Печатая этот комментарий, хотелось бы связать его со всем творчеством Клиффорда Саймака и сказать, какое место этот автор занимает для меня.

Саймак очень не обычный фантаст. Прошу заметить, что у него не встречается никаких циклов — ни дилогий, ни трилогий. Да, есть пара-тройка сопряженных рассказов, но на это его цикловое творчество заканчивается. Клиффорд не боится придумывать новые миры и вселенные со своими проблемами и пейзажами, в отличии от всех остальных фантастов. Нет, я не спорю, и с циклами есть сложности написания — постоянно привязывать одни произведения к другим, придумывать эти связки для хронологии и географии, но, согласитесь, единая вселенная все значительно упрощает (хотя Стругацкие со связками в хронологии вообще не мучились :) ).

Удивительно, что писатель не входит в так называемую «Тройку Мастеров» западных сай-фай писатель. Наверное, это связанно с тем, что Хайнлайн и Азимов являются более массовыми авторами и своими произведениями (в первом случае, с Робертом, довольно политизированными) воспитали американское общество. Точно так же и Кларк, которого у нас называли «новым Верном». Но, конечно, Саймак ни в коем случае не обделен — у него есть уйма премий и наград, и, разумеется, огромной любящей аудитории. Более того, он смог стать в Советской России одним из переводимых в больших тиражах «прогрессивным автором» вместе с Нортон, например, а это уж тем более о многом говорит.

Более того, он решился устами главного героя в «Почти как люди» сказать «Срочно, Белому Дому и Конгрессу — отмените права на частную собственность!», когда судьба Человечества могла стать довольно горькой из-за правил капитализма... Приписать положительному американскому герою такую коммунистическую фразу в порыве отчаяния!

А уж его произведения... Океан неординарных фантастических идей и сюжетов, где приемниками людей могут стать деревья, а инопланетная трава может создавать (!) время! Но идеями все не кончается — Клиффорд Саймак исследует все Человечество и Человека отдельно, утверждая, что его технологии и прогресс — не главное, сталкивая их двоих с инопланетными цивилизациями; главное — это способности человека к любви, сочувствию, милосердию, стремление к прекрасному, что именно эти наши навыки и способности стоит ценить, развивать и не терять в бесконечности пространств и времен.

Долго уже ничего не читал, ничего не писал, в том числе и о прочитанном. И вот, на днях решил снова заняться любимым делом. Тем более что уже как месяц, а то и все два обещал рассказать о романе Роберта Чарльза Уислона «The Harvest», то бишь «Жатва», «Урожай», «Сбор» и т.д. К слову, мне симпатичнее всего именно первый вариант перевода. Так вот, именно начатую уже довольно давно книжку Уилсона (и брошенную на второй же странице) я и решил прочесть. И, черт, как же вовремя и к месту она мне подвернулась!

Перед тем, как перейти к информации о сюжете и прочему, хотелось сказать, что не только ведь из-за фантастичности книг, интересного сюжета, пометки «мировой бестселлер, кто-то там рекомендует или вечная классика» мы начинаем читать любое произведение. Нет, конечно, все это может нас привести к нему, безусловно. И желание просто отдохнуть за книгой, посмеяться над хорошим, добротным или не очень юмором, или наоборот, подумать над вечными и тяжелыми проблемами мироздания и человечества — все это вместе взятое интересует нас во время прочтения рассказа или романа. Но ведь есть еще такая штука, как эмоциональное состояние. Самой книги, человека... Их тонкое взаимодействие, влияние друг на друга. Ведь иногда так необходимо, читая что-то, найти некие положительные и светлые эмоции, которые тебе так необходимы; простые, но правильные и верные ответы героев, которые иногда как будто бы списаны с тебя. Разговаривают с тобой, помогают... Такое у меня бывало при чтении Клиффорда Саймака — самых разных его произведений. Умел же старый-добрый Мастер даже из самых печальных своих финалов дарить читателю надежду на что-то лучшее. В общем, это я все к тому, что «Жатва» Уилсона — такая же хорошая книга. Здесь Роберт вновь показал свой социально-психологический подход, обрисовал очень человеческие и трудные ситуации, постарался дать на них правильные ответы. И они, его схожее со мной видение помогло мне в мой не самый лучший период жизни.

Итак, собственно, о романе. Перед нами довольно многоплановая, не «спиновская» книга Уилсона, где он решил уделить чуть меньше внимания фантастическому антуражу (еще меньше, чем обычно) и еще больше выйти на межличностные отношения, борьбу мнений по вечным и кардинально все меняющим вопросам человечества, то бишь уйти целиком и полностью в проблемы и эмоции людей. И в принципе, у него это вышло. Во всяком случае, хоть нам и предстают два раза за весь текст описания пришельцев (Путешественников по роману), как-то поговорить с ними у героев не получается. То есть, у некоторых это выходит, но инопланетяне тут действительно на втором, а то и третьем плане. Все внимание обращено на людей.

И что же такого случается с человеками, что за вечный и такой важный вопрос перед ними встал? Для начала стоит упомянуть, что «Жатва» — это произведение из категории, которую я обычно называю Необычный (Первый) Контакт. К ним я обычно причисляю «Ложную слепоту» Уоттса, «Рама» и «Конец Детства» Артура Кларка, «Пикник на обочине» Стругацких и самого Уилсона с его «Спином», то есть те произведения, где у людей происходит нестандартный, странный Контакт с инопланетным разумом, с неожиданными последствиями (или их отсутствием) и нешаблонными пришельцами. Тут у нас именно такой случай.

По сюжету романа к нам нежданно-негаданно заявляется инопланетный разум на луноподобном космическом корабле, «припарковавшемся» на околоземной орбите. Провисев в абсолютном молчании в подобном положении более года, герои «Жатвы» по медицинской части начинают находить в телах людей, болеющих неким «Тайским гриппом», странные образования, а после по всему земному шару прокатывается одно единое для каждого жителя нашей планеты (любого пола, возраста, нации и т.д.) сновидение с одним единственным вопросом: «хотите ли Вы жить?». И под этим вопросом имелась в виду жизнь вечная...

С этого происшествия и начинают разворачиваться основные события книги. Из-за случившегося персонажи работы Уилсона и все человечество оказалось разделенным на две неравные части: около 80% тех, кто сказал безусловное «да» и остальные, которые ответили категорическим «нет». Вторым вариантом ответа воспользовался и главный герой, доктор Мэтт Уилер — 50-летний практикующий врач, вдовец и отец своей единственной дочери, Рэйчел. Только она сама, его возлюбленная, Энни, и многие его друзья, коллеги, знакомые, соседи ответили бессмертию «да».

Дальше сюжет книги ведет нас к последующим событиям. Перед нами предстает меняющийся мир, где большая часть человечества постепенно перестает быть таковой. Они меняются, становятся другими. Это проявляется в поведении и внешнем виде. Бренные тела теперь значат для них мало, ведь их путь иной (ну, примерно такой, что описан у Саймака в «Магистрали Вечности»). И что им, что их смертным родным все труднее понимать друг друга, общаться и разговаривать. Уилер и другие ему подобные по всему миру сплачиваются в небольшие группки, которым все же помогают нормально жить в изменяющихся условиях климата Земли те же пришельцы и становящиеся чем-то большим люди. Или уже пост-люди. Или совсем не люди. Дальнейшее повествование сюжета будет все больше концентрироваться именно вокруг этих самых групп, в том числе самого Уилера и его новых друзей по несчастью. И это, конечно, хорошо, но вот хотелось бы чуть больше послушать представителей изменяющегося человечества, что иногда происходит — и Рэйчел, и Энни еще свое скажут. Тем не менее все равно маловато. Но это так, лишь моя мелкая придирка.

А в целом все получилось на очень добротном и качественном уровне. Разве что самого главного плюса «Жатвы» — эмоционального разбора происходящего на фоне глобального изменение (Апокалипсиса и вымирания человеческого вида, по сути), оказалось на деле маловато, что довольно странно, если брать объем книги (на треть побольше будет среднестатистического произведения Уилсона). Например, мы узнали о причинах выбора Уилера и полковника Тайлера. Ну, о Рэйчел и даже и Киндле можно догадаться, но вот остальные герои, те же Бет с Энни... Предпосылки и объяснения их выбора, их ответа отсутствуют. Разговоров, бесед между Мэттом и его дочерью, да и с Энни тоже маловато. Не всегда получается видеть его переживания, его глубинную внутреннюю борьбу между его принципами, личностью и характером и желанием остаться с родными, близкими ему людьми. Об этом противостоянии Уилсон напоминает лишь иногда. Видимо, читатель все должен понять из фразы Энни о том, что Мэтт по своей природе «коллекционер». Нет, на самом деле, красивая метафора и одна из лучших строк романа, но все равно, хотелось увидеть больше переживаний, больше. При том же от всех героев. По поводу авторской позиции насчет всего этого Контакта, катастрофической метаморфозы человечества, которая по сути его уничтожает в привычном виде, выборе большинства людей, его правильности или нет... По хитрому пошел Роберт Чарльз. Сложно сказать, на какой он именно стороне, хотя... (В этом плане Роберт Рид с его замечательным рассказом «Девочка-птичка» по честнее будет)

Лично для меня решение большей части человеческого население «Жатвы» хоть и понятно, но неприемлемо. Как и для доктора Уилера и его товарищей. Это попытка отказаться от проблем, уход от несовершенного мира, который человек и должен совершенствовать. Сам. Это бег не только от смерти, неизбежной в любом случае для всего в этой Вселенной, но и от человечности. Человечности в плане сущности нашего вида. Очень странной сущности, благодаря которой мы вознесли на один Олимп Христа и Гитлера, создали расизм и гуманизм, можем убивать и помогать, разрушать и строить; постоянно ошибаться, но и избегать новых ошибок. Мы странные, нелогичные, делающие боль друг другу существа, противоречивые, но этим и прекрасные, и вот так взять, и избавиться от всего этого что ради бессмертия и божественных возможностей от пришельцев в данном произведении, что ради возможности стать чем-то большим, открыть новые знания и ощущения в «Эхопраксии» Уоттса лично для меня неправильно. Технологическая Сингулярность, Контакт... Людьми мы должны оставаться и пытаться, хоть это и трудно, стать лучше в этой смертной, но такой чудесной форме, способной кроме ненависти еще и на любовь с состраданием.

Вот, примерно так. Как я понимаю, довольно непопулярный не то что у нас, но и на Западе, этот роман Уилсона (как и все остальные его труды) мне понравился. Не без своих огрехов, но прочитать стоит. Лично я об этом не пожалел и говорю автору спасибо, особенно потому, что это его произведение мне очень помогло. Чего стоит один только Уилер, такой же «коллекционер», как и я. Будем надеяться что и у него, и у вас, да и у меня все будет тоже в итоге хорошо.

Прочитал этот роман так давно — первое прочитанное мною произведение Федора Достоевского.

Что же касается самих «Бесов», они мне очень понравились. Много героев с различными характерами и идеями, иногда полностью противоречащими друг другу, сложные отношения между ними. Очень хорошо описана сама эта предреволюционная ситуация в тогдашней России, которая, слава Судьбе или Богу, кому как нравится, не состоялась. Но, это политическо-историческая сторона романа, которая мне вполне понятна (так же хорошо мне была эта же сторона произведения в «Докторе Живаго», весь ужасный переходный процесс, ужасы Первой и Гражданской войн), а вот межличностные отношения, или, если точнее, некоторые внутренние стороны героев остались для меня не совсем ясными. Например, причины поведения Ставрогина, все причины, от которых он совершал такие парадоксальные и неясные поступки, включая и прививания двум его друзьям совершенно противоположных мнениях о Боге и Жизни, его псевдо-женитьба, любовные истории... Может, это объясняется тем, что Николай Ставрогин олицетворение индивидуалистической цивилизации в самом ее ужасном лике, или же, действительно, бесы?..

Роман следует прочесть, но и перечитать будет необходимо, уже позже.

Прекрасный роман Артура Кларка, который можно поставить в один ряд с другими его известными работами, такими как «Город и Звезды», «Конец детства» и «Песни далекой звезды».

Этот роман хоть и не является инженерным пособием, как выразился автор в конце, но прославил идею российского (советского) гения, забытого в годах прошлого — Арцутанова (жаль, что Кларк не вспомнил о том, что идею «космического лифта-фуникулера» предвосхитил еще Циалковский, как и варианты космических поселений и Сфер Дайсона с Кольцами Нивена), и, благодаря этой работе, Западный мир узнал об этой астроинженерной концепции, которую инженеры НАСА пытаются воплотить уже в наше время. Возможно, что и ученые России, где зародилась идея каната от Земли к Звездам, возьмет на себя ведущую или вообще хоть какую-то роль в создании этого сооружения.

В «Фонтанах рая» есть интересные идеи о будущем Человечестве (кстати, это произведение автора может точнее всего попасть в грядущие временные рамки открытий и свершений), его встречи с цивилизацией «Звездного острова». Да, здесь снова встречаются несколько атеистические оценки автора к религии, а в «Песнях далекой звезды» они очень даже критичны, но Кларк никогда не был против веры истинной, так что я его в этом никогда не обвинял. Но, опять же, на мой взгляд, религия хоть и будет зависеть от биологии вида, но, в каких-то основах будет часто встречаться во Вселенной.

Но, прежде всего роман этот является историей отдельной личности по имени Вэн Морган, которая, возможно, есть в каждом из нас. От жажды славы к истинному умиротворению...

Роман читать стоит.

Пока «Bowl of Heaven» Нивена и Пурнелла несколько месяцев тихо пылятся на первых электронных страницах в закладках, а «The Harvest» Уилсона находится только в самом начале прочтения, наконец-то завершилось чтение романа Кэтрин Уэбб (видимо, с псевдонимом Клэйр Норз) «The First Fifteen Lives of Harry August» или «Первые пятнадцать жизней Гарри Огаста» 2014 года. Именно о впечатлениях от этой книге, заполучившей Мемориальную премию Джона Кэмпбелла 2015 и имевшей номинации на еще две премии, я и хотел рассказать.

Итак, по сути книга Кэтрин Уэбб — очередная вариация на тему, которую можно назвать и кольцом, и петлей, и кругом времени, ну или просто «днем сурка» — то бишь бытописанием человека, попавшего в череду повторяющихся событий; неважно, какой именно длины — в день ли, неделю, год, несколько лет или вообще жизнь. Самое главное что все это повторяется для него одного и каждый цикл проходит с чистого лица, без изменений. Правда, от произведения к произведению эти нюансы могут варьироваться. Но, если мы уберем все НФ-книги, где «зацикливание» происходит вне пределов одной жизни одного человека, а сюжет крутится вокруг машин времени и прочего, то романов с рассказами подобного типа, как «Первые пятнадцать жизней Гарри Огаста» Уэбб окажется довольно и довольно мало. Опять же, выкидывая известные фильмы вроде того же «Дня сурка», недавнего «Грань будущего» и комедийного варианта «12:01», более-менее известной фантастической повестью с кольцом времени/«днем сурка» окажется «Подробности жизни Никиты Воронцова» — безусловно, малый шедевр индивидуального «небратского» творчества Аркадия Стругацкого (правда, планировали-то все-таки вместе эту работу, так что...). И, зная, что фигура Стругацких и их рассказы с романами известны далеко за пределами русскоязычного и любого постсоциалистического пространства, неудивительно заметить нечто общее в «Подробностях...» и «Первых жизнях...», даже если брать те самые «дневники Человека Зацикленного». И, скажу сразу, есть еще одно совпадение в сюжетах двух этих книг: и в той, и в другой ждать объяснения феномену петли времени длиною в жизнь не приходится. Герои Уэбб, конечно, этим интересуются, но без особых результатов. Дополнительно хочется упомянуть еще одно схожую тематически работу, которая на Западе известна более, чем у нас, да и издавалась впервые на английском языке — это повесть оккультиста-мистика Петра Успенского «Странная жизнь Ивана Осокина». Вполне возможно, что Уэбб была знакома и с этой повестью. Пересечения имеются и с некоторыми деталями романа Пола Андерсона «Настанет время». Более того, похожи несколько отрывков текста на обозначенное произведение Андерсона так сильно, что выглядят как отсылки к нему от Уэбб.

Перед нами дневники некоего Гарри Огаста — довольно, как кажется поначалу, обычного и ничем не примечательного жителя Туманного Альбиона. Точнее, так он выглядит лишь в своей первой из пятнадцати жизней. Так что это даже нечто большее, чем дневниковые выдержки — это описания нескольких жизней, разных событий и людей из них, идущих не по порядку, вразброс, но соблюдающих общую сюжетную направленность с некоторыми отвлечениями. И да, только дневниками эти записи нельзя назвать и по причине, открывающейся уже в эпилоге романа. Тем более, что перед нами представлена жизнь (или жизни — тут уже в зависимости от точки отсчета) не одного лишь главного героя, коим и является рассказчик и создатель этих записей Огаст. «Пятнадцать жизней...» — это история двух людей, проклятых или наделенных свыше, а может просто избранных волей Случая людей, которые вынуждены проживать свою жизнь, от рождения до смерти, в основном одной и той же, раз за разом. Это история двух людей, в чем-то друзей, а в чем-то врагом, в чем-то единомышленников, а в чем-то мысленных полюсов. Это и их борьба, и их дружба... Это история всех уроборосов, калачакр — Зацикленных Людей. Это история о сложном моральном выборе, ответственности, внутренней борьбы, избрании своего пути, философских догмах. Это набор целого спектра вопросов, который в чем-то очень сходен с «Трудно быть богом» Стругацких (если углубляться, то «Первые пятнадцать жизней...» и есть хронооперный аналог известной повести братьев). И да, еще стоит ожидать Апокалипсиса, ну, или только его возможности, теорий заговора, изменения, в какой-то мере, Реальности (тут, опять же, вопрос о точке отсчета...), в чем-то альтернативных вариантов истории и еще много чего другого.

К заключению, подводя какой-то итог этого многопланового и качественного произведения, автора которого не зря наградили хотя бы одной премией, считаю нужным как-то покритиковать книгу. Начну с того, что научной фантастикой ее можно назвать лишь руководствуясь широкой расшифровкой жанра. Я и сам, что уж говорить, только широкой интерпретацией и пользуюсь, но здесь я ничего научного не вижу. Да, тут, вроде, и магии совсем нет, но и науки как-то не особо, а ведь роман выдвигали на чисто научно-фантастические премии. Так что да, соглашусь, что из-за сложностей отнесения «Жизней...» к чему-то одному, работу Уэбб проще соотносить с НФ, нежели с магическим реализмом, к примеру. Небольшими минусами лично для себя считаю недоговорки по некоторым сюжетным элементам — имею в виду смутные или вовсе отсутствующие объяснения и описания возникновения зацикливания и конца света. Хотя, это мелочи, ибо по сюжету и авторскому замыслу все так и нужно. А вот одним из самых главных плюсов я считаю развитие клише петли времени — идея передачи информации из прошлого в будущее и наоборот, многочисленности Зацикленных Людей, Хронос Клубов — все это, безусловно, новое дыхание и свежая кровь для жанра. Правда, во всей этой усложнившейся картины мира из множества Реальностей, зацикленных в друг друге, не всегда просто ориентироваться, но не это главное.

По большому счету «Пятнадцать жизней Гарри Огаста» Уэбб — это реализм. Да, с кучей фантастических элементов, образующих весь плацдарм для развития сюжета, но книга ведь не заостряет на этом внимание. Может, было и неплохо бы увидеть эпический эпос о смысле бытия и роли в нем, происхождении и предназначении, вечных людей, который мог бы закончиться постмодернистской с примесью психоделики концовкой, но перед нами другая книга. Книга о жизни как таковой, приоритетах в ней, идеалах и ценностях, цене истины, семье, человеческих взаимоотношениях, ответственности, в конце-концов. И ознакомиться с таким необычным, интересным и во многом новым романом стоит.

«Постсингулярный авантюрный роман,

или Крайняя битва кибернетических чекистов с квантовыми масонами»

*или сказ о том, как в «твердой» научной фантастике на основе квантовой физики и информатики искать нотки политоты и прочей гуманитарной чепухи (и не только)*

«Достаточно развитая технология неотличима от магии. И от природы.» (кларкианский и посткларкианский версии закона)

«Мы покажем вам кузькину мать!» (даже после Технологической Сингулярности актуально!)

«Улыбающееся будущее походит на очаровательный пейзаж: вся прелесть исчезает, когда проникают в него.» (французский поэт как о частном опыте человека, так и о всеобщей горести человечества)

Включайте марш из «Red Alert» на полную громкость! Но забудьте про жалкие пародии да поделки псевдоинтеллектуальной плеяды киношной аки книжной клюквинистики. Ведь сегодня нам вместе предстоит погрузиться в пучины текстуальных квантов, сцепленных в единый литературный кнут посткиберпанковского пошиба финским математическим умом. И постараемся узреть в этом заключительном труде трилогии от Ханну Райаниеми (и в цикле в общем) не только крайне футуристические пейзажи Солнечной системы, давным-давно колонизированной человеком не совсем стандартным способом, не только детективные хитросплетения в обрамлении реалий Технологической Сингулярности, и не только целый вагон интереснейших научных теорий и гипотез с фантастическими допущениями. Да, даже здесь я грубо и наверняка не по авторскому замыслу, порой пренебрегая элементарной логикой, проведу вскрытие политотно-синкретическим скальпелем «Каузального ангела». Тем самым покажу его исторические, классовые и философские подтексты. Или их ложные симулякры из моей же головы.

Сразу скажу, что трилогия Ханну мне пришлась по вкусу. Конечно, не для каждого будет легок подобный способ изложения. В колее повествования автор специально вносит множество неясных терминов из сконструированного им очертаний будущего. Да еще и начинает саму историю не то, чтобы с конца, но без должной предыстории мира, который явно отдает букетом из бесчисленных, уже чуть завядших роз. Тут я имею в виду не то, что события плохие, «дурно пахнущие» и т.д. Наоборот, подтверждаю богатейшую писательскую фантазию финского владельца сайфайного пера, сравнивая величественную обширность вселенной «Квантового вора» с букетом из бесконечного количества цветов. Не все из которых стали в итоге задействованными шестеренками нарратива, из-за чего чутка подвяли. Но это не минусы, повторюсь вновь! Ибо почти все ответы и очень бросающиеся в глаза намеки для их прорастания в читательских головах Райаниеми оставил как в финальной книге саги, притом довольно много, так и в двух прошлых частях. Так что выбранная манера рассказывания хоть и может породить некоторую дискуссию о целесообразности, на самом деле не является преградой для понимания романов, не вызывает как такого угасания интереса к чтению, а наоборот, придает миру Жана ле Фламбера как таинственность, так и реалистичность. А последние два следствия вряд ли у кого язык повернется обозвать признаками дурного вкуса у писателя и неумелости его, бесталанности. Только наоборот!

Но кончим с дифирамбами, ибо слагать их Ханну можно довольно долго. Да и зачем заниматься такой скучной деятельностью. если можно либо еще раз прочитать эти детища возрожденного киберпанка, либо постараться увидеть в сюжета и литературных пластах произведения нечто еще? Выбираю второе и сразу же обращаю внимание на то, что писатель отлично знает не только собственно финский фольклор, но и не слаб в сведениях о русской культуре. Например, к своему стыду, о во истину великом русском мыслителе религиозной школы Николае Федорове я в первый раз услышал именно со страниц «Квантового вора». Последний факт также должен огорчать современную модель образования недо(пост)индустриального общества Эрэфийской империи, но черт с этим. Зато вернемся к детальному дьяволу иного рода. Соборность, гоголи, федоровизм, Великая Всеобщая Цель, а с другой стороны культура и социальный строй зоку. Ничего не напоминает, ничего вам эти слова и их контекстуальные значения в романе не говорят?

Лично мне видится следующее. Противостояние двух основных сил мира «Квантового вора», сверхдержав ближнего космоса — Соборности и сообщества зоку — (во всяком случае, моему искореженному сознанию так видится) напоминает «холодную войну» Советского Союза и Запада? А в «Каузальном ангеле» и всю что ни на есть несостоявшуюся Третью Мировую. И только не говорите, что видите в образах Соборности одни лишь отсылки на российскую культуру и довольно необычную, почти сектантскую интерпретацию православия. Тоталитарная структура без особых свобод и демократических ценностей, которая стремится к некой великой цели по своей жесткой идеологии и готова сломить для это весь мир и волю каждого отдельного человека. Фактически воплощая, хех, принцип «лес рубят — щепки летят». Вульгарное понимание коммунизма как идеологии (не общественно-экономической формации) и Советского Союза как «империи зла» не напоминает? А это всего-то сокращенное описание Соборности — постчеловеческой цивилизации, которая посредством превращения большинства людей в безвольных гоголей и поглощением всей материи в пределах нашей системы старается создать новую вселенную, где не будет смерти. Чисто постсингулярный вариант марксизма-ленинизма, но слишком крутой и не вульгарный, чтобы называть его очередной западной клюквой. А двум главным Основателям Соборности, несмотря на все их темные и далеко не добряцкие поступки, откровенно сочувствуешь и понимаешь их фанатичное стремление уничтожить свободу и вещество ради высшей цели. Так что Соборность хоть и выступает периодически по ходу сюжета трилогии коллективным антагонистом Жана и Миели, но в основном обитает в роли антигероя, у которого не самое дурное желание — смерть смерти. Пусть и методы, как и в реальности индустриального социализма, вызывают споры... А зоку? Хоть как таковой антагонизм с Соборностью находит место лишь в ретроспективных интерлюдий прошлых войн и четкая аналогия с Западом прошлого и сегодняшнего века не прослеживается на постоянной основе, точки соприкосновения выделить можно. Зоку это все-таки цивилизация индивидуалистов, пусть их желания и ограничены некоторыми коллективистскими лимитами. Но и Соборность не страшная машина полной аннигиляции всего личностного — по крайней мере, не для своих лидеров. Зоку, особенно в «Каузальном ангеле», где мы и узнаем о них наиболее полно, являются цивилизацией потребителей и сибаритов. Они не преследуют неких великих целей ради пусть и иллюзорного, но блага всего человечества. Нет, это лишь сообщество праздных игроманов, для которых жизнь в прямом смысле слова игра и театр. Кстати, среди них присутствует дифференциация между шекспировской и ЧГКшной версиями такого понимания бытия. Но не суть важно. Зоку живут в собственное удовольствие, особо не стараются влиять и сдерживать Соборность и вообще не пытаются бороться за нечто большее, чем они. Играют, но не живут, существуют, но не значат ровным счетом ничего. Так что некоторого рода размытая параллель в аспектах противопоставления Соборности, гедонизма и потребительства с Западным миром имеется.

