Небольшое предуведомление. Я решил поднять этот отзыв из общей ленты по единственной причине: впервые за почти три года, прошедшие с момента выхода повести, нашёлся читатель, сумевший выделить ключевой момент повести и разгадавший одну финальную загадку (в тексте рецензии я выделил от себя эти моменты жирным шрифтом, — ГГ)

Дормиенс, 14 февраля 2013 г. в 13:44

Повесть "Операция "Вирус"" мне понравилась. Вероятно, авторы попали по каким-то моим личным "болевым точкам" восприятия мира Полудня, поэтому мне было интересно — в отличие от — поразмыслить на противоречивые, а местами и откровенно провокационные темы, затронутые Веровым и Минаковым.

Темпоритм развития книги выдержан очень высоким, практически без передышек, и эта скорость (причем не столько скорость физических даже перемещений, сколько динамика эмоционального пласта книги, большое количество разнопрочувствованных событий) действительно очень уплотняет восприятие. Пожалуй, позволю себе не согласиться с мнением о "конспективности" "Операции...": мне показалось, что проблема лежит в жанровой плоскости. Повесть по объему, "Операция..." явно романична по сути, и, ожидая одноплановости и одномерности, присущих меньшему жанру, читатель рискует проскочить мимо таких вещей как соотнесенность сюжетных линий, проблематика мультиверсума, роли личности в истории – иными словами, мимо романического начала.

Наверное, как раз о сюжетике проще высказаться в первую очередь. Бесспорная связующая линия Максима, "Белого ферзя", является важной, но не основополагающей. Саул Репнин, получающий откровение о неведомом мире будущего, — важнейший элемент мироздания Верова/Минакова. Прагматичный и верный идее солдат получает на самом деле два задания, а не одно: он должен не только обучить далеких потомков, но и, в известном смысле, создать их. Потому что мир товарища Саула Репнина — это не тот мир, который даст нам Полдень Стругацких. Почему — повторяться не стану, уже об этом писали, но суть в том, что, как получается, именно попытка к бегству порождает вселенную Максима, КОМКОНа и ГСП. Саул тоже, оказывается, по-своему – "вирус", запущенный Странниками в ткань мультиверсума. И в этом свете фраза Высоколобого приобретает решающий смысл. Да, это, конечно, проходная кульминация для линии одного только Максима, но для обеих линий — уже что-то. Возможно, остается вопрос с недофорсированным эмоциональным компонентом, возможно Маку стоило хоть про себя произнести, что он принимает свой мир даже придуманным, даже ненастоящим, и все же готов его защищать от чертей с рогами и серой. Впрочем, интеллектуальная кульминация как решение показалась мне неожиданной и интересной.

Еще одна сюжетная странность — гибель Абалкина. Нет, конечно, Максим хорошо понимает Экселенца и готов — после музея-то — легко поверить в то, что шеф отдал ужасный приказ. Вот только зачем? Если тот же Сикорски прямо говорит, что для жизни подкидышей новые обстоятельства ничего не значат? Казнь за Лоффенфельда? Не думаю. Желание закончить прерванное? Нет: принял же он, пусть и на время, точку зрения подчиненого.

Вариантов, как мне показалось, несколько. Во-первых, все-таки самоубийство. В конце концов, "кроманьйонское" обаяние Абалкина могло выручить его при наличии желания свести счеты с жизнью. С другой стороны, Гурон лишен мотивации к суициду, судя по общению с Маком. Есть еще вариант со все теми же Странниками: зачистка, замывка. Впрочем, Странниками и без того объясняется немало. И еще одно: откуда у Сикорски детонаторы? Если в "Жуке..." их даже вынести из хранилищ не позволяли? Здесь интересно, почему вдобавок Экселенц подался в отставку. У Стругацких-то он ушел из-за причастности к смерти Льва Абалкина, а у Верова/Минакова этот мотив отсутствует чисто сюжетно. Или нет? Быть может, Сикорски добрался до детонаторов с конкретной целью? С целью посмотреть, как будет работать "программа" при уничтожении детонатора в идеально защищенных условиях спецгоспиталя? Ни лавин, ни каких-бы там ни было предпосылок к несчастным случаям... В этом случае становится ясно, почему Сикорски, получив такой результат, в "Операции..." заговорил и о чертях, и об отставке. Впрочем, авторы — намеренно или нет — оставили эту линию на совесть читателя. Мне было небезынтересно подумать о причинах и следствиях, впрочем, не исключаю, что кому-то – нет.

