Холод…Какой проклятый поэт первым решил назвать его собачьими? О, нет! Это был холод человечий, такой же подлый, всепроникающий, наглый и бесцеремонный. Да, это был человечий холод, и никак иначе…

— Ну что, Максимка, повоюем ещё, а?

Гнусная, прямо-таки безумная улыбка изорвала лицо неровной трещиной. Молодой, только-только окончивший школу парень – а уже седой старик, видевший не одну сотню смертей, бывший со Старухой на короткой ноге. Даже нет, не так: смерть вела паренька под ручку как старого доброго приятеля. И знаете что? Это было страшно, это было очень страшно: Хозяйка Косы идёт рядышком, забирает к себе друзей и знакомых, родных и близких, а ты всё живёшь и живёшь…

— Слышишь, тихо? Совсем-совсем тихо стало. Патроны, что ли берегут, а, Серёжа? – повернул голову этот приятель Смерти. – Совсем обнаглели. А может, просто устали стрелять…А то всё стреляли и стреляли, стреляли и стреляли…

«Старик» погладил ставшую родней сестры винтовку, ласково провёл пальцами по затвору, магазину…Пустому магазину…

— А ведь как красиво было-то, Максимка, как красиво! Ты помнишь, ты всё, конечно же, помнишь, старый добрый Максим…

Восторженное приветствие толпы, непременные чепчики, взлетевшие белыми голубями в небо, чтобы потом упасть на головы входивших в город солдат. Хотя, боги, каких солдат? Вчерашние студенты, порою даже – школьники, учителя, врачи, крестьяне, не успевшие привыкнуть к строю, путавшие офицерские звания, но зато уже познавшие, что это такое – смерть…Старуха шла за ними по пятам, а то и обгоняла, но чаще шла рядышком, с радостью собирая богатый урожай…

Эта война давным-давно перестала быть войной, став борьбой, кровавым пари: «Кто? Мы – их, или они – нас?». Жернова побоищ перемололи сотни и сотни тысяч жизней, превратили во прах десятки городов и посёлков, выжгли леса и поля. Где прежде колосилась пшеница – ныне шуршали на ветру обгорелые стебли.

И ничуть не романтичной была эта бойня. Андрей, тот самый знакомец Смерти, понял это после первого же боя. Это сперва казалось: строй на строй, обмен двумя-тремя залпами, враг выбрасывает белый флаг, победа, триумф, мир…

«Триумф» обернулся двумя сутками сражения, под мерзким проливным дождём, в котором смешалась вода и вражьи пули. А после…После настал черёд адского урагана: наверное, боги грома решили раньше срока снизойти к смертным артиллерийскими снарядами, сыпавшими с неба не переставая…

Из андреева взвода выжил только сам Андрей и его однокашник (вместе Инженерную оканчивали, как-никак!) Максим. Оба превратились из людей в каких-то неведомых зверей: забуревшая шкура из грязи, перемешанной с кровью, из-под которой выглядывали лишь солдатские погоны…Они, погоны, назавтра стали фельдфебельскими: «За доблесть в бою, самопожертвование и…».

Доблесть, самопожертвование…Что знали штабные о том, что такое доблесть? О том, каково это, когда на тебя обрушивается само небо, припечатывая разрывами снарядов, разрывая в клочья сперва командира взвода, потом – знаменосца…А после уже и память отказала: Андрей помнил лишь затвор винтовки и свои пальцы, сомкнувшиеся на курке. Патронов не было, были только снаряды, сыпавшиеся и сыпавшиеся, сыпавшиеся и сыпавшиеся…

Именно в тот день Андрей узнал, что такое война. А назавтра состоялся тот самый въезд в приветствующий их, освобождённый ими город. Андрей всё смотрел по сторонам – и видел лица взводного и знаменосца, эти лица надели на себя посмертными масками все-все жители города…А где-то там, за толпами, притаилось безумие, кровавое безумие войны, переставшей быть войной. И это было страшно, но не страшней, чем Старуха-подруга…

— Да, Максимка, даже тогда всё было более или менее просто…Тогда…Год – или вечность назад? Столько времени прошло, что не перебрать уже горстями, не сосчитать, не измерить песчинка песка со дна Реки Вечности…

Выпускники Инженерной редко становились философами и поэтами: зачем? Ведь никакой общественной пользы это не приносит! Но Андрей слишком уж быстро убедился, что если не станешь философом – тебе дорога в циники или сумасшедшие. Трупы – позади, трупы – впереди…И под ногами – тоже трупы. Пулемёты, рачительней скупцов, собирали урожай смерти, а в этом им помогали пушки…Война превратилась в бойню…Романтика погибала вместе с людьми, обращаемыми в жалкие ошмётки одним метким выстрелом. Только ли романтика? Человек тоже умер на той войне, став животным.

Порою казалось, что раньше, до этой крови, ничего и не было, мир родился под грохот первого взрыва – и тога становилось донельзя мерзко и гадко на душе, хотелось выть громче волка на проклятую луну, окрасившуюся в алый…

А потом…потом свои начали бить своих же, без пощады, без жалости. И глаза тех зверей, что прежде звались людьми, навсегда окрасились в багрянец, жестокий и неутолимый багрянец жажды крови. И тогда-то Андрей понял, что – всё. Даже бойня стала чем-то иным, чем-то, что может быть понятно лишь сердце, но никогда – разумом. Может, именно потому в те дни никто и не вспоминал о разуме. Лишь бы – собрать урожай смерти побольше…

Андрею давным-давно опостылело всё это: бивать людей, не важно, «своих» или «чужих», Смерть уравнивала покойников, уравнивала быстрей и лучше всяких революций и переворотов.

Глаза выпускника Инженерной навсегда утратили былой блеск, в тот день, когда Андрей понял, что не может вспомнить ничего, что случилось до войны…И это…Да, это было страшно, чертовски страшно!