Но не только политическая плоскость внедряется в смысловые пласты этого великолепного примера ультрасовременного киберпанка. В отзыве на один из моих любимых романов вообще, «Выбор оружия» Йена Бэнкса, а также во втором варианте комментария к «Ложной слепоте» Уоттса, я упомянул, что наблюдаю зарождение нового жанра научной фантастики. Его можно обозначить как «постсингулярная драма» и трактовать довольно широко. Все произведения этого помысленной мною абстракции можно характеризовать как нарративы эпохи после Технологической Сингулярности. То есть действия и персонажи будут жить в мире почти магии, смешавшихся естественности и искусственности, безграничных возможностей и бесчисленных вариаций. Но счастья это не принесет, ибо еще большая неопределенность, чем в нашей непостоянной реальности, приведет к гораздо большим печалям и горестям. Ситуациям, когда героя от злодея отличить нельзя, а никаких граней между моральностью и аморальностью попросту нет. Вседозволенность и ничтожность всего, общество далекого постмодерна, в котором даже потребительские ценности обесценятся и испарятся. А экзистенции антигероев будут самым лучшим из возможных исходов конфликтов, описанных наподобие противостояния Соборности в этом мире. Ведь, спойлер, по выдуманному мною канону постсингулярной драмы, читателю предстоит увидеть весьма неоднозначную концовку с весьма неоднозначным раскрытием героев. Это, наверное, один из недостатков заключения Ханну своего масштабного литературного эксперимента — довольно невнятный эпилог. Точнее внятный, но слишком двоякий, слишком нестандартный. Победы какой-либо из сторон — ни зоку, ни Соборности, ни главных героев — в романе нет. Скорее есть сплошные поражения и некоторого рода полупобеду Соборности. Недомолвки и вопросы по поводу конечного разрешения кульминации каждого героя.

Но так или иначе вышло очень и очень хорошо. Великолепный пример качественной и довольно научной фантастики из мира практически магии и псевдоприродности, где счастья также нет, как и в наших досингулярных днях.

После не особо научной, но красивой истории с путешествиями во времени под названием «Мост через годы», решил и осилил «Слепое Озеро» (название города, где происходят основные события романа, которое, в свою очередь, получило именование от болотистого озера недалеко от, собственно, Слепого Озера — уточняю, потому что насчет название уже были споры) Роберта Уилсона.

Здесь у нас, действительно, будет роман более научный, с поднятыми проблемами квантовых технологий, ИИ и ИР, развития человечества и Вселенной, Внеземного Разума и не только. Разумеется, все это будет подаваться с гарниром из фантастических идей и хорошего сюжета, элементы которых можно встретить в уже прочитанных мною «Цыганах» и трилогии «Спин». И если от первого романа тут только ребенок со странностями и некое существо, которое его посещает (вместо Серого Человека тут у нас Девочка-Отражение, или Зеркальная Девушка... Сами выбирайте), то спиновские произведения, можно сказать, вообще вышли из данной книги.

Собственно, теперь о чем «Слепое Озеро»? В недалеком будущем люди, для расширения возможностей поиска экзопланет и исследования космоса отправляют к Юпитеру несколько мощных спутников-телескопов, информация от которых со временем, из-за своих масштабов, начинает быть для землян все менее и менее понятна. Поэтому было решено создать на Земле два центра для обработки этих зашумленных данных и их очистке при помощи квантовых компьютеров нового поколения. Один был установлен в Кроссбанке, другой — в Слепом Озере. Благодаря этим машинам человечество узрело планету с настоящим чуждым разумом — странный мир, обитателей которого назвали омарами/лобстерами, за представителем одного из которых и ведут наблюдения размножившиеся в геометрической прогрессии экзобиологи/антропологи/геологи/планетологи и т.д. — следствие наступления эры Новой Астрономии. И вот, по всему миру смотрят видео про быт странного пришельца, чье поведение пытаются как-то классифицировать и терминизировать новые исследователи, а старые телескопы уходят на свалку истории, как случается неожиданное событие — Слепое Озеро оказывается на государственном карантине. Почему и как? При чем здесь саморазвивающиеся программы, цель которых — обработка информации? Действительно ли они этим занимаются, или все обстоит гораздо сложнее? В чем заключена разгадка пришельца-омара, названного на Земле «Субъектом»? Это и не только — на страницах «...Озера» вместе с историями и бытом в осложненном положении необычной девочки Тесс, ее матери Маргариты, Рэя — бывшего мужа Маргариты, Криса и Себастьяна.

На выходе получается качественный роман с интересным сюжетом и необходимым соотношением фантастики с наукой, главные интриги которого раскроются в итоге оригинально и неожиданно.

Поначалу кажется, что это какое-то обыденное произведение... Что-то из той фантастики, которую чаще всего фантастикой и называют. Штампованная, которую пишут те, кому делать нечего или те, кто только на такое и способен. Но группа мутантов-людей, о которой идет речь в начале, их миссия на Луну — лишь приманка для читателя, которого маринуют какими-то непонятными и странноватыми строчками в начале глав, связанные с неким, как думается, продуктом, товаром с наименованием «Убик». Да, Дик это умеет.

Но дальше... Я не буду писать, что происходит дальше. Мало ли, может, отзыв будет прочитан тем, кто к роману еще не прикасался и тогда это будет очень и очень печально, ведь «Убик» это то, что обязан прочитать любой себя уважающий не просто почитатель НФ, но и фантастики как таковой, но скажу лишь, что далее — нечто. Нечто, что сотрясает твой ум, а ответы, которые получает читатель по мере прохождения страниц, становятся вопросами, в большей своей степени; что уж говорить об окончательном ответе, который превращает весь «Убик» в один сплошной всемогущественный знак вопроса. Двойного. Почему «всемогущественного»? Почему «двойного»? Ответы каждый сделает сам. Конечно, они не устроят никого — сомнения останутся. Тогда вы, будущий читатель, полезете в интеренеты за поиском истины... От бывших жен Филипа, от него самого, от создателей статей по нему, увидите разнообразие мнений, и тогда до вас то и дойдет, что ответа нет, и быть, наверное, не должно.

Великий писатель? Или шутник? Мистик, теолог, атеист, агностик, наркоман, сумасшедший? Читайте и далее, все из всего из этого множественного Дика Филипа.

Не так давно, 9 февраля сего года, в «The New Yorker» появилась заметка прекрасно известного русскоязычному читателю умной и красивой научной фантастики писателя и программиста Теда Чана под названием «ChatGPT Is a Blurry JPEG of the Web» с подзаголовком «OpenAI’s chatbot offers paraphrases, whereas Google offers quotes. Which do we prefer?». Об эссе автора я узнал только из перевода (под заголовком «ChatGPT это лишь сжатое изображение всемирной сети») на портале syg.ma. Далее я хотел бы помимо того, чтобы просто сообщить о существовании что оригинала, что переводной версии очень интересной и донельзя актуальной нехудожественной работы Теда Чана, но и вкратце раскрыть ее основные тезисы, а также сравнить их с неоднозначным, но очень известным (по слухам, ставшим причиной закрытия ряда проектов по разработке ИИ — отсылаю к интервью «Финикового компота» с Серлом, а также послужившим идейной почвой для институционального оформления когнитивистики как науки) мысленным экспериментом американского аналитического философа языка и сознания Джона Серла. С «китайской комнатой» из культовой статьи «Сознание, мозг и программы».

Итак, если вкратце, то Тед Чан на пальцах и путем аналогий-метафор старается донести до массового нетехнического читателя простую истину — чат-GPT не есть т. н. «сильный ИИ». Это очередное, новаторское и интересное, но все-таки звено в цепи усовершенствований и изобретательских итераций в цепи прогресса «слабых ИИ». Притом дальнейшие усилия в этом конкретном процессе совсем не точно приведут к выполнению истматовского «перехода количество в качество». Т. е. совсем не факт, что из очень-очень-очень сильного «слабого ИИ» получится «ИИ сильный». Но обо всем по порядку.

Начиная с небольшой исторической ремарки из области программирования, Тед Чан напоминает о двух путях в процессе сжатия данных — с потерями и без:

«Сжатие данных подразумевает два процесса: кодировка, когда данные компрессуются в более компактный формат, и декодирование — обратный процесс. Если восстановленный файл идентичен оригиналу, то использовалось сжатие без потерь: не было утеряно никаких данных. Если же, напротив, востановленный файл лишь приблизительно тождественнен оригиналу, то применялось сжатие с потерями: некоторые данные были утеряны и теперь не подлежат восстановлению. Сжатие без потерь обычно используется для текстовых файлов и компьютерных программ, потому что в этих форматах утрата даже единственного символа может повлечь серьезные последствия. Сжатие с потерями зачастую используется для фото, аудио и видео — там, где абсолютная точность не критична»

Неразличение двух этих подходов — по недосмотру, случайности или продуманно — порой приводит к неприятным ситуациям. А именно к случаю с ксероксом одной немецкой компании, который при копировании (которое, как отмечает Чан, давно уже «не то, что раньше», ведь «...для решения проблемы понадобился именно информатик, потому что современный ксерокс уже не использует физический ксерографический процесс как в 60-х годах — вместо этого изображение сканируется дигитально, а затем распечатывается») допускал странные ошибки — заменял различные записанные числа на планах на одно и то же число:

«Главной проблемой в этой истории стало не то, что в копировальном аппарате использовался метод сжатия с потерями, а то, что аппарат искажал копию незаметно, и артефакты сжатия не сразу бросались в глаза. Если бы на выходе получались размытые изображения, всем стало бы ясно, что копии не соответствуют в точности оригиналу. Но копии казались точными — данные на них были ясно читаемыми, будучи неверными. В 2014 году Xerox выпустили патч, исправляющий эту проблему с их копировальными аппаратами»

Запомним это на будущее. И вот, ознакомившись с базовым и тривиальным программистским знанием, мы можем прийти к более сложным материям, которые талантливый писатель объясняет элегантно и просто. А именно для понимания сути чатаGPT, почему он не обладает пониманием и возможностью создать что-то действительно новое (ну и почему он не есть «сильный ИИ», как бы то не хотелось его технофобным или всего лишь грамотных в маркетинге создателям), американский писатель и программист предлагает нам поучаствовать в мысленном эксперименте. Сравнить чат-GPT с помянутым выше копировальным аппаратом, который тоже сжимает данные с потерями. Только здесь он старается копировать (подчеркнем этот термин) не просто какой-то текстовый документ, а всю мировую паутину:

«Мне кажется, что этот случай особенно актуален сегодня, когда речь заходит о ChatGPT и подобных программах, известных в кругах исследователей ИИ как большие языковые модели. Конечно, сходство между копировальным аппаратом и большой языковой моделью не сразу может показаться очевидным, но представьте, что вы вот-вот потеряете доступ к интернету навсегда. Вы решаете создать сжатую копию всех текстовых данных в сети, чтобы хранить ее затем на своем локальном сервере. К сожалению, объем вашего сервера лишь 1% от объема всех данных, поэтому вы не можете использовать алгоритмы для сжатия данных без потерь. Вместо этого, вы пишете алгоритм сжатия с потерями — он будет распознавать статистические закономерности в тексте и сохранять их в собственном формате. Добавим неограниченную вычислительную мощность вашего компьютера, так что даже малейшие закономерности в тексте не ускользают от вашего алгоритма, и вам удается достичь необходимого уровня сжатия сто к одному.

Теперь потеря доступа в интернет не кажется столь катастрофичным событием, ведь у вас есть копия всей информации в сети на собственном сервере. Проблема лишь в том, что из–за столь плотного уровня сжатия, вы не сможете искать нужную информацию, пользуясь точными цитатами — вы не найдете совпадений. Для решения проблемы вы создаете интерфейс, принимающий запросы в формате прямых вопросов, и дающий ответы, передающие суть информации, сохраненной на вашем сервере»

И эта странная, на первый взгляд, аналогия оказывается очень рабочей и позволяющей через то самое «размытие» объяснить феномен «бреда» (или «вранья», как говорит уже российский специалист по машинному обучению, Сергей Марков, на стриме канала «Рабкор»):

«Эта аналогия не только помогает понять каким образом ChatGPT парафразирует информацию, найденную в интернете, но также и объясняет «бред» или нелепые ответы на конкретные вопросы, столь часто наблюдаемые в поведении ChatGPT и прочих больших языковых моделей. Этот бред — это артефакты сжатия, только как и в истории с ксероксом, они настолько «читаемы», что их не распознать без скрупулезного сравнения с оригиналом. Оригинал в нашем случае — либо интернет, либо наши собственные знания о мире. Когда мы рассматриваем такой бред сквозь данную призму, он становится вполне ожидаемым: если при сжатии 99% оригинальной информации было утеряно, закономерно ожидать, что существенные доли реконструкции при декодировании будут полностью сфабрикованы»

Все это — результат интерполяции, процедуры, проделываемой программы для восстановления утерянных данных по аналогию, за счет сравнения с сохранившимися. И пока что чаты-GPT плохо справляются с этими потерями, по замечанию Чана. Именно этим писатель объясняет, почему создатели этих программ пока не смогли взять и, видимо, не претендуют в ближайшее время на становление лауреатами премии «Приз Хаттера» («...с 2006 года исследователь ИИ Маркус Хаттер вручает денежную награду тому, кто сможет без потери данных сжать конкретный текстовый файл объемом в 1ГБ компактнее, чем предыдущий рекордсмен. Премия известна как Приз Хаттера или Премия за сжатие человеческих знаний»):

«Большие языковые модели распознают статистические закономерности в тексте. Любой анализ текста в сети покажет, что такие фразы как «низкое предложение» часто соседствуют с такими фразами как «повышение цен». Чатбот, уловивший данную корреляцию, способен ответить про повышение цен на вопрос об эффекте недостаточных поставок товаров на прилавки. Если большая языковая модель уловила огромное количество текстовых корреляций между экономическими терминами (причем настолько огромное, что способна правдоподобно отвечать на широкий спектр вопросов), можем ли мы сказать, что она на самом деле понимает экономическую теорию? Модели на подобие ChatGPT не становятся лауреатами Премии Хаттера, среди прочего, потому что не способны в точности воссоздать оригинальный текст — иными словами, они не сжимают данные без потерь. Но может быть их способ сжатия с потерями все–таки показывает на скромные начала в понимании концепций, на которое так рассчитывают исследователи ИИ?»

Далее следуют примеры с арифметикой. И они ярче всего показывают неудачи в области понимания (как бы сказал Серл, семантики), ведь чат-GPT в поисках ответов, например, на пример «245 + 821». В Сети просто-напросто крайне мало идентичных трехзначных сложений, вычетаний и т. д., а, значит, мало соответствующих корреляций. Отчего чатбот показывает всяческое отсутствие математических компетенций из стандартов начальной школы. Но далее (и я приближаюсь к финалу как цитирований из эссе, так и своего эссе об эссе) Чан предлагает представить себе таковой «мыслящий» чат как программу сжатия без потери данных. Может, таковой механизм способен понимать, производить новое и думать? И снова нет:

«Представьте, что было бы если бы ChatGPT была алгоритмом сжатия без потерь? В таком случае, она бы всегда отвечала на вопросы точными цитатами соответствующих страниц в интернете. Нас бы вряд ли сильно впечатлила такая технология — не особо существенное улучшение обычных поисковых движков. То, что ChatGPT парафразирует текст из интернета, а не цитирует его, делает модель похожей на ученицу, способную выражать мысли собственными словами, а не только «зубрить» фразы из учебника. Это создает иллюзию понимания. В человеческом обучении механическое запоминание не является показателем понимания, поэтому неспособность ChatGPT цитировать информацию из источников — это именно то, что создает впечатление ее обучаемости. Когда речь идет о последовательности слов, сжатие с потерями впечатляет больше, чем сжатие без потерь»

Идем к завершению пересказа и, наконец-то, к сравнению. В заключении американский писатель отмечает, что, вполне возможно, чуть позднее чатботы смогут — при некоторых «но» — заменить поисковики. Феномен «размытия» так вообще может сослужить полезную службу т. н. «контент-фермам». Но такая виртуальная машинерия вряд ли сможет помочь в работе писателя. Если мы говорим просто о контенте (уж простите за намек о дихотомии, при которой есть «высокое» и «большая литература»), то его умножение методом чатботов может привести к «искривлению» Интернета и осложнению поиска информации в нем для пользователей («Расцвет такого типа пересказа контента усложняет поиск нужных данных уже сегодня — чем больше текста, сгенерированного большими языковыми моделями, будет публиковаться в сети, тем больше интернет станет походить на все более и более размытую версию самого себя»). Но все равно — может, чатбот хотя бы позволит «настругать» некий шаблон, материал для облегчения «технических» задач писателя и любого другого создателя самого различного текста? Но ведь именно через движение через ошибки, через писание неудачных, вторичных и пошлых вещей, выбрасывание их не в стол, а в окно, и получается действительно сильная вещь. Только так и не иначе («Если вы писатель, вы напишете множество вторичных вещей прежде, чем удастся написать что-нибудь оригинальное. При этом, время и усилия, вложенные во вторичные тексты никоим образом не тратятся зря — напротив, именно они и позволяют вам в итоге создать нечто неповторимое. Мучительный выбор верного слова и бесконечная перестановка предложений в инстинктивном поиске наиболее приятного течения текста — этим и познается проза»).

Но это я все к чему? Как по мне, Тед Чан (наверняка зная, как мне кажется, об аргументе «китайской комнаты») оформляет второе издание, так сказать, дополненное, исправленное и сжатое — без потери данных! — «китайской комнаты» Джона Серла. Я говорю именно об отдельно взятом мысленном эксперименте из статьи «Сознание, мозг и программы», без привлечения работ философа по его собственной теории сознания, социальных институтах и устройства языка. Ведь, так скажем, негативная программа (проект) Серла, его скептические и критические нападки на современные проекты, громогласно заявляющие о создании чего-то близкого к «сильному ИИ», т. е. сознающему и разумному искусственному существу, до сих пор актуальна хотя бы своим запалом.

Я не стану цитировать Серла — и так превысил объемы для быстрого чтения. Просто скажу, что у обоих авторов совпадают не только цели текстов (у Чана, кстати: «Учитывая, что большие языковые модели как ChatGPT зачастую превозносятся чуть ли не как прорыв в сфере искусственного интеллекта, может показаться пренебрежительным или уничижительным описывать их как алгоритмы сжатия текста с потерями. Я на самом деле считаю, что рассматривать большие языковые модели в данной перспективе полезно для усмирения тенденции их очеловечивания»), но и средства. И Чан, и Серл прибегают к мысленному эксперименту для сокрушения спеси проектировщиков якобы «сильных ИИ». Оба различают синтаксическое и семантическое, т. е. то, что кандидаты в разумные машины не обладают пониманием, а просто оперируют рядом формальных правил (Джон Серл в указанной статье четко проводит это различение — между синтаксисом и семантикой языка — для ликвидации лишь поверхностной адекватности метафоры человеческого сознания как компьютерной программы). А из последних напрямую не проистекает, не создается и не формируется понимание, т. е. человеческий разум, настоящее сознание и ментальные состояния с убеждениями и прочим человеческим, слишком человеческим. Притом и писатель, и философ не считают, что «сильный ИИ» принципиально невозможен. И критикуемые философом программы, и писателем нейросети если и проходят тесты Тьюринга, то только потому, что это неудовлетворительный тест на определение у собеседника ментальных состояний и разумности. Т. е. (выше я говорил запомнить момент с термином «копировать») копирование (имитация) работы сознания современными машинами происходит с такой потерей содержания и качества процесса, что дубликат не идет ни в какое сравнение с оригиналом. Серл настаивает на смещении внимания с «софта» на «хард», а Чан скорее говорит о том, что стоит затянуть пояса скорых и завышенных ожиданий. В любом случае, при всех прочих равных, фантаст-программист справляется с созданием четкого, понятного, приятного для чтения и вместе с тем сильного с аргументационной точки зрения текста с критикой реализации в настоящее время «сильного ИИ» лучше, чем философ-лингвист-когнитивист. При всей моей симпатии как к фигуре Серла, так и к этой его статье и другим произведениям. Притом «подкопаться» к эссеистскому эксперименту Чана сложнее, чем к мысленному эксперименту Джона Серла. Как ни крути, при всей изящности «китайской комнаты», в самой ее основе есть родовая травма, слабое место: вопрос «который сейчас час?» и иже с ними. Да, можно вводить модификации «...комнаты» для преодоления набегов секты «ИИ здесь-и-сейчас», но чем статья Чана — не такая идеальная, преодолевшая слабости прародителя, версия критики от Серла? Это тот из немногих случаев, когда ремейк лучше оригинала.

Воспитанием, опытом и знанием я приучен восхищаться двумя вещами, вне зависимости от собственных переживаний и проч., — нетривиальностью и полнотой (грандиозностью) проделанной работы. Обе они присутствуют в романе Милорада Павича «Хазарский словарь».

Первое произведение у автора и первый сербский писатель в моем читательском опыте, которые кроме прочего владеют теми самыми двумя аспектами моего восхищения. Нетривиальность? Присутствует! Роман-словарь, книга, которая может читаться как угодно, книга, которая в разных переводах имеет разные начало и конец. Вдобавок одно из немногих художественных красивых и достойных произведениях о хазарах, которых что в советской, что в российской системах образования школьник если и помнит, то лишь при упоминании имени князя Святослава. Русского государя, положившего начало распаду хазарской государственности и идентичности (хотя историк-востоковед, один из со-создателей самой самостийной и великодержавной «идеологии» Л.Н.Гумилев видел это в принятии хазарами «ужасного» иудаизма). Так что идея создания экспериментального постмодернистского романа в виде глоссария (даже трех) с непопулярной, казалось бы, основной тематикой исторического толка во истину новаторская! А уж о широте проделанной работы и можно не добавлять. Собрать крупицы далеко, крайне и кошмарно неполной хазарской истории, прочитав научные исследования и средневековую литературу о ней, превратить их в сложную историю, которая бы не теряла единство в словарнообразном повествовании романа с сохранением его восточных легких мотивов и, собственности, интересности — работенка кропотливая. Павич ее таки выполнил, предоставив нам историю таинственных степняков в интерпретации иудеев, христиан и мусульман, мистики и литературы постмодерна.

Подводя итоги, упомяну определенное наставление и одновременно с этим минус «Хазарского словаря». Из-за разрозненных, лишь временами сходящихся сюжетных линий, щедро разбросанных ссылок (перекрестных моментов) между разными частями и статьями романа (в нахождении и соотнесении которых и содержатся все смысловые — каббалистические, мистические, гностические и проч. мотивы и пласты), необходимо вести неотрывное (регулярное и длительное) и непрерывное (не пересекающиеся с чтением чего-либо еще) чтение-изучения этого (гипер)текста. Иначе тайны хазарских сновидений от талантливого серба ускользнут от вас.

Начну, наверное, с очередной анекдотичной крылатой пелевинской фразы, позаимствованной мной из романа «Лампа Мафусаила, или Крайняя битва чекистов и масонов»:

» — Что такое феминизм?

— Читали «Капитал» Маркса? Если проституция — это прибыль из п*зды, то феминизм — сверхприбыль оттуда же».

Не связанная эвфемизмами и цензурой, в своей откровенной, пусть и пошлой в критерии откровенности, цитата-то глубже и шире, чем кажется. Не упрек в борьбу за права женщин, гендерное равноправие, которое, безусловно, необходимо отстаивать в странах с феодальными пережитками, а намек на то, к чему пришло данное движение, даже скатилось. Инструмент манипуляции в политических игрищах и отличный бренд истинных демократий, с помощью которого можно отлично наживаться. К сожалению, даже передав контекст, один мой либеральный... нет, не чекист, а просто друг, правда, друг отличный, братан... нет, не масон, в смысле, а просто братик, таки увидел здесь лишь сортирную пошлятинку необразованного писаки, который глумится над бедными представительницами крайне древней жреческой профессии.

Возвращаясь конкретно к комментированию данного произведения Виктора Пелевина, должен сказать, что это что-то великолепное, настолько же масштабное, во истину постмодернистское, искусное и интересное, как и такие его вещи, вроде «S.N.U.F.F.» с «Чапаев и Пустота». И, самое главное, лучше «Т», который пусть и был, как и любая другая работа автора, с оригинальными концепциями (каббалистика для попадания в рукописные миры; души писателей, перерожденные в литературных персонажей; человеческая душа и мир в целом как сменяющие друг друга актеры на сцене, которые есть античные и иные боги), долей юмора, цитатами в народ и т.д., и т.д. *прочие не оспоримые плюсы пелевенщины*, был все же книгой чересчур занудной и монотонной, с крайне тягомотным развитием сюжета. И, по сути, дублированием «Чапаева и Пустоты», только, в отличие от того же «S.N.U.F.F.», плюсов у данного апгрейда аля модернизации самой известной и сильной работы Пелевина, в сравнении, конечно, не было. В этом смысле, как и в других, «Лампа Мафусаила...» — явное, бесспорное движение, даже мощнейший толчок вперед. И в плане концептов, и в плане персонажей, и в плане формы.

Перед нами четыре повести, четыре эпизода чуть ли не эсхатологического противостояния двух сверхсил человеческой истории — альянса масонских лож и светлого ордена чекистов, которое разворачивается во времени, в пространстве, в Пустоте, в экономике, голове, подсознании, политике, оккультизме и т.д., и т.д. *пелевенщина*. Четыре повести, которые умело как все вместе, так и по отдельности (особенно «космическая драма», где есть место политической сатире, исторической прозе, русской повести примерно так 19 века, хроноопере, научной фантастике и т.д, и т.д.) комбинируют и образуют отменные пастиши. Четыре повести, каждая из которых гладко и неожиданно нетривиально переходит в другую, образуя метапрозаический роман, а обращая внимание на многочисленные отсылки к предыдущим произведениям Виктора Пелевина («Т», «Чапаев и Пустота» — и это как минимум, самое что на поверхности), так и вообще его межпроизведеченский, общетворческий метароман. Метароман, в котором понимание реальности в очень обобщенном виде уже давно потерялось в постоянно изменяющихся даже не картинах на расстановку сил в мировой шахматной доске Человечества, не исторических вариаций тех или иных событий, а в сменяющих друг друга устройств мироздания made in the Pelevin's mind, где реальности лишь иллюзии в море Пустоты, где миры лишь взгляд Великого Ока на само себя, где все написано либо каким-то писателем, либо его творением, где реальность лишь сон кокаинового наркомана времен Гражданской войны, где реальность лишь книга бытия вневселенской сверхцивилизации, где реальность лишь одна из возможного бесконечного квантового множества возможностей, где реальность очередное изменение в темпоральных войнах, где реальность продукт войны древнейших цивилизаций галактики, и т.д., и т.д. *пелевинщина ж*. Не счесть числа этим потенциям, которые рождаются и занимают свое законное место в литературном Универсуме Виктора Олеговича по его душевному настрою. Или настрою коллектива авторов, которые пишут за тенью придуманного ими же лейбла-проекта (хорошо над этим поиронизировал сам Пелевин, кем или чем б он не был, в «Т»).

