Не раз приходилось слышать от любителей фантастики, что раз у Бориса Штерна есть «ÐŸÑ€Ð¾Ð¸Ð·Ð²Ð¾Ð´ÑÑ‚венный рассказ №1», то, наверное, должен быть и №2. Где же он? В ответ слышалось, что на то и фантастика; рассказ №1 есть, а №2 нету. Иногда, впрочем, говорилось, что есть и №2, но он никогда не публиковался, и, вообще, автор никому его не показывал. И уж совсем редко можно было встретить человека, читавшего этот рассказ. Погиб «ÐŸÑ€Ð¾Ð¸Ð·Ð²Ð¾Ð´ÑÑ‚Ð²ÐµÐ½Ð½Ñ‹Ð¹ рассказ №2» и след простыл.

Однако рукописи иногда всё-таки не горят.

В начале восьмидесятых годов, когда начали возникать первые Клубы Любителей Фантастики, а молодые в ту пору фантасты четвёртого поколения перезнакомились и подружились, благодаря Малеевским семинарам, возникла добрая традиция: дарить друг другу рукописи своих повестей и рассказов. Книг ещё почти ни у кого не было, а читать друг друга хотелось. Тексты неопубликованных рассказов хранились в личных архивах, передавались из рук в руки, читались, зачитывались и погибали не только в огне, но порой и вовсе неблагородным способом. Но иногда они умудрялись выжить и сохраниться, вопреки очевидности.

Вот передо мной рукопись потерянного рассказа: зачитанная до дыр, слепая, так что ни один сканер не разберёт. Но всё же это подлинная рукопись, хранящая следы авторской правки. Сижу, разбираю текст, перевожу в файловый вид. Думаю, что за публикацией дело не станет, а пока (уж простите моё хвастовство!) я единственный, кто знает, что случилось на заводе «ÐÐ»Ð¸Ñ‚ÐµÑ‚» через год после удивительных событий «ÐŸÑ€Ð¾Ð¸Ð·Ð²Ð¾Ð´ÑÑ‚Ð²ÐµÐ½Ð½Ð¾Ð³Ð¾ рассказа №1». Разумеется, человек не просто живший в ту эпоху, но и успевший поработать на производстве, скажет, что заводу должны были поднять план и срезать фонд заработной платы. Именно так всё и произошло: план повысили в три раза, а фонд зарплаты срезали вдвое. Теперь завод могло спасти только чудо. Каким оно будет, узнаете, когда рассказ увидит свет. А я скажу только, что рассказ написан фирменным штерновским языком, а атмосфера советского производства, казавшаяся странным реликтом пятнадцать лет назад, сейчас воспринимается как ещё одно фантастическое описание. Описание страны, которой больше нет, но в которой мы жили.

Фантасмагория на суперпрозаическую тему. Роман о строительстве фабрики-кухни и внедрении сети магазинов «ÐšÑƒÐ»Ð¸Ð½Ð°Ñ€Ð¸Ñ». Кавалеров ненавидит своего благодетеля вовсе не за то, что тот собирается лишить женщин радостей домашнего хозяйства, а за то, что тот имеет в жизни цель, что ему хорошо живётся, за то, что он поёт по утрам в клозете. В этой книге нет положительных героев, нет и отрицательных. Они все одинаково неприятны. В этом проявляется замечательный талант автора, но и главный недостаток книги. Её неприятно читать. Автор не нашёл себя ни в служении новому строю, ни в борьбе с ним, и его книга также оказалась подвешена между небом и землёй. Она стоит в русской литературе наособицу: знать её необходимо, любить -- почти невозможно.

Разумеется, имхо.

Конёк-Горбунок -- любовь на всю жизнь. Я ещё не умел читать, но положив на колени огромнейшую книгу с рисунками Конашевича издания 1953 года, старательно «Ñ‡Ð¸Ñ‚Ð°Ð»» эту сказку, водя пальчиком не столько по строкам, сколько по картинкам. При всяком новом прочтении открывались новые тайны и смыслы, места, которые прежде читал на полном серьёзе вдруг наполнялись авторской усмешкой. Некоторые места просто становились понятны: что значит, «Ð¿Ð¾Ð»ÑƒÑ‡Ð°Ñ‚ÑŒ деньги счётом», что такое «Ð±ÐµÐ»Ð¾ÑÑ€Ð¾Ðµ пшено», на каком-таком «Ð¼Ð¾ÑÑ‚Ñƒ» должен провалиться похититель коней, что значит «Ð½Ð°Ð³Ñ€Ð°Ð´Ð¸Ñ‚ÑŒ кого-то шапкой»... Ведь детская сказка на деле является энциклопедией русской жизни XV-XVII веков. Мне уже давно не нужен текст, я помню сказку от корки до корки, но всё равно, время от времени беру ветхую, чуть живую книгу, на которой вырастает уже третье поколение детей, и, глядя в лица внуков, читаю любимые строки. Или просто, в тысячный, наверное, раз рассказываю сказку самому себе:

Ты, коль так сказать примерно,

Сослужил мне службу верно.

То-есть, будучи при всём,

Не ударил в грязь лицом.

Отличнейший рассказ, один из тех, что не забывается десятилетиями. Но вот, что удивительно, почему никто из написавших отзывы не задумался о причинах, по которым дерево пришлось рубить? Ведь срубают его не просто так, не из «Ñ‡Ð¸ÑÑ‚Ð¾Ð¹ злой идеи уничтожения». Дерево гибнет, оно угрожает посёлку, который переселенцы пытаются сберечь. Оно, вульгарным образом, слишком старое. Санитарная рубка, вот, как это называется!

Собственно, к началу рассказа дерево уже мертво, оно напоминает лягушачью лапку, которая дёргается от электрического тока, но уже не живёт. Убийство произошло давным-давно, когда местные жители под влиянием пришельцев изменили свой образ жизни. Кладбище под корнями -- это лишь символ. Не так трудно привезти сто тонн органики и тысячу мешков суперфосфата и удобрить землю под кроной, но это ни к чему не приведёт. Нужны люди, те, что остаются с деревом не только в жизни, но и самой смерти. Рассказ не о рубке деревьев, не об экологии даже, а о том, что люди лишились корней, потеряли традиции, потеряли самую память, а теперь удивляются, что дерево умирает. Символ-то вселенский: генеалогическое древо, древо культуры, древо жизни, наконец! А когда предки забыты, когда собственная культура подменена дурно усвоенными верхушками чужого наследия, когда самая жизнь переменилась, тогда остаётся лишь вздохнуть о прошлом и сдать остатки деревянной резьбы в этнографический музей.

Кто-то наверняка скажет, что это естественный процесс, и «Ð½Ðµ надо, ребята, о песне тужить». Вы что же, скажут, хотите, чтобы ради сбережения наскальной живописи, мы продолжали жить в пещерах? Нет, почему же... идти вперёд необходимо. Но ведь люди -- не деревья, у людей должны быть способы, взлетая к звёздам, не отрываться от корней. Чтобы не пришлось своим уходом ...убить дерево.

Всё-таки, Клиффорд Дональд Саймак, несмотря на свои чешские корни, американец до мозга костей. Некоторые вещи просто не могут прийти ему в голову, они слишком фантастичны для замечательного фантаста. Он может придумать чудесный дом, но как только Фредерик Грей уверился, что это и впрямь его дом, из головы немедленно выпали мысли о старине Бене. Это мой дом, и Бену здесь не место. Грей не стал плохо думать о товарище, он просто перестал думать о нём. В этом нет ничего плохого, это норма того общества, в котором живут два старых профессора, и в котором живёт Клиффорд Саймак. Есть и ещё один момент: раз во вселенной повсюду одни и те же законы химии, то, значит, и всё остальное одинаково, включая нормы права. Различия, конечно, могут быть, но они не принципиальны и вполне по зубам провинциальному профессору юриспруденции. И во все времена, по всей Галактике Балматан будет выдвигать иск против Мера Эла, и судьи будут разбирать суть тяжбы. Трудно представить, чтобы такое пришло в голову русскому автору.

Но Саймак не был бы Саймаком, если бы закончил рассказ на какой-то необязательной ноте. Бывший декан юридического факультета оказывается настоящим проффесионалом; согласившись сотрудничать с галактическим судом, он садится и начинает штудировать межгалактическое право, в соответствии с которым надо решать дела. Избави меня боже попасть в лапы межгалактического судопроизводства, но отвода судье Фредерику Грею я бы требовать не стал.