Фуражка валялась в грязи. Взор – на небо, такое далёкое, но оттого ещё более желанное. Там — покой, там — не жировать Старухе с косой, толкавшей Андрея под руку.

Впервые за эти годы стало спокойно на душе, выпускник Инженерной примирился сам с собою, поняв, что следует делать. Он в последний раз посмотрел на своих однополчан – мёртвых, уже посиневших…Андрей говорил с мёртвыми друзьями, которых всё-таки настигли вражьи пули. Смерть снова миновала Андрея – но он знал, как следует поступить.

Винтовку – в руки, голову – задрать, нос выше, ещё выше, спину – ровно, грудь – колесом!

— Повальсируем в последний раз, господа! – расхохотался Андрей, вставая во весь рост.

Чернели стволы пулемётов там, вдалеке, слышались удивлённые возгласы из-за спины. Нет, не обращать никакого вниманья! Вперёд, инженер, на последний танец!

— Ну что, Смерть, кто – кого? — рот оскалился гадливой улыбкой.

Шаг. Ещё шаг. Ровней, фельдфебель! Андрей улыбался, идя прямо на пулемётные трели…

Рассказ родился только-только, даже не позволив себя отредактировать — вместо этого он пожелал добраться до читателейЮ, поведать им о судьбе бедняги Ласа, которому и без того нелегко пришлось в рассказе "Голосуй за!" Надеюсь, читатели оценят труд несчастного, обманутого Ласа....И простят автору его опечатки и ошибочки, которые я вот-вот исправлю:)

Эй, на Перекрёстке!

«Работа, в общем-то, была не самая пыльная – и при том довольно-таки интересная» — бедняга Лас, маявшийся от скуки, сочинял мемуары. Для потомков и, естественно, мысленно: под рукой банально не нашлось ничего, чем и на чём можно было бы написать хотя бы строчку. Песок под ногами и туфли с острыми как шило храброго портняжки носками не в счёт.

«Попал я сюда по невероятнейшему стечению потрясающе удачных случайностей…» — вот и вторая «строчка в лыко»…

Нет, Лас практически не врал: именно стечение – и именно случайностей. А вот эпитеты он вставил для красного словца, для, так сказать, осознания читателем всей радости жизни великого современника.

«Нет, лучше – смиренного! Великое смирение – худшая грань гордыни!» — вот и абзац целый уже практически завершён…

На самом деле, хитрюга эльф, лишь полторы недели назад в поте лица трудившийся на благо кандидата в Городской Совет Пайка Айка, едва ли не на коленях вымаливал разрешение поработать перекрёсточником. А всё дело было в том, что работа эта, являясь на самом деле совершено не пыльной (она была песочной, в самом скверном смысле слова), помогла Ласу убраться из города побыстрее и подальше. Всё-таки нелегко оказалось «зазывале избирателей» смотреть в глаза обманутым жителям города (а сквернее всего – в глаза избирателям-кредиторам, осадившим дом нынешнего перекрёсточника).

«И, пребывая в смирении, работал я день и ночь, ночь и день, без отдыха и перерыва, с распростёртыми объятиями принимая гостей Перекрёстка…» — к сожалению, поток величавых строк был нагло прерван очередными «клиентами».

— Да ты что, сын колодезной змеи и пьяной гадюки, делаешь? Я, Наман-Бен-Наман, сын Шаман-бен-Шамана…

Бесстыдно коверкая слова, едва ли не выплёвывая их, смуглый паренёк лет шестнадцати, одетый в какую-то не то утеплённую жилетку, не то изъеденный гигантской молью тулуп, верещал, свешиваясь с застывшего в десятке футов над землёй ковра. Древнего такого ковра, в самый раз — в лавку старьёвщика: вышел бы замечательный коврик, о который могли бы вытирать ноги посетители. На большее, к сожалению, этот самый летающий ковёр не сгодился бы.

— От вне…вне…вне…брачного с…с…сына о…о…обезьяны с…с…слышу! – а вот этот «клиент» был намного интересней смуглого паренька со странным акцентом.

Не без причины гордившийся переливавшейся на солнце чешуёй (то и дело выпячивал грудь, где красовались особо крупные чешуйки), в небе пытался удержаться…дракон! Ну да, типичнейший дракон: огромный такой, с невероятно широкими крыльями, с острыми как бритва (именно как лезвие – остальные сравнения считать ересью!) когтями – он невероятно быстро взмахивал своими крыльями, пытаясь удержаться в воздухе. Крылья-то они, конечно, невероятно широкие…Да только всё равно такой махине лететь практически невозможно, не поднять такой вес в воздух. А вот этот дракон – мог…Не сам мог, кое-кто ему помогал, издалека – и то, приходилось работать своими «парусами» бешено, не тратя сил даже на дыхание.

Оттого и казалось, что дракон заикается: у него просто дыхание сорвалось, слова вырывались с ужасным хрипом, будто «сын колодезной змеи» был курильщиком с тысячелетним стажем.

— Так, проблемы? – Лас старался говорить как можно уверенней, собирая всю властность, что только скопилась в голосе за прожитые годы.

Получалось, если честно, отвратно. Да и эльф как-то слабо мог представить себе, что дракон успокоится при виде перекрёстника, а не решит «заморить червячка». Точнее, эльфичка…

— Э…э…это у…у… н…н…него п…п…проблемы! – из ноздрей дракоши потянулся сизоватый дымок.

«Будто и вправду самокрутку съел» — шутка так и просилась на язык, но Лас сумел себя сдержать.

— Клянусь моим великим предком, Маманом-Бен-Маманом! – и ещё уйма прочих имён, мало чем отличавшихся друг от друга. – Я никого не трогал, а тут, понимашь, летит эта змея, летит – и подрезать, понимашь! Понял, командир, да?

Видимо, капитан небесного верблюда волновался всё сильней и сильней, отчего акцент становился всё чётче и чётче, а слова, как назло, всё непонятней и непонятней.