Побочные сюжетки выдержаны в духе и букве. Линия капитана, отторгнутого преисподней, закрывает картинку ада, начатую Стругацкими: если в "Острове" Максим открыл для себя преступную армию, то в "Операции..." – именно что преисподнюю. Градация нормального общества и "города солнца" эдакого выражена эскизно и экономно, словно чтобы подчеркнуть, что ничего нового мы не увидим.

Проблематика повести хорошо проведена сквозь сюжет: придуманные идеалы, придуманные придумки, придуманный мир. Веров и Минаков показали то, о чем умолчали/сказали обиняками Стругацкие: маска прогрессора страшна и крепка, она подыскивает опоры в личности и пытается из придумки стать – настоящей, навсегда. Маска Мака и маска Абалкина – приговор дихотомии реального и выдуманного. Собственно, это ведь тоже грани того самого единого конфликта. Настоящесть чувств и типажей, индивидуального и коллективного против иллюзии, которая буквально строится на глазах Мака.

В сухом остатке – крепкая вещь. Есть некоторый жанровый зазор, есть — субъективно – некоторый недобор эмоциональной мотивации Мака в выборе стать стражем воплощенной придумки. Но в целом мне понравилось – и уму, и сердцу.

— Вас называют идеологом НФ-возрождения. Но многие ваши романы – это большая, т.е. серьезная литература с элементами фантастики, в том числе социальной. Как одно сочетается с другим?

— Не вижу здесь противоречия. Я вообще не слишком понимаю авторов, которые замыкаются – добровольно ли, по воле ли издателей – в узких жанровых рамках. Я считаю, что первична художественная задача, которую ставит перед собой автор. Из первичной задачи вытекает проблематика, а из неё – конфликт, через который всё это раскрывается. И если я вижу, что данная конкретная задача лучше всего решается средствами мистики, проблематика лучше всего раскрывается в мистическом антураже – я без колебаний, как, например, в «Господине Чичикове», обращаюсь к мистике.

Есть проблематика, которую наилучшим образом можно раскрыть средствами НФ и даже – только средствами НФ. Когда мы, «НФ-возрожденцы», озадачились этим вопросом, то обнаружилось, что подлинной научной фантастики в том смысле, в котором сейчас говорят о ней на Западе, у нас нет. Более того – отечественный читатель от отечественного же автора её и не ждёт. Есть узкая прослойка эстетствующих любителей фантастики, которые читают хорошую НФ, но… только англосаксонскую. Так и пишут в сообществах и на форумах: порекомендуйте хорошую НФ, только русскую не предлагать! Нам захотелось переломить эту ситуацию.

Кстати, о тех же «Двойниках». Да, казалось бы, от идеолога НФ-возрождения следовало ожидать зубодробительной НФ. Однако «Двойники» писались не один год, а потом ещё и изрядно перерабатывались, а потом редактировались… Зато недавно мы с Игорем Минаковым закончили повесть, которую я бы охарактеризовал как «очень жёсткая НФ» — ибо проблематика требовала именно такой формы.

— Ваши книги – довольно необычны для массового восприятия, и критики нередко спорят, как же определить стиль… Какое определение ближе вам самому?

— А Веров никогда и не ориентировался на массового читателя. Это не снобизм, это вполне продуманное решение. Пробовал, оказалось — неинтересно Верову «упрощаться». И рад бы, ан, нет, — неспособен. Стиль… тут не критики нужны, а литературоведы. А Веров пока ещё не классик, чтобы за него так серьёзно взялись.

На заре туманной юности был придуман термин «эпифоническая фантастика». «Эпифония», если перевести с греческого дословно — получится «послезвучие». То есть, текст, оставляющий после себя в душе читателя отпечаток (неважно, со знаком плюс или минус) и в идеале – требующий перечитывания. Но, поскольку «эпифония» больно уж созвучна «эпитафии», термин был благополучно забракован.

— Кто главные герои ваших книг?

— Если говорить о прототипах – конечно, я беру их из жизни. Жизнь — лучший выдумщик. Чаще для необходимого образа делаю «гибриды» из наиболее «вкусных» качеств, речевых характеристик и пр. нескольких людей. Мне близок образ обыкновенного человека, иногда даже – откровенно неприятного типа, поставленного в необыкновенные, иногда даже – сверхчеловечески жёсткие обстоятельства. Мне непонятно стремление массового читателя отождествлять себя с супер-пупер крутым мачо (феминой). Это ведь подростковое восприятие книги, я сам таким был, лет в двенадцать-четырнадцать это нормально. А ты попробуй себя отождествить… нет, даже не с отпетым негодяем. С серым ничтожеством – слабо? Между тем, душевный опыт от такого самоотождествления отнюдь не бесполезный. Раньше писатели как-то не слишком боялись обидеть этим читателя – «маленькие люди» Чехова, ничтожество Раскольников у Достоевского…

Поэтому зачастую мои герои – по крайней мере, в начале произведения – люди малосимпатичные. Не все, конечно, и не всегда. Да и на выходе, в финале, разные превращения с ними случаются.

