стихипроосень

Задолбали стихи про осень.
Так о чём же ещё писать?
Между сосен закат и просинь,
Вбогадушуяпонумать.

Вянет лист, опадает иней.
Беломушье и депресняк,
И стишата под стать картине,
Но без этого, кхм, никак.

Небо медного купороса
Опускается на дома.
Задолбали стихи про осень?
Расслабляйтесь!. Грядёт зима...



Снегурочное

Стучат часы. Звеня буранами
Вовсю седеет осень-модница.
Осталось водку пить стаканами
И дедморозно новогодиться,

Учить банальные распевочки,
Грузить аккаунты youtubные,
И целовать фригидных девочек
В белье под заячьими шубами.

Светясь накрашенными лицами,
Несутся курочки и дурочки,
И звонко цокают копытцами
Предновогодние снегурочки.

…А город-лес — завален чурками,
Забыв былое белоснежие.
И как ужиться с полудурками,
Когда ты по натуре — вежливый?

Осталось — медь монетной мелочи
Озвучить пафосными трубами,
И целовать фригидных девочек
в белье под заячьими шубами.



пролюбовь

В мире полно дебилов.
Это, увы, не шутки,
Это совсем не Ктулху
И не вполне Медвед.
Все, что мы пролюбили,
Стынет слезой на будке
Или клубится в легких
Дымом от сигарет.

...Правы и Джо, и Билли:
В мире нет места чутким,
Сколько бы над висками
Не просвистело лет.
Все, что мы пролюбили,
Скурено в самокрутках,
Втоптано мураками
В шорох пустых газет.

Осень слепа и стыла.
Мечется рой маршруток,
Солнце дурной кобылой
Лезет на небосклон.
Все, что мы пролюбили
В танцах часов и суток,
Ляжет потом на чашу
В дискурсе похорон.

Звезды навстречу — пылью,
Да отвертуть — едва ли.
Если назвался груздем —
Лопай своё сполна.
С неба, что пролюбили,
Или там про...зябали
Сыплет. Светло и грустно,
Скупо и до хрена...



Много ли...

Ветер свистит по ветвям гобоем,
Хмурятся хмари предзимних дней?.
Что-то другое. Вообще другое.
Много серьезнее и страшней.

Много серьезнее и наивней,
Чем поседевшие соловьи.
Много печальнее, чем предзимность,
Много тоскливей, чем цвет любви.

Много ли, мало ль — оно нам надо?
Светит протаявшая звезда,
С неба в цвет спелого мармелада
Падают рельсы и поезда,

Падают строчки, удары пульса,
Систолы по столу бьют набат,
Язвы не скрыть под корой эмульсий,
И целибатом не скрыть разврат.

Что же опять на дворе такое?
Гиканье всадников? Хрип коней?
Что-то другое. Совсем другое.
Много серьезнее… И страшней....

Воскресным октябрьским днем, 15-го числа, в клубе с оригинальным названием
"Гарцующий Дредноут" http://dnout.ru/
состоялось ежемесячное мероприятие с ожидаемой для этого времени года темой "Осенняя лирика", в рамках проекта "Трава Полынь".

Что же это такое — Трава Полынь?
Вот как говорит об этом Евгений Попов, руководитель проекта:

"...Здравствуйте, друзья !
Если коротко, то мы задались вот каким вопросом. В чём проблема всех артистов?
Всё очень просто: нет достойных и доступных площадок для реализации творческого потенциала .
Все репетируют, тратят нервы и деньги, а в итоге одно — два выступления и то если повезёт.
Думаю пришло время создать новую, совершенно бесплатную и доступную, площадку для выступлений. Мы создали такую площадку и назвали её "Трава Полынь".
Контент:
1. Музыкальные видео обзоры, передачи.
2. Клипы песен.
3. Живые концерты, приглашённых музыкальных коллективов и артистов.
4. Уроки, разборы конкретных произведений и песен.

Цели и задачи проекта:
1. Вовлечение в проект творчески мыслящих, настроенных на постоянное развитие людей.
2. Создание позитивного, созидающего настроения у участников и слушателей проекта.
3 В перспективе, перенос деятельности канала в реальную жизнь: встречи, фестивали, концерты, общение и взаимодействие, как участников, так и слушателей.
Ресурсы:
1. Оборудование, необходимое для видео съёмки и аудио записи, а так же для мини концертов.
2. Помещение пригодное для осуществления, перечисленных выше задач.
3. Информационная поддержка в социальных сетях.

Что же такое "Трава Полынь"?
Это видеоканал, куда мы будем приглашать желающих выступить артистов.
Планируем приглашать на съёмку и запись, двух — трёх предварительно заявленных участника и производить аудио и видео запись.
С периодичностью 2 -3 раза в месяц эта запись будет выкладываться на нашем канале в YouToube и на странице вконтакте, куда вы заранее можете пригласить своих друзей и знакомых на свой сольный концерт.
Съёмка и запись будет проводиться на территории одной из репетиционных баз г. Москвы, выбранной заранее и отвечающей необходимым требованиям.
Ждём вас в нашей творческой студии "Трава Полынь".... "



На посещение данного мероприятия меня сподвиг Андрей Туманов, более известный как андрос http://fantlab.ru/user3660/blog

Общее впечатление — положительное.
Была музыка, была поэзия. Было живое, доброжелательное общение.
Было интересно.

Подборка выступлений:
https://vk.com/travapolyn?z=video-1352024...
https://vk.com/travapolyn?z=video-1352024...
https://vk.com/travapolyn?z=video-1352024...

Ну и мы с андросом отметились:
https://vk.com/travapolyn?z=video-1352024...
https://vk.com/travapolyn?z=video-1352024...


...не за горами — следующий концерт, "Задорный ноябрь", который состоится 19 ноября.

Интервью с поэтом и переводчиком Натальей Ванханен.

Наталья Ванханен – поэт и один из лучших переводчиков испанской поэзии на русский язык.
Несмотря на то, что в последнее время много русских поселилось в Испании, любопытно, что лучшие российские знатоки испанской культуры продолжают жить в России.
Наталья Ванханен приехала в Мадрид в качестве путешественницы, хотя хорошо знает этот город. Впервые она привезла сюда и свою маму, чтоб показать той, чему ее дочь посвятила свою жизнь. Первые мамины впечатления очень хорошие, больше всего ее внимание привлекла любезность испанцев в отличие от русских...
В начале нашего разговора с Натальей мне захотелось прояснить одно мое старое сомнение:

— Наталья, когда-то давно я начинала читать в вашем переводе «Тайные лики» Сальвадора Дали в журнале «Урал», и мне показалось очень любопытно, с тех пор я даже стала считать Дали больше писателем, чем художником... Но, кажется, окончание так и не было напечатано?..

— Ну, вы прямо «черный человек» какой-то: заговорили — и сразу попали в больное место. Это пятно на моей совести: меня отвлекла другая работа, и я так и не смогла закончить тот перевод. Я – переводчик поэзии, переводить прозу мне трудно. Это абсолютно разные виды работы (не люблю слово «творчество»)...

— А почему не любите слово «творчество»?

— Потому что сейчас выходят на ТВ 16-летние девочки и говорят: «В моем творчестве я раскрываю то-то»... Мне дурно становится. На мой вкус, слишком помпезно звучит это слово. Мы, конечно, понимаем, что мы творцы, но — ведите себя прилично.

— И в чем коренная разница между переводом прозы и поэзии?

— Переводчики поэтов – это всегда поэты. Если кто-то из них говорит, что никогда собственных стихов не писал, — не верю. Писали — хотя бы в детстве. Когда переводишь стихотворение – то приходится его пере-сочинять. Конечно, и проза не влезает в узкие штаны чужого языка, но в поэзии это намного заметнее. Перевод прозы требует усидчивости, а с поэзией – заложил сонет в голову и пошел гулять в Ботанический сад. Меня пугают объемы, у меня, наверное, неправильный подход к переводу прозы: я сижу над каждой фразой – звучит-не звучит?

— Значит, перевод поэзии и перевод прозы – как разница в беге на короткие и на длинные дистанции?

— Да. И самая «длинная дистанция» у меня была – перевод пьесы Кальдерона «No hay cosa como callar», я перевела название – «Молчание – золото». Она идет сейчас в московском театре «Сопричастность» под руководством Игоря Сиренко. В данном случае перевод был финансово поддержан испанской стороной. Это тоже проблема, ведь объемный перевод — это очень большая работа.

— Но если собрать все ваши переводы латиноамериканских и испанских поэтов – то выйдет книжка пообъемнее многих романов. А что вам кажется недонесенным до русского читателя?