Как бы там не обстояли дела творческие на самом деле, перед нами четыре классных и мощных, безусловно, по всем критериям, постмодерновых законченных произведений, сводящих все, кроме пародирования и разрушения собственных жанров (как, for example, «исторический очерк» «Храмлаг», второй по крутости у меня после «Самолета Можайского», который деконструирует (пост)советскую архивно-историографическую документалистику; а как он объясняет корни зоновского российского блатняка — это так и вовсе сказка) и прочих чисто постмодернистских задач, говорят о главном. Через черно-юмористические и иронические, не скрыто сатирические, моменты, «Лампа Мафусаила» доносит до нас размышления, в не очень-то и законспирированном облике, из второй части названия романа. Да-да, не последняя, а лишь крайняя битва нас, бравых чекистов, и их, лицемерных масонов. Восток и Запад, Россию и прочую Европу + Америку, нашу и их(нюю) цивилизации. Вечное, действительно глупое, непрогрессивное историческое противоборство*, где амбиции обеих сторон, кои стоит обозвать ненаучно, как говорит один мой знакомый профессор, понтами, заставляют нас повторять одни и те же матрицы-программы, лезть, возвращаясь и скатываясь, в одни и те же отхожие ямы и анналы истории, более похожие для нашей исстрадавшейся Родины именно что на аналы. И, как по мне, тут Пелевин не за какую-то одну сторону, пусть он и человек антисоветский, в том числе и в некоторых изречениях конкретно в данной книге, а за пагубность и откровенную глобального масштаба глупость обоих субъектов конфликта. Показать эту неизбежную данность у Виктора Олеговича вышло блестяще. Все аллюзии на современные политические коллизии и происшествия, исторические и прочие вещи видны, так сказать, не вооруженным глазом под всей этой эмалью из иронии и порой порнографической сатиры. Ведь, как ни крути, а масонам «по*бать на русский космизм».

Для меня «Лампа Мафусаила, или Крайняя битва чекистов с масонами» — яркая, новая и довольно неожиданная ступень в творчестве автора, явная эволюция по восходящей через несколько падений в неудачное самокопирование. Книгу надо читать, обязательно, ибо где еще без всяких там политкорректностей и фальсификаций исторической науки можно узнать неподдельную и искреннюю, наполненную отвагой и доблестью, цепь схваток чекистов с масонами?

* — противоборство, как мы видим, продолжается не только в политике и экономике. То есть, конечно, в последнем мало вероятно, что оно вообще имело место быть и начиналось хоть в какой-то из реальностей, но что оно перешло вновь в культурную сферу, точнее в подкультурную, подземную, точнее андеграундную, это точно. Да, я про «битву рэп-сверхдержав», про баттл Oxxxymiron'а** и Dizaster'а, которая скоро состоится на исконно масонских землях.

** — настоящий участник «холодной» рэп***-войны, который скоро станет воителем в «горячей», также сыграет роль Митру в новой, второй, российской экранизации Пелевина. Так как для меня это будет первый российский фильм в этом году, в который я направлюсь на просмотр именно в кинотеатр, думаю, и на кинематографическом поле скоро состоится очередная крайняя битва. Разумеется, оная есть часть военных действий, объявленных Министерством культуры англосаксонским масонским ложам против продвижения на наши территории их информационных орудий массово пропагандистского поражения.

*** — «И мы родились не в тот век, В холодной державе, не на том полушарии». Хм, возможно, рано мы товарища Мирона Яновича записали в чекистские первые ряды. Нужно вновь проверить на наличие связей с вольными каменщиками, только на этот раз не через вай-фай и розетку. Видимо, и авторскую литературу стоило пролистать. Под носом ведь все оставил, экий масон хитрож...

Да-да, я люблю писать на русскую классику объемные, «чуточку» графоманские отзывы-рецензии под углом политико-исторической интерпретации (в основном левого толка), приправленные собственной субъективщиной. Вон, даже целую линейку отзывов по революционной литературе выдал, да еще и выдаю... Но сейчас всего лишь одна фраза по поводу «Спать хочется» Чехова. Представьте, что эта девочка может быть не просто трагической героиней или среднестатистической фигурой холодной выборки. Представьте, что эта девочка, не спавшая уже три ночи и дошедшая до самого финала есть нечто большее. К примеру, почему бы и нет, метафора всего могучего многомиллионного крестьянства. Народных русских орд, которым тоже очень хотелось спать, а также есть, пить, свободно и нормально жить. И для того, чтобы заснуть, им потребовалось проснуться и заставить уснуть навечно кого-то другого... Или сон этого «кого-то другого» не оказался столь бесконечным?..

«Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма» (из одного известного манифеста)

«Если тебе выпало счастье жить в мире ума, какое безрассудство — искать доступ в страшный, полный криков мир страсти» (А. Камю)

*Как обычно, предупреждение — в данном отзыве будут мои исторические и политотные мысления. А также появятся частые обращения к иной русской литературе*

Эх, насколько бедны и слепы люди, которые пренебрегают и знать не знают русской классики! Той самой, которая расцвела пышным подсолнухом в веке 19, чем зародила сложную по устройству, но все равно в глубине своей тоже русскую, советскую классику. Как мне жаль тех, кто топит Достоевского в нападках наподобие «сплошной мрак, ужас, не хочется жить, кошмар, как такое можно читать», а Толстого в «хоспадэ, какие объемы, какие объемы»... Черт, второго и я упрекал в излишней щедрости пера, но «Анна Каренина», если поставить в ней несколько иные, не общепринятые акценты, вполне и вполне хороший роман. Я уж молчу про лаконичную и пеструю на реальные факты в образном изложении публицистику графа. Она прекрасна. А Федор Михайлович! Когда нападают на него, хочу «по-господски» вызвать этого нечестивца на дуэль! Я молчу про укоры в советскую литературу и про все остальное. И людям таким невдомек, что почему-то Чехова, нашего гения малой прозы, во всем мире обожают и каждый хоть сколько-нибудь значимый актер жаждет сыграть в его ярких пьесах. Я уж молчу о почитании этого «ужасного» Достаевского, которого Ясперс причисляет к обязательным для изучения философам-литераторам. И куда без Льва Толстого! Но правда, что дело тут не только в опопсевших и ленных натурах современных «критиков», но и в упадке нашей образовательной системы... Но, простите, милейшие, отвлекся от темы! К «Рудину» Ивана Сергеевича Тургенева.

Это долгое вступление было необходимо, чтобы дать почву для следующего краткого высказывания: я люблю русскую литературу. Я расслабляюсь в ней от надоевшего новояза и похабщины, от дурмана СМИ-пространства и прочего. Но не только мне в океане великих цитат великих авторов легко и приятно. Мне одновременно и нескучно. Ведь, как я уже писал в предыдущем отзыве, наша проза и поэзия той эпохи и позднее заставляет думать, и думать не только о далеком вечном, но и о здешнем. Остросоциальном и жизненно важном. Наша литература притягивает бесконечно высокое к жизни здесь и сейчас, а саму жизнь дробит на широкий, но конечный ряд отдельных проблематик. Личностных, классовых, исторических, политических и т.д., и т.д. Она превращает прозаические тексты романтизма и реализма в философию жизни в данный момент, раскрывая перед читателем всю боль, страдания и трудности мира и России. Ее народа, конечно же, стараясь по мере возможности ненароком предложить свои ответы и мысли на данный счет. Не остается в стороне от этой характеристики доподлинно русской литературы и первый романный труд Ивана Сергеевича — «Рудин».

«Рудин», как и «Обломов» Гончарова — дореформенный роман (до Великих реформ Александра Второго, в частности Крестьянской), который все еще описывает прекрасную и не очерненную свободными крестьянами и борьбой классов бездельно-идиллическую жизнь помещиков. Разве что в реалистичности и многомерности поданных образов тогдашних господ жизни и их быте Тургенев явно опережает двух с половиной героев «Обломова», в котором господствует вечная мезансцена одного актера из заглавия. Все получились роскошные, колоритные, живые, отнюдь не функционалы концептов романа и холодного авторского расчета. Все индивидуальности, у каждого свой характер, манера говорения, интересы, конфликты и т.д. Взять самого самобытного и примечательного персонажа, к примеру — Африкан Семеныч Пигасов! Едко-желочный женоненавистник, но чертовски при всем этом привлекательный и запоминающийся. Его фразы можно распределять на житейские цитаты и анекдоты! Чего только стоят «А как ее зовут?» — вопрос, посвященный любой случившейся беде, ведь в каждой по-Пигасову замешана прекрасная особа! А случай с лошадью и женщиной, а неестественность всех барышень в чувствах и юмореска про осиновый кол, а три женских кита, «попрек, намек и упрек», а о трех разрядах эгоизма, а о маророссиких поэтах... И это я сейчас ссылаюсь на первые пять страниц «Рудина», которые связаны с, напоминаю, второстепенным героем!

«Рудин» — это симфония характеров и типажей. При том же в большей степени, нежели «Отцы и дети» и уж точно «Накануне». Это бирюзовое чуть прохладное море, из которого не хочется вылезать. Правда, приходится, чтобы описать всю его глубинную палитру. Но вернемся от красок к мыслям. Все-таки два обозначенных великих произведения различны в охвате идейном *готовьтесь, начинается «левизна»*. Если «Обломов» по-марксистки прямо проникает в суть нарождающегося конфликта в российском обществе и государственности, беря под прицел почти-антигероя Обломова, отжившего свой век неэффективного менеджера аграрной индустрии, то «Рудин» идет иным путем. Тоже находя и ударяя по корню зреющего российского кризиса, Тургенев в «Рудине», на мой взгляд, поднимает эту самую проблему на новый уровень. Он русифицирует марксистско-обломовский вопрос, как бы это не было иронично по отношению к автору с столь сложным взглядом на свое Отечество. И при этом добавляет свою охапку вопросительных знаков. Но обо всем по порядку.

Итак, на первый взгляд, «Рудин» — более-менее развлекательный (как минимум три, а как максимум и более смешных, комичных моментов в тексте явно присутствуют) тургеневский роман с изучением пороков некоторых русских типажей. Разумеется, главный такой типаж сам Дмитрий Николаевич Рудин — полуобразованный помещик, который может говорить, но не умеет делать. И кажется, что вот, пожалуйста, брат для нашего Обломова, но различие между ними глубоко. Герой Гончарова все-таки практически абсолютно оторванный от жизни рохля в достатке, который и на беседу не широк душой. Тургеневский типаж, Рудин, иного сорта. Обедневший дворянин, своей бедностью и пресловутой полуграмотностью метящий в интеллигенцию, которая-таки придет после Великих реформ. Скиталец по долгим гостям и пансионам у разных еще менее грамотных и интеллектуальных покровителей. И самое главное любимец всех возрастов своим подвешенным языком, который и с его уровнем знания (очень недурным, конечно, но не позволяющим более явно себя проявить) способен словесным фимиамом привлекать люд. А еще и такой романтичный, такой особенный, такой красивый, и все-таки такой умный. Умный на западный манер, ведь ум его именно оттуда — от их философии, от их института, от их поэтов. Как раз в этом, как мне видится, и кроется главный конфликт романа. Противоречия Ума и России, Интеллигента и Власти (или народа?), Западного системного знания и Русской самобытности.

Чуть отвлекаясь от развития темы и одновременно оную же расширяя, скажу, что подобная проблематика характерна для нашей литературы. В тех и иных проявлениях образ западного мышления как неестественного и по большей части провального (но потенциально опасного или быть может спасительного) для русской души встречается в самых разных повестях и романах. Немец Вральман из «Недоросля» Фонвизина, который даже своим западным чуждым наукам не может обучить — лишь врет да курит. «Горе от ума» и грибоедовский Александр Чацкий, который научился вольнодумиям и думам в Европах, а в Великой Руси оказался чужим для холопской бюрократической химеры. «Бесы» Достоевского изобилуют подобными образами-примерами, в особенности Верховенского-старшего и -младшего. В довольно узком смысле, антиинтеллектуальный настрой, настрой против мало-мальски умного ума, способного направлять людей в своих целях и жить за их счет, может подойти и повесть Федора Михайловича «Село Степанчивково и его обитатели», но тут крайне издалека. И все это произведения, первые пришедшие в голову! Разумеется, кто-то из авторов выступает со славянофильской («патриотической», консервативной, почвеннической), кто-то с либеральной («антипатриотической», западнической, прогрессивной) позиций. И образы, вмещающие в себя представителей двух сторон этого ценностного противоречия, получаются в связи с этим с различными коннотациями и смысловыми оттенками. Но тему взаимоотношения Западного ( (псевдо)рационального, (псевдо)интеллектуального, системного, (воинствующе) нигилистического) в и с Российским (традиционным, духовным, хаотичным, самобытным, естественным, властвующим и довлеющим) в этих литературных произведениях это не отменяет.

Как же, в таком случае, на данную проблему смотрит «коренной и неисправимый западник» Тургенев? Как и у Гончарова в «Обломове», в конце «Рудина» мелькают намеки на необходимость перемен. При том же в западном капиталистическом духе, с созданием нового типа людей — «делового человека». Нужен переход от сословности к классовости, от заржавевшего позднего феодализма к раннему капитализму. Но намеки эти довольно туманные, в особенности из-за того, что Рудин, преодолевший леность и ставший тургеневским Штольцем, лишь попытался им стать. Все его проекты окончились довольно плачевно. Все предпринимательские задумки у какого-то эпатажного помещика и с неким юным бизнесменом провалились. Даже переход позднего Рудина в класс «реальной интеллигенции» (то есть из псевдоинтеллектуальных болтунов к работающим трудягам умственного труда) не задался. В подобной концовке все можно, конечно, спустить на излишнюю романтичность Рудина, на его неспособность долго чем-то заниматься, на его же слишком широкое эго. Так оно и есть, но эти намеки на нужду в создании классового общества вторичны. Первично то самое взаимодействие Западного в Русском и осмысление этих отношений. Взглянем на образ Рудина со стороны иных образов, довольно русских. Со стороны Ласунских, Лежнева, Пигасова, Басистова, Липиной, Волынцева. Большинство из них восторгается и восхищается словесной высотой речей Рудина, великими смыслами, которые он излагает. Их не волнует его приживальческий статус, его попытки навязать свое мнение другим, изменить сложившийся уклад жизни в поместье. Лишь немногие, вроде Лежнева и Пигасова, сопротивляются системе, системной жизни, системному мышлению, которые пропагандирует Рудин и по поводу которых среди этих персонажей возникали споры. Они замечают то не очень нужное, слишком навязчивое и слишком не скромное вмешательство, которое вносит заглавный герой романа в их тихую жизнь. Они сопротивляются тому влиянию, которое Лежнев в конце романа хоть и окрасил в розовые тона, но не отрицал. Воздействие, которое может не просто видоизменить, но уничтожить прежнюю жизнь. Европейская идея, способная в определенный момент разорвать как управляющий аппарат российской цивилизации, так и ее саму.

Нет, я ни в коем разе не антизападник, государственный патриот и поборник духовных скреп *следящие за моими отзывами уже могли понять, что это не так*. Я человек, который в силу определенного, может и неправильного, но видения истории России понимает: Россия, к счастью или к сожалению, не Европа. И нам не все европейское подходит. Тем более столь педантичное, строгое, системное и иерархизированное, как германская мысль. Ведь подумайте. Наш Рудин вдохновляется немецкими понятиями о жизни, немецким знанием, немецким бытом, немецким мышлением и т.д. Он поборник строгих систем — опять же, вспоминаем первый же спор Дмитрия Николаевича с Африканом Семенычем. Если бы он был еще и такой же работоспособный, как немецкий работяга, чуть больше образованный, как гении германской философии, оставался при этом всем столь же красноречивым и воздействующим на окружающих, все было бы иначе. Как? Добавить ко всем этим предложенным мной качествам еще и смену в голове мягкого романтизма на романтическую революционность, и пожалуйста — вот вам истовый марксист-большевик! Человек трудовой, умный, который хочет разрушить не просто буржуазно-помещичью диктату, но и крестьянскую вольницу, т.е. русскую цивилизацию как таковую. Он хочет навязать во благо то, что считает необходимым для его мысленной утопии. Не зря Рудина критики сравнивали с Бакуниным, но без тех сопутствующих параметров, которые я назвал, сходство очень блеклое.

Вопрос лишь, а нужен нам такой Новый Петр? В итоге оказался нужным. Интересно, что даже в концовке «Рудина» герой гибнет в Париже с красным знаменем в руках. В итоге так случилось и в Петрограде почти сто лет спустя, правда краснознаменец не погиб, а воссел на народный престол. В итоге жизнь была преображена, и европейская системность стала великой тоталитарной диктатурой. Зато с социальной справедливостью. Но какой ценой? Нет, большевики не разрушили русскую цивилизацию, хоть и хотели ее основательно перестроить. Я не считаю уничтожение прошлых правящих классов-сословий гибелью Руси и наступлением азиатчины — того хотел крестьянский люд, истинная цивилизация России. Она просто смела паразитов-оккупантов, но в качестве новых поводырей избрала марксистов. Партию Ленина, которая постепенно сделала вольные Советы — самую демократичную народную демократию — бюрократизированной составляющей нового класса угнетателей. Но более справедливых, эффективных и полезных.

Так неужели «Рудин» не просто прекрасная кладовая крылатых фраз и живее всех живых героев? Это роман-предупреждение? В чем-то, да. Если смотреть на него в наше время, когда за спиной две Мировые войны, Февраль, Октябрь да Гражданка. И неужели Тургенев и вправду видит только в Рудине возможного кандидата в спасители России? Во-первых, Лежнев правильно характеризовал не моего модернизированного, а именно тургеневского Рудина, сказав, что он делает благое дело, оживляя сердца и умы людей. Делает их живыми, чувствующими и жаждущими нового. Но мой революционный Рудин, конечно, уже фигура двоякая; способный и спасти, и одновременно убить Россию. Опять же, в реальности все оказалось сложнее. Так кто же нам нужен? Дает ли «Рудин» какие-то ответы? Мне кажется, что да. В самом начале романа один второстепенный персонаж, Пандалевский, мысленно сказал про другого, Басистова, следующее: «Мужик!.. Совершенный мужик! Испортит он этих мальчишек!». И еще материалист (в оскорбительной коннотации Пандалевского же). В этом молодом, рослом, простом, но живом и неглупом человеке, русском мужике, я, к примеру, вижу будущее. Искренний и честный, умный и работящий. Да и Лежнев Михайло Михайлович тоже походит на настоящего русского мужика, пусть он и помещик (в романе в принципе представлены помещики весьма человечные и способные к переустройству своего быта — по большей части). С виду холодный и циничный, замкнутый, а на самом деле человек широкой души и большого сердца. С некоторой язвительностью, но и неподдельной романтикой. Не белоручка. Не европеизированный, хотя и образованный западными науками. В конце книги он говорит очень дельные слова, описывающие, что не так с Рудиным и его взглядами: «...но не от философии наши главные невзгоды! Философические хитросплетения и бредни никогда не привьются к русскому: на это у него слишком много здравого смысла; но нельзя же допустить, чтобы под именем философии нападали на всякое честное стремление к истине и к сознанию. Несчастье Рудина состоит в том, что он России не знает, и это точно большое несчастье. Россия без каждого из нас обойтись может, но никто из нас без нее не может обойтись. Горе тому, кто это думает, двойное горе тому, кто действительно без нее обходится! Космополитизм – чепуха, космополит – нуль, хуже нуля; вне народности ни художества, ни истины, ни жизни, ничего нет. Без физиономии нет даже идеального лица; только пошлое лицо возможно без физиономии. Но опять-таки скажу, это не вина Рудина: это его судьба, судьба горькая и тяжелая, за которую мы-то уж винить его не станем». Так что дело не в том, что революционер-Рудин не прав. Дело в том, что он доподлинно не знает того, что хочет менять. Народ — это не дворяне. Даже они это понимают. Народ — он там, в селе, деревне, хуторе, ауле. Его чаяния надо понимать, им содействовать, а не строить какие-то западные песочные замки, а строить свое. Без тирании, без новых угнетателей, но с народностью и его вольницей.

Таким образом, вот он, мой графоманский левый взгляд на великолепный труд Ивана Сергеевича, где мне увиделся не просто конфликт новой интеллигенции со старым миром, трагичную судьбу человечка высокого в «немытой России» или что-то подобное. Это песнь и о трудном пути нашей печальной Родины, которая все ищет правду вне себя, в чужих блистающих храмах, не видя в русской деревне правду и истину.

«ВСЯ НАУЧНАЯ ФАНТАСТИКА — ПОЛИТИЧЕСКАЯ» (из интервью с писателем-фантастом Кимом Стэнли Робинсоном)

Научная, особенно социальная, фантастика почти всегда передает нам вполне земные сюжеты и проблемы в фантастическом антураже. Не важно, каком именно; происходят действия на других планетах в далеких звездных системах, в доисторическом прошлом или небывалом будущем, в альтернативных версиях нашего собственного мира или еще где — почти всегда это правило соблюдается. Например, те же романы, рассказы и повести братьев Стругацких — своеобразный эталон социальной фантастики. Иногда социальная составляющая уступает свое место, ну, либо перемешивается, с политическими нотками. Здесь можно вспомнить и самый что ни на есть политический памфлет вроде «1984» Оруэлла, который и является таковым больше, чем фантастикой (не заметить параллели во всех этих доведенных до абсурда абсолютных соц-тоталитарных государствах со старой-доброй «Страной Советов» очень сложно, особенно когда сам автор вполне себе открыто об этом заявляет), и менее пропитанный политикой роман Рэя Брэдбери «451 градус по Фаренгейту», в котором все-таки элемент политичности возможно заметить. Но говоря о книге Ле Гуин, открывающей «Хайнский цикл», романе «Обделенные», мне трудновато сказать, чего же здесь больше.

Опять же, идя путем поиска аналогий описанного в произведении и земных реалиях и истории, можно найти много чего общего. Понятно, что за Советом Государств кроется ООН, за А-Ио — Соединенные Штаты, за пейзажами столицы А-Ио (Нио-..., уже и не помню точно) — Нью-Йорк. С литературными «альтер-эго» Советского Союза все чуть посложнее — кроме явного аналога такового на Уррасе в виде «государства Ту (Тху)», сам Анаррес во многом также на него походит. Тут и распределение рабочих масс имеется, и свой «железный занавес», и распространение революции, и консервативность вместо с цензурой, идеология-пропаганда вместе с провозглашенными свободами, которые далеко не всегда соблюдаются, и массовые суперстройки, и психбольницы для инакомыслящих, и много, много чего еще. Но Анаррес, конечно, идеализированный вариант Советов, безвластный и по-настоящему свободный, «будущее Урраса», идеал анархокоммунизма (здесь — «одонианства») и того, что крестьянские и не только массы в нашей Революции 1917 года именовали «утопией». Но не зря Ле Гуин, с таким трудом занимаясь проработкой структуры Анарреса, ее реалистичностью, дала «Обделенным» дополнительное название в виде подзаголовка — «An Ambiguous Utopiа», «двуликая Утопия», ведь есть на луне Урраса (или Анаррес его луна... Вообще строчки о том, что «кто-то также сейчас сидит на Луне и думает о нас, как о своей Луне» заставили меня вспомнить «Иной свет, или Государства и империи Луны» де Бержерака) свои проблемы. Главная из них, разумеется, внутренняя подчиненность внутри современных одониан, которые тем самым и уменьшают свою свободу; усиление коллективного начала вместе с ослаблением индивидуального, что приводит к централизованности власти. И к самой власти, собственно. Ну, я бы еще вспомнил активную сексуальную жизнь у детей и подростков, но да ладно. Это ведь литературная вселенная, и в какой-то мере взгляды самой Ле Гуин (кроме анархокоммунизма не углядеть феминизм и борьбу за сексуальную свободу трудно).

Но под открыто политической оберткой скрывается и основная идея романа, его социальная и в чем-то социально-политическая составляющая, которое можно описать одним словом — «стена». Оно и появляется что в мыслях главного героя книги, Шевека, что из уст других героев, что из авторского начала в тексте неоднократно. Уже первые строчки «Обделенных», об анарреской стене вокруг космопорта, «которая либо делает сам Анаррес тюрьмой, либо окружающую его вселенную таковой», говорят об основном посыле романе — поиске свободы, ее сути и цене, методах, с помощью которой ее можно добиться; видах самой свободы. Ведь существует на страницах романа не только анарреская стена, которую можно сравнить со стеной Берлинской (в принципе, это и есть ее аналог в романе) и вообще системой «железного занавеса». Есть и внутренние стены, находящиеся внутри душ жителей двух Лун, что их очень роднит. Это и моральная стена, и идейная, и имущественная. Опять же политическая, религиозная, национальная. «Стенами», границами, огорожены и государства Урраса, и его населения. Главным образом, это, конечно, стена взаимопонимания. Стены существуют между мирами, человечествами (чем-то напоминает подобная трактовка «В круге первом» Солженицына, его размышления о выборе между человечеством в целом и патриотизме в частности. В романе Ле Гуин рассуждения подобного рода о «круге в круге» играют немаловажную роль и составляют еще один дополнительный смысл), звездами, внутри самой Вселенной, в сути Времени. И человеческая мысль пытается преодолеть эту космологическую стену, найти способ межзвездного перемещения, на что может положительно или отрицательно повлиять Теория Одновременности Шевека (ее описание похоже на Теорию Струн и идею Теории Всего; первая как раз в начале 70-ых и появилась). Но вместе с этим Шевек хочет, чтобы его народ, народ Урраса и другие человеческие миры преодолели свои внутренние стены, дабы достичь свободы в пространстве, времени и взаимопонимании. Возможно, что это у него в итоге и получается.