«Работа перекрёстника, уважаемый читатель, требовала величайшей ответственности её исполнителя, огромной выучки, дисциплинированности…»

— Что ж, будем разбираться, — зевнул Лас, предвкушая час или два, убитые на разбирательство, кто же, собственно, нарушил правила Перекрёстка. – Вы, уважаемый…дракон…

— Я….я…И…и…и…Имааци…ци…ци…циусманиус… — ветер, вызываемый работой крыльев дракона, крепчал с каждой буквой.

А дыхание, естественно, становилось всё тяжелей и тяжелей. Эх, нелегка ты, доля драконова…

— Я понял, господин дракон, не стоит называть себя полным именем. Так вот, куда Вы следовали? По какому делу?

— На…на…битву! Б…б…бой! Тёмный властелин! – вот последние два слова дракон произнёс с потрясающей чёткостью: чувствовалась выучка, чувствовалась! Мастерство не прохрипишь, не пролетишь! – Н…Н…Никого не….не…трогаю! Об…об…облачка к…к…кончились! С…с…скоро п…п…попал бы на битву!

Похоже, битвы «змий» любил, поэтому-то и их произнёс более или менее нормально.

— А потом прямо перед Вашим носом пролетел этот уважемый…

— Я Наман-Бен-Наман, сын…- горделиво затянул цитру капитан небесного верблюда, но Лас его быстро одёрнул.

— Не стоит таких подробностей, я всё понял. Куда же летели Вы…

Шея Ласа затекла: трудно смотреть и говорить, задрав шею. Но как иначе-то? Ведь ни смуглый, ни дракон не желали спуститься на землю. Да и Правилами это запрещалось: нарушители должны оставаться на месте, не отходя (отлета, отплывая и прочее) ни на ярдик от места происшествия. Правила – это правила, ничего не поделаешь…

«Какой неимоверно трудной была эта работа! Гномы, проработавшие сутки в шахте, меня должны понять! Но лучше бы киркой бить по куску породы, нежели…»

— Я, Наман-Бен-Наман…

— Короче, уважаемый! – Ласу потребовалось невероятное усилие, чтобы не перейти на крик.

— Я летел к великой сказительнице Шаданцевезаде, дабы в семьсот пятьдесят третий раз поучаствовать в поисках пленительнейшей, обольстительнейшей…- глаза паренька закатились. Было трудно понять: от радости или усталости.

«Угу. Частый же гость он у…этой…Шаданцве…Не важно».

— Я же сказал, почтеннейший, короче!

— И тут на меня налетел этот….змей! – подражая спившемуся герою эпоса, возопил Наман-Бен-Наман.

— К…к…кому…л…л…летел?

«А вот дракон, похоже, заинтересовался историей этой…как её…на «ш»…Неважно!».

— К великой сказительнице Шаданцевезаде, дабы…

— Э…э…это какой…м…м…мир? – отблеск пламени костра, из коего произошли все миры, показался в глазах дракона.

«К чему бы он это, а? Неужели…заинтересовался?»

— Величавый и прекрасный, чудесный и непредсказуемый мир Лампавасии, где каждый истинный герой…

— К…к…к…этой….ск…ск…азительнице…п…пр…проводишь? – дракон аж облизнулся (и как сумел-то, а?).

— Чтобы мне с сыном подколодной гадюки и…и…э…- Наман-Бен-Наман быстро оценил ситуацию и сделал единственно правильный выбор.

А какой бы вы сами выбор-то сделали, когда такой вот «добренький дракоша» вперил свой взгляд прямо вам в горло?

— С превеликим удовольствием приму в спутники тебя, о мудрейший и несравненный…

Но очередную «касыду» Намана-Бен-Намана прервал бьющий по ушам, оглушающий свист.

В ткани небес будто бы прореха образовалась: голубые нити на мгновенье разошлись, раздираемые стальной птицей…Нет, не птицей!

«Но зато какие чудеса доводилось видеть мне, сутками не сходя с поста…» — отчаянно захотелось спать. Творившееся «чудо» уже набило оскомину: точно так же появлялись здесь, на Перекрёстке, все нарушители…

Нечто похожее на дракона – только тоньше, сотворённое из металла, с «мордой», сверкавшей аспидной пластиной-буркалом – прорезало небо, задев на излёте краешек летающего ковра смуглолицего героя сама- Шаданцевезаде-не-знает-какой-истории.

Металлический родич «доброго дракоши», подняв в воздух целый бархан, воткнулось в землю, на мгновение замерев…

— Наман-Бен-Наман, а в истории вашего рассказчика не найдётся местечка и для этой штуки? – с надеждой вопросил Лас: его совершенно не прельщала перспектива разбираться уже в трёхстороннем споре…

— Вай, договоримся! – щербато ухмыльнулся Наман-Бен-Наман.

Он попал в родную стихию, предвкушая хорошенький барыш…Ещё бы, столько всего он вот-вот может принести своей рассказчице, несравненной Шаданцевезаде, столько героев…В Наман-Бен-Намане затеплилась робкая надежда на отдых, о котором он (и ковёр-самолет, между прочим, тоже) так давно мечтал…

Маверик Рой целый день шёл через зелёные холмы Ллевелинии. Он очень долго не мог найти подходящего места для ночлега. Где ему не были бы страшны дикие звери или ночной, холодный как прикосновение Смерти, ветер.

Но вот дорога, протоптанная поколениями путешественников, что шли из тихой Маллонии через почти обезлюдевшую Ллевелинию в куртуазную Жиронду, привела Роя к каким-то развалинам. Поэт, наверное, с замиранием сердца смотрел бы на остовы башен, пыльные парапеты и осыпающиеся стены. К сожалению или к счастью, Маверик не был поэтом: он только радостно заурчал, найдя более или менее безопасную на вид башню, в которой давным-давно потолок заменило звёздное небо. Первые звёзды с удивлением смотрели на молодого человека в потрёпанной одежде, что быстро заснул, свернувшись калачиком.

