— Я поспешу проинформировать бургомистра о вашем образцовом поведении и о том, как быстро вы и ваши люди справились с ситуацией. Будьте уверены, я приложу все усилия, чтобы добиться вашего повышения по службе!

Произнеся это, Панголин выскользнул за дверь и дал дёру. Хотя он был низкорослым и слегка полноватым, долгие годы практики принесли ему неоценимые умения в искусстве побега, так что мало кто мог сравниться с ним в этом. Через минуту тот человек придёт в себя, или клиенты «Свиньи с лампой» сообщат стражникам, что их обманули, но Панголин будет уже далеко.

Через несколько мгновений, ради собственного спокойствия, он юркнул в тени достаточно отдалённого переулка. Всё ещё задыхаясь, беглец с разочарованием осмотрел свой кошелёк.

— Двадцать терций! Печально. Ничтожные крохи, и это вся награда за такой огромный риск? Ещё немного, и моей бедной черепушке не поздоровилось бы. О, если бы люди были чуть менее мелочными… Что за идея — вызывать стражу! Они всё равно потратили бы свои деньги на выпивку! Увы, но этого мне не хватит даже на самую жалкую клячу, чтобы добраться до Франк-Кастеля!

Панголин спрятал кошелёк и резко вскинул голову, услышав звон колоколов близлежащего храма. Было уже три часа, а ему следовало прибыть в замок не позднее полудня, чтобы отчитаться о ходе важной миссии перед Лавинией Открытое Сердце. В течение последнего месяца он лихорадочно искал для этой коллекционерши артефакт под названием «Жемчужина Нимрода». Случайно раздавив сандестина-помощника (бесценную говорящую жабу) ведьмы, Панголин навлёк на себя её неприязнь. Лавиния умела мотивировать своих людей: она пообещала Панголину подать ему фрикасе из его собственных глаз, если он не добьётся успеха. К сожалению, предпринятые им поиски пока не принесли результата.

Имелась и вторая проблема, не менее важная: замок находился в добрых тридцати лье, что серьёзно ограничивало его шансы добраться туда вовремя. Переход через Болото Тысячи и Одной Смерти оказался крайне утомительным, замедляя и без того небыстрое продвижение, уже изрядно нарушенное остановкой в Таверне Поющей Сороки, известной своим ста двадцатью одним видом пива . Между городом и Франк-Кастелем, далеко на севере, простирался Лес Раскаяния, озеро, кишащее шипошкурами, и пустошь, населённая некромантами.

Панголин быстро перебрал все доступные ему варианты: пятнадцать минут спустя он мчался галопом на юг, на ездовом скакуне, неосмотрительно оставленном в трактирной конюшне. Животное, пухлый верриот с тяжёлыми веками и бычьей мордой, проявляло удивительную резвость, несмотря на утренний холод. Вскоре они оставили горы позади, чтобы углубиться в полупустынную, продуваемую ветрами равнину. Температура быстро поднималась по мере того как солнце продолжало свой нелёгкий подъём, и под давящим, точно свинец, зноем Панголин достиг окраин пустыни Шаа, к югу от Асколайса. Его скакун продолжал преодолевать лье за лье с феноменальным рвением, поднимая густой вихрь красной пыли. Пронесясь через две деревни со скоростью торнадо под изумлёнными взглядами заспанных крестьян, Панголин, тщетно пытаясь замедлить ход, почувствовал, как его сердцем овладевает глухое беспокойство.

Когда на горизонте показались первые каньоны, облако пыли за спиной всадника превратилось в тёмную массу, а затем в орду верриотов, несущихся через пустыню под грохот копыт и мычание. Стадо обогнало их, и верриот, словно обретя при этом зрелище прилив сил, пустился в то, что походило на его последний галоп, в направлении глубокого ущелья. Каньон был всего в двадцати метрах, когда всадник увидел, как первые животные стада бросились в пустоту, словно живой оползень. В ужасе Панголин уговаривал своего скакуна, колотил в его бока шпорами, колол кинжалом, выкрикивал проклятия в ухо, но всё было тщетно. Он соскочил на землю как раз в тот момент, когда верриот с рёвом экстаза нырнул в расщелину. Удар отбросил беглеца на несколько метров, порвав ему одежду и кошелёк. Весь в синяках, Панголин осторожно опустился на колени, чтобы ощупать свои раны, прежде чем взглянуть в ущелье. Тридцатью метрами ниже лежали десятки белых скелетов и туш, которые только и ждали пельгранов и других опасных падальщиков, кои не заставят себя долго ждать. Бегло осмотревшись вокруг, Панголин утвердился в своих опасениях: он был один, без еды и скакуна, в сердце пустыни Шаа.