— Мне бы хотелось перевести что-то еще у Кальдерона. Не сделан как следует Антонио Мачадо, последний раз его книга у нас выходила в 75 году. А ведь спроси испанцев: «Кто ваш любимый поэт?» — обязательно среди трех первых назовут Антонио Мачадо. Вы знаете дом-музей Мачадо в Сеговии? Я там была много раз, но в этот приезд опять не удержалась, пошла. Потрясающий музей!

— Потрясающий – чем?

— Выглядит очень натурально. Это убогий пансион, он еще в 70-х годах действовал. У хозяйки, видно, не было денег, и она там ничего не меняла, так что все просто осталось так, как было при Мачадо. Бедность, аскетизм и непритязательность... Быт на уровне святого отшельника. И думаешь: он же все-таки языки преподавал, мог бы получше жить. А ему ничего не нужно было! Поэту единственное нужно – чтоб его не покидало это состояние, в каком пишутся стихи. Там лежит эта книжечка на русском 75 года, с моим переводом...

— А еще кого из испанцев в России не хватает?

— В России нет книги Луиса Сернуды, нет Хорхе Гильена и многих других поэтов «поколения 27 года», переведены только отдельные их стихи, а ведь это был Серебряный век испанской поэзии! Я переводила Хорхе Гильена с ощущением, что это совершенно не «мое». Но, кажется, получилось... Кстати, Гарсиа Лорка чувствовал свою с ним противоположность: Лорка – трагичен, Гильен — восторжен. А у нас в России – где восторженность? У него такая радость, что не выразишь, даже больно становится... А, вообще, испанская литература – огромное поле деятельности.

— Наталья, вот вы замечательный поэт. Я тоже это как-то не люблю в лицо говорить, как и вы — боюсь помпезности. Недавно я прочитала вашу поэтическую книгу «Зима империи», которая почему-то издана в Мадриде. В Мадриде и на русском – абсурд. Не зная, кто вы, я бы даже не заподозрила, что автор этой книги может быть переводчиком с испанского. Испания никак не отражается в ваших собственных стихах?

— Начала отражаться после того, как я стала сюда ездить. У меня есть цикл об Испании – «Далекие ласточки», издан в 95 году отдельной книжкой. У меня много стихов об Испании, многие остались «за бортом» книг.

— А как вы попали в Испанию в первый раз?

— Мое «попадание» длилось долго. В первый раз приехала сюда в 1989 году, на один конгресс, потом приезжала сама по себе и надолго. Проехала по многим местам.

— И что вам нравится больше всего?

— Наверное, что лучше знаешь, то больше нравится. Мне очень нравится Арагон. Там, в Тарасоне, в Доме переводчика, я прожила один дивный год. По идее, я должна была переводить, но именно там я написала «Далеких ласточек» и «Зиму империи». Все, что касается Арагона, я очень полюбила, прочувствовала: древность, бедность, скудность... запах дров. Я даже написала стихотворение о запахе дров. В разных странах они пахнут по-разному. Наверное, для любого человека запах – самая «вспоминательная» вещь. Выплывает какой-то запах – и за ним вся память выплывает. Мне нравится Сантьяго-де-Компостела. Мне удалось побывать на крыше его собора! Там шел ремонт, и архитектор был знакомый знакомых... Кордова тоже меня очень поразила. Я, помню, почему-то там застряла, кажется, у меня кончились деньги... И знаете, кто меня в конце концов выручил? Дочка и внучка Хосе Диаса, которые живут в Севилье. Вы помните, был такой лидер испанской компартии?

— Да... В школе проходили... А, когда вы начали ездить в Испанию, у вас не возникло противоречия между Испанией культуры, «выдуманной», и Испанией реальной?

— У меня противоречия нет. Я воспринимаю все вместе: людей, соборы, пейзажи, запахи. Я понимаю, что это не Испания времен географических открытий, Золотого века в культуре. Мы не в Золотом веке. Люди – другие. Но они остаются испанцами. Представьте, что испанец едет в Россию и ожидает увидеть на улицах героев Толстого и Достоевского. Он разочаруется! Но разочаровываться не стоит: надо вникать, без спешки, без отрицания.

— Насчет отрицания: сейчас много нас, русских, живет в Испании, и среди нас часто считается, что, скажем так, культурные запросы испанцев ниже, чем у россиян...

— Да, я знаю такую позицию, и не только по Испании. Русский человек – открытый, даже Пушкин писал: «наш переимчивый народ». Но почему же он так закрывается за границей?.. Возможно, они не находят свою среду. Я считаю, что интеллигентный человек – везде интеллигентный человек. Даже в Африке найдется человек, с кем интересно поговорить! Замкнутость напрасна, надо идти навстречу.



http://www.estacionmir.com/Cultura/entevi...

Впервые опубликовано в “Московском-Комсомольце-Испания», Nº23 (6-13 июня) 2007

⁣Марина Ивановна Цветаева родилась 8 октября (26.09) 1892 года в Москве.
Отец, Иван Владимирович, — профессор Московского университета, директор Румянцевского музея, основатель Музея изящных искусств.
Мать, Мария Мейн, — пианистка, ученица Антона Рубинштейна.
Марина начала писать стихи — не только на русском, но и на французском и немецком языках — ещё в шестилетнем возрасте.
Начальное образование получила в Москве, в частной женской гимназии. В шестнадцать лет предприняла поездку в Париж, чтобы прослушать в Сорбонне краткий курс лекций о старофранцузской литературе.
В 1910 году Марина опубликовала первый сборник стихов — «Вечерний альбом». В этот же год написала свою первую критическую статью «Волшебство в стихах Брюсова».
Годы Гражданской войны Марина жила в Москве, в Борисоглебском переулке. В эти годы появился цикл стихов «Лебединый стан», проникнутый сочувствием к белому движению.
В мае 1922 года Цветаевой с дочерью Ариадной уехала за границу к мужу, белогвардейскому офицеру. Жила в Берлине, затем в предместьях Праги, в Париже.
В 1939 году Цветаева вернулась в СССР. По приезде жила на даче НКВД в Болшево (ныне Музей-квартира М. И. Цветаевой).
Война застала Цветаеву за переводами Федерико Гарсиа Лорки. Восьмого августа 1941 года Цветаева эвакуировалась в Елабугу.
31 августа 1941 года Марина Ивановна покончила жизнь самоубийством. Похоронена на Петропавловском кладбище в Елабуге.

("ККРЭ")


⁣ Иосиф Бродский считал, что Цветаева — не просто "одна из...", что она — самый крупный поэт ХХ века. Не только в России — вообще.
Судьба Марины Цветаевой — ярчайший пример того, как страшна судьба гения.
Особенно — гения, живущего в женском теле.
Страшна не только для себя — но и для близких, которых коснулась, задела, поманила, повела. Потому в сегодняших "Кругах на воде" рассказ о судьбе не только Марины Цветаевой, но и ее семьи.
О ее муже, Сергее Эфроне, русском интеллигенте и советском шпионе, расстрелянном в сорок первом. О ее дочери, Ирине, умершей в сиротском приюте в возрасте трех лет.
О другой ее дочери, Але, проведшей в лагерях и "на поселении" долгие годы.
О ее сыне Георгии, погибшем в 1944, девятнадцати лет.
Да, революция, война, репрессии, но чтобы вся семья была уничтожена вот так, под корень, словно бы асфальтовым катком?
И надо всем этим — тень Марины Цветаевой, тень ее гения и елабужской петли.
К жизни этой семьи удивительно подходит слово "рок" в самом страшном, античном смысле: обреченность на гибель. Может быть, потому что к ним прикоснулась ее душа — Психея?
Итак, о жизни и смерти Марины Цветаевой.
О том, почему она назвала себя "детоубийцей". О том, почему голая душа страшнее разлагающегося тела.
О разрушительной жажде любви.
О том, как стремление к идеалу становится преступлением.
О том, что "самоубийство длится не спуск курка".
И о том, почему сын Цветаевой считал, что это самоубийство было правильным шагом.
А еще — о ревности, жертве, духовном инцесте, а главное — об эпохе.


НЕТ НАСТОЯЩЕЙ МОГИЛЫ ЦВЕТАЕВОЙ.
Где она похоронена-неизвестно.
Затерялась могила....

⁣Печальная Елабуга.

Юрий Зыслин

Елабуга, Елабуга –
печальная страна.
Потерянная, слабая
погибла здесь Она.


Её душа несладкая –
возвышенная честь –
дорогой шла негладкою
и «заблудилась» здесь.


Зажата в клещи лагерем,
обложена кругом,
шагала по Елабуге.
А нынче? А потом?


Кому-то очень хочется
тот лагерь оправдать,
подушка всё же колется
и дух не удержать.


Плывёт он или стелется,
играет иль поёт,
Маринина метелица
по кладбищу метёт.


А Тойма дремлет тихая
и Каму теребит
и доброту великую
от сглазу сторожит.



Елабуга, Елабуга,
печальная страна...
.............................


