***
22 июня – день особый. Для меня еще и по причине того, что в этот день в 2015 году мне вырезали злокачественную опухоль. К сожалению, вместе с глазным яблоком. Доктор показывал потом фотографию: комок омерзительной дряни и рядом – для сравнения – мой левый глаз. Глаз был меньше.
Диагноз поставили за месяц до этого, после первой операции: тогда подозревали полипы. Пытались убрать эндоскопом. Дней через десять после операции мне позвонили на работу: пришли результаты гистологии. Я спросил по телефону: а что там? По телефону ответили: сказать не можем, приезжайте. Я поехал. Помню, было жарко. Обычная ростовская удушающая жара. В ЛОР-отделении — тишина. Врач ждала меня в ординаторской. Я поздоровался. Она сказала: к сожалению, новости плохие. Вот ваша гистология. У вас рак. Помню, я пытался отвечать с иронией. Даже что-то такое пошутил. Врач сказала: вам надо в онкодиспансер. Там вас будут облучать. Может, дадут химию. Только сначала заберите стекла в нашей лаборатории. Она объяснила мне, как пройти в лабораторию. Вот бумажка, я написала, покажете им. Я забрал бумажку. Спросил: каковы мои шансы, доктор? Она сочувственно покачала головой: плохая локализация. И, к сожалению, опухоль пошла в кость. Вам остался, может быть, год. Наверно, что-то такое появилось на моем лице, потому что она поспешно добавила: но все равно лечиться надо, мало ли. Было понятно, что она не верит в это “мало ли”. Да и насчет года, наверно, преувеличила, чтоб дать мне надежду: ведь год – это так много. Можно многое успеть сделать. Смириться. Закончить свои дела. Проститься с родными. Ну как все это обычно делается.
Я вышел из отделения оглушенный. Все в мире стало как будто безумно далеко. И люди вокруг – совершенно чужие. Как будто инопланетяне. С бумажкой в руках я искал здание лаборатории. Во дворе больницы было много зелени. Деревья тихо шумели. Такой типа парк. Помню, позвонил Яне. Она сначала не поверила. Думала, я шучу. Помню, спросила: зачем ты так шутишь? Я сказал, что не шучу. Она сказала: так, подожди. Я сейчас буду звонить. Я сказал: хорошо, мне пока надо найти где тут забрать стекла. Она сказала: ты только ничего с собой не сделай. Я сейчас буду звонить. Мне стало смешно: я не собирался ничего с собой делать. Почему она решила? Я сказал: не волнуйся.
В лаборатории было прохладно. Работал кондиционер. За стойкой находилась милая девушка в белом халате. Я сказал, что пришел за стеклами. Она сказала, что стекла они не отдают: это не по правилам. Я показал ей бумажку и листок с результатами гистологии. Она прочитала. Сунула руку под стойку и дала мне бланк и ручку: заполняйте. Паспортные данные обязательно. И внизу подпись. Конечно, сказал я и приготовил паспорт. Она исчезла за дверью. Я заполнял бланк. На полу у окна развалился большой рыжий кот. Помню, он поглядывал на меня с неодобрением. Пришла девушка. Мельком взглянула на заполненный бланк, убрала его под стойку. Отдала мне коробочку. Помню, подумал, что представлял стекла как-то иначе. Какой-то непрозрачный пакетик, что ли, а внутри – разноцветные стеклянные шарики. Что-то из детства. Ну просто глупая фантазия. На самом деле – коробочка. Я забрал коробочку и сказал девушке: спасибо. Она молча кивнула. Почему-то она старалась не глядеть мне в глаза.
Я вернулся на работу. Доработал оставшееся время. Помню, Яна мне звонила. Потом я звонил ей. Сказал, что немного задержусь. Она повторила: только ничего с собой не делай. Помню, что-то пошутил в ответ. Она сказала: это хорошо, что ты шутишь. Она рассказала мне историю про одну знакомую женщину: у нее был рак, все думали, что она умрет, но она справилась. До сих пор жива. Помню, подумал, что неизлечимо больным любят рассказывать про такие случаи. Никто не говорит, что такие случаи – единичные. Никто не рассказывает про сотни тысяч случаев, когда знакомые не справились. Я сказал: я просто пройдусь пешком. Она сказала: ладно. Я тут уже созвонилась. Все будет хорошо.
С работы домой я шел пешком. Мне надо было подумать. Была жара. Прохожие казались цветными пятнами. Здания стояли как пограничные столбы между мирами. Я удивлялся: и кто-то ведь здесь живет. Я все еще был инопланетянин на чужой планете. Думал про детей. Влад уже достаточно взрослый. Он поймет. И Яне поможет, когда наступит время. Но Майе всего три. Господи, я даже не увижу, как она пойдет в школу. Я шел через рощу, там было прохладнее. Ступал по чужой земле. Каждый шаг был легок – я как будто терял связь с планетой. Я подумал: допустим, остался год. Ну как год: максимум девять месяцев более-менее нормальной жизни. Потом, допустим, последние три месяца на обезболивающих. Когда все уже устали. Когда все уже тайно мечтают: скорее бы. И злятся сами на себя за такие мысли. Но сил уже нет: и мысли сами лезут в голову.
Помню, шагал по краю рощи и навстречу по дороге мимо меня промчался автомобиль. Помню, остановился и оглянулся на него с удивлением. Он был слишком нереален. Все здесь было совершенно чужое, непонятное. Я как будто впервые увидел этот мир. Мне стало смешно. Я – всего лишь разведчик на другой планете. И люди, и автомобили, и деревья, и эта дорога, и этот старый стадион напротив, и эта насыпанная под ноги щебенка, и это бледное от жары небо, и это солнце, и эти голоса людей, почему-то отчетливо слышные через дорогу, – все здесь чужое. Я всему этому больше не принадлежу.
Я вернулся домой. Влад на меня поглядывал с удивлением. Яна рассказала ему, но, кажется, он не совсем ее понял. Привычный мир не мог так запросто поменяться. Я похлопал его по плечу, что-то сказал. Пошутил. Видно было, что он немного успокоился. Раз я шучу, значит все не так плохо. Помню, подумал: здесь я еще не чужой. Все это – мое.
Яна потащила меня к компьютеру. Что-то показывала. Что-то она уже прочитала. С кем-то уже созвонилась. На днях – буквально завтра или послезавтра – будет консультация. Для начала в нашем онкоинституте. Никаких диспансеров. Там по моему профилю даже не оперируют – нет специалистов. Она крепко сжимала мою руку.
Помню, я тогда подумал, что если кто-то и вернет меня на эту планету и сделает ее снова моей, то это она.
Яна.