Вздохнув, он отряхнулся и двинулся в путь, позволяя случаю направлять его шаги, хотя надежды на выживание были невелики. Солнце, висевшее в зените, начало осторожный спуск: скоро ударит такой лютый мороз, что камни начнут трескаться. Фенек, усевшийся на плоском камне, казалось, насмешливо смотрел на Панголина. Тот поднял камень и с досадой бросил его в сторону животного, промахнувшись на целых три метра. Чуть дальше на дюне рос одинокий кактус, словно надежда заблудившегося путника. Эти наполненные водой растения, как вспоминал с, спасли жизнь не одному кочевнику в историях, которые ему рассказывала бабушка. Он попытался оторвать кусок кактуса, чтобы попробовать его сок, но преуспел лишь в том, что исколол себе руку и губы. После нескольких попыток Панголин наконец заполучил скудный, лишённый шипов кусок, сухая, волокнистая сердцевина которого была тверда как камень.

Внезапно внимание Панголина привлекло какое-то сияние на горизонте. Неужели ему наконец повезло? Полный надежды, он с трудом направился к мерцанию: очевидно, это был небольшой город, здания которого колыхались в горячем воздухе.

Поселение находилось теперь всего в сотне метров от него, но сохраняло странно расплывчатый вид, словно не могло определиться с чёткостью своих форм. Обескураженный и обессиленный от усталости, Панголин тяжело рухнул на землю, проклиная мираж и хроническое невезение, жертвой которого, похоже, оказался. Он почти мгновенно погрузился в лихорадочный сон.

Проснувшись, Панголин почувствовал, как прохладная жидкость нежно течёт в его пересохшее горло. С трудом открыв глаза, он обнаружил, что лежит на шёлковых подушках. Его зрение, казалось, с трудом фокусировалось, и ему пришлось сесть, ощущая головокружение.

— Я был уверен, что меня обманул мираж, — сказал он. — Ещё бы чуть-чуть — и всё.

Хозяйка, молодая женщина со смуглой кожей и рыжими кудрями, наклонила голову, лукаво улыбаясь.

— Вы не ошиблись, странник. Вы находитесь в городе Йоум, который также называют Городом-Миражом.

Панголин закашлялся, едва не поперхнувшись, и резко возразил:

— Если вы думаете злоупотреблять доверчивостью чужеземца, то сильно ошибаетесь!

— Я не смеюсь над вами. И кроме того, кто сказал вам, что вы сами не мираж? Здесь мы научились остерегаться реальности и её обманчивых проявлений. Наше повседневное окружение — всего лишь плод коллективной галлюцинации. Эта истина позволяет нам относиться к несчастьям, которые на нас обрушиваются, с относительной лёгкостью и подходить к жизни спокойно. Но сейчас я оставлю вас отдыхать, а вечером вы присоединитесь к нам, чтобы поужинать на площади. Вам бы следовало совершить омовение, к тому же изо рта у вас разит, как из пасти демона !

Явно раздражённая, молодая женщина удалилась и оставила Панголина одного в комнате. Великолепные портьеры и цветные ковры украшали в остальном довольно примитивный интерьер, состоявший из дерева и сухой глины. Однако зрение продолжало его подводить, и всё окружающее имело крайне раздражающий, нечёткий вид.

Вечером Панголин познакомился со знатью поселения в общей зале за большим круглым столом, напоминающим ступицу колеса. Хитроумная система водопроводных труб под потолком изливала воду из небольшого фонтана в желоба, вырезанные прямо в столе, позволяя гостям совершать ритуальное омовение перед ужином. Жители поселения, одетые в туники со сложными узорами, принесли ему миску жареных овощей, ароматное полотенце и пряный чай. Будучи подозрительным, он остерегался пробовать какое-либо блюдо, пока не увидит, как к нему прикоснётся хотя бы один из его соседей по столу.

Всё ещё смущённый своими проблемами со зрением, которые усугубляли его естественную неуклюжесть, Панголин испытывал ужасные трудности при попытках взять пищу. Когда он наконец сообщил об этом своему соседу справа, старожилу по имени Агелнор, старик со смехом объяснил ему, что у него нет причин для беспокойства.

— Успокойся странник, твоё зрение тут ни при чём! Если тебе всё кажется расплывчатым и изменчивым, не волнуйся. Лиана, возможно, сказала тебе, что мы живём в сердце миража? Называй это как хочешь — коллективной галлюцинацией, общим трансом, чем угодно, потому что вся жизнь — это всего лишь сон. Здесь он просто немного плотнее, чем в других местах.

