Если бы в этом рассказе не было сюжетной части, а только очерк о палестинских бедуинах, то перед нами было бы очень неплохое произведение. К несчастью, к этнографическому очерку Бунин приклепал характерную для него историю о совокуплении лирического героя с первой встреченной особой женского пола. Как обычно, ни о какой любви речи в рассказе нет. Герой увидал молоденькую бедуинскую вдову, восхитился губами, волосами, грудями (без грудей Бунин никуда!) повертел перед ней золотым фунтом и получил желаемое. О самой женщине, её чувствах и мыслях речи не идёт. Герой хотя бы пулю в колено получил от шейха Аида, а что было с женщиной Бунина совершенно не интересует. Скорей всего её задушили или закопали живой в землю, но это такая мелочь по сравнению с удовлетворением эротических фантазий героя.

Паршивый рассказ.

Первый во всём сборнике "Тёмные аллеи" рассказ, обладающий сюжетом и лишённый грязной пошлости всех остальных Бунинских рассказов. Сюжет рассказа тривиален и скопирован с одной из линий романа Мельникова-Печерского "В лесах", текст переполнен красивостями, но, повторю, пошлости в нём нет, хотя без упоминания грудей Бунин обойтись не сумел. Больше о рассказе сказать нечего.

А ведь по сути дела перед нами история бандитской шайки, наёмников, которым без разницы, за что воевать, лишь бы деньги платили. И суперблагородный сэр Найджел, и юный Аллейн Эдриксон — всего лишь маски для придания роману должного колорита. Мне больше всего по нраву пришёлся Джон Хордл, во всяком случае, это персонаж, какие реально встречаются в жизни. И то, что он во время последней битвы, когда Белый отряд был нацело уничтожен, так и не выпустил знатного пленника, за которого должен был получить выкуп, меня весьма порадовало.

А написано, конечно, мастерски, тут не поспоришь:

— Приятель, почему ты ушёл из монастыря?

— Причин было восемь. Первая — меня выгнали оттуда...

— К чёрту остальные семь!

Я, конечно, не специалист и охотно признаю, что у Ивана Бунина огромный опыт общения с уличными проститутками. Одно непонятно, для чего это написано? Только для того, чтобы сказать: "А ещё секс бывает таким..." Ну, бывает, может быть, и что дальше?

Но зато я понял, почему так часто у Бунина инициатива оказывается в руках женщины, именно она наскоро объясняется и торопливо раздевается. Просто для великого писателя все женщины неотличимы от рублёвой уличной проститутки. Тут всё хотя бы обнажено до предела. Только от этой честности ничуть не легче. Вот интересно, "Яму" Куприна читал -- сложнейший клубок противоречивых чувств, месяц был больной, а тут сухой отчёт о совокуплении с проституткой.

Чем-то нас ещё накормит Иван Алексеевич...

Снова, уже в который раз женщина сама бросается в объятия герою, а он тут как бы и не причём. "Не виноватая я, он сам пришёл!" Впрочем, совокупления не произошло, явился муж и по-своему разрешил ситуацию. А может и не муж, а автор, разрешать ситуацию через труп -- любимый приём Бунина. Дёргает другое: всяческих скотов в главных героях у Бунина предостаточно, но столь отвратного ещё не было. Ведь он видит и понимает, чем закончится дело, но спешит поскорей унести ноги, даже не пытаясь защитить свою несостоявшуюся любовницу. Да плевать, чья она там жена; женщину убивают, а этот член ходячий торопится сбежать, пока ему чего-нибудь не оторвали. И ведь ни слова осуждения от автора, ни ползвука.

И ещё одно замечание, уже не о рассказе, а о его читателях. Из десяти человек классифицировавших "Дубки", семеро написали, что действие его происходит в ХХ веке. Полно, да читали ли они рассказ? Чёрным по белому сказано, что действие происходит в царствование Николая Павловича, то есть, в первой половине XIX века. Причём именно эти товарищи выставили рассказу самые высокие оценки.

Итак, очередной рассказ из сборниика "Тёмные аллеи". В центре повествования знаменитый писатель (читай: Иван Бунин). Постойте, такое уже было в рассказе "Визитные карточки"! -- воскликнет памятливый читатель. Там ещё писатель совокуплялся с попутчицей на пароходе! И что с того? там на пароходе, а здесь -- в поезде. Значит, рассказ совсем другой. Да и начинается он не с эротической сцены в поезде, а с полового акта с несовершеннолетней поэтессочкой. Секс с малолетками в сборнике встречался уже дважды, но то были девки низкого звания, которых по мнению господина Бунина следует насиловать. Надя (так зовут поэтессочку), как и положено особе из приличного общества, сама отдалась знаменитости. Это уже пыталась сделать Зойка из рассказа "Зойка и Валерия", но там студент предпочёл Валерию, и Зойку лишать девственности не стал, а знаменитый писатель неразборчив, он спит разом с четырьмя женщинами: Надей, Ли, Машей и Еленой, пишущей под псевдонимом Генрих. О Наде нам сообщают, что ей шестнадцать лет и у неё маленькие груди. Ли -- женщина вамп, груди у неё острые и торчат в разные стороны. О цыганке Маше знаем и того меньше: она хорошо танцует, и у неё плоский живот. Зато у мадам Генрих (имя это Бунин склоняет на мужской манер, что заставляет морщиться при чтении) любимые Буниным полные колени и большая грудь. Боже, сколько этих грудей уже было в предыдущих рассказах! Разумеется, с Генрих (Генрихом) писатель совершает половой акт с особым смаком. Должная порция спермы выделена, рассказ следует заканчивать. Как? Разумеется, убить персонажа, который больше не нужен, без этого Бунин не может. Вот только кого? В рассказах "Кавказ", "Зойка и Валерия", "Париж" автор прикончил мужчину, а женщину пришиб только в одном рассказе ("Галя Ганская"). Тут уже ясно, что Генрих обречена, железный закон графомании не оставляет ей ни одного шанса.