⁣Потерянная могила

Какой у нее был — нет, не выбор — выход?
Приобретать «опыт унижения»?
Ей надо было или приживаться в камере, безумие и беззаконие считать мерой вещей.
Или… Она не могла допустить лепку себя по образу и подобию тюремщика.
В Бедламе нелюдей
Отказываюсь — жить.
Еще весной тридцать девятого года написала эти строки.
За два с половиной года до Елабуги.

Да, все решила сама.
Сама все сделала.
Своею собственной рукой.


Это должно было случиться: чтобы могила ее затерялась.
Сама себе напредсказывала, наколдовала, напророчила:


Веселись душа, пей и ешь,
А настанет срок —
Положите меня промеж
Четырех дорог…

Высоко надо мной торчи,
Безымянный крест…


В 1960 году, после сталинских лагерей, Анастасия Ивановна Цветаева (сестра) приехала в Елабугу.
Все кладбище обходила, по многу раз, по многу дней подряд.
Нет нигде сестриной могилы...
Почти за оградой — четыре безымянных захоронения 1941-го.
Там и поставила Анастасия Ивановна самодельный крест (безымянный, просто у ограды нашла) и табличку к нему прикрепила: «В этой стороне кладбища похоронена Марина Цветаева».


Через десять лет Союз писателей Татарстана поставил Марине Цветаевой на елабужском кладбище гранитный памятник.


Сегодня в Елабуге хотят вернуть Цветаевой «безымянный крест».
Не вместо памятника, конечно, а где-то рядом, «в той стороне кладбища»… или просто в той стороне… «промеж четырех дорог»…


Так, когда-нибудь, в сухое
Лето, поля на краю,
Смерть рассеянной рукою
Снимет голову — мою…


Все опять — сошлось.
Сбылось — до точки, до запятой. В сухое лето. Снятая из петли голова…


⁣Почти всю жизнь великая русская поэтесса Марина Ивановна Цветаева вела личный дневник. Мысли, раздумья и самое сокровенное Цветаева доверяла только дневникам.
Документальный фильм «Марина Цветаева. Последний дневник» повествует о главном документе последнего года жизни Марины Цветаевой -- рабочей тетради, возобновленной в начале сентября 1940 года в Москве.
Вплоть до отъезда в эвакуацию в августе 1941-го Цветаева поверяла дневнику сокровенные мысли о прошлом и горькие раздумья над трагическим настоящим.
В нем сплелись взлеты бытия и мрак самоубийственного быта ....


ПОСЛЕДНИЙ ДНЕВНИК М. Ц.

⁣ Елабуга, август 1941-го


Итак, 17 августа 1941-го Цветаева с сыном по реке Каме приплыла в Елабугу.


Говорят, придя к Бродельщиковым на Жданова, 20, с порога сказала: «Все! Эту беру».


Крошечная комнатка. Метров шесть. Перегородка не доходит до потолка. Вместо двери — занавеска. Кровать отдала сыну, себе — неудобный топчан.


Хозяйку звали Анастасия Ивановна. «У меня сестра Анастасия Ивановна», — сказала Цветаева. (С сестрой не виделись уже 13 лет. Последний раз — в 1928 году, в Париже. Известие о смерти Марины Ася получит в лагере в 1943-м, два года спустя.)


Целыми днями бродила по городу в поисках работы. Заходила в районный отдел народного образования, в педагогическое училище, в горсовет. Везде — отказ.


У сына в дневниках есть странная запись: «20 августа М.И. была в горсовете и работы там для нее нет, кроме места переводчицы с немецкого в НКВД». Но в горсоветах — даже сталинских! — не предлагали работать в НКВД. Значит, не в горсовете делали это предложение. (По одной из версий: Цветаева покончила с собой, потому что сразу по приезде в Елабугу ее вызвал местный уполномоченный НКВД и потребовал «помогать»: то есть доносить.)


Была очень молчалива. «Только курит и молчит», — вспоминает хозяйка. У окна часто стояла. Вещи не разбирала. Как будто тут не собиралась жить или вообще… «Вот немножко постоит у окна и, хоть усталая, дальше пойдет».


Войной была очень напугана. Боялась, что сына заберут на фронт и убьют. (Так оно и случилось.) Страшно переживала, что фашисты захватили ее любимые города — Прагу и Париж.

Мимо дома по вечерам маршировали красноармейцы. И Цветаева как-то сказала: «Такие победные песни поют, а он все идет и идет…»


24 августа уехала в Чистополь.
Сохранился один чистопольский документ:
«В Совет Литфонда.
Прошу принять меня на работу в качестве судомойки в открывающуюся столовую Литфонда.
М. Цветаева
26 августа 1941 г.»
Заявление у нее приняли, но сказали, что место посудомойки одно, а желающих его получить много…

В Чистополе Цветаева много ходила. И у нее ужасно разболелись ноги. Вернулась в Елабугу совершенно разбитой.
Но 30 августа пошла пешком куда-то далеко за Елабугу, в овощной совхоз. Предложила председателю вести переписку, оформлять бумаги.


— У нас все грамотные! — резко ответил председатель.
Но дал на прощание 50 рублей. («Просто так, чтобы не отпускать ни с чем».)
Она ушла, оставив деньги на столе.


Хозяйка вернулась домой первая. Дверь сеней была закрыта изнутри.
Цветаева висела невысоко над полом.
На гвозде, вбитом вбок в поперечную балку.
Три прощальных письма — рядом. Решительных. Обдуманных. Почти спокойных.

В 1935 году, упрекая Пастернака, что тот, будучи в Париже, не проведал своих родителей в Лондоне, Цветаева писала, что она бы поезд на себе повезла, но поехала бы…
И далее: «Я, когда буду умирать, о ней (о себе) подумать не успею, целиком занятая: накормлены ли мои будущие провожатые, не разорились ли близкие на мой консилиум, и м.б. в лучшем эгоистическом случае: не растащили ли мои черновики».

Поэты не говорят зря.

Цветаева оставила 150 рублей. На собственные похороны и на билет сыну в Чистополь.
А на плите — полную сковородку жареной рыбы.............


http://tunnel.ru/post-125-let-so-dnya-roz...

I

У ветра сегодня бессонница,
У ливня нынче поминки,
И пальма в отчаянье клонится,
Измятая на поединке.

Не спится. Давно перелистаны
Записки беглого сна:
Наскоками бури освистаны
Камин, журнал и луна.


II

И. Чиннову

На счастье поставлены точки:
Учебникам вопреки,
Оборваны утлые строчки –
Наброски, черновики.

Для Бога тысячелетья
Промчатся, как день один,
Кратчайшие междометья
Над оползнями лавин.

А мне суждено иное:
Которого-то числа
Наследье извлечь земное
Из письменного стола.

Наткнувшись на клочья бреда,
Былого в них не найду:
Обглоданная победа,
Ворча, перешла в беду!


2.V.1987




В случае…


Месть голосом: – «Наказываю вора!» –
Плевком в лицо, дубиной по спине…
Мне видятся – и только ли во сне? –
Подробности крутого разговора.

Воздам тебе ушатами позора,
Твои долги взыщу с тебя вдвойне,
И пусть горят в негаснущем огне
Мужской Содом и женская Гоморра!

Ты там и там, а озеро одно:
Уже кипит и пенится оно
Провалами и раскалённой серой!

…И пожалеть: вернуться и догнать,
И снова стать воспитанной пантерой…
Не лучше ли – пройти и не узнать?


29.VIII.1988



Вечернее

Клубок лучей в глазах пестрит,
Наводит головокруженье,
Но как забыть артрит, гастрит,
В суставах боль, в желудке жженье?

Недуги – знаменья годов,
Щедрейшие – к моим услугам,
И тем гордиться я готов,
Что мысли тоже ходят кругом,

Что мой неконченый сонет
Открыт сомненьям и помаркам,
И сам я до преклонных лет
Не чувствую себя огарком.


18.X.1984


Граф Август фон Платен

Положено по древнему условью:
Судьба в душе, а по судьбе дела;
Немало нам причудница дала
Помучиться несбыточной любовью.

Мiр двух полов неласков к нездоровью:
Правша спешит, во избежанье зла,
Пока к нему зараза не пришла,
Счастливицу обрадовать свекровью.

Вы, как и я, не ведая причин,
Взаимности просили от мужчин,
Дарили им улыбки Вашей музы.

И Ваш удел – случайные дома:
Венеция, Париж – и Сиракузы,
Привал навек (бубонная чума).


18.IX.1981



Гулянье

Сегодня у нас гулянье
В большом приютском саду:
Хлопушки, пляски, вихлянье.
За всем – посильную мзду.

Я взял четыре билета
(А собственный – свой – не в счёт),
Но втайне жалел поэта,
Что до утра не уснёт.

Один – ремонтный рабочий,
Другой – смазливый шофер…
А третий – без многоточий:
Глаза синее озер.