Агелнор сообщил Панголину, что жители Йоума жили в гармонии на протяжении веков, поскольку понятие собственности им было неизвестно. Каждый работал для общины, и плоды урожая делились поровну (между знатными людьми селения, разумеется).

— Ты приехал очень вовремя, потому что сегодня вечером состоится церемония Йоума, в честь которого названа наша деревня. С незапамятных времён мы разделяем меж собой часть Йоума, символ преемственности, жизненного цикла и возрождения.

По кругу среди горожан пошло блюдо, и каждый брал с него кусок белого, желеобразного с виду пирога. Десерт дошёл до Агелнора, который отломил кусок и проглотил его, прежде чем передать Панголину, приглашая поступить так же. Взяв свою порцию, Панголин на мгновение отшатнулся. Пирог, который испускал слегка сладковатый запах, был одновременно комковатым и странно эластичным. Не имея возможности незаметно избавиться от него, он заставил себя проглотить свою порцию.

— Мммхх… Интересно, — сумел выдавить Панголин, с большим трудом проглотив кусочек. Он протянул руку к стакану с водой, надеясь избавиться от солоноватого вкуса пирога, но Агелнор остановил его.

— Только не это, несчастный! Этот крошечный кусочек разбухнет в твоём желудке, и ты взорвёшься в течение минуты.

Со щекой, подёргивающейся от нервного тика, Панголин заставил себя улыбнуться и взял блюдо, чтобы передать десерт молодой женщине, которая его приютила. Пирог, казалось, испускал тревожное тепло в его желудке, где он устроился с деликатностью булыжника. Лиана повернулась к Панголину с благожелательной улыбкой.

— Вам нравится? Мой народ передаёт Йоум из поколения в поколение на протяжении трёх тысяч лет. На самом деле, согласно легендам нашего народа, мечты Йоума породили наш город.

— В самом деле? Вы хотите сказать, что рецепт сохранялся в течение нескольких тысячелетий?

— О нет, гораздо больше. После каждой церемонии мы сохраняем кусок теста, который заквашиваем, чтобы добавить его в пирог, который будет приготовлен в следующем году. Требуется около девяти месяцев подготовки и ферментации, чтобы приготовить уникальное пирожное, частично состоящее из оригинального Йоума, созданного три тысячи лет назад.

— Что?!

С импульсивным движением отвращения Панголин уронил блюдо в одну из канавок, вызвав крики паники среди присутствующих. Йоум тут же начал расширяться, вздуваясь с громким урчанием.

— Дурак! Йоум не переносит воды!

В зале воцарилась дикая паника, жители поселения толкались, чтобы сбежать через узкую входную дверь, под грохот разбитой посуды и какофонию криков. Глава селения поднял безумный взгляд на Панголина и яростно схватился за нож.

— Мне очень, очень жаль, — пробормотал тот, отступая к одному из окон общей комнаты, в то время как от пирога доносились ужасные сосущие звуки. Корка Йоума, явно стимулированная контактом с водой, набухала, увеличиваясь с экспоненциальной скоростью. В течение десяти секунд щупальца комковатой материи вытянулись до потолка комнаты. Глава поселения, который замахнулся ножом в сторону Панголина, внезапно оказался поглощён Йоумом.

Воспользовавшись моментом, Панголин разбежался и выпрыгнул в окно под звон разбитого стекла. Покрытый ссадинами, но живой, он побежал изо всех сил. Вокруг него город начал растворяться в небытии под крики жителей. Преследуемый десятком обитателей поселения, он нашёл убежище на вершине арганового дерева, и его спасло лишь наступление ночи. Голодные вопли деодандов окончательно разогнали последних, самых упрямых преследователей. Панголин кое-как устроился между двумя ветвями дерева и смирился с тем, чтобы провести ночь таким образом.

Когда взошло солнце, Панголин, растрёпанный и озябший, всё ещё сидел на аргановом дереве. Багряный песок поглотил все следы поселения, и над пустыней царила нереальная тишина. Отдалённый вой хищника заставил Панголина вздрогнуть, и он чуть было не упал со своего насеста. Прищурившись, он заметил на вершине дюны первых верховых животных каравана. По мере приближения караванщиков он мог различить сложные тюрбаны некоторых путешественников, указывающие на присутствие среди них паломников Северного Ритуала. Сам караван, представлявший собой разнородное скопление телег, наполненных горшками и соленьями, возглавлял измождённый мужчина с заплетённой в косу бородой, волосы которой почти достигали ступней. Караван двигался быстро, ведомый сульпициями-хрипунами, добродушными животными с тигровым мехом, питающимися песком и ветром. Подойдя к подножию дерева, проводник каравана окликнул Панголина с некоторым уважением:

— Скажи мне, отшельник, принадлежишь ли ты к числу мудрецов Конклава, которые проводят свою жизнь на вершине спящих деревьев?