Автор и сам понимает, что четыре любовницы разом малость многовато и заранее извиняется, заявляя устами своего альтер эго: «Ð¡Ð¾Ñ‡Ð¸Ð½Ð¸Ñ‚ель имеет такое же полное право быть смелым в своих словесных изображениях любви и лиц ее, каковое во все времена предоставлено было в этом случае живописцам и ваятелям: только подлые души видят подлое даже в прекрасном или ужасном». Вот только любви здесь нет, да и вместо лиц одни груди и "полновесные бёдра". То, что Бунин продаёт за любовь, есть грязнейшая форма разврата. Очень хочется характеризовать это точным, матерным словом, но я дал себе обещание слов этих не употреблять и держусь из последних сил. А впереди ещё много рассказов, порождённых тёмными аллелями бунинской психики.

Очередной скверный рассказ нобелевского лауреата. Всё, как всегда: он барчук, избалованный и имевший множество любовных связей (больше автор ничего не счёл нужным сообщить, даже имени своего случайного героя). Она служанка, что уже было в нескольких бунинских рассказах. Он её изнасиловал, и она ужасно этим счастлива. До чего же противно это святое убеждение, что я буду трахать кого захочу, а они станут меня боготворить! Кстати, впервые это убеждение высказал Гончаров в романе "Обломов", и это, с моей точки зрения, самая жёсткая характеристика Обломова, хотя Илья Ильич соблазнял поселянок только в мечтах.

Что есть нового по сравнению с предыдущими порнорассказами Ивана Бунина? У Тани маленькая грудь и нет полных коленок. Он (тьфу, вот как называть персонаж, у которого нет имени?) приехал таки ещё раз, но как и ожидалось, обнаружил, что совокупляться со служанкой стало неинтересно. Однако наврал всякого, а в следующий раз не приехал из-за того, что наступил семнадцатый год. Подобная концовка даёт право экзальтированным читательницам утверждать, что любовь была, и, если бы не революция... Но я-то не экзальтированная и не девица, я вижу, что и в этом рассказе всё закончилось скучным совокуплением и немедленным охлаждением по окончании полового акта. О какой любви может идти речь в сексуальной истории? Не надо путать любовь с совокуплением. Он -- самец, не умеющий подняться выше элементарной похоти, а она -- мертворождённый персонаж, порождённый распалённым воображением эротомана.

Противно и не хочется читать дальше, но я упрямый и непременно дочитаю сборник "Тёмные аллеи" до финала и непременно напишу отзывы на каждый рассказ.

Прочитавши первую строчку рассказа и видя название, я сделал вывод, что Левицкий переспит и с Зойкой, и с Валерией, а между особами женского пола проистечёт глухая ревность. С ревностью я угадал, а вот половой акт Левицкий совершил только с одной из особ женского пола. С малолеточкой, хотя она очень стремилась отдаться, он ограничился дружеским поцелуем в пухленькую попу.

В знаменитых Бунинских описаниях опять фигурируют толстые ляжки, попы и груди, в плане психологии нобелевский лауреат путает любовь с сексуальным влечением к сексапильной особе. Во всяком случае, по словам самого Бунина, впервые увидав Валерию, Левицкий влюбился в неё прямо на вокзале. Нет уж, это не любовь, а всего лишь сексуальная неразборчивость. Валерия, приехавшая "погостить", немедленно занялась поисками полового партнёра. Позаигрывала с Левицким, потом переключилась на другого мужчину, но тот оказался занят женой хозяина и Валерию отверг. Оскорблённая Валерия в порядке мести отдалась Левицкому, который только что отказался уестествлять четырнадцатилетнюю Зойку. Не правда ли, очень поучительная история про любовь? Для обозначения подобных перепутанных отношений в русском языке существует краткий и точный термин, но он, к сожалению, крайне непристоен и здесь употреблён быть не может.

Что дальше? А ничего. Дальше великий писатель демонстрирует один из самых пошлых приёмчиков из арсенала законченного графомана. Этот приём я уже неоднократно озвучивал: "Если не знаешь, что делать с отработанным персонажем, убей его". И Бунин заставляет Левицкого покончить с собой, что уже вовсе ни в какие ворота не лезет. Левицкий не мальчик, ему двадцать четыре года, это далеко не первый его сексуальный опыт, так что нет никакой нужды кончать с собой из-за пошлой, дачной интрижки. Но против авторского нрава переть не можно и Левицкий, до последней минуты не думавший о самоубийстве, покорно гибнет под поездом.

Мерзейший рассказец.

Ещё один скверный рассказ, на который любители Бунина не смогли или не осмелились написать отзыв. Кратко перескажу сюжет; никакой серьёзной интриги там нет, так что под спойлер пересказ можно не прятать. Некий студент приезжает отбывать семейную повинность к безногому дяде-генералу. И неожиданно встречает там сиделку, нанятую ухаживать за инвалидом. Двое суток студент мечется, размышляя, как бы переспать с девушкой, с которой и парой слов не перекинулся и чьего имени он не знает. На третий день молодые люди знакомятся и тут же, минуты не теряя, начинают совокупляться. И, разумеется, на следующий день она, бросает выгодное место и уезжает навеки. Конец рассказа, можно восторгаться.

Следует отметить, что описывая Анттигону Бунин воздержался от употребления слова "тело", ограничившись упоминанием, как божественно пахли её подмышки. Зато, когда приехавшего племянника встречает тётя-генеральша, читаем её описание: "чесучовый балахон на большом дряблом теле". Я ужаснулся: неужто студент со старенькой тётей переспит? Но нет, нашлась другая кандидатура, с подмышками.

Удивление вызывает название рассказа. Формально всё ясно, Антигоной генерал в шутку называет свою сиделку, но хотелось бы кроме этой примитивщины видеть хоть какой-то второй уровень восприятия. Настоящая Антигона -- образ самоотверженной любви к отцу, брату, она жертвует собой ради долга перед семьёй. Но тут ничего подобного нет. Перепихнулась с первым встречным и поскакала.