В итоге второй прочитанный роман из «Хайнского цикла» Урсулы Ле Гуин меня очень впечатлил (возможно, лучше понять его и настроиться на прочтение мне помог недавно осиленный мною «Третий Меморандум» Куркова, с теми же размышлениями и социально-политическом устройстве). Интересное чтение с миром, так сильно похожим на наш собственный. Не могу сказать, что он шедевриален, но «Обделенные» определенно являются жемчужиной в своем жанре, хотя бы из-за интересной попытки перенесения быта земного в иноземное пространство. Понравился роман мне, повторюсь, больше «Толкователей»; свою роль в этом, наверное, сыграло отсутствие четких акцентов в сторону поддержки той или иной политической идее Ле Гуин в сюжете и не столь ярое зацикливание на вопросе о сексуальной свободе. И в заключении, конечно, хочется надеяться, что, несмотря на разрушение Берлинской стены спустя 15 лет после написания романа, падение «железного занавеса», соцблока и Советского Союза, взаимопонимание достигнуто на Земле не было (скорее уж наоборот: общество раскололось еще сильнее), все-таки, когда-нибудь, но разрушение стен, о котором мечтал Шевек, свершится.

При прочтении «Волны гасят ветер» в голову приходит другое возможное название для этого романа и, перефразируя Стругацких, звучит оно так: «Ужасно быть богом».

Конечно, другой ассоциации прийти на ум и не может. И в «Трудно быть богом», и в данном произведении можно наблюдать тему прогрессорства, только если в первом случае прогрессорами выступают земляне, в «Волнах» их заменяют Странники. Но здесь уже не люди направляют «на путь истинный» людей, а совершенно другие существа, даже сущности, целая сверхцивилизация занимается этим. И уже из самого вступления романа становится понятно, что «монокосмов», постлюдей, познать и понять, в отличие от земных людей, невозможно. И в этой их нечеловеческой необъятной божественности состоит причина ужасноти происходящего.

Перед нами — картина становления сверхчеловека и падения Человека разумного и его грез. Выйдя когда-то из пекла мировых войн, объединившись, улучшив себя и своей мир, создав практически идеальное утопическое общество, где каждый может найти себе свое место и, наконец, открыв звезды, человечество решило помочь своим гуманоидным братьям в их бедах, взяв на себя роль Прогрессоров. Не обходилось без бедствий Саракша и Арканара, но даже в очень разных социально-исторических обществах у прогрессоров-землян и «прогрессируемых»-туземцев, несмотря на огромную этическую пропасть, была возможность понять друг друга, был шанс установления одного уровня в моральном шкале. Но со Странниками так не выйдет — у нас разные шкалы, если слово «мораль» вообще применима хоть к чему-то в них.

Разумеется, люди Полдня боялись и оттого иногда и ненавидели, желали уничтожить угрозу, исходившую из неизвестных просторов Вселенной. Даже они — всего лишь люди, с физическими и умственными улучшениями. И им довелось столкнуться с теми, кто по-настоящему разделил Человечество на тех, у кого есть божественно-чудовищное будущее, и на тех, у кого не может быть дальше ничего. Последними оказалась большая часть людей Земли и колоний, способные лишь существовать в море других миров, засеянных Странниками семенами людского рода. Случилось то, что происходило в «Странном Джо» Стэплдона, саймаковском «Что может быть проще...» и других произведениях подобного толка. В том числе, к примеру, в крайне схожей с созданной Стругацкими вселенной Йена Бэнкса — «Культуре», где имеет место схожий трансцендентальный переход — Сублимация.

Как к этому относиться? Решать нам, но «Волны...» за данную проблематику занимают почетное место среди таких же гигантов столкновения человеческого и нечеловеческого.

Вот и прочитана первая часть огромной и пустынной Вселенной Фрэнка Герберта — «Дюна».

«Дюна» — это не просто один из столпов фантастики, как я люблю говорить, но и классика мировой литературы.

«Дюна» — это великолепно проработанный мир космическо-феодального будущего, где такие, в наше время, уже заштампованные термины вроде «восстания машин», «Империи Человечества», «создания сверхчеловека» сплетаются воедино и приобретают уникальный вид, создаваемая один из величайших НФ-романов в истории, известный с пометкой «must read» каждому ценителю жанра что на Западе, что у нас.

«Дюна» — это мир красивого языка и образов, многочисленных слов и понятий, связанных с нашим Ближним Востоком, что придает всему миру «Дюны» дополнительный колорит, добавляя к общему мифоэпическому фону новые детали.

«Дюна» — это планета Арракис, удивительный и самый неприветливый мир Человечества на момент событий романа, который, тем не менее, играет самую главную роль в судьбе межзвездной расы с Земли. Уникальная экология, природа и будни планеты, ее поразительный народ, фримены, коренные обитатли планеты — Песчаные черви — все это потрясает воображение и делает из неприглядного на первый взгляд мира-пустыню один из самых великолепно описанных научно-фантастических пейзажей.

И наконец «Дюна» — это произведение о людях, которые пытаются бороться со своей Судьбой; доказать миру и себе, что и предназначения можно избежать, что нужно создавать собственный Путь и бороться с теми, кто тебе это мешает сделать. Это история борьбы за личную свободу и свободу всего Человеческого рода и сложного выбора в занятии стороны в противостоянии Судьбы и Собственной Воли. Но это же и рассказ о том, чего стоит выбор в пользу и того, и другого.

Все это и делает «Дюну» романом с красивым миром, смыслами, философией, персонажами, религиозной и политической тематикой.

Напоследок хочется сказать, что перед прочтением мне удалось посмотреть сериал-экранизацию 2000-ого года, которая, как по мне, вполне достойно вобрала в себя суть и дух романа, придала персоналию произведения актерские образы, которые. надо сказать, подобраны вполне себе хорошо. Хочется отметить, что сценаристы опустили или же наоборот добавили кое-что новое в обработанную версию книги (например, убран такой персонаж, как герцог Ферсинг, а принцессе Ирулан уделено больше внимания; Чани с Паулем прибавили пару годков), что ни чуть не портит, а лишь добавляет плюсов сериалу.

Произведение автора, которое можно поставить в один ряд с такими же его сильными работами, как незабвенный роман «Пересадочная станция», «Город» и столь же легендарные творения Саймака. «Вся плоть — трава» прекрасно впишется в этот пьедестал.

И как всегда, перед нами — американская глубинка, обычный парень, который вынужден стать центром в гуще развернувшихся событий вокруг его родного городка; тут и не совсем нормальный, с человеческой точки зрения, мужчина, обладающий даром телепатии; и, конечно же, пришельцы, пришедшие к нам из другой Реальности, крайне необычные и с подобающими им целью.

Не обойдется без купола непонятной природы (на самом деле — временной), покрывшего собою ту самую американскую глубинку (предшественник «Под куполом»?), концепции множественных земель из «Кольцо вокруг Солнца», ну и кое-что из «Необъятного двора» все того же Саймака — эти идеи, слившиеся в один сюжет, и создают «Все живое» или «Вся плоть — трава», роман, который наполнен атмосферой чего-то светлого и того, что делает самого автора уникальным. Ведь никто, кроме него, так и не сказал, что люди особенны не из-за своей науки, технологий ил еще чего-то искусственного, а, например, из-за чувства к прекрасному и любви.

И опять же, хочется поведать не только об этом, наверное, самом лучшем романе Саймака...

Да, перед нами один, нет, самый лучший роман Саймака, хотя, скажите любому любителю НФ «Клиффорд Саймак», и вам тут же ответят «Город» и «Заповедник гоблинов», хотя, как ни странно, эти романы мне кажутся не самыми сильным. Нет, в особенности второй, читался быстро, легко и с интересом, а вот «Город»... Хотя, тут дело может быть и в том, что я, в некоторой степени, уже был знаком с этим произведением.

У Клиффорда, если говорить о всем его многообразном творчестве, есть, как и любого другого писателя, любые темы, сюжетные элементы: например, история одинокого человека на захолустной американской ферме, иллюзорность, превращающаяся в реальность (хоть в крупных романах это не становилось основной тематикой, но, все-таки, Мастера Реальностей-Нереальностей Дика Саймак обогнал), необычные и странные контакты со столь же странными братьями по разуму, вопрос о человечности и многие другие. Иногда кажется, что автор повторяется с структурами тем и сюжетов, но все и рассказы, и романы по-своему замечательны. Думаю, что никто не сможет найти в творчестве Клиффорда ПЛОХИЕ произведения — да, да, два-полуфэнтезийных романа, понимаю, но и они довольно недурны. Более того, может, мне скажут, что я ошибаюсь, но точно припоминаю, что попадался мне один рассказ Филипа Дика, про корабль первопроходцев, застрявших на дикой планете из-за пожирающих металлы микробов, который, под названием уже «Ветер чужого мира», есть у Саймака... Довольно интересный случай, но, думаю, плагиата здесь нет. Очень уж надеюсь, что ошибка моя.

Ну, а сам роман... «Пересадочная станция», даже не смотря на

Думаю, именно надежда в светлое даже на самой темной дороги и делает этот роман вершиной творчества Клиффорда Саймака.

Про роман Энтони Дорра «Птичий город за облаками» сразу необходимо сделать важную пометку. Он явно создавался с прицелом на премии.

Это не плохо. И не хорошо. Это просто факт. А также фактор, определяющий некоторые структурные, содержательные, целеполагания в произведении. «Птичий город...» вообще стоит обозначить как очень мейнстримное произведение. Но в данном конкретном случае это точно не минус, а скорее даже плюс. Потому что перед нами очень крепкий мейнстрим, аккуратно ограненный, выверенный до строчки, с пониманием того, что эти страницы попадут под строгий глаз литературного критика. И пусть я не один из них (что даже хорошо), могу сказать, что старания Энтони Дорра окупились сполна.

По форме повествования и общей архитектонике сюжета «Птичий город...» очень напоминает «Гномон» Харкуэя. Перед нами есть несколько линий повествования в разных местах и временах. В каждой ветке изложения есть свой главный герой (в случае Дорра — пара главных героев), в которых с каждой новой главой все отчетливее и отчетливее просматриваются схожесть и взаимосвязь. И если у Ника в «Гномоне» красная нить сквозь параллельные сюжеты проходит через магию числа четыре и поиска какого-то странного артефакта или изучения последствий от его возможного применения, то у Энтони Дорра центр притяжения и скрепления уз между персонажами заключен в реконструируемых фрагментах античного авантюристско-фантастического романа Антония Диогена. А именно «Невероятные приключения по ту сторону Туле», который для в рамках научно-фантастическо-литературной (де)реконструкции был заново сплетен из реальных фрагментов, пьесы Аристофана «Птицы», романов «Золотой осел» Апулея и «Правдивая история» Лукиана Самосатского и превращен в повесть «Заоблачный Кукушгород». Все главные герои романа так или иначе объединяются в единую историю именно благодаря обладанию этой книгой. Еще из общих мест с «Гномоном» можно выделить наличие некоторой метапозиции, которая хоть и ведется не от лица рассказчика, но как бы признается основной и самой важной для понимания остальных историй. Если у Харкуэя это сюжетная линия следовательницы-детектива из мира брэдберианско-хакслиниаского будущего, то в романе Дорра это роль отведена Констанции в корабле поколений «Арго». Притом в обоих произведениях эта центральная позиция в конечном счете и переворачивается, и некоторым образом децентрируется.

Итак, как именно все ниточки романа сплетаются в одну паутину? И Анна, и Омир, и Сеймур, и Зено, и Констанция — все они в той или иной степени прокаженные в своей эпохе, малой родине, культуре. Анна родилась в низу социальной лестницы умирающей патриархальной Византии. Притом девушкой, без права на свободу и мысль, что в контексте произведения (и в реальности) — суть одно. Омир тоже из низких сословий, босой крестьянский мальчик, с заячьей губой, которые образуют вокруг него кривотолки о проклятии и демонической сущности себя. Сеймур, особенный мальчик, тоже из бедной семьи с матерью-одиночкой, который слишком (слишком ли?) глубоко переживает экологические напасти и неразумность разумных обитателей планеты, из-за чего идет на крайние меры. Зено гомосексуал, выросший без матери, рано оставшийся без отца, побывавший в корейском плену и нашедший себя очень поздно, в постановке с детьми переведенной им пьесы-романа того самого Антония, в ходе которой и найдет свою... Впрочем, неважно. И Констанция. Единственный не парный персонаж, сья непарность как раз и намекает изначально на некую метапозицию. Оставшаяся одна при странных и невозможных для космического корабля обстоятельствах, слишком не похожая на остальной экипаж своим чрезмерно живым воображением и тягой к Земле. И всех их если и не излечивает или не спасает «Заоблачный Кукушгород», то хотя бы дает некий маяк в хаосе жизни и беспросветной гибели надежд. Лучик света, кусочек облачка чего-то лучшего эта странная рукопись всем им передает по-своему...

Возможно, что многие из ходов книги будут более-менее заранее ясны большинству подготовленных и опытных читателей. Разве не понятно, что судьбы Омира и Анны будут тесно связаны? Или что сюжет Антония в итоге в той или иной форме и вариации реализуется в разных ветках сюжета самого «Птичьего города...»? Но Дорр и не думает как-то особо скрывать большинство из последующих шагов в повествовании. Каждая из новых деталей в хронологически предшествующих ветвях единого книжного древа заранее подсказывают, что будет в более поздней по времени романа. Но не это главное. Тем более что пара поворотов и чеховских ружей все-таки смогу хотя бы немного, но удивить и разбавить общий заранее понятный строй книги. Не даром ведь посвящается книга библиотекарям, а Зено на вопрос, а зачем вообще заниматься изучением и восстановлением повести о путешествии в «Кукушгород» отвечает примерно следующее: «вы же знаете много супергероев? Представьте, сколько довелось пережить этой рукописи. Она супергерой не меньший, а то и больший».

И чуть перефразируя Зено, можно сказать, что роман Дорра (как он указывает дополнительно в послесловии) есть ода о разных книгах. А я бы добавил, что это не только ода о книгах, но ода о их читателях и хранителях. Что во многом одно и то же. Главное фантастическое допущение романа — сохранившаяся копия «Кукушгорода» — не стала бы таким уникальным супергероем без других супергероев, более человекоподобных. Анны, Омира, многочисленных переписчиков, библиотекарей и монахов, комментаторов и переводчиков, а также просто читателей, которые от одного века к другому, от одного человека к другому переносят странную историю об Аитоне, который мечтал парить среди небесных птиц за облаками, но в итоге выбрал вернуться домой. И оказался тем самым самым мудрым из людей, повторив часть маршрута Сократа. Эта фанатская книга для фанатов Литературы. С большой буквы потому, что она о всей литературе вообще, о всех книгах, которые живут на бумаге, в нулях и единицах, на острие ручки, в сером веществе ваших и моей голов. Это единственное, что сдерживает хаос османов, военных преступников, космического вакуума, террора и вирусов, а также то немногое, что дарит вполне ощутимую надежду. На то, что мы, как и дурак окаянный, Аитон, после столь долгих метаний по миру все же найдем свой Кукушгород здесь, под облаками, на нашей просторной Земле, и будем менять ее и себя не в худшую, а в лучшую и умеренную сторону.

Кто-то скажет, что это невозможно. Человеческая порода такова, что человек будет нести (само)разрушение всегда, вплоть до конца времен, и не сможет жить в мире и согласии с другими. Может быть, это и так. Но разве это предположение фантастичнее того факта, что диковинная история Антония Диогена уже прожила дольше одной из мировых религий? Пройдя столько рук, костров, чумы и прочих невзгод, она добралась до нас, пусть и преломленная воображением Дорра. Но только в лучшую сторону. Если возможно это, то и в изменение человечества тоже стоит поверить.

«Строгое было время, хотя нельзя сказать, чтобы особенно умное» (из обозначенного романа)

«С недоумением спрашиваешь себя: как могли жить люди, не имея ни в настоящем, ни в будущем иных воспоминаний и перспектив, кроме мучительного бесправия ... И, к удивлению, отвечаешь: однако ж жили!» (оттуда же)

*в данном отзыве вновь фигурируют некоторые политико-исторические измышления, но их самая малость. Честное-пионерское! Но коль лень все читать, можно остановиться на 4 абзаце и перечитать цитаты самого автора, Салтыкова-Щедрина, а еще лучше и его произведения*

Странное дело. Аннотация утверждает, что в представленном романе якобы обнажен «противоречивый период российской истории». Это, разумеется, мое сугубо личное мнение, и придираться к словам плохо, но представьте следующее. Есть вы и иной человек на каком-нибудь далеком островке в океане. Вам необходимо работать (делать что-то), дабы выжить. Вам обоим. Но вот только этот последний приводит в жизнь такой план работ: всю физическую работу делаете вы, а он забирает 90% плодов вашей деятельности. Скажите, вы воспримите это как нечто противоречивое, двояко понимаемое, неоднозначное? Думаю, при таком примере все вполне ясно, а теперь растяните одинокий островок в безбрежных водах до большой России, а двух человек помножьте на десяток-другой миллионов. Вот и выйдет «противоречивый период». Заключительные десятилетия верховенства крепостного права в Российской империи глазами поместного дворянства, то есть помноженного на миллион или чуть больше островитянского ублюдка-господина... А теперь, наконец, к самому труду Салтыкова-Щедрина «Пошехонская старина».

«Пошехонская старина» — безупречный пестрый набор сцен из жизни Последнего Поколения, простите за помпезность. Хотя не последнего и не потерянного поколения, а потерявшего. Потерявшего Крепостное Право. Только одни потеряли возможность властвовать в 1861, а другие обязанность подчиняться этому владычеству. Вопрос, пошло ли это на пользу последних — тема отдельная, и Михаил Евграфович не обязан ее рассматривать в произведении, цель которого осветить перед читателем последние лета Крепостной России и житие тогдашних сильных мира сего. А оно было, как ни странно, далеко не всегда светлым и счастливым, ведь рабовладельческая система не приносила всем ее управителям удовлетворение и уж тем более счастье. Что уж в таком случае говорить о тех, кого система угнетала, кого перемалывала и переваривала для своего существования? Что уж говорить, имеется в виду, о крестьянах, основополагающем топливе Крепостнической России? Сказанного у Салтыкова-Щедрина и о них, и о дворянских семьях вполне достаточно для самых что ни на есть определенных выводов.

В «Пошехонской старине» страдают практически все персонажи в той или иной степени. В особенности, конечно, крепостной люд. Наверное, самым ярким таким эпизодом можно назвать увиденный рассказчиком в детстве пример наказания для девочки, выкравшей кусок хлеба из хозяйского дома. Ее грязная и заплаканная фигура, привязанная к столбу возле куч навоза, где все вокруг было облеплено жирными мухами, произвело неизгладимое впечатление на юного Затрапезного. Более душераздирающей представляется история любви крепостного иконописца Павла и мещанки. Последняя, выйдя за него замуж, неизбежно потеряла статус свободной женщины, автоматически закрепостившись. Но ее воля не смогла выдержать неволи у довольно миролюбивых в отношении крепостных Затрапезных. Финал этой любовной истории, прошедший через наказания плетьми, голодовки, умирание чувств и умирание самой героини. Экс-мещанка повесилась, пусть и выбив себе от барыни Анны Павловны право на бездействие. Но это отнюдь не свобода. И множество иных ситуаций из жизни закрепощенных людей показываются на страницах «Пошехонской старины» — спившиеся балагуры, изнеможденные мужики и несчастные от наказания за бремя материнства сенные девушки. Но здесь все их печальные и грустные жизни, представляющие беспрестанный труд и безвыходное отчаяние, есть лишь фон. Огромная панорама настоящей России, которая, разумеется, крестьянская, а не помещичья. Это настоящая Россия у Михаила Евграфовича неотделима от природы, неба, полей и рек, отчего сюжет происходит и вертится вокруг дворянских персонажей и лишь порой их дворовых. И, как я уже упоминал, помещичье бытие далеко не всегда бесконфликтное и праздное.

Истории каждого из членов семейства Затрапезных отлично показывают, что и далеко не все дворяне-помещики были наделены непрекращающимся счастьем. Почти все их браки, мезальянсы ли они или равные союзы, заключались безо всякой любви и порой даже элементарного взаимоуважения. Мужья избивали своих жен, пьянствовали, а когда вконец изводили свои аристократические организмы, супруги отплачивали им сполна. Самым поучительным в этом плане эпизоде для меня стала глава об Анфисе Порфирьевне и ее «покойничке», который поплатился и за жестокий нрав к крепостным, и за подобное же отношение к женушке. Правда, когда она стала хозяйствовать в поместье, положение крестьянства в нем не улучшилось. Родители рассказчика тоже любовью не были обременены, хотя до побоев не доходило. Василий Порфирыч находил себя в кабинете и церквушке, а Анна Павловна в финансовых занятиях и экономии. И в этом ее увлечении раскрывается и другая сторона на самом деле непростой жизни помещиков. Стремление к обогащению и показу этих богатств, которые могут проистекать из двух вещей. Либо строжайшей (и в этом глупейшей) экономии на самом основном, либо усилении эксплуатации крестьян (и экономии на них же). Отсюда и проистекает неслыханное «зажиточное» состояние Затрапезных, которым все соседи восхищаются. Только на обед дети Василия Порфирыча и Анны Павловны кушают похлебки из протухшего мяса. Зато копеечка-то сбережена! Конечно, в таких эпизодах трудно не припомнить Гоголя и его широчайший набор типажей помещиков, среди которых найдется место и экс-мещанке Анне Павловне. Что уж в таком случае говорить о сестрах Василия Порфирыча, папы повествователя? Коль родные дети его не живут, а прозябают, его незамужним сестренкам и того худо. Ведь им по законам православно-крепостнической России ничего не полагается, кроме милости хозяйки и брата. А милость эта оставляет желать лучшего. Их еще при жизни полу-загробное состояние вполне закономерно завершилось в келье далекого и забытого богом монастыре. Правда, одна из сестер Затрапезных и до этого не дожила... А другая, Аннушка, удивительным и совершенно безумным методом смешала помещичью логику с новозаветными канонами, сказав во истину гениальную фразу: «Христос для челяди сходил, чтобы черный народ спасти, и для того благословил его рабством». Притом даже сама оказавшись в по сути рабском состоянии, во всяком уж точно бесправном, заимев собственную госпожу — Анну Павловну, некогда дворянка стоически вытерпела плеть. Конечно, братец никак на подобное изуверство не отреагировал. Глядя на такие родственные взаимоотношения, удивительным кажется временное заселение племянника Василия, Федоса, в имение Затрапезных. Правда, в отличие от старух-сестриц, он мог наравне с мужиками поле пахать, да всякие разности чинить, и вообще мастер на все руки. Не знаю, его образ напомнил мне Льва Николаевича Толстого, а некоторые фразы так вообще позволяют примерить барину без именьица, Федосу, кафтан одного из первых народников, народовольцев и т.д. А перечисленное — лишь истории Затрапезных и их родственников. А ведь есть и другие романные дворяне, помещики или служащие высших органов, крестьянские бытописания, из которых хотелось бы напоследок отметить богобоязненного Сатира и его противопоставление Аннушке: «ежели в старину отцы продались, мы за их грех отвечать должны. Нет такого греха тяжелее, коль волю свою продал. Все равно, что душу ... кругом нас неволя окружила, клещами сжала. Райские двери навеки перед нами закрыты». И многие, многие, многие другие.

Салтыков-Щедрин с добротой душевной предоставляет в даровое пользование нам, читателям, два десятка (или чуть больше) независимых рассказов на заданную тему. И все из них хоть на цитаты разбирай, хоть на примеры «Великой России, которую мы потеряли». Такую я бы каждый день терял — и не отчаивался о проделанном. А вот «Пошехонскую старину» потерять — во истину грех. Тем более не прочесть ее. Как бы я не поклонялся гению краткости и абсурдистской сатиры Чехова, Салтыков-Щедрин сатирик не чуть не худший. А то и лучший. А с прекрасным стилем, яркими образами, живыми и скребущими фибры души по сей день, никакие текстовые объемы не могут стать помехой при прочтении. Да и разве не абсурдист Михаил Евграфович? Случай с перевешением безвестного удавленника со своего участка на другой, только ради того, чтобы соседу насолить? А невероятное скопидомство Анны Павловны? Как же уже упомянутый случай с «покойничком»? Хотя какая разница, абсурдист ли Салтыков-Щедрин, не абсурдист. Он великолепный автор, замечательно обнаживший гнилую крепостническую систему, феодальщину России, которая, к сожалению, с отменой крепостного же права никуда не делась. И буржуазность, которая лишь немногим лучше предыдущей формации, странным образом образовала вместе с оной жуткий гибрид-химеру. Да, некоторые помещики разорились, но разве это столь важно, если крестьянству-то лучше не стало? Система все равно продолжила жить, лишь слегка смягчившись, но предоставляя все те же горести и крестьянам, и некоторым дворянам (как видно из романа).

Таким образом, прочтение «Пошехонской старины» столь же обязательно, сколько и любого иного шедевра русской классики. Едкий, искренний, острый роман — как такое пропустить? И под конец столько еще можно сказать, столько еще вспомнить умного и красиво-печального из под-пера Салтыкова-Щедрина. Можно было бы вспомнить о «модных церквях» Москвы, где батюшки умело глаголят «place, mesdames!». Или короткую главу про никудышного сына мастеровитого дворного Затрапезной, которому она приходилась крестной матерью и которого же без всяких зазрений совести продала в солдаты. Но я лучше всего закончу, провожая ушедший с более чем две недели назад День Знаний, следующей цитатою: «Педагогика издревле торгует массой бесполезных знаний вместо действительных, подтачивая безвозвратно детскую жизнь для блага системы ... Педагогика должна быть прежде всего независимою; ее назначение — воспитывать в нарождающихся отпрысках человечества идеалы будущего, а не подчинять их смуте настоящего.»

Как раньше было просто. В том числе и сама простота. Ведь были лишь один язык, одна вера, один пантеон богов и система ритуалов для поклонения им. Одна идентичность, одна ментальность и одна история, рассказываемая вечерами у костра. С одним героем и одним подвигом. И была только одна реальность, или, во всяком случае, одно наиболее реальное представление о ней. Точнее, наиболее простое.