— Действительно, я отшельник этих мест, — ответил Панголин. — Так случилось, что мой период медитации подходит к концу, и я собираюсь вернуться к цивилизации, чтобы распространить плоды моей мудрости. Как вам должно быть известно, присутствие отшельника в караване приносит удачу и процветание, но я в очень хорошем настроении и готов не брать с вас плату за мой проезд.

— Скажи мне, великий мудрец, нет ли поблизости города? Мы ищем Йоум, с которым торгуем каждый год. Если ты сможешь указать его нам, твой проезд будет за мой счёт.

— С удовольствием. Так получилось, что глава города погиб, съеденный собственным пирогом; печальный конец, который ознаменовал упадок, а затем и полное исчезновение города.

— М-м-м-х-х… Магнатц велик, и пути его неисповедимы. Что ж, я продам свои товары в Йехазе, плавучем городе. Твоя удача нам очень пригодится, потому что с самого начала нашего пути злой рок преследует нас. Я рассчитывал на хорошие сделки в Лумарте, но чужеземец с мордой хорька разрушил город, выпустив там демона по имени Фампоун. Торговля уже не та, со всеми этими возмутителями спокойствия.

Осторожно спустившись со своего дерева с помощью Фастеля, проводника каравана, Панголин устроился в одной из телег, и обоз продолжил свой путь. Ночь, проведённая под открытым небом, не улучшила его и без того шаткое здоровье, и Панголин громко шмыгал носом на протяжении всего пути, вызывая недобрые взгляды нескольких путешественников.

Пустыня Шаа постепенно уступила место серому скалистому пейзажу, по мере того как они приближались к побережью. Кислый и солёный запах Зелёного моря, несомый ветром, щекотал ноздри путешественников. Вскоре они различили на горизонте первые луковицы Йехаза, сложную сеть его органических жилищ, плавающих в море, соединённых между собой деревянными мостками и верёвочными лестницами. Длинные лианы связывали каждую луковицу с дамбой и небольшими зданиями на сваях, что позволяло разгружать товары.

— Скажите мне, что должен знать чужеземец об этом городе? — спросил Панголин хозяина каравана. — Я не хочу совершить оплошность или как-либо огорчить местных жителей.

— Не волнуйтесь, обычаи и нравы жителей Йехаза не слишком сложны. Просто остерегайтесь чихать или кашлять на публике, это будет считаться непристойным и немедленно приведёт к побиванию камнями. Кроме того, на вашем месте я бы остерегался раздражать сеньора города, Нимрода Благословенного.

— Нимрод? Случайно это не та персона, с которой обычно связывают Жемчужину Нимрода?

Проводник каравана слегка рассмеялся.

— Разумеется, так и есть… Это прозвище его питомца, ужасного морского существа, которого он бережёт как зеницу ока. Я слышал, что его факосинт ежедневно выделяет феноменальные количества чёрной амбры, и это источник богатства Нимрода. Его бестия обожает жёлтые водоросли, и я намерен продать ему все эти бочки с их экзотическими сортами, которые вы видите в задней части телеги.

Глаза Панголина заблестели. Судьба поставила Нимрода на его пути, когда он уже потерял всякую надежду — следовало ли видеть в этом какой-то знак? В любом случае, если Лавиния найдёт его и узнает, что он упустил эту возможность, ему придёт конец.

— Что ж, я думаю, здесь наши пути расходятся, — сказал Панголин.

Они с Фастелем обменялись рукопожатием, пожелав друг другу доброго пути, а затем караванщик удалился, чтобы обсудить права прохода со стражниками дамбы. Панголин воспользовался этим, чтобы спрятаться в задней части телеги и снять крышку с одной из бочек. Когда конвой тронулся, он слегка приподнял брезент и вылил из бочки значительную часть содержимого. Забравшись внутрь, Панголин тщательно укрыл себя жёлтыми водорослями, скривившись от отвращения. Наконец, он закрыл крышку и стал ждать, пока крепкие руки не схватят бочку, чтобы перегрузить товары.

Поднятая в воздух, а затем некоторое время трясшаяся во всех направлениях, бочка с ним наконец остановилась. Её снова грубо прокатили, а затем поставили вертикально. Прошло около двадцати минут, в течение которых не раздалось ни единого звука, и Панголин осторожно высунул голову из бочки.

