– Вы должны благословлять возможность учиться в одном из лучших заведений страны! Ваших же мозгов хватает только на идиотские выходки. Вам дали шанс…

Когда-то Ника начинало трясти при этих словах, сейчас же он равнодушно слизнул пот, выступивший над губой.

– Зареченский! – Циркуль остановился перед ним. – Что за расхлябанность? Немедленно застегнитесь! Проявите хоть каплю уважения к учебному заведению.

Вот прикопался!

Ник сердито втиснул пуговицу в петлю. Воротник мундира сдавил горло.

– Ваше поведение в последнее время возмутительно. Не удивлюсь, если и эта выходка…

– Моя! – перебил Ник.

Циркуль осекся. В глазах за стеклами очков – недоумение.

– Ну я это сделал! Что дальше? Балл по поведению снимете? Уже боюсь.

Плевать. Ну, в самом деле!

– Зареченский! Немедленно извинитесь!

Ник усмехнулся.

Циркуль круто развернулся и зашагал к столу. С треском открылся шкаф – закачался стоявший на нем гипсовый цилиндр. Появилась тетрадь в темно-синем переплете.

За спиной шумно вздохнул Грошик.

Математик писал долго, заполняя страницу убористым почерком. Поднял голову, сверкнул на Ника очками.

– После уроков – к завучу!

– Да пожалуйста!

Черт…

Ударил звонок и тут же потонул в выплеснувшемся в коридор шуме.

– Можете идти, – разрешил Циркуль.

Ник сердито запихивал в сумку книги, дожидаясь, когда рассосется толпа. Надо же было нарваться!

В коридоре хлопали над головой гимназический флаг и флаг федерации – кто-то распахнул парадную дверь. Портреты членов парламентов бросали на потолок и стены солнечные блики. Ник свернул под лестницу, в старый туалет.

Окна тут были открыты, но все равно пахло дымом – вперемешку с оттаявшей землей и набухающими почками. Солнечный луч косо перерезал пол и ломался об кафельную стену. На подоконнике устроились Гвоздь с Карасем. Гвоздь курил нахально, не скрываясь. Карась прятал бычок в кулаке.

Ник расстегнул мундир и наклонился к раковине. Поймал губами струю воды – холодную, с железистым привкусом. Боль медленно отпускала.

– Эй, Немой! – махнул Гвоздь.

Ник подошел неспешно, пихнул в бок Карася, чтобы тот пододвинулся, и тоже уселся на подоконник.

За решеткой – руку протяни, достанешь, – высилась кирпичная стена, полускрытая тополиными ветками. По краю ее торчали медные пики в разводах патины. Из-за стены глухо доносился шум: там, дальше, тянулся бульвар, размеченный аккуратно подстриженными пирамидальными тополями.

– Че, на волю охота? – подмигнул Гвоздь.

Ник потрогал кирпич – теплый. …Теплый камень с оглаженными прибоям боками, липкие от арбузного сока пальцы… Тряхнул головой.

Гвоздь выкинул окурок в щель между забором и стеной.

– Что-то ты, Немой, к весне борзеть стал.

Голос его звучал равнодушно, но выдавали глаза – блеснули злым любопытством.

– А тебе не все ли равно, Гвоздик? – пробормотал Ник.

– Ну, пока ты не лезешь на мою территорию – однописсуарственно. Но это же не ты сделал.

– Почему? Сам говоришь, оборзел.

– Не в твоем стиле.

Ник приподнял брови.

– Охота за другого к Упырю идти?

– Почему за другого? У меня был выбор. Мог промолчать.

– Выбор, – Гвоздь сплюнул за окно. – Был бы у меня выбор, я бы Упыря…

Он выругался.

– Боюсь, с физиологической точки зрения это не возможно, – возразил Ник. – Хотя… Ut desint vires, tamen est laudanda valuntas.

– Чего? – удивился Карась.

– Пусть не хватает сил, но желание все же похвально.

Гвоздь хмыкнул.