За жертву лучшей наградой
Он был бы мне, старику,
Но явится с «наморадой»
(Придётся быть начеку).

…Веселье давно в разгаре,
В объятьях и толкотне.
Ни по одному, ни в паре
Никто не зашёл ко мне.


17.VI.1987



Зеркало

Я отражён во множестве зеркал
Беспомощным, в работе неискусным,
Развратником и старикашкой гнусным:
Чем кончился любовный перекал?

Не раз, не два в тех недрах я мелькал
Отжившего поборником безвкусным –
И обликом, напыщенным и грустным,
Сам на себя насмешки навлекал.

Лишь в уголке, в унылой галерее
Есть зеркальце, где мог бы я бодрее
Махать мечом, и в обе щеки дуть,

И на слугу покрикивать сердито.
Увы, стекло предательски надбито,
Взор потускнел, и облетела ртуть.


3.XII.1981



Клён

Нынче время суда
над зазнавшимся клёном,
что казался всегда
неподдельно зеленым.

Осень – злой прокурор,
но его ухищренья
лишь усилят позор
саморазоблаченья.

День-другой подожди,
и разучишься плакать:
истощатся дожди,
и останется слякоть.

Встреть остатками сил
наготу и огласку!
…Я когда-то носил
эту самую маску.


6.III.1980



Молитва

О Господи, часы останови
И времени вели остановиться,
Да не сгорит удачная страница,
А новую неначатой порви.

Но юношу для жизни вдохнови
Тем, что ему сегодня и не снится,
А девушке позволь благословиться
Для сладости и горечи любви.

Усталому, мне хочется причала,
Их свежести – прилива для начала
Превратностей по прихоти морей.

Нет, Господи! Не изменяй порядка:
Храни меня подольше от упадка,
А молодых – от ранних якорей!


31.V.1980
Мури



Назад

Слабее всех, почти слепой калека,
В гимназии страдал я от задир,
И утешал меня запретный мир
Учительской: надёжная опека!

Опять синяк. Изгладит ли аптека
Мне со скулы кулачный сувенир?
Сойду ли я в чистилище-надир
С отметиной? И вот прошло полвека.

Теперь я стар. Но не от тех обид –
Ребяческих – мой исказился вид,
А от иных, нешуточных, наскоков.

Ах, если бы, из-под пяти лжецов
Сбежав назад, назло теченью сроков,
Расцеловать тогдашних сорванцов!


8.IV.1980



Наперекор

Жоану Гомесу да Коста


Насыщено мгновенье до предела:
Любовное удвоив колдовство,
Мерцанье глаз я заключил в него
И музыку мальчишеского тела.

Но лучшая улыбка отлетела
В минувшее (глумленье таково),
И в сотый раз живейшее мертво:
Не Мойра ли за нами подглядела?

Ты встал, пошёл и, тот же, но другой,
Включаешь душ и моешься, нагой,
А я смотрю на свет из коридора –

На белизну и синие глаза,
И в памяти – залог наперекора –
Не выцветет отцветшая гроза!


2.XII.1980



Натурщику

Р. Т.

I

Ученикам дано и ученицам
Срисовывать живую красоту:
Твоим плечам, ногам и животу
Размножиться, мельчая по страницам.

Не только я завидую тряпицам,
Ласкающим тугую наготу:
Ты кажешься на солнечном свету
Избранником, эфебом светлолицым.

По совести, не мрамор ледяной,
Не вымысел, а Феб и Антиной,
И прочие (не все общеизвестны)

Влекут меня к неистовству грехов:
И все они в тебе одном телесны –
Натурщике для глаз и для стихов.


13.IV.1982



II. Преемство

Чтоб сохранил твой будущий потомок
Тебя в себе в пленительности всей,
Женись теперь, но тщательно отсей
Достойную из тысяч незнакомок.

Иди в отцы, пока твой голос громок,
Пока ты прям – стройнее, чем Персей.
Увековечь себя! Потом лысей,
Тускней, рыхлей, как мраморный обломок.

Зато взойдет на небо красоты
Твой юный сын – такой, как нынче ты,
Прославится великолепным телом

И, наготой несловленной дразня,
Перехитрит притворством неумелым
Поклонников (и жаль, что не меня).


16.IV.1982



III

Пока струя свободна ключевая,
Ей не пристал и образ ни один,
Зато в плену дарует ей кувшин
Свои черты, виденья вызывая.

Вот Пифагор, но, маску надевая,
Не сгладила вода его морщин.
Вот Адриан, печальный властелин:
Венчанный лоб – и складка роковая.

Так и в тебе, натурщике живом,
Намечены неявным торжеством
Влюбленный Марс (он без меча и шлема),

Алкивиад, покорный Антиной,
Ахилл, Персей, Давид – любая тема.
Ты – все они. Который же со мной?


7.V.1982


IV

К невидному, горбатому, больному
Взор ищущий склонился бы скорей,
Чем к мускулам тупиц-богатырей,
К телесному здоровью показному.

Да, ты красив. И не завидуй гному
За то, что он всех Бальдуров мудрей:
Не уступай роскошества кудрей
И счастья жить бездумно, по-земному.

Я на тебя гляжу со стороны
Сквозь наготу. И ясно мне видны
В душе твоей следы рубцов и ссадин:

Она в плену, но все-таки жива.
…Когда-нибудь, морщинист, непригляден,
Собьёшь и ты оковы вещества.


24.X.1982



Они и ты


Они и ты – теперь могу бесстрашней
Именовать виновников невзгод:
В их пестроте мой позапрошлый год,
В одном тебе – печальный день вчерашний.

Ночь кончилась, и мой уклад всегдашний
Воссоздался: и в нём таблица льгот
Лекарственных от худших непогод, –
Опять живу вольней и бесшабашней!

Ты выдавал улыбок на пятак,
А счёт писал на тысячу патак
За каждое подобие привета,

А большего и сам я не хотел,
Зато теперь касаюсь без запрета
Румяных губ и юношеских тел.


29.VIII.1988


Посмертье

В небе ни полей, ни аллей,
ни разноголосицы птиц:
будет ли мне там веселей
в мерзлой синеве без границ?

Скажут ли, впустив за порог:
«Комнаты себе выбирай», –
или, осудив за порок,
снова запечатают рай, –



Выбросят на тысячу лет
прочь от обогретых палат?..
Буду я, бездомный, одет
в рубище из ветхих заплат.


Праведник – чистулька и сноб –
свесится с балкона дворца:
«Грешнику смягчит ли озноб
тёплая земная грязца?»

Ночь на 22.II.1982



Почти экспромт

Эдеру


Был день озябшим патагонцем
(Южанина беру в пример)
И вдруг под вечер ожил солнцем,
Стряхнул «a cava de chover!»

Облокотившись на перильца,
Я думал на часок прилечь,
Когда от юноши-бразильца
Услышал образную речь:

«Была дождливой вся неделя,
Теперь же радуйся, поэт,
Как будто бы в конце туннеля
Автобус вырвался на свет».

И только ли? Среди затишья
Размеренно-тоскливых дней
Прими мои четверостишья
С улыбкой солнечной своей.


10.XI.1985



Развозчик

Страшно серьёзный, без тени лукавой ухмылки,
В ящиках переставлял он пустые бутылки

И пересчитывал их, да по множеству раз,
Не замечая к себе приколдованных глаз.

Надо бы чашечкой кофе приветить бедняжку!
Нет! На его худобу и на брюки в обтяжку

Молча гляжу я, но кожей почувствовал он,
Что, как натурщик, со всех облюбован сторон.

В ровные лунки на доньях, в ряды и в затылок
Он разместил буроватые сотни бутылок:

Лавочника не надуть бы, большого туза,
И на меня неожиданно вскинул глаза

Томные, тёплые. Время ли остановилось?
Просто ли сердце от глупой надежды забилось?

Сердце… Но старческой робости он не учёл:
Я расплатился по счёту – и дальше пошёл.


4.VII.1986


Смириться

«Здесь Тютчев жил, здесь он встречался с Гейне» –
Люблю разбег перфильевской строки.
Познаньями блеснут проводники
По городкам на Одере и Рейне.

Испишутся о Прусте, об Эйнштейне
Гербастые дорожные листки,
Дощечками взыграют кабачки
И дымные парижские кофейни.

А если я прославлюсь, обо мне
Припомнят ли в холодном Харбине
Совсем уже не те домовладельцы,

Расскажут ли Пекин, Тяньцзин, Шанхай?
Вдвойне, втройне бездомны погорельцы;
Смирись, поэт, и лучше не вздыхай.


31.XII.1980



Цепь

Повторяются звенья:
та же форма и вес,
и от их повторенья
не дождаться чудес.

Цепь надета на обод,
обод – часть колеса.
Им орудует робот:
доллар за полчаса.

Голова рассчитала
всё, что можно учесть,
окисленье металла
(беззащитная месть).