Он находился в гигантской, погружённой во мрак луковице, в центре которой плескался бассейн. Сама луковица слегка покачивалась, колеблемая ветром. Широкое круглое отверстие в потолке пропускало свет звёзд, мерцавший на поверхности воды. Сбоку можно было различить некий мускульный клапан, в настоящее время закрытый, который, вероятно, служил входом. Всё было тихо.

Он бесшумно приблизился к бассейну, пока не различил чешуйчатые бока факосинта, который кружил в его глубинах. Животное, тяжёлое существо с грустными глазами, высунуло голову из воды, издавая носовой, смутно жалобный, почти музыкальный звук. Панголин отступил, чтобы схватить несколько водорослей, и помахал ими перед собой, привлекая внимание. Животное тут же перевернулось на спину, издавая громкие пронзительные вопли, похожие на детский плач.

— Тссс… тссс! Ты замолчишь, грязная скотина? — прошептал Панголин.

Внезапно в помещении вспыхнул свет. С лёгким шипением в задней части луковицы открылась круглая дверь, пропуская цербера-стража, который держал на поводке двух восьмиклыких асмов. Вслед за ним в помещение медленно вошёл старик с орлиным лицом, в бирюзовой мантии, с короткой заострённой бородкой.

— Ба, неужто перед нами вор, который хочет меня ограбить? Кто-то собрался увести мою маленькую морскую жемчужину, хм?

После короткого момента паники Панголин взял себя в руки и принял более достойную позу.

— Я не понимаю, на что вы намекаете. Как ярый защитник природы, я полагаю, что мой долг — вернуть этому созданию свободу. В конце концов, как вы можете доказать, что животное является вашей собственностью? Разве воздух и солнце принадлежат человеку? Каждое живое существо имеет право делать свой собственный выбор и не должно подвергаться…

— Вы совершенно правы, — перебил его Нимрод. — Как я мог быть таким глупым все эти годы? Винмайер, будь любезен, отпусти диких асмов, которые охраняют нас от чужаков и воров. Я не могу больше лишать их свободы, тем более что бедняги, должно быть, голодны!

Панголин отскочил назад.

— Послушайте… Разумно ли возвращать им свободу прямо сейчас, милорд? Лучше позволить этим существам постепенно адаптироваться к их новому состоянию. Я уверен, что мы можем найти промежуточное решение…

— Почему бы и нет? Я не лишён великодушия, и если бы, например, узнал имя вашего заказчика, то, возможно, смог бы забыть о вашем присутствии в этой комнате.

Панголин неловко переступил с ноги на ногу: раскрывая имя Лавинии, он подверг бы себя куда более худшим ответным мерам… С другой стороны, непосредственная опасность находилась прямо перед ним. Восьмиклыкие асмы, определённо, не позволят смягчить себя сладкими речами.

— Я признаю ваши доводы, мастер Нимрод. Знайте, что я был послан сюда Лавинией из Франк-Кастеля, которая завидует вашему могуществу и вознамерилась похитить вашего питомца.

С улыбкой удовлетворения Нимрод начал неотразимый Призыв Фамелиандра. Через несколько секунд Лавиния материализовалась над бассейном, в который тут же рухнула. Она выбралась оттуда, полная ярости, её великолепный наряд из перьев и меха был насквозь мокрым. К счастью, Панголин стоял позади неё, и Лавиния сначала увидела только Нимрода, который насмешливо смотрел на неё.

— Я смущён, дорогая моя. Небольшая ошибка в позиционировании… Надеюсь, ты не будешь держать на меня зла. Похоже, что мои силы ослабли с возрастом. Или, по крайней мере, так думают некоторые из моих коллег…

Мокрая и разъярённая Лавиния выплюнула воду, которой успела нахлебаться, прежде чем обвиняюще ткнуть в его сторону пальцем.

— Старый дурак! Это последняя подобная выходка, которую ты со мной устраиваешь, я тебе обещаю!

Лавиния запела сальтареллу, чтобы призвать Звенящее Ухо Флишера, но старик ловко парировал атаку заклинанием Внутреннего Обнажения. Два мага мгновение стояли неподвижно, оценивая друг друга. Цербер Нимрода хотел было воспользоваться моментом, чтобы спустить асмов, но едва уловимый щелчок пальцев Лавинии превратил их в луговых грызунов. Колени стража луковицы задрожали, и он самым жалким образом отступил, в то время как Нимрод и Лавиния кружили друг вокруг друга, как настороженные хищники.