Рассказ совершенно сознательно написан как полемический по отношению к «ÐŸÐµÑ€ÐµÑÑ‚Ð°Ñ€ÐºÑƒ» братьев Стругацких. У Стругацких Таймыр» добрался своим ходом до Земли, и, если бы не вмазался в радиотелескоп, вполне мог бы оказаться незамеченным. Владимир Михайлов в пику Стругацким написал свой «Ð ÑƒÑ‡ÐµÐ¹ на Япете», где героев встречают, но, ожидая героев, не сумели встретить людей. Кир Булычёв полемизирует и со Стругацкими, и с Михайловым. В рассказе есть на это прямое указание, один из героев говорит, что, вот прилетим к Земле и по недомыслию врежемся в радиотелескоп. Но концовка у Булычёва самая человечная. В ней нет ничего пафосного, ничего специфически совкового. Это просто хороший рассказ о настоящих людях, которые непременно будут в любую эпоху.

Да-да, это тот самый Медведев, который оклеветал Стругацких, и тот самый «ÐŸÑ€Ð¾Ñ‚ÐµÐ¹» на страницах которого это было сделано. А в остальном, если бы не скандал двадцатилетней давности, эта повестушка не заслуживала бы упоминания. Протей, он протей и есть -- одноклеточный.

В хорошем рассказе всегда два дна. Поверху -- славная, хотя и немудрящая история о волшебном настройщике роялей, который настраивает инструменты в такт душе того, кто на нём играет. Всё ясно, понятно и слегка карикатурно. Именно так следует писать для детей. Хотя и во внешнем слое есть свои изюминки: например, бабушка достаёт маслёнку и молоток, а потом, проникнувшись, тихонько-тихонько прячет их.

Второй слой рассказа уже о другом. Концовка, которую дети могут воспринять, как историю о некоем Деде Морозе, на самом деле не о том. Настройщик, уже за бесплатно, работает с теми детишками, у которых ни рояля, ни пианино нет, да и не будет. И незаметно уходит, когда видит, что детишки настроены на нужную ноту. Здесь тоже своя изюминка -- десятка, которую настройщик берёт со всех обеспеченных, независимо от того, нужен им инструмент или нет. Просто одни отдают деньги с готовностью, а другим до смерти жалко этого чирика. Но здесь мы снова переходим на первый уровень восприятия.

А ещё глубже, на третьем уровне, то, о чём написала в своём отзыве irish. Мне, не знающему теории музыки, и невдомёк было, что сюжет рассказа построен по принципу музыкального произведения. Вот так пишутся хорошие рассказы.

Агитка, причём из самых пошлых. Автор старательно смотрел по телевизору программу «Ð’ремя» (в чём нет ничего плохого, я и сам её смотрю), а потом своими словами пересказал публицистические материалы из этой программы. Не дело писателя подбирать объедки за публицистикой.

Смешно и глупо выглядит описание гибнущей Италии. Подумать только, двадцать пять тысяч погибших на шестьдесят миллионов жителей! А сколько из этих двадцати пяти тысяч онкологических больных, тяжёлых сердечников и диабетиков, которые всё равно умерли бы через полгода. Каждый погибший человек, это человек, его жалко, но ведь Бурносов и не пытался показывать их, он живописал всего лишь гибнущую Италию, а никак не итальянцев.

Общее впечатление: будто сижу на скамеечке со своими деревенскими соседками, которые пересказывают «Ñ‡Ð°Ð²Ð¾ им по теловизеру сказали». Бабушек я понимаю, а вот Бурносова — нет.

Множество отзывов, все точки зрения, кажется, сказано всё, что можно сказать. И всё же, не могу молчать. Я обязан высказать свою любовь и восхищение этой книгой. Мировский сборничек, рассыпавшийся по страничке от бесчисленных перечитываний. Старые друзья, уютная жизнь, проблемы, которые будут разрешены быстрее, чем тигр расправляется с бифштексом. И великолепный язык, которым мы обязаны переводчице Ирине Гуровой. Но доброта, радость и свет, это от автора. «Ð–учков не бросают в сентябрьский эль, они сами падают туда с дивной избирательностью!» -- таким же точно пьянящим чудом оказывается и вся книга. И каждый раз, переложив последний ветхий листок, я чувствую, как в душе отпечатывается яркая картина: дракон, разлёгшийся на замковой стене, дразнит саблезубого тигра раздвоенным языком.

Фантастика, которая с каждым годом всё больше и страшнее начинает напоминать реальность. Во всяком случае, зритель уже подготовлен многочисленными реалити-шоу к подобному зрелищу. Как только будут выделены достаточные деньги, появятся и желающие заработать эти деньги ценой собственной жизни. Дело за малым: согласиться, что такое развлечение достойно звания человека. Сорок лет назад я читал этот рассказ с восторгом, как остросюжетную, приключенческую небывальщину. Сейчас я читаю его с мрачным предчувствием. Утешает лишь одно; кто-то из фантастов, чуть не сам Шекли сказал однажды: «Ð¯ не предсказываю будущее, я предупреждаю его». Дай бог, чтобы эти слова оказались вещими, и чтобы следующее поколение читателей вновь воспринимало этот рассказ лишь как остросюжетную и очень фантастическую историю.

Во всех «ÐœÐ°Ñ€ÑÐ¸Ð°Ð½ÑÐºÐ¸Ñ… хрониках» это, наверное, самый непопулярный и самый пронзительный рассказ. При первом прочтении он казался лишним, он резал глаз, но потом именно он вспоминался то и дело, и не давал покоя. Почему так? Да потому, что это рассказ не о Марсе, и не о Земле, не о людях и не о марсианах, не о проблемах и приключениях... Это рассказ о Тебе. Ты смотришь и видишь себя, которого не пускают. Неважно, куда и зачем, но это тебя оставили одного в это ничем не примечательное утро заурядного понедельника. Может быть, ты сразу и не понял, что стряслось с твоей жизнью, но Рэй Брэдбери поведал тебе об этом в рассказе коротком и безысходном, как человеческая судьба.

До чего же всё-таки изменился мир, прямо на глазах. Пионеры, сбор металлолома, папа-полярник... А какое огромное количество мелочей изменилось! Многие ли из нынешних читателей поймут фразу, где говорится, что бабушка учила Ниночку застёгивать лифчик? Детский лифчик -- это совсем не то, что носят нынешние тёти. Лифчики носили и мальчики и девчонки. Этакий широченный нагрудник с дырками для рук, застёгивающийся сзади на три пуговицы. К лифчику пришивались две резинки, на которых держались трикотажные чулки в рубчик. Как раз на моей памяти эта бронебойная одежда начала отходить. Сколько боёв с родителями я выдержал лет в восемь за право не носить лифчик. А тут, вот он, сохранился. Лифчик, чулки -- и никаких колготок.

Литература это машина времени, которая, пусть ненадолго, возвращает нас в прошлое.

Дмитрий Володихин, никудышный писатель, но довольно ловкий рецензент с претензией на звание критика. К несчастью, претензия остаётся не более, чем претензией из-за сильнейшей ангажированности автора. Описывая дела давно минувших дней, Дмитрий Володихин ещё может позволить себе некоторую объективность, но уже переходя ко временам «Ñ‡ÐµÑ‚Ð²Ñ‘Ñ€Ñ‚Ð¾Ð¹ волны», на полную мощность включает механизм политической цензуры. Из авторов «Ñ‡ÐµÑ‚Ð²Ñ‘Ñ€Ñ‚Ð¾Ð¹ волны» напрочь исключены Михаил Успенский, Святослав Логинов, Владимир Покровский, Евгений Филенко. Дело в том, что это авторы, которые и сегодня живы, активно работают, но при этом не разделяют идеи самодержавия и православия. Таких, по мнению критика, надо просто замалчивать, в надежде, что потомки, ведомые идеями Дмитрия Володихина, попросту забудут о неугодных писателях (см. манифест группы «Ð‘астион», написанный Эдуардом Геворкяном «Ð¤Ð¾Ñ€Ð¼Ð°Ð½Ñ‚Ñ‹ протоимперских систем»).

