Кажется, что русский читатель так и будет бесконечно открывать для себя Пола Остера — потому что не получается связать в сознании автора литературоцентричного детектива «Стеклянный город» с создателем «Тимбукту» (трогательной истории про собачку), а этого — с режиссером культового фильма «Где ты, Лулу?» с Харви Кейтелем и Мирой Сорвино в главных ролях или медитативно запинающимся в «Храме Луны» писателем. Владимир Иткин смело пустился на поиски подлинного лица переменчивого Остера и дозвонился до самого писателя — чем не фирменный остеровский сюжет?

— На русский язык переведено пять ваших романов: «Стеклянный город», «Храм луны», «Мистер Вертиго», «Тимбукту» и «Книга иллюзий»...

— Правда? А я думал, только «Книга иллюзий» и «Мистер Вертиго». В любом случае это очень приятно.

— Мне тоже. Хотелось бы успеть спросить вас о всех, но сначала — несколько общих вопросов. Вопрос первый. Что вы могли бы сказать о своем присутствии в мире ваших романов?

— Мне часто кажется, что написанное мной идет из подсознания. Я порой не могу понять, откуда все это приходит и почему. Когда идея овладевает мной, я чувствую себя кем-то наподобие заключенного. И чтобы вырваться, я должен написать роман. Это происходит вовсе не так, что я сажусь за стол и начинаю думать: «Сейчас напишу книгу о том-то и о том-то». Книга сама находит меня.

— В ваших романах часто наблюдаешь хитросплетения художественной, кинематографической и обычной реальности. В чем для вас лично заключаются их отличия?

— Знаете, здесь ведь всегда нужно помнить, что воображение, которое может привести нас в места очень странные, это тоже часть реальности. И еще. Наше сознание живет в наших телах, наши тела живут в мире, и все это составляет непрерывно изменяющуюся реальность, ее континуум. И как бы это ни казалось странным, но ведь все действительно взаимосвязано!

— Я спросил это к тому, что ваши фильмы и ваши романы кажутся частью одного целого.

— Ну, если говорить, что в основе романа и фильма лежит одна и та же цель — а именно рассказать историю, то действительно получается, что какими бы ни были разными техники, направленность будет общей.

— Об искусстве рассказа. В одном из интервью вы говорили, что самые замечательные рассказчики — это безвестные сочинители народных сказок. Ощущаете ли вы взаимосвязь между сказкой и вашей прозой?

— Да, в некотором смысле это так. Я часто ощущаю, что мне гораздо ближе роль рассказчика, нежели писателя-романиста.

— В чем же кроется различие?

— Пожалуй, главное назначение романа, конечно же, и в повествовании, рассказе, но роман, как бы это сказать, более связан с социологией, современным состоянием общества, и именно это мне, пожалуй, не очень интересно. Для меня намного важнее внутренняя борьба, свойственная человеческой природе. Мне интересно, что такое жизнь. Что такое быть живым. Предания и сказки говорят об этом намного больше, нежели «художественная» проза. Говорят по сути. И они очень часто меня вдохновляют. Потому что я верю, что не только писатель, но и читатель создает книгу. Это двойной акт. И вот возьмем, к примеру, сказку. Как она обычно начинается? «В одном темном и дремучем лесу жила-была женщина со своей маленькой дочкой». Ты не знаешь имен этих людей, ты не знаешь, как они выглядят. И у тебя начинает работать фантазия, ты сам создаешь себе картинку. В своих книгах я пытаюсь делать что-то похожее. Сделать для читателя такое пространство, куда он мог бы войти и существовать в нем.

— Да, но ваши романы обладают достаточно сложной структурой. Как вам кажется, хорошей ли метафорой для вашей прозы была бы система зеркал, отражающихся друг в друге? Зеркальных повествований, образов, мыслей, ситуаций?

— Да, многие говорят о моих романах как о матрешках. Ну, вы понимаете — структура истории в истории в истории. Но это не касается всех моих произведений. Некоторые из них достаточно линейны, другие — более усложненные. Я стараюсь писать по-разному и часто иду наперекор тому, что делал раньше. Стараюсь преодолеть себя, когда берусь за новую книгу.

— О «Книге иллюзий». Можете ли вы сказать, что зеркальность и иллюзорность в некотором смысле для вас равнозначны?

— Да, пожалуй, я согласен. Как вы помните, в этом романе множество «внутренних» историй, которые соотносятся с другими и со всем повествованием в целом. Но они вовсе не соотносятся по принципу симметрии, тут нет математической закономерности, скорее — эмоциональная. Если вы вспомните истории Зиммера и Манна, то почувствуете, что они совершенно различны, однако в то же время как бы резонируют одна в другой. Когда такие «резонирующие» истории появляются в одном контексте, между ними возникает пространство, а внутри него — что-то типа электричества. И это дает повествованию энергию. Но, честно говоря, это все получается само собой. Это не что-то такое, что мне приходится выискивать. Это происходит и все. Персонажи сами диктуют мне структуру, и в этом причина того, что по форме мои произведения друг от друга сильно отличаются.

— Иллюзорность жизни, кино как иллюзия — в самом названии вы предлагаете множественное толкование?

— Вы совершенно правы. Речь, конечно, не идет о единичном случае. Без сомнения, кино — Великая Иллюзия современности. То, что происходит на экране, кажется нам совершенно живым и реальным, но на самом деле не существует. Все это выдумано. И за изображением на экране стоит масса народа, работающих на эту иллюзию, на этот блистательный обман. Но когда мы глядим на реальность, она может оказаться не меньшей иллюзией. Мы думаем о чем-то, что оно существует, но совершенно неожиданно все может измениться, и вчерашняя реальность может превратиться в ничто. Что и произошло в случае с Зиммером. Жил себе человек счастливо с женой и детьми, в полной уверенности, что так оно дальше и будет. Думать не думал, что может что-нибудь случиться. И вдруг эта ужасная катастрофа. Оказывается, что огромная часть его жизни вычеркнута. Что все нужно начинать заново, с чистого листа.