Панголин тем временем старался вести себя как можно незаметнее и попробовал разблокировать центральный выход из луковицы. После нескольких ощупываний он нашёл какой-то органический маховик в теле самой стены, который, должно быть, управлял открытием сфинктерного прохода. Лавиния и Нимрод не теряли времени: заклинания носились в воздухе, их рикошеты едва не задевали Панголина, который теперь изо всех сил наваливался на маховик, чтобы повернуть его. Механизм вдруг резко поддался, и бассейн немедленно начал опорожняться, к великому отчаянию морского существа. Воспользовавшись этим отвлекающим манёвром, Лавиния нанесла подлый удар в пах своему противнику, который для пущего эффекта дополнила Лимфатическим Растяжением и Расширением Кишечника. Нимрод рухнул как подкошенный, держась обеими руками за живот.

Панголин замер, всё ещё сжимая маховик, затем повернулся, опустив голову, чтобы избежать пытливого взгляда Лавинии. Бассейн с громким шумом заканчивал сливаться, и факосинт с последним воплем исчез в водовороте. Ледяная улыбка медленно растянула губы Лавинии, когда она приближалась к Панголину.

— Мой добрый друг Панголин… Какой удачный сюрприз — найти тебя здесь. Думаю, пришло время применить закон компенсации, чтобы наконец восстановить равновесие в наших отношениях. Обнаружение Жемчужины Нимрода может считаться твоей заслугой. С другой стороны, этот принудительный вызов едва не стоил мне жизни, а я имею слабость придавать подобному большое значение.

Панголин отступал по мере того, как Лавиния неумолимо приближалась.

— Но именно благодаря моему умелому отвлечению вы смогли одолеть Нимрода!

— Равновесие в любом случае было нарушено, когда ты сбросил существо в бездну Зелёного моря. Ну же, Панголин, пора восстановить баланс. Что ты предпочитаешь: снова отправиться на задание для меня или страдать от подошвенных бородавок до конца своей короткой жизни? Ты найдёшь факосинта и доставишь его в Франк-Кастель в течение семи дней!

Панголин отшатнулся с резким воплем и поскользнулся на влажном полу луковицы. Он отчаянно пытался восстановить равновесие, но, размахивая руками, провалился в отверстие, которое уже поглотило факосинта.

Падение Панголина оказалось настолько коротким, что, к его большому удовольствию, у него не было времени увидеть, как перед внутренним взором проносится вся жизнь. Приводнение, однако, оказалось холодным и неприятным. Дыхание перехватило от удара, и он погрузился в мутную ледяную воду. Судорожно двигая руками, Панголин наконец достиг поверхности, но пенные волны постоянно хлестали его по лицу, делая невозможным любое ориентирование.

Несмотря на все усилия, он не мог различить берег. Холод сковывал конечности. Панголин готовился погибнуть в море, когда услышал знакомый вопль. Тёмная форма появилась из волн справа — грустные и выпуклые глаза факосинта смотрели на него. Кое-как Панголин ухватился за спинной плавник зверя, который издал новую музыкальную жалобу. Пока они удалялись в сумеречном свете — крошечная точка в изумрудном океане, — он испустил покорный вздох: от судьбы не убежать, и его доля была предрешена. От Харибды к Сцилле, а затем от Сциллы к Харибде. Перестанет ли он когда-нибудь быть невезучим? Несомненно, садистские сущности Нижнего Мира с восторгом наблюдали из своих глубин, как суетятся их марионетки, вытаскивая Панголина из когтей верной смерти, лишь для того, чтобы подстроить ему не менее щекотливую ситуацию.

Такова была жизнь в Альмери, где закатывающееся солнце отказывалось умереть.

Об авторе

Будучи мастером экспериментальной кухни, к великому сожалению своих друзей, Микель также занимается писательством и компьютерной графикой. Чтобы успешно завершить свои многочисленные издательские проекты, он регулярно мучает свой компьютер, обладающий сильной индивидуальностью и черпает вдохновение в фильмах Терри Гиллиама, Цуй Харка или в ежемесячном перечитывании «Властелина колец»…

Этот ценитель изображений много вложил в ассоциацию «Охотники за мечтами» (www.chasseursdereves), соучредителем которой он стал в 1997 году, и особенно в «Terra Incognita» (фантастический артбук, посвящённый новым французским талантам).

Чтобы окончательно изолироваться от реальности, он работает с сайтом видеоигр, предлагающим виртуальные фэнтезийные миры. Его электронная почта: mickael.ivorra@goa.com

Филипп Моно Джек Вэнс, этнолог воображения или гомункул, заспиртованный в банке? Эссе

Уго Беллагамба Если отбросить мизогинию...