А потом, спустя тысячелетия, настали дни странствий и переселений. А вместе с ними и метаморфоз. Открытий, войн, разных языков и народов, Великих Книг. Великих Идей. И когда-то одна история, рассказываемая у одного костра, о Герое и его Подвиге, трансформировалась и преобразилась, приумножилась обрела новые черты. Теперь она превратилась в несколько базисных сюжетов и сами эти сюжеты, доносящиеся до нас сквозь века и прямо сейчас из сказок, мифов, священных писаний, рассказов и романов, игр и книг, сериалов и фильмов. И вот теперь, спустя столько столетий и поколений, все эти тысячи версий одной истории, основанные друг на друге, в Информационной-Постиндустриальной Эпохе переплетаются и смешиваются с новыми историями из уже не одной, а разных реальностей. Реальностей, которые все дальше уходят от той изначальной и простой ее версии, ее видения Первыми Людьми. Лишь симулякры симулякров, сплошные знаковые системы, воздвигаемые на уже имеющихся. Поэтому неудивительно, что в рамках так называемой Литературы, в результате жанровой эволюции, скрещивания, гибридизации и селекции, от классицизма с романтизмом и реализмом через модернизм, возник постмодернизм. Ибо только литературе постмодерна посильно разгрести и систематизировать все культурное наследие человечества, свести разрастающийся информационный хаос с множеством интерпретаций к чему-то. Постмодерн в литературе — это Конечный Библиотекарь, Великий Классификатор текстовых комбинаций, начинающихся от полузабытых мифов островных народов и оканчивающихся творениями мировых классиков и современной беллетристикой. И секрет упорядочивания кроется в авторском ключе, который писатель-постмодернист передает читателю, меняясь с ним ролями и давая ему возможность найти свой вариант реальности. А лучше всего ковать эти ключи, чуть ли не штампуя их, получается у Виктора Пелевина.

Получается не только из-за того, что он отличный писатель и рассказчик, один из лучших современных российских сатириков и прозаиков, умело и изящно передающий проблемы из обычного обывательского жития на бумагу на ровне с глобальными кризисами и нерешаемыми вечными вопросами, но и из-за, собственно, самого ключа. Ведь ключ этот — универсальный. Во всех имеющихся смыслах. Даже в самом понятии «универсальности». Ведь, как истинный постмодернист, Пелевин предлагает не только качественный юмор, пародию, иронию, красивые и запоминающиеся цитаты, элегантные переходы от одного жанра к другому. Он предлагает выход из мыльного пузыря хаотичного переплетения многообразий символов и цифр, а именно отказаться от реальности. Что с большой буквы, что с маленькой. Что реальности социума, что и реальной («реальной?») реальности. Что реальности текстов, что реальности текстов, основанной на других текстах. Ибо как писал сам Виктор Пелевин, еще в романе «Чапаев и Пустота», реальность лишь в голове. В сознании. А сознание состоит из набора культурных схем и шаблонов поведения и восприятия, привносимых из реальности. Поэтому проходя через эти искусственные, а также естественные органы чувств, от Реальности или реальности, той самой, истинной и единичной, не остается ровным счетом ничего...

...Именно это доносит незадолго до финала романа Кая, очень качественная и высокотехнологическая секс-игрушка пилота-оператора Дамилолы Карпова, своему владельцу. При этом ставя его и читателя не только перед проблемой «философского зомби», высокого искусственного интеллекта и парадокса китайской комнаты, но и перед вопросом реальности бытия и собственного «я». Ведь в этом очередном книжном мире Пелевина, в принципе, как и всегда у него, трудно найти что-то настоящее. Крах прошлого, нашего «нового», мирового порядка из-за окончательного смешения информационных правды и лжи (приведших мир к асфиксии в художественно-новостной удавке), постановочные войны и убийства, Маниту, бог, состоящий из экранов и денег, творцы, которые не творят (сами называя себя таким сладко-звучащим словечком, как «сомелье»), выдуманные истории и культуры целых народов (работа ребяток из офшара похлеще и порадикальней будет, чем у азимовских психоисториков), ради удовлетворения тяги к сексуальным и убийственным жертвоприношениям нью-эйджеского божества продвинутых и изнеженных богачей сверху. И, в конце концов, черт, порнуха, которая представляет собой запись просмотра записи порно! Что за чудовищный симулякр... И в сменяющих друг друга сюжетных линиях о судьбах Дамилолы, Каи, Грыма, Оркланда-Уркаины и офшара Бизантиума, с политическими аллюзиями-предвидениями о России и Украине Пелевина и историческими экскурсами (и, разумеется, историческими аллюзиями и политическими экскурсами), читатель видит, что культуры, что человеческая личность (так называемое «я»), что реальность — все они состоят из кирпичиков шаблонов, стереотипов и структур. Из одних и тех же, общих для всех моделей общества, кирпичиков. И Кая, как и Чапаев из другой книги автора, как и другой писатель, американский брат Виктора, Филип К. Дик, говорит нам если и не разрушить, то хотя бы выглянуть за Черную Железную Тюрьму, которую мы кличем Реальностью. В Пустоту, которая и является истинным миром. Девственным, правдивым, честным, счастливым и незапятнанным страданиями. Во Внутреннюю Монголию. В счастье. Туда, где можно создать свой мир и найти себя самого.

«S.N.U.F.F.» Виктора Пелевина — это такой же очередной шедевр, как и его «Чапаев и Пустота», во многом похожий на него, но скорее лишь дополняющий и расширяющий данное классическое произведение новой российской литературы (а также добавляющий еще несколько глав в огромный пелевинский же метароман, состоящий из всего его творчества). С оригинальными крылатыми фразами и выражениями, очередными интересными размышлениями и аллюзиями на современный мир, заставляющие задуматься и посмотреть в другом направлении. С увлекательным сюжетом, живыми героями и чарующим юмором. И идеей всесокрушающей и побеждающей Пустоты, которая, как-таки и в «Чапаеве и Пустоте», одержит верх над симулякрами насилия и страданий. Идеей, которая должна побудить тебя, читатель, не к индуистско-буддистским паломничествам или искать иллюзорные высокие замки, а к тому, чтобы задуматься над содержанием собственной жизни. А именно перестать принимать регулярные дозы дозволенного в клетке СМИ-правительства-общества и продолжать бесконечный бег в их кабалическом колесе, а начать мыслить, обрести независимость и начать творить свой собственный мир и своего собственного себя.

Иногда грустно становится за некоторых зарубежных авторов и их произведения. Качественные и интересные работы остаются без интереса издателей и, соответственно, без перевода и без читательского интереса. Такое, к сожалению, встречается сплошь и рядом, но бывает, что и переведенные их творения читатель обходит стороной. Такая участь постигла и роман Джеймса Хогана «Кодек Творца» («Кодекс Жизнетворца»).

В целом, книги Хогана и сам писатель практически не известны у нас, и опять-таки из-за отсутствия переводных изданий. А библиография у него приличная: почти тридцать романов, некоторые из которых собраны в две дилогии и одну пенталогию, где-то столько же рассказов и две публицистические книги. В русском варианте имеется как раз «Кодекс Жизнетворца» (первая часть одноименной дилогии) и несколько рассказов — маловато будет для писателя, который взял премию «Сэйун», и не одну. Но хотя бы есть этот роман, о котором далее и речь.

Тема контакта машинной цивилизации и человеческой уже встречалась в фантастике, и неоднократно. Самые близкие аналоги к данному произведению есть у Лема как в одном из путешествий Ийона Тихого, так и в его романе «Непобедимый». У Хогана все получилось довольно и довольно не избито, с новыми идеями и в принципе необычным контактом. Но богатая интересными допущениями фантастическая часть и вообще сам Контакт, представленный, что интересно, сразу с двух сторон (и от людей, и от обитателей Титана) еще не все. Ведь в данном произведении Джеймс Хоган проявил себя и как блестящий фантаст, и как сильный писатель. Перед нами представлены любопытные личности что со стороны людей, что со стороны пришельцев; затронуты самые разные темы, над которыми автор не устает иронизировать. Поглумились и над политикой, и над религией, и над современным обществом. Но кроме иронии все эти смысловые пласты успевают хорошо раскрыться Хоганом, который заставляет над многим задуматься. И особенно помогают этому великолепные его цитаты. Все найти и поместить все равно не смогу, но скажу, что они очень актуальны. И все они в большинстве своем произносятся очень неоднозначным поначалу, но глубоким и интересным персонажем Карлом Замбендорфом, который меня впечатлил и вышел на одном уровне с проработкой машинной цивилизации Титана.

Подводя итог, хочется отметить, что «Кодекс Жизнетворца» хоть и вполне себе приличный фантастический роман, но все же больше является книгой о днях сегодняшних. И ведь вправду, датировка событий в нем относится именно к нашему с вами времени. И пусть не нашли мы на Титане инопланетных машин, пилотируемой миссии к Марсу так и не послали, Советский Союз давно распался, пророческая часть романа касательно ситуации в обществе и мире в целом сбываются. А так как события эти не самые радужные, становится как-то не по себе от такой точности. Конечно, это все уже начало происходит в годы написания «Кодекса», но именно сейчас можно в полной красе наблюдать все то, о чем писал Хоган. И хоть в контексте книги описанное происходит в пределах Штатов, сейчас подобное можно отнести и ко всему миру. Возможно к нашей стране даже в большей степени, хотя это уже несправедливый перегиб — все мы одинаковы.

Так что «Кодекс Жизнетворца» как достойного представителя социальной и ксенофантастики — обязательно читать.

По сути, после небольшого рассказа «Послежизнь», мое первое знакомство с творчеством Стивена Кинга. И надо сказать, что удачное.

Уже давно хотел взяться за какую-нибудь книжку Короля Ужасов, и решил, что «11/22/63» прекрасно для этого подходит. Тем более и его экранизация уже не за горами, а я люблю сначала ознакомиться с оригиналом, что и сделал опять.

Роман вышел не маленько объема. Так, для сравнения: весь роман-эпопея (или роман-«эпопея») Андрея Лазарчука равен по объему этому отдельному произведению Кинга, переполненному огромному множеству сносок по американскому быту и культуре времен Кеннеди. Последнее, как уже замечали, иногда кажется через чур излишним. Это где-то половина всех примечаний уж точно. Да и вообще, без всего этого уточняющего материала «11/22/63» вышел книгой, очень точно и ясно передающей дух прошлых времен, американского «золотого века». Все эти подробности обыденной жизни обыденных граждан, настроя общества помогают понять странноватый американский народ получше учебников мировой истории. Это-то особенно мне и нравится что здесь, что в мейнстрим-романах Филипа Дика. Да и по истории книга тоже отлично помогает. Например, я сейчас как раз изучаю подробно хрущевские Советы, а тут подробное описание Карибского кризиса, некоторые детали которого я тут узнал впервые (навскидку — психологические и информационные атаки СССР по заокеанскому «партнеру» по «холодной войне»). Да и название романа Кинга теперь позволит не путаться мне с датой того кризиса; 62, а не 64, ибо смерть Джона Кеннеди в... Думаю, теперь и вы ее знаете.

«11/22/63» как научно-фантастическое произведение о путешествиях во времени, изменении истории, всяких парадоксах и странниках, наблюдателях из других реальностей и времени далеко не самое идеальное. Это надо признать. Книга в принципе не шедевр что фантастики, что литературы вообще — просто качественный, добротный и интересный роман. Без особых оригинальностей. Но «11/22/63» и не должна быть шедевром, не претендует на это звание. Ведь цель у романа другая. Кинг попытался создать произведение, что у него вышло, о возвеличивании человеком прошлого. Любого — минувшей эпохи, века, недели или месяца, которые ему запомнились как нечто прекрасное и неповторимое, без каких-либо изъянов и негативных моментов. Конкретно в этой книге описывается всенародная любовь к президенту Кеннеди, которая сохраняется в Штатах до сих пор, спустя уже полвека с его трагичной смерти. Сколько обычных американцев, писателей и киношников фантазировали на излюбленную у нас тему «а что, если...». Только у них эта фраза заканчивалась не «... Российская империя/СССР не распались или что-нибудь тому подобное», а «Кеннеди остался жив». И ни у кого нет сомнений, что если бы промахнулся Ли Харви Освальд, то зажила бы Америка счастлива и припеваючи; закончилась бы сегрегация общества и расистская политика, не было бы войны в Корее, кризисов всяких и противостояние с Советами. Весь мир был бы радужным и замечательным... Только почему-то все забывают, что именно при Кеннеди весь мир чуть не стал выжженной ядерной пустыней, ведь именно Штаты разместили в Турции ракеты «Юпитер», вынудив Советы сделать тоже самое на Кубе. А Берлинский кризис? Тоже забыли? Видимо, забывают и про доктрину Кеннеди. Да и во внутренней политике у Джона Ф. дела шли далеко не самым лучшим образом — было достигнуто очень малое, особенно в рабочем вопросе, медицине и образовании. Но «рутбир тогда был лучше», как заметил главный герой романа в своем первом путешествии в прошлое.

Так что народы, что американского континента, что наш российский, запоминают только лишь все лучшее из прошлого. Боже, как же мы этим похожи с ними! Сразу вспоминаются слова Майкла Суэнвика по этому поводу: «Русские, сильно отличаясь от нас, всё же во многом похожи на американцев, как хорошим, так и плохим. Как будто мы братья-близнецы, разлучённые при рождении». Поэтому и заполнен наш книжный сектор сплошными попаданцами то в Советы, то в Российскую империю, то к самим русам. И поэтому, для осознания явной нелогичности и несерьезности такой генетической памяти, прочитать «11/22/63» стоит, ибо последствия действия людей, живущих и грезящих лишь прошлым, могут быть самыми катастрофичными.

Изучайте историю и не делайте ее только белой, или черной — она бывает лишь черно-белой, как немое кино. И сказать за себя она ничего не может, так что выводы из нее мы можем сделать лишь сами. В том числе и с помощью этой работы Стивена Кинга.

Давно уже хотел прочитать что-нибудь из Дика, и вот, сразу пять романов под одной обложкой «Шедевров Фантастики». Основной тематикой в них являются попытки отличить явь от миража, реальность от галлюцинаций, так ил иначе вписанных во все пять произведений (видимо, это связано именно с тем, что автор частенько попадал в такие ситуации). В первых четырех произведениях эта тематика вполне заметна, но в пятом романе, в «Человеке в высоком замке», она более скрытая. Здесь уже нет психоделики, а жанровая его характеристика — альтернативная история, при том же самая популярная ее тема — победившая Германия (следующие по полярности нераспавшийся и воюющий с Америкой Союз и задержавшиеся паровые технологии в Викторианской эпохе).

Можно спорить о том, могло ли

Итог: «ЧвВЗ» не зря называют лучшим романом Филипа Дика.

П.С. От 18.09.14.:

«На стыке драмы и пародии,

или Постпостмодернистская космоопера»

Порой важнее сам путь, чем его финал. Дорога, а не ее последний километр. События между началом и концом. Но если вам неизвестна главная подоплека романа Джона Скальци «Люди в красном» (которые на самом деле «Краснорубашечники»), притом спойлеры для вас страшнее призрака коммунизма, оставляйте этот отзыв и все ниже идущие. И как можно скорее закрывайте вкладку фантлаба и приступайте к самой книге, ведь она того стоит.

В некотором смысле «Люди в красном» как раз о доктрине кинематографического жанра «роад муви», но, разумеется, не только. Сразу бросаются в глаза фантастические элементы повествования и общий сюжетный фон происходящего. Дальний космос, пришельцы, исследовательские миссии, храбрые разведрейсы в неизведанные миры и огромный, бескрайний океан (или космическая туманность, что больше к месту) тех любимых нами элементов старой доброй фантастики прямиком из 80-ых и раньше. Когда зрители и сценаристы не шибко задумывались о законах физики и оставляли учебники «Вводный курс логики» пылиться где-то в пустых библиотеках колледжей и школ. Зато и те, и другие люди истово любили научную или не совсем фантастику и искренне верили, что совсем недолго, и на Марсе зацветут яблони, на Альфе Центавре появится постоянный форпост человечества и вообще звезды станут ближе, чем земной Владивосток. Что у нас такое было, что там, за бугром. Но их кино- и ТВ-произведения, как раз носившие в себе эти самые надежды и веру в красивое завтра, конечно, имели много глупостей. Именно о них, на первый взгляд, «Люди в красном». Пародия на Стартрек, на штампы в фантастическом секторе развлекательных программ, на глупости тамошних сценаристов и прочее похожее. Но концовки, которых аж три, говорят, что перед нами не просто литературная изнанка зомбифицирующего ТВ с элементом постмодернистской игры. Произведение Скальци больше стартрековского оммажа, книжного фарса или интерактивного заигрывания с читателем и послесовременным жанром.

«Люди в красном» — это пример метамодернизма, постпостмодерна, редкого пока еще явления как такового, да тем более в рамках фантастического гетто. Это попытка преодоления ироничного, безысходного, детерминистского (несмотря на культ случайности), наджанрового, экспериментального в форме постмодернизма его же инструментами и средствами. Выход из атмосферы всеобщей обреченности, надменной элитарности и снобизма, в которой возможен якобы только определенных черт юмор, пафос, но не реальные действия или хотя бы надежда на изменения мира вокруг или своей собственной судьбы. «Люди в красном» как раз иллюстрация борьбы с судьбой, предопределенностью, фатумом за свободу выбора. За выход из течения реки, в которую дважды вроде б и не вступишь, но ощущения такое, что вступил во что-то похлеще этой самой речушки. Если хотите, данное произведение — производственный роман. В том смысле, что в нем люди производят из самих себя других людей — смелых, свободных и управляющих своими жизнями сами. И заставляющий, в хорошем смысле, читателей сделать тоже самое — стать свободными и независимыми.

Разве можно как-то по-другому воспринимать борьбу с Сюжетом, с Авторами, высмеивание абсурдности управляемого не нами мира вместе с высмеиванием в тройственном эпилоге постмодернизма как такового, с его методами и сутью? Джон Скальци создал великолепный фантастический роман, в котором все на грани. Реальность, фантазия, фантастика, нарратив, Автор, творение, свобода и Фатум. В котором из ростков постмодернистского упадка проявляется метамодернистский восход, возрождение надежд. Появление смыслов вновь. Через осмеяние глупостей и нестыковок сериальной фантастики минувшего столетия пробуждается любовь к этому самому жанру и космосу вообще. Через трагедии на стыке комедий главных (по ходу сюжета или Сюжета они преображаются и в «главных», и вновь в главных, и...) героев, смелостью и решительностью которых проникаешься, дается мысль о необходимости выхода из своей, как модно говорить, зоны комфорта. О превращении себя в человека свободного, а не предопределенного кем-то иным. Системой, богом, сценаристом и т.д. В этом и во многих других планах «Люди в красном» безмерно хороши, их форма и внутреннее содержимое идеально вымерено и более чем достойно прочтения.

Когда-то у меня был недолгий период свободного времени, который я уделял поиску в Сети всякого рода списков «фильмов с неожиданным финалом/развязкой/сюжетным поворотом». Так вот этот роман Бэнкса (как я выяснил, одна из первых его работ вообще, а из цикла «Культура» в частности), «Выбор оружия», может занимать первые места даже среди всех этих всевозможных кинокартин с сюжетными неожиданностями, которые при последовательном просмотре фильм за фильмом становятся все более предсказуемыми. Но подобного этой книге не грозит. А, казалось бы, еще одна история о Культуре и одноименной книжной вселенной. Еще одна история, рассказанная не от культурианца, пусть и работающего на Контакт. Еще одна история о противоречивости, внутренней и внешней, Культуры и ее «заграничной» деятельности в области прогрессорства. Но эта история, это произведение, нечто большее.

Опять-таки, начало «Выбора оружия», пусть и несколько сумбурное, но довольно характерное что в целом для творчества Иэна Бэнкса, что для книг о Культуре. Снова поле битвы мира более примитивного, нежели анархо-либертарианская утопия галактических масштабов с постсингулярными игрушками и прогрессорско-наставническими замашками, и снова главный герой — наемник. На этот раз от Культуры, и имя ему — Чераденин Закалве. Умелый воин, стратег, агент-оперативник и убийцы, способный выполнять целый спектр различной «грязной» деятельности ОО. Загадочная личность с технологически отсталого мирка, в душе и поступках которой переплетаются понятия о чести и желания личной выгоды. И эта странная двоякость непонятным поначалу для читателя образом связана с прошлым Чераденина, которое хранит и личную тайну, и личную трагедию.

История Закалве, охватывающая его детство, прошлые подвиги и испытания, а также настоящее, в котором он вместе со своим наставником-нанимателем от Культуры Дизиет Сма выполняет свое очередное «последнее» прогрессорское задание в Скоплении, подается весьма необычным способом. И буду честным, подобное мне где-то до середины или чуть далее по тексту романа казалось несколько неясным и запутывающем. Но страница за страницей, и две линии повествования с вставками из флэшбеков, направленные в разные стороны по течению событий, превращаются в сознании из хаотичного во вполне линейный сюжет. И до самого конца, до самого финала он кажется довольно стандартным для данного цикла, но именно финал «Выбора оружия» все меняет. Он делает данную часть цикла едва ли не самой лучшей даже среди таких замечательных для меня вещей, как «Игрок» или «Вспомни о Флебе». Ведь конечный сюжетный поворот переводит основной универсальный конструкт Культуры в виде двоичной матрицы «да/нет», «верно»/«неверно» с размышлений о правильности и необходимости действий Культуры на главную фабулу романа о ней. Ибо в постсингулярном мире далекого будущего, где перемешались в одном котле ИскИны и виртуальные реальности, вопрос «верно или нет?» нужно задавать уже ко всему. В особенности к романам Иэна Бэнкса.

Таким образом имеем если и не лучшее, то одно из самых сильных произведений данного цикла. Советую читать в новом переводе, в котором большинство замечаний к старому были исправлены или во всяком сведены к минимуму. А уж претензию к самому финалу, который некоторым читавшим показался мало объясненным, скажу лишь, что некоторые немногочисленные отсутствующие детали можно спокойно додумать. Бэнкс и так разжевал чересчур много, давал некоторые подсказки и неоднозначные моменты, которые могли бы привести читателя к истине раньше, чем его запутанный в нескольких хронологиях сюжет.

При перечислении любимых романов Саймака многие сначала назовут «Вся плоть — трава», «Пересадочная станция», может и «Снова и снова», и, конечно, «Заповедник гоблинов». Но лично я вместо последнего пункта указал бы на последний в библиографии роман автора — «Магистраль Вечности».

Если говорить общо, то данная работа автора являет собой добротный сюжет с долей интриг, смесь оригинальных саймаковских идей, уже бытовавших и исходивших не один его роман, но в данной новой кооперации ни чуть не делающих «Магистрали...» некое отягощение или недостаток, а совсем наоборот. Точно так же обстоит дело и с философией Клиффорда, которой в произведении тот необходимый минимум, который и читателя не отпугнет или отяготит, и мастеру будет по душе. Что уж и сказать, в данном техническом плане последняя крупная работа автора вышла на ура, и только. И не удивительно — опыт за плечами у Саймака был не малый, да и большая часть его творчества стала еще при его жизни классикой жанра.

Сюжет и идейный фон мы уже долями и отрывками видели в «Паломничестве...» с «Особым предназначением» (идея расы-«опекунов» и тема нового пути для Человечества), а так же в «Звездном наследии» и «Что может быть проще...» (уже неоднократно появлявшаяся в творчестве автора тема разумных растений/деревьев, людей с паранормальными способностями и др.). Зато здесь же Саймак «выкидывает» еще не появлявшуюся ранее тематику с бесконечниками, трансформацией всего человечества в... Собственно, чуть более развернутый комментарий далее прилагается.

Крайне далекое будущее. Человечество уже давно облетало не только свою собственную галактику, но и многие другие. Люди многое узнали, повстречали сотни других, иногда совершенно иных и непохожих на них, создали общество на подобие тех идеалов коммунизма, где есть минимум рабочей занятости и максимум свободы и материальных благ. Но заскучавшее люди Земли в том времени подверглись влиянию бесконечников — инопланетян со странной философии, выраженной в идее рекомендательного или насильственного способа преображения всех разумных существ в бестелесных бессмертных сущностей, которые способны пережить даже смерть Вселенной. Последнее мы так и не узнаем, да оно и не важно, ведь тогдашние люди так или иначе поддались этому стороннему влиянию и прошли данную метаморфозу. На этом история человеческой цивилизации и закончилась, если бы не несколько человек, переместившихся из опустевшего будущего в наше настоящее, с которого и начинаются основные действия «Магистрали...». Охота машин бесконечников на беглецов во времени, герои из прошлого, некоторые из которых обладают экзотическими способностями, перелеты в несколько эпох и миров, странные инопланетные расы и финал, в котором «все встает на свои места».

Опять же, лично для меня этот роман, «Магистраль Вечности», удался. Клиффорд Саймак смог создать не просто очередной тандем оригинальных идей, философских, ненавязчивых и простых мыслей и качественного сюжета, но и подвести все свое творчества к некой черте, к фундаментальному труду, по которому можно было бы сказать «вот он, Мастер по имени Кл. Саймак». По-этому не вижу ничего дурного и необычного в моей максимальной оценке для «Магистрали...» и любви к этому произведению.

Очень необычный, в хорошем смысле, роман. Первое, что я прочитал из книг Бира и пока единственное.

Немногие авторы рискуют заглянуть в столь далекое будущее (такое вспоминается лишь в философско-научном романе Стэплдона «Создатель звезд», и то, там только десятки миллиардов лет), когда даже сама Вселенная начнет превращаться в прах и тлен, когда она станет настолько огромной, что в ней не будут видны звезды и галактики. Это не сотни миллиардов, и сотни триллионов лет, где Человечество стало богами. Богами, которые гибнут от явления, уничтожающего обычное время и пространство.

Прекрасный гибрид мифологии и науки, качественно написанный, с новыми удивительными идеями.

Первое произведение этого цикла и автора, которое я прочитал...

История 17 тысячелетий правления Человека над галактикой Млечный Путь. Но, как же у нас это получилось, у расы с окраины галактического диска? А благодаря всем нашим недостаткам и достакам, благодаря нашей природе, благодаря нашему горькому опыту.