Вот поправлена спица,
устранён перекос,
вот гомункул-тупица
отстранён за износ.

Пожалеть не придётся
об истлевшем звене:
если цепь оборвётся –
непременно на мне!


6.III.1989



https://45parallel.net/valeriy_pereleshin...



ВАЛЕРИЙ ПЕРЕЛЕШИН

1913, Иркутск – 1992, Рио-де-Жанейро



С 1920 года до начала 50-х жил в Китае, до 1939 года – в Харбине, до осени 1943 года – в Пекине, позже – преимущественно в Шанхае.
Единственный значительный русский поэт «восточной ветви» эмиграции, выучивший китайский, язык и переводивший китайскую классику с оригинала.
В январе 1953 года переехал из «красного Китая» в Бразилию, где вскоре замолк и как поэт, и как переводчик.
Еще в Китае (в Харбине) он издал четыре сборника оригинальных стихотворений с вкраплениями переводов, а также – отдельной книгой – «Сказание старого морехода» С. Т. Кольриджа. Когда в 1967 году Перелешин вернулся в литературу, он стал активно печататься в Западной Европе и США, книги его «китайского» периода превратились для славянских библиотек в настоящий антиквариат.
В 1988 году Перелешин выпустил последний прижизненный сборник оригинальных стихотворений (тринадцатый) и в том же году стал печататься в СССР, притом первым опубликованным в Москве произведением оказался перевод с испанского – сонет Хуана Боскана.
Выучил за годы жизни в Бразилии португальский настолько совершенно, что к собственному семидесятилетию выпустил сборник стихотворений, написанных на этом языке («В ветхие мехи», 1983), и в него же включил свои переводы из русских и древнекитайских поэтов; в рукописи остается еще довольно много неизданных стихов, написанных по-португальски и по-английски.
Как переводчик Перелешин формировался одиноко и индивидуально, поэтому и его работа над китайской классической книгой «Дао Дэ Цзин», которую переводчик считал не столько этическим трактатом, сколько поэмой, может рассматриваться только вне традиций советской китаистики, восходящей к Василию Алексееву и Юлиану Щуцкому: Перелешин никогда не пожертвовал бы рифмой там, где видел ее в оригинале.
Вовсе изолированно стоят переводы Перелешина из бразильской поэзии, частично изданные сборником «Южный крест» (1978). Страна, в которой поэт жил, никак не была для него предметом литературоведческого исследования, в «Южном кресте» смешаны стихи весьма знаменитых поэтов и почти безвестных друзей Перелешина.
Практически неизвестной осталась русскому читателю испанская поэзия в переводах Перелешина, хотя еще в 1975 году парижский «Вестник ХСМЛ» (№ 115) опубликовал его переложение «Духовной Песни» Св.Иоанна от Креста (он же Сан Хуан де ла Крус); восстанавливая справедливость, приводим этот перевод полностью.
Первой авторской книгой Перелешина, выпущенной в России, стала «Дао Дэ Цзин» (М., 1994); в 2000 году книга была переиздана в очень дорогом, подарочном виде.
К сожалению, сотни переводных (как и оригинальных) стихотворений Перелешина остаются неизданными по сей день, это сонеты Шекспира и Камоэнса, это португальские и английские стихи Фернандо Пессоа – и многое другое.




СВЯТАЯ ТЕРЕЗА АВИЛЬСКАЯ



(1515-1582)




ВОЗДЫХАНИЯ О ВЕЧНОЙ ЖИЗНИ


Я давно живу не в себе:
Умираю, чахну, пылаю –
Умирая, не умираю.

Я живу помимо себя:
От любви умирает плоть,
Потому что живой Господь
Возжелал меня, возлюбя,
И, земное сердце губя,
Начертал на нем: «Изнываю,
Умирая, не умираю».

Но божественный этот плен,
Плен любви подменом мгновенным
Сделал Бога моим же пленным,
А меня – свободной взамен.
Не уйти из-за крепких стен!
Бог в плену. Я счастье теряю.
Умирая, не умираю.

О, как жизнь унылая длится!
Как изгнанья сроки суровы!
Как безмерно тяжки оковы,
Как в оковах душа томится!
Я надеюсь освободиться,
Но, надеясь, пуще страдаю:
Умирая, не умираю.

Сколько горечи в жизни нудной:
Вижу Бога – издалека!
Если вправду любовь сладка,
То надежда кажется трудной.
Так избавь от ноши нескудной:
Я под нею изнемогаю,
Умирая, не умираю.

Милой смерти я рвусь навстречу:
Раньше или позже, мертва,
Я навеки буду жива;
В смерти видя жизни предтечу,
Через смерть я жизнь обеспечу.
Смерть, не медли! Я погибаю,
Умирая, не умираю.

Чудотворца любовь по вере:
Жизнь уже не цепь, не обуза.
Чтобы стать свободной от груза,
Потеряй себя – и в потере
Распахнутся для смерти двери.
Будет легкой она, я знаю:
Умирая, не умираю.

Жизнь грядущая, жизнь иная
Жизнью истинной стать не может,
Если мнимая жизнь земная
Жизни смертью не уничтожит.
Пусть же смерть конца не отложит!
В смерти жизнь обретя, взыграю:
Умирая, не умираю.

Жизнь, чего еще не готова
Богу я подарить, любя,
Потеряв при этом себя
И тебя же выслужив снова?
Даже смерть не внесет иного,
Мой Любимый во мне. Сгораю,
Умирая, не умираю.



САН ХУАН ДЕ ЛА КРУС
(Святой Иоанн от Креста)



(1542-1591)




ДУХОВНАЯ ПЕСНЬ



I


Однажды ночью черной,
Тревогою любовною палима
(О случай благотворный!),
Я выкралась, незрима,
Когда мой дом уснул невозмутимо.

Впотьмах сошла проворно
По лестнице, глухим плащом хранима
(О случай благотворный!),
Впотьмах, неуловима,
Когда мой дом уснул невозмутимо.

Тайком под кровом ночи,
Чтобы никто навстречу не попался.
Мои померкли очи,
Но светлым путь казался
От пламени, что в сердце разгорался.

Оно меня вернее
Вело, чем полдень ярко освещенный,
Туда, где, пламенея,
Он ждал меня, влюбленный, –
В безлюдный уголок уединенный.

Ночь путь мне указала:
Ночь, ты милей дневного мне светила.
Ночь, ты в одно связала
Возлюбленного с милой,
Ее в него чудесно превратила!

На той груди красивой,
Что одному ему я сберегала,
Он задремал, счастливый,
А я над ним махала
Кедровой веткой вместо опахала.

Но ветра из бойницы,
Пока с кудрями друга я шалила,
Прозрачная десница
Меж плеч меня пронзила
И вдруг меня сознания лишила.

Забылась я, склонилась
Челом на грудь любимого в бессильи.
Всё растворилось, скрылось,
Заботы опочили,
Забытые среди белейших лилий.


II

Беседа души с Женихом



Где скрылся мой любимый?
Бежал олень, и путь его неведом.
Я в муке нестерпимой.
Всё стало страшным бредом...
Напрасно я звала, бежала следом!

Вы были со стадами,
О пастухи, и ночью вы не спите, –
Прошел ли здесь холмами
Мой дорогой? Найдите
И о тоске моей ему скажите!

Пойду искать повсюду:
На взгорья восходя, к ручьям спускаясь,
Цветы срывать не буду,
Зверей не испугаюсь,
Ни сильных, с их межами не считаясь.

О рощицы с кустами,
Любимые вас руки насаждали,
И вы, луга с цветами,
Что ярки, как эмали,
Скажите мне: его вы не видали?

Творения: Дары нам расточая,
Он здесь прошел поспешною стопою
И, ласково взирая,
Всех, что сошлись толпою,
Одел своей чудесной красотою.

Невеста: Томлюсь, но где отрада?
Отдай же, наконец, себя на деле!
Мне вестников не надо
Тех, что цвели и пели,
Но главного поведать не сумели.

Ни тех, что много знают
И, о твоих щедротах рассуждая,
Лишь муку умножают,
Не знаю чтo болтая...
Вновь остаюсь одна, едва живая.

Так не держись упорно,
О жизнь моя, не там, где жить бы надо!
Ведь стрелы благотворны,
И в них твоя отрада,
От милого подарок и награда.

О милый, сердце в ранах, –
Так исцели его в твоем величьи!
Ты – вор из самых странных:
Переменив обычай,
Ты не ушел с украденной добычей!

Тоска моя – как пламя,
Но только ты один покончишь с нею.
Как светоч, пред глазами
Предстань – взирать посмею:
Для одного тебя я их имею!

Явись же мне, любимый,
Убей меня и выведи из круга:
Ведь только облик зримый
Прекрасного супруга
Излечит от любовного недуга!