Пустой рассказец, написанный сексуально озабоченным старикашкой. Я бы понял, если бы Бунин написал такое в восемнадцать лет, когда бушуют гормоны и секс кажется наиважнейшим в жизни. Но писать такое в семьдесят три года смешно и глупо.

Как написано? Хорошо, просто замечательно. Можно смело советовать начинающему литератору читать этот текст, перечитывать, учиться, как следует работать со словом, подбирать сравнения, живописать деталь, строить фразу.

О чём написано? Да ни о чём. Зарисовочка, не содержащая ни единой живинки, замаринованная в авторской желчи. Беда начинающему литератору, если он возьмёт за образец прозу такого рода. А если ещё не воспримет умение работать со словом, тогда вообще катастрофа.

Девочке, которую с таким вкусом изнасиловал Красильщиков, недавно исполнилось пятнадцать и при этом она щупленькая, маленькая, "чуть не вдвое меньше его ростом и казалась совсем девочкой". Рассказы на эту же тему, написанные Хемингуэем или Астафьевым... как бы это сказать... куда целомудренней. Я не ханжа, но сейчас у меня ощущение, что автор искупал меня в грязи, причём не в той грязи, по которой ехал купец (кто испачкан в земле, тот чист), а в собственном дерьме.

Это что же, в пику толстовскому "Воскресенью" написано? Похоже на то... а что дальше то? Всё как есть холодно, бездушно. Язык, да, отточенный, но оттого ещё холодней. Нельзя писателю быть злым, а тут злоба сочится сквозь строчки, автору никого не жалко. Ну а мне не жалко автора.

Есть претензии и по стилю, хотя уж кто-кто, а Бунин языком славится. И всё же... Читаем описание героя: глаза, брови, усы и бакенбарды; пальто, сапоги с прямыми голенищами. К чему всё это? Хозяйка постоялого двора: описаны груди, живот, опять же брови.. И что? Читателю не остаётся места, нечего додумывать, представлять. Не дано никакой свободы, автор зажал его в тиски своей отточенной прозы. Не люблю, мне тяжело такое читать. Препарировать текст, это сколько угодно. Бунин препарирует мои чувства, я препарирую его текст. Квиты?

И кто сказал, что Чехов, особенно, ранний Чехов, юморист? Безжалостный описатель нравов, иной раз едко высмеивающий своих героев, но порой пишущий столь мучительно, что сил нет читать. И когда берёшься перечитывать такие рассказы, душевная мука ничуть не утихает. "Агафья" -- один из таких рассказов. Сторож Савка -- симпатичное животное, ничего не знающее о любви, и Агафья, девятнадцатилетняя жена стрелочника, по сути дела, тоже ничего о любви не знающая, но отчаянно к ней стремящаяся. И если читать их простую историю медленно, вживаясь в каждое слово, то холодом пробирает от событий, происходящих тёплой летней ночью.

Читал этот рассказ по-французски, потому и оценку выставляю. Поскольку язык я знаю плохо, то читал медленно, вдумчиво и вместе с героем рассказа мучился, пытаясь понять, к чему приспособить свой дар. Не вечно же начальника ругать, высунувшись из стены. И конец у рассказа вполне закономерный: не можешь распорядиться даром, живёшь, как в стенку замурованный, ну так и получи, что заслужил.

Для пилотного номера -- очень и очень достойно, а если учесть мор, напавший на наши журналы в последнее время, то «ÐšÐ¾ÑÐ¼Ð¾Ð¿Ð¾Ñ€Ñ‚ имеет все шансы стать незаурядным явлением в мире фантастики. Журнал сделан профессионально, его приятно взять в руки. Необязательных материалов я не нашёл, все повести и рассказы написаны на достаточно высоком уровне. К недостаткам можно отнести неясность концепции, но на это обречён пилотный номер любого издания, всё-таки, портфель журнала пока ещё не переполнен.

А в остальном осталось пожелать «ÐšÐ¾ÑÐ¼Ð¾Ð¿Ð¾Ñ€Ñ‚у» выпускать в полёт один номер за другим, а читателям -- хорошей фантастики.

Наконец-то рассказ Желязны в приличном переводе (речь идёт о переводе Вениамина Кана). И сразу обнаруживается, что перед нами произведение скорей поэтическое, нежели написанное в прозе. Недаром рассказ не понравился тем, кто пытался оценивать его с точки зрения прозаического текста. В самом деле, представьте, что герой, схвативши гаечный ключ и, выждав мгновение, пока автомобиль разворачивается, быстро-быстро отвинчивает что-то у своего противника. Анекдот! А в стихотворном тексте это образ. Заодно становится понятным и название «ÐÑƒÑ‚Ð¾-да-фе». Мы привыкли этим термином обозначать действия инквизиции, чаще всего -- сожжение еретика. А ведь дословно это -- «ÐÐºÑ‚ веры». Цивилизация наша стала настолько машинной, что автомобиль оказался богом и дьяволом в одном лице, а противостояние человека и машины обрело сакральный характер. Борьба человека с автомобилем, равно как и преклонение перед этим автомобилем, сегодня и впрямь акт веры. Такого рода глубинные ассоциации также характерны для поэзии с её насыщенным контекстом. Сюда же относится и жертвенная гибель героя в тот момент, когда он уже победил.

Ох, как непрост этот крошечный и на первый взгляд анекдотический рассказик!

Выставляю десятки тем стихам Вадима Сергеевича Шефнера, которые знаю наизусть. Их будет много этих десяток. На стихи эти трудно писать аннотации и почти невозможно отзывы. Их можно просто помнить и читать в минуту радости и в трудную минуту.

