стихотворении. Народ знает и любит Маяковского, а доказательством этого служат сотни пародий на мотив «Что такое хорошо и что такое плохо». Не стоит смущаться такого количества переделок, ведь если произведение пародируют значит, его все помнят.

Конечно, некоторые реалии, упомянутые в стихотворении уже устарели (вроде октябрят, зубного порошка или галош), однако оно до сих пор справляется со своей задачей. Быть добрым, храбрым, аккуратным и стремиться к знаниям – это ведь действительно хорошо. И наоборот, быть злым, тупым, трусом и неряхой – плохо.

Итог: не являюсь поклонником творчества Маяковского. Однако его произведения для детей (в том числе и это) заставляют признать, что талантом Владимир Владимирович был не обделён и своё место на литературном Олимпе занял недаром.

...за семнадцать лет до этого Маяковский всем задал вопрос:

»...А вы

ноктюрн сыграть

могли бы

на флейте водосточных труб?»

за последующие семнадцать лет было много всего: и жёлтая кофта, и война, и революция, и гражданская война с окнами РОСТа, и официальная слава, о тяжелое похмелье от этой славы...

Но, что бы не было, он, Маяковский смог сыграть свой ноктюрн до самого конца.