Микель Иворра Жемчужина Нимрода

Лоран Айллет L'Auberge de la Tonnelle

Тьерри ди Ролло Perspective infinie

Дэвид Соньер Escale Musicale

Жан Милманн Ultime déjeuner

Скотч Арлстон Filet d'oie braisé au coulis de ponape frais (en jus de Vin de Lune). Повесть.

Йохан Элио Le Maton des Magiciens

Габриэль Феро Des hommes d'honneur

Л. В. Сервера Мерино Dans l'ombre de l'Aryenorden

Николя Клюзо L'Affaire de l'archiplume dépossédé

Жорж Фово Et Epucaü créa la vie… Faribole en Almery

Перевод В. Спринского

Почему вы выбрали основным местом действия Японию, причём — Японию, в которой сочетаются старинные традиции и приметы современности?

Именно поэтому я и выбрал эту страну для первой истории. Япония умеет жить сразу в нескольких временных слоях: там традиция — не музей, а рабочий инструмент, а современность не отменяет прошлого, а вынуждена с ним считаться. Для сюжета о пересборке идентичности это принципиально важно. Судьбу главного героя легко спроецировать на судьбу любой современной страны, стоящей перед непростым выбором. Япония с её сложным прошлым — идеальная сцена для такого конфликта.

Асахи — это история вашего "другого я"?

Нет. Асахи — это не автопортрет. Разумеется, у него есть черты, которые можно соотнести со мной, но это скорее техническое совпадение. Главный герой — человек, поставленный в ситуацию, где отступить уже нельзя и уйти в сторону невозможно. Мне было важно исследовать не «похожесть на себя», а варианты выбора и условия, которые делают решения неизбежными.

«Сознание проясняется. Он уже понимает, что лежит на полу в старой военной шахте. Он — советский матрос. Он спасся в шторм. Корабль. Шлюпка… Он всё вспомнил и резко поднялся. Сел на пол. Боли нет. Тело легкое. Голова ясная. Сверху прямо на него светило солнце. Настоящее, жаркое, ослепительно яркое.

Он отполз в сторону. В потолке зияло широкое отверстие, через которое лился солнечный свет, растекаясь по большому залу. На своде необычный узор — хризантема со множеством лепестков. Тогда он не понимал, что смотрит на императорский знак: красивые лепестки, которые изящно сходились в круг, внутри которого был колодец — шахта. А сквозь нее в подземелье чудом пробился солнечный луч».

Что могут хранить и рассказывать те необычные места, в которых разворачивается действие книги? И какое условие является обязательным, чтобы их услышать?

Такие места как заброшенная военная база, рисовое поле, городские лабиринты ничего не рассказывают напрямую. Они лишь усиливают то, что человек уже готов услышать в себе. Единственное условие — отказаться от ожидания чуда как аттракциона.

Скажите, вы согласны, что самое ценное — это возможность реализоваться в нескольких жизнях, чем просто просуществовать в одной?

Я бы сказал иначе: ценнее прожить жизнь не в одной системе координат. Иногда достаточно одного сдвига, чтобы человек стал другим.

Как происходят метаморфозы с главным героем? Является ли это случайностью? Или тем, что обычно люди называют судьбой?

Это не случайность и не судьба в бытовом смысле. Это цепочка выборов, каждый из которых по отдельности не является решающим, но вместе они уже не позволяют вернуться назад.

«— Формально я мог подать заявление как человек, «рожденный на территории Японии». Закон такое допускает. Только я родился не в роддоме, а сразу взрослым. И не в рубашке — а с веслом. Зато у меня была мама. Почти настоящая, Рита-сан. Она и придумала мне новое имя…

— Асахи? — уточнила Света.

— Да. Когда я рассказал ей всё: про тот зал с лепестками на потолке, про свет, про то, как солнце спасло меня под землей, она долго молчала. Потом просто сказала: «Значит, ты — Асахи». Восходящее солнце. Мы и вписали это имя в анкету».

Ваш роман напоминает старинные предания — герой, оказавшись в нужное время в чудесном месте, возвращается в, казалось бы, обычный мир но уже другим человеком. Вы вкладывали в текст и такой смысл тоже?

Да, такой смысл в тексте есть.

Каждая моя поездка в пионерлагерь летом возвращала меня домой другим человеком. Никаких чудес со временем и местом — лишь новая среда, десятки незнакомых сверстников и месяц жизни по другим правилам.

Но именно так и работают предания. Роман живёт не чудесами как событиями, а эффектом смещения: мир остаётся прежним, а человек в нём — уже нет.

Мы живем в эпоху шоу, туристических зазывал, сконструированных новодельных легенд и перелицованных преданий. Возможны ли сейчас, как вы думаете, чудеса?