Прекрасный некогда прозаик Андрей Измайлов с каждым новым произведением становится всё более скучен и уныл. В данной повести из всего набора приёмов остался только бессвязный монолог, который автор выдаёт за поток сознания. Причём кому бы из персонажей монолог ни приписывался, это всегда авторский монолог, полностью лишённый индивидуальных чёрточек, характерных для конкретного человека. Все без исключения персонажи многословно и неряшливо мыслят, послушно ударяются в воспоминания, когда это требуется по сюжету, шизофренически пережёвывают одни и те же слова. И набор этих слов у всех одинаков, разве что Князь вставляет порой грузинские словечки. Достаточно ли этого, чтобы сделать текст художественным?

О сюжете. Некто по прозвищу Князь, грузин по национальности, руководитель советского государства в 1930-е годы (это совсем не то, что вы подумали -- Ха-ха! -- это, по мнению автора, обобщённый образ!) решает сыграть по переписке с бежавшим от большевиков чемпионом мира по шахматам. Князю помогает группа лучших мировых и советских шахматистов. А на случай непредвиденного проигрыша у Князя есть ещё один довод, о котором всякий догадается, прочитав название повести.

Собственно, всё... На политическую сатиру не тянет ни в коем разе, никакой иной эмоциональной или художественной нагрузки в тексте нет. Психология на нуле. Сюжет, как видим -- тоже на нуле. Что остаётся? Злоупотребление приёмами, отработанными так давно, что они превратились в штампы. Ах да! Есть ещё персонаж, единственный в повести носящий не искажённую фамилию. Один из гроссмейстеров живших в СССР в тридцатые годы имел фамилию Измайлов! Неужто упоминание забытого шахматиста было сверхзадачей автора?

В 1962 году я воспринял этот рассказ на «ÑƒÑ€Ð°» и даже перечитывал несколько раз. Но потом потерял охоту возвращаться к творчеству Игоря Росоховатского, и почти полвека книжка бесцельно простояла на полке. И вот, перечитал...

Твёрдая НФ, ни малейшей психологии, что отмечал ещё автор послесловия. Научная идея в чистом виде, иллюстрированная краткими приключениями. В таком случае следует ожидать, что уж научная часть будет на высоте. Как бы не так! Шестистраничный рассказик содержит десятки ляпов из всех областей знания, ляпов недопустимых не только сейчас, но и в то время. Плотность лунного грунта уже была известна, а значит никаких золотых и медных жил на Луне не может быть. Звук передаётся не только по воздуху, но и через человеческое тело, так что свои шаги человек слышит всегда. Безграмотно называть паразитарные макроорганизмы вирусами. Известняков на Луне нет и не может быть, это осадочные порода биогенного происхождения. Разветвлённые системы пещер на Земле созданы действием подземных вод. Как они могли возникнуть на Луне? И т.д. и т.п.

Замечательно поведение главного героя. Увидал что-то незнакомое и немедленно полез, желая потрогать руками. Учёный, блин. Разумеется, его едва не схарчили. Но уж зато потом он отплатил напавшим сторицей, убивая направо и налево.

Стиль автора характеризует фраза: «Ð¾Ð·Ð¸Ñ€Ð°Ð»ÑÑ, выкатив от напряжения глаза».

Четыре балла только из уважения к времени написания рассказа.

Совершенно непродуманный рассказ. Авторская торопливость заметна в каждой строчке. Не обосновано толком, почему нельзя пускать через Провал всех (ведь первый гиперскачок эти люди уже совершили, так не всё ли равно, куда они будут совершать второй скачок -- домой или к месту назначения?..) Никак не показаны душевные переживания Олфайри уже после того, как он дал согласие работать на станции. Концовка рассказа вялая и необязательная. А ведь Роберт Силверберг -- талантливый автор, так что ему было достаточно остановиться на пару недель, продумать и прочувствовать всё, как следует, и написать блестящий рассказ. Правда, тогда не получится выдавать на гора по двести рассказов в год.

Кто ищет лёгкого необременительного чтения, тому за роман Геннадия Гора «Ð˜Ð·Ð²Ð°ÑÐ½Ð¸Ðµ» лучше не браться. В 1972 году я купил эту книгу, как покупал тогда всю доступную фантастику, прочёл и остался недоволен. По счастью, я не избавился от книги, и она, подобно героине Гора, умеющая ждать, дождалась своего часа. И вот теперь, на грани шестидесятилетия, я дорос до прозы Геннадия Гора. За сорок лет ничто в книге не устарело, не стало архаичным. Такое бывает только с настоящей прозой. Стиль, может быть, чуток тяжеловесный, остался вполне современным. Единственное, что вызвало моё неудовольствие, это концовка. Строго говоря, книга ничем не кончается, как не бывает литературных концовок у настоящей жизни. Недостаток, который трудно назвать недостатком.

Для неспециалиста статья представляет собой чтение почти недоступное, тем не менее, любопытно проследить связи между описанием заброшенных башкирских рудников и рассказом «ÐŸÑƒÑ‚ÑÐ¼Ð¸ старых горняков». Кроме того, даже неспециалиста может увлечь исторический очерк исследования медных шахт Пермского края, начиная с наивных описаний Рычкова и Лепёхина и кончая переполненными палеонтологической латынью сочинениями конца XIX века. Примечательно и заявление автора, что геологические работы первых лет Советской власти, касающиеся Пермских горизонтов, грешат неполнотой и скороспелостью выводов.

В плане научном, работа И.А.Ефремова, устарев в некоторых частностях, сохранила фундаментальное значение для любого исследователя Пермских отложений.

Слабенько, очень слабенько... Совершенно верно отметила Yazewa, что начало рассказа один в один повторяет «Ð¡Ð²Ð¸Ð´Ð°Ð½Ð¸Ðµ» Стругацких, но без глубочайшего проникновения в психологию, в душу героя. А концовка, в которой автор попытался отойти от рассказа классиков, вообще не лезет ни в какие ворота. Как одно из первых произведений, написанных автором, рассказ имеет право на существование, но переиздавать его во множестве сборников, право же, не стоило.