Володихин уже пытался сколотить в рамках группы «Ð‘астион» особое «Ð»Ð¸Ñ‚ÐµÑ€Ð°Ñ‚ÑƒÑ€Ð½Ð¾Ðµ» формирование, построенное по религиозному принципу («Ð¡Ð°ÐºÑ€Ð°Ð»ÑŒÐ½Ð°Ñ фантастика»). Но оказалось, что авторы даже в церковь строем ходит не любят, и предприятие с треском рухнуло. Теперь несостоявшийся бонопартик предпринимает новую попытку оседлать движение. Подобран более умеренный ярлык, течению приданы все атрибуты неформальности. Прежними остались только два основополагающих момента: подбор по принципу усечённой уваровской формулы и требование, чтобы идеологом нового движения был дорогой товарищ Володихин. Увы, при таком подходе право на интеллектуальность автоматически теряют практически все наши лучшие авторы. Сейчас не могу вспомнить, дозволено ли быть интеллектуалами Олдям, но Дяченки и Зорич оттуда изгоняются. Нет Романецкого, Алфёровой, а ведь это люди не последние в плане интеллектуальности. Выброшена из обоймы Мазова, которую в «Ð¡Ð°ÐºÑ€Ð°Ð»ÑŒÐ½Ð¾Ð¹ фантастике» автор поднимал на щит, но впоследствии разругался с ней. Разумеется, при таком подходе и новый общественно-политический проект громко лопнет, и любители фантастики уже лет через десять будут читать сей артефакт с тем же странным чувством, с каким нынешняя молодёжь заглядывает порой в писания критиков Иванова или Осипова.

Я, конечно русофил и без пяти минут шовинист, но это уже перебор даже для самой гадкой агитки.

В какой-то момент мне стало любопытно, а что, автор на самом деле настолько туп или он так прикалывается, но тут же понял: прикалывается. Роберт Хайнлайн в незабвенных «Ð’ехах» писал, что у любого профессионального автора должен быть псевдоним для публикации откровенно неудачных произведений. Насколько мне известно, у нас этим мудрым советом активно пользуется Василий Мельник. Всякого рода конъюнктурщину он публикует под псевдонимом Василий Орехов. А что? Стыд глаза не выест, а денежки заплатят не Орехову, а Мельнику.

Н-да... проект «ÐŸÐ¾ÑÑ‚эпидемия» стремительно скатывается в бездны халтуры и графомании.

В 1864 году великий педагог Константин Дмитриевич Ушинский издал книгу для обучения младших школьников чтению. Книга называлась "Родное слово", и с 1864 года она выдержала великое множество изданий. В книгу были включены адаптированные отрывки из Библии, отдельные стихотворения и басни русских поэтов: Пушкина, Крылова, Дмитриева, русские народные сказки в обработке Ушинского, в том числе такие знаменитые, как "Колобок" и "Репка". Но больше всего было текстов, написанных самим Константином Дмитриевичем. При этом в предисловии, обращённом к учителям, Ушинский пишет, что ему принадлежат все тексты, где не указан источник, откуда они взяты. Таким образом знаменитая, считающаяся народной, сказка "Курочка Ряба", на самом деле написана Ушинским.

В течение более чем сорока лет сказка без изменений перепечатывалась в хрестоматии "Родное слово" и лишь в 1911 году через сорок лет после смерти Ушинского издатели изменили название сказки (до этого она называлась "Золотое яичко"), а также три-четыре слова в самом тексте и поставили сверху пометку: "Русская народная сказка". Конечно, за это время родилось и выросло два поколения русских людей, учившихся по знаменитой хрестоматии, и неудивительно, что сказка Ушинского стала воистину народной. Та же судьба постигла и забавную присказку "Федул, что губы надул?" -- также считающуюся народной.

Есть и иные подобного рода случаи. Так в начале 50-х годов XX века одно из советских издательств выпустило сказку Виталия Бианки "Хвосты" в переводе на фарси. Спустя десять лет этнографическая экспедиция из Великобритании записала эту сказку и опубликовала в качестве народной. Думаю, подобного рода признание не может оскорбить автора, но всё же, правду следует знать.

И под конец история не столько смешная, сколько печальная. В 2014 году в МГИМО проходила научно-практическая конференция, и там некая доктор филологии доказывала, что образ золотого яичка есть отголосок древнейшего космологического мифа. Ссылалась она при этом на сказку "Курочка Ряба", записанную Афанасьевым в двух схожих вариантах. Прямо скажем, вряд ли Ушинский имел в виду космологические мифы, а что касается Афанасьева, то в его сказке никакого золотого яичка и в заводе нет. "Снесла курочка яичко: востро, пестро, костяно, мудрено". И раскокали это яичко с первой попытки, после чего внучка с горя удавилась, куры начали летать, вереи хохотать, а поповы дочери коромысла изломали. Как видим, ничего похожего на современную сказку в записи Афанасьева нет. Имени безграмотной профессорши я сообщать не буду, хотя опубликованные тезисы хранятся у меня дома. Но самый факт такой работы показывает потенциальную глубину падения высоколобой критики.

Любопытная книга. Язык пристойный, хотя без стилистических находок, но в целом чистый. Именно -- в целом, поскольку порой встречаются страницы (видимо, плохо вычитанные) где мелкие языковые огрехи идут косяком. Но вскоре стиль вновь исправляется до следующего срыва. Впрочем, это мелочи, которые легко могут быть выправлены самом автором, подсказок рецензента здесь не требуется.

Хуже другое: полное незнание автором материала. Пока речь идёт о фантастике и всевозможных оккультных тайнах, книга читается нормально. Известно, что Гитлер и его окружение увлекались оккультизмом, а сколько правды было в их увлечениях, составляет фантастическую канву романа и принимается без возражений. Но вот герой ступает на территорию концлагеря, и начинается такая развесистая клюква, что у читателя уши вянут.

В лагерях смерти царила строжайшая дисциплина. За неоправданную стрельбу с вышки охранник немедленно отправился бы на Восточный фронт. За гарем, наподобие того, что описывает Ветловская, коменданта повесили бы в тот самый день, как информация о гареме дошла бы до его начальства. Вообще, за совокупление с расово неполноценными особями полагалась виселица. И случаи повешения охранников на глазах у заключённых женщин, были.

Свидетели, выжившие в гитлеровских застенках рассказывали (и я слышал эти рассказы), что главный ужас заключался не в мясницком садизме, которого практически не было, а в спокойном механическом бездушии, с которым работала машина уничтожения.

Клюква ещё более развесистая появляется при описании медицинских опытов, которые ставились над заключёнными. Об этом страшно говорить, но преступники, ставившие эти опыты, были квалифицированными исследователями. А научный результат того, что описывает Ветловская, равен нулю. Например, ставится опыт по определению уровня болевого порога, при котором человек погибает от болевого шока. Но если подопытный и без того измождён, избит и раздавлен, то он умрёт гораздо раньше, чем порог будет достигнут. Для опытов брались только здоровые люди; их держали в чистых помещениях, их хорошо кормили, после того, как им наносились травмы или они заражались какой-либо дрянью, их тщательно лечили, получая чистые, научно-достоверные результаты. А потом также хладнокровно уничтожали, словно речь идёт о подопытных животных, подлежащих немедленному уничтожению после окончания опыта. В этом истинный ужас, а не в непрерывном выпускании кишок.

Главный герой Ветловской, «Ð¿Ð¾Ð»Ð¾Ð¶Ð¸Ñ‚ельный эсэсман», великий маг и учёный, ведёт себя столь же идиотски, как и окружающие его мясники. Вроде бы, неплохая идея: найти среди заключённых концлагеря людей с паранормальными способностями. Кого-то имперский маг сумел завербовать. Но вот появляется советский офицер, оказавшийся одновременно предсказателем, или ведьма Дана, уничтожающая охранников ментальным ударом. Они не хотят сотрудничать с фашистами, и главный герой со вздохом отправляет их на уничтожение. Да плевать, что они не хотят! В отдел их, отмыть, откормить и исследовать! Это же ценнейший материал! Но до такой простой мысли ни автор, ни его герой додуматься не смогли.

И вот такими концептуальными ляпами книга наполнена от корки до корки.

Вывод: в качестве боевичка или триллера почитать можно. На что-то более серьёзное книга не тянет.

Хотите знать, как пишутся сказки? Так вот, здесь вы этого не узнаете. Здесь можно узнать, как сказки рассказывают. Сказочник, затаённо улыбающийся своим взрослым мыслям, рассказывает историю малышу, замершему от восторга и удивления. Помните семерых белых медведей, что поджидали девочку Женю на полюсе? Первый -- нервный, второй -- злой, третий... если бы сказку сочинял писатель, он остановился бы, подобрал эпитет, который наращивал бы качества медведей вплоть до невыносимого ужаса. Но сейчас мастер выступает не писателем, а сказочником. Нет времени на подбор самого точного слова, слушатели ждут, но зато видны их глаза и ожидание, и страх, уже зарождающийся. И тогда на едином дыхании безо всякого перерыва возникает медведь в берете. Ужас сменяется гротеском, который готов прорваться смехом. И медведи идут уже не ужасные, а потёртый, следом помятый, от которых надо убегать с визгом и хохотом.

