«A Martian Theodicy» — рассказ из авторского сборника «Нейтринная гонка», выпущенного американским писателем и критиком Полом Ди Филиппо в 2004 году.

Сам Пол, звезда фантастического постмодерна, основатель стимпанка и рибофанка, относит эту антологию к жанру юмористической фантастики – жанру для него, мягко говоря, не характерному.

О чем же тут идет речь?

Участник марсианской миссии, в результате экстренной ситуации, во всех смыслах сбивается с курса, сперва откалывается от коллектива, потом и вовсе – от всего человечества.

Находит себе новых друзей и единомышленников в лице марсианских аборигенов. А точнее — говорящего страуса-бисексуала и развитой цивилизации размножающихся почкованием разумных бочек на тонких ножках… А также в лице существ неопределенного вида и цвета, безустанно производящих кирпичи, которые являются продуктом их… хммм… метаболизма.

В результате своих скитаний по Марсу герой обретает не только перечисленных новых друзей с интересными способностями, но еще и магический кристалл, обладающий феноменальной гипнотической силой.

А также находит себе новый смысл жизни.

Итогом всех этих приобретений и открытий, которые дарит землянину Красная планета, становится то, что он начинает нюхать галлюциногенную слизь и строить (при помощи новых друзей) более-менее Вавилонскую башню, чтобы связаться с сидящим на Деймосе древним марсианским богом.

До человечества нашему герою отныне никакого дела нет, а столь своеобразный дауншифтерский опыт привел его к абсолютной гармонии и единению с космосом.

Вот только прежние товарищи никак не хотят от него отвязаться. Особенно они обижены на него за то, что в прошлый визит на Марс едва не погибли, потому что главный герой, отправляясь в свой эзотерический квест, не только угнал у них флаер, но еще и залил маслица в дюзы, чтоб они его не преследовали…

И вот они приезжают на Марс вторично, чтоб разыскать негодяя, и спросить с него со всей строгостью. Состав экипажа нарочито анекдотичный: туповатый американец, немец-солдафон, изящный француз… А еще во втором визите на Марс их сопровождает очаровательная поп-певичка, бывшая подружка беглеца. Предполагается, что едва завидев ее, он раскается в своем окаянстве и в голове у него прояснится.

Но не тут-то было…

Юмористическая фантастика, особенно у нас в стране — жанр довольно специфический. Рассчитанный на узкую аудиторию, вращающийся вокруг довольно ограниченной группы культурных кодов. Писать такое – сплошное удовольствие. Читать – невероятно мучительно.

Пол Ди Филиппо, вставая на эту скользкую дорожку, вполне отдает себе отчет в том, куда все это может его завести. Поэтому отрывается на полную катушку – ну и впрямь, а чего сдерживаться-то? Ниже юмористической фантастики и падать некуда! Ну, разве что в юмористическое фэнтези…

При этом создается странный эффект. Будучи автором умным и опытным, глубоко вовлеченным в контекст мировой литературы, в этом рассказе Ди Филиппо вроде как ударяется в полную дичь и смехопанораму.

При этом все эти бочки, скачущие на тонких ножках и навевающая галлюцинации тварь с щупальцами тут затмевают шутки про немцев-солдафонов с глазами навыкате и поп-певиц с надутыми губками.

Проще говоря, Пол Ди Филлипо остается самим собой. Не натужным юмористом, но вдохновенным фантазером, сказочником, вралем…

Такие писатели, как он, напоминают нам важную вещь.

Фантастика, как жанр, изначально и призвана заниматься этим – сочинением небылиц, завирух, воплощениями всяких зубодробительных фантазий в качестве печатного текста.

В этом ее культурологическая функция. В том чтобы развлекать, удивлять и поражать, а вовсе не в конструировании политических систем и религиозных учений, которые переменят лицо мира. И не в том, чтобы кратчайшим путем воплотить в печатном слове вдумчивые авторские пассажи по поводу текущей ситуации в стране и мире, чем особо грешат отечественные фантасты.

Видно невооруженным глазом, как самому Ди Филлипо нравится конструировать тексты, подобные тем, что собраны в «Нейтринной гонке». Он так развлекается, отдыхает душой, хохочет в голос. Просто придумывает всякую смешную ерунду и спешит поделиться ей с нами.

В этом смысле особенно интересным представляется название рассказа.

Теодицея, как вы помните, это термин Лейбница — совокупность религиозно-философских доктрин, призванных доказать что управление Вселенной осуществляется добрым Божеством, несмотря на наличие зла в мире. В светском значении термин употребляется как «оправдание власти».

И складывается такое ощущение, что Ди Филлипо речь тут ведет вовсе не об «оправдании власти» своего героя — напрочь свихнутого и одичавшего бородача в истлевшей бейсболке и с магическим камнем во лбу, спящего со страусом и пускающего по ноздре инопланетную слизь.

Скорее уж, об «оправдании власти» того безумца с пишущей машинкой, который этого персонажа придумал, оживил и пристроил в издательство.

«The Brain Stealers of Mars» — рассказ, написанный в 1936 году Джоном Вудом Кэмпбеллом-младшим.

Автор — культовая фигура англоязычной фантастической литературы.

Влиятельнейший писатель, редактор и издатель (Айзек Азимов называл его «самой мощной силой в научной фантастике, которая когда-либо существовала»).

Экстравагантный человек — многие до сих пор не любят его за пропаганду курения табака, поддержку дианетики Хаббарда и ряда других псевдонаучных теорий, и особенно за его неполиткорректные заявления касательно рабовладельческого прошлого Штатов.

В конце концов, это ведь автор «Who Goes There?» — экранизированного Говардом Хоуксом в 1951 году (The Thing from Another World) и Карпентером в 1982 (The Thing) – одного из мощнейших триллеров XX века.

Рассказ, о котором пойдет речь, относится к авторскому циклу «Пентон и Блейк», написанному в 1936-38 гг. (пожалуй, можно сказать что для Кэмпбелла это было чем-то вроде разминки перед написанием его великой повести про полярников и хтоническое зло из дальнего космоса, которая вышла как раз в 38-м). Речь в этом цикле идет о похождениях парочки ученых-экспериментаторов, которые ведут себя по отношению к собственным коллегам, да и ко всему человечеству в целом, примерно так, как всю жизнь вел себя их литературный отец. Выражаясь по-современному: постоянно всех троллят и выбешивают просто!

В «Похитителях мыслей» трудная судьба непонятых современниками гениев отправляет их в вынужденное турне по планетам солнечной системы. Наши герои решили поэкспериментировать с плазмой, на Земле это строго запрещено, мировое научное сообщество грозит экспериментаторам расправой за их окаянство, поэтому им приходится искать площадки на фронтире…

Итак, герои попадают на Марс и отправляются в обзорную экскурсию.

Вокруг нет, на первый взгляд, ничего примечательного — везде красная грязь и какие-то жухлые кустарники, отдаленно похожие на японский клен... Один из героев некоторое время разглядывает резные листочки марсианской флоры и размышляет на тему того, что было бы, окажись тут и впрямь японский клен? Тут, собственно и начинаются проблемы.

Потому что прямо из этой красно-коричневой грязюки, на глазах у героя начинает прорастать... ну да, натурально, Acer japonicum.

Выясняется, что Марс подвергся ассимиляции загадочного биологического вида, которому эволюция подарила разом две выдающихся способности. Во-первых, это умение принимать форму любого растения или живого существа. И вторая, еще лучше: способность читать мысли разумных существ.

Разумеется, конкурировать с подобной формой жизни бесполезно. Поэтому коренное население Марса, представителей которого герои находят в развалинах некогда величественного мегаполиса, пребывает в полнейшей стагнации. В лучшие свои годы летавшие к Земле и планировавшие устроить там колонию, теперь марсиане разрушили все ракеты, забыли все свои технологии и, окончательно перестав понимать — кто «свой», а кто существо-имитатор (аборигены называют их «ташол»), махнули на все рукой и потихоньку вымирают…

Рассказ Кэмпбелла начинается как годный триллер, к экранизации которого не стыдно было бы привлечь Курта Рассела (ну или Мэри Элизабет Уинстед – это кому как больше нравится), развивается как своеобразная биопанковская апокалиптика, а затем переходит в формат постмодернистского абсурдизма… К примеру, любимый момент рецензента, когда Пентон и Блейк (а ребята и до этого, скажем откровенно, были с прибабахом) пытаются сбежать с Красной Планеты, а путь к кораблю преграждают толпы Пентонов и Блейков, которые, старясь перекричать друг друга, громко доказывают кто из них настоящий.

Хотя другое куда важнее, чем богатая жанровая палитра автора. Примечательно, что уже здесь проявляется важнейшая черта творчества Кемпбелла, которая превратит его в дальнейшем в своеобразный жанровый эталон, подарит ему всемирную популярность и переменит судьбу фантастической литературы. То, за что ему можно простить и неполиткорректные высказывания про афроамериканцев, и полемику с минздравом и пропаганду сайентологии.

То, что проходит красной нитью и в этом рассказе, и в «Нечто», и в многочисленных работах всех тех авторов, на формирование стиля которых так повлиял Кемпбелл – это высокая поэтика научного метода как инструмента для противостояния хаосу и тьме. Апология людей науки, которые никогда не теряются, если оказываются в компании алиенов-имитаторов и всегда знают, как вывести их на чистую воду и точно определить: кто же тут человек? Потому что они же ученые, это же их профессия – задавать вопросы и находить ответы.

Начинаясь как раздражающая попытка очередного ремесленника слепить «спекулятивный» бестселлер из реальной трагедии, произошедшей более 50 лет назад с советскими туристами на знаменитой теперь «горе мертвецов», этот роман развивается в духе крепкого западного «экотриллера» с научно-популярными отступлениями и скупо очерченными характерами, а заводит в итоге читателя в ТАКИЕ лавкрафтовские бездны и ужасающие вселенские глубины, что хочется идти к зеркалу и проверять — не прибавилось ли в ходе чтения седых волос?

Здесь даже мелкие недочеты первой трети книги — вроде неестественно-«западного» поведения героев-соотечественников в декорациях современного Екатеринбурга или ненавязчивых попыток иностранного автора произвести экскурс вглубь загадочной русской души и геополитики — работают на антураж. Потому что сразу делается не по себе («что с вами, ребята, черт побери, не так?» или «это он сейчас к чему вообще об этом речь завел?»). А этот роман не то чтобы страшный, он жуткий.

Не читайте эту книгу на ночь.

Знаете, лучше вообще ее не читайте. Ограничьтесь идеально подобранным, леденящим душу эпиграфом из тютчевского «Одиночества»:

С холма на холм скользит мой взор унылый

И гаснет медленно в ужасной пустоте

Лучше остановитесь на этом. Потому что дальше еще жутче.

Рассказы Бориса Богданова всегда отличаются тремя основными мотивами: это глубокая проработка деталей, это по-математически строгая сюжетная структура и, наконец, твердый сугубо-научный фундамент.

В этом есть что-то ностальгическое и воодушевляющее – в этом творчество Бориса сродни научной фантастике середины XX века. Прежде всего вспоминается Джон Кэмпбелл с его «Who Goes There?» — своеобразной апологией «рыцарей науки», в арктических льдах противопоставляющих точность формул и трезвость мышления бесконечно чуждой и беспощадной внеземной силе, стихийному хтоническому духу.

Подобный конфликт и его драматическое разрешение можно наблюдать и в рассказе «Основа жизни», написанном для сборника Марс-Тефо «Яблони на Марсе».

Здесь главный герой, входящий в состав группы российских терраформеров, в результате мощного «марсотрясения» оказывается в буквальном смысле пленником Красной Планеты, погребенный заживо вместе со своим электрокаром — вступает с Марсом в бескомпромиссный поединок.

В противовес лирическим героям XIX века, неизменно проигрывающим в поединке со Стихией и Мраком (за исключением, разве что, Жюль Верна, предвосхитившего, как мы теперь знаем, все на свете), человек века XXI-го ведет со Стихией и Мраком бой на равных.

У него есть, что им противопоставить.

Прежде всего — знания. И опыт предшествующих поколений. И железобетонное спокойствие. Ну и, конечно, немного интуиции.

Перед лицом гибели герой думает лишь об одном – по причудливому стечению обстоятельств локальный несчастный случай, произошедший с ним, лишающий его надежды на спасение, дарит эту самую надежду поколениям колонистов.

Позволяет решить первостепенную задачу, над которой ломают голову все те, кого извечная пассионарность и здоровое любопытство, желание находить ответы на поставленные вопросы, понесли на эту дикую, бесприютную и холодную планету.

Что это? Излюбленный советскими писателями пафос ненапрасной жертвы?

Пожалуй, нет. Скорее – точный и трезвый научный расчет. Целесообразность.

Это — рыцари науки. Это передний край космической экспансии человечества.

Даже рискуя жизнью, они не могут вести себя по-другому.

Они слишком умные. Слишком много знают. От них слишком много зависит. Поэтому они ничего не боятся.

Это роднит рассказ с излюбленным рецензентом жанром «экотриллера», яркий пример которого — «Парк Юрского периода» Майкла Крайтона – его герои, спасаясь от безжалостных ящеров в дебрях островка у побережья Коста-Рики, не просто боролись за жизнь, но и находили для самих себя важнейшие ответы на вопросы, касающиеся эволюции. Научное любопытство побеждало страх.

Как и у жюль-верновских «робинзонов», выстроивших цивилизацию на островке, куда занесла их злая буря и не менее злая судьба – желание действовать одерживало верх над паникой и апатией.

Так и здесь — герой, оказавшись один на один с безжалостной стихией, с силами поистине космических масштабов – не пасует и не паникует, а прежде всего – решает задачу.

Потому что есть и такая профессия – решать задачи, находить выходы.

В конце концов, строить будущее – причем именно таким, в каком нам всем хотелось бы жить.

Рассказы Владимира Венгловского печатались в многочисленных тематических антологиях и периодике – как на русском, так и на украинском языках.

Авторское кредо: современная литература должна дарить людям надежду, мечту и желание жить.