И ты, родник холодный,
Создай в своих струях осеребренных
Тот образ благородный
Желанных глаз влюбленных,
Что в недрах я скрываю воспаленных!

Вот-вот взлечу: желанен,
Но жжет твой взор!

Жених: Останься, голубица:
Олень ведь тоже ранен,
Готов с холма спуститься,
Чтоб ветерком от взлета насладиться.

Невеста: Ты и в горах отвесных,
Любимый, и в долинах многолистных.
Ты в островах безвестных,
Ты в пеньи рек струистых,
В прикосновеньях ветерка душистых.

Залог зари грядущей,
Возлюбленный, ты ночь отдохновений!
Ты в тишине поющей
Приходишь сокровенней
На трапезу любовных упоений.

Лисиц, лисиц ловите!
Оплетены цветами наши лозы,
Их столько, что – смотрите –
Сгребаем в кучу розы,
И не страшат меня ничьи угрозы.

Смирись же, ветер вьюжный,
Мертвящий сердце холодом полночным!
Наполни, ветер южный,
Мой сад дыханьем сочным,
И друга я приму в шатре цветочном.

О девы Иудеи,
Цветы у нас особенные, знайте:
Их аромат полнее.
В предместьях пребывайте
И даже на порог наш не ступайте!

Сокройся, мой бесценный,
И ласково взирай с высот небесных
На лад неизреченный
И на подруг чудесных
Той, что идет от островов безвестных!

Жених: На стаи птиц проворных,
На львов, на коз, на скачущих оленей
Долин и склонов горных,
На ветерок весенний,
На сборища полночных наваждений.

Вас всех я громом лирным
И песнями сирены заклинаю:
Постойте стадом смирным,
Мой сад оберегая,
Где спит моя невеста дорогая!

Нет безопасней места!
В желанный сад, взлелеянный и милый,
Вздремнуть пришла невеста,
И голову склонила
Супругу на плечо, и опочила.

У яблони, у древа,
Где некогда познала униженья
Твоя праматерь Ева,
Я обещал спасенье
И руку дал в залог соединенья.

Постель у нас нарядна,
Сплетенная в тени, в пещерах львиных,
Вся в пурпуре, прохладна,
Как мiр сердец невинных,
И тысяча над ней щитов старинных.

Невеста: Разбужена ожогом,
Приправленным вином благоухая,
По всем твоим дорогам
Дев разбежалась стая,
К тебе струи бальзама воссылая.

Там, в горнице супруга,
Я выпила и, выходя, сначала
Исхоженного луга
Уже не узнавала
И стадо, что пасла, я потеряла!

В беседе сокровенной
Просвещена наукой потайною,
Я жертвою смиренной
Быть поклялась – святою
И милому счастливою женою.

Быть в услуженьи рада,
Я другу предала свои владенья:
Уж не пасу я стада,
Не знаю попеченья, –
В одной любви теперь мое служенье.

В шатре собравшись старом,
Вы скажете: «Совсем она пропала,
Влюбленная, недаром
Томилась и вздыхала».
А я себя в потере отыскала!

Венок сплетаем чудный
Из тех цветов, что утром мы нарвали,
И нити изумрудной:
Лучи цветами стали,
Их волоском моим мы обвязали.

Мой волосок отбился,
Но ты смотрел, как с ветром он метался
На шее, – и пленился,
И пленником остался
В глазах моих – и уходить не рвался.

Тем взором, как печатью,
Мне облик ты придал неотразимый
И новой благодатью
Помог своей любимой
Сильней любить твой образ, ею зримый.

Смугла и темнолица,
Я больше не пугаю чернотою,
И можешь ты склониться
Ко мне – любви я стою,
Украшена твоей же красотою!

Жених: Вот белая голубка
В ковчег вернулась с веткою масличной,
А после – однолюбка –
Нашла уют привычный,
И с ней теперь товарищ недвуличный.

В своем уединеньи
Одна свое гнездо она свивала,
Но с ней в ее стремленьи
Был с самого начала
Возлюбленный, о чем она не знала.

Невеста: Нас радует, как чудо,
Друг в друге красота твоя святая!
Взойдем на холм, откуда
Бежит вода живая,
И чаща пусть укроет нас лесная.

Снаружи – камень серый,
Травой к нему зарос подъем высокий.
Вглубь каменной пещеры
Взойдем, и мир глубокий
Там будем пить в густом плодовом соке.

И мне тогда ты явишь
Всё то, за чем я шла, тоской объята,
Покажешь и оставишь,
И буду я богата
Всем тем, о чем ты говорил когда-то!

И ветерка дыханье,
И соловья чарующее пенье,
Деревьев колыханье,
И лунное струенье,
И пламя, что сжигает без мученья.

От стрел Аминадава
И от орудий спрятана осадных,
Смотрю, как величаво
В рядах прямых и ладных
Уходят кони в шелест рек прохладных.


III


Любви живое пламя,
О, как ты нежно ранишь
В ту глубину, где это сердце бьется,
Легчайшими перстами,
А если перестанешь –
Счастливой нашей встречи ткань порвется.

Как сладко прижиганье!
Как эта боль крылата!
Как ласково руки прикосновенье:
В вас – вечности касанье,
И всех трудов оплата,
И смерти в жизнь святое превращенье!

Светильники, как в склепы,
Сошли к дремотным чувствам,
И те, сильны и новы,
Не сумрачны, не слепы,
Всем жаром, всем искусством
Любимому ответили на зовы!

Снов освеженный кратким,
Ты, нежный, пробудился
На той груди, где дом твой утаенный!
Своим дыханьем сладким,
Где свет со славой слился,
Ты делаешь меня навек влюбленной!


ЛУИС ДЕ КАМОЭНС



(1524–1580)




* * *


Иаков пас семь лет овец Лавана
За дочь его – по букве уговора.
Ей, не отцу служил и знал: не скоро,
Но счастья день возникнет из тумана.

Тянулись дни. Кровоточила рана:
Еще больней от обещаний взора.
И день настал. Под складками убора
Нашел пастух пособницу обмана.

Ужаленный невидимою плетью,
Он не обрел обещанного рая,
Но, вопреки невольной укоризне,

Сказал: – Я рад второму семилетью!
И дольше бы служил: любовь такая
Переживет все сроки нашей жизни!




* * *


Любимая, от суетного зла
Ты отошла в одежде погребальной.
Я по земле брожу, всегда печальный,
Так будь же ты на небе весела!

Но, если бы припомнить ты могла
Земную жизнь в дали своей хрустальной,
В моих глазах, с их верностью зеркальной
Мою любовь ты снова бы нашла.

Не тронет ли тебя мое страданье,
Которое я верно сохранил –
Нежнейшее мое воспоминанье?

Моли Того, Кто век твой сократил,
Чтоб и меня позвал Он на свиданье
Скорей, чем нас когда-то разлучил.




* * *


Печальная, но бодрая заря,
Ты ласкова к бессонным и несчастным,
С их стонами и сетованьем страстным,
Так будь за то красой календаря.

Улыбками и красками пестря,
Ты вышла в мир веселым утром ясным
Наперекор тем призракам ужасным,
Что губят нас, все лучшее беря.

Ты видела, как два потока слёзных,
Согласные и, наконец, в ладу
Слились и струй уже не делят розных.

Ты слышала и повесть про беду:
Смирится жар в тисках ее морозных
И отдых даст томящимся в аду.




* * *


Как тянутся – длиннее год от года –
Напрасные усталые хожденья,
Как коротки оставшиеся звенья
Короткого земного перехода!

Съедает срок упрямая невзгода,
Кончается и средство исцеленья:
Я опытом дошел до постиженья,
Что лгут равно и счастье, и свобода.

А все бегу за неприступным благом,
Которое манит и вдруг скудеет,
И падаю, как падал я и прежде.

Встаю. Бреду колеблющимся шагом
И вверх гляжу: оно не там ли реет?
Но нет его ни в небе, ни в надежде!



МАНУЭЛ МАРИЯ БАРБОЗА ДУ БОКАЖЕ



(1765-1805)




СОНЕТ XXXIV


Кому судьба – обид жестокий стык,
Игралище лишеньям и тревогам,
За кем враги крадутся по дорогам
По прихоти неправедных владык;

Кому грозят везде то рог, то клык,
Кто ни людьми не пощажен, ни Богом,
И с юности, обманутый залогом,
Любимый сон оплакивать привык;

Как мог бы жить, скорбей не сознавая,
В беспечности хотя бы миг один,
Кого казнят, на части разрывая?

Лишь кладбища – противники личин:
Ведь если нам несчастье жизнь живая,
То наша смерть – отраднейший почин!



ФЕРНАНДО ПЕССОА



(1888-1935)




* * *


Шаг смерти скорый и мелкий
Замедлил у самой двери.
Мгновенье стало подделкой
Какой-то давней потери.

