Г. Бабат

СБЫВШЕЕСЯ И НЕСБЫВШЕЕСЯ

(Записки инженера-электрика)

Как я люблю эти редкие тихие вечера, когда белый лист плотной бумаги наколот посреди стола. Прозрачные утиные лапы чертежного прибора остановились среди запутанных линий. Чуть колеблется над столом конус света, прикрытый зеленым колпаком. Карандаш замер на незаконченном эскизе. И сами собой возникают и неторопливо плывут по шершавому листу десятки, сотни фантастических вариантов, и уставшие глаза уже нехотя следят за странным сплетением линий и цифр.

Кремлевские куранты отбивают полночь в приглушенном приемнике. Смолкают последние аккорды гимна. Невнятные звуки ночных мазурок и вальсов сливаются с далеким грохотом случайного трамвая.

Я сижу не шевелясь, чтобы продлить эти минуты, когда мысль собралась, сосредоточилась и напряжена, точно тетива лука перед тем, как толкнуть стрелу в полет. И вот среди калейдоскопа отрывочных образов возникает идеальная конструкция.

Сначала это бесформенный электронный вихрь, пульсирующий сгусток электромагнитной энергии. Но его размытые контуры постепенно уточняются. Вокруг электронного облака возникает изогнутая, гофрированная раковина резонансной камеры. Очертания ее становятся все резче и определеннее.

Утвердить конструкцию может только точный расчет. Но как это скучно — проверять все размеры и пропорции: делить, складывать, умножать, педантично отыскивать максимумы и минимумы. Лукавая мысль уводит от кропотливого,

532

монотонного труда. Где-то далеко, в подсознании, тушуются неясные места. Как неотразимо привлекательны вот эти — самые главные и ответственные — детали конструкции! Как они новы и понятны! И весь технологический процесс изготовления нового, небывалого, сверхмощного, сверхвысокочастотного генератора кажется ясным и простым.

Я уже в цехе. Пущены на полный ход станки, воплощая мою мечту. Мелкозубая дисковая фреза счищает белую чешую с заготовки сердечника электромагнита. Узкое победитовое лезвие токарного резца сбрасывает рыжие кудри с медной болванки.

Вот полностью готова и отделана моя резонансная раковина из чистейшей электролитической, прокаленной в водороде, розовой меди. Точно пригнаны к месту вольфрамовые катоды.

Последняя операция — сборка и заварка.

Фиолетовое пламя газовых горелок лижет цилиндр тонкого кварцевого стекла. Его хрупкие стенки наливаются румяным жаром. Накаленное стекло теряет прозрачность. Сначала оно еще просвечивает, как спелая черешня. Потом стекло становится как темно-вишневый бархат. В нем уже нет хрупкости и звона. Стекло теперь вязко и гибко. Мой старый приятель — лучший заводской стеклодув—вводит в пламя горелки черную графитовую лопатку. Он оглаживает тонкий край накаленного цилиндра и расширяет его. Он прижимает размягченное стекло к острым, истонченным краям резонансной камеры. Стекло липнет к меди, образуя плотный, непроницаемый для воздуха спай. Стеклодув поворачивает краны, уменьшает подачу воздуха и газа на заварочном станке. Пламя слабеет, меняет свою форму и цвет. Оно становится желтым, коптящим. Готовый спай остывает, пропадает его вишневый накал. Вот шумное пламя затихло, опало. Мечта воплощена, передо мной готовый прибор.

Я подымаю карандаш и торопливо и осторожно, чтобы не спугнуть эти хрупкие видения, зарисовываю причудливые контуры.

Точный расчет, от которого я, казалось, ушел, увернулся, теперь уже неизбежен. Все ли прилажено, все ли согласовано в этой восхитительной инженерной мечте? Нет, от расчетов никак не уйти. Сколько их, этих безжалостных и неумолимых судей. Расчеты электрические, механические, гидродинамические, тепловые... Выдержит ли напор тепловых потерь экран катода, эта вот несущественная вспомогательная деталь? Не будет ли перегрет в работе спай металла со стеклом? Строгий расчет выносит приговор: удельная тепловая

533

нагрузка выше нормы. Экран надо расширить, катод надо переместить.

Дрогнул и покатился маленький, совсем незаметный винтик. Скользят, исчезают в темноте одна за другой детали. Распадается их взаимная связь. Остается лишь груда битого стекла, мертвой, тяжелой, необработанной меди. Потом и она пропадает, и передо мной лишь хаос карандашных штрихов и желтая прозрачная тень от угольников чертежного прибора.

Как жалко и больно расстаться с мыльным пузырем ошибочной мечты, отвергнуть, казалось бы, такую хитроумную, но все же недостаточно надежную конструкцию.

Тысячи вариантов отбрасываются в черновых эскизах, может быть, десятки доходят до технического проекта, и совсем немногие воплощаются в материале. А сколько из них, из этих воплощенных, выдержит самый суровый из всех экзаменов — проверку временем?

Где «кольцо Грамма», с описания которого начинались все учебники электротехники в начале нашего столетия? Исчезло из машиностроения это кольцо, и исчезло навсегда. Но ровесники граммовского кольца — барабанный якорь П. Н. Яблочкова и ротор с беличьей клеткой М. О. Доливо-Добровольского — живут и долгие годы будут еще важнейшими конструкциями. Беличьи клетки будут строиться в миллионах экземпляров, их теорию изучают и будут изучать тысячи инженеров.

Есть поговорка о кулике, который свое болото хвалит. Электротехника — это область, в которой я работаю с первых сознательных лет своей жизни и которой я отдал всю страсть своей души. Область, мною избранная,— техника токов высокой частоты, и чем больше я в ней работаю, тем увлекательней она мне кажется, и мне никогда не надоедает петь ей хвалу.

Я родился в 1911 году. В раннем детстве я видел электрическое освещение, электроиллюзион, как тогда называли кинематограф, телефон, трамвай. Вся эта электротехника начала нашего века сильно отличается от современной электротехники.

Детство мое протекало в годы гражданской войны, а работать инженером я начал в годы первых советских пятилеток. Путь человека в наибольшей мере определяют среда и время. И мне кажется, что, описывая отдельные эпизоды своей жизни, я тем самым смогу дать некоторые материалы к познанию определенной «среды» и определенного «времени».

Существует традиция начинать подобные сочинения с упо-

534

минания о самых ранних, младенческих впечатлениях автора. В детстве мне доводилось читать мемуары, которые начинались с описания того, как автора купали, пеленали и затем поили из соски. Должен сознаться, при таком чтении меня обуревали честолюбивые замыслы, пробуждались надежды: быть может, и мне самому когда-нибудь предложат написать нечто подобное. И я задавал себе вопрос: какие же мои самые ранние, самые первые впечатления? В разные времена вспоминалось разное. Когда я повзрослел, было уже трудно установить, что можно признать действительными впечатлениями детства, а что более поздними воспоминаниями об этих впечатлениях.

Начну с «электротехнического» ящика буфета. Этот ящик, в котором лежали осветительные лампы с перегоревшей нитью, пробки, куски проводов, круги изоляционной ленты, переключатели, штепсельные розетки, я мог открывать когда вздумается, в отличие от запертых на ключ других ящиков, где хранились банки с вареньем, миндаль, изюм, чернослив, орехи...

Однажды я нашел в электротехническом ящике круглую железную коробку. Из нее выходили две пары проводников. Пришлось много потрудиться, чтобы вскрыть эту коробку при помощи гвоздя и ножниц. В коробке оказался пучок изогнутых железных проволок. Расправив этот пучок, я увидел обмотку из тонкой изолированной медной проволоки. Я смотал ее на пустые катушки от ниток и от лент для пишущей машинки. Под тонкой проволокой было несколько слоев вощеной бумаги, а потом еще обмотка также из медной, но уже из более толстой проволоки. После того как обмотки были удалены, я нашел в ящике листок с рисунком и описанием. Выяснилось, что железная коробка, вскрытая с таким трудом, содержала в себе трансформатор типа «Гном» с «ежовым сердечником», с первичной обмоткой на напряжение сто десять вольт и вторичной на шесть вольт для питания электрического звонка.

Изучив описание трансформатора, я был крайне удивлен тем, что, оказывается, электроэнергия может переходить от одной изолированной обмотки к другой, также изолированной. Мне было тогда семь лет. Я считал для себя очевидным, что электрический ток может идти по металлическому проводнику. Но переход электроэнергии от одной обмотки к другой без металлического контакта казался чем-то неправдоподобным, противоестественным. Это ощущение удивления от первой встречи с таким замечательным, непонятным мне прибором — трансформатором — живо до сих пор.

535

И до сих пор я продолжаю заниматься той же проблемой: выясняю, как происходит бесконтактная, «беспроволочная», как иногда говорят, передача: я исследую, проектирую и конструирую различные устройства для бесконтактной передачи электромагнитной энергии.

Другое раннее воспоминание — это скелет человека. Брат отца—студент-медик—принес большой мешок с костями. Потом несколько вечеров подряд он собирал из этих костей скелет, приобщив и меня к этому занятию в качестве младшего научного сотрудника, как сказали бы теперь. Когда скелет был собран, его подвесили на крюк в коридоре. Через некоторое время скелет исчез, думаю, в связи с тем, что дядя успешно сдал экзамен по остеологии. Но я еще долго видел страшные сны: стол, покрытый черным сукном, на нем зажжены восковые свечи, на полу у ножки стола сидит маленький мальчик, он хочет мне что-то сказать, я в ужасе убегаю. Очень узкий, тесный, но ярко освещенный чулан, вверху под потолком на полке кто-то или что-то стрекочет, оно пытается заговорить со мной. Я бегу, но остаюсь на месте.

Много лет спустя, когда я стал интересоваться автоматикой и телемеханикой, я мысленно возвращался к этому скелету.

В технике можно выделить две области. Одна включает в себя средства и методы различных измерений, наблюдений; это техника сбора, обработки и передачи информации, техника управления — то, что теперь иногда объединяется термином «кибернетика». Другая область техники связана с передачей, переработкой, превращением энергии — это энергетика.

И когда я думаю об истоках своих работ, связанных с энергетической техникой, то вспоминаю трансформатор типа «Гном» с «ежовым сердечником». Занятия же свои информационной, кибернетической техникой, автоматикой я связываю с воспоминанием о скелете, при сборке которого я впервые задумался над реакциями живого организма на всевозможные раздражения и впечатления.

Скелет никак не реагировал, и это было очень страшно.

Позволю себе привести еще одно воспоминание о событии из времен детства, которое, как мне кажется, имело влияние на мои занятия научно-исследовательской работой.

Мне лет пять или шесть. Я стою на балконе, одетый в бархатные штанишки с перламутровыми пуговками по бокам. На мне нарядная чистая рубашечка с большим шелковым клетчатым — «шотландским», как тогда говорили, бантом. На голове матросская шапочка, на ленте которой золотыми

536

буквами вытиснено слово «Герой». В руках у меня сетка с огромным красно-синим тугим мячом.

Большие мальчики, собравшиеся на улице, стали кричать мне:

— Брось нам мяч, а мы тебе его обратно кинем! Видя, что я не поддаюсь на уговоры, они сделали мне

другое предложение:

— Выйди к нам с мячом, поиграем вместе.

Едва я вышел на улицу, как большие ребята выбили мяч у меня из рук, стали гонять его ногами. Когда я попытался принять участие в игре, меня отшвырнули, вываляли в грязи, а мяч разбили, и от него остались только обрывки — красные и синие с лица, грязно-серые с изнанки.

Много позже я понял и сам не раз ощущал чувство неприязни к «героям», которые стоят на балконе и держат в сетке мяч, созданный для игры.

Экспериментальная, исследовательская работа, подобно игре, невозможна вне коллектива. Иногда принесешь свою тему, свой мяч, и затем оказываешься по различным причинам вне игры. Я огорчаюсь только в том случае, когда разорвут мяч, погубят идею. Если же и без моего участия дело движется, работа идет успешно, то я испытываю чувство удовлетворения, даже гордости: следовательно, я своевременно начал игру, дал толчок делу.

Тем временем появляются новые мысли, созревают новые идеи.

Екатерина Вторая специальным указом запретила воздухоплавание. Наполеон категорически высказался против пароходов. Но прогрессивную техническую идею нельзя запретить. Постепенно она овладевает сознанием многих людей, и это главное, ибо основное в современной науке — это дух коллегиальности. Те аркадские времена, когда можно было делать открытия в одиночку, при помощи выпуклого стеклышка или двух пробирок, давным-давно миновали. Для научных исследований требуется сложнейшая аппаратура, дорогостоящие эксперименты, которые ведутся большим количеством людей. Сегодняшние наука и техника основаны на величайшей кооперации современников. Приблизиться к тем великим целям, что стоят перед нами, можно будет только при условии четко согласованной, дружной работы многих коллективов людей. Нас должно быть много. Мир широк, а мы сделаем его еще шире.