Пять рассказов, никогда не публиковавшиеся под одной обложкой. Читать их можно в любом порядке, каждый рассказ представляет собой вполне законченное произведение. В цикл их объединяет даже не имя главного героя, мальчика, а затем (в последнем рассказе) взрослого человека Радима. В конце концов, в третьем рассказе имя Радим не упоминается, а во втором Радима вовсе нет. Рассказы прежде всего объединяет единство мира. Если внимательно читать, то можно заметить, что Берложки не так уж далеко расположены от Молочной Лужи. Их разделяет государственная граница и горный перевал. Но главное, это не география, а магия этого мира, медленно гаснущая, отчасти из-за того, что она изначально чужда миру, а отчасти по вине самих магов.

Пять разных рассказов создают в результате общую картину мира.

Перечитал «Ð¢Ð°Ð¹Ð½Ñƒ Тускароры» и спешно увеличиваю оцеку, выставленную по детским впечатлениям. Почему-то запомнилось совещание в обкоме партии, снисходительная уверенность героев в абсолютном преимуществе социалистического строя, и остро не хватало приключений под водой. Огорчён был, что белый студень так и не поймали, а тайн у Тускароры оказалось не одна. Теперь это последнее числю по разряду достоинств. Повесть достоверна, насколько может быть достоверной фантастика, написанная больше сорока лет назад. В конце концов среди учёных не оказалось ни шпионов, ни законченных негодяев. Александр Иванович сам был учёным, и знал, о чём пишет. Он много раз был с экспедициями на Курилах, и его описания точны и лиричны.

«Ð¢Ð°Ð¹Ð½Ð° Тускароры» -- одна из первых в нашей фантастике вещей, где подробно описано международное сотрудничество в области науки, причём безо всяких отсылок к политическому строю сотрудничающих стран. Хотя, конечно, смешновато читать, что главного американского океанолога зовут Рей Шекли.

Александр Шалимов был геологом, и он прекрасно понимал, что человечество непременно начнёт использовать богатства шельфа. Правда, предугадать современную делёжку океанического шельфа он не смог, наивно веря, что подводные богатства будут дружно разрабатываться всеми. Зато вспышку пиратства и создание международных станций он предугадал великолепно.

Разумеется, великолепные предвидения сочетаются с навными провалами. Так у подводных исследователей нет фотоаппарата, способного снимать на большой глубине. Учёные либо фотографируют через иллюминатор батискафа, либо делают рисунки. Но это претензия читателя XXI века, а герои Шалимова, люди не слишком старые, отлично помнят войну и некоторые даже участвовали в ней. Значит, действие происходит в 80-е годы прошлого века.

А в целом видим очень неплохую фантастико-приключенческую повесть, которая не слишком устарела за прошедшие десятилетия. Единственное недостоверное описание -- это совещание в обкоме партии. Ну не приглашали на подобные мероприятия лаборанток с исследовательских станций...

И что?

Сюжета нет. Никакой связной мысли тоже нет. Обычная фенологическая зарисовка. Такие могут существовать только за счёт изысканного стиля, но писать Анна Одувалова тоже не умеет. Из нагромождения прилагательных художественного текста не получится.

За краткость накинут один балл. Вот и всё.

А ведь автор пытался писать серьёзно: о Долге, о Родине, о святых вещах. А что получилось?

        И каждый день

        За «ÑÐ¾Ð»Ð¾Ð¼ÐºÑƒ» держались.

Судя по качеству строк -- держались за маковую соломку. Чем так писать, лучше никак или, по меньшей мере, никому не показывать изделия худосочной музы. Страшная вещь -- профанация высоких идей.

Разумеется, это никакая не статья и тем более, не фельетон, разве что в первоначальном значении этого слова, от французского feuillette -- листочек (мелкий газетный материал на одну полосу). Перед нами жанр практически умерший к началу ХХ века, физиологический очерк. Разумеется, он приветствовался под пером революционных демократов, но был недопустим в отношении советской действительности. По счастью, в пору НЭПа писателям дозволялось публиковаться в белоэмигрантской прессе и даже получать оттуда гонорары. Таким образом сохранился и дошёл до наших дней и этот элегантный feuilletton.

Прочесть стоит, хотя никакой фантастики кроме гиперболизированного описания московской непогоды здесь нет.

Мы привыкли к тому, что юмористическая фантастика либо глуповата, либо беспощадна и язвительна. Глуповатыми рассказы Шекли никогда не были, а язвительным этот рассказ никак не назовёшь. Добрая, мягкая, не усмешка даже, а улыбка. Вся язвительная беспощадность достаётся тем «Ð³ÐµÑ€Ð¾ÑÐ¼», что остались за рамками повествования. А тут, на Новом Дилавере по-человечески хорошо. Роберт Шекли в разных рассказах поворачивается к читателю разными сторонами своей удивительной личности. Здесь он показал, каков добрый Шекли. Надо сказать, что доброта ему очень идёт.

Этот рассказ не зря открывает самую первую книгу Виктора Колупаева. Ведь в семидесятые года право на жизнь имели лишь научная фантастика, и в этом плане рассказ не вызывал нареканий. Звездолёт с гордым именем «Ð“Ñ€Ð¾Ð¼Ð¾Ð²ÐµÑ€Ð¶ÐµÑ†», доблестный капитан... -- всё, как полагается, и проверяющий чинуша успокоенно закроет книгу, не вчитываясь в страницы, которые ему интересны только в плане поисков крамолы. А ведь уже в первых строчках встречается удивительное. «Ð“ромовержец везёт на Землю груз розовых лепестков, которыми девушки будут украшать волосы. Как-то не полагается такое в строгой научной фантастике. А уж дальше любителю логики и здравого смысла остаётся только возмущаться. Как это может быть, что девушка-инопланетянка не знает о существовании других цивилизаций? Вон он, в пяти километрах космодром, где только что совершил посадку «Ð“ромовержец», и никто из технического персонала не удивился прибытию землянина. Как можно запатентовать и запретить к исполнению все музыкальные произведения и все стихи, как можно запатентовать и, следовательно запретить, все фразеологизмы, крылатые слова, пословицы и поговорки? Тут, впрочем, Виктор Колупаев к несчастью, выступает пророком. Нынешние охранители авторских прав в своём усердии доходят до идиотизма и, кажется, действительно готовы запатентовать всё и вся.