Кто-то осуждал Резника именно за то, что человеческая раса ни чуть не изменилась по своему характеру и стремлениям в будущем. Но именно это и позволило нам возвыситься над всеми миллионами мирами, и так же величественно кануть в небытие, оставив след в истории на долгие века.

Да, в некоторых местах читать многовато, но это великолепная история великого будущего, наполненного не только победами...

Здесь и много предупреждений нам, предкам тех, кто выйдет в звезды.

«Но, Человек никогда не сдается, даже погибнув...»

«Метамодернизм между Оруэллом и Хаксли,

или (анти)утопия цифрового века»

«Гномон» Ника Харкуэя прочитал еще месяц или больше назад, но копания в философском нон-фикшине отнимает слишком много времени для создания рецензий и чтения художественной литературы. В принципе, глядя по рецензиям и комментариям, по большей части все о романе, его подтекстах и контекстах, сюжетных ветках и фантастических ходах раскрыли и обнаружили. Попробую вставить пару-тройку небольших пометок от себя. Тем более перерыв между прочтением произведения и написанием очерка по нему может помочь сказать лишь главное и должное, без лишних слов.

«Гномон» — книга метамодернистская. Попытка преодоления иронии и релятивизма интерпретаций постмодерна. Притом методами, инструментами и механизмами самой постмодернистской махины. Ломанное, нелинейное повествование, стог из нескольких, казалось бы, никак не связанных, параллельных историй, вроде бы широкое поле для интерпретаций, целый список отсылок на те или иные произведения литературы современной и классической. Все как в хорошем постмодернистском тексте. Но Ник Харкуэй в романе (как он сам отмечает в послесловии к работе) занимает достаточно ясную и прямую позицию. Делает политический жест, который проходит через всю канву основного сюжета и собирает в самом финале все прочие истории. По сути вся книга — один многослойный манифест в современной литературной форме. Призыв бороться с диктатом в реалиях цифрового капитализма, который в год коронакризиса может и разрастается сильнее, чем раньше... Другое дело, что призыв и вся эта манифестация — красивая, книжная, но, на мой вкус, несколько затянутая — снова негативная. В смысле чистого отрицания, но не предложения. Такие же, как антирасистские выступления в США в недавнем времени, которые мелькают у Харкуэя в описании Англии скоро будущего.

Все сюжетные линии «Гномона» так или иначе обнажены прошлыми комментаторами. И ветка-стержень в виде полицейского расследования Нейт Мьеликки (которая в конце неожиданно перевернется, хотя, думаю, ценители фильмов и книжек с подобными особенностями ближе к финалу хотя бы почувствуют примерную точку кульминации), и первой любви Августина (отсылки на гностиков и мистические пышности поздней античности), и трагичного грека-нарцисса Константина (в истории которой продолжаются неоплатонические оммажи Харкуэя, которые, позволю себе заметить, хоть и красивы, но особой глубины «Гномону» не добавляют; писатель явно читал платоновский «Пир», но его же «Парменид» — вряд ли), и эфиопского художника из эпохи ажурного авангарда и «новых левых» в веке высоких технологий и «новых правых», и... Успели разобрать их имена и связи. Добавлю, что постепенное нарастание взаимности между историями, связности и выдерживание гармонии роста и развития между ними — мой поклон Нику. Отлично сработано. Другое дело, что я опечален историей с «Гномоном». Честно, хотелось *спойлер!* увидеть в фундаменте сюжетных ураганов и цунами, в самой книжной тверди что-то вроде «Города в конце времен» Грега Бир. Черт подери, я обожаю «стэплдианы», самого Стэплдона и особенно этот бировский роман. По моему скромному мнению, одна из лучших книжек о столь далеком будущем, в котором умирает вселенная, технологии давно живут по законам Кларка о магичности, а люди стараются вернуть все на свои места. Очень жаль, что Харкуэй лишь забросил удочку для любителя подобных книг, как я, в аннотацию «Гномона». Какие-то фрагменты истории столь далекого будущего имеются в романе, но для меня их было слишком мало. Кстати, из схожих мест и возможных отсылок на другие произведения мне явно вспомнился Рэй Брэдбери с его классическим и затертым от регулярных цитирований «451...», а также некоторые общие места с классикой телевизионной фантастики 21 века — «В поле зрения». И совсем чуть-чуть увидел что-то общее с «Миром дикого запада». В виде сериала, конечно.

Итак, вернусь к политической жестикуляции Харкуэя. Повторюсь, что «Гномон» не шибко философский и глубокий по содержанию (хоть и любопытный по форме) роман, но рассчитанный на прогрессивного «левого»(в самом широком смысле) читателя из среднего городского класса в Западном мире. Автор рисует в принципе красивый мир «Культуры» Бэнкса на минималках. Капитализм с человеческим лицом и, что самое главное, без беса государства и бюрократии. Все, как по Ленину, казалось бы, стали бюрократами, а значит никто не бюрократ! Электронная демократия пронизывает все уровни общества и решает все вопросы. Но в конце *спойлер!* выясняется, что это далеко не так. И за колоссом эгалитарного равенства в цифре кроется левиафан диктатуры единиц. Ради общего блага, конечно, который позволяет этим ребяткам совершать трепанации и убийства вредоносных для Системы элементов. В конце Ник показывает, что эти злодеи скорее павшие в череду ошибок антигерои, которых можно вернуть на правильный путь. В конце концов за все их «ошибки» главная героиня (настоящая, которая Хантер) никак их не карает, да и вообще суда над ними нет. Как и работу Системы. И все станет хорошо... Но, боюсь, это не так. Такая антиутопия не станет утопией. Это мелкобуржуазный, простите мой лево-французский, рай, который в любой момент может стать чистилищем. Я бы мог сказать про классовый вопрос и прочий «типичный марксизм», от которого, возможно, некоторых уже тошнит в моих рецензиях. Но я скажу другое. Главная героиня, Мьеликки, и многие другие персонажи книги — безмерно одиноки. И второстепенные, и главные герои. Они живут в атомизированном мире лишь с иллюзией всеобщей взаимосвязи. Разорванный мир, который Харкуэй предлагает преодолеть («хватит разрываться», как кричали греческие националисты и монструозный Гномон), не преодолевается, потому что все одиноки и оторваны друг от друга не по собственному желанию, а по объективным причинам. Система одиночек никогда не приобретет человеческое лицо, потому что сами ее атомы-люди расчеловечены. Настоящая общность и адекватное равенство не в виде уравниловки наступит, которая само общество и каждый его участник станут наполнены человечностью — непосредственными связями друг с другом и мировым культурным наследием человечества.

Иначе перед нами предстает электрофизированная оруэлловщина. Система в «Гномоне» это как ленинская формула коммунизма (а точнее только начала пути к нему) из суммы советской власти и электрификации. Здесь же цифровизация и диктатура большинства плюс избранных единиц из него. Тоталитаризм в модернизированным варианте из «1984», такой же децентрализованный, и от того крайне устрашающий. Мир «Гномона» чем-то схож на «техноутопию в отдельно взятой стране» Игана в рассказе «Дискретная машина...», где люди тоже утратили свободу над собой. А свобода утрачена из-за разрывов между людьми и узости трудовой специализации. Так или иначе, оканчивая с подноготной «политотой», которую я осилил разглядеть в романе, книга Ника Харкуэя — неплохой представитель метамодернизма и новой чувственности, которая старается преодолеть каноны жанра оруэлловской антиутопии, но впадает в более развитый, но тоже устаревший антиутопический вариант «О дивного, нового мира» Хаксли. «Атомная бомба» последнего, метафорически выражаясь, в том, что некоторые читатели видят в этой антиутопии совершенно обратное и очень даже утопическое...

Опять же, по-моему скромному мнению — одна из лучших работ Чехова.

И рассказ «Попрыгунья» мне приглянулся не только главным героем-тезкой, реалистичностью происходящего, не изменившейся и в наше время, не только тем, что этот самый герой-тезка походит на меня чем-то большим, чем просто именем... Мне снова кажется, что здесь, в произведении, где нет вроде как умалишенных или людей в этом отношении спорных, Антон Павлович предстает перед нами в роли того «Разрушителя реальностей», которым сделался в веке двадцатом Филип Киндред Дик.

И все в сюжете и персонажах, если присмотреться повнимательней, это нам подтверждает: тут есть иной взгляд на реальность одним человеком. И реальность, которой живет из-за этого своего мировоззрения главный герой, ужасна, непонятна и отталкивающая для всех остальных — маленький человек, для которого существует настоящая любовь, во истину безоглядная, призвание, за которое можно и жизнь отдать, стремления, идеалы, совесть. Вообщем-то, все то, что и сейчас оттолкнуло от себя развитое и развивающееся Человечество с большой буквы.

Знания действительно сила...

Вот я и прочитал повесть Хола Клемента, создателя удивительных миров и увлекательных романов.

Мир, напоминающий чашу, где сила гравитации в десятки раз сильнее, чем на нашем Юпитере, чьи обитатели раса, похожая на многоногих гусениц. В этом мире потерпел крушение космолет землян, в котором скрыты знания о природе гравитации. Для этого, команда из месклинитов, при помощи людей, отправляется на его поиски, но, за время этих путешествий познает всю силу науки, ради чего хотят изменить свое общество.

Да, многие технологии в повести уже устарели, но, она до сих пор актуальна.

Прочитал эту последнюю часть романа уже более недели назад.

Наверное, она, все-таки, более лучший, чем вторая часть, где есть некоторые нелепости, связанные с Разрушителями и Галактами. И теории автора о происхождении квазаров и ситуации в Ядре тоже мне понравились, как и то, кем оказалась Рамиры. Но, и здесь я ожидал больше, в том числе и ситуацию с Рамирами. Ожидал ранее, теперь же, когда роман прочитан мною уже давно, для меня эта третья часть — вершина гениальности автора. Как он интересно обрисовал Перпендикулярное время, рак времени, планеты-разумы, которые управляют Центром Галактики...

Нет уж, извольте! Роман достоин прочтения, даже повторного, и наивысшей оценки!

«Воспевающее отрицание,

или фантастическая повесть о Контакте с Традицией»

Продолжаем развивать (или воображать самому себе на уме, что развиваю) «уровень дискуссий в Восточной Европе». Посмотрим на то, что недавние и давние читатели повести Барри Лонгиера «Враг мой», переросшей в одноименный цикл, писали о своих ощущениях и идеях после прочтения. И дальше подумаем, а возможно ли помимо антивоенного запала, гимна толерантности (уточним: здорового человека) и призыва к дружбе увидеть в этом произведении что-то еще? За строчками и словами с таким знакомым, казалось бы, и привычным содержанием?

Большинство, если не все, комментаторы, рецензенты и неравнодушные к написанию нескольких связных мыслей люди, оценившие повесть либо негативно, либо позитивно, согласны с предметом самой оценки, т. е. с тем нравственным, моральным (морализаторским?), гуманистическим и антимилитаристским смыслом, что вплетен в «Врага моего»:

«Но ведь суть же как раз в том, что две практически идентичные культуры воюют просто на пустом месте. Их конфликты возникают буквально из-за почти не пригодных к жизни планет. Разве это не похоже на то, что происходит на Земле? Это просто иллюстрация того, что люди разных национальностей, разных рас, разных сообществ, разных городов, районов, домов, семей способны спорить и до смерти воевать ради... чего? Да ничего, нам нечего делить, вот о чем повесть» (Tullma)

«По сути антивоенный роман» (holyship)

«Я понимаю, автор напустил там соплей с сахаром, а они всегда хорошо шли у определенных категорий читателей. И посыл правильный» (nworm)

«издалека враг кажется злым и заслуживающим смерти, но стоит узнать врага ближе — и проникаешься уважением к нему. Так и с людьми» (kartinka)

«Повесть также учит терпимости по отношению к окружающим. Она учит стремиться к пониманию друг друга, не смотря на различия. Говорит нам о том, что не смотря на, то какие мы все разные, все хотим одного и того же: любви и понимания, поддержки и чтобы рядом всегда был близкий друг» (NEPROSNENKOE)

«Хорошая психологическая вещь. Напомнило рассказы про братание солдат во времена Первой мировой. Ведь войны ведутся политиками и власть имущими, а страдают простые люди. И ненависть к противнику очень часто только плод пропаганды. И она вполне может развеяться, если ты окажешься с врагом один на один» (Orm Irian)

«Преодоление гигантских пропастей внутри душ, культур и всего остального» (Nesya)

«И мастерски, шаг за шагом, ни разу не оступившись, автор показывает, как уходит, умирает и перерождается в дружбу вражда. А потом и в нечто большее, чем дружба — в родство» (MikeGel)

и т. д.

Разные оценки, разные люди, разное время, но слова одни. Тем не менее, нашлось несколько человек, которые, с полярными оценками, приблизились, как мне представляется, к закулисной подоплеке «Врага моего»:

«Ну, что тут особенного, спросите Вы: почти в каждой книге найдете это: слушайте друг друга, понимайте и будет Вам счастье. Но особенное как раз в той части, которая в фильме превратилась в жизнеутверждающий и подчеркнуто официальный финал торжества толерантности, политическую рекламу наступающих в мире перемен.

А ведь в книге этого ничего нет. Нет никакого официального признания заслуг героев в деле установления идеалов равенства и братства. Есть только личный выбор одного взятого человека и одного маленького чужака, которые решили, что они- самые близкие друг другу существа во Вселенной, чтобы там не думали миллиарды их соотечественников. Нет там никакого торжества толерантности, иначе не оказались бы герои вновь на забытой всеми богами Вселенной планете холода и ветров. Есть только одно: понимание, кто ты и какой ты, какие твои личные убеждения и готов ли чем-то жертвовать ради них. Не так пафосно, не так сентиментально, как в фильме, но более правдиво и всегда современно» (primorec)

«Единственное, что мне здесь понравилось, это то, что автор вольно или невольно на примере землянина показал причины, способствующие ксенофилии. У офицера Дэвиджа нет ни семьи, ни жены, ни детей, с родителями он не общается с 18 лет, хотя вроде и не ссорился. За время службы у него не появилось ни одного настоящего друга, хотя товарищи были, конечно, но это не то. Он абсолютно нерелигиозен, ему некуда возвращаться, нечего защищать, никто не любит его, и он по сути никому не нужен. Однако, даже такой человек перекати-поле способен страдать от одиночества, будучи отторгнут человечеством, он вынужден искать понимания где угодно, хоть в самой Преисподней» (Нескорений)

«В повести Лонгиера это приобщение «человека-варвара» к культуре инопланетянина выражается в том, что он заучивает всю родословную инопланетянина — кто из его предков что сделал, что является своеобразным ритуалом. И жалуется, что и своих дедушек-бабушек то не знает толком, не говоря уж о других предках. Тут я хотела бы заметить, извините, что это не свойство людей вообще, хотя, конечно, для нашей культуры хорошее знание истории своего рода является нетипичным, а для американской — так тем более, видимо. Но если, допустим, в этой космической войне чудом оказался бы какой-нибудь уважающий себя средневековый европейский аристократ — ему тоже было бы чем похвалиться. В целом как признак значимой культуры это не то чтобы сильно впечатляет, но для простенького сюжета в этой повести сойдет» (kerigma)

Вот с этими тремя комментаторами я соглашусь в том, что следует пристальнее взглянуть на удивление землянина родословным ритуалом драконианина, на возвращение Дэвиджа на Землю и то разочарование, которое возникло у того во время прилета и даже до этого. И после этого иначе посмотреть на сами отношения между Дэвиджем и Джерри. Для того, чтобы во всем это разобраться, вновь прибегнем к цитатам. На этот раз к авторским:

"— Но почему всего-навсего пять имен? У человека ребенок может носить любое имя по выбору родителей. Больше того, достигнув совершеннолетия, человек вправе изменить имя, выбрать себе любое, какое только придется ему или ей по вкусу.

Драконианин посмотрел на меня, и взгляд его преисполнился жалостью.

— Дэвидж, каким заброшенным ты себя, наверное, чувствуешь. Вы, люди, все вы, должно быть, чувствуете себя заброшенными.

— Заброшенными?

Джерри кивнул.

— От кого ты ведешь свой род, Дэвидж?»

»...я понял, что имел в виду Джерри, когда говорил об ощущении заброшенности. Заткнув себе за пояс несколько десятков поколений, драконианин знает, кто он такой, для чего живет и на кого должен равняться»

«Я вслушивался в речитатив Джерри (официальный язык дракониан), внимал биографиям, излагаемым от конца к началу (от смерти к совершеннолетию), и у меня возникало ощущение, будто время, сжавшись в комок, стало осязаемо, будто до прошлого теперь рукой подать и его можно потрогать. Баталии, созданные и разрушенные государства, сделанные открытия, великие деяния путешествие по двенадцати тысячелетиям истории, но воспринималось все как четкий, живой континуум.

Что можно этому противопоставить?»

«Вновь среди людей — и более одинок, чем когда-либо»

»...я понял, что, отправляясь к родителям, совершаю ошибку. Мне до чертиков нужен был дом, тепло и уют домашнего очага, однако дом родителей, который я покинул восемнадцатилетним юношей, не даст мне ни того ни другого. И все-таки я туда поехал, поскольку больше деваться было некуда»

«Не усидел я с ними в поселке, Джерри. Пойми меня правильно: там хорошо. Лучше некуда. Но я все выглядывал в окошко, видел океан и невольно вспоминал нашу пещеру. В каком-то смысле я здесь один. Но это к лучшему. Я знаю, что я такое и кто я такой, Джерри, а ведь это главное, верно?»

"— Мне будет приятно, дядя, если ты его обучишь всему, что надо знать: родословной, Талману, а главное — жизни на Файрине-IV, на нашей планете, которая теперь зовется — Дружба.

Я принял драгоценный сверток из рук в руки. Пухленькие трехпалые лапки, помахав в воздухе, вцепились мне в одежду.

— Да, Тай, этот бесспорно Джерриба. — Я встретился взглядом с Таем. — А как поживает твой родитель Заммис?

— Хорошо, насколько это мыслимо в его возрасте. — Тай пожал плечами. — Мой родитель шлет тебе наилучшие пожелания.

Я кивнул.

— Я ему тоже, Тай. Заммису не мешало бы выбраться из этой капсулы с кондиционированием воздуха и вернуться на жительство в пещеру. Здешний воздух пойдет ему на пользу.

Тай с усмешкой кивнул.

— Я ему передам, дядя.

— Посмотри-ка на меня! — Я ткнул себя пальцем в грудь. — Ты когда-нибудь видел меня больным?

— Нет, дядя»

Что делало жизнь Джерри осмысленной? Как он понимал «кто он такой, для чего живет и на кого должен равняться»? И почему того же самого до определенного момента был лишен Уиллис Дэвидж? Отвечая на эти вопросы можно, конечно, просто сослаться на приобщение землянина к драконианской культуре. Но, как верно замечали выше, сильного различия между земной и драконианской культуры, помимо древности и особого отношения к родословным (будем откровенны, что последняя вообще-то проистекает из их специфического способа репродукции), нет. Да и простая ссылка на «культуру» слишком слаба и абстрактна. Может, конкретизировав это приобщение не к культуре вообще, а к Талману в частности, мы получим более точный ответ? Кажется, что и тут мимо: Талман важен для Дэвиджа, но это лишь часть того, к чему он пришел. Что же это за нечто?

Традиция. Посмотрим на реакцию землянина от произнесение всей родословной Джерри, на его эмоции от пребывания на Земле, думы о заброшенности, архаизацию своего пожилого быта из финала повести (последнее — вообще жирный намек). Дэвидж примкнул к традиции, можно даже прописать ее с большой буквы — к Традиции.

Земля из вселенной «Враг мой» быстро развивающийся мир, чей разумный вид за смешное время — смешное по сравнению с драконианами (хронология освоения космоса пришельцами — на порядки дольше и глубже, но по результатом сопоставима с человеческими достижениями) — вышел в черноту небес и освоил множество планет вокруг самых далеких звезд. Но эта скорость, эта стремительность и эта мощь имеет свою цену. Это прощание с Традицией, отказ от нее, ее разрушение. Можно свести это к банальному, со страниц школьного обществознания, переходу от традиционного общества к обществу индустриальному. Но все сложнее. Дракониане шли похожим путем, как косвенно следует из повести (я смотрю на нее в отрыве от остальных романов и других произведений цикла — стоит это отметить), но технологические достижения и модернизацию они не ставили в противовес собственным традициям и Традиции как таковой. Земляне же выбрали заброшенность как забвение Традиции и традиций, ради Нового, Будущего, Дальнего. И Дэвидж в ходе общения с Джерри ощутил это сполна. Поэтому он не просто принимает более высокую, чем земная, культуру. Драконианам нравятся вестерны, у них есть мода и китч — все, как и у нас. Они не выше человечества в таком отношении. Но они глубже него, коренастее, корневее, длительнее и древнее людского рода. У них вообще иное отношение и взаимодействие со своим прошлым. Дракониане никогда не променяют его ради прагматики, скорости и эффективности. Главный герой и рассказчик «Враг мой» выбрал Традицию чужаков против Современности своих. За неимением аналога у самих людей, ведь Традиция умирает тогда, когда ее не продолжают. Прерывание и есть ее смерть, погибель традиционного, разрыв с прошлым, пробел в последовательности из уст в уста. И лучшая метафора Традиции — это традиция торжественного озвучивания родословной.

Именно из-за сказанного я полагаю, что «Враг мой» — это фантастика не про антивоенную робинзонаду с элементами Контакта, а о встрече человека с Традицией. С Традицией, которая чужда ему не из-за того, что она есть традиция чужаков, а потому, что сам главный герой, Дэвидж, не принадлежит ни к какой традиции. У людей будущего их не осталось. Но вот здесь возникает другая проблема... Появление в роде Джерри, у Заммиса и у Тая, нового типа как-бы-родни — «дяди» — и преображение ритуала изучения родословной, перепоручение ему, Дэвиджу, этой роли — это ли не забвение традиции? Не забвение традиционного? И да, и нет. «Диалектика!» (с). С одной стороны, конечно, дракониане в лице и Джерри, и потомков поменяли свои ритуалы. Но передача Традиции всегда носит момент новаций. Медленных, постепенных, эволюционных, но новаций, от намеренных или случайных ошибок в тех или иных посреднических устах. Или по иным причинам. Поэтому дружба Дэвиджа и Джерри, в каком-то смысле, встала выше Традиции дракониан. Но, с другой стороны, нельзя забывать об одной очень древней и важной традиции. Такой традиции, которая во многом есть у нас, современников Лонгиера, и у людей из будущего, описываемого им. Это единственная традиция, оставшаяся у человечества, сделавшая его таким, какое оно есть. Это традиция разрушать традиции. И не это ли нововведение ввел в драконианский уклад дядя Дэвидж? Кто знает...

Но именно поэтому «Враг мой» — это не только воспевание Традиции, но и отрицание традиций. Это скрытое обаяние традиции разрушать традиции, которое глубоко сидит в нашем земном роде. И пусть оно сидит там как можно больше — ведь у всех должна быть своя традиция.

Деконструкция космооперы,

или «что, если...» «Культура» Бэнкса была бы анархо-империей-неудачницей

Помните, Заратустра, в самом начале своего пути встретил монаха-отшельника? Тот в уединении от остального человечества молился и воздавал хвалы Богу. И ницшеанский пророк, уйдя от старика, произнес про себя: «Возможно ли это! Этот старец в своем лесу еще не слыхивал о том, что Бог мертв?». Так вот, в нашем случае умер не божественный свет, продолжающий тухнуть в храмовых гробах. Умерла космоопера как жанр.

Да, именно так. Я вновь возвращаюсь в свои воздушные замки, из которых разглядываю в некоторых слабо заметных для публики фантастических произведениях постмодернистскую направленность. Притом такое значение постмодернизма в литературе, под которым понимаю закрытие некоторого «большого нарратива» до «востребования» на «ремонт». Постановку точки или лишь точки с запятой, многоточия, наделение читателя и писательской братии пониманием, что жанр находистя в кризисе и нуждается в серьезнейшей перестройке. А то перестройки, «реконструкции», данный литературный дискурс подвергнется беспощадной деконструкции.

Именно безжалостный деконструирующий поток я вижу в романе Баррингтона Бейли «Дзен-пушка». И, должен признать, что именно после этой книги для меня этот слабо известный автор становится в один ряд с блестательным Кейтом Лаумером, за спиной у которого (я разглядел) две потрясающие деконструкции в фантастическом «гетто». А именно «приостановки» хронооперы через «Берег динозавров» (1971) и фантастики о Вторжении и/или Контакте при помощи «Дома в ноябре» (1969). «Дзен-пушка» же от 1982 года — выстрел по попсовому примитиву «звездно-войнушным» повествованиям, кульминацией которых стала как раз до сих пор, к сожалению, живая сага (уже не) Лукаса. Бесконечные, притом однообразные империи, «антропоидный фашизм», слепой перенос и глупая экстраполяция земных политий на космические реалии, отсутствие хоть сколько-нибудь «твердых» научно-фантастических фундаментов, предсказуемая и глупая жвачка вместро умного драйва в сюжете... Перечислять можно еще долго. Так или иначе Бейли попал точно в мишень и не даром получил от крестного отца не-мейнстримной фантастики, Майкла Муркока, клеймо «самого оригинального научного-фантастического фантаста своего поколения».

В чем заключен успех деконструкции, предпринятой Баррингтоном? Первое, конечно, это калейдоскоп идей. Столько фантастических допущений, столько ярких описаний, столько ... всего! И все это — в одной маленькой книжке, которую я прочел за полтора вечера. Собственная физическая теория, диалектически переворачивающая гравитацию в надвселенские силы отталкивания, на которых строятся представления о специфической мультивселенной и около-варповских сверхсветовых перемещениях. Огромное разнообразие миров, рас и мировоззрений в одной, опять же, небольшой книжечке, которая дает фору целой многодесятилетней киносаге. Тут и роботы-забастовщики (привет робо-мятежникам из приквела про Хана Соло), и блуждающие земные города (привет хроникам о хищных городах) в виде огромного историко-социологического эксперимента, и умные животные (отлично усовершенствованная отсылка на Дэвида Брина), дети, которых готовят к войнам и уничтожениям целых планент (мимолетный эпизод про артиллериста имперского флота, учившегося на автоматах убивать, и в итоге погубившего зазря целый мир — прям таки и лезет в голову картина разросшегося вокруг маленькой детальки «Дзен-пушки» книжный цикл про игры Эндера), искусственные разломы в многомерно-иные миры («твердо-научно» модифицированная до легендарной «Лестницы Шильда» и столь же гениально сложной «Диаспоры») и т. д., и т. п. Фантазия, воображение, да и знание специфики и пестроты жанра в тогдашнем его состоянии — браво.