После рассказа о впечатлениях раннего детства следовало бы перейти к школьным годам. Но обстоятельства так сложились, что я не учился ни в начальной, ни в средней школе.

537

В первые годы после Октябрьской революции власть в Киеве часто менялась. На Украине шла гражданская война. С каждой переменой власти менялись и школьные программы. Отец не спешил отдавать меня в такую неустойчивую школу. Видя мой интерес к математике и физике, он решил, что с точными науками я справлюсь сам. Меня стали учить дома латыни и литературе.

У меня было значительно больше досуга, чем у моих сверстников-школьников. Я бродил по берегам Днепра, много плавал, занимался в техническом кружке при киевской детской библиотеке, строил авиамодели. На одном из состязаний летающих моделей я даже получил премию.

Когда школьные программы стабилизовались, то выяснилось, что я знаю больше, чем требуется для школы-семилетки, а для следующей ступени — профшколы — я не подходил по возрасту: годами не вышел.

И я продолжал заниматься авиамоделизмом, изучать дома древние и новые языки. Пробовали обучать меня также искусствам—музыке и живописи. Против игры на рояле я восстал сразу же категорически. В студию художника Прахова ходил целый год.

К 1925 году до Киева докатилась волна радиолюбительства. Организовалось Киевское общество друзей радио — КОДР. На Крещатике был открыт радиоклуб; здесь собирались не только взрослые дяди, но и подростки, и мальчишки в коротких штанишках. Для членства в клубе возрастного ценза не существовало, достаточно было стать «другом радио», и я, изменив авиамоделизму, стал таким «другом».

К этому времени относится опубликование моего первого сочинения. Поводом к его написанию послужили глубокие личные переживания. Началось с того, что отец выдал мне «червонец» — десятирублевую бумажку — на развитие моих занятий по радиоделу. Я купил усилительную лампу «микро», построил аккумуляторную батарею на сто вольт и начал собирать радиоприемник — «одноламповый регенератор». Напряжение анодной батареи попало на нить накала, и моя лампа сгорела.

Трудно описать мои тогдашние чувства, мое горе.

Я стал думать: что можно было бы сделать, чтобы предотвратить такие случаи? Я решил: если в цепи анодной батареи было бы достаточно большое сопротивление, то тогда ток был бы ограничен и не мог бы пережечь нить лампы. Я написал об этом в журнал «Радиолюбитель», упомянув, что в качестве токоограничивающего сопротивления можно было бы взять маломощную лампу накаливания.

538

Через некоторое время вышел номер «Радиолюбителя», на обложке которого был изображен младенец с ложкой каши в руке — символ питания. Этот номер журнала был посвящен вопросам питания радиоприемных устройств. После солидных статей шла подборка различных сообщений и предложений. Среди прочего было также сказано, что Бабат из Киева предлагает включать в анодную цепь лампу накаливания, чтобы уберечь усилительную лампу от перегорания.

Эта заметка несколько реабилитировала меня в глазах отца, и я получил от него еще одну субсидию на дальнейшее развитие моих радиотехнических занятий.

В 1926 году командование находившегося в Киеве радиобатальона организовало хорошее, большое дело. Собрали всех желающих обучаться радиолюбителей и открыли для них курсы. Нас обучали кузнечному, слесарному делу, работе на станках. Тренировали в приеме на слух, учили собирать и проверять радиосхемы и наконец летом отправили на маневры с коротковолновыми приземно-передающими станциями. Всем выдали красноармейское обмундирование и приняли на довольствие в батальон связи дивизии.

В те времена погон в Красной Армии не носили. Знаками различия комсостава служили эмалированные значки: треугольники— младший комсостав, квадратики — средний, шпалы—старший и ромбы—высший комсостав.

Староста нашей группы самовольно прицепил себе в петлицы квадратики— знаки различия комвзвода, что соответствовало теперешнему званию лейтенанта. Мои товарищи курсанты тоже купили себе знаки различия — эмалированные треугольнички. При этом, вероятно из-за застенчивости, они в первый день прицепили себе лишь по одному треугольничку, на другой день добавили еще по одному. Когда они дошли до четырех — знаки различия старшины роты, начальник дивизии,— скадив, как тогда говорили, вызвал к себе нашего старосту — комвзвода и очень вежливо спросил его:

— Почему ваши люди так быстро продвигаются по служебной лестнице?

Вернувшись к нам после этого разговора, староста самолично отобрал у моих коллег все их знаки различия — так сказать, разжаловал их всех в рядовые.

По окончании маневров я собрал свой собственный коротковолновый приемник. По рекомендации КОДРа я получил разрешение на передающую коротковолновую станцию, и мне были присвоены позывные — ЕУ5СД. Мне было тогда пятнадцать лет

539

Я купил несколько открыток, отпечатал на них свои позывные, данные своего передатчика и стал рассылать эти открытки коротковолновикам. Они присылали мне извещения о приеме моих сигналов.

Вскоре такие извещения — КУЭСЭЛки, как их тогда называли,— собрались у меня в довольно большом количестве. Но должен сознаться, что моя коллекция КУЭСЭЛок отнюдь не была самой богатой среди киевских коротковолновиков.

Интерес к радиолюбительству, которое было для меня своего рода детской игрой, постепенно остывал. Я начал думать о необходимости заняться общественно полезным трудом. Решил поступить на работу.

В конце двадцатых годов в СССР еще были безработные. Прием на работу производился через биржу труда. Предпочтение отдавалось тем, кто состоит в профсоюзе. Была в те годы такая песенка: «Чтобы на работу поступить, в профсоюзе надо быть, а чтобы в профсоюз вступить, на работе надо быть».

После ряда неудач мне все же удалось поступить на работу в электротехнические мастерские Юго-Западных дорог. Вскоре эти мастерские были преобразованы в завод «Транссигнал». Завод этот выпускал оборудование для автоблокировки. Здесь я работал чертежником, техником и наконец удостоился даже звания «инженер для технических занятий».

В 1930 году меня приняли в Киевский политехнический институт на третий курс радиофакультета.

Я не мог и не хотел оставить своей должности «инженера для технических занятий» на заводе и стал совмещать учебу с работой.

Начав в институте изучать различные электротехнические дисциплины: «Теоретические основы электротехники», «Электромагнитные колебания и волны», «Линии электропередачи и сети» и тому подобное, я ужаснулся — как далек путь от этих книг к реальным вещам, к практической электротехнике, с которой я сталкивался на работе!

И я дал себе слово совершенно не читать беллетристики, посвятить все свое время, весь свой досуг изучению технической литературы.

Но «Виконт де Бражелон» оказался сильней. Встретившись с ним, я отступил от своих решений относительно художественной литературы. У Дюма я вычитал, что во времена «Виконта де Бражелона» при дворе Людовика XV была популярна книга французской писательницы Мадлены Скюдери. Скюдери повествовала о некоей необычной стране — «Стране нежности», «Стране любви», в которой были «Деревенька

540

Остроумия», «Городок Большое Сердце», «Озеро Равнодушия», моря «Охлаждения» и «Забвения», куда впадали «Реки влюбленных».

Эта страна потрясла мое воображение, и много лет спустя я написал книгу о стране своей любви — «Страна ПЭЭФ».

Качественными прилагательными можно дать только неясное, расплывчатое описание предмета. Точная характеристика любой вещи требует цифр, цифр и еще раз цифр. Мощность электрического аппарата принято обозначать буквой Р (пэ). Условным обозначением частоты тока служит латинская буква f (эф). Отсюда и название моей книги.

«Страна ПЭЭФ» была выпущена издательством «Молодая гвардия» в 1944 году. Затем «страну ПЭЭФ» переводили и издавали во многих странах за рубежом.

На последнем курсе института я стал заниматься самостоятельными исследованиями. Собирал в лаборатории схемы с электронными лампами для измерения угла сдвига фаз в цепях переменного тока. Получил два авторских свидетельства. В журнале «Электричество» (1932, № 13) была опубликована моя статья «Ламповые приборы для измерения углов сдвига фаз». Позже аналогичные схемы нашли ряд применений в контрольно-измерительной технике и автоматике. В том же 1932 году я занялся также исследованием схем для выпрямления переменного тока и для преобразования постоянного тока в переменный. Тогда я предложил (авторское свидетельство № 41068) схему выпрямителя с «нулевым вентилем». Подобные схемы впоследствии предлагались и различными зарубежными исследователями.

Ходили слухи, что одного-двух выпускников радиофакультета оставят в аспирантуре. Не скрою, такая перспектива казалась мне очень заманчивой, но я не посмел заявить об этом вслух и по распределению попал на электровакуумный завод, о чем никогда не сожалел.

Здесь, на заводе, прошли самые счастливые десять лет моей жизни. На этом заводе я сделал ряд исследовательских работ, опубликовал несколько десятков статей в научно-технических журналах, получил несколько десятков авторских свидетельств на изобретения, многие из которых были внедрены в производство здесь же. На заводе я написал диссертации на соискание ученой степени кандидата, а затем и доктора технических наук. За одну из работ, проведенных на заводе, мне была присуждена Государственная премия (1943 год), а также «Заморская премия» английского Института инженеров-электриков (1939—1940 гг.}.

541

Инженеры и техники заводской лаборатории были в те годы в большинстве своем молодыми людьми, в возрасте от двадцати до двадцати пяти лет. Отгрохотали выстрелы кровопролитных боев, и теперь, в тридцатые годы, предстояло сражаться на трудовом фронте. Инженеры верили, что именно здесь, на заводе, будут совершены подвиги, которые принесут счастье всему человечеству. Сотрудники лаборатории были молоды, наивны, самонадеянны, но — и это самое главное—самоотверженны. Работали, не сверяясь с часами. Уходить «по звонку» считалось чуть ли не позором. Да и в самом деле, можно ли решить мировые проблемы в скупые часы рабочего дня! С особым наслаждением здесь брались за работу над темами, название которых начиналось с приставки «сверх»: передача энергии на сверхдальние расстояния, получение сверхвысоких температур, сверхбыстрые электроны...

В лаборатории даже бытовал такой термин: «завиральные проблемы», причем слово «завиральные» произносилось с уважением. А я повторял его с завистью. Когда я пришел на завод, у меня еще не было «завиральных» идей, а таких инженеров на заводе жалели. Здесь сверх плановой работы многие занимались «своими» исследованиями, у меня «своих» задач не предвиделось.

В одном из писем Лев Николаевич Толстой говорил: «Меня каждый год посещают несколько человек таких изобретателей, и всегда бывает очень жалко ненормального душевного состояния, в котором они большею частью находятся вследствие неестественного напряжения дурно направленных умственных способностей».

Многие из сотрудников завода подходили под определение изобретателя, которое дал Л. Н. Толстой, так как они всегда пребывали в «неестественном напряжении умственных способностей», дурно или хорошо направленных,—мне трудно судить. Я стремился быть в их числе.

Осенью 1936 года после одного из производственных совещаний мы долго не расходились. Разговор шел на волновавшую тогда всех советских людей тему — о войне в Испании. Начальник машиностроительного цеха рассказал об одном артиллеристе-республиканце, который израсходовал все свои снаряды и, не желая, чтобы его пушка досталась врагу, застрелил ее из пистолета.

Меня это удивило — застрелить пушку пистолетной пулей!

Машиностроитель сказал, что стволы современных орудий делают из мягкой, вязкой стали. Закаливать стволы для придания им твердости нельзя. Закаленный ствол хрупок,

542

его разорвут пороховые газы при первом собственном выстреле.

Дальше я не слушал. Я бегом помчался в лабораторию.

У меня возникла идея, которая мне тогда, стыдно сознаться, показалась гениальной. Я решил предложить новый способ обработки орудийных стволов. Закалять стволы изнутри таким образом, чтобы закаленный слой был не толще одного-двух миллиметров. Тогда внутренняя поверхность канала орудия будет иметь высокую твердость, будет устойчива против истирания снарядами, а весь ствол останется вязким и при выстреле не треснет. Неужели удастся продлить, ну хотя бы удвоить, срок службы пушки!

Но к тому времени у меня уже был некоторый изобретательский опыт, и я задал себе вопрос: почему это предполагаемое новшество до сих пор еще не осуществлено?

Если единственный довод в мою пользу лишь тот, что такая гениальная идея пока еще никому не приходила на ум, то, значит, впереди заведомо неудача. Над любой технической проблемой думают десятки, сотни остроумнейших людей во всех странах.

Внести что-нибудь действительно новое, полезное может посчастливиться, только если владеешь каким-либо новым, мало кому другому доступным орудием,— рассуждал я. Таким новым орудием я считал нагрев токами высокой частоты, или, как его еще называют, индукционный высокочастотный нагрев.