– А не хочешь узнать, кто это сделал? Морду начистишь, все утешение.

– Да мне пофиг.

Карась спрыгнул с подоконника, повел острым носиком и спросил:

– А вы слышали, что говорят? Мол, Упыря Псы нюхали, и печать была.

– Больше слушай! Кто бы его потом в гимназию допустил!

– По закону… – начал Ник.

Гвоздь закашлял-заперхал.

– Наивный ты, Зареченский! У кого тот закон!

– Вот именно.

Помолчали.

Ник снова потрогал стену, но больше ничего не вспоминалось.

– Ладно, я пошел.

– Удачи, – пожелал в спину Гвоздь.

Коридоры опустели, и только из малышовой рекреации доносились голоса – там начиналась продленка. В окно было видно, как плавно выезжают со стоянок автомобили, унося в прохладных, кондиционированных салонах «деток».

Перед дверью Ник задержался. В отполированной табличке отразилось его лицо с сердито прикушенной губой. Это же смешно – бояться завуча! Но он боится.

Одернул мундир, провел пальцем по медным пуговицам.

– Разрешите, господин Церевский?

В кабинете полумрак – шторы наполовину задернуты, часть окна закрывает разросшийся куст акации. Но Упырю хватило одного взгляда, чтобы засечь мундир дешевого сукна и интернатскую нашивку на плече.

– Так-так. Фамилия!

– Зареченский. Восьмая параллель. Класс «бэ».

Упырь, не глядя, выдернул из стопки тетрадей ту, в которой писал Циркуль. Зашелестели страницы.

– Подойди ближе.

Нос у завуча дергался, точно Упырь принюхивался, и запах ему нравилось.

Громко тикали часы. Минутная стрелка двигалась рывками. У Ника зачесалась шея, натертая жестким воротником мундира, но он не шелохнулся.

Упырь поднял голову. Захотелось провести ладонью по лицу, смазывая липкий взгляд. Показалось вдруг, что ерунда, которую нес Карась, совсем не ерунда. Была печать! Откуда-то же Упырь знает…

У него столько вариантов, начиная от записи в личном деле и заканчивая многочасовой отсидкой после уроков – каждый день, неделю или больше. Весной это особенно неприятно, но Ник согласен, пусть. Упырь может вытащить на общее собрание и отчитывать, заставляя стоять навытяжку под насмешливыми взглядами «деток». И находит же слова, хлесткие, как ремень. Противно, но и это можно пережить.

– Ну что же, Зареченский. Рассказывать, какой ты идиот, я не буду, ты и сам это знаешь. И напоминать, как легко потерять «королевскую квоту» тебе тоже не надо, не правда ли? – Упырь улыбнулся. – Можешь идти. Два часа карцера.

Да, он знает.

В подвале прохладно и светло. Стены выложены голубоватой плиткой, под ногами – светлые доски. Дверь, к которой привел служитель по прозвищу Карп, выкрашена в белый. Открылась бесшумно. В маленькой коморке стоит обычный стул из класса. Это просто – пробыть здесь два часа. Многие предпочтут такое наказание любому другому.

Карп дождался, когда Ник сел, и только потом закрыл дверь.

Стало темно.

Ник вцепился в край стула. Спокойно! Он медленно запрокинул голову и постарался представить: там, за невидимым потолком, класс – большой, с огромными окнами, очень светлый. Да и тут, совсем рядом, за дверью, горят лампы. В конце коридора бытовка, в которой у Карпа припрятан чайник. Служитель прихлебывает из стакана и клацает вставной челюстью. Посматривает на часы. Он выпустит Ника минуту в минуту.

Но как же хочется затаиться и перестать дышать! Чтобы не услышали, не почуяли... От страха больно свело судорогой мышцы на ногах.

– Это прошло, – сказал вслух Ник. – Этого сейчас нет.

Кислый запах шерсти и гнилой картошки всего лишь чудится. Тем более, здесь не может пахнуть кровью.