Более того, чудеса происходят с нами с той же частотой, что и в прежние времена. Просто в мире спецэффектов и непрерывного шоу они выглядят бледно и пресно. тому же современное мышление требует от чудес измеримости и эффективности — словно у них тоже должны быть свои ключевые показатели эффективности, выраженные в цифрах. А также планы по демонстрации необычного людям, зафиксированные в диаграммах и графиках… Но у всего этого есть и оборотная сторона — достаточно вспомнить древнюю восточную легенду о мудреце, придумавшем шахматы, и в качестве награды запросившем у правителя одно зерно риса за первую клетку шахматной доски, две — за вторую, четыре — за третью... И получилось в итоге столько, что невозможно было отдать, такого количества зерна не могло быть не только в амбарах всего царства, но и во всем мире. Так и с чудесами — у них есть своя изнанка. Но в тот момент, когда чудо пытаются оценить, его смысл для человека теряется.

Почему вы решили назвать книгу «Лахайнский полдень»?

Физически, на несколько минут мир действительно становится другим — но именно человеческий мир, с его геометрией, математикой, прямыми и вертикальными линиями. В природе этот момент почти незаметен, его как будто нет.

Это короткий миг, когда Вселенная словно говорит человеку: «я тебя вижу». Поэтому в метафизическом смысле это момент предельной ясности — когда исчезают тени и больше нельзя спрятаться за полутон.

Расскажите о реальном «лахайнском полдне», видели ли вы это явление и какие впечатления испытали?

Для меня «лахайнский полдень» важнее как момент смысла, чем как зрелище. Наверное, теперь стоит поехать на Гавайи, положить книгу на голову и поблагодарить Вселенную за подсказку.

Где в реальности встречается феномен «лахайнского полдня»? Планируете ли вы еще описывать в своем книжном цикле события в тех местах?

Феномен «лахайнского полдня» в реальности наблюдается в нескольких точках мира, и каждая из них по-своему связана с ощущением предельной ясности и отсутствия тени.

Что касается цикла, то тема «дня» в нём уже закрыта. Впереди — «ночь» и «сумерки», а это совсем другие состояния, другие пространства и другая логика происходящего.

Какое значение вы придаете в романе тени и её символике?

В отличие от реального феномена «лахайнского полдня», где исчезновение теней и их появление в неожиданных местах становится ключевым признаком, в романе тень не работает как прямой символ.

Для меня было важнее не отсутствие тени как эффект, а то, что происходит с человеком, когда привычные ориентиры перестают быть надёжными. В этом смысле тень присутствует скорее как мера внутренней устойчивости, чем как самостоятельный образ.

«Деревня тянулась вниз по склону горы, а вместе с ней — десятки, может, сотня рисовых полей. Одно за другим, террасами — как зеркала, отражающие небо.

Местные брали на сезон столько земли, сколько могли обработать. Рук не хватало, и меня там приняли охотно. Работа держалась на пожилых, как та пара, что приютила меня. Обычно они возделывали небольшой участок, но в тот год, со мной, взяли больше земли. Нужно было успеть подготовить всё до открытия дамбы. В середине лета вода проливается одновременно по всем полям. К этому моменту ростки должны быть уже в земле. Иначе останешься без урожая».

Что испытывает человек, не видящий своей тени? Может ли, это стать знаком метаморфоз, трансмутаций и другого необычного?

Если относиться к этому как к метафоре, то человек испытывает не страх, а скорее дезориентацию. Когда исчезает тень, исчезают привычные ориентиры — и приходится выбирать уже без опоры на прошлое.

Как у вас мистика сочетается, сопрягается с реальностью?

Любая мистика должна быть объяснима. Но это не раскрытие секрета фокуса, после которого исчезает магия. Даже получив объяснение, она должна оставаться мистичной и притягательной. В этом, пожалуй, и заключается главный фокус книги.

В какие ещё необычные места вы собираетесь отправить своих героев?

Безусловно, в Италию — страну, в которой даже без дополнительных усилий естественным образом возникают слои мистики, конфликта и трагедии. При этом всё это существует в пространстве высокой эстетики и внутренней дисциплины формы.

Есть ли у вас в книгах места, в которых хочется побывать снова и снова?

В цикле «День и Ночь» я скорее выстраиваю ось «восток — запад», чем выбираю любимые места. Мне интересна работа на стыке этих миров — там, где различие культур перестаёт быть фоном и начинает влиять на внутренний выбор человека.

Это места для чудес и преображений или места, где ничего не опасаешься? Или они совпадают?

И для того, и для другого. Я показываю мир, полный чудес, преображений и приключений, таким, каким он существует на самом деле — без разделения на «безопасное» и «опасное».