Тем не менее, рассказ, написанный вопреки всякой логике, оказывается удивительно человечным. В этом плане он напоминает рассказы Бредбери, который также очень вольно обращается с цифирью. Рассказ о том, что человеческое -- всегда алогично, прекрасное не может быть формализовано, и счастье весьма редко совпадает с выгодой. Рассказ, не выдерживающий поверки алгеброй, приносит радость, и в этом его главное достоинство.

Мало кто знает, что эта басня, замечательный образец научно-популярной полемики, является частью сугубо научного труда, из которого учёный мир узнал об одном из величайших научных открытий. Мемуар "Явление Венеры на Солнце, наблюдённое в Санктпетербургской императорской Академии Наук майя 26 дня 1761 года" -- именно там впервые было описана открытая Ломоносовым атмосфера планеты Венера. Непосредственно за научной частью, строгой и снабжённой всевозможной цифирью, следует "Прибавление" -- очерк в защиту астрономии как таковой, в защиту космогонии Николая Коперника и направленный против суеверия и обскурантизма. Именно там увидела свет знаменитая басня. Там же, рядом с описанием великого открытия, помещён и первый написанный на русском языке научно-фантастический рассказ, на двести лет предваряющий знаменитый рассказ Гарри Гаррисона "Смертные муки пришельца".

Остаётся лишь преклониться перед гением Михайло Ломоносова, во всяком деле сумевшим опередить своё время.

Научная фантастика бедна оригинальными идеями. Они редко встречались прежде, редко встречаются и теперь. Тем приятнее видеть исключения, подобные этой повести. За сорок лет ничто в ней не устарело, повесть осталась такой же неожиданной, парадоксальной и доброй. Благодаря таким произведениям шестидесятые годы прошлого века стали называться золотым десятилетием советской фантастики.

Этот рассказ в цикле про Хогбенов стоит чуть-чуть особняком. В нём, кажется, всё что надо: и крутой сюжет, и великолепный юмор, но, тем не менее, чувствуется некоторая сделанность. Ещё не натужность сериала, но уже усталость от темы. Читатель рад встрече с любимыми героями, он хочет ещё, ну, хоть один рассказик, хоть парочку... десяток!.. но автор знает — пора остановиться, цикл исчерпал себя. И то, что мы больше не встретимся с Хогбенами, самое лучшее доказательство великого таланта Генри Каттнера. Потому что талант не только в том, чтобы делать хорошо, но и в том, чтобы не делать плохо.

Нет в этом рассказе ни любви, ни счастья, ни даже настроения. Перед нами вполне осознанная психологическая зарисовка о человеке, который боится жизни. Он сам говорит, что ему приятно завершение всякого дела и ненавистно начало. А ведь начало и есть жизнь. В результате мы, да и он сам, ничего не узнаём о его детстве, учёбе, работе, любви и семейной жизни. Видим только смерть человека с благообразной бородой, ряды сочинений на полке, призы на стене. А как, за что, зачем? -- это не интересует героя, да и читателя тоже. Даже любовь приходит к нему как завершение. Не он знакомится с Женевьевой, а она подходит к нему и оказывается у него в постели как будто не в первый раз, и на все его рефлексирующие разговоры (может быть, мы расстанемся, может быть, мы поженимся...) отвечает понимающей улыбкой. Изображать смерть в виде молодой девушки -- как это не ново! Тем более, что само имя героини -- Женевьева, оказывается значимым. Женевьева означает «ÑƒÐ´Ð°Ñ‡Ð½Ð¾ рождающая», но для Альбера рождение и есть смерть.

Итак, весь рассказ оказывается построен на многократно использованных... не штампах, конечно, а скорей литературных концептах. Иной вопрос, насколько хорошо это сделано. Лично меня навязчивые, словно в плохих стихах рефрены утомили и вызвали чувство неприязни. Поэтому, шесть баллов.

Повесть посвящена «Ñ€Ð°Ð·Ð¾Ð±Ð»Ð°Ñ‡ÐµÐ½Ð¸ÑŽ» модной в начале 60-х годов теории малых дел. Согласно этой теории каждый человек должен делать своё маленькое дело, и держать в круге света некоторое количество близких людей. И тогда из многих малых дел получится одно великое, и миллионы кругов света сольются в один солнечный мир. Ариадна Громова описала погибший постапокалиптический мир, в котором одиноко горит последний круг света. Гибель этих людей предопределена, не тем, что главный герой мало или не так любит их, а тем, что он оказался единственным, кто смог зажечь этот круг. Окажись их побольше, тьма не наступила бы.

И всё же, несмотря на методологическую, философскую ошибку, повесть Ариадны Громовой написана блестяще и достойна того, чтобы её читали и через полвека после появления на свет.

Совсем недавно читал рассказ на эту же тему (В.Михановский «Ð¡Ñ‚Ñ€Ð°Ð½Ð° Инфория»). Но рассказ Михановского издан в 1971 году, а этот в 2009. Почти сорок лет прошло, а прогресса никакого. Есть идея: понеже всё в мире информация, то значит, она может существовать сама по себе вне материального носителя. Сразу вслед за высказыванием идеи начинаются авторские ляпы. Прежде всего Евгений Гаркушев забывает, что информация потому и может работать в направлении уменьшения энтропии, что она не уничтожается при дублировании. А значит, жукам совершенно незачем так охранять свою непознаваемость. Читать, как учёные пытались изучать жуков, просто стыдно. Видишь ли, если жука разрезать, он лопнет и не останется ничего кроме вони. А ведь информацию мы получаем не только при помощи ножа. В бытность мою студентом я как раз изучал запахи и знаю, как много информации можно извлечь оттуда. Даже если не считать приборы, у человека имеется пять органов чувств, а вовсе не одно. Ле Шателье пробовал на вкус синильную кислоту и остался жив. А информационного жука кто-нибудь раскусить пытался? Или, например, применить скоростную съёмку, чтобы посмотреть, как он лопается? Или заморозить в жидком гелии, а затем применить лазерный микротом. Если жук взорвётся и в таких условиях, то это уже нарушение известных законов природы, а, значит, само по себе бесценная информация.