Высокочастотные токи применялись в производстве радиоламп для нагрева их внутренних частей — электродов, запаянных в стеклянные баллоны. Правда, мощность таких установок не превышала нескольких киловатт. А по расчету— для нагрева пушек требуются сотни киловатт. Но ведь существуют радиопередатчики на сотни киловатт. Значит, думал я, можно осуществить и нагревательную установку на большую мощность.

Итак, в моих руках новый яркий большой мяч. Но для игры нужно собрать команду.

В это время, помимо работы на заводе, я уже занимался преподаванием, читал курс «Электровакуумные приборы» в Ленинградском политехническом институте и руководил дипломным проектированием.

Однажды к моему лабораторному столу подошел статный молодой человек.

В знаменитых романах «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» описан «чеканный профиль» великого комбинатора — командора Остапа Ибрагимовича Бендера. Именно

543

такой чеканный профиль увидел я перед собой, подняв взор от страниц обзора внутризаводской инспекции, где перечислялись недостатки наших газовых приборов.

— Не хотите ли получить инициативного, энергичного дипломанта и сотрудника? Меня зовут Лозинский Михаил Григорьевич,— произнес посетитель, протягивая мне руку.

Дипломант Лозинский начал проектировать мощную преобразовательную подстанцию—модель системы передачи электроэнергии постоянным током высокого напряжения. К моменту возникновения идеи о закалке стволов пушек токами высокой частоты дипломный проект подстанции близился к завершению. Энергичный Михаил Григорьевич отважно и решительно примкнул к идее высокочастотной закалки.

Мы нарисовали на большом листе ватмана пушку, стоящую вертикально, дулом вверх. Катушка, оживленная высокочастотным током, свободно двигалась внутри ствола.

Боюсь, что дальнейшие перипетии этой давней истории многим известны. Анекдот имеет седую бороду. Я повторял его устно и в печати. Он рассказан в книгах «Страна ПЭЭФ» и в «Рассказах о токах высокой частоты». Дело происходило более двух десятков лет назад. А молодость ведь для того и дана, чтобы делать глупости. Если не наглупишь в молодости, то когда же? И мне кажется, что мы, участники этого «дела о пушках», заслужили амнистию, хотя бы за давностью лет.

С этим «художественным произведением» нам удалось прорваться к главному инженеру одного из крупных заводов. Вероятно, наша картинка выглядела достаточно убедительно и правдоподобно.

Наглядевшись на нее, главный инженер вызвал стенографистку и тут же продиктовал ей распоряжение: срочно построить опытную установку для поверхностной закалки орудийных стволов.

Лозинского освободили от всех работ, чтобы он мог всецело посвятить себя поверхностной закалке стали. К нам прикомандировали двух монтеров — Труфанова и Иванова. На работу приняли еще нескольких дипломантов, которые решились ввязаться в нашу игру, войти в высокочастотную команду.

Вскоре установка для поверхностной закалки стволов была готова. И, что бывает крайне редко, эта установка выглядела в натуре еще эффектнее, чем на чертеже. Основой конструкции являлась решетчатая десятиметровая башня. Башню обвивали лестницы и окружали площадки. От этого сооружения веяло чем-то марсианским.

544

В эти дни мне довелось впервые прочитать роман Жюля Верна «Из пушки на Луну». В пору написания этого романа, около ста лет назад, в Америке шла война Северных и Южных Штатов. Жюль Верн рассказал о событиях, которые, по его мысли, произойдут после этой войны. Он считал, что наступит эра всеобщего мира. И достижения военной техники будут служить мирным целям. Из пушки, оказывается, решили выстрелить в Луну, причем исследователи сами поместились в середине пушечного ядра.

И такой фантастической пушке, думал я, и другим подобным устройствам, направленным на мирные цели, не плохо бы иметь закаленную поверхность ствола. Я мечтал также и о мирных возможностях подводных лодок, о танках, с которых снимут броню и пошлют на поля пахать землю. Подобно гоголевскому Манилову, я стал заноситься мыслью бог знает куда. Вроде того, что хорошо бы жить с другом на берегу какой-нибудь реки, потом через эту реку начал строиться мост, потом огромнейший дом, с таким высоким бельведером, что можно оттуда видеть даже Москву и пить там чай на открытом воздухе и рассуждать о каких-нибудь приятных предметах...

И вот в один, как принято говорить, прекрасный день к лаборатории подвезли внутренние выемные части орудийных стволов. Они лежали в длинных зеленых ящиках.

Пробный нагрев коротких отрезков пушечных стволов показал, что вся наша установка работает исправно.

К нам приехал корреспондент одного машиностроительного журнала, чтобы поведать миру о новых методах высокочастотного поверхностного нагрева. Меня в это время направили из лаборатории в цех, надо было разобраться в причинах брака на сварке и принять меры к ликвидации брака. Корреспондента принял Лозинский. Инициативный Михаил Григорьевич не удержался от искушения сфотографироваться рядом с высокочастотным генератором на предмет помещения снимка на обложке журнала. Снимок был опубликован. Все шло прекрасно.

Но тут мне захотелось покрепче подковаться теоретически по части пушечных дел. Я пошел в Публичную библиотеку и выписал себе несколько годовых комплектов журнала Русского металлургического общества. В одном из номеров за 1912 год я нашел статью Дмитрия Константиновича Чернова «О причинах разгара орудийных стволов»; многочисленными неопровержимыми опытами великий металлург доказывал, что пушки изнашиваются не из-за механического истирания снарядами, а потому, что раскаленные пороховые газы, омы-

35 Пути в незнаемое

545

вая металл ствола, вызывают его тепловую усталость. «Мягкая сталь,—писал Чернов,— лучше, чем закаленная, противостоит огненному дыханию пороховых взрывов».

Несколько раз перечел я эту фразу, все еще не допуская до своего сознания ее уничтожающий для меня смысл: «Мягкая поверхность канала ствола для пушек лучше, чем закаленная».

Трудно, очень трудно даже перед самим собой признать свою ошибку.

Как же теперь быть, как поступить? Испытание орудия на живучесть обходится очень дорого. Но сдаваться без боя тоже не хотелось. Мы изготовили маленькие модели пушечных стволов, закалили их токами высокой частоты и после закалки испытали на обстрел. Увы, Чернов был прав! Крепкий, закаленный стволик оказался более хрупким, чем сырой, он разрушался после очень малого числа выстрелов.

...Есть такая прекрасная страна — Шларафия. Поросята гуляют там круглый год, зажаренные в сметане, с вилкой и ножом, воткнутыми в спину, причем держат на хвосте золотые и серебряные узорчатые тарелки. По воздуху там летают жареные гуси, фазаны, тетерева, рябчики, куры, и кому лень протянуть руку — тому они сами влетают в рот, стоит только дать себе уж не такой большой труд раскрыть его. Вот какая изумительная страна эта Шларафия.

Но вокруг всей Шларафии высятся огромные горы из рисовой каши. И чтобы пройти в обетованную страну, сперва нужно проесть проход в этой горе.

Так же вязок, но, увы, не так сладок путь к верному конструктивному решению технической идеи. Для этого приходится прогрызать дорогу не в рисовой каше, а в шершавых горах бумаги, испещренной сухими цифрами, малосъедобными формулами и запутанными схемами. Длинные зеленые ящики остались нераспакованными, мы отослали их обратно нетронутыми.

Изобретения иногда разделяют на черные и белые — удачные и неудачные. В действительности больше всего бывает изобретений серых. Чем-то они удачны, чем-то неудачны.

Применительно к пушкам высокочастотная закалка оказалась неудачной.

Но значит ли это, что закалка вообще ни к чему не применима, в принципе непригодна? — задавал я себе вопрос и невольно задумывался о причинах износа стальных изделий. Нет, износ не всегда вызывается тепловой усталостью,

546

как было это в случае с пушками. Во многих случаях износ является результатом механического истирания. Возьмем, к примеру, зубчатое колесо или цилиндр двигателя, говорил я себе, разве здесь не нужна была бы закалка только лишь поверхности изделия?

Есть множество и других деталей, которые изнашиваются из-за истирания. Рабочие поверхности зубчатых колес, шеек коленчатых валов, режущего и мерительного инструмента должны быть твердыми, износоустойчивыми. Сердцевину же этих деталей желательно оставить вязкой, пластичной, для того чтобы она противостояла толчкам и ударам. Вот где должна найти применение поверхностная закалка с высокочастотным нагревом.

Понятно, что от этой новой идеи до ее воплощения мы прошли долгий путь новых поисков и новых ошибок. Никогда не забыть мне, как наконец-то наш монтер Труфанов нажал кнопку «пуск» в экспериментальной закалочной установке. Сухо щелкнул контактор. Рыжие дымки, свиваясь в тонкую спираль, поднялись с промасленных зубцов шестерни. Лимонно-желтые, синие, бурые тона пробежали по блестящей поверхности стали. Почувствовался слабый запах гари. Еще секунда, и светящаяся кайма обежала по краю все зубцы, будто спелый цветок подсолнуха возник в тусклом медном витке...

Многие плоды созревают одновременно в разных садах.

Идеи поверхностной закалки волновали многих исследователей и в Советском Союзе и за рубежом. На этих страницах нет возможности перечислить всех уважаемых и достойных работников в этой области. Но я считаю своим долгом рассказать о Борисе Николаевиче Романове. Он работал инженером в Научно-исследовательском автомобильно-моторном институте в Москве. Романов совершенно самостоятельно пришел к мысли о возможности удлинить жизнь коленчатых валов двигателей внутреннего сгорания, повысив твердость шеек этих валов поверхностной закалкой. Романов решил применить для закалки шеек валов индуктированные токи. Но он был по специальности не электриком, а механиком — и не умел эту свою идею практически осуществить. Он решил обратиться к специалистам-электрикам. Приехал в Ленинград к профессору Валентину Петровичу Волошину и рассказал ему о своих идеях.

— Это можно, можно,— сказал Валентин Петрович.

На этом, собственно, и закончились творческие взаимоотношения Вологдина с Романовым. Валентин Петрович с энтузиазмом принялся в своей лаборатории воплощать идею

35* 547

Романова. Романов вернулся в Москву и здесь совместно с инженером Орловым, тоже Борисом Николаевичем, потратил много энергии и сил, пока удалось организовать свою высокочастотную лабораторию. Это была известная лаборатория на станкостроительном заводе имени Серго Орджоникидзе. На этом заводе много лет спустя, когда уже не было здесь Романова и Орлова, довелось и мне поработать. Здесь впервые в мире в 1943 году была построена линия высокочастотного транспорта... Но об этом речь впереди.

Итак, над идеей высокочастотной закалки начало работать несколько коллективов.

Тем временем мы на заводе продолжали свои исследования — ставили опыты, строили модели. Мы применяли ламповые генераторы, в лаборатории профессора Вологдина предпочитали машинные. Кто мог знать, что эти непринципиальные различия в источнике питания закалочных устройств послужат поводом к ожесточенной, порой взаимно оскорбительной, несправедливой войне между сторонниками двух принципов высокочастотного нагрева стали?

В процессе первых же опытов нагрева выяснилось никому дотоле не ведомое, замечательное свойство многих сортов стали. Как только температура поверхностных слоев изделия достигает значения, необходимого для закалки, сталь уменьшает свое потребление мощности — «самовыключается» из процесса нагрева.

И теперь, спустя много лет, еще свежи в памяти первые опыты.

Темнеет блестящая полированная поверхность стали. По ней проходят цвета побежалости — соломенно-желтый, синий, темно-бурый. Измерительные приборы показывают, что сталь потребляет восемьдесят киловатт. Проходит секунда, вторая... Боковая поверхность стали начинает светиться вишневым накалом. И тут — удивительно!—стрелки приборов идут вниз, к началу шкалы. Резко падает поток энергии, потребляемой раскаленным металлом. Сталь берет теперь в восемь раз меньше мощности, чем до того.

Нам повезло, чудесно повезло!

Свойство стали самовыключаться из процесса нагрева позволяет получать высокое качество закалки, несмотря на некоторую неточность в установлении длительности нагрева и даже при колебаниях напряжения в питающей сети.

Высокочастотный нагрев действительно оказался новым, полезным орудием для металлопромышленности. Высокочастотный нагрев удешевляет производство, оздоровляет условия труда, — наши «кузнецы» работают в белых рубашках,

548

в галстуках. Высокочастотный нагрев повышает живучесть механизмов.

Всякая техническая задача обычно может быть решена десятками способов. Труд инженера измеряется не его способностью находить наиболее остроумное техническое решение, а умением выбрать из многих возможных решений самое простое, экономичное.

Сочетание свойств стали и нашей схемы получилось очень удачным.