— Должен ли писатель писать только о том, что знает досконально? Т.е если пишешь о Будущем, надо представлять в деталях свой его вариант?

— Известна максима братьев Стругацких: писать надо или о том, что знаешь лучше всех, или о том, чего не знает никто. В целом, согласен. Нельзя написать хороший роман об армии, не отслужив в армии. Не стОит браться за роман о тюрьме, если не довелось… Но если нужен не роман, а эпизод, а у вас есть знакомый «блатной» или «урка» (на свободе, конечно!), то надо бы с ним пообщаться плотнее. И эпизод получится. Вообще, работа писателя – подглядывать и подслушивать… И прорабатывать массу материала.

О Будущем и вообще, о мире, искажённом вашим фантастическим допущением. Тут надо всё продумать досконально. Технику и технологию, социальное устройство, профессиональные жаргоны, моды и причёски, экономику и энергетику… Да, обычно девяносто процентов придуманного остаётся за пределами текста. Времена «лекций профессора Петрова пионеру Сидорову» прошли, никто из героев современного НФ-романа не станет рассказывать очевидные друг для друга (но не для читателя) вещи. Это как я бы вам сейчас начал рассказывать, для чего предназначена газовая плита, и как её включать. Но в голове автор должен держать всё. Иначе выйдет халтура.

— Вы противник облегченного чтения? Этакого одноразового масскульта, столь раскрученного не только в женской литературе, но в отечественной фантастике и детективах…

— Нет, конечно. С тем же успехом можно сказать, что я противник закона всемирного тяготения. Облегчённое чтение – это реальность, данная нам в ощущениях. В советское время народ реально испытывал нехватку в пошлости. Скажем, в области фантастики работали, как правило, не идеологические рогатки, а критерий качества. А народ жаждал «мочилова» и «Анжелик». И в 90-е он всё это, наконец, получил. Сперва в западной упаковке, а потом и в отечественной. Я противник иного – существенного перекоса в сторону книг-однодневок и «подсаживания» на них читающей молодёжи.

— Как вы выбираете названия своих книг?

— О, это больной вопрос. У каждого писателя есть слабое место, у Верова это названия. Хочется, чтобы и ёмко, и чтобы суть передавало, и чтобы не вычурно. А в голову ничего не лезет. А если лезет – оказывается, есть уже такое название. Бывало, и диктат издателя… Например, «Завхоз Вселенной» на самом деле называется «Небо без звёзд». Но издателю не понравилось. «Десант на Сатурн» и «Десант на Европу» — тоже следствие издательского произвола. Да, в общем-то, не в названии ведь дело.

— Вы – лауреат многих фантастических премий. Что они вам дали и чем, по-вашему, отличаются фантастические премии от вручаемых в «большой литературе»?

— Помимо острой эйфории при выходе на сцену за «цацкой» — разве что некоторую дополнительную уверенность в себе. На продажи фантастические премии почти не влияют. Иное дело – премии большой литературы. Там это целенаправленный и мощный инструмент продвижения автора. Солидные денежные призы, мощный рекламный бюджет, повышенное внимание СМИ, общественности, и как следствие – издателей, превращают лауреата или даже «шорт-листера» чуть ли не в медийную фигуру и делают известным.

К сожалению, не нашлось ещё спонсора или мецената, который смог бы раскрутить нечто вроде «Большой книги» или «Русского Букера» в области фантастики.

— Меняются ли с течением времени ваши сюжеты и темы? Вы делите свое творчество на какие-то периоды, этапы?

— Меняются, но тут мне трудно судить, наверное, со стороны виднее. Я пишу о том, что мне интересно, что меня волнует в данный момент, облекая, как я уже говорил, в ту форму, которую считаю наиболее подходящей. Если же, к примеру, в данный момент ничего не волнует – то и не пишу ничего. А на этапы себя делить – признак надвигающейся мании величия.

— Какие ощущения вы испытываете, стоя в книжном магазине перед стопкой ваших книг?

— Когда это были первые книги – нечто, сходное с лёгким опьянением. Сейчас иное – ходят мимо покупатели, бросают на полки равнодушные взоры, и внутри возникает: «Ну, возьми в руки мою книгу! Возьми, полистай!». Чувство не слишком приятное, поэтому в книжные магазины я предпочитаю не ходить.