Такая, достаточно редкая по нынешним временам, гуманистическая творческая позиция, прекрасно просматривается на примере рассказа «Чижик-пыжик – птичка певчая», написанного для антологии Марс-Тефо «Яблони на Марсе».

В центре повествования – космодесантник-первопроходец, герой фронтира, участник начального этапа терраформирования Красной планеты.

Марс совсем не рад гостям с Земли, и на их попытки обустроить его под новый дом для человечества, отвечает, сполна оправдывая свое грозное имя, буйством стихий, настоящей войной, уносящей одну жизнь за другой.

Герою удается чудом уцелеть, хотя группа наблюдателей, в которой он находился, гибнет почти в полном составе. Судьба его жены – туманна. На момент сокрушительной «контратаки», предпринятой Красной планетой против терраформеров, она находилась близ Колодцев Фарсиды – таинственной темпоральной аномалии, сводящей с ума аппаратуру исследователей, и имеющей, судя по всему, искусственное происхождение.

Едва оправившись от полученных ран, герой возвращается на Марс, имея возможность воочию наблюдать развитие колонии, ради которой принесено было столько жертв. Но теперь его мало занимает миростроительская романтика и текущая политическая ситуация (а на Марсе, к слову сказать, уже процветает независимая республика).

Все внимание героя приковано к той самой аномалии близ Долины Маринера, где пропала без вести его жена. Для него это не только ключ к загадкам древнего Марса, но и единственная зыбкая надежда на встречу с любимой. То ли сходя с ума, то ли приближаясь к разгадке всех этих древних марсианских тайн – разговаривая с собственным двойником, заглядывая через прореху Колодцев Фарсиды за грань времени и пространства, герой надеется и ждет…

Как символ этой надежды – птичка Чижик, закрепленный на скафандре талисман суровых космодесантников, не чуждых суеверию, как и большинство людей опасных профессий. Точно такая же птичка была и у супруги героя. Настроенные на одну волну, оказываясь друг от друга в пределах километра, птички начинают петь.

Незамысловатая мелодия про похождения Чижика-Пыжика, любителя тяпнуть рюмашку на Фонтанке, тут — как прорывающиеся сквозь шум помех позывные «Звезда» у Казакевича, как полустертые буквы «Св. Анна» на латунном багре у Каверина. Воплощенная метафора бессмертной надежды и вечного невозвращения.

Убедительная метафора связи между двумя сердцами, над которой не властны никакие космогонические силы и вселенские катаклизмы.

«Вот она, рыба моей мечты!», невольно хочется воскликнуть следом за героем популярного интернет-ролика, читая этот микрорассказ Ричарда Бротигана.

Собственно, читая все микрорассказы, составляющие роман «Экспресс Токио-Монтана», вновь и вновь поражаясь умению этого удивительного человека так чисто и искренне радоваться простым мелочам — идет ли речь о приготовлении макарон с сыром или о голубом небе в мозаике-пазле, или о паре снежинок, что кружат над двором в медленном танце, или о пауках, которые заползают в дом, прячась от зимы. Искать и находить счастье в самых простых вещах.

Рыбак рыбака видит издалека.

Это не просто спорт или отдых.

Это состояние души, отдохновение от забот и тревог житейских.

Ведь требуется нам иногда самая малость, чтобы не потерять почву под ногами, ощущение родины, мира: тихая речка, лесное маленькое озеро и немудреная снасть.

Рассказы Ольги Дорофеевой, неоднократно публиковавшиеся в межавторских сборниках и тематических антологиях, всегда отличались необычайно широкой жанровой палитрой. Эта писательница как никто другой умеет играть на контрастах сюжетных ходов – идет ли речь о современном психологическом хорроре, поданном через призму безобидной детской песенки, или о биопанковом триллере, начиненном увлекательными экскурсами в науку микологию.

Рассказ «Дожить до старости», написанный Ольгой для сборника «Яблони на Марсе» в этом смысле являет собой эталонный образец рекордного для объема текста жанрового разнообразия.

Начинаясь, как героическая баллада в духе советской фантастики 60-х, далее история развивается как классический сюжет про соседство гениальности со злодейством. Тут уже не мужественные колонисты спасают в ледяной пустыне мальчика, по извечной детской пассионарности забредшего из-под спасительного Купола терраформеров на загадочные руины Красной планеты, оставшиеся быть может от сгинувшей цивилизации аборигенов... Тут уже Моцарт и Сальери середины 21-го века решают свой извечный конфликт в декорациях марсианского фронтира.

Дальше – больше. Экотриллер приобретает отчетливые черты хронооперы. Конфликт из-за передовой разработки кислородного генератора, при помощи которого «моцартианский» типаж хочет научить Марс дышать, а «сальериевский», естественно, сбагрить штатовским инвестором, чтоб спокойненько доживать старость на Мальдивах – этот конфликт переходит уже в некую криптоисторическую плоскость.

А главная ставка в противостоянии – уже не частные амбиции и жизнь одного-единственного ребенка, а надежда на спасение для всего человечества, медленно вымирающего из-за демографического кризиса.

И решение, в итоге найденное героями, действительно впечатляет.

Никогда еще мечту о Рае Земном не пытались воплотить так зримо. Никогда еще способ ее воплощения не был столь экстравагантным.

И речь тут даже не о перспективе физического бессмертия.

Все дело в том, что от бесконечного количества перепостов, неуместного цитирования и сомнительного остроумия ремиксов, сакраментальная горьковская фраза про «живые цветы Земли», никогда не потеряет своей актуальности. Потому что… ну просто потому, что Горький прав же.

Ироничный и ностальгический рассказ от талантливейшего советского чукотского писателя Юрия Рытхэу, написанный в 1977 году, но невероятно современный.

Лирический герой, в годовщину Октября оказавшись в командировке в Канаде, вспоминает о далекой Родине, с ремарковской грустинкой в одиночку отмечает праздник, в какой-то момент обнаруживая за дверью своего номера неведомо как материализовавшегося там непобедимого агента МI-6, придуманного Яном Флемингом.

Герой, во всех смыслах НАШ человек, уже поудобней перехватывает горлышко бутылки «советского» шампанского, чтоб внести свой вклад в конфронтацию сверхдержав...

Но тут постмодернистский анекдот совершает оборот, превращаясь в лирическую историю в духе Питера Хёга — про настоящих северян, Людей Льда и Снега, которых XX век, со всем его мультиглобализмом и научно-техническими революциями, вытолкнул в мир Технологий, палп-фикшена и громких лозунгов, в шумный, суетливый и противоречивый мир «белых людей».

Екатерина Седия, американская писательница русского происхождения, среди прочего, автор романа «The Secret History of Moscow», в этом небольшом рассказе творчески переосмысляет образ основателя советского государства, как хтонической сущности.

Представляет его эдаким поэтичным дантовым призраком-спутником, что сопровождает героиню от школьной парты, с первого посещения Мавзолея, до университетских ступеней и сопутствующего вступлению на них безумия пробуждающейся девичьей сексуальности.

Конечно же, человека, родившегося в СССР, сложно сразить столь очевидной метафорой, как «Ленин-зомби». Будто бы мы не знали? Но прочитать такое на английском, в исполнении гражданки США, как-то особенно радостно — хоть и уехала за океан, а помнит о Родине, сохранила исконное «облако тэгов», дискурс не потеряла под напором свободного рынка. Да и о Владимире Ильиче пишет — хоть и с мрачной, но симпатией. Одним словом, «наш человек».

Виктор Колюжняк – автор многочисленных рассказов и пьес, публиковавшийся в таких влиятельных изданиях, как «Полдень» и «Если», победитель мастер-класса Сергея Лукьяненко, администратор популярного сетевого конкурса «Мини-Проза». К тому же — «половинка» творческого дуэта Алексей Верт, отмеченного лучшим дебютом на «Сильверконе-2012» и имеющего явную склонность к жанру киберпанка.

В рассказе «Ништер», написанном для сборника «Яблони на Марсе», и формально относящемся к жанру старой-доброй космической фантастики, тоже отчетливо просматривается эта «киберпанковая» составляющая.

Марсианская колония вот уж сто лет, как живет в изоляции от Матери-Земли, потихоньку застраивая и обживая Красную планету, и двигаясь, несмотря на ощутимый недостаток ресурсов (к примеру, колонистам пришлось «перековать на орала» все имевшиеся в активе звездолеты), по обрывистой тропе научно-технического прогресса.

На самой Земле, тем временем, окончательно восторжествовало пост-потребительское общество, виртуальность, геймерство и неоязычество. Здесь торжествует Игра и хейзинговский «Человек Играющий». Лексикон обывателей упростился, ключевые потребности свелись более-менее к лайкам, бонусам и левел-апам. Здесь все понарошку и ради фана. Последняя надежда землянского социума, погрязающего в фарминге и идиотизме — передовая часть общества, «суперы»-ништеры, с отрочества отбираемые и пестуемые вундеркинды.

Один из таких бравых парней, сияя белозубой улыбкой, с риском для жизни прорывается сквозь все кольца планетарной марсианской обороны и десантируется прямиком в лабораторию профессора с говорящим именем Леонид Нимоев, видного представителя марсианской интеллигенции.

Задача разведчика-ништера: привлечь марсианские умы к решению проблемы массового отупения землян. Задача профессора — преодолеть косность и мракобесие своих, марсианских силовиков, сохранивших о земле-матушке дурную память в духе «этим-то только дай мизинчик — так по локоть отхватят».

Умело сочетая приемы киберпанка с проблематикой социальной фантастики, автор поднимает интереснейшую, и как никогда актуальную тему опережения колониями-провинциями своих же метрополий. Как в научно-техническом, так и в духовном смысле.

Как приснопамятные бостонские буржуа, скидывавшие чайные коробки за борт «Дартмута» или нелюбимые Империей пасынки, со своих полей у Атенрай сосланные в австралийский буш, чтоб выстроить там свой рай земной, свободолюбивые марсиане, отделившись «тремя кольцами оцепления» с лазерами — от Империи-Земли, которая скатывается в регресс и упадок, превращаются, по сути, в самый чистый и искристый осколок этой Империи, настоящий заповедник ее былого величия. И потому, когда мать-кукушка, нуждаясь в помощи, вспоминает о своих подросших детках, оказываются беззащитны перед теплотой ее раскрытых объятий, с легкостью принимая правила «Игры». Как и те, на Земле, сильно рискуя стать беспечными «человеками играющими». Тем более, что все это всегда заложено было внутри, в самое подсознание, терпеливо дожидалось своего часа. Как случайно найденная при поиске важного рабочего файла забытая папка с «Heroes of might and magic» — казалось же, давно ее удалил с харда? А тут как кликнул по ярлычку автоматически – и все, и пиши-пропало до шести утра, и какая там работа.

Уникальный для меня случай, этот роман я читал не единожды, но всякий раз какой-то нарезкой, кусками, дочитывал до какой-то главы и бросал, потом через пару месяцев продолжал с того же места. Ни разу не прочитал полностью — залпом, запоем. Наверное, есть люди, которые могут читать Достоевского запоем, наслаждаться им. Я их не понимаю.

Читать Достоевского – все равно что играть в постапокалиптическую мморпг или жить в России. То есть, до финала дойти реально, но наслаждаться этим? Занятие на любителя.

Достоевский – это не просто великий писатель. Это наше национальное достояние, как наш балет, матрешки, АК-47 и межконтинентальные баллистические ракеты.

Это доступно гражданам любой страны на земном шаре, независимо от национальности, вероисповедания, образования и культурного гештальта, в который они вовлечены. Это доступно всем.

Его герои живые и выпуклые, они настоящие — до мурашек и холодного пота, до кривой усмешки и кислой мины.

При этом никому из них невозможно сочувствовать, сопереживать – в этом проза Достоевского сродни сплаттерпанку.

Но только там, где в сплаттерпанке героев крошат в мясной фарш и костяную муку, с героями Достоевского происходит что-то еще более страшное. Что-то еще более величественное. Они не просто умирают, они перерождаются.

Это история про убийство. Это история про убийство своего «Я». Про перерождение.

Единственному герою Достоевского, которому это не грозит – и, так уж совпало, это единственный герой, которому хочется сопереживать – в самом романе отведено не очень много места. Он всегда рядом, всегда на периферии зрения, при этом автоматически зрением отфильтровывается, как красная реклама «кока-колы» или яички МТС.

Этот герой родился в болоте, пережил наводнения и восстания, снегопады и бунты, голод и блокаду.

Его зовут Питер.

Достоевский, прежде всего, великий психолог, это мы знаем со школьной парты.

Я, кажется, мог бы написать целое эссе, о том каков Питер у Гоголя или у Толстого, у Мандельштама или Набокова – но к чему? Об этом уже написали сто тысяч эссе.

Мы видим Питер глазами героев – и это не панорама, это мизансцены, дырки в занавесе, отдельные картинки, фоточки снятые на мобильный.

Это обычный маршрут Роди – трактиры и распивочные, Сенная, тесные душные улицы, канавы, грязь, давящие на психику мрачные здания, обшарпанный внутренний интерьер всех этих берлог-«углов».

Это не столичный Питер, это — Питер, в котором живут «униженные и оскорбленные». Им не вырваться за пределы круга. Они обречены.

У Раскольникова стандартная реакция на это: гримаса «глубочайшего омерзения». Потому что это «та особенная летняя вонь, столь известная каждому петербуржцу, не имеющему возможности нанять дачу»; «жара…страшная»; «духота, толкотня»; «нестерпимая…вонь из распивочных, которых в этой части города особенное множество»; «пьяные, поминутно попадавшиеся, несмотря на буднее время» — «все это разом неприятно потрясло и без того уже расстроенные нервы юноши».

Но при этом он плоть-от-плоти этого нуар-стимпанкового сеттинга: «Тут лохмотья его не обращали на себя ничьего высокомерного внимания».

О том, что Питер может быть другим, мы узнаем из-за ошибки Раскольникова. Он случайно забредает на острова, а там: «изукрашенные в зелени дачи», «разряженные женщины и бегающие в саду дети», «пышные коляски, наездники и наездницы».