Напрасно страсти горели
И замысел был велик:
Никто, достигая цели,
Не знал, чего он достиг.

И все это смерть, не глядя,
Рукой зачеркнет сердитой
В отчете судьбы – в тетради,
Что Бог оставил открытой.




ПОСВЯЩЕНИЕ


Нет и под кипарисом надежды
Отойти надолго ко сну.
Тело – тень от твоей одежды,
Что скрывала твою глубину.

Ночь ли, смерть ли с холодным блеском,
Но распался покров теневой.
В эту ночь ты сойдешь обрезком,
Почему-то сходным с тобой.

В безотрадной своей таверне
Плащ твой ангелы с плеч сорвут,
И пойдешь ты в туман вечерний,
Завернувшись в худой лоскут.

Но отдашь архангелам белым
Все – до собственной наготы
И останешься только телом:
Только телом и будешь ты.

Наконец, в пещере, где судят,
Бог тебя распластает сам:
Ни души, ни тела не будет,
Ты же станешь равен богам.

Нам лишь тень от твоей одежды
Волей рока брошена вслед...
Кипарис. Никакой надежды.
Посвящаемый! Смерти нет.



ПЕДРО ДА КУНЬЯ ПИМЕНТЕЛ ОМЕН ДЕ МЕЛО



(1904-1984)




ОТКРОВЕНИЕ


Ей было сорок пять, а мне шестнадцать лет,
Еще я не изжил младенческих примет,
И кудри кольцами на лбу моем плясали.

Я слышал: сам король ей посылал привет.
Ей было сорок пять, а мне шестнадцать лет,
Но равной красоты и боги не встречали.

Мгновенно понял я признанье милых глаз,
Что зелень стебелька желанна пальцам длинным.

Ты женщиной тогда была в последний раз,
А я впервые лишь причислился к мужчинам.



ОЛАВО БИЛАК



(1865-1918)




ПОРТУГАЛЬСКИЙ ЯЗЫК


В тебе – цветок над собственной могилой –
Жива латынь, предел твоих высот:
Как золото среди пустых пород,
Она в тебе лежит сокрытой жилой.

Люблю в тебе то лиры мерный ход,
То звук трубы с его дикарской силой:
То грохоты и беснованье вод,
То жалобы и вздохи грусти милой.

Люблю тебя за острый запах рощ,
За сумрачность и девственную мощь,
За шум лесов, за рокот океана.

Мне пела мать на этом языке,
И сосланный Камоэнс вдалеке
Оплакивал бессилье великана.





БРАЗИЛЬСКАЯ МУЗЫКА


Порой в тебе горит огонь верховный
Любви такой, что утопает в нем,
Становится прерывистым огнем
Зов колдовства и похоти греховной.

Мне слышится в неистовстве твоем
Печаль морей, лесов, пустыни ровной –
Плач белизны и банджо стон любовный,
И порасэ с топтаньем и вытьем.

В тебе батук и самба и томленье
Сиротское – бескрайняя тоска
По родине раба и моряка,

И дикаря – и боль и наважденье.
Ты – поцелуй бездомности тройной,
Трех скорбных рас один цветок больной!



МАНУЭЛ БАНДЕЙРА



(1886-1968)




МАРИЗА


Иногда над сухим песком
Пахнет свежим дыханьем бриза,
Что рожден в краю колдовском.
Так же имя твое, Мариза,
Возникает в шуме морском,
А кончается тише бриза.




ХВАЛА ГАФИЗУ


Газеллу я несу тебе одной –
Небесному Гафизу дар земной.

– Поэт Шираза, чьи стихи дышали
Той горечью, что делишь ты со мной.

Ведь так же я среди загадок мира
Растерянный, бездомной и больной.

Ты обещал: «Навек останусь верен
Той, для кого я – ветрогон шальной».

Но с той поры и девы Самарканда,
И верблюжатник, и мулла дурной

Твои стихи поют – и приправляют
Кто шуткою, кто жалобой хмельной.

Неблагодарная давно истлела,
А ты живешь – небесный, но земной.




ЗАВЕЩАНИЕ


Чего хочу и не имею,
Лишь то дает обогащенье.
Деньжонки были – растворились,
Ухаживанья позабылись...
Я был в отчаяньи, но, верю,
Услышано мое прошенье.

Моей земли я видел земли,
По чуждым землям я прошел.
Но лучше нет запечатленных
В глазах, мельканьем утомленных,
Земель, что сам я изобрел.

Мне любы маленькие дети,
Но их зачем-то я лишен.
Ребенок! Обойден судьбою,
В груди ребенка я укрою,
Что не был никогда рожден!

В строители меня готовил
Отец от самых юных лет.
Здоровье подвело: простите ль?
Не вышел из меня строитель:
Я только небольшой поэт.

Стихов я не пишу военных:
Иной порыв, иной накал!
Но жизнь я отдаю победе
В самоубийственной торпеде
На той войне, где не бывал.



ЖОАКИН КАРДОЗО



(1897-1978)




НА МОТИВЫ ШАГАЛА


Не держатся надежды ни на чем,
Но женщина по-прежнему бодрится.
Я слушаю, и мне знакомство снится
Во Франции с бродягой-скрипачом.

О мире плуг вещает, и мечом
Отставленным украшена гробница.
Теперь и ты, благоволенья жница
Утешь себя рождественским лучом.

Взгляни: петух слетел в жерло горнила,
Где ангелы сожгли себе крыла,
И в темноте – сквозь черные чернила –

Труба зари отплату начала
Всем тем, кого унизила могила
И кто сгорел в беспамятстве дотла.



СЕСИЛИЯ МЕЙРЕЛЕС



(1901-1964)




ПЕСНЯ


На корабль я сон погрузила
и, корабль уступив волне,
приоткрыла море руками:
утони, мой сон, в глубине!

И остались мокрые руки
в густо-синем цвете морском,
и текущая с пальцев краска
засинела мертвым песком.

Прилетает издали ветер,
цепенеет ночь на земле,
под водой мой сон умирает,
крепко запертый в корабле.

Буду плакать сколько угодно,
чтоб еще поднялась вода,
чтоб до дна корабль опустился
и мой сон исчез навсегда.

А потом все будет отлично:
гладкий берег и тишь вокруг,
и глаза сухие, как камни,
и две плети сломанных рук.



ЗАЛКИНД ПЯТИГОРСКИЙ



(1935–1979)




ЭЛЕГИЯ ПРАХА


Запевает земля, созывая
темнокожих своих сыновей
песней дротиков, стрел и камней,
стрел, дубин и пращей.
– Нет и нет!
Слышу: песня гремит боевая,
но молчу. Не нужен ответ.

Или это звенит, призывая
к единенью разрозненный свет,
песня мирная – не боевая,
обещая любовь да совет?

Нет, бушует земля, созывая
темнокожих своих сыновей
песней дротиков, стрел и камней,
стрел, дубин и пращей.
– Нет и нет!
Песня мирная – не боевая
обещает любовь да совет.

Там, где в поле растут маргаритки,
золотея от полной луны,
ветерок не проворней улитки,
на песке – поцелуи волны,
там, где солнце в чистейшие слитки
убирает нагорья страны, –
не положено полчищам черным
в ураганном разгуле побед
обесчестить посевом тлетворным
урожаи несчитанных лет!

Песня дротиков, стрел и камней,
стрел, дубин и пращей...
– Нет и нет!

Пусть земля запоет, созывая
сыновей белолицых своих
на беседу цветов луговых
с белокрылыми птицами рая!
Я за мир – не за гнев, не за злость:
в шалаше, одиноко стоящем,
как родной, принимается гость,
слезы льются вослед уходящим.
Вечерком я люблю иногда
на пологом бродить косогоре:
ухожу, и за мною стада
непременно подымутся вскоре!
На рассвете позволено мне,
слыша в ветре далекое море,
улыбнуться любимой жене
и прочесть любованье во взоре.
Есть вино и коробка галет,
и любовь – золотая страница!
Это ключ, и отсюда напиться
только Божий сумеет поэт!

Песня дротиков, стрел и камней,
стрел, дубин и пращей...
– Нет и нет!

Без души, без певучего слова
был я глиной в начале начал.
Если мiра довольно немого, –
Бог бы жизнью его не венчал!
Разве кровью священною брата
должен мой обагриться стилет,
а потом наступила расплата –
покаянный бессмысленный бред?

Но запела земля, созывая
темнокожих своих сыновей
песню дротиков, стрел и камней,
стрел, дубин и пращей...
– Нет и нет!
Ярость Божью и месть накликая,
это меч обагренный воздет.