Второе — структурированность идей. Бейли не просто вслепую стреляет мыслеформами, а собирает фрактальные множества идей, описаний и действий в единый мир и колею сюжета в нем. Созданная писателем человеческая империя — отлично продуманная и доведенная, скажем так, до логического конкретного конца из голой абстракции образ и стереотип «галактической империи человечества». Демократические вседозволенности, чрезмерное сибаритство в столичных мирах, демографический кризис, ранговая структура, дань в виде популяций талантов и гениев — браво. Создание нескольких линий повествования и их состыковка в единый сюжет с неплохим раскрытием сути макгаффина, способного одним нажатием уничтожить господские иерархии любой империи. Кстати, именно возможное появление в сверхдалеком будущем подобных квантового размера «звезд смерти» подписывает действительно смертный приговор любым звездным империям на онтологическом уровне.

Ну и третье, разумеется, сатира, юмор, ирония и откровенный стеб над космооперами той поры. Начало «Дзен-пушки» в этом разрезе — просто комедия дель арте посреди космоса. 21-летний адмирал, командующий армией деликатных карликовых слонов и слишком агрессивных свиней, который боится выдать врагу отсутствие личного состава (из людей) врагу (где отсутствие л/с — лишь частный случай кризиса империи, которой люди уже и не хотят управлять) и требует от пораженного мира налог в виде нескольких тысяч ученых, людей искусства и прочих творческих персонажей, измеренным по специальным шкалам. Это великолепный и невероятно комичный старт. Комедийных сцен в принципе достаточно разбросано по роману.

Именно эти три слона Бейли создали серьезный кумулятивный разрушительный эффект деконструкции космооперы. На всех возможных уровнях. Возможно, герои у Бейли послабее и более функции, чем у того же коллеги по постмодренистско-фантастическому ремеслу, Кейта Лаумера. Или у других британских «нововолновых» авторов — Муркока, Балларда, Браннера... Возможно. Возможно, что и некоторые линии и повороты сюжета были слишком быстро разрешены. Все так. Но не будем забывать, что перед нами — беллетристика. И Баррингтон Бейли, на мой взгляд, сделал все возможное, чтобы выйти за ее дискурсивные лимиты и цензы. Но, как замечали Маркс, Энгельс и Ленин, исторически конкретной, на наличном базисе, революции сложно решить задачи, требующие уже других производительных сил. Бейли, поэтому, работает с тем, что есть, и производит единственно возможный вариант развития событий — разрушает до основания космооперу, но не трогает базиса сложившегося беллетристического дискурса (разрушение дискурса дискурсов, в котором заточена (или уже нет?) фантастическая литература, словно фэнтезийная дева из пошлых сказок, дело гораздо более трудное, чем частного жанра из жанровного созвездия). За его пределы вырвутся уже другие. Не пост-, но метамодернисты вроде Джона Скальци в «Краснорубашечниках». Последний, кстати, пример того, что точки можно и нужно превращать в точки с запятой. В принципе, именно это получилось у другого гения умного сай-фая — конечно же, Иэна Бэнкса, с его виртуозной «Культурой», которая походит на свою менее удачную сестрицу из этого самого романа Бейли. Другое дело, что Бэнкс еще в 70-ых начал писать «Выбор оружия», как замечал FixedGrin. А, значит, поминки дряхлой и попсовой мумии космоопер могли случиться гораздо раньше. Просто у Бейли вышло со смехом, но без света софитов. У Бэнкса же... Что и объяснять. Гениально. Это не деконструкция и даже не реконструкция. Это построение совершенно нового фундамента жанра, с которого мы еще нескоро сойдем.

Не буду терзать читателя своим любимым многословием.

Я давно обожаю творчество Лермонта. Наверное, больше всех из «золотого века» русской поэзии. Но именно о «Демоне» я вспомнил не так давно и совершенно случайно. Всего лишь полтора месяца назад. У вверенного мне класса выпусников две ученицы проводят урок по программе самоуправления. Как раз о поэме «Демон». Девчонки отлично справились, провели интерактив, разобрали все моменты классического анализа этого произведения. А потом предложили ученикам пофантазировать на тему, а каков все-таки основной посыл Лермонтова конкретно здесь. Что они увидели для себя.

Оправдывая себе тем, что надо «растормошить» ребят я сразу выдвинул собственную версию. Идею, не особо оригинальную, но пришедшую совершенно внезапно. Практически контингентно, ахах. Хотя на то были основания — очередной разрыв, очередные «сердечные сопли». Но версия все же понравилась прежде всего мне самому, да и детям. Поэтому оставляю ее и здесь.

«И Ангел строгими очами

На искусителя взглянул

И, радостно взмахнув крылами,

В сиянье неба потонул.

И проклял Демон побежденный

Мечты безумные свои,

И вновь остался он, надменный,

Один, как прежде, во вселенной

Без упованья и любви!..»

Поминая Булгакова с его гностическим романом «Мастер и Маргарита», где грани добра и зла крайне расплывчаты и не строго бинарно разделены, почему бы и в «Демоне» не углядеть то же? Тем более коль за окном у Лермонтова эпоха романтичного Просвещения. С ее восприятием павшего ангеля как положительного бунтаря с традиционным деспотичным господством. Почему бы не представить этого самого Демона как одного из павших в ходе войны Небес и Ада (вселенских размеров Гражданской войны) солдат, проклятого не самим своим выбором, но богом? Тем самым мстительным ветхозаветным божком, возмездие которого ужасно и отвратительно. И здесь этому Отцу Возмездия мало вечного изгнания давно раскаявшегося Демона. Он насылает на него любовь к существу, с которым он не сможет быть вместе. И как только Демон находится в шаге от жизни во взаимной любви с героиней поэмы, этот бог отнимает у протогониста недавно приобретенное счастье. Мстительный, отвратительный и ужасный поступок. Я так и вижу за «радостным взмахом крыльев» ангеля ехидную и довольную улыбку злого, вовсе не доброго божества, который причинил очердную боль и без того несчастному Демону.

Одни сюжеты уходят, другие приходят.

Что в мире большом, что в литературе, что в любимом нашем литературном гетто — научной фантастике.

Красивые, яркие, красочные и прочие положительно-привлекающие эпитеты, обрисовывающие прекрасно-доброе космическое будущее человечество, где великие державы рука об руку, ну, или не всегда так, осваивают новые копии или почти-копии Земли, где тысячи счастливых переселенцев ищут и находят свою новую лучшую жизнь, где земляне встречают тысячи удивительных, интересных, пусть и не всегда похожих на себя инопланетных разумных видов, вливаются в большую галактическую семью, ушли. Хотя и эти сюжеты в нашем любимо-старом-добром жанре были не вездесущи. Но они действительно ушли. Изменился мир, литература, наше гетто.

Космические гонки в реальном мире надолго закончились. И начались вновь, но не так, как думали остальные. Великие державы заняты внутренними распрями, спорами о демократичности и/или тоталитарности чего-то, спонсированием и борьбой с терроризмом и прочими земными политотными, даже не политическими, игрушками, пока проблемы исчерпания ресурсов, наступления климатических глобальных изменений и перенаселенность с бесконтрольными миграциями становятся все более насущными. И, пусть я еще надеюсь, что былые и чуть поновее космические державы стряхнут пыль и вновь начнут покорять новое, а не перемещаться на старых давно оседланных кобылках типа «Союз» и «Протон», но успехи и реальные достижения Илона Маска говорят мне об обратном. О том, что мир, рисуемый более черными и грязными красками в романе Йена Макдональда «Новая Луна», становится все более и более реальным, чем ранее. И безусловно, среди новых символов и столпов фантастического жанра уже которой волны данная книга по темным краскам заслуживает место рядом с Уоттсом и его «Ложной слепоты».

Анархо-капитализм в своем самом говорящем и истинном виде; грызущие друг другу глотки корпорации-Драконы; абсолютное беззаконие при наличие системы, более напоминающей «правовую структуру» Дикого Запада, нежели чем что-то государственнообразное, только в высокотехнологических одеяниях; еле-еле сводящие концы с концами тысячи бедняков-лунников, готовые на любой контракт, как бы он не принижал их гордость, честь, свободу... И, разумеется, куда же без прогнившей в интригах, разврате и сверхпотреблении новой буржуазной аристократии с феодально-династическими замашками. Но Луна Макдональда, конечно, и красива. Он описывает ее по-разному. Она разная с тех пор, как на ней появились люди. Это теперь не пыльный камень, обращающийся вокруг голубой обнищавшей Земли. «Луна — это люди», как неоднократно упоминается в романе. Самые разные люди, с разными целями, Родиной, достатком, комплексами, национальными и языковыми идентичностями, сексуальностями. Всех их объединяет новый дом, для кого-то временный, для кого-то постоянный, в котором у них есть второй, пусть и крайне сложно осуществимый шанс на новую жизнь. Плацдарм для будущего, как их личного, так и человечества, ведь Луна — это лишь начало. Порой отталкивающее и ужасное, но это первый шаг из нашей планетарной колыбели. И самое главное, чтобы уроки, которые получат люди что в событиях «Новой Луны», что последующих книжных событий, привели их к мысли, к которой пришла основательница «Корта Элиу», Адриана Корта, под конец своей жизни:

» ... жизнь — не та задача, которую можно решить. Мои дети — это достижения, которыми я больше всего горжусь. Деньги — на что мы здесь можем тратить деньги? Принтер побыстрее, пещера побольше? Империя? Там, снаружи, одна пыль. Успех? У него самый короткий период полураспада из всех известных веществ. Но мои дети: как думаете, я создала их достаточно крепкими, чтобы выдержать десять тысяч лет?»

Надеюсь, что таки да, создала. Ибо мне понравилась эта история. Истории каждого из Корта, короткие и большие, трагичные и счастливые, наполненные обязательствами, тяжелыми решениями, удовольствиями, радостями, болью и страданиями. Каждый рассказ, каждая сюжетная ветка, наполненная интригами, амбициями и желаниями всех персонажей этого большого и одного из самых лучших прочитанных за последнее время произведений, оказался для меня важным и интересным. Йен Макдональд создал великолепное полотно, лоскутное и синкретическое одеяло из культур, национальностей, языков, стран и людей, создающих новую цивилизацию в суровом мире всего-то в нескольких тысячах километрах от нас. Полотно, похожее на упомянутую здесь «Дюну» (есть даже отрывок насчет Сестринства и его планов на Пять Драконов, который чуть ли не прямая отсылка к шедевру Фрэнка Герберта) и «Игру Престолов», но прежде всего «Новая Луна» похоже на саму себя и наше ближайшее будущее. И какое оно для вас лично, плохое или хорошее, решать лишь вам самим.

Кто-кто, но а Чайна Мьевиль, бесспорно, писатель необычный, уже хотя бы из-за своего имени. Крайне левый в политическом спектре, социалист, троцкист и обличитель Толкина, «новый странный» (хотя по мне последнее — выделение данного жанрового направления — сравнимо с заявления некоторых наших писателей о принадлежности своего творчества жанру «турбореализма»). Лично я его творчество характеризую как литературный андеграунд, явно противопоставленный общей мейнстримовой волне коммерцелизированной литературы. Конечно, ни один автор в любом виде искусства, каким бы он не был андеграундом, не может полностью уберечь себя от подобной метаморфозы. Но у Чайны это пока удается, что меня и радует. Поэтому, а также в предвкушении выхода сборников рассказов и повестей автора, хотелось бы вспомнить об уже давно прочитанном его романе, которому я уделил мало внимания, а именно о книге «Город и город».

Произведение крайне интересное и нестандартное для творчества Мьевился. Долгое время после прочтения я мысленно ставил эту книгу в библиографии автора уже после «Послограда» и «Кракена», ближе к «Рельсам», так как «Город и город» на фоне двух названных книг действительно выглядит прогрессом. Но нет, он стоит хронологически до них. Но сути это не меняет — роман мне понравился, и сейчас я решил выделить его вместе с «Рельсами» от прочих работ Чайны еще и в виде баллов — обеим книгам поставил по «девятке».

Данный роман действительно выбивается из общей писательской колеи Мьевиля. Во-первых, фантастики, фантастических допущений и элементов в «Городе...» практически нет. Все действия происходят пусть и в несколько необычном и сюрреалистичном, но вполне реальном мире, в нашем времени, где-то в Европе. Во-вторых, данное произведение имеет довольно интересный смысловой посыл к нашему современному обществу и реалиям, переданный очень красивой и неординарной метафорой. Пусть насчет «посыла» со мной Мьевиль и не согласился, но реалистичность метафоричности по отношению к сегодняшней, да и не только, действительности вышла великолепной. Передать одну простую мысль в такой удивительной обертке...

...Два города — Бещель и Уль-Кома, которые по-факту — один. Две страны, две одновременно знакомые и незнакомые формации, существующие рядом друг с другом, а иногда и друг в друге, друг напротив друга, а также над, под, внутри и снаружи. Но вместе с этим эти две территориально близкие, а то и больше государства разъединяет и разграничивает кое-что гораздо сильнее любой придуманной человеком идеологии — созданная автором способность к «не-видению». Это странная, кажущаяся любому читателю или туристу не из Уль-Комы или Бещеля психо-социальная способность жителя любого из двух городов, которая буквально стирает из восприятия гражданина одного города абсолютно все и всех другого. То есть в поле зрения, слуха, осязания и прочих чувств человека с самого детства пропадают из виду целые улицы и дома, прохожие и соседи, различные события, а иногда и преступления (последнее и становится завязкой романа). И на фоне этой особенности обитателей двух единотерриториальных, но разграниченных мысленно городов-братьев, в которых можно найти черты пейзажей Южной Европы, Балкан, постперестроечной России, Турции и других уголков Европы в разных пропорциях и соотношениях, блекнут даже тщательно выстроенные пласты детективной, политической и других сюжетных линий. Что какие-то там артефакты цивилизации, существовавшей до Бещеля и Уль-Комы, нарушающие законы физики, политические заговоры и бои между действующими властями, националистами и унификационистами, возможное существование Третьего Города и загадочная Брешь по сравнению с причудливым и гениальным «не-видением»? «Не-видением», которое так прекрасно и давно вписалось в нашу реальность задолго до написания этой книги и, возможно, рождения ее автора? Да-да, наша с вами способность не обращать даже доли внимания, не говоря уже о сострадании и какой-то помощи, не только на какие-то дальние и печальные события, но и на все то, что происходит вокруг нас. Например, проходить мимо просящих и калек, попавших в не самые лучшие ситуации людей, обделять вниманием регулярные нарушения всяких законов и моральных норм властьдержащими, даже наоборот — способствовать этому, элементарно отвернуться к окну в маршрутке, когда пожилому человеку стоило бы уступить свое место, и прочее, и прочее...

Отличная нефантастическая книга с фантастическими и сюрреалистическими элементами, которая без прикрас показывает нас самих, ныне живущих и все также безразличных и равнодушных. Книга явно не пустая, имеющая не только продуманный мир аля сеттинг, но и смысл.

Один из наиболее полюбившихся мне рассказов из творчества А. П. Чехова.

При том же, Не знаю, может потому, что я довольно сильно начитан книгами Ф. К. Дика и это тот писатель, чьи работы мне нравятся более всех (так сказать, в личном топе любимых литераторов). И, не исключаю, что могло наложиться и то, что читал «кирпичик»-сборник чеховских произведений после него, а уже после этого томика — снова кое-что из Дика, да вот кажется мне, что наш русский мастер рассказа проявляет в некоторых своих работах характерные для Филипа Киндреда черты. Тут есть не просто психология, описание быта сумасшедших... Нет, нечто более. В рассказах Чехова я увидел первое затрагивание темы человека и его восприятия реальности. Собственной реальности. И вопрос, а что же реально, где иллюзии, болезни, а что же нужнее, пусть и фантазии, но свои, или реальный мир, но не свой, другой, неблизкий тебе?

Именно такие тематики затрагивает рассказ «Черный монах». И обрушивается весь этот шквал философских проблем на довольно обычного человека, по-настоящему счастливого, но живущего как-то иначе. С иллюзиями ли, с фантазиями — а есть ли разница? Может статься, главное, что он, главный герой, счастлив в своем мире?

Де-факто, да и де-юре, «Мессия Дюны» — прелюдия-пролог к «Детям Дюны», а те в свою очередь — окончание трилогии о Муад'дибе и истории Империи в ее прежней форме.

По объему текста это самый малый роман Фрэнка о планете-пустыне, но проблемы в оном поднимаются все те же вечные — религия, политика, цена и ответственность личности во власти, борьба личности с предначертанием и Фатумом. И вновь эпиграфы и отдельные цитаты произведения из этой Вселенной можно расхватывать на цитаты. Особенно запомнилась одна поговорка тлейкаслу из эпиграфа и изречение Пауля-Муад'Диба о конституции.

Роман показывает нам Дюны спустя примерно спустя двенадцать лет от принятия (захвата) Атрейдесами имперского титула. Арракис стал не только политическим, но и религиозным центром, а культ Того, Кто Может Находиться Во Многих Местах Сразу активно распространяется и за пределы Арракиса. Религия из Окраины Империи становится основой власти Пауля, но она же становится и угрозой ему и своей пастве.

В общем и целом «Мессия Дюны» описывает начало зарождения тех проблем, что становятся основными в следующем романе цикла. Начало быстрого терраформирования Арракиса, изменения в обществе фрименов, их постепенный раскол, установление мощной теократии, которой даже Император не может должным образом управлять (взять тот же Джихад). Но еще «Мессия...» — это книга о Пауле Атрейдесе, который начинает осознавать, насколько сильные ошибки в выборе пути для своего мира и еще тысячах других планет он допустил; о том, как жизнь Мехди Дюны изменилась и как он начинает свою борьбу с созданной им же системой. Теперь его противником стала не только судьба, но и его государственно-религиозное творение.

Все проблемы и вопросы, представшие тут в зачаточном состоянии, реализуются в третьей части саги о Дюне, где от глобальных противостояний многих сил зависит будущее уже не только Арракиса, но и всего Человечества.

Один из самых лучших романов Азимова. Что уж и сказать.

Долгие тысячи веков, и, наконец, выход в космическую даль, в которой все уже занято, и для человечества места там уже нет... Печальный исход для расы, которая могла бы стать сверхэкспансерами и властителями галактики и всех ее миллиардов звезд.

Интереснейший сюжет и мир открывается в этом произведении Айзека. Именно эта книга стала моим началом в изучении НФ-литературы в принципе и творчества Азимова в частности. Автор пытался донести до нас, что в любом событии есть своя причина, и каждое событие, пусть это даже Мировая Война, важны — они помогают прогрессу, дают нам будущее, хоть иногда и забирая многое из прошлого. В этом мире, где правит консервативная диктатура, нету ни прогресса, ни мечты. Ведь мечта о покорении звезд важнее, чем покорение времени. Нельзя, что бы люди ВЫБИРАЛИ свое будущее — они должны его СТРОИТЬ, через ошибки и победы.

Плохой оценки этому романа я просто не могу дать.

Роман сделан очень необычным. Даже не сразу поймешь, что это — Азимов, один из тройки лучших фантастов Запада.

Интересная идея того, как две совершенно разных Вселенных, и, что может стоять за кажущейся помощью иновсленцев.

Да и сама эта раса иновселенцев, их странная жизнь и культура описаны очень хорошо.

Ну, думаю, остальное за меня уже сказали и писать это бессмысленно — просто поставлю хорошему произведению хорошую оценку.

vam-1970 риторически вопрошает: «столько автор написал текста — заслуживает ли эта тема такого?».

Я попробую составить нериторический ответ, притом не впадая в многословие.

Бывает магический реализм. На мой взгляд, в творчестве Рафаэля Лафферти возникает «магическая научная фантастика». Хотя, возможно, это не некий новый поджанр или тем более жанр, а особый авторский стиль, «поэзия палп фикшн», разрывающая внутренней поэтичностью любые оковы. И потребительские, и издательские, и те же жанровые.

Умберто Эко в очерках о развитии творчества Джеймса Джойса отмечает, что поздняя поэтика ирландского модерниста — это поэзия идей. Составление рифм и противопоставлений через столкновение различных деталей из мировоззрений и философий настоящего и прошлого. Во многом качественная научная фантастика — именно научная фантастика, а не ее гибриды или лишь элементы в скорее реалистической прозе или психологических романах (без какой-либо негативной оценки подобной гибридизации; в конце концов, современная литература — это постжанровое, межжанровое и в чем-то метажанровое творчество) — это именно такая поэтика идей, где к кусочкам и сверткам интеллектуальных и чувственных достижений минувших и длящихся по сей момент времен добавляются отблески будущего. Идеи из иных, не начавшихся времен, пойманные и преломленные фантазией, эрудицией и смелостью писателя.

Именно это есть и во «Всех фрагментах речного берега». Великолепное фантастические допущение, повествование, в чувственной части очень схожее с магическим реализмом (оттого и предлагаю допустить здесь действие «магической» научной фантастики), а в интеллектуальном поле — это размышление о природе реального и невозможного, встреча с нечеловеческим и непредставимым. Лафферти прекрасно смешивает в повествовательном цементе кусочки повседневности и странности, создавая уникальную обстановку рассказа.

Маленький шедевр, ограненный алмаз в коллекции научной фантастики, где она становится самой собой — поэтикой идей будущего в настоящем.

На последнем ФЛР узнал для себя вещь поистине удивительную. Оказывается, гений русской классики, отец литературного абсурда, мастер ироничных историй и проч., и проч. (в том числе и мой кумир, пример для подражания) — Антон Павлович Чехов был антисемитом! Знаменитым великоросским, знаете, махровым таким, ненавистником племени иудейского. И я еще понимаю, как такие теории можно строить вокруг Достоевского. И то, простите, но у него была своеобразная — не лучшая, ан все-таки, система деления «еврей — хороший, жид — плохой». И вообще эта тема отдельного разговора.

Так вот, даже «вездесущая» Википедия чего-то молчит о чеховском антисемитизме. А уж глобальные поиски по Сети, вот же забавно, в ответ на запрос «Чехов антисемит» выдают на первое место некий украинский информационный ресурс (к СМИ что российским, что украинским, по-моему, ясно, как относится — «желтизна» статей углядывается в обоих источниках), на второе — статью с проза.ру. И только третье место занимает специализированный портал, посвященный жизни и творчеству Антона Павловича. Статья этого последнего сайта даже называется «Антон Чехов и евреи» (автор Борис Хандрос), и в ней приводится исчерпывающий список «примет жидоненавистнических чувств» писателя — дружа с десятками отдельных евреев и целых семей, необычайно обильное количество еврейских героев в его рассказах и разрыв отношений с одним редактором-антисемитом. Да, вот уж и омерзительный подонок! Ну, и чтобы до конца разобраться, а что же за доказательства-таки имеются в пользу ненависти и презрения к евреям. Статья некоего Опендрика на прозе.ру, название которой даже лень писать, представляет, по сути, набор субъективности. «Автор» приводит несколько евреев-героев Чехова, говорит, что «никакого сочувствия к ним испытывать невозможно, они отвратительны и вспоминать их образы невозможно» (не совсем прямая цитата). И я вспоминаю упомянутого им Осипа Дымова из «Попрыгуньи», которого данный персонаж «даже вспоминать не хочет». Вы видите в этом герое убогого и мерзкого существа, недостойного сочувствия, далекого от всего человеческого? Недочеловека?! Мы все разные, личности, индивидуальности, но так посмотреть на Дымова — это иметь умственную болезнь. Серьезно, я даже не подумал, что этот герой — еврей! А уж сколько я сочувствия к нему испытал... Да и презрительно ли относится к нему сам писатель? По-моему, все в рассказе и повествовании говорит о том, как сочувствует Чехов Дымову, который человек больший, нежели вся тамошняя богема.

А теперь, простите за столь долгое вступление, к описанию самого рассказа. Да, и «Скрипка Ротшильда» попала в «доказательства обвинения» одного уникума. Прекрасное произведение, где смешалось столько оттенков смысла и эмоций, где есть и грусть, и юмор, и слезы, и смех, для сторонников теории «Чехова-антисемита» есть прямое доказательство в этом. Ведь там же есть жид Ротшильд, которого главный герой, Яков, ненавидит! Только вот в конце он понимает, насколько глупо это презрение (и впрямь глупо начать ненавидеть нищих евреев-музыкантов за то, что они любую мелодию играют как-то слишком тоскливо). Даже дарит перед смертью свою скрипку этому жиду! Да и как не сочувствовать ни в чем не повинному Ротшильду, который ничего плохо не сделал, да и не сказал гробовщику Якову? Да еврейский персонаж этот даже не богач. Черт, и не конкурент «нашему» мужику. Он тоскливо играет, а дети гоняют его вместе с собаками за то, что, собс-на, он еврей. Про смысловые значения слова «жид» просто промолчу. Ребят, ну, надо понимать, что сейчас это безусловное оскорбление, а раньше, в веке так 19, все несколько иначе обстояло.

Итак, что в итоге остается кроме «антисемитизма» в «Скрипке...»? Многогранный главный герой, который постоянно считает свои «сплошные убытки», даже когда умирает его собственная жена. Жизнь в подсчетах даже выветрила из его головы воспоминания о давно умершей дочери. Но тем не менее, несмотря на «ростовщическо-жидовскую» натуру Якова, этому чеховскому (анти)герою невозможно не сопереживать. Он раскаивается в своем отношении к жене, которое мягко говоря стоит обозвать скверным. Яков понимает, что зря он так долго презирал бедного жида Ротшильда. Уж про сцены посещения фельдшера лучше умолчать — слезу там трудно не пустить. Но и без забавных или трагикомических зарисовок тоже не обходится! Одним словом, наравне с «Черным монахом» и «Попрыгуньей» — моими любимыми работами мастера.

Читайте «антисемита» Чехова!

"– Нет, – подытожил он со вздохом, – сейчас такое не годится. Требуется иной род безумия и насилия. Но какой именно? Что именно? Где его искать? – Он помолчал; затем, мотнув головой, сказал, наконец: – Не знаю. Не знаю.» («О дивный новый мир», О. Хаксли)

Эта фраза, произнесенная Гельмгольцем под конец романа Олдоса Хаксли, лучше всего описывает мир вне Резервации, тот самый Дивный и Новый, Великолепный и Устрашающий, и... пустой. Но об этом после, а пока просто не забываем про цитату.