Но Раскольников их не замечает. У него в голове другое. Ему все равно. Объект появляется в поле зрения и пропадает. Его немного радует контраст между этой извечной городской пылью и внезапной свежей зеленью – но эти ощущения сразу переходят в разряд болезненных и раздражающих.

То есть, вот эти питерские дачи и питерские трущобы они, по Достоевскому, даже не могут вступить в конфликт. Настолько они равноудалены и различны.

Что такое питерская архитектура в романе? Доходные дома, трущобы, уродства, кабаки, распивочные. Тут нет парадных фасадов и блеска. Тесно. Мрачно. Давит.

Раскольников случайно тормозит на Николаевском мосту, всматривается в великолепную панораму «дворцового Питера»:

«Небо было без малейшего облачка, а вода почти голубая, что на Неве так редко бывает. Купол собора, который ни с какой точки не обрисовывается лучше, как смотря на него отсюда, с моста, не доходя шагов двадцать до часовни, так и сиял, и сквозь чистый воздух можно было отчетливо разглядеть даже каждое его украшение».

Это место особенно знакомо Раскольникову, раньше неоднократно случалось вглядываться в эту картину, удивляясь почти всегда «одному неясному и неразрешимому своему впечатлению»: «Необъяснимым холодом веяло на него всегда от этой великолепной панорамы; духом немым и глухим полна была для него эта пышная картина…Дивился он каждый раз своему угрюмому и загадочному впечатлению и откладывал разгадку его, не доверяя себе, в будущее».

Но все это он корчует из себя, как атавизмы своего прошлого, которое сам же отрубил топором.

«Начинка» Питера, его интерьеры – это Родина крошечная клетушка, шагов 6 длиной, это желтенькие, пыльные и отстающие обои, это низкий потолок, об который немудрено разбить башку. Пульхерия говорит: «точно гроб», «наполовину от квартиры стал такой меланхолик». Или комната Сони, похожая на сарай, с окнами на канаву, один угол – тупой, другой – кривой. У Мармеладовых просто каморка, освещаемая огарком свечи.

Очень важно, что Питер у Достоевского – желтый.

Грязно-желтые обои в комнатах Раскольникова и Сони, желтая мебель в кабинете Порфирия и квартире процентщицы, ярко-желтые домики на Петровском острове, и тут же желтые лица — Раскольникова, Порфирия и старухи, перстень с желтым камнем на руке Лужина и т.д. и т.п.

Желтый – цвет болезни Питера и его жителей, цвет зла, обмана и всех отрицательных черт города. Комната процентщицы в смысле «желтого» — просто средоточие всего этого.

Герои постоянно говорят о духоте. «Где тут воздухом-то дышать? Здесь и на улице, как в комнатах без форточек»

Свидригайлов определяет его как «клоак»: «Народ пьянствует, молодежь образованная от бездействия перегорает в несбыточных снах и грезах, уродуется в теориях;…а все остальное развратничает. Так и пахнул на меня этот город с первых часов знакомым запахом».

Петербург Достоевского – умышленный город, сделанный насильно. Такая трактовка конечно результат «почвеннических» идеалов автора.

Для него Питер – катализатор преступления, именно отсюда растет раскольниковское топорище. Тут некому сочувствовать. Потому что все преступники. Не нуар ли?

По Достоевскому, сам город формирует особый тип личности. Тут искусственные идеи заменяют органические нравственные убеждения. Массовое безумие, нашествие зомби. Питер просто сводит с ума.

Свидригайлов: «в Петербурге много народу, ходя говорят сами с собой. Это город полусумасшедших (…) Редко где найдется столько мрачных, резких и странных влияний на душу человека, как в Петербурге. Чего стоят одни климатические влияния! Между тем это административный центр всей России, и характер его должен отражаться на всем».

Говорим Питер, подразумеваем – вся Россия.

Следователь советует Раскольникову: «Вам…давно уже воздух переменить надо».

Питер доконал лирического героя. Его комната-«шкаф» («там-то в углу, в этом-то ужасном шкафу и созревало все это вот уже более месяца») – как символ влияния Города. Сенная площадь, трактиры, распивочные, проходные дворы…

Для того, чтобы стать другим человеком, Раскольникову нужна Сибирь, это как противоядие – облитая солнцем степь, юрты, замершее время. Золотой век. Возвращение к истокам, к «почве».

Извечная русская история – хотим как лучше, но нам мешают. Национальная трагедия. Постоянное внешнее давление. Среда заела...

У Достоевского таков не только Раскольников, еще и Голядкин в «Двойнике», и Долгоруков в «Подростке».

Они живут, как на вулкане – постоянно подвергаются давлению на голову, постоянно на грани катастрофы, взрыва. И в то же время – какого-то важного открытия, ответа-на-все-вопросы?

Это подводит нас к тому, Питер у автора, как и весь посвященный ему роман – это некий важнейший ключ ко всему.

Там все спрятано, там есть ответы. «Почему у нас все через ж?», «Почему мы такие стали?», «Что сделать, чтоб это хоть-как подправить-подлатать, а?»

Дочитал, и сразу захотелось взять билет на «Красную стрелу».

А вдруг и правда они там? Ответы.

На фоне террористических атак на Москву, следующих одна за другой, во всех смыслах рвущих столицу на части, погружающих страну в пучину беспросветного кошмара, когда уже настолько страшно, что почти все равно, разворачивается роман двух молодых интеллигентных людей, программиста-фантазера с ролевым прошлым и замужней дизайнерши с ребенком.

Вокруг происходит ад, люди пытаются от него убежать, эвакуироваться, эмигрировать — в мир фантазий и сказок.

Играют в такую локальную ролевую игру-импровизацию, в которой только двое участников, он и она.

Он выдает себя за инопланетянина, которого прислали, чтобы забрать отсюда ее и дорогих ей людей, она ему вроде как подыгрывает. Потом выясняется, что он вроде как не шутит, да и какие уж шутки, когда на улицах такое творится?

За звездными туманностями, на далекой Альфе Козерога или в траченном временем, хлипком дачном домике где-то за Столбовой, они сидят и разговаривают, ткут паутину сказочного узора, творят свой мир. А в этом время по окрестным огородам бродят пасмурные чужаки, в воздухе витают какие-то немыслимые слухи, покидающие столицу машины идут по трассе сплошным потоком, грядет конец света…

Очень большое впечатление производят такие вещи — многослойные, неоднозначные, с расходящимися тропками и змеящимися смыслами. Вот то, что называется «метатекст» (а какое там поэтическое послесловие!), ризоматика, ирония, отсылки...

И как умело Быков играет на контрастах между воздушной фантазией, эдаким вдохновенным потоком цветистых завирух и колосящихся выдумок… И сдержанной, емкой, реалистической манерой изложения, которая местами достигает накала поистине психологического хоррора.

Потрясающее у него передано вот это ощущение вывихнувшего сустав времени, разрывающего устоявшийся, такой уютный, казавшийся такими прочным миропорядок.

Ощущение какого-то страшного бессилия, когда вот действительно не бороться (потому что у Врага нет ни лица, ни имени, ни какой бы то ни было физической формы вообще…), а именно что «эвакуироваться», бежать без оглядки — куда-нибудь в другую галактику на космолете-лейке, на тракторе поросенка петра через буераки, подальше отсюда, туда где море и солнце, а не стылая осень и взрывают в метро и на улицах, и мягкая конструкция-страна с ее вареными бобами-человечками уже не просто мягка, а тает на глазах, оплывает, теряя очертания, заставляя жителей своих терять рассудок. Ощущение надвигающегося конца — не просто физического, но и какого-то совершенно вселенского, гибели души и чувств. И никуда эвакуироваться отсюда невозможно, потому что все это всегда было и будет с нами, оно внутри нас, оно часть нас. Океан пламени под тонкой яблочной кожицей, единственная мало-мальски удачная попытка спастись от которого — сосредоточиться на реальном, на осязаемом, разрушить все эти цветные витражи и линии грез, разбив их о быт. Не играть, не убегать, не прятаться. Просто жить. Живут же как-то люди. В сорок первом тоже, небось, несладко было — и ничего, пережили как-то. Перетерпели.

Александр Бачило («Незаменимый вор», «Академонгородок», «Кракатук» (совм. с Кагановым и Ткаченко)) — признанный мастер современной отечественной короткой формы, глубоко вошедший в гештальт нашего телезрителя посредством таких программ, как «О.С.П.-студия» или «Несчастный случай».

Внутренний мир рецензента в свое время просто-напросто перевернул рассказ «Впереди – вечность». По-моему, самая страшная русскоязычная литературная интерпретация понятия «Ад».

В рассказе «Стена», написанном для сборника «Яблони на Марсе», расположенная на Красной планете локальная диктатура в лице молоденькой княжны и ее подданных из последних сил пытается выцарапать для своего народа надежду на спасение, подобно мартиновским вестеросцам, наспех ограждаясь вавилонских масштабов Стеной — от погибельной напасти, что превращает зелено-голубую планету – в планету серого пепла и красной пыли.

Тем временем, передовой секрет землян совершает высадку примерно над тем же районом. Один из участников экспедиции не верит глазам своим: столь сильно неровный ландшафт на координатной сетке совпадает с тем, что сам он рисовал на мятой миллиметровке, будучи еще ребенком, где-то там, в солнечном Крыму, играя в Игру-для-двоих с одной случайной хорошей девочкой.

С той самой девочкой, что после того, как жизнь ее переломилась надвое и превратилась в «тот самый» настоящий Ад, в порыве отчаяния поспешно стирала ластиком очертания морей и рек, навеки превращая «их личный Марс», Марс-для-двоих, из планеты обжитой и благоустроенной — в планету безводную и пустую.

С той девочкой, кому по отведенной ей роли полагалось быть могущественной марсианской княжной.

Круг замыкается, уроборос кусает сам себя за хвост. Творец становится частью своего творения. Буквы берут власть над писателем, вселенная – над собственным создателем. Дориан Грей ухмыляется со стены. Мистер Шуттер настойчиво стучится в двери, требуя объяснений.

Эта история, начинаясь в духе барочной марсианской космооперы, украсившей собой любой сборник вроде старого-доброго «The Good Old Stuff» Гарднера Дозуа, шаг за шагом раскрывается новыми тайнами и пленяет, как тот Марс, искрит в свете софитов и блицев с запозданием прибывшей на место земной экспедиции. Напоминает разом – и незабываемый отечественный бестселлер «Кондуит и Швамбрания», и реальные биографии демиургов-визионеров Толкиена, Милна и Кэролла.

А еще напоминает нам о том, что знать, как и встарь, нам не дано, как наше слово отзовется. О том, что самые наивные детские фантазии и самые запутанные истории, рассказанные задремывающим, уставшим после работы папой над колыбелью – как знать, не отзовутся ли падением отдельно взятых государственных строев и густонаселенных планет? Ведь, как всем известно, хоть «слово изреченное» и есть ложь, именно с него, со Слова — все обычно и начинается.

История в духе молодого жанра «винтерпанк», сочетающего постмодернистское переосмысление «святочного» рассказа с культурными кодами классической русской литературы, и языковой игрой в духе «магического реализма».

По-пелевински буквализируя метафоры, сходятся на заснеженных полях России новогодние архетипы — наши и западные, Санта против Мороза; грохочут фейерверки и оркестры бахтинской карнавализации, вершатся судьбы отечественной художественной культуры. На пути звенящего колокольцами и мигающего гирляндами брэдбериевски-мрачного каравана-карнавала (завораживающего своей «кока-коловской» мантрой-слоганом «Праздник к нам приходит...») грудью встают Иваны, небрежно поправляя малахаи, на сторону поплевывая — эх, раззудись плечо, размахнись рученька!

Замечательно написанная история в духе молодого литературного течения «винтерпанк», которое совмещает постмодернистское переосмысление жанра традиционного святочного рассказа с культурными кодами классической русской литературы и метаязыковой игрой магических реалистов.

Здесь технично прописанный и круто сваренный «гиперреализм», пресловутый «dicklit» Буковски и Миллера гипнотизирует отточенностью слога, в какой-то момент превращаясь в лютый трэш-хоррор, в макабрические пляски на костях поп-культуры. Зима входит в город, метель кружит по кварталам новостроек, скалят клыки оранжевые посланцы Праздника Гран-гиньоля, Хэнк Мудди мокнет под душем в меховой шапке Ипполита, мечтая о родных солнечных берегах.

«Бородинское пробуждение» Константина Сергиенко (Детгиз: 1977, 1990) — незабвенная «хроноопера», написанная в те годы, когда сам термин этот еще не был толком знаком отечественному читателю. В конце 70-х, когда по бескрайним снегам застойной России уже курсируют румяные гладковско-рязановские гусары, распевая свои баллады и куплеты, время от времени по-давыдовски отчаянно «рубясь в песи» с отступающим неприятелем. Когда поручик Ржевский, верхом на рояле (ужасно скользком инструменте) уже прочно въехал в брутально-перченые сегменты отечественного устного фольклора, и уже вовсю фраппирует остротами про голых лебедей и мокрую воду — Наташу Ростову, прибывшую туда же прямиком из оскароносной экранизации классика, сделанной Бондарчуком в таких масштабах и при таких ресурсах, что, кажется, хватило бы (с бережным соблюдением всех деталей реконструируемой эпохи) еще разок с барабанным боем дойти до Парижа.

Главный герой, современник с разбитым сердцем, едет рефлексировать по местам боевой славы, тесно связанным, к тому же, с его личной лирической мифологией. Засыпает в стогу, а просыпается в 1812-м.