Вздрогнул: показалось, услышал шаги над головой. Но толстые перекрытия не должны пропускать звуки. Может, носятся в пустотах крысы?

– Прекрати!

За стенами – шумный Сент-Навей. В нескольких кварталах от гимназии участок УРКа, он работает круглосуточно. Ник частенько встречает тонированный автомобиль с серебристой эмблемой на бортах.

Смешно представить, что здесь, в элитной гимназии, может найтись…

…прикрыл лицо рукой от брызнувшего в глаза света. Пальцы дрожали.

– Выходи.

В городе только-только начинались сумерки, и пахло талым снегом. В витрине аптеки отражался закат, растекаясь по стеклу алой пленкой. Ник прошел мимо и свернул в переулок. Там приткнулся в лиловой тени пустой туристический автобус, пришлось протискивать между ним и каменной стеной. На бульваре, как обычно к вечеру, стало оживленнее. Сидели рядком художники – хоть шарж нарисуют, хоть в ангела с крыльями превратят. Кричали зазывалы, приглашая на прогулку по Ладе. Толпились у спуска к реке торговцы с лотками сувениров.

Иногда это казалось Нику очень знакомым – купол Морского собора на фоне затянутого облаками неба, округлые булыжники под ногами, мокрый ветер с Лады. Как-то он долго простоял на углу рядом с кофейней «Марл и Шарле». Смотрел на ажурный мостик, перекинутый через канал, и темно-зеленый дом с белой лепниной – маски на фасаде корчили рожи, негодуя и радуясь, возмущаясь и гневаясь. Сеяла морось пополам с крупинками снега, продувало насквозь пальто. Ник замерз, как собака, но так ничего и не вспомнил.

Сейчас купола собора остались справа. Ник прошел мимо Торговой галереи и за серо-розовым зданием педагогического училища нырнул в проходной двор. Сразу стало зябко – под защитой высоких стен еще сохранились нетронутые солнцем сугробы. Из-под арки в арку тянулась тропинка, нанизывая на себя дворы, сворачивала, плутала и раздваивалась. Ник зачерпнул на ходу в горсть снега. Смял в кулаке, и побежало между пальцами. Капли срывались с костяшек.

Снег растаял. Холодной и мокрой ладонью Ник обхватил лоб. Чтоб Упырю…

– Привет освобожденным узникам!

Гвоздь выскочил из-за сарая и ударил в плечо. Был он уже без сумки, в мундире нараспашку.

– Как отдохнулось в карцере?

– Какой информированный, – с досадой сказал Ник.

– Не-а, догадливый. Помнишь, мы тебя в кладовой заперли?

– Кретины.

Гвоздь хмыкнул и потрогал нос.

Тропинка вывела на узкую улицу, зажатую между плотно стоящими домами. По разбитому тротуару неудобно было идти вдвоем, но Гвоздь не отставал.

– А все-таки, Немой, какая блоха тебя укусила?

– По Упырю соскучился.

– Извращенец!

Гвоздь сплюнул в переливающуюся бензиновыми разводами лужу.

– Смотри, допрыгаешься. Знаешь уже?

Он явно ждал вопрос: «О чем?», и потому Ник промолчал.

Показалась ажурная решетка. За ней росли тополя, и между серыми, уставшими от зимы стволами, виднелось здание интерната. В нескольких окнах уже горел свет. Ник замедлил шаг.

– На той неделе комиссия приезжает, – не выдержал Гвоздь.

Тьфу ты!

– Вне графика?

– А хрена им еще делать?

Блеснули часы на фасаде. Минутная стрелка подбиралась к двенадцати, напоминая, что нужно успеть отметиться.

– Не вовремя, правда? – ухмыльнулся Гвоздь.

«Не вовремя», – согласился про себя Ник, а вслух преувеличенно-удивленно сказал:

– Гвоздик! Да ты никак переживаешь? Боишься вылететь? Ай, сочувствую.

Гвоздь перестал улыбаться и дернул губой, заставляя натянуться над подбородком шрам.