— Для вас лично конец «Книги иллюзий» — счастливый?

— Он кончается словами надежды. «Этой надеждой я и живу». Это последнее предложение. Да, мне кажется, что роман оптимистичен, несмотря на то, что он полон очень грустных событий. Но так или иначе, Зиммер находит силы жить дальше. И несмотря на то, что мы знаем, что вскоре после конца повествования его ожидает смерть, он все равно сумел преодолеть трудности. Да, по моему внутреннему ощущению в книге есть надежда.

— К вопросу о параллелях. В «Храме луны» тоже был персонаж по фамилии Зиммер. Эти герои как-то связаны?

— Да, это первый раз, когда я перенес персонажа из одной книги в другую. Но Зиммер пришел в «Книгу иллюзий» уже не таким, каким был в «Храме луны». Он изменился, повзрослел. Вообще я хочу сказать, что мне он очень нравился и я часто думал, что в «Храме луны» он занимает слишком маленькое место. Я хотел написать о нем отдельную книгу. Что и сделал в конце концов.

— Иногда складывается ощущение, что даже в очевидно сентиментальных историях вы остаетесь холодным и отстраненным. Так ли это?

— Я не знаю, как мои тексты звучат по-русски. Может быть, это проблема с переводами. Я никогда в жизни не думал о себе как о холодном писателе. В этих двух книгах, которые вы упомянули, в них настолько много чувств, эмоций... Я совершенно с этим не согласен! «Тимбукту» — маленькая и очень странная повесть, и при этом — настоящая история любви. И написанная очень особым языком. Я не знаю, насколько возможен здесь адекватный перевод. Англоязычная публика встретила «Тимбукту» очень тепло, в то время как во многих странах люди были просто-напросто озадачены. Подобная ситуация и с «Мистером Вертиго». Там полным-полно сленга и арго.

— «Мистер Вертиго» показался мне чем-то вроде стилизации под американский фольклор начала века...

— «Мистер Вертиго» — это очень реалистичная книга, если вдуматься. Все исторические реалии того времени в ней абсолютно правдивы. Для меня этот роман обладает многими чертами мифа. Причем слово «миф» здесь более уместно, нежели «фольклор». И если взять такого персонажа, как мастер Иегуди... Про него ничего не известно, он просто существует. Он подобен некой мировой силе, и мы вынуждены принять его существование, его самого, как мы принимаем мифических героев.

— Понятие мифа для вас так значимо? В «Стеклянном городе» вы создали своеобразную мифологию Нью-Йорка, в «Мистере Вертиго» и «Храме луны» — некую мифологическую модель Америки в целом...

— Да, меня очень занимает эта проблема. Дело в том, что Америка — единственное государство в мире, полностью выдуманное. Выдуманное людьми, которые сюда приехали. Все остальные страны гораздо старше, их эволюция протекала гораздо медленнее. Америка — больше идея, нежели место. И меня занимает эта идея, которая воплотила Америку в жизнь. Многие мои книги посвящены исследованию этой проблемы.

— Америка как большой роман?

— Да, ведь так оно и есть. Америка — это вымышленное место.

— Не могли бы вы рассказать немного о современном состоянии американской литературы? Могли бы вы назвать каких-нибудь молодых талантливых писателей?

— Мне кажется, сейчас в американской литературе много хорошего. Много замечательных писателей и поэтов, много направлений, и у каждого своя эстетика... Если говорить о писателях, то на первом месте для меня лично стоит творчество Дона ДеЛилло, моего друга. Не знаю, переводился ли он на русский?

— Да, «Белый шум». Вроде бы переводится и «Underworld».

— Это прекрасно. Ну, что касается имен... Пожалуй, Ричард Пауэрс, Дэвид Фостер Уоллас, Джеффри Евгенидес. Все они очень разные и интересные люди.

— Как вы относитесь к Брету Истону Эллису?

— Никак. Мне он не очень интересен. То есть я понимаю, что у него есть талант. Но его тексты меня как-то не цепляют.

— Можно ли сказать, что его романы сильно повлияли на современную американскую литературу?

— Я этого не замечал. Может быть, я знаю не все, но... Мне кажется, что это, скорее, исключительный случай.

— Какая книга из прочитанных недавно произвела на вас впечатление?

— Дайте вспомнить... Последний роман, который я читал... Кажется, это был Мишель Уэльбек, молодой французский писатель. Все о нем говорили, ну я и решился прочитать один из его романов. И мне понравилось. Текст нетривиальный, энергичный, стимулирующий. И словно вышедший из-под контроля. Под конец я был прямо-таки восхищен.

— Расскажите, пожалуйста, о вашем фильме «Где ты, Лулу?»

— Сценарий я написал к нему около семи лет назад. Изначально его планировал снимать Вим Вендерс. Через какое-то время мы самостоятельно и одновременно пришли к решению, что фильм должен снимать я. Для меня это стало одним из важнейших опытов в моей жизни. Я с огромной теплотой вспоминаю эти месяцы работы — месяцы дружбы и общения...

— Как вам кажется, если говорить о кино, много ли у вас общего с Вендерсом?

— Не думаю. Вим — прежде всего мастер изображения. Я — рассказчик. В моем сценарии важнее всего именно рассказ. Мы вряд ли очень похожи. Но это не мешает нам восхищаться друг другом.

август 2004