— Не подходи! – Маверик Рой резко проснулся, почувствовав чьё-то присутствие рядом. Долгие скитания многому научили Маверика.

— Обнаглели совсем, — раздался низкий голос от входа в развалины башни. Он говорил с каким-то странным акцентом. Вроде слова были грубые, но чувствовалась какая-то… напевность, что ли, в них.

Маверик Рой пригляделся и смог различить смутные очертания какой-то фигуры в свете звёзд и луны. Незнакомец был немногим выше рыцаря, но черты лица вряд ли можно было разглядеть: их закрывал капюшон.

— Вы… – начал было Маверик, протягивая руки к поясу. Но меча не было… Его уже очень давно не было у последнего рыцаря Красного пути.

— Ллевелин Ап-Гриффит, юноша, любящий занимать чужое место, — начал ворчать незнакомец.

Странно, но имя Ллевелина показалось Маверику очень знакомым. Он когда-то его слышал, но вот только когда? К счастью, память подсказывала, что с этим именем ничего плохого не было связано. Разве только что-то очень печальное…

— Я Маверик Рой, и я не юноша! Во всяком случае, я не знал, что это место уже занято… — Рой сам не заметил, как перешёл на извиняющийся тон.

— Чего уж там, оставайся теперь, — незнакомец присел на корточки. – Огня даже не разжёг. Эх, не та нынче молодёжь пошла. Совсем ничего не умеют!

Через мгновенье на полу появились первые огоньки, весело бегущие по тонким веткам хвороста. Странно, но Маверик не услышал ни звука кресала, ни слов заклинаний. Очень, очень странно…

— Ну вот, теперь как-то и получше стало.

Ллевелин довольно странно говорил на маллийском, и Рой с трудом его понимал. Наверное потому, что даже сами маллийцы не смогут сказать пару-тройку фраз без грубых ноток. А вот у Ап-Гриффита это получалось. Его интонация больше подходила барду, воспевающему любовь и красоту дамы сердца.

Ллевелин убрал капюшон с головы, и у Маверика затаило дыхание. Во-первых, потому, что внешность Ллевелина явно не подходила его голосу. Лицом он был не старше тридцати лет, а зелёные глаза, сверкавшие в свете костра как глаза кошки при виде мыши, весело глядели на Маверика. Весь наряд Ллевелина, состоявший из плаща с капюшоном, штанов и рубахи, был зелёного цвета. Рой с недавних пор почти возненавидел зелёный, попав в передрягу с лепреконом…

— А не боишься, что зря остался на ночлег здесь? – голос Ллевелина стал меняться. Он становился всё моложе и мягче.

— А с чего это мне бояться?

— А ты что, никогда не слышал легенду о замке Ллевелинов? – Ап-Гриффит выглядел по-настоящему озадаченным.

— Так эти развалины…и есть …замок Ллевелинов? – теперь Маверику пришлось удивиться.

— Развалины? – глаза Ллевелина свернули яростью, но лишь на короткое мгновение. – Да, теперь они стали развалинами. Значит, ты всё-таки слышал легенду об этом месте?

— А кто не слышал эту легенду? Легенду о….

О великом роде Ллевелинов, правителей всех окрестных земель. Они сотни лет правили своим народом, какой-то непонятной другим магией поддерживая порядок и относительное счастье королевства. Но потом (а когда же было иначе?) всё изменилось. В Маллонии объявился «истинный наследник» престола Ллевелинии, и маллийский король поддержал его притязания. Тому Ллевелину, что правил страной, не повезло в войне, и вот уже к стенам твердыни их рода подходили вражеские армии. Даже Жиронда решила помочь претенденту. Ну да, кому же нужен счастливый и сильный сосед? И вот, когда враг уже проломил ворота, Ллевелин вышел на парапет. Говорят, что он облачился в фамильный церемониальный костюм. Все вспоминали только то, что он был «величественным, истинным королём» в том наряде. И не могли вспомнить, как же точно он выглядел. Поднявшись на зубцы стен, Ллевелин с улыбкой на губах проклял всех тех, кто помог уничтожить счастье его народа. Он спрыгнул со стены, разбившись насмерть. А короли Жиронды и Маллонии умерли через неделю. Считается, что дух последнего Ллевелина до сих пор сторожит этот замок, через века превратившийся в развалины.

— Да прекрасная легенда, которая, как ни странно, является почти что правдой…

— Что Вы имеете в виду? – Маверик заметил, как погрустнел Ллевелин. Интересно, он специально назвался таким именем, или это простое совпадение? Может, ещё один «наследник» давно погибшей династии?

— Проклятье Ллевелина обрело силу, юноша, — Маверик не особо понимал, почему же Ап-Гриффит продолжает его так звать, ведь на вид тот лет на семь старше, не больше… — Может быть, когда-нибудь люди сложат легенду о том, как…

Каждую ночь возле замка собирались души тех, кто осаждал его в тот день, когда погиб последний Ллевелин. Все, слышавшие и даже не слышавшие слова его проклятья, обречены были каждую ночь повторять свой штурм, пытаясь добраться до Ллевелина. Добраться, прежде чем он проклянёт их. Но каждую ночь, из года в год, из века в век, всё происходило иначе, чем было в день штурма: чёрные тени просто подходили к башне, с которой спрыгнул Ллевелин. Они рыскали по замку в его поисках. И убивали всякого путника, что окажется на свою беду там. Но Ллевелина они так и не могли найти, и потому кошмар повторялся каждую ночь. А души убитых путников присоединялись к их воинству.

— И сейчас, Маверик, должно произойти то же самое, что происходило сотни и тысячи раз прежде.

Внезапно Рой увидел, или, скорее, почувствовал, как что-то изменилось. Звёзды померкли, а тьма сгустилась. Штурм начинался…

— Но знаешь, Маверик, — Ллевелин был совершенно спокоен, но на голове у Роя волосы встали дыбом: он увидел тени.