Не столь удачным оказалось сочетание характеров и стремлений людей, которые первыми включились в работу по высокочастотной закалке.

В лаборатории профессора Вологдина, как уже было сказано выше, применялись для опытов по закалке машинные генераторы. Мы на заводе построили ламповые генераторы. Вологдин выступил со статьей, в которой назвал наши установки с электровакуумной аппаратурой «неизбежным злом».

Я поднял брошенную мне перчатку, и на страницах журнала «Вестник электропромышленности» мы сразились по всем правилам, установленным для подобных дискуссий. Секунданты в лице членов редколлегии резюмировали результат этой словесной дуэли в 1938 году в пятом номере журнала: «Ламповые генераторы... являются более гибким и универсальным средством для поверхностной закалки».

Но было много боев, которые обеими сторонами велись с привлечением самых разнообразных форм защиты и нападения. В пылу спора забывались правила игры — интересные мысли выдавались иногда за единственно возможное решение проблемы. В молодости это называется ребячеством, в зрелом возрасте — прожектерством и даже похуже.

В пылу драки, случалось, стушевывался и даже вовсе выпадал из поля зрения самый предмет спора. Прения о наилучших способах закалки служили иногда поводом для взаимных выпадов против личности сражающихся. Имена поборников той или иной системы обрастали эпитетами, прилагательными... Слово «лжеизобретатель» парировалось словом «лжеученый». В тех случаях, когда не было более убедительных доводов, приставка «лже» была еще не самым веским оружием из арсенала сторон. Скрещивались шпаги, когда это было не только бесполезно для дела, но и явно во вред себе.

Известный тигролов Иван Петрович Богачев рассказывал о тигрице, которую хотел взять живой: «Как осторожно ни связывали ее, она умерла от разрыва сердца. Не вынесла позора».

549

На страницах журнала «Пионер» кинооператор Г. Хольный упомянул о «густошерстном красавце» тигре: «Можете себе представить наш ужас, когда утром мы увидели его возлежащим на подстилке из собственной шерсти. Нервная система тигра не вынесла... вся шерсть у него на боках повылезла».

Человек все же выносливее тигра.

В спорах, как ни кровопролитны они, рождается истина. Трудно бывает сказать, какое было бы принято решение, если бы перед этим основательно не поспорили.

Спорить в процессе работы приходится по многим вопросам. Но все же волос у меня на несколько драк еще хватит.

Витязь на распутье — одна из любимых тем народных сказок: «Налево поедешь — коня погубишь, направо поедешь— сам пропадешь, прямо — и себе и коню смерть».

Выбор темы исследовательской работы кажется вовсе не таким критическим, роковым, как выбор пути сказочным витязем. В молодости я думал, что выбирать и не обязательно, что можно будет вести исследования, производить опыты во всех областях, к которым влечет.

Увы, это заблуждение, будто можно избежать выбора. Мы каждый день, каждый час, сознательно или бессознательно, делаем выбор, идем той или иной дорогой. Протекает совсем немного времени — и уже нет возврата к тому перекрестку, от которого ты только что отошел. И вот уже перед тобой новый перекресток, и снова надо выбирать.

Молодому человеку кажется, что он совершенно свободен, ничем не связан в своих действиях. Он чувствует себя рыбой в воде, птицей в небесном просторе. Проходит некоторое время — и вдруг он с ужасом замечает, что вокруг — не свободный воздух, не мягкая податливая вода, а тяжелая, холодная глина. Она твердеет, покрывается жесткой коркой. Всякое движение сопряжено с болью, с ломкой.

До того как я начал работы по высокочастотной закалке, мне приходилось на заводе измерять зависимость потерь в тиратроне с плазмой, наполняющей баллон,— неоновой, ртутной, гелиевой. Все вещество вселенной состоит в основном из плазмы, и только на планетах есть вещество в ином состоянии— твердое, жидкое, газообразное. Ну как было удержаться от мысли получить здесь, в лаборатории, плазму с температурой такой же высокой, как в недрах звезд,— порядка нескольких десятков миллионов градусов! Ведь если сообщить электронам и ионам скорости под действием на-

550

пряжений в тысячи вольт, то температура плазмы будет «звездной». Испытать бы это, сделать...

И еще множество увлекательных проблем манили к себе, и мы обсуждали их в лаборатории завода. К электровакуумным приборам относятся и ускорители электронных частиц. У меня возникли идеи новых конструкций таких ускорителей, были написаны авторские заявки (впоследствии по ним были выданы авторские свидетельства).

Начиная работы по закалке стали, я предполагал, что очень легко будет в любой момент вернуться к исследованию ускорителей, к газоразрядным приборам. Нет, оказалось, что теперь это уже не так просто. Работы по закалке вошли в основной план лаборатории.

Кончилась пора предварительных «изобретательских» поисков. Наркомат поручил заводу изготовить несколько серий высокочастотных закалочных установок. Наступила полоса работ, которые принято называть — «широкое промышленное внедрение».

Можно производить более тонкие и сложные вычисления для определения наивыгоднейших размеров и пропорций инженерных сооружений. Но в конце концов, и сами методы расчета надо выбирать, руководствуясь законами оптимальных исследований.

Формула длиннее десяти сантиметров непригодна для повседневной инженерной практики. Это блюдо для лакомок. Ценность уточнений, получаемых слишком сложными расчетами, не оправдывает времени и усилий. Чрезмерно тонкие расчеты — это не экономия, а, наоборот, расхищение средств. Производство не может ждать слишком долго результатов теоретических изысканий.

Инженер не должен недооценивать математики, но и не должен слишком верить в могущество ее методов. Последняя крайность наиболее опасна именно для электриков.

Нельзя слишком долго прицеливаться. Надо быстрее открывать стрельбу и корректировать наводку орудия наблюдением за попаданиями. Вместо расчетов на максимум и минимум часто выгоднее заказать в экспериментальной мастерской несколько опытных экземпляров конструкций и исследовать их в работе.

На заводе открылись курсы по высокочастотной электротермообработке. Приехали командированные из многих городов Союза инженеры, техники. Надо было обобщить опыт, оформить его.

В числе других приезжал к нам и представитель Тульского оружейного завода.

551

— Ребята,— сказал он нам,— я пережил три войны, участвовал в трех революциях. В воздухе снова пахнет войной. Надо успеть до войны хорошую закалку дать.

Мне, как и многим другим, не верилось в близость войны, но все же эти слова произвели на меня глубокое впечатление. Проблемы индукционного нагрева после подобных реплик ощущались как самые насущные. Мы разрабатывали промышленные конструкции высокочастотных установок с ламповыми генераторами для поверхностной закалки, устанавливали технологические режимы.

Исследование ускорителей, газоразрядные приборы, опыты с плазмой — все это уходило, отодвигаясь дальше и дальше.

Хочется рассказать еще об одной тропе, по которой шел. Мне до сих пор не очень ясно, почему я свернул с нее, не продвинул начатую работу.

В 1935 году в Ленинграде под председательством Ивана Петровича Павлова проходил Всемирный съезд физиологов. Это было выдающееся событие. И естественно, оно волновало не только биологов, но и самые широкие круги специалистов различных областей и отраслей знания. Мы, молодые инженеры завода, были знакомы с учением Павлова о высшей нервной деятельности, знали, что свои знаменитые опыты Иван Петрович проводил на собаках, и вот решили сконструировать механическую собачку, которая обладала бы безусловными и условными рефлексами.

Игрушка была сделана. Когда нашу плюшевую собачку тянули за уши, внутри у нее замыкался электрический контакт, и раздавался звук сирены, похожий на визг. Если же ее гладили по спине, включался маленький электродвигатель— наше «животное» помахивало хвостиком. Такая игрушка механически воспроизводила безусловный рефлекс.

Собачка была способна и на более сложные реакции. Чтобы они проявились, нужно было, поглаживая «животное», одновременно свистеть. После нескольких повторений опыта с поглаживанием и свистом собачка начинала проявлять признаки удовольствия, не дожидаясь прикосновения руки, довольно было только посвистать. Собачка начинала вилять хвостиком, едва заслышав звук. Она могла отвечать на свист и визгом, смотря по тому, как «психологически» воспринимался этот звук, сопровождался ли он радостью или предстоящей «неприятностью». Иначе говоря, у механизма-игрушки вырабатывались подобия условных рефлексов.

В электрической схеме игрушки мы применили счетные реле, которые могли регистрировать разнородные сигналы, поступавшие к ним по проводникам в одно и то же время.

552

Много лет спустя подобного рода игрушки стали делать в других странах. Приобрела известность мышь Клода Шенона, которая сама отыскивала выход в сложном лабиринте и «запоминала» кратчайший путь. Большой интерес вызвала у инженеров и ученых черепаха Уолтера Грея. Она «чувствовала» свет — то устремлялась к лучу, то уползала в тень.

И наша плюшевая собачка, и мышь Шенона, и черепаха Грея — это не только забавные игрушки. Принципы их устройства могут быть использованы и уже используются в промышленных автоматах.

После того как плюшевая собачка была построена, однажды, возвращаясь с завода домой, я увидел у выборгского Дома культуры делегатов съезда физиологов, которые шли на вечернее заседание. Я сразу узнал Ивана Петровича Павлова.

Он был одет в светлый, очень светлый синий костюм, на голове фетровая шляпа. Он шел легкой, бодрой походкой и один раз, случайно, обернувшись, взглянул на меня. Взгляд его показался мне острым, пронзительным, даже колючим. Мне очень хотелось подойти к великому физиологу, рассказать ему, что может быть создана механическая модель его представлений об условных рефлексах. Мне хотелось сказать, что такие «рефлектирующие» самодействующие механизмы могут способствовать наилучшему пониманию физиологии высшей нервной деятельности.

Мысленно я произносил длинную и убедительную речь о том, что процессы, совершающиеся в больших полушариях головного мозга, могут стать более ясными благодаря труду ученых и конструкторов, которые создают производственные автоматы. Анатомию и физиологию глаза стало возможным глубоко познать лишь после того, как появились оптические приборы. Все так же, в уме, продолжал я свою воображаемую речь, молча следуя за Павловым. Сложные процессы, происходящие в нашем ухе, мысленно говорил я, изучены лишь после появления таких акустических приборов, как телефон, микрофон, репродуктор... Подобно этому и процессы высшей нервной деятельности смогут быть глубже познаны после создания «мыслящих» машин.

Некоторое время, то забегая вперед, то семеня позади, я следовал за Иваном Петровичем. Еще несколько раз он оборачивался и, как мне казалось, с любопытством смотрел на меня, но я все не смел обратиться к нему.

Наконец Иван Петрович Павлов вошел в вестибюль Дома культуры, а я, не имея билета на конференцию, не мог уже далее идти за ним. Моя так хорошо разработанная речь о «мыслящих» машинах осталась непроизнесенной.

36 Пути о незнаемое

553

Это несостоявшееся знакомство с великим современником не ослабило моего интереса к различным рефлектирующим устройствам. Я приобрел книгу Сеченова «Рефлексы головного мозга» и еще ряд книг по физиологии высшей нервной деятельности.

В последнее время в науке возникло направление, получившее название — кибернетика. Кибернетика изучает именно закономерности управления в механизмах и живых организмах.

Множество специалистов и в нашей стране и за рубежом плодотворно работает в этой области. Но мне не довелось стать в их ряды. В ту пору, когда я строил собачку, не удалось найти приложения ее принципов к какому-либо из промышленных продуктивных автоматов.

Дела более насущные оттеснили меня от занятий кибернетикой, и я сошел с этой тропы и вновь вернулся к перекрестку — к иным путям, к иным проблемам.

Но несколько слов по поводу волнующей проблемы — взаимоотношений и взаимозависимости человека и машины — мне хотелось бы сказать. Теперь есть автоматы, которые могут воспроизводить себя. Раздаются отдельные голоса, высказываются мнения о том, что «мыслящие» машины, которые работают быстрее, точнее и совершеннее человека, способны человека заменить. Это заблуждение, легко опровержимое. В детстве был у меня период увлечения пиротехникой. Моим ассистентом была младшая сестренка Рая, девочка на шесть лет моложе меня. В результате одного из наших пиротехнических упражнений в комнате вспыхнул паркет.

— Скорее,— крикнул я,— скорее неси!

Я ожидал, что она принесет одеяло или ведро воды. Сестренка рванулась на кухню и притащила охапку сухих березовых дров. Она решила, что в мои намерения входило не погасить, а, напротив, разжечь огонь. Виноват был я. Приказ, данный мною, был краток, но, увы, неясен. Много позже я пришел к выводу, что самое сложное дело — это своевременно, четко и точно сформулировать приказ.