– Слушай, я ведь тебя предупредил: не борзей. И то исключительно по хорошему к тебе отношению.

– Я понял, – кивнул Ник.

До крыльца они шли молча.

– Подожди, – окликнул Ник, когда Гвоздь уже взялся за ручку.

– Ну?

– Тоже хочу кое о чем предупредить.

– Отойдем?

– Зачем? Можно и здесь. Так вот, драться с тобой за власть я не буду. Во-первых, она мне не нужна, и ты это знаешь. А во-вторых, я помню: если бы не ты, нас бы тут всех сожрали.

Гвоздь настороженно вглядывался пару мгновение, потом его лицо расслабилось, и шрам спрятался, укрывшись в уголке губ.

– Ну, твоя память – дело известное.

– Я в блокнот запишу, – пообещал Ник.

– Договорились!

Дежурил сегодня дядя Лещ, и он равнодушно отметил время напротив фамилий Зареченский и Глеймиров.

На лестнице Ник заторопился.

– Ты куда? – крикнул Гвоздь.

– В библиотеку.

– Эй, тебя че, Упырь бил журналом по голове?

Ник перегнулся через перила:

– Угу, и приплясывал от радости. Кстати, ты не знаешь, что такое Белхе?

– Чего-чего?

– Вот и я не знаю.

Гвоздь покрутил пальцем у виска.

Ник успел до закрытия и выпросил толстый атлас, обещая не выносить из зала.

Белхе – бессточное пресное озеро в восточной части Арефских земель. Длина триста четыре, ширина от одиннадцати до восемнадцати километров. Наибольшая глубина двадцать шесть метров, средняя – пять и два. Климат в районе озера пустынный. Средняя температура летом около тридцати, зимой – минус четырнадцать. Относительная влажность воздуха примерно шестьдесят процентов.

«Похоже на гусеницу», – подумал Ник, глядя на карту.

Но почему оно на востоке? До границы оттуда почти пять сотен километров.

Помнил свет: белесый и густой, точно туман. Звуки тонули в нем, и тишина давила на затылок. Большие окна были забраны проволочными сетками, но в половине их не было стекол. Свет заползал беспрепятственно и растекался между полом и потолком. Медленно колыхался, заставляя стены покачиваться в такт. В этом белесом свете все двигались плавно и бесшумно, точно рыбы. Ник тоже чувствовал себя рыбой – невесомой, не ощущающей собственного тела. Он лежал на полу и знал, что ему повезло. Тех, кому повезло меньше, постепенно уносили, и после них оставались спортивные маты, заляпанные кровью. А тех, кому совсем не повезло, сюда и не принесли.

Возле Ника стояли двое парней лет по шестнадцати в одинаково грязных футболках и джинсах. У того, что слева, было перевязано плечо. Парень смотрел в окно и шевелил губами.

Высоко-высоко под потолком медленно кружились гимнастические кольца. Если чуть повернуть голову, то взгляд ловился в баскетбольное кольцо и надолго запутывался в сетке.

Из дверей выплыла девушка, похожая на узкую серебристую рыбку. Кажется, она очень сердилась и пыталась отогнать от окон. Ник видел, как дрожало ее смуглое лицо, обрамленное белой косынкой, и черные брови ломались уголками. Голоса ее он не слышал.

Мальчишка, лежащий в углу, приподнялся на локтях и беззвучно крикнул. Девушка вспыхнула, прикрыла лицо локтем и так, не глядя, попятилась. Выскользнула за дверь.

Оба парня, что стояли у окна, разом обернулись. Ник вздрогнул: тот, что справа – ареф! Здесь! Рванулся вскочить, но не смог даже шевельнуть пальцами. Смотрел с удивлением, как второй парень – белобрысый, с веснушками, – придержал арефа за плечо. Кажется, сказал что-то успокаивающе.

Дверь снова открылась. Пожилой мужчина в зеленой лекарской форме шел через белесый свет, точно ледокол. Он резко разрубал ладонью воздух.