Скорее, это были просто чёрные очертания, фигуры, лишь отдалённо похожие на людей. Лишь красные угольки глаз сверкали злобой из тьмы.

— Знаешь, Маверик, — Ллевелин начал подниматься на ноги, расправляя плечи. – Мне надоело, что из-за моей ошибки гибнут люди. Ты поможешь мне?

— Как…то есть…- все те упражнения, которые должны были помогать рыцарям Красного пути успокоиться в подобных ситуациях, разом вылетели из головы.

Рой, похоже, впервые в жизни по-настоящему испугался! Так страшно ему не было даже в битве против воинств Трёх королевств. Быть может, он тогда не думал об этом, но, скорее всего, был просто…глуп.

— Просто вспомни что-нибудь, что принесло тебе счастье, — Ллевелин достал из складок плаща флейту. Обычную флейту, украшенную лишь серебряными лепестками клевера. – А я пока сыграю. Сыграю музыку души.

Маверик не мог поверить. Он был слишком испуган. Он видел тени. Он думал о смерти.

— О чём-то, что принесло тебе счастье, Рой. Ты же не хочешь погибнуть? – Ллевелин скинул со своих плеч плащ. Его костюм, да и вообще весь он, озарился внутренним светом, что дарил покой и уверенность.

— Я попробую… — Маверик вспомнил, как нёсся в бой против вражеских рыцарей. Как обманул лепрекона. Как ловко убил одного из вражеских командиров в битве…

— Неужели ты думаешь, что эти души можно победить …такими воспоминаниями? Ты лишь дашь им силу… — Ллевелин с надеждой смотрел на Маверика. Его глаза подсказывали ответ. Но какой ответ?

— О хорошем, — Маверик сказал это, словно напуганный ребёнок. Ребёнок…

Детство. Игрушки. Родители. Счастье. Смех…

— Молодец, Маверик! Играй, флейта. Играй, душа! – из флейты полилась прекраснейшая музыка.

Всё вокруг Ллевелина озарилось тёплым и мягким золотистым светом. Чернота, что наступала из ночи, остановилась. Вот флейта звучала всё громче и громче…

— Маверик, продолжай! Счастья так мало! Вспоминай, Рой!

Последний рыцарь Красного пути с упоением слушал музыку, подобную журчанию воды горного ручья в жаркий летний день. Он пытался вспомнить. Вспомнить то, что приносило ему счастье. Настоящее счастье…

Смех… Первые шаги. Первая бабочка, что села на ладонь. Первый снежок, который он слепил своими руками…

— Играй, флейта! Играй, душа! Вспоминай, Маверик! – музыка стала ещё громче, а свет всё теснил тьму…

Руками… Первый кораблик, что был пущен его рукою по весеннему ручью. Первая радуга, что он увидел. Первая молния, которая была так прекрасна.

— Играй, флейта! Играй, душа! Вспоминай, Маверик! — тьма отступала, сгущаясь в одном месте. Похоже, она готова была пойти в атаку. – Готовься, Рой! Ещё немного! Вспоминай!

Прекрасна… Первый тёплый дождь, что он помнил. Такой красивый белый плащ, что он видел на таких благородных рыцарях.

Тьма собралась в один огромный «кулак». Она устремилась к Маверику. Свет не мог остановить её. Флейта вот-вот должна была замолчать.

— Играй, флейта! Играй, душа! Последний удар!

Рыцарях… Первый день в Ордене. Первый плащ, снежно-белый, что ему вручили.

«Кулак» вот-вот должен был ударить в Маверика.

— Играй, флейта! Играй, душа! Держись, Маверик! – Ллевелин…верил в Роя. Он верил в добро. Он верил… в его душу. И Маверик тоже поверил в силу своих воспоминаний. В великую силу, такую же, как и …

Первая любовь, что поразила сердце Маверика, словно та молния, что пронзила небо. Или та радуга, которой он почти коснулся.

«Кулак» закричал… Не верилось, что тьма может кричать, но… Крики и стоны тысяч душ, что были собраны для удара, разорвали «кулак».

— Играй, флейта! – слова Ллевелина шли откуда-то издалека… Маверик всё вспоминал и вспоминал, пока не упал, а сознание его не погрузилось во тьму…

Маверик очнулся из-за солнечного зайчика, что скакал по его глазам. Соловьи пели в невообразимой дали. Слышался шум ветра, игравшего с листвой деревьев.

Рой поднялся на ноги. Огляделся. Никого рядом не было. Только на каменном полу тлели угольки ночного костра. Но что это?

Маверик нагнулся и поднял с пола флейту. Значит, это был не сон? Внезапно, когда кончики пальцев коснулись серебряных листочков клевера на флейте, послышался далёкий голос Ллевелина Ап-Грифиита. Ветер донёс его… Или соловьи…Или деревья…Или, может, сам мир?

… «Маверик, ты сделал то, что должно было быть сделано века назад. Ты сделал то, что было не под силу мне, последнему Ллевелину, чьё имя было забыто хронистами. Я благодарю тебя. И те несчастные, чьи души были заточены в этом месте, просят меня передать тебе в благодарность эту флейту. Последнюю и единственную регалию рода Ллевелинов. Если тебе будет грустно, больно, если тьма будет стучаться в душу, просто поднеси её к губам и вспомни. Вспомни о хорошем. Прощай, Маверик, и да исполнится твоя мечта»…

В сумерках можно было разглядеть одинокого путника, завернувшегося в плащ. Но вот если кто-нибудь подошёл поближе, то услышал бы тихую музыку флейты, на которой играл Маверик. Он играл, и по его лицу текли слёзы. Слёзы радости. Радости от тысяч и тысяч счастливых воспоминаний…

Местная ярмарка никогда не пользовалась особой популярностью среди народа. Да и у купцов – тоже. Уж не говоря о фокусниках и им подобных… Однако ж один всё же решился попытать счастье.