И концовка. Не надо ничего всеобъемлющего. Достаточно настоящего доброго дела, масштабы которого доступны детскому уму. Добрый сказочник рассказывает сказку, глядя в детские глаза, и потому в словах его нет ни грана фальши.

Подобного сюжета мне ещё не попадалось. Автор взяла научно-популярную книгу «ÐŸÐ¾ отдалённым тропам», широко известную в начале пятидесятых годов и, чередуя обширные цитаты из неё с собственным текстом, рассказала, как всё это могло быть на самом деле. Вместо радостного строительства социализма мы видим отсталость национальных окраин, неприятие всего нового и чуждого, дремучее невежество, порождающее преступления. Но когда читатель начинает думать, что ему предлагается что-то социально-антисталинское, сюжет вновь совершает резкий поворот, и перед нами является оригинальная фэнтезийная повесть, также поражающая новизной, как и социально-фантастический рассказ первых страниц.

Суметь на протяжении одного рассказа дважды обмануть и поразить искушённого читателя -- для этого нужны незаурядный талант и фантазия.

Спасибо автору.

Герберт Уэллс -- великий писатель. Писатель просто, без добавления слова «Ñ„Ð°Ð½Ñ‚Ð°ÑÑ‚». «Ð’ойна миров», пожалуй, самый знаменитый из его фантастических романов, и за сто десять лет всю фантастическую составляющую книги растащили последователи, подражатели и плагиаторы. Сняты фильмы, написаны продолжения, фанфики, книги по мотивам и чёрт знает, что ещё. Казалось бы, от романа должны остаться уважаемые и вполне нетленные мощи. Однако, книга живёт, и читать её так же интересно, как и сто десять лет назад. Роман живёт за счёт реалистической составляющей, за счёт живых людей, подобных тем, что одушевляют книги Диккенса и Теккерея. В этом фантастичнейшем из романов мы видим подлинную Викторианскую эпоху, неторопливую и уверенную в себе, доживающую последние дни, но не собирающуюся капитулировать и тем более -- умирать. Она грудью встречает удар треножников, но не сдаётся, и в этом традиционном английском упрямстве скрыта истинная правда. В этом же и главный конфликт, и главный недостаток романа. Герберт Уэллс видел, что британская империя обречена, не марсианами, а самой историей, но видел и то, что она не собирается признавать очевидного факта. И, чтобы как-то привести к финалу сюжет, он призвал на помощь бактерии -- величайший из роялей мировой фантастики. Фантастика пострадала, правда жизни -- нет. Фантасту Уэллсу можно предъявлять претензии. А книги великого писателя Герберта Уэллса будут нужны ещё не одному поколению благодарных читателей.

Брэдбери равно хорошо пишет и удивительно светлые, солнечные рассказы и самый жёсткий хорор, мрачный и беспросветный. «ÐÐ¿Ñ€ÐµÐ»ÑŒÑÐºÐ¾Ðµ колдовство» в этом смысле стоит на грани: солнечный свет, напоённый тьмой. «Ð¥Ð¾Ñ‡Ñƒ влюбиться!» -- восклицает ведьма и пускается во все тяжкие. Радостная кутерьма, чехарда событий, которым удивляется даже сама виновница происходящего. Беспомощные попытки Энн Лири отстоять зимнее, замороженное, но своё «Ñ». Веселье, радость, чудеса, и мы радуемся вместе со всеми. Но где-то на грани восприятия чёрной точкой темнеет понимание, что весна пройдёт, колдовство кончится и останутся двое чужих, неприятных друг другу людей, связанных канувшим колдовством. «Ð’се невесты феи, откуда же берутся ведьмы-жёны?» Светлый рассказ распахивает тёмное дно, и даёт ответ на этот вопрос.

Великий мастер Рэй Брэдбери видит сквозь любое дно, но до поры не показывает тёмных глубин. Радуйтесь, пока не кончилось апрельское колдовство!

Наверное, на примере этого романа имеет смысл поговорить, что же мы читаем на самом деле под видом переводов. Из тех, кто писал отзывы на «Ð‘ÐµÐ³ÑÑ‚Ð²Ð¾ Земли» многие отмечают сухой стиль изложения и затянутость повествования. А как оно на самом деле? Рассмотрим всего одну строчку:

«Nous continuions de travailler en ne nous nous arrëtant que boire une bol de bouillon». Согласно школьным правилам сочетание ne... que следует переводить как «Ñ‚Ð¾Ð»ÑŒÐºÐ¾». И когда, при сдаче тысяч, студентик переведёт фразу: «ÐœÑ‹ продолжали работать, останавливаясь, только чтобы выпить по чашке бульона», -- добросердечный педагог выставит студенту заслуженную пятёрку. Однако, роман был переведён Ф.Мендельсоном, одним из опытнейших переводчиков, который отлично чувствует контекст фразы. В студенческом перекладе получается, что герои малость поработают, потом бульонца попьют, и снова поработают. «ÐŸÐ°ÑˆÐ½ÑŽ попашет, попишет стихи». А герои Карсака работают на износ, и лишь когда сил совсем не остаётся, наскоро проглатывают принесённый бульон и вновь врубаются в работу. И вот в тексте появляется фраза: «ÐœÑ‹ продолжали работать, не останавливаясь ни для чего, кроме как для того, чтобы выпить по чашке бульона». Смысл передан переводчиком совершенно правильно, контекст -- точно. Одно беда, вместо краткого «ne... que» в тексте появляется убойное: «Ð½Ð¸ для чего, кроме как для того, чтобы...» А это значит, -- адьё, изящный стиль и лёгкость изложения.

Подобный подход к переводу вообще характерен для Мендельсона. А ведь именно он перевёл подавляющее большинство французской фантастики. Вот и спрашивается, кого мы читаем -- Ф.Карсака или Ф.Мендельсона?

А роман сам по себе очень неплох. Жаль, что чтение его не доставляет удовольствия из-за тяжеловесного, неуклюжего стиля.

Как я понимаю, в форме отзывов разгорелась дискуссия о повести Ефремова «Cor Serpentis». Значит, до сих пор повесть не устарела и в этом её плюс. Мы видим холодноватый евремовский коммунизм, тот самый, в котором было бы неуютно жить поэту Асадову. Но именно этот коммунизм позволил когда-то советским фантастам писать о будущем, именно Ефремов спас когда-то фантастику от великого позора тащиться в хвосте современности. Да, разумеется странно, что космонавты обсуждают рассказ Лейнстера «ÐŸÐµÑ€Ð²Ñ‹Ð¹ контакт». Американец и сейчас-то стоит во втором ряду, а кто о нём вспомнит через тысячу лет? С другой стороны, столь же очевидно, что гуманистическое содержание рассказа не устарело и в обозримом будущем не устареет, несмотря на всю неуютность ефремовского будущего.

А вот с точки зрения научности фантастическая посылка Ефремова не лезет ни в какие ворота, и об этом можно было сказать ещё в 1959 году. Оставим в стороне тот факт, что фтор достаточно редкий элемент, встречающийся во вселенной только в рассеянном виде. Пусть на этой планете произошла Великая флюктуация, и фтор образовался в изобилии. Но жизнь на основе фтора всё равно не возникнет. Ефремов живописует океаны плавиковой кислоты. Опять-таки, оставим в стороне, что плавиковая кислота — это раствор фтористого водорода в воде, а в условиях фторидной атмосферы вода существовать не может, подумаем о другом; кварц у Ефремова заменяет морскую соль! Увы, кварц не растворяется в плавиковой кислоте, он реагирует с ней, выделяя газообразный четырёхфтористый кремний. В результате, на фторной планете не останется земной коры, а атмосфера будет сверхтяжёлой и непрозрачной. Не самые лучшие условия для возникновения жизни земного типа. Или на этой чудесной планете нет также кислорода и кремния? Значит, требуются уже три Великих флюктуаций. Фтор -- элемент одновалентный, следовательно, не может быть никаких фтористых аналогов аминокислотам. Водородные связи во фтористом водороде невозможны, следовательно, невозможны аналоги белков, ДНК и РНК, запрещены практически все ферментные реакции, поскольку всё это упирается в пространственную структуру молекул, которую определяют водородные связи.