Далее следует красочная и страшная экскурсия. Наполненный потом, кровью и порохом репортаж с места событий, снятый на дрожащую камеру «мокьюментари» из самого сердца ада. Со всеми легендарными и полулегендарными эпизодами: от воздушного шара Леппиха (снаряженного, но так ни разу не использованного), предназначенного для атаки Антихриста с воздуха — до обеда с тремя переменами блюд, устроенного Милорадовичем в виду неприятельских батарей, от упражнений генерала Костенецкого с банником — до восьми лошадей убитых под Барклаем, «будто искавшем смерти». От сгинувших в дыму и пламени романтических «генералов двенадцатого года» Багратиона, Тучкова, Кутайсова… до бесчисленных и позабытых Иванов, Петров, Ермилов и Федотов, от усачей-гренадер с «егориями» до пятнадцатилетних корнетов и прапорщиков, штрафами отучающихся формулировать мысли по-французски. От бивачной гусарской лирики (персонажем которой невольно становится сам герой) до рукопашной рубки на всех ключевых позициях «Бородинского дела» — Колочь и Утица, Семеновские флеши и Курганная высота…

Панорама самой жестокой бойни самой героической нашей эпохи, «русской античности», войны, на которую поднялись всем «миром», подкупающая тщательной детализацией и широтой охвата.

Ожившая «Бородинская панорама» Рубо. Самый, возможно, пронзительный фрагмент которой и ждет героя в конце его нежданной экскурсии. Безымянная орудийная позиция при овраге (Рубо тоже был мастер – не только по части охвата, но и детализации), так всегда щемившая сердце и будоражившая воображение в детстве: точно по центру между погребенными под слоями трупов флешами и ядрами вывернутой наизнанку мешаниной крови и глины — батареей Раевского. Безымянная позиция в самом эпицентре этой «битвы артиллерий» (посчитано, на каждую секунду(!) сражения приходилось 10 пушечных и 100 ружейных выстрелов), с навсегда смолкнувшей пушкой и навсегда смолкнувшими артиллеристами.

Герой возвращается в 1812-й, чтобы стать его частью, слиться с эпическим полотном Рубо, слиться с изрытым ядрами и политым кровью неровным ландшафтом русской истории, раствориться в ней без остатка.

Потому что разнятся эпохи и мешаются года. Рассыпаются в пыль ветхие монографии и зарастают травой позабытые фортификации. Но и для празднично-парадной кутузовской армии, в маскарадном блеске этишкетов и позументов, под посвист флейт идущей навстречу врагу. И для красноармейцев, со своими махоркой и кирзой, залегающих в ожидании фашистских танков в окопы — между бородинских стелл и памятников. И для уснувшего (вот только проснувшегося ли…?) легкомысленного современника с его разбитым сердцем и несчастной любовью — одна смерть на всех. Одна история на всех. И одна на всех страна. Сами знаете, как называется.

«How we went to Mars» — рассказ, относящийся к раннему творчеству сэра Артура Чарльза Кларка, будущего классика научной фантастики, футуролога и изобретателя, известного своими культовыми космическими «Одиссеями». Писателя, которому королева Елизавета II присвоит за его труды титул рыцаря, и которому предстоит, наряду с Азимовым и Хайнлайном, войти в «большую тройку» жанровых пророков XX века.

Это то, что теперь называется «фантастика ближнего прицела». В 1938-м году Кларк, свою работу аудитором в казначействе совмещающий с членством в Британском межпланетном обществе, в юмористическом ключе пишет про пятидесятые. О том, каким видится ему ближнее будущее.

К 52-му году Британию охватила всеобщая «ракетомания», начавшаяся еще в сороковые. То был период шумных судебных исков — сперва король судится с Британским Ракетным Обществом, усилиями которого пятитонный снаряд обрушился на парламент и укокошил адмирала ВМФ. Затем Британское Ракетное Общество судится с королем, добиваясь отмены ограничений на использование ракет. Несанкционированные запуски, не смотря на все эти тяжбы, продолжаются. То, что запускают — продолжают взрываться и падать в не предназначенных для этого местах. На Луне кто-то даже умудрился обрушить кратер Витус, а под Сурреем нашли ракету с надписью «Собственность СССР. Просьба вернуть в Омск».

В 52-м, в результате очередного частного эксперимента, проводимого локальным ракетным обществом Беспаберри, его участники, планировавшие слетать километра на три над окрестными садами и изгородями, долетают аж до Марса, где вступают в контакт с делегацией аборигенов (окладистые белые бороды, посохи). И знакомится с местной цивилизацией, весьма напоминающей те, что описывают современники-фантасты.

Самое примечательное в этом энергичном рассказе, который, как ракета героев, стартует, сорвав соседскую вывеску «злая собака» а садиться, случайно испарив Серпентайн-Лейк в центре Лондона, а всю дорогу весело искрит и громыхает — дата его создания.

Великий фантазер Артур Кларк пишет в 38-м про 50-е, беззлобно подтрунивая над семимильными шагами научно-технической революции и собратьями по перу, в ряды которых он еще толком не успел влиться (на момент написания рассказа ему 21 год, до всемирной славы и титула «мэтра» — как до того Марса), и даже не подозревает, какие зубчатые колеса закрутятся уже через год.

Что уже очень скоро «спитфайрам» королевских ВВС, в ряды которых будет призван и сам Кларк, предстоит вступить в бой с немецкими воздушными армадами. Что премьер Черчилль в своей знаменитой речи будет призывать сограждан «драться на пляжах». Что на все эти пасторальные сады и изгороди родного Кларку острова в действительности будут падать ракеты, только называться они будут не «Гордость Галактики», а «Vergeltungswaffe-2». А в далеком Омске будет коваться всамделишнее оружие Победы.

Рассказ, призванный смешить, вызывает теперь грустную улыбку, в который раз напоминая о том, что какие бы изворотливые безумства не придумывали себе в голове писатели, скрючившись за своими пишущими машинками, история всякий раз оказывается во много раз изворотливее, и, увы, куда безумнее.

В этой истории как бы соединяются два излюбленных рецензентом жанровых мотива – «винтерпанк» и «некроготика». С одной стороны — тут белое безмолвие, северное сияние, строгая эстетика белых маскхалатов и закамуфлированных известью аэросаней, сплошной Джек Лондон, Симмонс и Каверин; с другой — характерный для эпохи, когда «щепки летят» и «новых нарожают», тусклый взгляд морозостойкой зомбопехоты, которая не «бздит и не гадит», мерный гул генератора «товарища Сталина» (без которого какая жизнь?), и наши мертвые не покидают нас и после боя, и сплошной Ким Ньюмен, Мьевиль и Копернин .

Главное, что есть в этом рассказе — про дурного лейтенантика из «золотой молодежи», которого за невосторженность мыслей заслали в заполярную задницу, про его сильно пьющего командира (на их роли как-то автоматически подставляешь артистов Пускепалиса и Добрыгина из покорившего берлинский кинофестиваль «Как я провел этим летом») и вверенный им контингент, искупивший кровью в буквальном смысле (вместо нее теперь в жилах какая-то химическая дрянь), и про затаившегося за торосами «условного противника», двумя-тремя строками поданного, но необычайно жуткого – главное, что в нем есть Дух Эпохи. Предельная достоверность деталей и реалистическая шероховатость характеров. Мрачный и блистательный век, растянувшийся между победным маем и траурным мартом, приметы которого еще можно уловить где-то в письмах из семейных архивов, на выцветших фотографиях, где-нибудь в «Анкоре» Тодоровского или «Хрусталеве» Германа. Концовка рассказа, в этом ключе, подобно орденоносному отцу лирического героя ставит такую жирную точку на целой эре русской истории, со всеми ее характерными картинами — страшными и мерзкими, поэтическими и трогательными, величественными, уродливыми, разными, настоящими, мертвыми, живыми... Что и добавить нечего.

Со времен Даниеля Дефо и его настырного йоркского моряка, 28 лет строившего на доставшемся ему клочке земли в Тихом океане свою личную «цивилизацию» и «stronghold», красной нитью проходит в искусстве мотив героя-одиночки, пытающегося выжить вопреки всем проискам гомеостатического мироздания.

Художников, как и встарь, волнует вопрос — каковы вообще пределы человеческих возможностей, способности к выживанию в самых экстремальных условиях? И сколько отмерено на хрупкую человеческую психику — пресловутой Воли-к-победе, способности сохранять хладнокровие, сохранять рассудок — в самой безнадежной ситуации? Писатели и сценаристы, вдохновляясь реальными историями, вновь и вновь спрашивают — как поведет себя человек, оказавшийся взаперти, в полной изоляции, погребенный заживо, выброшенный на крошечный островок в океане, с мизерным шансом на спасение? От Эдгара По до Стивена Кинга, от «Buried» до «127 Hours» — тем же вопросом задаются зрители и читатели. Что бы стали делать мы? Справились бы? Смогли бы?

Антон, выпускник Военно-Космической Академии имени Можайского, до поры не задавался такими фундаментальными философскими вопросами. У Антона была мечта — полететь на Марс, в колониальную Арсию — первый город Красной планеты.

Антон не был героем-космопроходцем, был просто хорошим специалистом. Не отчаянный пилот-ас, а самый обыкновенный инженер — занимался системами жизнеобеспечения, проектировал климатические купола. После Академии его, вместо Марса, направили в Антарктиду — он и там остался верным мечте.

Практиковался, наращивал «экспу», совершенствовал навыки. Познакомился с девушкой, и все бы могло у них сложиться — но когда твоя персональная Птица Счастья Завтрашнего Дня присаживается на подоконник — разве можно устоять, не попробовать ухватить ее за ультрамариновые перья?

Антон был романтиком, воспитанным на Брэдбери. Розовое марсианское небо, фантастические виды нагорья Фарсида и горы Олимп звали его.

И вот представился, наконец, шанс.

Вот только космический корабль «Перун», везущий Антона навстречу его мечте, на полпути потерпел крушение. И теперь лирический герой — единственный пассажир «Летучего голландца», потерявшегося в космическом вакууме. Один-на-один с космосом, с черной пустотой. Самое время впасть в панику и уныние? Что делать, когда в двух шагах от мечты — перед тобой вешают метафорический «кирпич», обнуляют спидометр и выключают свет? Как не сойти с ума? Быть может, просто делать то же, что и раньше? Делать, «что должен и будь что будет». Тем более, что ты спец по системам жизнеобеспечения. Главное — верить. Главное — не терять своей мечты.

Главная героиня, бутылка «Флери» 1962 года, обстоятельно рассказывает о жизни своего владельца, очень занятого человека, у которого все никак не дойдут руки ее раскупорить. У человека яблочная фамилия Макинтош, а занят он писательским кризисом.

Так было не всегда – в свое время он успел выпустить сборник новелл в «Пингвин Букс» и отхватил Гонкуровку за ностальгический роман про несколько летних сезонов, проведенных им в детстве в британской провинции. Там он познакомился с тронутым стариком с не менее яблочной фамилией Кокс, садоводом, самогонщиком, вдохновенным вралем и алхимиком-любителем. Коммерческий успех романа мистера Макинтоша можно измерить тем фактом, что его даже экранизировали с Кори Фельдманом, только действие перенесли в США.

А теперь вот у героя писательский блок, стакан в руке и вестерны по телеку. Пишет ради денег плохую фантастику и ведет затяжную партизанскую войну против содержащей его любимой девушки, одиозной тв-журналистки, следующей ролевой модели «конь-с-яйцами».

Наголову разбитый в этой войне, герой впадает в истерику, ударяет по столу и Возвышает Голос. После чего, теряя обозы и раненых (но не винную коллекцию, кроме самой рассказчицы, включающую в себя несколько бутылок домашней бормотухи, оставшихся от старика Кокса) герой отступает в живописный Ланскне-су-Танн, что в Провансе. Там он накануне, в приступе безумия, купил ферму. Там ему предстоит найти, наконец, свое истинное призвание и обрести гармонию с самим собой.

Здесь есть все то, что так нравилось и так дико раздражало в «Шоколаде», романе Харрис из того же «кулинарного» цикла, коммерческий успех которого можно измерить тем фактом, что его экранизировали с Джонни Деппом. Трогательные детали, забавные глупости. Немного сатиры на патриархальное общество. Ну ладно, ну пусть не «беззубой сатиры», ну пусть — ироничной. Немного мелковатый... Ну пусть не «мелковатый», пусть – немного буржуазный протест против ограничения свободы. Свободы выпить кружечку душистого какао и скушать булочку с корицей во время поста. Эти обыватели не любят цыган — ну, почему?! Ведь они такие романтичные! Этот аристократ такой сухарь, все оттого, что еще не пробовал моих фирменных трюфелей! Дочка растет без отца и разговаривает с воображаемым кенгуру – ну а кто без странностей? Зато мы вкушаем пряный запах странствий! Энциклопедия Мимими, сформулированная в затертых истинах и разыгранная по ролям с помощью людей-функций.

Сказать, что все это невероятно раздражает — не сказать ничего. Но по-настоящему хорошая литература (и кино, и вино и проч.) для того и предназначена. Раздражает — ладно. Лишь бы не оставляла равнодушными.

Главный теглайн романа, «любительская алхимия», раскрывается тут на сто процентов. Но если в книжных диалогах ударение делается на «алхимию», то по прочтении все ассоциативные пласты и, так сказать, послевкусие – сводятся в презрительный эпитет «любительский».

Это у Харрис проявляется во всем, о чем бы она ни писала — от музыкальных предпочтений, долженствующих передать дух 70-х — до описания садовых работ, от драк между подростками — до привнесения в нарратив того, что принято называть «национальным колоритом». В какой-то момент в устах героев проскальзывает шутка на счет Питера Мэйла, другого популярного певца прованской земли, оды свои исполняющего с неизменно британским акцентом. У него, однако, надо отдать ему должное — гораздо лучше по части самоиронии. Он хотя бы не строит из себя философа, он просто намазывает масло на багет и разливает по бокалам.

Любительская алхимия. Не то чтобы это было плохо. Это как бардовская песня, самодельные открытки на 8-е марта и гоблиновские переводы. Это сделано от души. Это очень мило. Это трогательно, в конце концов. Но только реальной магии в этом — ни на грош.

С другой стороны, «Флери» — вино дамское, весь букет — ирисы да фиалки, легкость и пустяки. Хороший роман не обязательно учит нас тому, как надо жить. Или как надо писать. Иногда он нас учит и тому, как жить не надо ни в коем случае. А писать – тем более.