Он устроился на траве между вагончиком алхимика (тот рекламировал средство от облысения, ни разу не сработавшее, но его всё покупали и покупали) и телегой, с которой дюжий крестьянин в зелёной рубахе продавал медовые соты.

Фокусник Маверик Рой, как представился смельчак, предложил зрителям самим выбрать фокус, который они хотят увидеть. Молодой, лет двадцати трёх, Рой не вызывал особого доверия у людей. Во-первых, он носил короткую бородку клинышком и холёные короткие усы. А маллийцы считали, что бороды носят только колдуны и лепреконы. И они не те, кому можно доверять. Да ещё Маверик был облачён в потёртую кольчугу и грязный серый плащ, который некогда был снежно-белым, и на нём даже теперь можно было увидеть вышитый красными нитками крест. Вы ещё скажите, что так одеваются фокусники? Да, ещё он, кроме всего прочего, был рыжим. Что ж, вы окажетесь правы, заявив, что это совершенно не их «амплуа». Но только если говорить не о Маверике Рое.

Когда-то, но сам он утверждает, что и даже и сейчас, Маверика звали рыцарем. Рыцарем Ордена Красного пути. Члены этого Ордена считали своей святой обязанностью охранять дороги и пилигримов, ими пользовавшихся. Причём не важно, от кого: от разбойников или от нечистых на руку стражей, или от мытарей. Именно поэтому в один прекрасный день сильные мира сего (а ещё точнее – королевств Маллония, Ллевелиния и Жиронда) решили, что Орден приносит только вред. Тысячи людей, что были спасены рыцарями Красного пути, в расчёт не брали. Как обычно, собственно.

Рыцарей брали по одному в их домах и замках, но несколько сотен всё же решили дать бой. Вот уже шесть лет трубадуры поют «Балладу Обречённых». Эта баллада повествует о том, как двести двадцать семь рыцарей пошли в конную атаку на семь тысяч врагов. И знаете, что? Нет, они не выиграли. Но двое из них выжили. Эта была странная пара: магистр Балдуин ле Сенешалье и рыцарь. А имя рыцаря было… правильно, имя было Маверик Рой. И он дал обет, что найдёт магистра, чтобы потом возродить Орден. Или хотя бы отомстить королям, чьими усилиями на свете осталось всего двое тех, кто чтит память Красного пути.

Но дать обет и выполнять его – это две совершенно разные вещи. И поэтому, чтобы не умереть от голода и холода, Маверик зарабатывал себе на жизнь, иногда становясь фокусником. Как сейчас, к примеру.

— А жонглировать умеешь? – внезапно спросил бортник.

— Я умею всё, сударь!

Ну да, всё, кроме умения скрывать своё происхождение. Ведь некоторые могли и припомнить, что за знак был у рыцарей Красного пути…Как раз красный крест, что был вышит на плаще у Маверика. И как его ещё не поймали?

— Ну, так жонглируй, а я, может, медком тебя угощу! – расхохотался бондарь.

Маверик, ничуть не обидевшись, поклонился немногочисленным зрителям. И, не разгибая спины, подкинул вверх два кожаных шарика. Через мгновение к ним присоединились ещё трое из братьев-близнецов, и только тогда Маверик выпрямился, начиная жонглировать. Бондарь смотрел на это, широко раскрыв глаза. Не сильно местных баловали «волшебством», ой не сильно. Рой помнил, как в Далфаре, столице Маллонии, его подняли на смех с этим фокусом. А тут ему повезло…

— Надеюсь, бедному фокуснику будут вознаграждены его усилия? – улыбнулся Рой, выставив вперёд правую руку, в которую начали падать шарики.

— А, чего? – нет, не умёл Маверик говорить «по-простому», так, чтобы его понимали местные. – А, да, вот, держи.

Бондарь слез с телеги, держа в руках соты, полные мёда. Что ж, для него это была лучшая награда фокуснику. Маверик благодарно кивнул, когда мужичок передал ему соты, ещё раз сказал «спасибо» и вернулся на повозку. Рой надеялся, что кто-нибудь ещё попросит показать какой-нибудь фокус. Одним мёдом не наешься, да и не заплатишь за ночь в таверне.

— А амлюзии показывать умеешь? – внезапно спросил ещё один крестьянин, насмешливо глядя на Маверика.

— Амлюзии? – Рой переспросил, совершенно не понимая, чего от него хочет человек.

— Ты что, не знаешь, что такое амлюзии? Ну ты, парень, даёшь! Фокусник ещё! Это когда такие фигуры из дыму появляются, драконы там, или города призрачные…

— Нет, я не иллюзионист!

Маверик просто ненавидел расплодившихся в последнее время иллюзионистов: колдуны-недоучки, которые только и владели слабой формой волшебства иллюзий. Они отнимали хлеб у таких, как Рой! И пот в три ручья у них со лба не лился…

— Ну, как знаешь, парень, — человек поплёлся дальше, рассматривая предлагаемые на ярмарке товары.

Остальные тоже начали расходиться. Все, кроме одного. Оставшийся зритель был весьма странным: впалые щёки, синяки под глазами, седые волосы, хотя, скорее всего, ему было не больше сорока лет. Но вот и он покачнулся, готовясь сделать шаг. Что ж, похоже. Зря Маверик так напрягался, жонглируя… Но что это? Странный человек направился к Рою.

— Мне понравилось твоё выступление, фокусник. Я хотел бы наградить тебя.

Рука странного зрителя змейкой залезла под рубашку, а потом выудила мешочек. Старый, потёртый, кожаный мешочек для монет. Маверик предвкушал медяк. Да, на него можно было бы купить две тарелки похлёбки, кусок хлеба и ещё, возможно, осталось бы на яблоко…

Но зритель странно напрягся, и его дрожащие пальцы выудили из мешочка запыленный, слегка потёртый…золотой!

Маверик сначала не верил. Может быть, это тоже фокусник? Или какой-нибудь эксцентричный колдун, решивший поразвлечься, издеваясь над бедным фокусником? Но нет, золотой выглядел очень натурально… А что, если подделка? Рой давно перестал верить в людские добро и честность, и поэтому никак не мог поверить, что это настоящий, самый что ни на есть золотистый золотой!