— Рэй Брэдбери в «451 по Фаренгейту» описывал цивилизацию без книг. Сейчас постепенно исчезают бумажные книги, электронные книги пока их не заменили. Может быть, лет через двадцать-тридцать, отчасти пророчество Брэдбери сбудется? И вместо книжных магазинов на одной из центральных московских улиц откроют магазин книжного антиквариата, куда будут приезжать по предварительной обязательной записи олигархи и топ-менеджмент. А киберполиция будет ловить тех, кто выкладывает в сети без разрешения книжные сканы. Если это возможно, то экземпляры каких книг вы бы сейчас советовали приобрести?

— Вряд ли такое возможно. Есть куда более неприятный вариант: книга превратится в мультимедийный продукт. То есть, в вашей читалочке вам и картинки, и анимация отдельных эпизодов, и внешний вид всех звездолётов враждебного флота сириусян, и вид сверху, сбоку и в разрезе. И тут же – компьютерная игра «Спаси Анну Каренину», к примеру. Вот это страшно. Потому что главная ценность книги не в том, электронная она или бумажная, а в том, что она будит фантазию. Я сам, понимаете, – сам желаю представить, как выглядят герои, как выглядит звездолёт сириусян, какое выражение лица у Анны, бросающейся под поезд. А мне предлагают «продукт», где за меня всё уже вообразили и нарисовали. И думать не надо. Надо нажимать кнопочки. Вот это страшно.

— Вы бы отказались слетать на машине времени в будущее, и, узнав Грядущее, как в фильме «Назад в Будущее», вернуться и использовать ее в своих целях? В том числе – написать роман-предсказание, обреченный на успех?

— О! Я бы непременно узнал точный итог финала Лиги Чемпионов по футболу и отменно выиграл бы на тотализаторе. А настоящее предсказание на успех обречено не будет. Не поверят. «Пророков нет в отечестве своём, да и в других отечествах не густо». Но уж когда начнёт сбываться, да ещё в точности – придётся бежать. Ибо поймают и убьют. «Но ясновидцев, как и очевидцев, во все века сжигали люди на кострах».

— Вы, как писатель-фантаст, верите в повсюду постоянно рекламируемый мегатренд – скорое повсеместное появление умных домов и умных городов?

— Вера — это из несколько иной области. Верить (или не верить) можно только в принципиально непостижимое. Например, в Бога. Умные дома и города… если человечество не тряхнёт очередной социальный катаклизм типа третьей мировой – почему бы нет? С точки зрения логистики это, извиняюсь за каламбур, логично. Насчёт «повсеместного» сомнения берут. А скорое… Я уже сейчас не понимаю, к чему многие фирмы содержат офисы? Если при современных коммуникациях, всю работу манагеры могут выполнять, не выходя из дому? А если дом ещё и поумнеет – можно будет и на улицу не выходить. Проблема пробок в Москве сразу рассосется.

— Верите ли вы в цикличность развития литературы или в то, что существуют некоторые исторические условия, благоприятные для расцвета литературы? Как оценить нынешний этап и что можно ожидать в ближнем будущем?

— В цикличность не верю. Состояние литературы определяется состоянием социума. В данном случае – постсоветского. Исторические условия – да. Чем они тяжелей, тем лучше для литературы. Вспомним то же «потерянное поколение». Вспомним латиноамериканский магический реализм, расцветший во времена хунт, диктатур, нестабильности. В общемировом масштабе сейчас наблюдаю такой тренд – развитие «клипового мышления». Из-за обилия кратких и многочисленных информационных сообщений и коммуникаций (человек поглощает обрывки информации новостных лент, форумов, сам лихорадочно пишет и читает в ЖЖ, соцсетях, блогах) на разные темы, развивается неспособность длительного устойчивого восприятия. Срываются фильтры информации. Даже музыкальные видеоклипы построены по тому же принципу – частота смены планов в среднем одна секунда. Отсюда, например, в фантастике – стойкое неприятие текстов, в которых используется незнакомая терминология, присутствует сложная композиция, нелинейный сюжет. Из свежих претензий – «у вас слишком много персонажей, от них в глазах рябит». В метро такое не почитаешь…

— У вас много раз брали интервью. Какой бы вопрос вы задали сами себе, если бы оказались на месте интервьюера?

— Почему ты пишешь? Это ведь трудное, мучительное и неблагодарное занятие. Но не хотел бы я оказаться на месте этого интервьюера. За такой вопрос можно и того… по лицу получить.

Беседу вели Алекс Громов и Ольга Шатохина

по материалам сайта "Новости литературы"