Возможно, именно личностью рассказчицы объясняется и сомнительный пафос того, что иногда надо просто плюнуть на всю эту писанину и всякую там ответственность – ударить по столу, Возвысить Голос и сбежать в глушь сажать картошку.

И уж тем более то, что на протяжении всей книги коммерчески успешный писатель средних лет ведет себя, как бы это помягче выразиться… ну, как писательница.

Сергей Фомичёв — автор серии криптоисторических романов, написанных на материале нижегородских и финно-угорских мифов, объединенных «мещерским» циклом («Агриков меч», «Серая Орда», «Пророчество Предславы», «Сон Ястреба»), цикла романов фэнтези «Хроники Покрова». Победитель популярного литературного сетевого конкурса «Рваная грелка» с рассказом «Нелегальное подключение» (2009). Публицист. Социолог. Философ.

Главный герой его рассказа «Перегоночная дальность», выполненного в духе твердой «космической» НФ и входящего в цикл «Яблони на Марсе» — русский «топ ган», пилот-испытатель Старостин, работающий на международный Консорциум.

Страсти к воздушному хулиганству, присущей, видимо, каждому подлинному «асу», и уходящей корнями во времена родоначальников высшего пилотажа, людей-легенд Чкалова и Нестерова — он обязан тем, что закрыл себе путь к карьере космонавта и заведует на Земле транспортировкой выполнивших задание космических кораблей. Иначе говоря, работает кем-то вроде парковщика, что отгоняет лимузины звезд, выходящих на красный ковролин, навстречу блицам репортеров.

На этот раз ему предстоит перегонять орбитер «Нева», совершивший вынужденную посадку в Микронезии.

Совет директоров напряженно спорит о том, как быстрее и экономичнее это осуществить, в целом — склоняются к перегону с тремя промежуточным посадкам на филиппинской, испанской и индийской базах.

Но Старостин предлагает гнать «Неву» над Тихим океаном, без остановок, прямиком в Сиэтл, с единственной дозаправкой в воздухе (тут должен подсобить Роскосмос).

Бюрократы, боясь осложнений и форс-мажоров, протестуют.

Старостин настаивает, весь риск беря на себя. В конце концов, директора сдаются, в помощь дают молодого американца, который смотрит на Старостина как на живую легенду. Еще бы, своими прежними выходками он хоть и перекрыл себе путь к звездам, зато доказал целесообразность, перспективность таких полетов в целом. Открыл путь для других в этой извечной войне первопроходцев с перестраховщиками и кабинетными крысами, в бесконечных спорах об оправданности и рациональности пытающихся по-тихому распилить, а следом и вовсе прикопать космическую программу.

Однако, энтузиазму и светлым чувствам молодого пилота по отношению к бывалому командиру предстоит серьезное испытание на прочность – в тот момент, когда командир, в ходе дозаправки в воздухе с танкером Роскосмоса, принимается выдергивать проводки, отключая бортовой коммуникатор. А следом из служебного отсека вдруг появляется дама в бикини, блестящая от масла (а вы попробуйте пролезть через заправочный рукав!).

После знакомства с новыми членами экипажа, оказавшимися на борту столь экстравагантным образом, выясняется, что ни в какой Сиэтл Старостин лететь не собирается.

Это исполненная романтического духа космопроходства история про самоотверженное подвижничество и неизбежную «виктимность» прогресса.

Про то, что точный расчет и осторожность, конечно, важны. Куда без них? Но иногда для того, чтобы научить последующие поколения летать, надо просто со всей дури сигануть с обрыва на картонных крыльях. На авось. На удачу.

Про то, что историю великих открытий делают отчаянные энтузиасты и мечтатели-безумцы. Заправлены ли их утлые суденышки жидким нитрометаном или колеблет их паруса пряный ветер Палос-де-ла-Фронтера, задумчиво царапает ли альпеншток камни в предгорьях Джомолунгмы, или в предчувствии бега отчаянно лают в упряжи хаски – путешествие начинается. А цель его, в сущности, всегда одна – доказать, что можем. Доказать вселенной и миру. Но главное — самим себе.

«Wacky World», лихая постмодернистская сатира (ну то есть, это теперь ее можно назвать «постмодернистской», в 40-е годы этому еще не придумали определения, а в советских переводах, и подавно, текст проходил под сомнительным жанровым грифом «рассказ-шутка») от литературного отца «космооперы», автора саги про «Звездных королей» и еще нескольких важных для жанра саг Эдмонда Мура Гамильтона. Написано в 1942 году.

Двое землян-первопроходцев неуклонно приближаются к Марсу, рассуждая о радужных перспективах того, что им предстоит совершить. Один, помоложе и понаивней, грезит о долгожданной встрече с «жукоглазыми» аборигенами, знания о которых почерпнуты им из pulp-fiction. Второй, порассудительней и поскептичней, справедливо парирует, что Марс, если верить передовым научным достижениям, климатическим исследованиям да и собственному здравому смыслу, ну никак не пригоден для жизни, и максимум на что там можно рассчитывать в смысле Первого Контакта — найти какие-нибудь морозостойкие лишайники.

Высадка происходит успешно, и тотчас, к равному удивлению обоих сторон, выясняется, что прав был первый.

За ближайшими дюнами первопроходцы встречают группу аборигенов.

Жукоглазы с красной кожей и зловещей техникой наперевес, они, тем не менее, свободно говорят по-английски, и гостей встречают без всякого уместного в этой ситуации удивления, и даже радушно. По пути в город спешат ввести в курс дела. Налетевшего внезапно хищного представителя местной фауны отгоняют световыми лучами (поясняют: эти штуки выглядят зловеще, но никакого вреда, конечно, причинить не могут — мы ими сигналы подаем), показывают космодром (они, конечно, не летают, парень который их выдумал был не в ладах с техникой), с грустинкой рассуждают о собственных именах (попробуй запомни такое!)…

Землянам, кажется, самое время насторожиться. Но открывающая перед ними панорама марсианского города окончательно усыпляет всякую бдительность.

Город представляет собой мешанину архитектурных стилей, сплошная эклектика, многообразие и карнавал-парад; прогуливающееся по улицам местное население являет босховскую палитру расцветок и форм, разнясь количеством глаз и конечностей (тут уже скорее вспоминается проказник де Сад с его «все хорошо, что чрезмерно»). А уж какие там женщины!...

В целом, все это выглядит довольно мило.

Но все меняется, когда герои решают, наконец, озвучить цель своего визита и, главное, точку отправления.

«Да это же земляне, ребята, держи их!», в ярости вопит толпа, тараща все свои многочисленные глаза и распуская все свои многочисленные конечности.

Героев сначала хотят растерзать на месте, потом берет верх мнение, что хорошо бы для начала их хорошенько помучить. После непродолжительных дебатов, пленников решают сдать на милость местной интеллектуальной элиты, похожей на осьминогов.

В разговоре с этими весьма образованными человекоподобными моллюсками (от парня который нас выдумал, один только толк — сделал нам Большие Мозги; остальному научились сами), выясняется, что ранее Марс, справедливо считавшийся необитаемым, пал жертвой популярных беллетристов-землян.

Магнитные силовые поля, расходящиеся по солнечной системе, доносят сюда мысленные волны читателей pulp-fiction, воплощая в реальность любые бредни про прямоходящих мокриц, похищающих блондинок (эти, в виду природной агрессивности, заложенной в них создателями, особенно настаивают на применении к захваченным землянам пыток). А поскольку большинство авторов не утруждают себя правдоподобием и изучением, как теперь принято говорить, «матчасти» — тут и корабли не летают, и земля не родит, и от навороченных бластеров мало толку, и каналы эти – то появляются, то пропадают, сладу с ними нет. А всяческие уродливые хищники и стихийные бедствия пребывают, меж тем, в прямой пропорции с ростом тиражей фантастики — там, на Земле.

Ученые-осьминоги «суперы», которым доверено решить судьбу пленников — гуманны и мудры. По итогам беседы они не отдают героев-первопроходцев в лапы кровожадных гигантских мокриц и разгневанных жукоглазов, и даже предоставляют землянам возможность спокойно сесть в ракету и убраться к себе домой.

А впрочем... Невежественность и буйство фантазии коммерческих авторов, похоже, даже этих осьминогих марсианских интеллектуалов вывели из себя. Ну, правда, сколько можно?

Поэтому землян, по прибытии домой (ракету сажают, для лихости, в Центральном Парке Нью-Йорка), ждет небольшой сюрприз.

«Time to Rest», медитативная элегия о несостоявшейся космической экспансии человечества от британца Джона Уиндэма, автора таких блокбастеров, как «День триффидов» и «Кукушата Мидвича».

В основе сюжета — почти брэдбериевское фантдопущение: Земля, едва успев заселить колонии в Солнечной системе горстками первопоселенцев, гибнет.

Осиротевшее человечество ( горстка пилотов, инженеров и бурильщиков ), разъединенное световыми годами и нехваткой горючего, топит тоску в алкоголе и планировании суицидов, по-тихому вымирая.

Главный герой, отставной искатель приключений, пытается найти отдушину в своих одиночных скитаниях по каналам Марса на собранном из вторсырья катере. Изредка он встречает аборигенов, будто бы сошедших с полотен Гогена — миролюбивых, склонных к созерцательности, живущих в идиллии с природой. До них на Красной планете заправляла загадочная сверхцивилизация Могучих, в наследство от которой остались лишь живописные руины, паутина заполненных водой каналов и суеверный запрет на развитие технологий. Следом пришли земляне со своей бурной жаждой деятельности, но и у них ничего не получилось – не успели, а бурная жажда деятельности известно к чему привела.

Словом, аборигены продолжают жить по своему, по старинке, и, в общем, всем довольны.

Это как «Танцы с волками» или ее продвинутый НФ-вариант «Аватар», из которых убрали всю «войну». Она осталась за кадром, как и расцвет человеческой цивилизации. Земля со всеми ее мечтами о гегемонии и возведенной в образ жизни экспансией – в один миг превратилась в облако астероидов, в скопище ярких точек-пылинок на фоне черного неба. И даже Луна-изменница горевала недолго: нашла себе нового спутника жизни в лице верзилы-Юпитера.

История эта необычайно современна тем, что автор еще в 1949 году предвосхищает философские течения начала XXI века, с его разочарованием, усталостью, рассуждениями о крахе ключевых «западных» ценностей. С его тягой к «дауншифтингу», подспудным желанием убежать куда-нибудь подальше из Цивилизации, из этого раскаленного корпоративного ада, из этого поезда, который в огне, и чтобы никто не трогал и уже некуда дальше спешить.

Современники выбирают Индию и Гоа, а герою Уиндэма достались — кашляющий движком самодельный катерок, чахлые камыши, красные песчаные отмели, красные скалы где-то вдали и плеск воды в каналах Марса.

Самое время, согласно заглавию, «уйти на покой», делать выводы и подводить итоги – хотя… ну а куда теперь торопиться-то?

Рассказ отечественной писательницы Карины Шаинян («Долгий путь на Бимини», «Че Гевара. Боливийский дедушка») открывает недавно вышедший сборник «Яблони на Марсе», совместный проект «Марс-Тефо» и «Фантаверсум».

В центре повествования — странники-сквоттеры. Действуют они в духе современных нам сквоттеров-нелегалов, заселяющих заброшенные здания и кибер-сквоттеров, впрок занимающих интернетовские домены, с целью их дальнейшего коммерческого использования (В Испании кстати это называют «окупа», как тут не вспомнить городок политически активных сограждан в один миг заселивших сквер у памятника казахскому поэту Кунанбаеву и «живые журналы» популярных блогеров?), но являются как бы их более продвинутой, более соответствующей двадцать первому веку моделью.

Целями этих новейших сквоттеров-«странников» становятся разнообразные экзотические места вроде арктических станций и разоренных спецназом вилл наркобаронов. Заселяя их, проникаясь духом места, они создают «чувствилки», цифровые портреты, позволяющие скучающим обывателям вырваться из душной офисной рутины и почувствовать себя в шкуре настоящих индиана-джонсов и миклухо-маклаев.

Точкой назначения главного героя становится место посадки первой (и, увы, последней) российской марсианской миссии. Миссия закончилась провалом, и хотя корабль вернулся, экипаж (если верить официальной версии) погиб, и все что осталось потомкам — поврежденная запись-«чувствилка» и забытый в степях гигантский звездолет «Арес», доживающий свой век в гнетущей близости от столь же заброшенной и одинокой режимной психушки, которую, нельзя не заметить, кому-то и зачем-то понадобилось охранять.

Героя побудила к поездке не только профессиональная мечтательность и охота к перемене мест, но и личный контакт в силовых структурах, намекнувший, что оставшаяся от экспедиции на Марс запись — подделка. Причем, что страннее всего, подделка частичная.

Дальше начинается настоящий криптоисторический триллер, в духе симмонсовского «Террора», «Первых на луне» Федорченко и популярного литературного проекта «Этногенез» (в котором у Карины буквально на днях вышел третий роман, «Западня. Шельф»).

Дальше начинается история в духе пост-викторианской «черной готики», перенесенная в пустынные южные степи, населенные только дрофами, нелюдимыми фермерами и секретными военными.

Отчаянные попытки выяснить что, в конце-то концов, на самом деле произошло с Первой Марсианской, приводят к неоднозначным выводам.

Летали, но не вернулись? Или вернулись? Или вообще — мечтать-то мечтали, но никуда не летали? И все это ложь, от начала до конца, а истина, как и встарь, где-то рядом, да вот только все время ускользает, все время остается за кадром.

Или...

Кажется, только «марсовы слезки», красные цветочки смутного происхождения (говорят, вызванная излучением мутация местной флоры, а вдруг и впрямь – оттуда?), раскрывающиеся дважды в день, на рассвете и в сумерках, в ковыле окрест заброшенного и забытого космического корабля, точно знают ответ.