«Мыслящая», рефлектирующая машина, обладающая «ощущениями» и способностью их сравнивать, анализировать, делать выводы, короче — рассуждать и перенастраиваться, все же выполняет приказ.

Как бы совершенен ни был автомат, он настроен человеком.

Говорят, не тот богат, кто много имеет, а тот, кто мало хочет. В этом смысле я беден — я многое хотел и многое хочу.

554

В 1938 году в Ленинграде происходила Всемирная конференция по атомному ядру. Как хотелось мне на этой конференции быть! Но об утренних заседаниях нечего было и мечтать. Не позже восьми часов тридцати минут утра ежедневно я должен был повесить свой табельный номер на доску в заводской проходной. С этого часа, с этих минут я обязан был работать на заводе. Снять свой номерок с табельной доски я мог только в семнадцать часов тридцать минут, ни минутой раньше.

И все же на вечерние заседания конференции я успевал прибежать. Мне посчастливилось услышать доклады Дирака, Жолио-Кюри...

Фредерик Жолио-Кюри был талантливейшим оратором. До сих пор мне не доводилось слышать оратора, равного ему по силе воздействия. Он говорил необычайно четко, логично, горячо и в то же время очень быстро. Впрочем, быть может, впечатление такой быстрой речи создавалось у меня потому, что Жолио-Кюри говорил так легко на неродном для меня языке. Он легко, почти жонглируя, говорил о вещах трудных для понимания, сложных, нисколько их не опрощая и не упрощая. И вместе с тем эта стройная речь производила впечатление импровизации, хотя каждое предложение было строго логически построено и следовать за его мыслью было наслаждением.

Жолио-Кюри, когда я его слушал, смотрел на него, казался мне самым совершенным типом француза. Именно такими, даже внешне такими, я представлял себе лучших представителей французской нации, о которых до того только читал.

Вся материя, за исключением ничтожной ее доли, существует в виде плазмы. И наше Солнце и другие звезды — это плазма. Лишь на темных телах — планетах да в рассеянной межзвездной материи вещество бывает твердым, жидким и газообразным.

В земных условиях газ ионизируется — переходит в плазму при многих явлениях природы. Ослепительная молния, бледные полосы северного сияния, крохотные искры, которые иногда возникают при расчесывании волос,— все это плазма. Плазмой называется также и ионосфера—та незримая электромагнитная броня вокруг земного шара, которая отражает радиоволны.

Плазму называют четвертым состоянием вещества. Я слушал доклады на конференции, и мне снова неудержимо захотелось поработать с плазмой.

В 1940 году пришла эта возможность. Новая, только что

555

вошедшая в строй подстанция лаборатории была еще не загружена. По соседству с подстанцией случайно оказалась свободной комната. Не стоит здесь рассказывать, как мне удалось получить на эту комнату «права». Мы заняли ее. Здесь можно было собрать установку для нагрева плазмы, и это было пока главное. Предстояло теперь решить, каким способом мы будем производить нагрев.

Впоследствии в других местах эти проблемы были продуманы глубже, опыты поставлены с большим размахом... Но об одном из наших тогдашних опытов мне хочется рассказать подробнее.

Еще в двадцатых годах радисты заметили, что электрод, к которому подведено напряжение в несколько тысяч вольт при частоте в несколько миллионов герц, является источником электрического пламени. Пламя поднимается над электродом подобно языку горящего факела. Это явление названо факельным разрядом. В такой высокочастотный факел ток поступает с одной стороны через электрод, а с другой замыкается посредством электрической индукции через емкость ионизированной зоны факела. В «привязанной к электродам» плазме содержатся чужеродные странники — ионы того вещества, из которого сделаны электроды. Примесь посторонних ионов сильно снижает температуру плазмы.

Поэтому мы не стали заниматься электродной плазмой. Мы решили оторвать от факельного разряда и второй электрод и замыкать ток в факеле с обоих концов при помощи электрической индукции.

Забегая несколько вперед, скажем, что впоследствии от электродной плазмы отказались и во всех тех лабораториях, где ею начали заниматься в послевоенные пятидесятые годы. Но тогда, в 1940 году, наше предложение было воспринято как еще одна «завиральная» идея.

Для опытов с безэлектродной плазмой были сделаны большие медные баки, вроде тех, в каких домохозяйки кипятят белье. Внутри наших баков возбуждалась электромагнитная волна. Между крышками бака, то есть между его электрическими полюсами, появлялось большое высокочастотное напряжение. И вот внутри таких медных баков — полых колебательных контуров, как их принято называть,— нам удалось зажечь новый, небывалый вид электрического разряда.

Огненный столб, питавшийся электрической индукцией, ярко сиял внутри холодного медного котла. До этого никто подобных безэлектродных дуг не получал.

В процессе опытов мы решили перейти к нагреву плазмы электромагнитной индукцией. Надо было для этого образо-

556

вать плазменное кольцо, которое явилось бы вторичным витком трансформатора. Это плазменное кольцо следовало расположить так, чтобы оно свободно парило среди первичной обмотки, создающей быстропеременный электромагнитный поток.

В конце 1940 года плазменное кольцо вспыхнуло над индуктором, питаемым высокочастотным током. Это было очень красивое пламя. Оно меняло свои цвета в зависимости от напряжения. При разных мощностях и давлениях безэлектродный кольцевой разряд менял очертания, сиял то синим, то белым, то оранжевым светом. Сила свечения была так велика, что даже в яркий солнечный день предметы отбрасывали тени от разряда по направлению к солнцу; многие работники завода приходили любоваться переливами нашего маленького солнца, зажженного в комнате по соседству с подстанцией. Пришел и главный конструктор. Осмотрев установку, он сказал:

— Нет, это невероятно...

Я думал, что он скажет: «Это невероятно красиво, здорово». Он сказал:

— Нет, это невероятно. Неужели я и в этом году получу Государственную премию?

Год назад в лаборатории была разработана новая серия приемно-усилительных ламп, и главный конструктор, как глава коллектива, осуществившего разработку, был тогда удостоен премии. Теперь он уже видел себя главой коллектива, осуществившего новые исследования плазмы.

А несколько месяцев спустя, в июне 1941 года, началась война. Несмотря на воздушные тревоги, налеты, бомбежки, завод продолжал работать. Продолжались и наши исследования безэлектродных разрядов. По очереди мы дежурили на крыше лаборатории, чтобы быть готовыми к борьбе с зажигательными бомбами. В свободное от тревог и налетов время, в краткие часы и минуты относительной тишины, продолжали монтировать высокочастотные генераторы, индукторы, включали наши установки.

После многих опытов удалось получить огненный комок, свободно парящий в воздухе, подобно шаровой молнии.

По свидетельству очевидцев, шаровая молния имеет вид огненного шара поперечником в несколько десятков сантиметров. Этот раскаленный светящийся шар свободно перемещается в воздухе, иногда проникает внутрь помещений через дымовые трубы, форточки. Исчезновение шаровой молнии часто сопровождается разрушительным взрывом. Взрыв указы-

вает на относительно большой запас энергии в шаровой молнии — порядка тысяч килограммометров.

Можно предположить, что шаровая молния — это комок плазмы, созданный обычной линейной молнией. Под действием сильных электромагнитных полей, возбужденных линейной молнией, электроны и ионы в плазменном комке приходят во вращательное движение. Плазменный вихрь — его можно было бы назвать плазменным маховиком — приобретает огромную скорость. Поэтому запас энергии в быстро вращающемся комке плазмы может быть велик. Объем огненного комка шаровой молнии — это несколько литров, плотность раскаленного вещества меньше плотности воздуха, и, следовательно, масса плазмы в шаровой молнии может быть меньше одного грамма. Но если скорость движения заряженных частиц в плазменном вихре несколько десятков километров в секунду, то полный запас энергии в заряженных частицах может быть равным нескольким тысячам килограммометров.

Вихревое движение расслаивает плазму подобно тому, как расслаивается, например, молоко в центробежном сепараторе: жирные сливки, как более легкие, собираются в центре, а снятое молоко, более тяжелое, уходит к периферии. В плазменном вихре, в шаровой молнии, происходит отделение более легких электронов от тяжелых частиц — ионов. Расслоение электрических зарядов вызывает появление больших электрических сил притяжения.

Совместное действие электрических сил притяжения и центробежных сил, стремящихся разорвать, разбрызгать плазменный вихрь, придает шаровой молнии динамическую устойчивость.

Потери на трение плазменного вихря об окружающий воздух сравнительно невелики, малы потери и на излучение. Поэтому динамическое равновесие плазменного вихря может поддерживаться относительно большое время — до нескольких минут.

Сильные электрические и магнитные поля сконцентрированы внутри шаровой молнии, то есть внутри небольшого плазменного вихря. Вне этого вихря напряженность электромагнитных полей быстро падает, поэтому шаровая молния ведет себя как электрически и магнитно нейтральное тело. Воздушные течения вызывают перемещение шаровой молнии.

В конце концов вследствие постепенного расходования энергии нарушается устойчивость плазменного вихря; оставшийся запас энергии чаще всего выделяется с сильным взры-

658

вом. Но может произойти и постепенное, плавное, без взрыва, расходование всей энергии шаровой молнии.

Изложенная теория шаровой молнии мне кажется более правдоподобной, чем различные многочисленные предположения, которые высказывались исследователями прежде. Техника исследования плазмы все совершенствуется. Надо полагать, что в недалеком будущем различные шаровые молнии можно будет воспроизводить и изучать в лабораторных установках.

В установке на заводе нам не довелось получить плазменный вихрь, который мог бы далеко уйти от возбуждающего индуктора и затем свободно перемещаться в пространстве. В условиях блокады невозможно было продолжить задуманные работы. И все же хотелось бы рассказать о некоторых идеях, связанных с изучением безэлектродной плазмы в заводской лаборатории в осень и зиму 1941 года.

В комке плазмы, в этом высокочастотном пламени, азот энергично соединяется с кислородом. В несколько секунд бурые окислы азота заполняли все помещение лаборатории...

Но азот — ведь это удобрение, драгоценное удобрение, способное во много раз повысить урожайность возделываемых человеком растений. Если на месте одного колоса вырастет два... Перед моим мысленным взором уже колосятся тучные нивы, колосья сгибаются под тяжестью зерна...

...В своих мечтах незаметно перехожу грань, отделяющую пережитое от грядущего; желаемое и ожидаемое кажется осуществленным, совершенным. В огромных печах бушует высокочастотное пламя, текут реки азотной кислоты. Колышутся золотые нивы, обильно удобренные азотными соединениями, полученными из воздуха. Запах свежего, теплого хлеба щекочет ноздри. Хлеб для миллионов людей! Нет больше голода, страха.

Надо сражаться за свою мечту. Надо идти на фронт. Но разговор в военкомате был краток.

— У вас слабое зрение,— возразили мне.— По зрению вы непригодны к строевой.

— Можно бы в ополчение. Очки не помешают... Товарищ из военкомата смотрит на меня чуть покрасневшими, воспаленными от утомления глазами.

— Я кадровый военный,— произносит он,— но мне приказано сидеть здесь, за письменным столом, и я сижу. Закалка стали —дело оборонного значения, и вы должны остаться на заводе.

— Но я мог бы...

559

И тут мне приходит в голову, как мне кажется, неоспоримый довод:

— Я хорошо знаю радиодело... В детстве коротковолновиком был, имел свои позывные.

— Возвращайтесь на завод, стройте закалочные установки, чем больше, тем лучше. Они тоже нужны для победы.

Пришла зима, ленинградская зима сорок первого года. Прекратилась подача электроэнергии и воды на завод. Прекращены были и наши экспериментальные работы. Но держать в руке карандаш я еще мог. Я счел своим долгом оформить результаты исследований. Я написал статью: «Безэлектродные разряды и связанные с ними вопросы».

За черными, затемненными окнами, при свете тускло горящего фитиля коптилки легко писалось о том, что при помощи потока электромагнитных волн можно возбудить безэлектродный разряд, создать сгусток ярко светящейся раскаленной плазмы высоко над Землей, на расстоянии многих километров от излучателя. Мощные излучатели создадут в стратосфере плазменный шар — искусственное солнце...

Журналы «Техническая физика», «Экспериментальная и теоретическая физика», «Электричество» уже не выходили. Статью опубликовал журнал «Вестник электропромышленности» (1942 год).

Никакого практического применения, никакого промышленного внедрения из всей этой истории не получилось. Но, как говорится, круги по воде разошлись далеко. Эти незавершенные опыты с нагревом плазмы вызвали значительно больше откликов, чем многие внедренные в производство, практически применяемые работы. Так, целых пять лет спустя, в 1947 году, статья о безэлектродных разрядах была в переводе на английский язык напечатана в английском журнале Института инженеров-электриков.