Итак, в непроглядной ночи, где лишь рентгеновские лучи проникают сквозь густую атмосферу, в адски холодном климате (температура кипения HF +20 градусов, температура замерзания минус 83), в условиях, когда невозможно образование сколько-нибудь сложных органических соединений, возникает жизнь внешне неотличимая от земной! Вот это фантастика! Рассказ Кира Булычёва «Ð¡Ð½ÐµÐ³ÑƒÑ€Ð¾Ñ‡ÐºÐ°», описывающий аммиачную жизнь, в этом плане на порядок научнее.

Впрочем, бог с ней, с научностью, вернёмся к повести, как факту литературной жизни. Если «Ð¢ÑƒÐ¼Ð°Ð½Ð½Ð¾ÑÑ‚ÑŒ Андромеды» проломила советской фантастике дорогу в будущее, то «Ð¡ÐµÑ€Ð´Ñ†Ðµ Змеи» идёт в кильватере великого романа. Зато именно эта вещь приучила худшую часть наших фантастов писать слово «ÑÐ½Ñ‚Ñ€Ð¾Ð¿Ð¸Ñ» с заглавной буквы. Именно отсюда пошла ходульность и манерность молодогвардейской школы 70-х годов, де Спиллера, Рыбина, Медведева, В.Щербакова, Осипова... -- всех тех, кто правил бал в семидесятые и начале восьмидесятых годов. Именно они больше всех апеллировали к ефремовскому наследию, не без основания считая себя продолжателями его дела, поскольку переняли бездушную холодность ефремовских утопий, ходульность его персонажей и патетику отвлечённых размышлений. Эти люди преследовали Стругацких, Булычёва, Биленкина, они, заняв административные посты, не пропускали к печатным площадям авторов четвёртой волны. Сами они, взяв у Ефремова всё худшее, как писатели не состоялись, не случайно ни у одного из этих авторов до сих пор нет библиографии на Фантлабе. И, тем не менее, это направление было порождено повестью Ефремова «Cor Serpentis». Об этом тоже забывать не стоит.

Уж этот рассказ известен всем, имя унтера Пришибеева давно стало нарицательным. Но есть тут одна особенность, на которую не часто обращают внимание. При сравнивании российского и западно-европейского законодательств, обычно указывают, что на западе законы запретительные, а у нас -- разрешительные. То есть, западный закон запрещает те или иные действия, а что в законе не указано, то разрешено. У нас же наоборот, чего нет в законе, то запрещено, а закон разрешает те или иные действия. Так вот, это неверно. Российский закон -- указывающий. То, чего нет в законе, запрещено, но то, что есть, вовсе не разрешено. Граждане не могут пользоваться своими правами, а обязаны исполнять то, что в законе прописано. И унтер Пришибеев прекрасно это понимает. Вернее, не понимает, а чувствует на уровне инстинкта. "Нешто в законе сказано, чтобы народ табуном ходил?" А вот пропишут этакое в законе, и будем ходить табуном, пешим по конному, а унтер Пришибеев начнёт командовать: "Ать-два!" А покуда: Расходись! Не толпись!

Какое счастье, что в школьные годы я сумел уклониться от обязательного прочтения «Ð•Ð²Ð³ÐµÐ½Ð¸Ñ Онегина«! Школа прекрасно умеет отвращать от чтения. Сидел бы сейчас дурак-дураком и морщил нос при виде величайшего произведения. А так, впервые прочёл «ÐžÐ½ÐµÐ³Ð¸Ð½Ð°» в двадцать лет и с тех пор читаю постоянно. Читайте и перечитывайте, но только по душевной склонности. Великое не терпит принуждения.

Длинный, скучный и плохо написанный роман. Не знаю, кто виновен в двух последних бедах: автор или переводчики, да это и неважно, поскольку переводным произведениям я всё равно оценок не выставляю.

Сюжета в романе ровным счётом на небольшой рассказ, всё остальное -- болтовня в чистом виде. Зато жестокости на полнометражный роман. Впрочем, ладно, Землю надо спасать, поэтому Эндеру сходит с рук всё, вплоть по убийство. А вот представления автора о войне просто смехотворны. Война это не шахматная партия, малолетний стратег её не выиграет. А здесь видим сплошное «Ð°Ð¹Ð½Ðµ колоннен марширен...» Так всегда бывает, когда штафирка берётся писать о войне.

Очень прискорбно.

Много слышал об этой книге, и вот теперь она попала мне в лапы. Этой ночью провёл над ней часа два (жара, не уснуть), сначала читал со всё большим отвращением, потом просто пролистывал. Дочитать не сумел и, конечно, никогда больше эту гадость в руки не возьму. Причём, у меня нет особых претензий к Терри Гудкайнду, насколько я сумел понять, он пишет проходную фэнтезятину без каких-либо претензий. Жвачка для скучающего обывателя. Всё заранее предсказуемо, разжёвано и, как говорят ныне, «Ð½Ðµ грузит». Подобный литературный силос востребован и было бы неразумно выступать против его существования.

А вот троих деятелей, которые перепёрли этот опус с инглиша на пиджин-рашен следует за их работу подвергнуть максимально жестокому наказанию. К русскому языку образовавшийся текст не имеет никакого отношения. Ляпы всех сортов и видов, по опечатки включительно. А ведь год издания книги 1995, к этому времени мутный поток системных перекладов схлынул, и можно было бы ожидать чего-то грамотного или, по меньшей мере не столь чудовищного. Однако, как явствует из библиографии, все остальные издания украшены всё теми же тремя именами. Оно и понятно, хороший переводчик за такую лабуду не возьмётся. Так что, выход тут один: Не покупайте, не читайте, а буде попадётся в руки, сразу несите в макулатуру.

Очень невнятная повесть. Сюжетная невнятица усугубляется полным отсутствием психологической достоверности. Подбирают в открытом космосе подозрительного человека, задают пару дурацких вопросов из теста для младших школьников, и тут же отправляют пилотом на ответственнейшее задание. А уж медицинский осмотр спасённого заставил меня нехорошо ржать. Никто в повести ничему не удивляется, ничего не старается понять, все дружно прыгают, подчиняясь изгибам сюжета и извивам авторской фантазии. Люди, инопланетяне, призраки, андроиды сменяют друг друга, как в калейдоскопе и исчезают, не запомнившись. Все что-то говорят, по большей части бессвязно. Наконец, что-то взрывают (почему должен произойти взрыв, автор не объясняет, но подразумевается, что взрыв будет) и в мире становится светлее. Не думаю... Автор напустил столько тумана, что светлей уже не станет.

Добавим к этому научно-техническую безграмотность. Техника Маб, сохраняющая работоспособность спустя миллиард лет после изготовления. Причём, это обычные железные киберы, которые ломаются от хорошего удара. И ничего за миллиард лет в их системах не раскристаллизовалось, про усталость металла Михаил Пухов не слыхивал. Не менее смехотворна и эволюция в оранжереях... Впрочем, если вспомнить, что перед нами образчик космической оперы, то не будем придираться. Понадобились автору чудовища, и он их выпустил на арену. Главное, чтобы было увлекательно. А вот этого, как раз и нет. Замах был богатырский, а удара не получилось. Скучно.

Я не рассматриваю эти тексты как стихи. Я не рассматриваю их даже как тексты песен. Это сами песни и есть. Я не разделяю их по альбомам, не коллекционирую записи. Я не утверждаю, что это гениально, да и не считаю их гениальными. Я просто слушаю эти песни, когда на душе хреново, и жить становится чуточку легче. Мне кажется, этого более чем достаточно, чтобы выставить им самую высокую оценку.

Открыл истрёпанный томик Лема, перечёл «Ð¢ÐµÑ€Ð¼Ð¸Ð½ÑƒÑ» и снова стало больно, как будто читаю в первый раз. Это не рассказ. Это сама жизнь (или, быть может, смерть) навеки вмерзшая в кристаллическую память ремонтного робота. Бесчётное число раз миллионы читателей погибали на разбитом корабле, отчаянно выстукивая: «ÐšÑ‚о говорил? Кто...»

Если кто-то скажет вам, будто научная фантастика устарелое направление, которое давно пора сдать в архив и забыть, напомните ему про «Ð¢ÐµÑ€Ð¼Ð¸Ð½ÑƒÑ» Станислава Лема. Одного этого произведения достаточно, чтобы оправдать существование всей научной фантастики.