Кобо Абэ (安部公房), культовый японский писатель, драматург, сценарист, фотограф — стоит у истоков японского авангардизма. Непродолжительное время состоял в Коммунистической партии. Руководил собственным театром. Первым в своей стране начал использовать для работы текстовый процессор вместо архаической пишущей машинки. Большой поклонник «Pink Floyd» и Николая Гоголя. Запатентовал цепь противоскольжения для автомобильных шин «Chainiziee».

Абсурдистский шедевр «Тайное свидание» ( 密会) был написан им в 1977 году.

Основная проблематика здесь, как и в большинстве его вещей — поиски идентичности в современном мире, поединок человека с торжествующими силами зла, и другие самые важные вещи на свете.

Это как если бы Франц Кафка, посмотрев все 9 сезонов «Scrubs» (а все же помнят, какой там кошмар происходит в 9-м сезоне) решил бы ответить на это безобразие буквами.

Это как если бы Дэвид Линч решил экранизировать любимую компьютерную игру моего детства «Theme Hospital».

Very bad trip в самые темные бездны человеческого подсознания и самые мрачные дебри человеческих отношений.

Триеровское «Королевство» встречает стругацкую «Улитку на склоне», хоррор мешается с эротикой, тонкая лирика с софт порно, продвинутый сюрреализм с социальной сатирой.

Жену героя, несмотря на все уверения, что она совершенно здорова, среди ночи увозит в неизвестном направлении бригада «скорой помощи». Толком не проснувшись, пребывая в твердом убеждении, что произошла какая-то ошибка, герой едет забрать ее из клиники, расположенной где-то в дальнем японском замкадье. Приезжает и попадает в какой-то ад. Ад хрустящих белых халатов, бесконечных коридоров казенного цвета, безликого персонала, тусклых ламп дневного света и скользкого кафеля с уходящим под землю бесчисленным количеством этажей. Прогнило что-то в королевстве датском, все идет по плану, есть люди, у которых между ног Брюс Ли, есть большие пассажиры мандариновой травы.

И уже никакого удивления не вызывает тот факт, что единственная возможность разобраться, что тут, черт побери, происходит — это занять должность главы безопасности клиники и отчитываться лично перед человеком-конем (незабываемый персонаж, которым, судя по всему, вдохновлялись создатели кинокартины «The Human Centipede»). Иначе говоря, стать частью системы, в липкую паутину которой попался. Отсюда невозможно выписаться. Тебя догонят даже в твоих чудесных кроссовках-попрыгунчиках. Здесь, как вакцину, прививают одиночество – в независимости от того, пациент ты или доктор, вырос ли в пробирке или матушка, несмотря на все усилия медперсонала, превратилась в ватное одеяло. Огорчаются врачи, окна зарешечены, рот под скотчем, кричи — не кричи.

Смешная и поучительная история, в определенные моменты напоминающая «Человека с бульвара Капуцинов» или любимые места из «Типа Крутых Легавых» и «Семейки Адамсов» (те, в которых речь идет про любительский театр), написана американской писательницей Кейдж Бейкер в 2007 году, входит в авторский «марсианский цикл», открытый повестью «Королева Марса».

Молодая пара заурядных актеров, ожидающая незапланированного прибавления в семействе, из рекламного ролика узнает о Работе Мечты. Незамедлительно решают эмигрировать.

Тем более, что на Земле — драконовские штрафы, направленные на ограничение роста рождаемости, вершина творческой самореализации — роль Губки Боба и вообще «нечего ловить».

Зато на Марсе — в разгаре терраформирование, повсюду красная пыль, города-куполы, пряный запах риска, изрядно отдающий метаном, с которым не справляются никакие дыхательные фильтры; экстравагантные шахтеры и «откатчики» (большинство первопроходцев набирается из постоянного контингента психбольниц, поскольку им проще обжиться на Красной планете, чем нормальным людям) и самая ожидаемая премьера сезона — пьеса по мотивам мрачного и эпического рассказа «A Descent into the Maelström» культового писателя Эдгара Аллана По.

У истоков постановки — крупная местная землевладелица и, по совместительству, хозяйка главного местного кабака, и ее протеже — безумный архитектор-самоучка, неравнодушный к неоготике. Финансирование щедрое, энтузиазм зашкаливает, большинство участников проекта с трудом представляют себе, как должен функционировать театр (на Земле, в духе классических антиутопий, борются не только с рождаемостью, но и со средним образовательным уровнем граждан; местами доходит, натурально, до «Фаренгейта 451»). Чем все это закончится — предугадать решительно невозможно. «Кто-нибудь, вызовите «скорую«! Какую «скорую»?! Мы же на Марсе!» Постмодерн, феерия, бурлеск, истинный пир духа!

И какой бы, в итоге, ни была реакция публики, чья повседневная жизнь среди безжалостных марсианских дюн, ядовитых отходов и оставшихся навеки в пустыне заиндевелых тел, так коррелирует с содержанием пьесы, что-то подсказывает, что мистеру По такое уж точно пришлось бы по душе.

Рассказ «Enchanted Village» впервые опубликован в 1950 году (в 1958 переиздавался как «The Sands of Mars»). Написан Альфредом Ван Вогтом, американцем голландского происхождения, одним из ведущих авторов «золотого века» западной Science fiction, в 1947-м удостоенным титула «самого популярного фантаста США».

Астронавт-первопроходец, единственный выживший в катастрофе исследовательского крейсера, остается один на один с марсианской пустыней и ее песчаными бурями. После продолжительных скитаний (вода кончилась, от сухпайка остались только крошки), набредает на некое подобие оазиса среди дюн. Оазис этот явно рукотворный, представляет из себя нечто вроде «базы отдыха», но самих аборигенов нет, а предлагаемые блага цивилизации на человеческий организм явно не рассчитаны (из душа льется концентрированная кислота, плоды на деревьях совершенно несъедобные, а в то, что герой условно определяет как «кормушки-поилки» подается какая-то дрянь).

Отчаявшийся, измученный жаждой, голодом и одиночеством человек из последних сил пытается найти общий язык с брошенным хозяевами автономным механизмом, пытается выжить. И это ему удается. Но какой ценой?

Остроумная и жуткая история Ван Вогта, пробуждающая в памяти целый сонм ассоциаций (от злоключений героев LOST до сакраментального толстовского «кто хлебал в моей чашке?!») не только с необычной стороны преподносит тему контакта с внеземным разумом, но представляет собой любопытную метафору, ответ на один из ключевых для художественной культуры вопросов — куда способен завести инстинкт самосохранения, и каковы вообще пределы человеческой способности к адаптации в антагонистической среде, к выживанию — назло и вопреки всему?

Своеобразный пролог к знаменитому Циклу Полудня, рассказ впервые вышел в 1960 году, в журнале «Знание-сила» и сборнике «Путь на Амальтею».

Здесь братья закладывают основы стиля и дискурса, сделающего цикл «Полдень XXII век» мировоззренческим манифестом и источником вдохновения для поколений читателей.

Уже здесь видны — и восходящая к культовым для «оттепельной эпохи» Грэму Грину, Хемингуэю и Сэлинджеру особая «строгая» манера повествования, и общее романтическое, героическое настроение — поиска, колонизации, экспансии, фронтира.

На фоне этого «возвышенного» настроя и образа эпохи — идет тяжелая работа. Напряженный труд. Частные успехи и неудачи. Борьба. Освоение. Преодоление.

Выйди такой рассказ в наши дни, его, пожалуй, можно было смело причислить к зародившемуся в 80-е жанру «экотриллера».

Здесь человек еще не стал «полуденным» демиургом. Следопыты Стругацких во многом близки следопытам «колониальных» приключенческих романов конца XIX века. Они ведут с природой психологический поединок, как заводчик агрессивной собаки, глаза-в-глаза расставляющий иерархические приоритеты, и кто первый отведет взгляд — тот и проиграл. Здесь Марс — таинственная терроритория тьмы, «Hic sunt dracones» края ойкумены, где не ступала еще нога человека, и каждый новый шаг — смертельно опасен, и вместе с тем — величественен, эпичен.

Марс заселяется и осваивается. Ростки новой жизни пробиваются среди красных пустынь. Колонистам противостоит враждебный климат и агрессивная фауна, но что может быть более красноречивым залогом грядущей победы, чем рождение первого настоящего «марсианина» — первого человека на Марсе?

Первые шаги — самые сложные. А то, что последует за ними, как мы теперь знаем, оправдает самые смелые надежды и воплотит в жизнь самые смелые фантазии.

Во всяком случае, хотелось бы в это верить. А Стругацкие относятся к той категории писателей, которым хочешь верить и теперь, на исходе «нулевых», исполненных прагматизма, приземленности и воинствующего филистерства.

«The Crystal Egg», рассказ литературного титана и великого фантазера Герберта Уэллса, впервые напечатан в сборнике «Рассказы о пространстве и времени» (1899).

В товарный ассортимент лавки, которой заведует пожилой лондонский антиквар, попадает примечательное хрустальное яйцо, становящееся камнем преткновения между покупателями, самим антикваром и его неприятными родственниками. Старик отказывается продавать безделушку, и вскоре выясняется, что не зря. В ходе экспериментов, к которым антиквар привлекает молодого ученого, выясняется, что «яйцо» представляет из себя нечто вроде транслятора-передатчика и в нем можно наблюдать впечатляющие виды чужой планеты, ее флору, фауну и красноречивые признаки присутствующей там цивилизации (среди них – стоящие рядком мачты, на которых закреплены «яйца» вроде того, которое досталось героям).

Благодаря «попадающим в кадр» астрономическим приметам, ученому удается выяснить, что трансляция идет с Марса.

В соответствии с «готическим» каноном развязка история мрачна и туманна.

Отметим, что все это написано в 1897-м году, задолго до изобретения веб-камер.

В том же, 97-м году в «Pearson’s magazine», в журнальном формате, впервые выйдет культовый роман Уэллса «The War of the Worlds», где Марс предстает уже не чередой живописных и будоражащих воображение картинок, которые герои «Яйца» разглядывают, будто зрители «Нэшнл Джеографик».

В этом романе Марсианская цивилизация сама приходит на Землю. Треножники марсиан будут жечь тепловыми лучами пасторальные городишки графства Суррей, затем победным маршем войдут в викторианский Лондон. Химическое оружие обратит вспять королевские войска и только счастливая случайность в форме земных болезнетворных микроорганизмов поможет остановить вторжение. Радиоопостановка романа в США вызовет массовую панику, последуют сотни продолжений, пастишей и трактовок от поколений вдохновленных великим фантазером литераторов. Экранизации нестареющего романа выходят с завидной периодичностью, среди относительно недавних особенно хотелось бы отметить спилберговскую, 2005-го года, с Томом Крузом в главной роли.

Рассказ «Sunken Gardens» впервые был опубликован в 1984 году, входит в ряд авторских сборников, наиболее «тематический» из которых Schismatrix Plus («Схизматрица»).

В этой захватывающей и красочной истории Брюс Стерлинг, один из главных идеологов киберпанка, развивает свою, успевшую стать классической, эпопею о противостоянии «шейперов» и «механистов». Одни делают упор на биотехнологии и генную инженерию, другие — на киборгизацию и внедрение в человеческое тело разнообразных гаджетов.

Ареной противоборства становится Марс.

Колонизация планеты зашла в тупик, она представляет из себя нечто вроде заповедника для разрозненных кланов-сообществ, в разных пропорциях исповедующих все те же два базовых пути развития цивилизации — «шейперский» и «механистический».

Единственный путь из «резервации» — Лестница в Небо, как в метафорическом, так и в физическом смысле, возможность стать частью контролирующего Марс орбитального корпорации-государства Терраформ-Кластера. Большой брат, следящий за копошащимися на поверхности Красной планеты подопечными сотнями «глаз»-спутников.

Возможность взойти на Лестницу — приз в соревновании между сообществами, проходящий в форме «полевого» тестирования различных экосистем.

Базаровский постулат «природа не храм, а мастерская, а человек в ней работник» здесь возведен в абсолют и осуществляется на практике.

Пытаясь добиться расположения беспристрастных корпоративных наблюдателей и занять свое место на их орбитальном «Олимпе», придуманные Стерлингом «мичуринцы» заново создают жизнь, сеют контейнеры с биомассой и капсулы с яйцами насекомых. Ведомые конкурирующими специалистами, в одном из кратеров где-то на равнине Эллады в противоборстве сходятся сеялки, похожие на богомолов и шары с ножками-ходулями. Сходятся бактерии и мошки, чешуйчатые моржи, змеи с фасетчатыми буркалами и стремительно растущие мангровые заросли. Борются за жизнь, не ведая, что вся их живописная дарвиновская борьба — лишь чей-то практический экзамен, возможность набрать необходимое количество очков.

Выводы Стерлинга, как это вообще свойственно киберпанковому дискурсу, довольно неутешительны. Уподобляя себя Творцу, природу воспринимая, как работник в мастерскую, человек остается человеком — стремясь списать свои ошибки на то, что «природа тоже ошибается». Как и встарь, возможность критики и суждений признавая «сословно» за тем, кто «смотрит с орбиты». Тем же, кто «смотрит с планеты» оставляя зыбкий шанс на личностный рост в виде упомянутой уже Лестницы.

Рассказ впервые опубликован в журнале «Jim Baen's Universe» в 2007 году.

Впечатляющая панорама марсианского терраформирования – живая, захватывающая, с места событий и в прямом эфире — служит красочным фоном для частной истории двух помешанных на своей работе одиночек. Мужчина и женщина, вроде бы они нашли друг друга, но зато не нашли общего языка.

Программа «оземления» Красной планеты в разгаре. Марс в своем привычном виде доживает последние деньки.