Столько лучших сынов перебито,
но земля не рождать не могла:
там, где Авель закопан убитый, –
новых Каинов произвела!
Прародитель Адам осужденный,
не за твой ли старинный позор
я по этой земле омраченной
вековечный влачу приговор?
Я судьбою готов поменяться
со слепцом: ведь ему не видна
та, в которую нужно спускаться,
ужасающая глубина.
Мать, зачем ты глаза мне открыла
на удел мой – на шарик земной,
где ничто мне не нужно, не мило,
где лишь кровь, да отрава, да гной?

Неужели для клетки звериной
Я рожден – обреченный птенец,
беспорочный, ни в чем не повинный?
Хоть бы вовсе не жить, наконец!

Песни дротиков, стрел и камней,
стрел, дубин и пращей...
– Нет и нет!




ДЕТСКИЙ ТАНЕЦ ДЛЯ ОДНОГО


На крыльях протяжных ветра
летал я в вышине:
был ветром и частью ветра,
а ветер – ветром во мне.
Я ветер, и в недрах ветра,
и ветер – ветер во мне.

Соленой воде безбрежной
свою отдавал я соль,
и капелька соли смежной
настигла другую соль, –
конец у нас неизбежный:
водой становится соль.

К могучим солнечным домнам
и свой притолкнул я свет,
с чистейшим светом огромным
слил маленький робкий свет:
ведь был я светиком темным,
а светлый прятался свет!

К поэтам и не-поэтам
я шел со своей душой,
чтоб стали в таинстве этом
их души моей душой!
Был ветром, солью и светом,
а душам – не стал душой.

Я в ветре – свой, окрыленный,
от ветра усвоил роль.
В пучине горько-соленой
и я – такая же соль.
И в солнце – перепаленный,
я солнце (лучинка, ноль).
Лишь от людей отделенный,
я в них ни радость, ни боль.



ДЖОН ДОНН



(1572-1631)




ГИМН ХРИСТУ ПРИ ПОСЛЕДНЕМ ОТПЛЫТИИ В ГЕРМАНИЮ


Всхожу ли я на утлое суднo,
Мне Твой ковчег увидеть в нем дано;
Впадаю ли в морей голубизну,
В Твоей крови, спасаемый, тону.
И если Ты личиной облаков
Свое лицо закроешь до зрачков,
Я угадаю и по ним,
Что Ты не так суров.

Прими ее – и посчитай Твоей –
Мою страну, где дом любви моей,
А все грехи, что на душе моей,
Отгороди от ярости Твоей.
Как дерево скрывает сок зимой
Во мглу корней, – впусти меня домой,
Туда, где Ты в корнях живых,
Исток любви самой.

Я выполнил старинный уговор
И отдал бы и душу под надзор,
Ее одним Тобой соединив,
Но Ты ревнив. Теперь и я ревнив.
Я Твой, Ты мой. Союз любви храня,
Не запрещай и чуждого огня:
Ведь не простив любви земной,
Не любишь Ты меня!

Дай за меня соперницам развод,
Гони надежд неверный хоровод,
Удач пустых, что, смолоду любя,
Взлелеял я. Возьми их за себя.
Церковный мрак по нраву Твоему,
В нем ближе Ты и сердцу и уму:
И навсегда от бурь дневных
Бегу и я во тьму!



ДЖОН НОРРИС ИЗ БЕМЕРТОНА



(1657-1711)




ХВАЛЕНИЕ ТЬМЕ


Петь о тебе, священнейшая Тьма,
Не Муза ли должна сама?
Ведь из тебя, утробы мировой,
Произошел и Свет, соперник твой.
Ты – тайна тайн: кому дано посметь,
Первичную, тебя воспеть?
Для сущности твоей названья нет,
Для неприступнейшей, как сам Господень свет.

Бог любящий еще не ожидал
От мира тварного похвал
И свернутых кругов семи небес
Не приводил к согласию чудес,
Звезд не вращал по зыбким их следам,
И не был сотворен Адам:
До Времени и Места только ты
Была бесспорнейшей царицей Пустоты.

Власть над землей ты свету отдала,
Но половину сберегла,
И в тихости – и, значит, тем верней,
Как лучший царь, господствуешь над ней:
Ведь от тебя свой блеск берет звезда,
А смертный – силы для труда
И, не найдя утех в земной судьбе,
От света отдыхать идет к одной тебе.

Свет – красота, Господень ореол,
Но знамя Тьмы хранит престол.
Свет – от любви и щедрости Его,
А Тьма – гроза и суд, и торжество.
Когда святой нарушен был закон,
Мятежникам явился Он –
Зачинщику и полчищу всему –
В порфиру царскую облекшимся – во Тьму.

Когда слепит блаженных вечный день,
Они с жары отсядут в тень:
Ведь, находясь в прохладе и тени,
Свет Божества милей найдут они.
А мы живем от мудрости вдали –
Но постояльцы ли земли?
Лишь мертвые, мы будем введены
В сады безмолвные ночной твоей страны.

Но, божество и музу выбрав здесь,
О Тьма, я твой навек и весь, –
Ведь из тебя равно идут на свет
Молитвенник несмелый и поэт:
Из темных рощ взывает маловер,
Поэт у темных ждет пещер.
Дар двойственный в одной тебе любя,
Тебе мы молимся – и я воспел тебя!



ВАН ВЭЙ



(701-761)




НА СКЛОНЕ ЛЕТ


На склоне лет одна мне тишина мила,
Меня не трогают житейские дела.
Без дальних помыслов, лишь занятый собой,
Я в старый лес пришел с беспечною душой.
Сосновым воздухом на воле подышать,
Под горною луной на лютне побренчать.
Меня спросили вы: «Я счастлив или нет?»
Вдали на берегу рыбак поет ответ...




ОХОТА


Звучней при ветре рог и тетива.
Мы с воеводой едем далеко,
Взяв зорких кречетов. Суха трава.
Снег стаял, и коням скакать легко.
Промчавшись мимо городка Синьли,
В Силю вернулись. Смотрим издали,
Как там, где застрелили мы орла,
Теперь вечерняя клубится мгла.



ЛИ БО



(701-762)




НОЧЬЮ


Близ ложа моего огромная луна:
Земля, как инеем, вся осеребена.
Я поднимаю взор: смотрю на лунный свет.
Я опускаю взор: в мечтах – моя страна.




РАЗОЧАРОВАНИЕ


На ступенях нефритовых иней лежит пеленой;
Сквозь двойные чулки пробирается холод ночной.
Возвращаясь, хрустальные нити раздвину в тоске,
Но они засверкают все той же осенней луной.



ДУ ФУ



(712-770)




МНЕ ПРИСНИЛСЯ ЛИ БО


Разлука с мертвым – холод немоты,
С живым – залог и встречи, и тепла.
Я сослан в край удушливых болот,
Чтоб даже весть ко мне не добрела.
И все-таки ты в мой ворвался сон;
Моя тоска была тебе мила.
Не правда ли? Ведь ты теперь в цепях:
Кто волю дал тебе и два крыла?
И может ли живою быть душа,
Что столько верст перелететь могла?
Нет! Ты пришел – и клен зазеленел!
А ты уйдешь – в горах сгустится мгла...
Ты здесь, со мной, и низкая луна
Всю комнату сияньем залила.
О, если бы тебя, взлетев из волн,
Крылатая змея не унесла!




РАЗМЫШЛЕНИЕ НОЧЬЮ


Травой поросший берег. Ветерок.
В ночи корабль недвижный одинок.
Небесная равнина звезд полна.
Река струится. Бьет ключом луна.
Ах, разве славу мне доставит труд?
Его болезнь и старость оборвут.
Кружусь, кружусь... Ужели жребий мой
Быть чайкой между небом и землей?



ДУ МУ



(803-853)




ПОЛНОЛУНИЕ В СЕРЕДИНЕ ОСЕНИ


Шар яшмовый луны накрыли облака,
Небесная Река безмолвна средь высот.
И эта жизнь, и ночь мне эта коротка –
Где снова я луну увижу через год?




НА ПРОЩАНЬЕ


Большое чувство так застенчиво, мой друг,
Как будто чувства нет. Сейчас смешно ли это?
Взгляни: свече, и той понятна боль разлук, –
Она за нас, людей, проплачет до рассвета.



СУ ШИ (?)



(1037-1101)




МОНАСТЫРЬ ЦЗЮ-ХУА


Есть чудный монастырь, затерянный в горах,
Где ловлей облаков прославился монах.
Пойду к нему и я, как только захочу,
И сверток облаков на память получу.



ЛУ Ю



(1125-1210)




ЦВЕТЫ СЛИВЫ


У заставы, где мост не ведет никуда,
Незамеченные распустились, ничьи.
А теперь от обиды желтеете вы и стыда,
Что и ветер вас треплет и ливней ручьи.
Но без горечи разве бывает весной
Тот, кто стольким цветам ненавистен другим?
Опадая, вы грязью становитесь, пылью земной…
Только запах незыблем и неистребим.



http://www.vekperevoda.com/1900/vperelesh...