Очередной замечательный рассказ Роберта Шекли (какое странное сочетание: очередной и замечательный! -- но когда говоришь о Шекли, без него не обойтись). Наверное он не входит в десятку лучших шеклевских рассказов, но он запоминается, он не пуст. Иные маститые авторы за всю жизнь не смогли подняться до уровня этого рассказа, который не входит в первую десятку.

То, что персонажи рассказа перестреляют друг друга, само собой разумелось едва ли не с самого начала. А вот концовка элегантна и неожиданна. Думается, форма, которую принимает абсолютное оружие, всякий раз соответствует поставленной задаче. Когда-то, я пытался представить, как «Ð¾Ð½Ð¾» обращало в пустыню цветущую планету. Зрелище не слишком вдохновляющее.

И ещё одна мысль, которая не сразу приходит в голову: тупое убеждение вояк, что оружие в твоих руках увеличивает степень твоей безопасности. Причём убеждение это двояко: во-первых считается, что никто не посмеет напасть на вооружённого человека (а на них нападают чаще, чем на безоружных) и во-вторых, ложное мнение, будто оружие в твоих руках безопасно для тебя самого. А не мешало бы помнить, что для оружия, для любого, начиная с камня и дубинки, ты всего лишь протоплазма, а назначение оружия превращать активную протоплазму в спокойную.

«ÐœÐ¾Ð¶ÐµÑ‚ быть, это спасёт нас. Может, ускорит нашу погибель...» -- теперь, когда 1996 год минул, мы знаем, как изменилось будущее Форбсов. Ни маленький Израиль, ни вся большая Земля не погибли в грохоте ракет, и это, должно быть, самое главное. Правда, управления временем и таблеток, излечивающих рак, тоже не появилось. Ну и пусть, чёрт с ними, с таблетками. Они спасают взрослых, а спасать надо в первую очередь детей.

Но это то не главное, что есть в рассказе. Главное -- бабушка Форбс, которая варит яблоки, а увидев детей, первым делом предлагает им молока с печеньем. Узнав дату своей смерти, она не визжит от страха, а думает о «Ð±ÐµÐ´Ð½Ñ‹Ñ… испуганных детях, запертых в западне будущего». Прежде о других, а о себе -- уж как получится. Потому, наверное, мир и не рухнул в 1996 году и не рухнет никогда.

Самый человечный рассказ самого доброго из американских авторов.

Рассказ не просто страшный, он страшен вдвойне тем, что безжалостно точно бьёт в одну из самых больных точек современного общества. И читая отзывы на рассказ, написанный больше сорока лет назад, можно видеть, что и сегодня общество раскалывается на непримиримые группы. Я в этом вопросе занимаю самую крайнюю из возможных позиций. Раз есть люди, раз есть мужчины и женщины, раз между ними существует любовь, то должны быть дети. Свои, родные, любимые... много детей. Мне отвратительно читать фразы о необходимости вместо любви рассчитывать и делать экономические выкладки. Этим пусть занимается государство, на то оно и аппарат подавления. И если государство сочтёт необходимым ввести именно такой закон, как в рассказе, то пусть так оно и будет: «ÐÐ¸ вы, ни я не имеем право оспаривать его». Значит, надо брать оружие и защищать свою семью, своих детей. Закон не так уж плох, он даёт эту возможность. И Бенедикт убивает не кого-нибудь, а маньяка, не имеющего права на жизнь. Мортимер первым взял оружие и пошёл убивать, причём его-то никто и ничто не заставляло это делать, он пошёл на убийство ради удовольствия. И в следующий раз придёт такая же тварь и получит свою заслуженную пулю. Это правильно, это честно. Тот, кто пришёл убивать -- убийца. Тот, кто защищает своих детей -- человек. Мне кажется, другой точки зрения тут быть не может.

Не знаю, что думает по этому поводу сам Гаррисон. Как и положено хорошему писателю, он отступил на шаг, предоставив читателям самим делать выводы. Спасибо ему за это.

Сначала я не хотел писать отзыв на эту повесть. Зачем, если и так всё понятно? А потом просмотрел наиболее интересные, развёрнутые отзывы других читателей и понял, что не всё так однозначно. Большинство пишет о том, что Вычислитель проиграл свою главную битву: остался один и всё равно сдохнет, только не в болоте, а на мелком сухом песочке. Вполне возможно, что так и случится; все там будем. Но этот человек не остановился, не сдался, он шёл и дошёл. Главное в человеке -- не сдаться на милость обстоятельствам. На болоте процент случайности был велик: путешественники могли сходу попасться языкастому чудовищу, могли не прорваться сквозь гнилую мель, а могли и не утопить ящик и благополучно переплыть полынью вчетвером. Верёвка, по вине которой погибла последняя попутчица, могла не развязаться... Так что тут велик процент авторского произвола. Автор счёл возможным выпустить на солнечный пляж одного Вычислителя. Но этот человек уже показал, что останавливаться он не умеет. Скорей всего, он погибнет, пытаясь выбраться с островов, как должен был погибнуть на болотах. Но покуда он не сдался, он живёт. В этом глубинный, оптимистический пласт повести, надежно спрятанный под внешней безнадёгой.

Рассказ полностью соответствует полученному техзаданию: у нас всё распрекрасно, у них — мрак и ужас. Когда оказывается, что все события это всего лишь тренировка, мне захотелось плеваться. Ну, сколько можно? Ну а всё остальное в меру неграмотно, так что даже разбирать криворукое изделие не хочется.

Книга Нины Катерли "Окно" стоит у меня на полке на почётном месте, так что я с радостью взялся за чтение семейного дуэта (Нина Катерли и Елена Эфрос, если не ошибаюсь, мама и дочка). Сразу оговорюсь, что с языком у соавторов всё в порядке, всё-таки, потомственные литераторы, Катерли в третьем, а Эфрос в четвёртов поколении. А вот в остальном чтение доставило массу разочарований.

Прежде всего, речь пойдёт о владении темой. Уже в первом абзаце нас предупреждают, что знания авторов на нуле. Директор магазина "Мясо-бакалея" -- что за диво? Не было таких магазинов нигде и никогда. Были "Мясо-гастрономия". В бакалейный отдел выделяются продукты с мясом несовместимые: хлеб, крупы, сахар, кондитерка. Им требуются отдельные складские помещения, отдельные подсобки, отдельные прилавки в торговом зале. Такое было только в крупных гастрономах и универсамах. Дальше -- больше... Громушкин-старший, директор этого фантастического магазина: "Не воровал. Кусок мяса или гусь домой -- не в счёт, такое разрешалось и рядовым продавцам". Ха-ха-ха! Да за пачку чая, пронесённую мимо кассы, продавец вылетал по статье. А спереть гуся -- это уже уголовщина. Директоора блюли свой интерес и требовали от продавцов неукоснительной честности. Зато несколькими страницами позже Громушкин-младший "попался на обвесе покупателей, чуть было не завели уголовное дело..." -- обвес является административным нарушением, максимум, что грозило виновному -- увольнение с формулировкой: "нарушение правил советской тоорговли".

И подобных ляпов в тексте не счесть. Проще сказать, что ни одной верной черты реальной торговли советских времён мне обнаружить не удалось. Впрочем, возможно я, как бывший торговый работник попросту пристрастен и придираюсь к авторам. Но вот Громушкины разживаются машиной времени и принимаются ездить  Ð² прошлое, ровно на сто лет назад и там отдыхать на берегу речки, купаться и загорать. Постойте! До Питера тридцать километров, две версты до крупного торгового села, и отдыхающих никто не заметил? Бережок речки не выкошен, скота никто не пасёт, в лесу не собирают ни грибы, ни ягоды, ни хворост? Да уже через пару недель весь околоток толковал бы о непотребствах, творящихся на сельских угодьях. Мир сыщиков не держит, а про всех знает, а самый целомудренный купальник середины ХХ века в 1883 году посчитали бы верхом разврата. И было бы наше семейство доставлено к становому, и кончились бы уикенды весьма плачевно. Что делать, представление о дореволюционной жизни у соавторов находится на уровне песни "Конфетки-бараночки". Громушкины отправляются в село. "А там как раз базар! И чего только нету. И мёд в бочонках, и свежайший творог, и сметана: поставишь ложку -- не упадёт! А окорок!" А известно ли уважаемым дамам такое выражение "копить молоко к торговле"? И сколь свежайший творог при этом получается. Известно ли, что от одной коровы бывает либо вкусная сметана (тогда творог будет "тощим"), либо хороший творог (тогда сметана станет горчить). А Громушкины купили всё у одной торговки. И окорок деревенские коптили, когда не было соли, чтобы сделать настоящую солонину. Был этот окорок чёрным и таким твёрдым, что хоть топором руби. Кстати, почему мёд в бочонках? -- как его оттуда доставать? Я откачивал мёд из сот меньше двух недель назад, и ответственно говорю, что мёд хранят в кадушках или корчагах.