Двое журналистов отправляются «на натуру», чтобы снять многообещающий репортаж. Предполагается, что главная «звезда» будущего фильма — комета Борей. «Настоящая снежинка размером семьсот километров в диаметре», мужчина провел на ней свое детство (бабушка работала в проектной группе в рамках программы Всеобщего Процветания, которая, в итоге, и привела Борей к Марсу) к тому же, именно там началась его журналистская карьера. Круг замыкается. При помощи сеймсорегуляторов и термоконтролеров траектория кометы будет скорректирована, вскоре она разрушится, образовав кольца, мириады оставшихся от нее частиц станут метеоритным дождем. Выделившиеся углекислый газ и метан образуют атмосферу. Водные пары станут снегом. Следом пойдут дожди, которые наполнят высохший миллиарды лет назад Борейский океан.

Мужчина и женщина, в скафандрах и молчаливом обществе роботов-сталкеров (примечательно, что одного зовут Бэггинс), оказываются посреди пустыни. Наедине со зрелищем поистине космической красоты и своими собственными, кардинально различающимися, взглядами на происходящее.

Его захватывает масштаб и широта замысла. Ее — беспокоят размах и дерзость.

Сходятся эти двое лишь в одном: «это будет посерьезнее всего, что мы до сих пор снимали». Обоюдная ненависть отступает перед выбором наиболее удачной точки для съемки События Века. Оба хотят сделать свой Главный Репортаж.

В силу профессии, оба искушены в остроте формулировок и вескости аргументации. Вначале они еще спорят об оправданности самой теории терраформирования, но затем азарт и любопытство (опять же — профессиональные) дают им возможность столкнуться с некоторыми побочным эффектами Проекта и суровым нравом Красной планеты, во всех смыслах, на практике.

И совершенно невозможно предугадать, во что все это выльется, когда «поют» марсианские дюны, S-волны сотрясают горную породу, сходят оползни, барахлит связь. И солнце – всего лишь крошечное красное пятнышко за завесой свинцовых туч, с тенью которых не в силах совладать даже «контрастный» режим гермошлема. И в руке чувствуется приятная тяжесть альпенштока.

The Martian Chronicles — вышедший в 1950 году классический научно-фантастический роман Рэя Брэдбери, антология микрорассказов и рассказов, связанных единым «марсианским» сеттингом и хронологией. По авторскому определению, «сборник рассказов, который делает вид, что он — роман» включил в себя отдельные истории Брэдбери, печатавшиеся в различных журналах в конце сороковых, в которых автор высказывается по самым актуальным вопросам эпохи. От угрозы атомного апокалипсиса до критики расовых предрассудков, безответственной политической риторики и влияния госцензуры, от социальной сатиры на общество потребления до рассуждений о пагубных последствиях научно-технического прогресса.

Идея этого цикла вынашивалась Брэдбери со школьной скамьи, большое влияние на него в этом смысле оказали «марсианские» работы Эдгара Райса Берроуза, культового автора американской pulp-эры.

Переехав в Нью-Йорк с твердым намерением стать профессиональным писателем, Брэдбери столкнулся с невостребованностью на журнальном рынке. После череды безуспешных попыток пристроить свои рассказы по редакциям, судьба свела его с однофамильцем — редактором «Doubleday» Уолтером Брэдбери. Он и посоветовал молодому автору своеобразный формат и тематическую направленность грядущего сборника. Как мы знаем, уже через год он принес автору широкую известность в США, следом за которой последовало победное шествие «Хроник» по планете (чтобы оценить масштабы культурного влияния: к примеру, предисловие к испаноязычному переводу сделал Хорхе Луис Борхес).

Вместившая в себя весь спектр научно-фантастических сюжетов, от терраформирования и колонизации до контакта с иным разумом, эпопея «Марсианские хроники» не теряет своей актуальности и по сей день. Противоречивая, амбивалентная, спорная – как сам характер воспеваемой в цикле Красной планеты, предстающей перед колонистами, меняя маски, играя и притворяясь, то коварным противником, то радушным другом, то злой мачехой, то мудрой бабушкой, то гибельной Terra Incognita, то Землей Обетованной, единственной надеждой на спасение.

Кому под силу измерить в точности, чего здесь больше — светлой ностальгии по несбывшемуся Золотому веку или мрачных пророчеств о грядущих катаклизмах? При том, что первопричина и у первого и у второго — одна. Таков уж человеческий дух, метущийся, склонный к поиску и экспансии, издревле обуреваемый «охотой к перемене мест» и жаждой познания, как бы далеко они ни завели в конечном итоге. Правдивый. Живой. Настоящий.

Это вошедшая в «золотой фонд» не только научной фантастики, но и литературы XX века в целом, впечатляющая попытка ухватить сущность эпохи больших перемен, остановив ход времени, запечатлеть, задокументировать ее голоса, запахи, цвета, ускользающие, как песок сквозь пальцы, как «снег, бесшумно летящий в черный колодец, или старинный немой фильм, в котором сто миллиардов лиц, как новогодние шары, падают вниз, падают в ничто...»

В этом замечательном романе 1979 года издания «озлобленный эстет» и «нежный мизантроп» Роальд Даль, живое воплощение джеймсбондовского стиля, герой войны и тайной дипломатии, наконец-то выпускает на волю своего очаровательного лирического героя, уже успевшего вдоволь пошалить в рассказах Bitch (1974) и The Visitor (1965).

Освальд Хендрикс Корнелиус, щеголь, вуманайзер, патологический чистюля и знаток оперы, коллекционирующий пауков и трости знаменитостей, в начале повествования довольно юн, но уже всерьез собирается сколотить себе состояние. Делает это, конечно же, весьма экстравагантным образом. Начинаясь с частной экспедиции в Африку, история совершает впечатляющий кульбит, и вот уже Освальд выходит на охоту за крупнейшими селебрити эпохи (главы европейских августейших фамилий, Пикассо, Ренуар, Пруст, Шоу, Эйнштейн, Фрейд и др.). А что ему от них понадобилось — как-то совестно даже озвучить.

Даль, писатель очень красочный и киногеничный, в разное время вдохновивший таких разных режиссеров как Бартон, Данте, Тарантино, покорив сердца читателей прозой малой формы — будь то подчеркнуто строгие «военные» рассказы, или искрометные зарисовки, балансирующие между «черным юмором» и психологическим хоррором — парадоксальный рассказчик, умеющий захватывать внимание и удивлять, остается верен себе и в форме крупной.

Исполненная куража и лихости история, сдобренная изрядной долей авторской вредности и ехидства про человека, побившего все мыслимые рекорды по части интимных связей с женщинами, для которого вся история ХХ века — не более, чем вереница непристойных сцен, вспоминая которые испытываешь смешанное чувство ностальгии, неловкости, неудержимого веселья и молодецкого задора, а говорить о них вслух и вовсе неприлично.

Постмодернистское переосмысление жанра «черного детектива» от скверного старика, скандалиста и гения Чарльза Буковски. Его последний роман.

Калифорнийский нуар, пропущенный через призму dirty realism и transgressive fiction. Иначе говоря, что-то такое, что хочется перечитывать бесконечно, и каждый раз радуешься, как в первый, и не надоедает.

Детектив-неудачник, престарелый выпивоха Ник Билейн получает заказ от шикарной женщины, скрывающейся под прозрачным псевдонимом Леди Смерть: надо найти французского писателя Луи-Фердинанда Селина. Он, если верить официальной биографии, давно уже покойник, но, по слухам, запросто разгуливает по городу Ангелов. Параллельно Билейну необходимо прищучить одну неверную женушку и разыскать мистического Красного Воробья. А тут еще космические пришельцы готовят плацдарм для вторжения на Землю.

У лирического героя, впрочем, на уме все те же выпивка, девочки, скачки и классическая музыка.

Сыщик без машинки — все равно что кот с презервативом, а кинозвезды прилаживают кожу с зада на лицо, вы слыхали? Взять вот, к примеру, Рождество. Ага, заберите его к черту. Неудачный день. И неделя. И месяц. И год. И жизнь. Хочется цитировать абзацами, тем более, «разве это не лучшие периоды жизни — те, когда ты совсем ничего не делаешь, а просто обдумываешь ее, размышляешь».

И все это на фоне заросших можжевельником холмов с аршинными буквами «ГОЛЛИВУД», сулящих исполнение всех грез и мечтаний. И тихого шепота океана, способного все эти мечтания и грезы вместить в себя. Без остатка.

Предпоследний роман патриарха американского модернизма, лауреата Пулитцеровской премии Джона Апдайка.

История престарелого лавлэйса, в прошлом — подававшего надежды компьютерщика, уступившего в гонке технологий титанам, «окошки» и «маки» которых теперь используются повсеместно.

История про секс, про тягу к сексу, откровенный внутренний монолог, подведение итогов жизни, прошедшей в декорациях уютной американской «субурбии», знакомой по его же, апдайковским «Иствикским ведьмам», по «Стэпфордским женам» Айры Левина, но более всего, пожалуй, по серии стратегий-симуляторов «The Sims».

От барбекю на лужайке до утренних хлопьев — размеренно течет жизнь в провинциальной Новой Англии, не пасмурной и зловещей, довоенной, лавкрафтовской, но послевоенной — сытой и праздной, «симсовской».

Общество потребления правит бал, потребности удовлетворяются, хоть порой и сводится разговор за стаканом или новомодным косячком к проискам заоеканского красного медведя и возникают сомнения в правительственной риторике и уместности отправки наших парней куда-то в дельту Меконга, а в подвале наверняка пылятся стоящие рядком в ожидании часа ядерного фоллаута воспетые Энди Уорхоллом томатные консервы, в целом — все хорошо.

Будет что вспомнить на старости лет. Череду мимолетных командировочных романов и продолжительных отношений с соседскими женами, вспыхивающее, как фейерверк на 4 июля, и так же быстро гаснущее влечение, количество, продолжительность и размеры.

Вспомнить и объяснить для себя, в конце концов — так уж это и плохо, если хвост виляет собакой? Тем более, что периодичность мыслей, связанных с сексом, возникающих в мужской голове (если верить развлекательным сайтам) что-то около 20 минут.

Процветающие «симсовские» пригороды для такого масштабного и разностороннего исследования подходят умнейшему писателю Апдайку как нельзя лучше — смена сексуальной партнерши здесь равнозначна по эффекту и последствиям смене президента страны и завершению целой эпохи.

Поразительная книжка, роман-глыба. Глыба ледяная, в мутных гранях которой угдывается рыжая махина на века вмерзшего мамонта. Роман-справочник. Роман-энциклопедия.

Питер Хёг, датский писатель с богатой биографией, шествует по планете размеренным шагом, как тот мамонт — переведен уже на три десятка языков, тиражи миллионные, экранизирован шведским киноклассиком Билли Аугустом (экранизация старательная, хотя роману изрядно уступает, что не удивительно, учитывая масштаб первоисточника).

В игре света и теней на его ледяной глыбе — и богатые оттенки стиля и мрачные тени крутого шпионского детектива, экотриллер и этнографически-арктическая одиссея, здесь депрессивность соседствует с азартом и большими страстями.

Главная героиня, датчанка с гренландскими корнями, читающая ради развлечения Эвклидовы «Начала», знающая семьдесят синонимов слову «снег» и одерживающая верх в рукопашной со специально обученными мужчинами, начинает с частного расследования гибели соседского ребенка (вроде бы несчастный случай, но...), а в итоге оказывается втянута в такую запутанную интригу, в которой будто разом соединились Каверин, Кэмпбелл и Картер.

Очень «научная» книга — история про специалистов, профессионалов своего дела, идет ли речь о бухгалтерах или военных ныряльщиках, этот роман-мамонт не сворачивает в рефлексию и постмодернистские игры, он просто идет вперед — к цели, какой бы зловещей она не казалась — по стылой и бесприютной арктической пустыне. И только трещит лед и снег хрустит под его тяжелой поступью.

В ходе чтения этого выдающегося произведения Тома Пиккирилли в жанре нео-нуар, как-то сама собой невольно приходит на ум сакраментальная цитата из балабановского «Груза двести»:

«Мухи у нас...»

Ну, вы помните.

С одной стороны — это все за гранью добра и зла, очень мерзко и запредельно ужасно.

С другой — прикладная демонология в чистом виде. Обстоятельное и скурпулезное, по-научному избегающее сантиментов и предвзятости, изучение истоков и природы зла. Увы, но во все времена — одна из ведущих задач художественной культуры.

В предисловии к «Fuckin’ Lie Down Already” Джек О’Коннел, нуарный вундеркинд одного с Пиккирилли поколения и со схожим, так сказать, гештальтом (там он среди прочего упоминает отличный эпизод их единственной оффлайн-встречи, по итогам которой Пиккирилли спасает его на тачке от банды латиноамериканских гопников где-то на окраине Лос-Анджелеса), метко подмечает, что в этом рассказе автор выходит за границы нуарного канона (крутой коп, верный своему долгу, несмотря на то, что один против всех, и надеяться не на кого, и вообще все плохо), из этой затягивающей безнадежности «круто сваренного» детектива куда-то вообще за грани разумного, на территорию тьмы, в охотничьи угодья Кафки и маркиза де Сада.

Даже если не брать в расчет эти удачные эксперименты по гальванизации обаятельного, но слегка тронутого благородной патиной жанра, это просто-напросто очень талантливо и сильно написано.

Легендарный британский писатель и публицист Герберт Джордж Уэллс в этой новелле выступает в довольно непривычной роли популяризатора энтеогена Amanita muscaria.

Съеденный всухомятку мухомор, изрядной долей мусцимола провоцирует «трип», позволяет угнетаемому супругой и ее приятелями доброподрядочному буржуа, в приступе отчаяния пытавшемуся насмерть отравиться грибами — не только расширить сознание, но и раз и навсегда расставить все точки над i во внутрисемейной иерархии. Что, конечно, весьма благотворно скажется на душевной гармонии, социальных связях и бизнесе.

И все это, заметим, в 1896 году, задолго до психоделической революции, «Altered states», Generation «П» или, к примеру, такого знакового для отечественной культуры телепрогона, как «Ленин — гриб» Сергея Курехина.

Дебютный роман Геймана, написанный в традициях классического фэнтезийного канона (профессор Толкиен, барон Дансени), попутно пытающийся сломать этот канон об колено, а тот скрипит, но не поддается.