А потом дрогнуло под лопатками и затылком. Ник увидел, как ареф и тот, второй, резко присели, и у обоих в руках появились пистолеты. Посыпалось с потолка. Дрогнуло еще раз. В беззвучном крике разевал рот белобрысый парень, стреляя в окно. Ареф лежал на боку, и половины лица у него не было.

Ник зажмурился.

Тихо. Как тихо! Только мелко подрагивает пол и оседает на губы меловая пыль.

Открыл глаза. Над ним стоял чернобородый мужчина в камуфляже и с автоматом в руках.

Комиссия приехала в четверг. Мальки, которые вернулись со школы раньше, видели, как подъехал автомобиль с правительственной эмблемой и припарковался у центрального крыльца. А чуть позже примчался спортивный «Янгер» серебристого цвета – хищный, обтекаемый, с тонированными стеклами. Под взглядами потрясенных мальков он притерся к ступеньке, открылась дверца и вышел… старик. Самый обыкновенный, с седой головой и в простом, неброском костюме. Встречать его вышел лично директор. Он непривычно суетился и даже порывался поддержать старика под локоть.

«Янгер» обсуждали за обедом и в спальнях, в учебных классах и туалетах. Восхищение мешалось с обидой и разочарованием: ну почему такая шикарная тачка досталась какому-то старому хрену? Зачем ему «Янгер»?!

Хорошее получилось развлечение – для тех, у кого не было «королевской квоты».

Ника вызвали пятым.

Стул поставили в центр комнаты, в нескольких метрах от стола, накрытого темно-бордовой скатертью. Слева направо сидели двое незнакомых мужчин, директор и одна женщина. Еще один, пожилой, пристроился с торца. Ник глянул на него мельком: седые, коротко стриженые волосы, темное от въевшегося загара лицо. Тот, с «Янгера»? Интересные пошли чиновники социальной службы.

– Садись, – сказал директор.

Ник – как обычно перед комиссией, – не знал, куда деть руки. Положил на колени.

– Николас Зареченский, шестнадцать лет, восьмая параллель, – представил директор. – В последнее время поведение Зареченского вызывает у нас некоторую тревогу, но, принимая во внимание общую картину успеваемости и несомненные способности как в точных науках, так и в гуманитарных, я рекомендую продолжить Зареченскому образование в Навейской гимназии. Конечно, записав соответствующее предупреждение в личное дело.

Говорил директор, точно низал на нитку округлые одинаковые бусины – не разберешь, где заканчивается одна фраза и начинается другая.

– Простите, но я ознакомилась с документами и удивлена, – вмешалась женщина. Она открыла картонную папку с фотографий Ника на обложке. Ткнула пальцем в страницу. – Тут указано, что у мальчика ретроградная амнезия.

«Меня здесь нет», – подумал Ник, глядя поверх голов.

– Совершенно верно, – подтвердил директор. – Николас не помнит, кто он такой и кто его родители, где он жил – в Арефских землях или, может быть, приехал туда на каникулы. Но во всем остальном его память не пострадала. Заметно, что, до того, как оказаться у нас, воспитанием мальчика занимались, и образование, которое ему давали, превосходит средний школьный уровень. Николас неплохо разбирается в живописи, знает фралейский и, немного, латейский языки.

У женщины приподнялась бровь – удивленно и недоверчиво.

– А фамилия?

– Придумали солдаты. Мальчик приплыл с той стороны Харра и вышел к нашему блокпосту. Документов при нем не было. В поисковых запросах он не значился.

– Все-таки это несколько… странно, – недовольно сказала женщина.

– Да, у нас были сомнения. Попав к нам, мальчик несколько месяцев молчал, и мы уже планировали запросить разрешение на его перевод в соответствующее учреждение. Но коллектив принял Николаса, знаете, у нас очень чуткие дети. Они помогли ему адаптироваться.

«Меня тут нет!» – пришлось напомнить себе Нику, чтобы не рассмеяться.

– У меня вопрос, – зычно произнес старик.