Впрочем, об этом ли рассказ? Десять страниц описаний, как люди реагируют на появление жуков, пара страниц рассуждений об их информационной природе, а потом концовка, дающая ответ на вопрос, который в рассказе вовсе и не задавался. Подобный ляпсус простителен новичку, пишущему свой первый рассказик, но не автору, издавшему уже несколько книг. Слабенький рассказ.

Рассказ из бесконечного цикла «Ð вот ещё в нашей галактике был случай». Трое героических космолётчиков с незапоминающимися фамилиями и отсутствующими характерами совершают рутинный патрульный полёт. И вдруг -- планета! А с планеты -- радиопередача! Две страницы космонавты летят к планете и ничего не понимают. Потом ещё три страницы висят на орбите, слушают радио, смотрят телепередачи и по-прежнему ничего не понимают. Потом четыре страницы бродят по планете, безуспешно пытаясь вступить в контакт с аборигенами, и всё ещё ничего не понимают. Наконец, на последней странице, из моря выныривает некто неудобьсказуемый и всё популярно объясняет.

«Ð£Ñ…, ты!» -- сказали космонавты. Рассказ на этом заканчивается.

Язык рассказа отличается той степенью безликости, какая характеризует тексты, вышедшие из-под пера старательного редактора. Биологическая идея, а рассказ построен именно на ней, совершенно бредовая. Больше сказать нечего. Кому такое нравится, пусть читает.

Простенький, непритязательный рассказ. Примерно в эти же годы у нас такие рассказы писал Дмитрий Биленкин. При этом он умел дать объяснение происходящему, не прибегая к лекции и морали, произносимой главным героем. Так что преимущество Биленкина перед Уильямсом (Вильямсом) очевидно. Тем не менее, рассказ хотя и не выдающийся, но приятный. Когда-то он был опубликован в журнале "Юный техник", где я его и прочёл впервые. Вот там, в детском научно-популярном журнале он смотрелся очень органично. А рассказ, который можно давать детям, всегда имеет право на существование.

Авторы предыдущих отзывов прекрасно проанализировали миниатюру, поэтому мне осталось рассказать анекдот, который я слышал от автора, и который касается этого рассказа. Написан рассказ был году в 1970-м, когда автор, в ту пору ещё студент, ходил в университетское ЛИТО. Старостой ЛИТО был Володя Чуров, человек абсолютно чуждый литературе, но добросовестно нёсший этот крест по комсомольской (а, возможно, и не только комсомольской) линии. Очень странно он выглядел среди нервных студенческих поэтов. И вот в рассказе «Ð©ÑƒÐ¿Ð°Ð»ÑŒÑ†Ñ‹ жизни», написанном по рецептам незабвенной щербовской «Ð³Ð»Ð¾ÐºÐ¾Ð¹ куздры», появляется фраза: «Ð´Ð°Ð¶Ðµ по бесчувственным и словно неживым чурам пробегали разноцветья».

Прошло без малого сорок лет, и вдруг до боли знакомая физиономия возникает на экране телевизора. Предизберкома Владимир Чуров... А он вот ещё когда был воспет отечественной фантастикой!

Прескверно написанный рассказ. Автор настолько не в ладах с русским языком, что поневоле начинаешь спрашивать себя, а понимает ли он вообще, что пишет. «ÐÐ° этот раз мы «Ð²Ñ‹ÑÐºÐ¾Ñ‡Ð¸Ð»Ð¸» вблизи огромного розового солнца, кинулись в сторону, чтобы не вызвать его особых гравитационных возмущений вакуума», -- подобными перлами украшена каждая страница и едва ли не каждый абзац. Звездолёт мчится, «Ñ опасением оглядываясь на приборы», -- и так далее, и тому подобное... Планеты космопроходцы не замечают, пока не оказываются на орбите, а дальше ведут себя самым идиотским способом. Особенно это касается двоих главных героев, высадившихся на планету. Ощущение такое, что они сознательно ищут, какую бы глупость совершить. Разумеется, на планете существует высокоразвитая цивилизация, прелестная представительница которой полупрезрительно снисходит к отсталым землянам. Земляне (один из которых, попав в дом инопланетной дивы, немедленно интересуется: «Ð° где вы спите?», а вторая хамит из ревности и закатывает истерики), тем не менее, умудряются доказать, что человечество тоже не лаптем щи хлебает. Специально для любителей спойлера скажу, что инопланетянам оказался неведом распространённый на Земле «Ð°ÐºÑÐ¸Ð¾Ð¼Ð°Ñ‚Ð¸Ñ‡ÐµÑÐºÐ¸Ð¹ метод взросления». На этом рассказ и заканчивается, если не считать страстного поцелуя, который героиня дарит главному герою, прежде ею презираемому.

Тридцать страниц убористого бреда. Что тут можно порекомендовать?

Одно из самых сильных произведений Владимира Михайлова. Человек, зажатый в тиски предопределения. Свободы даётся ровно столько, чтобы осознавать весь ужас своего положения. Герой может бросить всё на произвол раз и навсегда заданной судьбы, а может в самом своём несчастье найти силы для борьбы. И раз мир хотя бы чуточку несимметричен, надежда на победу есть. Отличная жизнеутверждающая повесть.