История про мальчика из глухой английской деревушки, примостившейся у барьера меж двух миров. Врожденная тяга к приключениям в какой-то момент берет верх, и мальчик отправляется в волшебную страну с целью достать звезду для неприступной односельчанки. Неповторимое геймановское обаяние не под силу оказалось испортить даже популярному режиссеру Мэтью Вону и Роберту Де Ниро в образе внезапно травестийного пирата в экранизации 2007 года.

Главное, за что хочется перечитывать этот роман — атмосфера маленького поселка, сонный покой которого в лучших жанровых традициях нарушает приход магической ярмарки. Типично постмодернистские приемы, которые в будущем принесут автору бешеную популярность (см. например «список продуктов») создают эффект вовлеченности и делают этот роман идеальным для дачного чтения на веранде, когда нет покоя от сверчков и августовский звездопад зримо напоминает о краткости отпускного сезона и величественной хрупкости человеческих грез.

Целиком сделанная на реальном материале, повесть Хемингуэя 1935 г. про его сафари в африканской саванне. Необыкновенно живописная история про, прежде всего, взаимоотношения человека и природы, а еще про Африку, про охоту, про частные удачу и невезение, и умение их преодолевать. В качестве дополнительного бонуса — экскурсы автора в современную литературную ситуацию и рассуждения про самые важные вещи на свете. Идеальное чтение для неспешного приготовления барбекю на природе. Нельзя также не отметить успешный продакт-плейсмент кетчупа «Хайнц», без которого после прочтения книги непредставимы сколь-нибудь серьезные шашлыки.

Добродушная «комедия ошибок» в истинно британском духе про человека из аккуратной английской провинции с ее газонами, цветниками и консервативной сонной оцепенелостью, счастливого в браке, интересующегося, в основном, собственным садом, не хватающего звезд с неба, который внезапно (в т.ч. для самого себя) написал Роман и превратился в один миг в автора бестселлера, любимца критиков, «селебрити» и желанного гостя богемных вечеринок. Красной нитью здесь проходит противоборство Города и Деревни не в географическом смысле, а скорее как способа восприятия и взаимодействия с окружающим миром. И как же это все-таки прекрасно, хоть на выходные сбежать подальше от городской суеты, и стать как те «пчелы на цинниях, не чувствующие, сколько в них красоты, сознающие только, сколько в них меда… Что за жизнь! Пчелы, ищущие в лаванде только еду».

Цикл рассказов чешского писателя Карела Чапека (среди прочего, автор интернационального термина «робот») — искрометный, веселый и трогательный. Собрание сгруппированных по временам года остроумных новелл-зарисовок, посвященных семенам, черенкам, луковицам, клубням, рассаде, рыхлению, копанию, прививке, прополке, поливу, удобрению... В целом – внушительному архетипу Садовода, которому в русской культуре синонимичен «дачник». Человеку во всех смыслах Счастливому, вот только бы ему еще «ноги, как у жука, чтобы не садиться на корточки, и крылья, чтоб он мог парить над своими грядками», и чтоб спину так не ломило, проклятую!

Снабженная замечательными иллюстрациями брата писателя Йозефа Чапека, захватывающая, не оставляющая равнодушным философская эпопея про поиски идентичности и возвращение к корням:

Даже если и не подвигнет завзятого жителя мегаполиса на внезапную страсть к обобщенным «шести соткам», то уж во всяком случае, заставит пересмотреть скептическое отношение к приусадебным хлопотам, а может и завести себе на подоконнике какую-нибудь мохнатую фиалку или пристроить в углу комнаты горшок со спатифиллумом.

<i> При составлении подборки рецензий на книги, наиболее подходящие для летнего чтения, эдакий топ-файв дачных историй, где безусловным моим фаворитом является этот роман, отвлекся на чтение новостной ленты, а там... С одной стороны ужасно грустно, и как принято говорить — на наших глазах уходит Эпоха, с другой — ну это же Рэй, он же действительно бессмертен. Он всегда с нами. </i>

Во многом автобиографичная, соединенная общим сеттингом (Гринтаун, Иллинойс — литературное воплощение г. Уокиган, родины писателя) антология историй, в равных долях сочетающих светлое ностальгическое чувство, пронзительную «солнечную» яркость стремительно ускользающего детства и первые тревожные нотки подступающей осени (про нее Брэдбери позднее напишет на редкость удачный сиквел — «Лето, прощай») хронология которых умещается в одном сезоне 1928-го.

Про то, какой изумительной музыкой звучит поутру стрекот газонокосилки, про то, что садовник с мешком навоза за спиной подобен Атласу, про то как чудесно лежать в зарослях папоротников, будто сотканных из тьмы, и тихим вечером сидеть на веранде, желая только, чтоб вечер этот никогда не кончался. О том, как страшно в сумерках миновать Овраг, тем более когда по смутной причине смолкли вдруг все окрестные сверчки.

Для описания этой книги больше всего подходит формулировка лирического героя — мальчика, пытающегося разобраться с категориями времени, сравнивая их с одуванчиковым вином, которое готовит его дед: «пойманное и закупоренное в бутылки лето».

Сменив место жительства с туманного Альбиона на дождливую Миннесоту, готический гений Нил Гейман, создавший культовый комикс про Песочного человка, взялся писать (наверное, в целях акклиматизации) подчеркнуто американскую «дорожную историю», в процессе работы превратившуюся в Великий Американский Роман про самые важные вещи на свете.

Человек, у которого выход из тюрьмы совпал в потерей жены, устраивается на работу к древнему богу, оказывается на острие конфликта между древними богами и молодыми, ездит по стране, смотрит мир, общается с мертвецами, проходит космогоническую инициацию... А Рагнарёк уже не за горами, «Нагльфар» к нам мчится, скоро все случится.

Меняя маски, развивается повествование — с плутовского романа на эпическую сагу, с нуара на макабр — будто монета мелькает между пальцев лирического героя.

Все лгут, истина где-то рядом, не верь никому — кроме себя. Все здесь играет и кружит, крутит и вертит, запутать хочет, и лишь одна величина постоянная — Герой.

Герой в поисках предназначения. Верный своей мрачной судьбе и суровому долгу. Следующий навстречу гибели, ищущий себе не славы — но смерти, не потому, что дурная башка ногам покоя не дает, а потому, что такова его сущность.

Иначе бы он не был Героем.

Второй опубликованный роман Чайна Мьевиля, идеолога weird fiction и члена британской социалистической партии, с именем и внешностью, вызывающими неистребимые ассоциации с приставочными файтингами 90-х.

Пилотная книжка цикла про мир Бас-Лаг, где магия-тауматургия сочетается со стимпанковыми технологиями, и все дороги ведут в загнивающее полицейское город-государство Нью-Кробюзон.

При попытках описать происходящее в романе, советуя его стороннему человеку, всякий раз сталкиваешься с острой нехваткой прилагательных и необходимостью показывать руками, смешно подпрыгивая и округляя от восторга глаза.

От отсылок к классикам ранней советской литературы до бабочек-похитителей кошмаров, вполне органично смотревшихся бы в каком-нибудь японском хорроре. От чудовищных продуктов карательной биоинженерии, совмещающих звериную лапу и паровой котел до склонного к философской рефлексии Гигантского Человекоподобного Паука и официальной дип-миссии Ада.

От искуственного интеллекта, отвоевывающего себе жизненное пространство в характерной манере Мойдодыра до потрясающего воображения набора рас, соседствующих с людьми, для которых даже ненавистного прилагательного «кафкианский» — как-то «мало» и «узко».

Все это пестроцветье возносит роман в один ряд с величайшими эпопеями жанра. Но, в отличие от литературных собратьев, грешащих зачастую трогательным эскапизмом, в «Вокзале», и следующих за ним «Шраме» и «Совете», грохочущее безумство метафор и сабельно-свистящий размах аллегорий лишь подчеркивают сходство с тем, что происходит за окном. Это, прежде всего, социальная сатира. Более того, это сатира — социалистическая.

В дебютном романе Мьевиля про Крысиного короля есть поразительный момент, когда лирический герой, вспоминая об отце, фокусирует внимание на обсуждении с ним избранных мест из публицистики В. И. Ленина.

Писателю, настолько глубоко встроенному в отечественный культурологический контекст, настолько близкому нам по гештальту — прощаешь даже характерную для западной литературы избыточную физиологичность образной системы и неизбежную, видимо, в современном искусстве, амбивалентность вложенных в уста героев рассуждений. Тем более, когда речь идет о «безумном профессоре», влюбленном в девочку-жука, который пытается заново научить летать человека-птицу.

Высказываясь по всем больным вопросам эпохи, от внутренней политики до взаимоотношений полов, Мьевиль плавно, как опытный дайвер, погружается в экзистенциальные пучины. Его оригинальность и увлекательность, при этом, снимают читательские вопросы насчет того — стоит ли следовать за автором в его глубоководном трипе? Стоит ли вообще смотреть в эту бездну? Стоит, конечно. В конце концов, она всегда была где-то рядом, тут, поблизости — глянуть, к примеру, в окно.

Watership Down (в русской версии «Обитатели холмов») – роман в жанре героического фэнтези, написанный ветераном войны и чиновником британского министерства защиты окружающей среды Ричардом Джорджем Адамсом (сейчас он, кстати, президент «Королевского общества по защите животных от жестокого обращения»).

Роман вышел в 1972 году и повествует о приключениях отряда кроликов, во главе которых стоит харизматический лидер Орех. Кролики покинули родной дом и, как и большинство из нас, ищут себе лучшей жизни. Это подвергнутое тщательной литературной обработке собрание сказок, которые Адамс рассказывал своим детям, а сам Watership Down – реальный холм на севере Хэмпшира, где писатель вырос.

Роман сперва отвергли 13 издательств, после того, как его, наконец, напечатали — собрал кучу премий и до сих пор держится в рейтинге продаж Penguin Books.

Об этой книге я, увы, узнал довольно поздно, и как это, наверное, свойственно моему поколению, из тв-шоу. Называется это тв-шоу Lost. Некоторые, наверное, смотрели.

Сложно судить, какое из этих двух произведений оказало на свою эпоху большее влияние. Хотя подозрения есть – сериалы, особенно теперь, явно смотрят больше, чем читают.

Лично мне рифмовка эпопеи Дж. Дж. Абрамса с книгой, при чтении давала дополнительное ощущение некоей концентрированной радости узнавания. Прямо хотелось хлопать в ладоши и смеяться, как дети.

Здесь и тема, собственно, кроликов (существ весьма литературоцентричных – взять хоть Кэролла, хоть Кинговские мемуары о ремесле, где кролик с номером 8 на спинке используется для своеобразного мысленного эксперимента – это, кстати, создатели Lost’а тоже успешно используют).

Здесь и тема массового отравления, погубившего одно из поколений абрамсовских островитян, от которой бегут кролики.

И попытки построения социальных отношений в замкнутом коллективе.

И мотив похищения (и спасения) представителей социума враждебным сообществом (и наоборот — к примеру, попытка адамсовских персонажей похитить запертых девиц-крольчих).

Мистические видения и озарения, конечно же.

И генеральная линия, собственно «потерянности», «оторванности» от дома, от корней, и в то же время – поиска новой земли обетованной, лучшего места, где-то вдали – и в метафорическом и в практическом ключе.

Здесь и кочующие мотивы «Deus ex machina» (в случае Адамса – Dea) и «Aegrescit medendo» («болезнь обостряется при лечении», либо «лечение хуже болезни»). Не говоря уж о знаковом «живем вместе, умираем – поодиночке».

Или вот забавный пример — в мультипликационной экранизации романа, 1978-го года, в самом начале фокус идет на глаз главного героя — для сериала такое визуальное решение стало не просто «визитной карточкой», но неким абсолютизирующим мотивом, глобальным замыканием космического цикла.

Отдельная тема — зримое воплощение смерти и зла как черного облака (!), мистического Черного Кролика. И появления «монстра из дыма и огня» (поезда), выводящего из игры антигероев.

Или проблемы женских героев с их крольчатами – тут невольно каждый раз вспоминается несчастный персонаж Эмили Рейвен и злоключения ее нарочито несвоевременного (на самом деле, конечно же, нет) ребенка.

В широком смысле, у Адамса тематика выживания вдали от дома, самопожертвования, героизма, способности и неспособности вести дипломатию и политические отношения; формирования, «взращивания» Героя и Общества — все отсылает к историку религии Джозефу Кэмпбеллу, знаковой фигуре для западной культуры (он к примеру, оказал в свое время огромное влияние на формирование вселенной «Звездных войн»), которого Абрамс зубрил еще в колледже.

Один из центральных персонажей Lost, страстный библиофил и обаятельный негодяй Джеймс «Сойер» Форд (исп. Джош Холлоуэй, и мне больше него там только Хьюм нравится, но про него надо отдельное эссе писать, в связи с Диккенсом), характеризует эту книгу лаконичным отзывом:

«Hell of a book. It's about bunnies.»

И тут, на самом деле, сложно что-то еще добавить, кроме: «Читайте! Смотрите! Не пожалеете!»

Эталонный образец французской «готической прозы». На русскоязычного читателя особое впечатление производит флешбек (судя по всему — автобиографический, но если Мопассан все это придумал, то еще круче), в котором классик отечественной литературы Иван Сергеевич Тургенев вспоминает, как однажды на охоте встретил самку снежного человека.

Вдохновивший создателей незабвенного сериала «Californication», один из самых откровенных, нежных и пронзительных романов о человеческих отношениях, написанных в XX веке. Нарочито брутальная, местами грубая, от этого еще более правдивая история встреч, расставаний, неизбывного одиночества и Большой любви.

Блистательное эссе про писательство — не от суперзвезды и литературного фельдмаршала, но, прежде всего, от действительно доброго и неравнодушного человека — для всех, кто любит буквы и кому не все равно.

Используя диалектическую методу:

(тезис)

Аксолотли такие классные. И загадочные.

(антитезис)

Кортасар такой классный. И умный!

(синтез)

Когда они берут и меняются местами, получается какая-то крутизна невозможная просто!