Ник вздрогнул, и заметил удивление на лицах членов комиссии. Женщина поправила воротничок, улыбнулась натянуто.

– Да-да, пожалуйста, – торопливо разрешил директор.

Старик повернулся к Нику.

– Скажи, ты уверен, что тебя зовут Николас?

Темные глаза под серебристыми бровями рассматривали его в упор.

– Уверен. Я абсолютно уверен, что меня зовут иначе.

Директор вмешался поспешно, и даже слова его перестали походить на округлые бусины.

– Мальчик называл себя Ником. Ему предложили варианты, отказался. Записали так. Может быть, личное дело?..

– Спасибо, я уже видел. У меня все.

– Э-э-э… благодарю. Господа, у вас есть вопросы к мальчику?

– Какова вероятность восстановления памяти? – снова заговорила женщина.

– К сожалению, врачи пока ничего не могут обещать.

– Печально. Что же, если это не мешает ему находиться среди нормальных детей и мальчик справляется с программой гимназии, то я выступаю за продолжение «королевской квоты».

– Ну что вы, мадам, – не выдержал Ник. – Мне это совсем не мешает.

И услышал отчетливо, как хмыкнул старик.

– Можешь идти, Зареченский, – сердито сказал директор.

Ник аккуратно прикрыл за собой дверь.

– Ну как? Че спрашивали? – засуетился Грошик, хватая за мундир и заглядывая в лицо. – По урокам чего? А?

Гвоздь, сидя на подоконнике, презрительно скривил губы.

– Как обычно, – ответил Ник.

Грошик завистливо вздохнул.

– Конечно, тебе-то что, не выгонят, ты-то отличник. А я куда пойду? Всю жизнь потом у станка корячиться?

– Отвали.

Ник выдернул рукав мундира из его пальцев.

– Глеймиров, заходи! – приказал дядя Лещ, и Гвоздь нехотя сполз с подоконника. Походя отвесил Грошику по затылку, прежде чем скрыться за дверью.

К ужину комиссия опросила всех, и Карась явился со свежими новостями. Втиснулся между Ником и Гвоздем, завертел башкой.

– Слыхали? В субботу нам подъем на час раньше. Пойдем сдавать кровь и на медосмотр.

– Опаньки! – удивился Гвоздь. – Че за херь?

– В солдаты забреют! – крикнул с другого конца стола Жучара. – «Королевская квота», ать-два!..

– Замолкни, – коротко приказал Гвоздь.

Ник поболтал ложкой в тарелки с супом и спросил:

– Карась, а не знаешь, что за старик там сидел?

– Который с «Янгером»? Не-а.

– У вас он что-нибудь спрашивал?

Карась мотнул головой.

– А у тебя? – заинтересовался Гвоздь.

– Так, ерунду какую-то.

Гвоздь покопался в тарелке с хлебом, выбирая горбушку.

– А дедуля-то еще тот. Хрен с ним, «Янгером», вы наколку видели? На безымянном пальце. Двойной ромб и внутри четверка.

Ник прищурился, вспоминая. Наколку он не разглядел, но что-то такое читал.

– Четвертый отдел, – покровительственно объяснил Гвоздь.

– А? Какой отдел? – заволновался Карась.

– Особый. В войну был. Типа УРКа.

– Да, – вспомнил и Ник. – Только я сомневаюсь, что они занимались именно регистрацией и контролем.

– А то ж! – ухмыльнулся Гвоздь. – Про палачей-смертничков знаешь?

– Фигня. Байки. Кто бы согласился?

– Мало ли идиотов было. Говорят, из заключенных брали, которым уже все равно.

Ник передернул плечами.

– Ну, не знаю, я бы лучше под статью.

– Не скажи, – Гвоздь почесал шрам под губой. – Когда предлагают или сейчас шлепнуть, или пару месяцев погодить…

– Все равно фигня. А как контролировать самоубийство?

– Да, это проблема, – задумался Гвоздь.

Карась рассердился:

– Тьфу! Нашли тему.