— Ты возьмёшь эту монету в дар? – слова странного зрителя звучали как-то… странно. Даже с некоторой…надеждой, что ли…

— Спасибо, я не знаю, как Вас отблагодарить, — Маверик не верил своему счастью, когда в его руках оказалась золотая монета. Есть всё же справедливость на этом свете!

— Вот и славно. Тебе спасибо, фокусник, — странный зритель резко одёрнул руки, и, стараясь не глядеть ни в глаза Маверику, ни на монету, поспешил прочь от странствующего рыцаря.

— Странно всё-таки, — прошёптал Рой, решив, что ему на ярмарке больше нечего делать.

Ярмарка проходила на перекрёстке трёх дорог, а невдалеке рос тисовый лес, в котором виднелись дубы и редкие сосны. Рой решил пойти по северо-западной дороге, которая вела в недалёкую Ллевелинию. Маверик шёл по пустынной пыльной дороге, сжимая в кулаке золотой. Ему до сих пор не верилось, что ему заплатили столько за простой, в общем-то, фокус. Пусть и каким-то странным был тот зритель, а уж то, как он передал монету Маверику, — совершенно непонятным. Рой шёл и думал, что же он сможет купить на целый золотой. Наверное, сначала…

Внезапно Маверик остановился, глядя вправо, в гущу леса. Странствующему рыцарю показалось, что он видел там кого-то. Рой потянулся к поясу… и только потом вспомнил, что его старый меч был потерян ещё в битве с воинством трёх королевств. А у него даже ножа не было…

— До чего же ты дошёл, Мав, — прошептал Рой, продолжая оглядываться.

Но нет, похоже, ему просто показалось. Это всё от волнения. Ну ничего, вот доберётся до какой-нибудь таверны, там-то этот золотой и…

И опять движение в гуще леса. Только теперь, кажется, поближе. Маверик резко остановился.

— Вот привидится же! – прорычал Рой.

Вдруг среди деревьев он смог различить очертания фигуры человека. Нет, не совсем человека. Ростом не выше пояса Маверика, он был облачён в тёмно-зелёный сюртук и штаны такого же цвета, вертя в руках суковатую палку с позолоченным набалдашником в форме оскаленной волчьей пасти. Лицо его было смуглым, а с подбородка спадала козлиная бородка.

— Ага, вот и лепреконы начали чудиться, — вздохнул Рой и продолжил путь.

Чтобы через мгновение остановиться. Сердце его сжалось, окутанное страхом. На лбу выступил холодный пот. Лепрекон. Лепрекон? Лепрекон! Это же бешеный лепрекон только что глядел на Роя своими зелёными глазками! Этот дух может сделать с путником что угодно…

«Сделаю вид, будто его и нет» — решил Маверик, продолжая путь. Он чувствовал взгляд духа у себя на спине. Может быть, лепрекон решил позабавиться, пугая путников? Наверное…

Внезапно в голове у Маверика зашумело, когда дорожка начал заворачивать вправо, прямо… туда, где он только что пришёл.

Рой остановился как вкопанный. Ну да! Вон та сосенка, под которой стоял лепрекон. Он, кстати, там до сих пор стоит, и всё смотрит, смотрит, смотрит…

— Шутник проклятый, — осклабился Рой, надеясь, что в этот-то раз ему удастся нормально миновать тот поворот дороги.

Маверик ускорил шаг. Ему даже не стоило смотреть на лепрекона: Рой прекрасно знал, что дух всё смотрит и смотрит на него. Вот поворот, шаг… И опять в голове зашумело, в глазах зарябило, в ушах зазвенело… И опять – на пути тот же кусок дороги с лепреконом. Который всё смотрит и смотрит.

А что, если пойти назад? Демоны с ней, с Ллевелинией, можно и на ярмарке золотой потратить. Минута, и Маверик ругается, поминая всех жителей подземного мира, а лепрекон всё так же смотрит на странствующего рыцаря из-под сосны.

— Ну вот что тебе надо, а? – Рой подходит поближе к лепрекону.

А дух в зелёном сюртуке продолжает смотреть на него. Смотреть… на кулак? Ну да, точно, он смотрит на правый кулак Маверика. Но почему? Ведь там же… золотой?! Точно!

— Так это твои деньги? – Рой, уже ничуть не боясь лепрекона (успел попривыкнуть, знаете ли), напрямую обращается к духу.

Тот кивает.

— Ну так забирай. И оставь меня наконец-то в покое! – раздражённо говорит Маверик и кидает золотой лепрекону под ноги.

Поворот и... всё то же самое. Вдруг Рой почувствовал, что кисть правой руки сжата в кулак, а в кулаке – монетка. Странно.

— Чего ты от меня хочешь, а? – Рой снова подходит к лепрекону.

Рыцарю давно надоело, что над одним из последних служителей Красного пути издевается какой-то лесной дух. Пусть и могущественный. Но всё же – дух. Не демон, не бог, не маг. Какой-то лесной дух…

Лепрекон показывает своей палкой на сжатый кулак Маверика.

— Монетку тебе надо. Я тебе её отдавал, — Рой говорит с духом как с маленьким ребёнком. С очень обидчивым и мстительным ребёнком.

Лепрекон снова показывает на сжатый кулак Роя, а потом на себя.

— Отдать. Медленно отдать? Нет, не медленно…

Глаза духа, сузившись, превратились в две щёлочки, в которых полыхал зелёный огонь.

— Ладно, прости, я не хотел…

Лепрекон улыбается, кивая в знак одобрения.

— Ага… Ладно…- Маверика не прельщала идея неизвестно за что извиняться перед лепреконом.

Но ещё менее его прельщала идея вечно бродить по этой дороге. Да ещё этот сумасшедший дух может выйти из себя, и тогда прощай, рыцарь Маверик Рой.