Итак, «О дивный новый мир», только что прочитанный, является для меня второй в моем личном топе лучших антиутопий. На первом месте, разумеется, находится «451 градус по Фаренгейту», а уже после идет «1984» под руку с замятинским «Мы». И как последние два произведения, «451 градус...» и данный роман имеют много общего; даже кажется, что Брэдбери вдохновлялся не на пустом месте, что естественно никак не приуменьшает его собственную работу. Джордж Оруэлл ведь и свой великий небезызвестный труд не из идеального вакуума выдувал.

И две группы этих книг, на которые я их поделил, схожи не только каким-то общим происхождением и местами в моем мысленном топе «нравится-не нравится». Тут есть кое-что большее. Я назову этот критерий «прямотой». Из него выходит, что такой добротный антиутопический роман, как «1984» Оруэлла «прямой» — он сразу, от части на пару с «Мы», показывает нам ужаснейший мир страшнейшей тирании, гипертрофированный варварский большевизм с нечеловеческим социалистическо-советским лицом, с диктатурой, тотальной промывкой мозгов и чисткой от «ненужных» иль «неправильных» фактов учебников по истории, с пытками, репрессиями, голодом и обществом идиотов-доносчиков. Хотите в таком мире жить, на одной улице с резиденцией «Большого Брата»? Вряд ли у кого возникнет желание на подобное, даже если пригласить человека в замятинский мир сексуальных вольностей, где не без этого.

Но есть и вторая группа антиутопий, которая нравится мне гораздо больше. Ее я именую «непрямой». Она показывает нам мир будущего, его жителей, быт и реалии, но не сразу красит их в один сплошной черный и отталкивающий цвет. Нет, подобные антиутопии в силу своей красоты, благосостояния граждан и удовлетворения основных, особенно сексуальных потребностей могут даже понравится читателю, как видно из комментариев-рецензий к произведению Хаксли. Именно такие антиутопии, в которых бы хотелось жить, и по-настоящему выполняют свое предназначения — пугают и заставляют нас думать, а как избежать подобного и сделать наш мир чуточку лучше и дальше от такой реальности. Именно к такой категории и относятся «О дивный...» и «451...».

«О дивный новый мир» вообще можно охарактеризовать как тот самый «451 градус...» (очень много сюжетных пересечений и других схожестей у двух книг) с примесью «Мы» (Резервация, общество без индивидуальностей, сексуальная свобода) и элементами противоположных, двояких истин мира «1984». Ну, и пропагандистской промывкой мозгов с экономикой, под которую подстраивается(ют) человек(а) из того же романа Оруэлла. Так же много общего заметил с фильмом «THX 1138» Лукаса — человек для экономики и т.д.

Так что роман в чем-то новаторский, в чем-то преемственный, но по своему оригинальный и антиутопичный. А теперь к самой сути этой антиутопичности и произведения.

Перед нами снова мир после некой войны, мировой и последней, в конце которой сторона-победитель решила, что пришел конец миру прошлого, наполненному насилием, непониманием, суевериями, голодом, идеологиями и прочими ужасами и бедами. И решили те победители, что пришло время миру будущего, где не будет этого зла, которое все время, всю человеческую историю преследовало Человека, и настал черед эре Благоденствия. Эре, где главными постулатами и золотыми правилами регулирования процессами всей планеты, всех человеческих сфер деятельности будут счастье и жизнь. И ничто отныне и навсегда, и никто, разумеется, не смогут забрать чью-то жизнь или поуменьшить чье-то счастье. В принципе, так оно и вышло, только на выходе Эра эта, вся Утопия цивилизации Форда вышла примерно такой...

Искусственное деторождение. Программирование разума, психики и сознания эмбриона, а после и ребенка. Разрушение института семьи и базовых моральных и этических принципов (без насилия, конечно. Какое там насилие в «О дивном новом мире«! Никакого, конечно. Только ведь и не нужно оно, ведь, как сказал сам классик: «Править надо умом, а не кнутом. Не кулаками действовать, а на мозги воздействовать. Чтоб заднице не больно, а привольно»). Кастовое общество с закрытой закостенелой системой власти. Легализация наркотиков, сокращающих жизнь. Жизнь, которая трансформированная для двух целей: постоянное потребление продукции постоянного производства и достижение состояния счастья. Счастье, которое низведено до удовлетворения основных человеческих нужд — трахаться да жрать (иногда, конечно, и в «ощущалку» можно сходить, чтобы почувствовать какие-нибудь «ненормальные» эмоции вроде удара камнем об лоб или ощутить запах осенней травы... О Форд, как романтично!).

Разумеется, на все это можно взглянуть и с другой стороны. Например, искусственное деторождение не так уж и плохо — женщины перестали быть живыми инкубаторами. Программирование сознания и генного кода позволяют избавиться от всех пороков человеческого рода — войны, насилия и прочих гадостей, а так же устранить генетические и другие заболевания (или просто уничтожить больную зиготу). Кастовое общество не такое уж и кастовое — это все делается лишь в силу удовлетворения потребностей экономики, которая удовлетворяет потребности цивилизации Форда, в свою очередь. Цель жизни ради существование экономики — ну, и что? А чем это отличается от нашей действительности, в которой еще есть куча всякой дряни в виде глупых природных-общественных целей в виде рождения и воспитания потомства, поддержания семьи. Какая глупость, от которой можно избавиться вместе со сковывающими душу патриотизмом и религией! А уж, простите, хороший секс и неплохая еда вместе с просмотром нового современного вида ТРИДЭ-кинотеатров так вообще подарок богов, извините, Форда, в обмен на несколько рабочих несложных часов... Истинно Утопия!

Но нет. Не для меня. Надеюсь, что и не для многих. И тут я попрошу вас вспомнить или посмотреть на верх этой небольшой рецензии-комментария, чтобы вспомнить фразу одного из героев этого романа. А так же припомним уже всплывшую здесь странную нестыковку — в начале «О дивного... мир» Директор говорит, что «разделение на касты необходимо, чтобы выполнялись нужные, но неприятные работы», а в финале уже Главноуправитель Мустафа противоречит ему, утверждая примерно следующее. Оказывается, что всеобщая урбанизация и автоматизация уже давно дошла до того, чтобы представители самых низших работящих каст трудились всего-то три, четыре от силы часа в день. Все же остальное время было для них абсолютно свободно, но вот же беда... Попробовали подобный режим суток ввести на отдаленном северном островке и закончилось это печально — кастовики стали тупо больше бухать легальное накротическое пойло, больше трахаться и быстрее в силу этого умирать. По этому и только из-за этого, следуя двум великим идеалам Эры Благоденствия — человеческие счастье и жизнь — Главноуправители оставили график рабочего дня в прежнем виде.

И это главная проблема дивного и нового мира — за ажурными, блестящими и, что уж таить, привлекательными обертками, скрывается абсолютная пустота. Стабильная и счастливая, но бесконечно пустая. И почему, спросит читатель? Зачем надо было запрещать и скрывать книги, поэзию да романы там всякие? Зачем нужно было заполнять все свободное время граждан, всю их сознательную жизнь с самого раннего возраста сплошными сексуальными утехами и наркотическим забвением? Почему вообще не избавиться от секса — еще одного первобытного пережитка? Зачем нужны эти лишние часы работы? К чему этот глупый и опошленный образ Бога, храмы «единения» со срезанными верхушками крестов? Почему им запрещено быть индивидуальностями?.. Индивидуальность... Проблема утопии цивилизации Форда в том, что она построена не для индивидуальностей, потому что последним нужно нечто больше, чем удовлетворение животных инстинктов. Как уже правильно тут сказали, это даже не свобода, нет — в мире Форда она действительно имеется. Но в мире Форда не возможно развиваться, влюбляться, чувствовать и жить ПО НАСТОЯЩЕМУ. Здесь не возможно быть настоящим Человеком — существом неидеальным, сложным, с кучей минусов и изъянов, но таким... человеческим. Эту «человечность» трудно описать, но можно сказать наверняка — подобного нет в Дивном и Новом Мире. Он не рассчитан на индивидуальности. Мир Форда следует нуждам человека потребления, которого сам и создает. Но в нем не будет настоящего искусства, любви... Даже науки не будет. Даже научной фантастики и этого отдельного романа уж тем более, потому что они заставят запрограммированного еще до момента рождения альфу или бету задуматься о своем бытие и его наполненности.

В мире Форда уже не о чем писать, как правильно сказал Гельмгольц. И этого не из-за того, что в нем нет насилия или безумия... Просто те дикари из Резервации, тоже без всякой науки и возвышенного искусства, но и без средств гигиены, которые остались нетронутыми для живого напоминания фордианцем о Старом и Ужасном мире, поразительно равны этим самым обитателям большей части земного шара; их жизни, даже в большей степени, наполнены дикостью, то есть удовлетворением двух инстинктов — регулярного питания и столь же регулярно совокупления.

Таким образом, «О дивный новый мир» одна из лучших антиутопий всей мировой литературы, которая безусловно заслуживает внимания и прочтения.

Так что бойтесь утопий, ведь они становятся реальными, когда мы хотим их пришествия.

Как говорится, без своей копейки в общем деле не обходится...

«12 стульев» — великолепная сатира и отличный юмористический роман Ильфа и Петрова, чьи шутки, да и общая тематика юмора над определенными ситуациями и типажами людей сохранились в должном виде до сих пор, все так же заставляя меня искренне смеяться и улыбаться в продолжение чтения. Тут, действительно, в отличие от такой же прекрасной, на мой взгляд, сатиры Булгакова «Собачье сердце», менее социальный подтекст и тема высмеивания; если в упомянутой повести автор выставляет в юмористическом контексте советский быт того периода, то здесь же смеются над такими человеческими антикачествами, как корысть, жажда наживы и обогащения, которыми обладает определенный класс людей, так и не подстроившийся в жизненный уклад Советов. И сделано все на уровне и там, и здесь.

Оба произведения можно разбирать на цитаты, восхищаться их юмором и отлично проработанными героями. А что еще важнее, и «Сердце...» и «12 стульев» читать стоит обязательно.

Уже давненько читывал я романы из цикла «Культура» Бэнкса, но в связи с тем, что ни единого отзыва о любом из произведений данного цикла до сих пор не оставил, а так же по причине последней довольно приятной новости о переиздании и новых переводах его, решил объединить пробудившиеся воспоминания в единое мнение как о саге в целом, так и о романе «Игрок» в частности.

Все произведения из цикла можно поделить на две группы, по месту действия и авторского замысла происходящих там событий. Так что первый кластер романов у нас — это взгляд на саму Культуру со стороны инопланетянина и/или культурианина на него, при том же взгляд этот подтверждается описываемыми там событиями («Экцессия», «Последнее слово...» и «Вспомни о Флебе», в принципе). Второй включает в себя те произведения, где сюжет почти всегда разворачивается вне Культуры, а основная цель происходящего показать некоторые важные события и процессы из вселенной цикла в целом («Материя», например). Данный роман, несмотря на наличие двух плацдармов-арен событий, безусловно, относится к первой группе, включая в себя элементы второй как фон, прекрасно показывая от лица культурианца Культуру.

Итак, Культура — это анархо-гедонистическая цивилизация (скорее сообщество, сразу несколько цивилизаций), расположенная во Млечном Пути и опережающая земной двадцатый, да и двадцать первый века по технологическому развитию на восемь тысячелетий. Культура — это мир после технологической сингулярности, где машины давно достигли стадии разумности и имеют права равные во всем биологическим обитателям «культурных» хабитатов и колец. По-этому переход разума из биологического тела в машинное, наоборот, изменение его формы во все, что угодно, сексуальные контакты с кем и чем и как угодно — дела обычные и чисто бытовые. Менять пол хоть пять раз на дню (ладно, загнул, там тоже есть свои ограничения) — такая же обыкновенность. Так что с правами и свободами, а так же с достаточностью, сравнимой с утопией или долгожданным Золотым веком, у граждан Культуры все хорошо. Занимайтесь чем УГОДНО, как УГОДНО, для чего УГОДНО. Культура — территория абсолютной свободы, которая никогда на Земле не сможет быть реализована, да еще и с утопично-коммунистическими условиями существования.

Даже писанных законов в Культуре не существует — лишь формальные правила по мелочи, вроде «убивать не стоит» (а если и так вышло, то переживать не стоит — от этого ваше существование никак не изменится). В ней нет никакой централизации, правительств и законодательств — дела средней важности решаются на сетевых форумах и голосованиях, но а все остальное в рамках космических масштабов находится в руках, то есть «в руках» огромных компьютерных ИИ/ИР и ОО — Особого Отдела.

Именно с деятельностью и целями ОО, их сопоставлению со всей остальной, «гражданской» Культурой, пробиваются множественные аналогии и сравнения как с событиями из реального мира, так и из миров литературных. Конечно, в голову сразу приходит «Мир Полудня» Стругацких, где есть не анархичная и гедонистическая, но вполне самодостаточная система с двумя КОМКОНАМи и Институтом Экспериментальной Истории (пусть между вселенными Бэнкса и Стругацких есть пропасть различий, но деятельность организаций, упомянутых выше, так же широко дискуссионная среди фэнов). Разумеется, не обходится без насильной демократизации от Штатов, хотя деятельность ОО сравнима с любой другой подобной ей структуре в нашей истории на вооружение у мощной идеологии.

Именно ОО и вызывает-то больше всего споров и чувства неоднозначности. Конечно, этого добивался сам автор — показать Культуру с разных сторон, рассказать и видеть ее от лиц противников и согласных и не показывать своего отношения к ней (выбор «за Культуру или против?» всегда остается за читателем, за что Бэнксу спасибо). По факту, это нечто гораздо большее чем любые разведовательные департаменты Земли. ОО занимается прогрессорской деятельностью, склоняя мирными способами или насильственными (обычно руками группировок «варваров» из «космической глубинки») менее развитые цивилизации на путь «окультуривания» и постепенного слияния с единой Культурой, унифицированным сообществом гуманоидных видов и машин. Но ОО есть не только мощный орган экспансии и усиления влияния Культуры, но и ее мозг, ее власть в океане анархии и развлечений, которое координирует развитие этого колосса. Более того, не только за «некультурными» следят ООшники; намеки на массовую слежку, ну, или за более узкую за самыми одаренными культурианцами, есть как в «Игроке», так и в «Материи». Есть средства, есть цели, так что почему бы и нет.

И подобный род занятий ОО мог бы не удовлетворять кого угодно в подобном свободном обществе, но свобода Культуры гораздо, гораздо более всего, что может быть известно человеку. Такая свобода действий жизни позволяет как можно дальше отдалить все общество этого космического не-государства от власти, давая такую же полноту свободы, только для других занятий, уже самому ОО.

Разумеется, в подобном порядке в море абсолютнейшего беспорядка окажутся недовольные, желающие большего, чем обычное прожигание жизни, полной достатке и удовольствий. Но и на это у ОО, основы Культуры, значит, и у самой Культуры, есть ответ — «бери и убирайся» либо в само ОО, либо куда глаза и гипернавигаторы глядят. Отличный способ пополнение рядов неординарными и талантливыми личностями и отсеивания недовольных или не желающих проявить свою неординарность и талантливость на пользу Культуре.

Главный герой «Игрока», Жерно Гурдже, личность, стоящая между той, не побоюсь этого словосочетания, биологической массой, которая является большинством в Культуре, и теми, кто чем-то одарен и/или недоволен и желает это как-то использовать и реализовывать. Он считает себя обычным гражданином и мало как выделяет, только поставить знак «равно» между ним и другими, обычными культурианами, они сами не способны. Гурдже — гениальный игрок, Игрок В Игры. В любые их разновидности, где есть азарт, риск и борьба с судьбой и за удачу. И везде он в них побеждает. Зато побед в обычной жизни у него мало — друзей немногочисленно что среди машин, что среди людей, а его любимая девушка все дальше от него отстраняется в порыве непонимания сути Жерно. А суть его проста — он человек. Человек, который был бы обычным в нашем обществе, на Земле, но сильно выделяющийся в любом обиталище Культуры. И особенный он не в своем таланте в играх, а в вещах, обыденных для нас: он хочет обычной жизни, одной любимой девушки, одного любимого дела, спокойной жизни. Как ни странно, но в цивилизации самых обширных возможностей для реализации и свобод у главного героя найти себя так и не получилось.

В основные события роман Гурдже впутывается далеко не по своей воле, но происходит это на общем фоне разрыва отношений с Йей и постепенного остывания к играм (уже почти во всех он одержал верх). Так или иначе, но в итоге он оказывается главной персоной в миссии ОО, направленной на «мягкое» свержение порядков в Империи Азад — космического государства за краем Млечного Пути, в одном из Магеллановых Облаков. Там ему предстоит сыграть в хорошо продуманную Бэнксом игру, соответствующую наименованию и типу этой империи.

Империя Азад, конечно, представлена «во всей красе» — Иену удался образ жуткого тоталитарного, секситского, шовинистичексого и милитаристического государства, практикующего ксено-сексуальные погромы на перифирии и внутри своих пределов для утехи партийной элиты... Правда, там нет никакой партии, ну, да ладно. Просто мог бы Бэнкс и не так стараться с очернением азадианской диктатуры. Все-таки можно было придать меньше темных тонов, оставить Империю Азад темно-серой, дабы усилить главную «фишку» романа — дуализм, возможность читательского выбора акцентов.

Тем не менее, все события, похождения и путешествия Гурдже среди азидианцев описаны на ура, и скромная, если можно так выразиться, концовка, самое-то для истории об обычном человеке, маленьком и великом в своей сути. Обычная жизнь, наполненная и великим, и обыденным, обычная любовь, наполненная и расставаниями, и схождениями, и обычная смерть, без всяких искусственных раев Культуры и присоединения к Сублимированным.

Гурдже — это пример того, как сохранить человечность в цивилизации, потерявшей человеческое лицо. Даже в своем подчинении инструкциям ОО он проявил настоящую решительность, свое мнение. Так что Гурдже можно назвать не только настоящим человеком, но и настоящим мужчиной. Ну, вспоминается что-то мне этот отрывок:

Но пример Гурдже — единичный. Как я уже упомянул, остальным остается малое — либо присоединиться к ОО, либо уйти. Мало кому удается сохранить свое мнение и претворить свои идеи в жизнь.

Так почему же Культура и ОО идут на все это? Отчего глобальное отупление население, отнятие у него способности здраво мыслить и иметь адекватные цели, слежка за гражданами наводит на воспоминания от прочтения «451 градуса...» Брэдбери и «1984» Оруэлла? Зачем это Культуре?

Да потому, что Культура, как упоминал один современный деятель культуры (бывает) «империя, которая, если остановит свой рост, обязательно погибнет». Культура, управляемая в реальности ИРами с четкими программами, не может остановиться. Не может она и продолжить свое развитие к Сублимации — переходу к новой формации существования, что является итогом существования большинства таких же развитых сообществ, как Культура, ведь это приведет к тому, что она исчезнет в реальном мире и не сможет дальше расти. Нет, Культура — нечто уникальное и новое во вселенной, разработанной Бэнксом. Территория безграничной свободы с постоянным и бесконечным ростом, когда-то эта структура поглотит всю переходящую в Сублимацию галактику, а потом, чего глядишь, и всю Вселенную. Ну а что тогда будет? Нет, я не о ее гражданах, которые к тому времени потеряют все остатки человеческого, свойственного гуманоидным видам и не только. Я о том, а что будет с самой Культурой, которой уже некуда будет расти?

Не могу сказать, что Суэнвик в списке моих любимейших авторов, или какое-либо его произведение — там же, но почитываю его романы и рассказы.

Вот и прочитал после «Драконов Вавилона» с «Майкл Суэнвик: лучшее» данную книгу... И она меня порадовала.

Постутопическое будущее Земли с долей альтерантивно-исторического подтекста, описанное уже в рассказе, где бродячие аферисты-энтузиасты из далекой Америки побывали в Лондоне, во дворе крайне мозговитой в разных смыслах Королевы, а именно человеко-пес Довесок и Даргер попадают окольными путями в Россию, точнее, в один из ее осколков (тут просто была Война с Машинными Демонами, так что, миру и Родине пришлось трудновато) — Московии.

Ну, и дальше — все в том же духе, но ничего антироссийского, чего-либо высмеивающего нас нету. Наоборот, довольно много смешных моментов (по-настоящему комичных, особенно эпизод со знакомством Гурского и Даргера: «Я не знаю русского», «Так давай выпьем!», при том же, оказывается, выпьем лингвистическое пойло... Оригинально), добрых пародий, интриг, заговоров, оживших Лениных и распутиноподобных сексуальных гигантов-богопоисковиков-апокалипсистов, неожиданных поворотов сюжета, вообщем, все, что делает «Танцы с медведями» интересным и юмористическо-пародийным произведением, прочтением которого можно занять часок-другой.

И да, отдельное спасибо Майклу за строчки, которые были первыми в романе. А именно то, что наш народ достоин более лучшего настоящего и будущего, которое ему когда-либо выпадало.

Очень недурной роман, объединяющий в себе и космооперу, и хронооперу.

Сойер использовал вполне современные научные изыскания и открытия, создав, как сказал он сам, наиболее реалистический вариант культового сериала «Стартрек» (тут и кораблик, схожий с «Энтерпрайзом», и Содружество. и их миссии по всякой всячине). И трудно не согласиться. Сюжет меня затянул, правда, постоянные переживания главного героя насчет своего возраста и сексуальности, которые, хотя, в конце становятся более вписывающимися в роман, со всеми переживаниями. Здесь есть и хорошая темпоральная загадка-интрига, которую и я, уже многое читавший и смотревший всего с кольцами времени и изменениями реальности, не сразу все раскусил. Да и финал поражает — все не только раскладывается по полочкам с этими путешествиями во времени. Перед нами открывается еще никогда невиденный и неписанный их смысл!

Вообщем, для любителей добротной фантастики — самое то. И далее буду почитывать Роберта Сойера. Начало много обещающее.

Прочитал роман сразу же после трилогии «Люди как боги», «Хрононавигаторов» и нескольких повестей, при том же, прочитать ее сразу не смог — элементарно не хватило времени, из-за чего пошел, и даже непролистанную, нетронутую еще книгу отнес обратно в библиотеку. Осознание ошибки пришло лишь после прочтения, хотя и то не сразу.

«Диктатор» — это, наверное, лучший, на том же уровне, что и «Люди как боги», произведение Снегова. Роман, где автор изложил нам не очередной мир в перпендикулярном времени и путешествия из него на альтернативную (нашу Землю), нет, — фантастики тут совсем немного, буквально несколько элементов, штрихов, создающие мир произведения, который даже с техникой на основе сжатой (или сжиженной, уже не помню) воды, метеовойнами и единым языком мало чем отличается от нашего. Правда, этой Земле повезло больше — здесь появился Гамов, полковник Алексей Гамов.

Завязка романа вполне обыденна для нашего мира — власти двух сильных держав не поделили геополитические зоны влияния, из-за чего сначала между малыми, а потом и этими самыми державами и разразилась война. Уверен, что если бы у власти в одном из этих государств управляли наши марксисты-ленинисты, те тут же сказали, что это «очередная империалистическая война», и тут бы они были правы целиком и полностью — побранятся сверхдержавы, поиграются, разрушат несколько сотен городов и миллионы человеческих судеб, да и успокоятся — кто-то из них, правда, под конец, выплатит контрибуции аля репарации, но с этим у все. Да вот кое-что пошло не так — в игру вступает Гамов, сначала, как призывник, вместе со своими товарищами, будущими членами его правительства, на фронт, где проявляет себя не просто как хороший боец, но и гениальный тактик, который постепенно, по просьбе самого боевого генерала, замещает его. Более того, в целях пропаганды, чтобы дать забыть народу о трудностях войны и общими трудностями на фронте, государственные СМИ широко освещают победы Гамова, который в итоге становится настоящим всеобщим героем. Из-за этого его отряд собираются передислоцировать, предлагая Гамову звание генерала, от которого он отказывается — для всех он все равно бы остался Полковником Гамовым.

Передислокация оказывается неудачной для правительства — в результате умело спланированного переворота, в власти и приходят Гамов и его люди (сразу же хочется добавить, что сам Гамов не был зачинателем этой идеи и ее реализатором). Придя к управлению страны, довольно сильно напоминающей Советский Союз нашего мира (в «перпендикулярной Земле» заметны аналогии и на Англию/США — основных противников и разжигателей идущей войны, Германии, и даже на ислам), Гамов «принимает титул, полностью соответствующий действительности — Диктатор», и, создавая Министерства Милосердия и Террора, полностью изменяет ситуацию в государстве — бандитизм, нерациональность экономической системы, и то и другое встречавшееся еще до войны — все было изменено в положительную сторону, пусть иногда и крайне радикальными методами...

Далее следовало невоенное ведение войны, которое заключалось и в помощи противникам, их населения, от эпидемий, спасения местных жителей, нестандартный подход к войне, который закончился, как это ни странно, победой... После которой Гамов решает судить себя и свою команду.

Как же так, спросите вы? Казалось бы, успешная карьера, которая должна была бы продолжаться и далее — стать Диктатором целой Земли — согласитесь, не плохо, — но, в итоге, все закончилось именно так. Но для чего?

Объединив мир (нет, никаких федераций под его лидерством или вхождения всех остальных держав — в его государство не было), закончив войну, примирив соперников, Гамов заявляет, что он так же, как и лидеры других государств-участниц, являлся ответственным за эту войну, и он, Алексей Гамов, Диктатор, Полковник Гамов, расплатится перед судом в полной мере за совершенные им преступления. Так Гамов хочет раз и навсегда, после своих невоенных методов войны, изжить сами эти войны...

Можно, конечно, провести линии с христианским Ахтихристом, либо с гениальным полководцем, либо с какими-то фюрерскими амбициями, но:

«Диктатор» — действительно роман-утопия, роман-фантазия, роман-мечта на тему идеального лидера — вождя, правителя, который не только бы честно руководил своей Родиной, был ответственным за все происходящее в ней при его правлении, но и задумывался о всем остальном мире, обо всем Человечестве и его будущем. Такого лидера, Диктатора, не хватает и нам, на нашей Земле.

П.С. А может этот помощник Гамова, попавший в нашу Реальность, и есть тот самый Диктатор, который изменит и нас к лучшему?..