Впрочем, возможно я, как деревенский житель, пристрастен и придираюсь к авторам.

Но вот Громушкин-младший начинает торговлю ворованными в XIX веке иконами. И в устах искусствоведа звучат слова "Рублёвская школа". Помилуйте, этот термин -- новодел последних двух десятилетий, никакого искусствоведческого смысла он не имеет. Школы иконописи на Руси определялись не именами иконописцев, а местом написания. Кстати, в 1983 году иконы XVIII-XIX веков не слишком ценились, так что и здесь авторы в пролёте. Не мешало бы также поинтересоваться, какие методы датировки икон существовали в ХХ веке. А то: "Смотрели, обращая внимание даже на обратную сторону". Что на обратную сторону смотреть? -- левкос и есть левкос. А вот на торец -- смотреть обязательно. Зато когда Витёк вытащил самую главную из похищенных икон, пришлый искусствовед мигом её опознал и "быстро-быстро заговорил о какой-то неимоверно ценной Богоматери чудотворной, которую ищут уже больше века, -- не то уничтожили большевики, когда жгли храмы, не то похищена грабителями..." Оставим в стороне волшебного искусствоведа, спросим, откуда взялись большевики в 1883 году? "Вечно лысый и вечно живой" в ту пору был "маленький с кудрявой головой". Но тут уже ничего не поделаешь, большевики и КГБ, согласно Катерли и Эфрос, причастны ко всему.

Уф, устал, хотя можно было бы продолжать и дальше. Однако, хватит, переходим к построению сюжета. Повесть распадается на две, практически не связанных части. В первой части Громушкины старший и младший при помощи машины делают свой маленький бизнес, разной степени криминальности. Сюжетно всё это ничем не кончается, начинается вторая часть, никак с первой не связанная.

Чуть не забыл... у Громушкина-старшего, кроме сына Витька, есть ещё дочка Юля, которая стала историком. Во второй части она ездит в 1975 год, где вступает в переписку с неким пожилым писателем. Письма они бросают в дупло старого дуба. Так и тянет процитировать школьное сочинение: "Дубровский сношался с Машей через дупло". Вторая часть почти нацело состоит из этих писем, переполненных проклятиями в адрес КГБ. Суть переписки -- выяснить, был ли старый писатель стукачом или нет. Вероятно, здесь зашифрована какая-то реальная, но давно заплесневелая история. Расшифровывать её у меня нет ни малейшей охоты. Героине также ничего не удалось разнюхать.

Следует отметить, что вторая часть написана правильным, но до предела суконным языком. Не удивлюсь, если окажется, что первую часть писала мама, а вторую -- дочка. Особенно дёрнула меня фраза, что Заставский "служил на Ленинградском фронте". На фронте не служили, а воевали. Служили в тыловых частях, подальше от передовой.

Вторая часть также ничем не кончается. Переписка обрывается едва ли не на полуслове. Всё, конец...

Нет, не конец. Есть ещё эпилог, занимающий две странички. Витёк Громушкин, уехавший в Израиль, хотя весь его бизнес основан на оставшейся в России машине, ненадолго возвращается на родину, садится в машину, а та вдруг заносит его в будущее, в 2020 год. А там, куда ни глянь, всюду бегает кровавая ГэБня в чёрных масках. Что там есть ещё, авторы не сообщают, зато прямым текстом следует вывод: "валить надо из этой страны". Валить куда угодно, лишь бы подальше и поскорей.

Странное дело, я -- демократ до мозга костей, можно сказать, единочаятель Нины Катерли и Елены Ефрос. Почему же мне так противно?

Вызывает интерес и такой ещё разрез: какую оценку можно поставить произведению, которое знаешь наизусть и цитируешь постоянно, и в грустную, и в весёлую минуту?

В данном произведении чётко виден общий недостаток всех научно-фантастических рассказов, являющихся иллюстрацией к тому или иному утверждению естественных наук. В данном случае, Фриц Лейбер описывает свойства газов при сверхнизких температурах. Но то, что изящно получается в колбочке, никогда не получится при вымораживании атмосферы целой планеты. Не будет ровных слоёв, куда можно было бы ходить за воздухом словно в подвал за углем. Тем более не появится тонкого слоя сверхтекучего гелия, он практически мгновенно испарится и улетучится в межпланетное пространство, а следом начнёт испаряться затвердевшая атмосфера. Ничего не попишешь, лиофильная возгонка идёт в сотни раз быстрее, чем обычная.

Это ошибки основного научно-фантастического предположения. Но ведь есть ещё и путь, как люди дошли до жизни такой. Некая чёрная звезда вторглась в пределы Солнечной системы и уволокла Землю с собой. Это означает, что фактически две звезды столкнулись. Можно представить, какие возмущения произойдут на Солнце, да и на незваной гостье. Катаклизмы при этом будут таковы, что вся Земля попросту сгорит. К тому же, помним, что нутро у Земли тоже достаточно горячее, а земная кора очень тоненькая. Если Землю начать снимать со своей орбиты, мало что уцелеет на поверхности. Что не зальёт магмой, то зальёт водой. При этом, может быть, уцелеют споры низших растений и некоторые микроорганизмы. Но людям не останется ни одного шанса.

Так что, с точки зрения науки, этот научно-фантастический рассказ оказывается полностью провальным.

И всё же, рассказ читается, и неплохо. Фриц Лейбер использовал беспроигрышный приём, сыграв на детском желании читателя спрятаться от опасности под одеялом. Кто из нас в детстве не представлял, скажем, всемирного потопа, от которого мы спасёмся с помощью плота или подводной лодки, сделанных из пары бочек и десятка ящиков со двора соседнего магазина? Или такого же самодельного, но абсолютно несокрушимого дота, в котором мы дадим отпор проклятым фашистам... Когда я читал описание «Ð³Ð½ÐµÐ·Ð´Ð°» меня не покидало ощущение, что Фриц Лейбер рассказывает мне о моих же собственных мечтательных играх, которым я предавался в шестилетнем возрасте. Удивительно уютный рассказ, если, конечно, слово «ÑƒÑŽÑ‚» может быть применено к постапокалиптике. И я всегда вспоминаю историю о вселенском холоде с самыми тёплыми чувствами.

Ещё один рассказ, который не надо перечитывать, потому что и без того помню его практически наизусть, но который перечитываю, ибо не могу отказать себе в этом удовольствии. Обычно концовки не самая сильная сторона саймаковских рассказов, но в данном случае, автор превзошёл себя самого. «Ð Ð°Ð·Ð²Ðµ он не будет счастлив, когда я принесу их к его порогу? Пусть счастье не покидает его!»

Читателя счастье не покидает в любом случае. Хочется улыбаться и плакать одновременно.

Схватился читать, после того, как встретил в статье В.Каплана упоминание, что это единственное фэнтези, написанное с правильных православных позиций. С позициями спорить не буду, а вот писать надо уметь хотя бы в минимальной степени. Чрезвычайно жалкое зрелище, работающее против тех идей, за которые выступает автор.

Этот шедевр поражал своей глупостью полвека назад, не стал он умней и сегодня. Далёкое будущее (середина девятого тысячелетия). Экспедиция к Альфе Эридана. Звездолётчики высаживаются на планете, затем все, кроме главного героя садятся в атомоход и прут, куда глаза глядят. Доехали до берега моря, увидали плещущегося ящера. Значит, надо стрельнуть. А ящер вдруг как плюнет неизвестной энергией! -- внутри атомохода все контакты оплавились, люди в обморок попадали. Главный герой всё это по телику смотрит, а помочь не может. До моря 12 км, а запасного атомохода на корабле нет. Значит, надо проявлять героизьм...

Написано всё это таким языком, что плакать хочется. Штампы вперемешку с красивостями, безусловная, стопроцентная графомания. Очень советую прочесть любителям прикалываться над плохими текстами.