— Просто меня, дорогой дух лепрекон, за то, что кто-то, — глаза лепрекона снова сузились. – За то, что я взял монетку из клада. Надеюсь, ты не обидишься, если я верну её только сейчас?

Лепрекон протянул руку, выжидающе глядя на Маверика. Рой аккуратно положил монету в ладонь лепрекона, сжал её и побежал к повороту. Вот три шага. Дав шага. Шаг… И никаких лепреконов! Лишь зелёные холмы Ллевелинии вдалеке.

— Свобода! – рассмеялся Маверик.

— Нехорошо брать чужое, Рой, нехорошо, — пробубнил он себе под нос, подкидывая в воздух золотой.

Да, лепрекону монетка очень нужна. Но у него их много, не так ли? А Рою ещё надо найти магистра…

— Клянусь, что верну её тебе, сумасшедший дух. Когда-нибудь, — рассмеялся Рой, а вслед ему нёсся крик взбешённого лепрекона…

Баллада о Брилланоне.

«Эльфийский король»

Брилланон:

Пусть ломится враг в закрытую дверь —

Я дорого жизнь продам!

Ведь я Брилланон — эльфийский король,

Я видел рассвет Земли.

И я не дрожу, как загнанный зверь —

Помилуйте, господа!

Поет верный меч, рекой льется кровь,

А вы полегли в пыли...

За шкуру свою трясется лишь тот,

Кто жизни-то и не знал,

Но я — Брилланон, эльфийский король,

И смерти я не боюсь.

Взглянув ей в лицо в назначенный срок,

Скажу: «Я тебя не звал!

Сыграю свою последнюю роль

И только потом вернусь...»

Лес:

Когда в твой чертог пришел Человек,

Ты знал — он всего лишь гость,

Увы, Брилланон — эльфийский король,

Ошибся ты только раз.

И в этом ищи источник всех бед,

Напрасно пролитых слез,

Недолго тебе хранить эту боль —

Надменность сгубила вас…

Море:

Вперед в пустоту ты делаешь шаг —

В объятья тебя приму...

И ты, Брилланон — эльфийский король,

Покой обретешь на дне…

PS.

И крики на миг замрут на устах:

Враги лишь потом поймут,

Что их победил последний герой

С улыбкою на челе…

Автор стихотворения: Ринат Харунов,

Оперативный позывной newcomer

Сколько можно продержаться в одиночку против двадцати врагов? Скажете, больше минуты невозможно? А если он запрётся в башне? Раз в десять больше? Так вот: Брилланон держался два часа. Ведь он же был не человеком, а эльфом. И его гордость не позволяла ему проиграть каким-то там людям!

Он помнил времена, когда империя Перворождённых простиралась от края мира и до края. И люди были всего лишь одним из вассальных народом, да и то не среди первых, не более!

— Бей! – раздался резкий отрывистый приказ, отданный низким басом.

Через мгновение стены содрогнулись от удара тарана, сделанного из ствола векового дуба. Брилланон помнил, когда из жёлудя проклюнулся первый зелёный росток, ставший теперь коричневым стариком-дубом. А люди его пилили! Хотя бы за это им нет прощения.

— Бей! – снова этот приказ, и стены теперь заходили ходуном.

Брилланон, покрепче сжав рукоятку своего меча: тонкий клинок, заточенный особым образом, легко пробивал человеческие доспехи. Правда, в основном это удавалось благодаря крохотному магическому камню-сердолику, вделанному в гарду… Но должен же быть у каждого народа маленький секрет, даже о существовании которого никому больше не известно?

Так вот, Брилланон покрепче сжал рукоять меча и стал подниматься наверх, по винтовой лестнице, навстречу солнечному свету, пробивавшемуся через каменную кладку.

— Бей! – человек явно волновался, в чём выдавал его голос.

Но новый удар, тем не менее, лишь уверенней последовал за этой командой.

Раздался треск деревянных досок, скрежет ломаемой железной щеколды и радостные возгласы людей.

Этих людей… Их войско заполонило леса Брилланона, как тля – листья берёзы в летнюю пору. И так же, как и тля, от людей никак нельзя было отделаться. Они так же упорно вгрызались в эльфийские леса, приближаясь к самому их сердцу, оставляя за собой лишь пеньки и пепелища.

Брилланон уже был на вершине башни, когда у сломанной двери послышался топот десятков ног.

Эльф ухмыльнулся, взглянув в пропасть, на краю которой стояла башня, а далеко внизу плескалось Море. Голубые брызги с игравшими на них лучиками света манили и звали эльфа, обещая спокойствие и тишину.

Что ж, великолепная смерть для эльфийского короля. Когда топот ног уже слышался у люка на вершину башни, Брилланон решился.

Сбросив зелёный плащ, он развернулся спиной к Морю, а лицом к Лесу. Его королевству, его другу, его любви, его детищу. В глазах цвета неба в погожий летний день над Лесом показались слёзы.

Когда люк распахнулся, и на него уставились лица людей, скрытые за личинами шлемов, Брилланон вскинул меч, салютуя. Но не врагам, нет, люди этого недостойны: он отдавал последнее «прости» Лесу.

Люди остановились в нерешительности, ожидая ловушки. Но эльф лишь улыбнулся, раскинув руки, сделал шаг назад и…

Проклятые люди, убийцы Леса, неожиданно для самих себя подались вперёд, когда Брилланон начал падать.

Последний эльфийский король, даже когда волны сомкнулись над ним, продолжал улыбаться. Пусть люди сожгли леса, убили эльфов, разрушили их города. Но они не смогли отнять у них то единственное, ради чего стоит жить. Эльфы сохранили свою честь и гордость. Они выиграли. А Брилланон остался в веках, смеясь над людьми даже из чертогов Смерти.

Он выиграл, когда глаза его закрылись, а воды Моря обступили его со всех сторон. Он выиграл, а всё остальное было не важно…. Не важно…