Эта фантастическая идея — плазменный шар — понравилась многим журналистам. «Звезда, зажженная физиками», «Солнце в стратосфере», «Человек зажжет искусственное солнце», «Как солнце повесили над городом» — таковы заглавия некоторых популярных статей и очерков о плазменном шаре.

Я не считаю этот шар лучшей из своих работ. Я не уверен, что назрела или скоро возникнет необходимость зажигать в стратосфере искусственное солнце. Это предприятие потребовало бы больших затрат, и мне не ясно, как эти затраты могли бы окупиться.

Когда берешься за такую проблему, как получение сверхвысоких звездных температур, наперед знаешь, что ожидать

560

быстрых успехов здесь не приходится, что быстрого промышленного применения здесь быть не может. А хочется уже на первых этапах разработки такой огромной «завиральной» идеи получить полезные плоды.

И вот от основной темы начинают ответвляться боковые побеги. И случается, что такие ответвившиеся «боковые ветви» дают результаты более важные, чем та основная проблема, с которой дело началось. Вообще, всегда на каком-то этапе работы новая схема или конструкция начинают жить своей собственной, независимой жизнью, начинают видоизменяться, следуя своим внутренним законам развития. Так, работа с установками для получения безэлектродных кольцевых разрядов вызвала появление индукторов, которые могли сочетать большие мощности с высокими частотами. Эти индукторы состояли из ряда отрезков — гонов. Поэтому я их назвал полигональные индукторы. Они послужили отправной точкой для создания высокочастотных индукционных печей для плавки стекла, а также для создания подземных тяговых сетей и энергоприемников высокочастотного транспорта.

В задачниках для начальных классов средней школы есть два рода задач. В одних по данным наперед условиям надо найти решение; в других, наоборот, по данному решению требуется составить задачу, определить условия.

Чтобы возбудить безэлектродную плазму, была разработана специфическая аппаратура, было найдено решение. И вот возникла идея испытать это готовое решение в иных задачах: А что, если попытаться использовать ту же аппаратуру, скажем, для нагрева материалов, которые в холодном состоянии неэлектропроводны, например стекло?

Стекло — один из древнейших материалов, используемых человеком. Есть стандартный прием начинать историю стекла со стеклянного глаза, найденного в гробнице фараона Аменхотепа Первого, жившего три тысячи шестьсот лет назад, или со стекляшки длиною в девять миллиметров, найденной в гробнице, которой пять с половиною тысяч лет.

В этой связи хочется напомнить, что многие технологические приемы варки стекла остались теми же, какими они были в древнем Египте.

Стекло варили и продолжают варить в керамических горшках, нагреваемых в печи. Но варить стекло в глиняном горшке — все равно что кипятить воду в сосуде из сахара. Расплавленное стекло растворяет огнеупорную керамику, как вода сахар. При нагреве в печи раскаленные газы сообщают горшку очень высокую температуру.

На основе решения, пригодного для получения плазмы, оказалось возможным создать новый тип стеклоплавильной печи — индукционную высокочастотную печь.

При помощи токов высокой частоты можно нагревать стекло, доводить его до плавления, оставляя горшок холодным. Посредством высокочастотного нагрева получают теперь самые чистые, самые разнообразные сорта оптического стекла.

Высокочастотная энергия дорога. Но стекло высокого качества—тоже очень дорогой материал, и применение высокочастотного нагрева при изготовлении дорогих оптических стекол экономически оправдывается.

В 1953 году ко мне обратились руководители завода оптического стекла с предложением составить проект маленькой индукционной стеклоплавильной печи. Когда эта печь была запущена и была отлита первая плитка кристально чистого стекла, главный энергетик завода показал мне только что вышедший учебник по стекловарению, где было сказано: «Есть предложения нагревать стекло индуктированными токами, но еще не доказано, что такие токи можно в стекле возбудить». Вскоре у нас в Союзе был построен ряд промышленных высокочастотных печей на мощности в сотни киловатт каждая...

Другая идея, возникшая тогда же, почти одновременно, пока еще экономически недостаточно обоснована — это нагрев грунтов для получения литых покрытий дорог.

И сыпучий песок и вязкую глину можно расплавить токами высокой частоты. После того как грунт остынет, можно получить твердый, прочный литой камень.

Если сделать большой высокочастотный индуктор и поместить его на подвижную тележку, то по ходу ее образуется река огненно-жидкой лавы, которая, остывая, превращается в твердое, износоустойчивое покрытие дороги. Однако, чтобы расплавить одну тонну грунта, надо затратить свыше тысячи киловатт-часов электроэнергии. Сегодня это, быть может, еще недостаточно экономично, но нельзя утверждать, что эта идея бесперспективна. Ведь мы надеемся в будущем значительно удешевить электроэнергию... Кроме того, есть возможность применять комбинированный нагрев — часть тепла доставлять за счет сжигания какого-либо дешевого топлива, например угля.

Когда мы смешивали уголь с шихтой, то после нагрева получали очень красивый строительный материал. Внешне он походил то на малахит, то на различные по окраске сорта яшмы, с полупрозрачными прожилками, с пятнами и поло-

сами различной формы и разных оттенков. Не слишком сложно было бы построить автоматы, которые изготовляли бы плиты из такого вспененного литого камня. Этот красивый строительный материал, несомненно, найдет себе применение. Из таких легких, гладких, ярко окрашенных каменных плит очень просто было бы собрать прочный домик, который можно вымыть мылом и губкой снаружи и внутри.

Вот какие оказались ближайшие последствия опытов со звездным веществом — плазмой.

Попутно мне хочется отметить, что в моей практике обычно не бывает изолированных, одиночных разработок. Большей частью новые идеи и изобретения группируются в кусты, в букеты.

Слова — великое средство для выражения самых разнородных мыслей. Но язык слов не единственный способ общения людей друг с другом. С детства мы привыкаем к языку цифр, узнаем язык условных знаков алгебраических выражений, пользуемся языком химических формул...

При разработке инженерных конструкций приходится пользоваться чертежами, схемами. Трудно перевести на язык слов то, что было продумано, прочувствовано на языке чертежей и схем. И все же хочется хотя бы в общих чертах рассказать о путях перехода от одной темы исследования к другой.

Я уже говорил о витязе на распутье и о том, что в жизни нам всегда приходится делать выбор. О чем еще сказать в этих записках? Много было в жизни сбывшегося и несбывшегося... Трудно пробираться во тьме по незнакомой местности. При слабом светильнике еще неясно различимы окружающие предметы. Но если человек не спотыкается на каждом шагу, значит, кое-что он видит правильно.

Вновь передо мною шершавый лист чертежа и желтый прозрачный угольник среди запутанных линий. Нет, это не беспорядочный хаос карандашных штрихов: вот горные хребты, обрывы, равнины. Это карты знакомой мне с детства страны, страны ПЭЭФ. В каждой точке безграничной страны ПЭЭФ таятся тысячи новых, неведомых еще способов применения электричества. Неустанно раздвигать границы карты ПЭЭФ, находить новые применения электричества в уже освоенных областях мощностей, напряжений, частот — таково призвание электриков.

Бледнеет свет лампы. Зеленый колпак становится черным на фоне утреннего неба. Восходит солнце, и пунцовые отсветы играют на крышах домов, на стенах. Я встаю и беру с полки толстую тетрадь в черном коленкоровом переплете.

V» 36*

563

Эта тетрадь — все мое достояние, которое я смог спасти, вывезти из осажденного Ленинграда. Это мой ленинградский дневник. Не часто я открываю его. Но сегодня, когда я пишу эти строки, уже год, как в Донбассе работает на шахте «Кантарная» высокочастотный транспорт. Работает в условиях производства, выполняет план. Я открываю дневник для того, чтобы вспомнить, как родилась идея о бесконтактном высокочастотном транспорте, о вечемобилях и вечебусах. Мне не хочется менять ни слова из того, что было написано в страшные 1941 — 1942 годы.

— У микрофона председатель Ленинградского городского совета депутатов трудящихся, — объявляет диктор.

Из черного диска громкоговорителя слышится низкий, негромкий голос:

— Пятый месяц наш город находится в кольце вражеской блокады...

Радиопередача кончается в два часа. Спать не хочется. Вытаскиваю старую книжку Николы Тесла «Опыты с токами высокой частоты высокого напряжения». Перечитываю заключительные строки.

«Скоро настанет великое время. Телеграфные известия в полном секрете, не мешая друг другу, будут передаваться в любую точку земной поверхности, звук человеческого голоса со всеми его интонациями и модуляциями сможет быть воспроизведен где угодно на Земле; энергия водопада сможет быть употреблена для получения света, тепла и движущей силы за тысячи верст от него на море, на суше или в воздушной выси. Наступят годы изобилия, годы исполнения желаний...»

В последние дни у меня почему-то оказалось много свободного времени. Давно я столько не читал.

«Любители чтения книг,— говорит Анатоль Франс,— подобны потребителям гашиша. Тонкий яд, проникающий в мозг, делает их нечувствительными к миру действительности и отдает их во власть чарующих фантомов».

Книжку Тесла я разыскал в библиотеке после того, как прочел в «Ленинградской правде» о его обращении ко второму всеславянскому митингу.

В институте нам рассказывали о многофазных моторах и высокочастотных трансформаторах Тесла как о вещах, прочно вошедших в электротехнический обиход свыше полвека тому назад. Мне пришлось на заводе много возиться с этими высокочастотными трансформаторами, и для меня слово «Тесла» звучало как название вещи, а не имя человека. Я не думал, что он еще жив.

564

Профессор радиотехники в своей заключительной лекции сказал нам: «Опыты Тесла по передаче энергии без проводов кончились неудачей. Рюденберг в 1910 году научно доказал точными вычислениями, что передать сколько-нибудь ощутительные количества энергии без проводов совершенно невозможно».

Жаль, что я раньше не раскопал книжек Тесла. В конце прошлого столетия молодой югослав, начинающий электрик-изобретатель, приехал в Америку. Он работал у Эдисона и у Георга Вестингауза. Он написал свою пророческую книгу, когда еще не существовало радиосвязи, а электрическое освещение было редкостью.

Пирпойнт Морган отпустил ему деньги на опыты по передаче электрической энергии без проводов. Тесла выпустил специальный манифест «Передача энергии на расстояние без проводов как средство установления всеобщего мира». Он начал строить в Род-Айленде грандиозную башню, которая должна была излучать энергию в пространство.

Это удачная находка — книжка Тесла. «Честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой». А то в последнее время я все читал поваренную книгу и Медицинскую энциклопедию.

За книжкой Тесла я ходил в библиотеку Электротехнического института, на Петроградскую сторону. Сначала я колебался, стоит ли тратить силы на такое бесцельное хождение: шесть километров пешком туда и обратно. Теперь видно, что это было полезно. Я не слишком устал, и это подняло мою уверенность в себе. Привычная обстановка библиотеки успокоила меня.

— Можете расписаться карандашом,— сказала старушка заведующая,— чернила у нас давно замерзли.

В библиотеке было семь градусов ниже нуля, но, как всегда, приходили преподаватели и студенты за книгами.

Я захлопываю книгу. Коптилка горит слабым красноватым огоньком. Глаза болят и слезятся. Я вообще стал плохо видеть по вечерам — нечто вроде куриной слепоты. Буржуйка погасла. В кухне становится холоднее.

В шесть часов снова заговорило радио. Передача все время прерывалась, линия была где-то повреждена.

Начало светать, но я продолжал лежать на плите, вытянувшись, лицом вверх, следя глазами за струйками пара, вырывавшимися изо рта при дыхании.

Начиная с 13 ноября на мою рабочую карточку дают двести пятьдесят граммов хлеба. Весь суточный рацион можно уместить на ладони. С середины декабря нам разрешили

565

не ходить ежедневно на завод, но я не мог заставить себя сидеть дома. Среди привычных чертежей, среди машин, хотя и неподвижных, я чувствовал себя как-то спокойнее и увереннее.

Я поднялся, нахлобучил на глаза шапку и вышел из дому. Накануне была оттепель, а потом легкий мороз. Дорога обледенела, и двигаться было очень тяжело. Я шел маленькими шажками, передвигаясь зараз на расстояние меньше длины ступни ног. Ноги скользили, разъезжались.

У Флюгова переулка я увидал большой пожар. Горел студенческий городок, общежития Политехнического института. Пожар сильный, но какой-то спокойный. Над горящим домом круто завитые, как на детских рисунках, клубы дыма и пара. Внешние стены дома целы и даже мало закопчены. В трех нижних этажах окна черные и слепые. В окнах верхнего этажа колеблются огненные завесь. Но вот багровой, переливающейся тканью задернулись окна от подвала до крыши в середине фасада. Это, наверное, охватило огнем лестничную клетку.