Когда кто-то (забыл, кто) из наших деятелей пишет пасквиль, в котором объявляет, что Ленин был грибом, это вполне понятно. Человек сводит счёты с идеологией, которая по-прежнему жива, и с государством, в котором ему приходилось жить. А с кем или чем сводит счёты Андрей Павлухин, когда пишет аналогичный пасквиль о великом гуманисте Томасе Море? Во всём остальном рассказ стопроцентно безграмотен, написан при помощи самых унылых штампов, а «ÑƒÐ´Ð°Ñ€Ð½Ð°Ñ» концовка абсолютно точно просчитывается задолго до середины рассказа. Иначе как окололитературным мусором назвать это невозможно.

Бездарнейший текст! Об уровне писательского мастерства всякий может судить по названию этого «Ñ€Ð°ÑÑÐºÐ°Ð·Ð°», который не спасают даже обширные цитаты из Михаила Веллера. Особенно больно видеть рядом отточенные веллеровские фразы и словесный мусор Вадима Тарасенко. Ну а построение всех «Ñ€Ð°ÑÑÐºÐ°Ð·Ð¾Ð²» цикла одинаково: сначала долго и глупо рассказывается нечто бессюжетное из жизни профессора Канарейкина (в данном случае, профессор лежит на диване, читает книгу Веллера и морщится оттого, что этажом выше идёт пьянка). Затем происходит нечто автомобильное, но не имеющее никакого отношения к ранее рассказанному (в данном случае мужик живущий этажом выше приходит к профессору и спрашивает, почему автомобиль не заводится). И наконец, уже автор, а не профессор, прямым текстом предлагает читателям ответить на какой либо вопрос, касающийся правил дорожного движения, технического обслуживания автомобилей и т.п. Правильный ответ можно посмотреть в приложении.

Возможно такие тексты и могут быть опубликованы в журнале «ÐÐ²Ñ‚Ð¾Ð¿Ñ€Ð°Ð¹ÑÑ‹» для которого они писались. Но выдавать их за цикл художественных произведений кажется мне неприличным.

Попытка написать русского Конана. Вся книга от первой до последней страницы сделана по шаблону. Нет ни единой живинки, ничего, что отличало бы её от стандарта форматного фэнтезийного боевика. Герой начинает рабом, гладиатором, наёмником (ненужное зачеркнуть) и, не отвлекаясь ни на что, кроме секса, идёт прямиком к императорскому титулу, королевской короне (ненужное зачеркнуть). Сам Александр Мазин неоднократно заявлял, что литература для него не более, чем бизнес, он таким образом зарабатывает деньги. Некоторая ремесленная выучка у автора есть, потому и оценка ставится, как для серой ремесленной поделки.

Рекомендуется любителям вторичного продукта. Нового здесь не найдёте, а пересказов старого -- сколько угодно

Уже сорок лет назад, когда я впервые читал этот опус, он не вызывал ничего, кроме скуки и нервного хихиканья в особо безграмотных и глупых местах. Нудная лекция с очень кстати подвернувшимися случаями, эту лекцию иллюстрирующими. Дураки «ÑƒÑ‡Ñ‘Ð½Ñ‹Ðµ», встающие в позу перед случайными попутчиками и возглашающие: «ÐÐ°Ñ‡Ð¸Ð½Ð°ÑŽ совершать великое открытие!» Дурак шпиён, встающий в позу с возгласом: «Ð¢Ð°Ðº не достанься же ты никому!» Апофеоз пошлости и безграмотности.

Когда я перечитал эту штучку сейчас, ко всему перечисленному прибавилось ощущение зубной боли от бездарнейшего текста. Ни одной человеческой фразы, всё натужно и напыщенно. И не надо заступаться за автора, говоря, что написан этот текст семьдесят лет назад. В эти же самые годы творили Булгаков, Алексей Толстой, Леонид Леонов. Они создавали настоящую литературу и настоящую фантастику, которая читается поднесь. А Григорий Адамов паразитировал на фантастике, создавая ей имидж псевдолитературы.

Сам по себе Рон Хаббард человек абсолютно безграмотный. Он лихо пользуется терминологией и рассуждает о вещах, в которых не понимает ничего. Остро не рекомендуется принимать на веру его выдумки.

Печальный пример сериальщины. Если за «Ð’Ð¾Ð»ÑˆÐµÐ±Ð½Ð¸ÐºÐ° Изумрудного города», не колеблясь выставил десятку, то каждая следующая книга оказывалась всё слабей и тоскливей, пока, наконец, не добрались до натужных попыток выдавить из себя нечто на изъезженную до неприличия тему. В первую и даже вторую книги хотелось играть, додумывать, что там будет ещё, изобретать дополнитоельные приключения. Детская волшебная сказка должна быть именно такой, подразумевающей продолжение, которого не будет. Продолжения должны сочинять юные читатели, каждый своё и сам для себя. Этого автор не понял и принялся лепить сериал. В результате остальные книги я прочитывал, хмыкал и забывал, а «Ð¢Ð°Ð¹Ð½Ñƒ заброшенного замка» читал и вовсе с чуством глубокой неприязни. Обидно, что автор до такой степени испортил чудесный мир.

Вроде бы простенькая юморная история, и все ходы стандартны, и образы привычны, едва ли не из фельетонов взяты. И вдруг концовка... «Ð¡ этого момента Коробейников начал разбираться в искусстве...» И понимаешь, что ничего ты не понимал, и отлистываешь страницы, и начинаешь читать заново, обращая внимание уже не на сор, а на ту поэзию, что произрастает из него.

Одна из вершин творчества Лукина. Также как у Салтыкова-Щедрина совершенно невозможно понять, где кончается насмешка и начинается серьёзный разговор. Обратное тоже верно. Мы ещё не осознали всё значение этой крошечной вещички для русской литературы.

Жёстко, безжалостно и страшно. Напоминает операцию без наркоза. И как всегда бывает с произведениями, затрагивающими болевые точки, вызывает у читающих весь спектр чувств -- от полного неприрятия, до полного восторга. Сильнейшая повесть.