Очередной рассказ о том, что никакой эпидемии нет, а есть только компьютерная игрушка, экзамен по истории медицины с полным погружением в игру. Сначала нам рассказывают кое что о юстиановой чуме, поскольку это первая документально засвидетельствованная пандемия. Заодно автор лепит безграмотную чушь, что будто бы неандертальцы были уничтожены такой же пандемией. Затем прямиком переходит к основной мысли, что вирусы есть исконные обитатели земли, что они разумны и мечтают полностью уничтожить клеточные организмы, которые на самом деле являются пришельцами из космоса и гнусными захватчиками. Ересь эта полностью противоречит всем известным фактам о происхождении жизни. Теория панспермии, когда-то разработанная Сванте Аррениусом, скоро сто лет, как отброшена серьёзными учёными и не годится даже для фантастического рассказа.

Главное оружие, с помощью которого вирусы уничтожают клеточную жизнь — пандемии. При этом основные вирусные пандемии (Испанка, английская потовая горячка) автор даже не упоминает, Зато вся первая часть посвящена чуме, которая вызывается не вирусом, а микробом. Оказывается мстительные вирусы умеют программировать клеточные организмы на уничтожение себе подобных. Это нечто новое в микробиологии. Раз можно запрограммировать бациллу, то можно и гриб (ау, Бенедиктов, кандидомикоз болезнь неизлечимая!), а можно и человека (Чингиз хан пришёл из тех же мест, что и чума, и был столь же смертоносен)... На этом я прекращаю дозволенные речи, а то можем дойти до вещей воистину ужасных.

Почему-то все пандемии, что человечество пережило на своём веку, с каждой новой волной становятся всё менее вирулентны, и только нынешний коронавирус по мнению практически всех авторов отметившихся в цикле «ÐŸÐ¾ÑÑ‚ÑÐ¿Ð¸Ð´ÐµÐ¼Ð¸Ñ», будет возвращаться всё более вирулентным. Чем это объяснить: волей заказчика или общей безграмотностью пишущих, не скажу.

Что касается этого рассказа, то авторский стиль оставляет желать лучшего, а концовка исполнена такой патетики, что создаётся впечатление, что писал американский сценарист.

Хотелось бы хуже, но, видимо, уже некуда.

С детства знаю эту вещь наизусть и частенько читаю её сам себе. Значит, несомненная десятка. А вот понимание её разительно отличается от того, что нам внушали в школе. То, что Сокол – апологет драки ради драки, вполне очевидно. В случае его победы ничего бы не изменилось, вместо Сокола пал бы с неба Коршун с разбитой грудью в крови на перьях. Сокол – фигура примитивная и неинтересная.

Иное дело Уж. Прежде всего, видим, что он не стал вредить опасному Соколу, даже пытался помочь. Но это так, первый уровень восприятия. Дальше "Уж долго думал". Он не отбросил априори безумные речи Сокола, он, бескрылый, попытался взлететь! Большего подвига невозможно представить. Сегодня потомки Сокола по-прежнему летают, не поднимаясь выше того, что очертила им природа, а мы, бескрылые потомки бескрылого ужа взлетаем к звёздам. "Безумству храбрых поём мы славу!"

Ох, сколько двоек огрёб я в восьмом классе за такое понимание "Песни о Соколе", но и сегодня я с лёгким презрением отношусь к пернатому драчуну и с великим уважением к мудрому змею.

Трилогия Яна одно из тех произведений, которые определили наше представление о собственной истории. Романы трилогии написаны так убедительно, что даже ошибки или сознательные неточности автора (а в таком эпическом полотне без них не обойтись) теперь воспринимаются как историческая правда. Хорошо это или плохо? Думаю, что хорошо, ибо книги Яна порождают гордость за дела предков и не рождают злобы и ненависти к тем, кто был когда-то их противниками. Пользоваться этими книгами в качестве исторического учебника, конечно, не рекомендуется, а вот читать их обязательно.

Страшно. Лишение сна — одна из самых бесчеловечных пыток. Прописано всё со знанием дела, как только врач может. И вдвойне страшно от обыденности происходящего. Не знаю в мировой литературе ничего более жуткого, нежели этот крошечный рассказик.

Отличный рассказ. Есть некоторые претензии к стилю, но сейчас даже не хочется придираться. Станет автор чуть более опытным, вернётся к рассказу и за полчаса выправит всё. А вот герои выписаны замечательно. И концовка... Я не представлял, как можно выпутаться из ситуации, которую создал автор. Никакой внятной концовки у рассказа не предвиделось. Однако, автор выпутался и концовка у рассказа получилась вполне достойной всего остального текста.

Рекомендую не только любителям хорора, но и всем, кто любит раннего Крапивина.

Этот рассказ впервые был мною прочитан в самом начале шестидесятых. Трёпанная книжечка с невыразительным названием «Ð Ð°ÑÑÐºÐ°Ð·Ñ‹» (издание, кажется, 1947 года), а внутри -- «ÐÐ¾Ð²ÐµÐ¹ÑˆÐ¸Ð¹ ускоритель», «ÐŸÐ¾Ñ…ищенная бацилла»... что-то ещё, не помню. Причём, если «ÐÐ¾Ð²ÐµÐ¹ÑˆÐ¸Ð¹ ускоритель» воспринимался как фантастика, то второй из запомнившихся рассказов я долгое время считал реализмом чистой воды. И лишь теперь понимаю, какая это фантастика.

Когда международный терроризм вылез на сцену, я немедленно вспомнил написанный сто лет назад рассказ, и понял, что Бен Ладан и прочая мразь вовсе не воюет всеми запрещёнными способами, а преследует свои, узко-утилитарные цели. Им нужны теракты максимально эффектные, но не эффективные. Что проще из родных талибам мест привезти несколько ампул чумной культуры и выпустить её по ту сторону океана. Сейчас бубонная чума уже не та, что в XIV веке, смертность от неё всего 40%, но это будет стократ проще и стократ эффективнее, нежели таранить небоскрёбы. Однако, ничего подобного террористы не делают; не считать же за угрозу психоз с рассылкой по почте белых порошков.

А историю последнего настоящего террориста рассказал Герберт Уэллс, и навсегда излечил меня от страха перед этими ничтожными уголовниками. С тех самых пор террорист для меня не исчадье ада, от которого нет спасения, а обезьяна покрытая розовыми пятнами. Спасибо за этот образ английскому классику.

В иных, предназначенных для печати произведениях, Иван Ефремов был вынужден писать с оглядкой на современность, на цензуру, на прочие привходящие обстоятельства. Этот отрывок написан для себя и в первую очередь поражает мощью. Подобный текст, выйди он из-под слабого пера, превратился бы в свою противоположность, в пошлость или сальность. Но здесь веет силой столь титанической, что ничего мелкого рядом с этой силой быть не может. Любовь гигантов, молодость мира. Здесь нет эротики, есть Эрос.

Недосказанный миф оборван на полуслове, и лишь нимфа Эхо отзывается со страниц «Ð’еликой дуги» и «Ð›ÐµÐ·Ð²Ð¸Ñ бритвы».

Единственная книга Немцова, которая сохранилась у меня дома. Все остальные выброшены, как абсолютно нехудожественные. А здесь количество негатива переходит в качество, книга хранится не в качестве книги, а как экспонат паноптикума. Жутковатые взгляды на воспитание были у Владимира Ивановича. Главное в воспитании: для юношей -- носить брюки установленной ширины, а для девушек -- сохранять невинность. И, конечно, верность партии и правительству.

Автор влезает на чужое поле и, выясняется, что играть на нём он не может. Перед нами дилетанские потуги изобрести велосипед. Альтернативная история -- жанр не новый, и Рыбаков или Лазарчук делали такие вещи на порядок лучше Сорокина. Огромным разочарованием оказалось также то, что наш прославленный стилист совершенно не владеет словом. Инверсия фразы при стилизации давно уже стала признаком графомании. Посмотрите, как осторожно пользуется этим приёмом Акунин, и как бездарно Сорокин. Вторая претензия к стилю: приметы нынешнего дня, новые для героя, упоминаются вскользь, а то, что для героя просто и очевидно, растолковывается в угоду малообразованному читателю. В результате читатель думающий не испытывает ничего, кроме обиды на автора, который держит его за дурака.

Какому-нибудь начинающему авторёночку можно было бы за такое поставить и шестёрочку, но ведь автор -- честь и гордость «Ð±Ð¾Ð»ÑŒÑˆÐ¾Ð¹» литературы...