Вокруг не было ни пожарных, ни любопытных зевак. Мне захотелось рассмотреть пожар подробнее, но лень было отклониться от курса. Я немного постоял, посмотрел и зашагал дальше.

Я прошел меньше квартала, как мне вдруг представилось, что наш дом тоже охвачен огнем. Кто-то из соседей опрокинул горящую буржуйку. Мои близкие неодетыми выбегают на мороз. Мне безумно захотелось вернуться обратно домой и проверить, правда ли это. Потом я подумал, что отсюда до дому около пяти километров. Если я вернусь, то вновь пойти на завод сил, пожалуй, не хватит. Я немного потоптался на месте и зашагал к заводу.

В сознании вновь возникло пророчество Николы Тесла. Неплохо все-таки было бы научиться передавать электроэнергию на расстояние без проводов.

Я обдумывал, как было бы хорошо насытить энергией все пространство, чтобы энергия была доступна, как воздух, и каждый мог бы черпать этой энергии сколько ему нужно.

Чтобы помчать одного человека со скоростью в несколько десятков километров в час, достаточна мощность такая же, какую потребляет электрический чайник. А это ведь совсем небольшая мощность. Снабдить бы каждого человека маленьким электромотором и таким черпаком, что ли, чтобы набирать эту энергию из пространства. Такой моторчик повез бы своего обладателя куда угодно. Какая бы наступила великолепная жизнь!

566

Я шел по узкой тропинке среди огромных сугробов, мимо недвижных, примерзших к дороге, запушенных снегом трамваев, автобусов, грузовиков. Черная паутина проводов резко выделялась на голубом небе. Эта мертвая, местами оборванная сеть казалась мне теперь как-то особенно безобразной, и я все думал, как бы хорошо пустить хотя бы вдоль главных улиц такие незримые энергетические реки. А провода снять, очистить небо над городом.

Мысли о насыщении мира энергией развлекали меня, и дорога казалась менее тяжелой. К полудню я добрался до заводской проходной.

Я пересек тихий заводской двор (к этой тишине я никак не мог привыкнуть) и открыл дверь машиностроительного цеха.

Я окунулся в полную тьму и сначала ничего не мог разглядеть.

Начальник цеха, в пальто с поднятым воротником, в рыжей меховой шапке-ушанке, сидел за столом, на котором тускло горел асбестовый фитилек, вплавленный в лежащий на разбитом блюдце кусок парафина.

— Отлежался? — встретил он меня. — А у нас дела тут скучные, водяная магистраль лопнула, электроэнергии нам не дают, газ закрыли. Я распустил рабочих до пятнадцатого января.

Теперь мои глаза немного привыкли к темноте, и я яснее различал окружающее. Синие бумажные шторы затемнения были опущены, и только слабенькие, пыльные солнечные лучики пробивались через щели и надрывы бумаги.

— В начале декабря,— продолжал начальник цеха,— я каждый день домой ходил, потом стал ходить через день. А вот сегодня уже неделя, как я на заводе, и идти домой не хочется.

Я прошел вдоль цеха. Кругом было тихо, так тихо, что слышалось биение крови в висках. Тускло блестело застывшее масло на стальных направляющих станков. Ощупью я пробрался по длинному холодному коридору и вошел в лабораторию Петрова.

Против дверей стоял знакомый зеленый комод высокочастотного генератора. Сегодня к нему был приспособлен медный помятый виток размером с тарелку. Под витком на двух кирпичах лежала асбестовая пластинка.

— Здорово! — кивнул мне Труфанов, хлопотавший у генератора.

До войны Труфанов работал монтером. Это он нажал когда-то кнопку «пуск» в нашей первой экспериментальной

567

закалочной установке. Когда часть машин ушла на фронт, Труфанова перевели механиком в лабораторию. Это был высокий, черноволосый, худощавый человек.

Возле Труфанова высилась горка стальных блюдечек.

Он подхватил одно из них крючком и положил на асбестовую пластинку в центр битка. Потом нажал пусковую кнопку на генераторе. Сухо щелкнул контактор, и за решетчатыми стенками облезлого железного комода налились синим светом закопченные стеклянные баллоны выпрямительных ламп. Поверхность стального блюдечка темнеет, поднимается дымок от горящего масла. Еще несколько секунд— и край блюдечка светится вишневым накалом. Труфанов цепляет раскаленное блюдечко крючком и бросает в бак с маслом.

Я взглянул на амперметр высокочастотного генератора и по привычке начинаю вычислять. По витку индуктора проходит сейчас ток в полторы тысячи ампер с частотой в полмиллиона периодов в секунду. И мощность в несколько десятков лошадиных сил изливается из витка, хлещет по поверхности стального блюдечка, поднимая в нем электронные вихри, раскаляющие металл.

Минут через десять вся горка обработана. Детали закалены. Токи высокой частоты сделали свое дело.

— Федя, принеси со склада еще сотню! — кричит Труфанов.

Его подручный, Федя Иванов, уходит, тяжело шаркая ногами.

— Угости горяченьким, Труфаныч,— прошу я.

— Газ закрыт, плитки электрической нет, что мне с тобой делать... Впрочем, не робей, сейчас я тебе высокочастотный кипяток сооружу, дай только запищу, в каком режиме мы эту партию снарядных поддонов грели.

Я протягиваю ему карандаш. Труфанов заносит несколько цифр в тетрадку.

После этого он кладет на медный виток лист фанеры, вынимает из верстака эмалированную жестяную кружку, наливает в нее воду и ставит ее на цветастую фаянсовую тарелку с надписью «Собственность Выборгского треста кафе и ресторанов». Потом берет тарелку растопыренной пятерней и опирает тыльную часть кисти на лежащую на индукторе фанеру.

Проходит секунд двадцать, вода в кружке начинает кипеть. Еще несколько мгновений, и она бурлит ключом, переливаясь через край кружки.

Труфанов делает рукой плавный пируэт, как жонглер, показывающий свой коронный номер, и протягивает мне круж-

ку. Старший конструктор, маленький седоватый человек с гладким детским лицом, отрывается от чертежной доски и с неодобрением качает головой.

— Тоже циркачи нашлись,— бормочет он. — Пятидесятикиловаттную установку гоняют, чтобы кружку кипятку согреть. Лень нихромовую спираль намотать.

— Не ворчи, Лукич, борода расти не будет,— веско отрезает Труфанов. — Это не цирковой номер, а научная демонстрация прохождения магнитных силовых линий от одновиткового индуктора сквозь фанеру и левую ладонь средних лет брюнета. Это, как бы сказать, популярно-практическая иллюстрация явлений передачи мощности в металлическое тело путем электромагнитной индукции с малыми потерями в стоящих на пути полупроводниках и изоляторах,— продолжает он монотонной скороговоркой.

— Трепач,— без злобы бросает Лукич,— ишь ты, научно-популярно-практический чародей. — На его сером землистом лице мелькает тень улыбки.

Возвращается Иванов с новым ящиком поддонов снарядов. Труфанов сбрасывает с индуктора фанеру, поддевает крючком очередное блюдечко и бросает его в медный виток. Через пять секунд красный метеор с шипением погружается в бак с маслом.

— Видишь ли, Лукич,— продолжает поучать Труфанов,— если бы я выключил генератор, пока Иванов за поддонами ходил, пришлось бы мне не меньше пяти минут снова лампы разогревать. Так что кипяток я в виде премии грел. У меня, брат, все научно обосновано.

Я не торопясь выхлебываю горячую воду и, уставившись на виток индуктора, думаю: «Этот виток насыщает энергией пространство всего лишь в несколько сантиметров. А как бы передать энергию на метры или даже на километры без проводов? Правда, с антенн мощных радиостанций изливаются в пространство тысячи киловатт. Но эта энергия сразу же так распыляется, что ее потом уже не собрать. Радиоприемники подбирают лишь ничтожные капли. Для связи большего и не надо. А чтобы получить движущую силу, нужны не капли, а потоки энергии. Как же передавать ее, не расплескав по дороге? Решение, верно, лежит где-то совсем близко, рядом с нами. Но почему же никто до сих пор не осуществил такой передачи?

Я отдаю Труфанову кружку и ухожу из лаборатории.

Во всем заводе отапливался только корпус дирекции. На третьем этаже рядом с секретариатом заместителя наркома была пустая комнатенка с маленьким столом у окна и боль-

37 Пути □ незнаемое

Ь69

шим старым кожаным диваном. Здесь я поместился. В столе я нашел пачку желтоватой бумаги, плотной и тонкой.

Я разложил на столе листы этой бумаги, потрепанные синьки, график и диаграммы на розовой и зеленой миллиметровке.

Я решил не возвращаться домой, жить, как Труфанов, на заводе.

Утром я получил в заводской столовой хлеб. Среди дня в столовой выдавали дрожжевой суп — пол-литра мутновато-молочной, очень горячей жидкости.

Я очень зяб, особенно застывали руки и кончики пальцев, хотя в комнатушке было не меньше четырнадцати градусов по Цельсию. Я всегда сидел в пальто с поднятым воротником, в надвинутой на глаза меховой ушанке, в ботах, в варежках. Я так и спал, не снимая пальто, только выкладывал из карманов ложку, кошелек, перочинный нож.

Я спал очень мало, не больше четырех-пяти часов в сутки. Отчет мой продвигался легко. Мысли были обострены, голова работала необычайно четко. Трудно было только удерживать мысли все время на одном предмете.

Под диваном шуршали мыши. Скоро они настолько осмелели, что среди дня выбегали на середину комнаты.

Голода во рту как будто не ощущалось, но мысли о еде все время врывались в сознание.

Я гнал прочь эти назойливые мысли о съестном, и меня окружали образы машин. Новые, невиданные конструкции. Я кропотливо разбирался в хитрых сплетениях пружин, колесиков, рычажков, распутывал сложные, запутанные электрические схемы.

Я лихорадочно хватался за желтую бумагу и зарисовывал особо понравившиеся мне конструкции. Я составлял планы грядущих работ, грандиозные проекты новых исследований.

Вновь возникают в сознании слова Николы Тесла о мире, наполненном энергией, о мире, в котором каждый сможет черпать энергию где угодно для производства тепла, света и движущей силы. Мне кажется, что я нащупал соотношения, при которых энергия будет изливаться в требуемом направлении, потоком, нераспыляющимся и не имеющим потерь. В радиовещательных станциях энергия рассеивается во все стороны, так как там применяются антенны меньше по размеру, нежели длина излучаемой электромагнитной волны. Если же сделать антенну иного типа, такую, чтобы ее размеры были больше длины волны, то эта антенна сможет излучать энергию концентрированным лучом, вроде луча прожектора, только невидимым. Такая антенна будет напоми-

570

нать собой зеркало. Излучаемую энергию можно сконцентрировать в далеком фокусе. Помещенные в луче приемники смогут собрать излучаемую энергию нацело, без остатка. Протянуть бы такие лучи над континентами и морями, и электролеты будут черпать из них энергию своими крыльями.

Стремительный воздушный корабль отправляется в дальний рейс. Он не имеет грандиозных запасов горючего. Двигатели получают энергию от наземных установок. Это ионолет.

Крылья ионолета — это приемные направленные антенны. Сконцентрированная крыльями электромагнитная энергия поступает по волноводам к реактивным камерам. В рабочей полости каждой камеры возникает сверхмощное электрическое пламя — безэлектродный вихревой разряд.

Воздух, входящий через передние отверстия в реактивные камеры, раскаляется, молекулы его расщепляются и ионизируются. Отсюда и название корабля — ионолет. Струя раскаленных ионизированных газов со страшной силой выбрасывается из сопел, создавая силой реакции необходимую тягу. Факел ионизированных газов, извергающийся из высокочастотных камер, подобен солнечному протуберанцу. Ионолет — аппарат без горючего, он взлетает на собственных протуберанцах...

А если ограничиться более скромными замыслами, передавать энергию транспорту, который движется по земле, транспорту, который всегда опирается своими колесами на дорогу? Надо так сделать, чтобы дорога была не только опорой для колес, но и руслом той энергетической реки, из которой транспорт будет черпать движущую силу.

Я задумывался над этой задачей много раз.

Бывают идеи, входящие в сознание медленно и незаметно, как будто сами рождающиеся в мозгу. Но в этом случае хорошо запомнился первый толчок.

Мне было тогда лет четырнадцать. Была поздняя осень. Желтые листья шуршали под ногами. Сестренка собирала возле дома спелые каштаны. Мы наполняли ими пустые картонные коробки. Хотелось собрать как можно больше. Каштаны были такие славные, глянцевитые, коричневые. Странно, что они ни на что не годились. Они скоро высыхали, тускнели, сморщивались.

После летнего перерыва открылась Центральная детская библиотека. На витрину выставили свежие журналы. Изо всех выделялась яркая зеленая и красная обложка первого номера «Мира приключений». Этот журнал почему-то начинал свой год не с января, как обычно, а с ноября. Я отдал сестренке коробку с каштанами, взял с витрины журнал.

37*

571

На последней странице в разделе «От фантазии к науке» была помещена удивительная картинка. Выбросив вперед левую руку, по дороге мчался мотоциклист. На раме машины не было видно ни бензинового мотора, ни бачка с горючим. Подпись под рисунком гласила, что таков будет транспорт грядущего. Движущей силой для мотоциклов и всяких других экипажей станет служить энергия токов высокой частоты. Для получения этой энергии экипажи не будут нуждаться в такой связи с проводами, как трамваи, троллейбусы, поезда метро.

В ту пору я уже был начинающим радиолюбителем, но мало что понял из этой картинки. Меня просто поразил ее необычный вид. Если бы под рисунком было написано, что лихого мотоциклиста движет внутриатомная энергия или еще какая-нибудь неведомая сила, я бы удивился не больше.

Техническая идея фантастического проекта была скрыта от меня, как если бы ее заслоняло стекло, заросшее инеем. Я потом много раз возвращался мыслями к мотоциклисту, словно согревал дыханием это замерзшее стекло. И с каждым таким возвращением все тоньше становилась непрозрачная ледяная корка. Отчетливее проступал внутренний смысл поразившей меня картины. Новые детали добавлялись к первоначальному бледному образу.

Уже после окончания Политехнического института я несколько раз собирался основательно продумать и просчитать высокочастотный транспорт, но все руки не доходили. Когда я начал заниматься поверхностной закалкой стали, то мне уже было ясно, что принципиально вполне возможно передать энергию повозкам при помощи электромагнитной индукции. Но к этому времени я уже хорошо усвоил истину, что для инженера вообще нет ничего невозможного и цель его работы — найти среди бесчисленного множества возможных вариантов решений одной и той же задачи путь, наиболее соответствующий достигнутому уровню техники и направлению ее развития.

Какое же место среди прочих видов транспорта может занять высокочастотный транспорт? Действительно ли это транспорт грядущего или он относится к разряду тех с виду заманчивых, но совершенно безнадежных идей, что и соленоидные дороги, цеппелины на рельсах, шаропоезда...

Чтобы иметь окончательное суждение о высокочастотном транспорте, надо прежде всего сообразить, какие конкретные технические формы он может принять. Я еще не занимался высокочастотным транспортом всерьез, каждый раз мысли перебивались чем-то другим.

572

Попробуем теперь рассмотреть эту задачу до конца. Цепь логических рассуждений и выводов складывается в уме.

Если заложить под дорогой медные трубки и пустить по этим трубкам токи высокой частоты, то над дорогой возникнет насыщенная энергией зона. Эту энергию можно черпать приемным витком, простым витком из медной трубки или медной ленты, как черпают корцом воду из реки.

Движущая сила определяет внешний облик транспорта. Паровоз характерен своим огромным котлом. Формы автомобиля диктуются его бензиновым мотором с радиатором и коробкой скоростей. Основой всех моих конструкций будет виток, плоский виток, подобно кольцу Сатурна окружающий все мои экипажи. Паруса отличают движимую ветром яхту. Мои же экипажи будут характерны своими медными витками, уловителями энергии. Чем больше размеры витка, тем больше энергии он сможет зачерпнуть из пространства над дорогой.

Несколько раз на все лады я мысленно повторяю эту фразу: «Движущая сила определяет внешний облик транспорта». Остается подобрать наиболее выгодные соотношения размеров всех проводников; найти частоту тока, при которой утечка энергии будет наименьшей.

Доска из рыжего линолеума в физической аудитории Киевского политехникума возникла перед глазами. Мысленно одну за другой выписываю мелом формулы. Это — зависимость относительных потерь энергии в проводниках, спрятанных под дорогой, от частоты тока. Чем выше сопротивление электромагнитной связи, тем меньше потери в проводниках. Прекрасно, эти потери падают с ростом частоты. А это — потери на излучение. Ну, ими пренебрежем. Они малы. Но вот еще потери на вихревые токи в земле. Эти потери растут с частотой тока. Как быстро они растут?

График потерь располагается вправо и влево по всей доске. Стоп, вот область частот, дающих минимальное значение суммы всех потерь. Это область длинных радиоволн. Область очень длинных волн, область, давно освоенная техникой.

Вот окончательная формула коэффициента полезного действия для нашего случая передачи электроэнергии на расстояние без проводов. Начнем прикидывать, рассмотрим возможные варианты...

Замечательно! Даже трудно в это поверить — получаем двадцать и наконец всего только десять процентов потерь.

Это меньше, чем у троллейбуса. Такой высокочастотный

573

транспорт не только возможен, но и целесообразен. Идеи созрели для технического выполнения.

Верхние строчки формул начинают бледнеть. Надо скорее перенести все на бумагу. Еще несколько выкладок, и я определяю все точные размеры. Но в моей комнате темно, совершенно темно.

Вспомнился рассказ о Джемсе Бриндлее — английском механике-самоучке. В середине восемнадцатого века он строил грандиознейшие каналы для герцога Бриджуотерского.

Бриндлей едва умел подписывать свое имя. При решении какой-либо сложной технической задачи он запирался дома, ложился дня на три на кровать и в полнейшем спокойствии обдумывал весь план работ. Затем он без всяких чертежей и моделей приступал к его осуществлению.

Как далеко мне до Бриндлея! Я могу удержать в уме только маленькие осколки большой картины; чтобы составить весь проект, мне нужна бумага, логарифмическая линейка, справочные таблицы.

Очень давно я читал биографию — забыл, какого ученого. Десять лет он писал свой труд. Однажды вечером кошка прыгнула на стол и опрокинула свечу. Вся рукопись сгорела. Ученый потратил еще двадцать лет своей жизни, чтобы восстановить сгоревшие листки. Тогда этот случай казался мне крайне странным. Что за беда — потеря записей. Что хоть однажды прошло в мозгу, должно оставить в нем отпечаток навек. Я не понимал, как можно что-нибудь забыть.

А теперь, глядя на записи, сделанные лишь неделю назад, я часто не могу ничего понять. Надо писать подробнее, надо излагать все идеи с мельчайшими деталями. Чтобы не только я сам, но и любой сведущий инженер смог в них разобраться.

Чем дальше идет время, тем дороже мне становятся все мои бумажки. Странно, зачем они, собственно, нужны? Дорога близится к концу, думал я тогда, и разбирать написанное мне не придется. Ну что ж из этого?.. Ведь каждый человек живет не сам по себе. Он лишь частица того огромного организма, что заселяет весь земной шар. Добрый он или плохой, хочет он того или не хочет, он участвует в общем движении.

Зачем мореплаватели на разбитом, заливаемом водой судне при неровном свете факелов писали свои имена, название и координаты корабля и запечатывали эту записку в бутылку? Они ведь знали, что спасения уже не будет.

Я бы мог назвать свои листки «Записки из бутылки»: быть

574

может, они переплывут через бурное море и вынырнут из волн забвения. Мне становится теплее при этой мысли.

В 1943 году, уже в Москве, директор Исследовательского института электропромышленности профессор А. Г. Иосифян дал мне возможность провести первые опыты ВЧТ — высокочастотного транспорта.

Июльским вечером 1943 года по двору института пополз автомобиль, на крыше которого была укреплена большая катушка из медной ленты, намотанной на деревянный каркас— энергоприемник. На высоте около метра над катушкой были натянуты вдоль двора медные ленты, по которым проходил ток высокой частоты. Бензиновый двигатель автомобиля был заменен электродвигателем.

Наш автомобиль едва полз по двору, полз, а не бежал, не шел даже, а именно полз.

Но это была первая практическая демонстрация бесконтактной передачи электрической энергии наземному транспорту. Одно дело теоретические расчеты, а другое — когда машина с пассажирами хоть медленно, но едет.

Своим мысленным взором я вдруг отчетливо увидел бесконечные вереницы разноцветных машин, катившихся бесшумно, точно капли по оконному стеклу, точно поток драгоценных камней по черному бархату.

Сразу же после первого испытания высокочастотной тележки я решил строить опытную линию высокочастотного транспорта — ВЧТ, но уже с подземной бесконтактной тяговой сетью.

Возможность применить подземную тяговую сеть вместо воздушной — наиболее заманчивая особенность ВЧТ.

«Трудно поручиться, что бесчисленные высокочастотные магистрали будут выстроены через два-три года,— размышлял я в ту ночь.— Пройдут, быть может, десятки лет, прежде чем каждый сможет черпать движущую силу из воздушного пространства над дорогами, прежде чем электрическая энергия станет доступной, как воздух, как солнечный свет. Быть может, мне не суждено дожить до тех дней...»

Это, не слишком радостное, мое тогдашнее настроение объяснимо, причем самой простой формулой: бытие определяет сознание. Дело в том, что в день испытания нашей высокочастотной тележки — вечемобиля я допоздна задержался на заводе. Когда я вышел на улицу, булочные были уже закрыты, и мой хлебный талон на этот день пропал. За прошедшие дни неиспользованные талоны не отоваривались — «Вчерашний день умер», как обычно в таких случаях объясняла мне продавщица. Вряд ли надо добавлять для характери-

575

стики моего тогдашнего душевного состояния, что факт потери талона на шестьсот граммов черного хлеба врезался в память так же отчетливо, как факт первого в мире рейса высокочастотной тележки.

Несколько месяцев спустя, зимой того же 1943 года, мы с инженером Петром Ивановичем Киселевым построили опытный участок ВЧТ с подземной тяговой сетью. Было это на заводе имени Орджоникидзе.

В узком проходе между цехами насыпали песок, на песок положили медные трубки толщиной в палец. Залили мы эти трубки цементом, асфальтом и поставили тележку на это шоссе. В соседнем помещении ламповый генератор вырабатывал ток высокой частоты. Этот ток из нашей подземной сети насыщал дорогу. Приемник, поставленный на тележку, черпал электроэнергию «из воздуха».

Первыми пассажирами этой новой высокочастотной дороги были ребята с Центральной детской технической станции.

Строитель первого опытного участка — инженер Петр Иванович Киселев встал за руль, и тележка покатила по дороге. Она подпрыгивала на неровностях, виляла из стороны в сторону. Искры сыпались из плохо сболченных контактов приемного контура. Но тележка мчалась вперед. Улыбки расплылись по мальчишечьим лицам, глаза блестели.

— Какое напряжение на моторе?.. — Какова емкость конденсаторов? — так и сыпались вопросы.

Выслушав наши разъяснения, взглянув на схемы, ребята решили:

— Как это просто! Мы у себя на станции такое сами сделаем!

Слыша это, я думал: жизнь прожита не напрасно.

Сытые мы иначе рассуждаем, чем голодные. Отдохнувшие— не так, как усталые. Покойнику довольно трех метров земли или даже просто урны для праха, но живому нужен весь мир. В тогдашнем моем состоянии мне было довольно и того, что расчеты оказались правильными, что тележка движется...

Еще три года прошло, и мы с инженером Киселевым начали строить экспериментальную высокочастотную дорогу уже под открытым небом, на участке, принадлежавшем Автомобильно-моторному исследовательскому институту.

Наши машины, не связанные проводами с источником питания, бегали по участку в любую погоду. Особенно волнующе было смотреть на эти автомобильные кузова без мотора, когда они мчались по мокрому снегу, в распутицу, разбрызгивая дорожную грязь.

576

Дипломанты, прикрепленные к нашей лаборатории, разработали несколько конструкций вечемобилей и вечебусов. Все это были машины без мотора, окруженные кольцом приемного витка, — маленькое подобие планеты Сатурн. Были продуманы различные системы подземных сетей — дремлющая сеть, спящая сеть, сеть пульсирующая. Интересные работы с подземными сетями были проведены в Киеве.

Права водителя вечемобиля получить можно в течение пяти минут: сел в машину, нажал на рычаг — приемный виток включился, и машина поехала, надо только держаться за руль. Пока вечемобиль бежит по трассе, он может накапливать в запасители электроэнергию, которую использует, когда ему надо будет сойти с трассы, выбрать другую магистраль, свернуть с улицы в переулок.

В 1949 году летом была сломана вся наша бесконтактная сеть. Это бывшее Министерство автомобильной промышленности решило закрыть нашу лабораторию. И лаборатории не стало. Наши работы, как говорил бывший тогда министром Акопов, не имеют отношения к основной тематике института, к двигателям внутреннего сгорания.

Есть технические идеи, которые быстро созревают, осваиваются и внедряются в производство, в быт. Обычно это бывают проблемы, которые можно решить, так сказать, частным образом. Это локальные проблемы, как, скажем, например, высокочастотная закалка. Один завод, одно какое-то предприятие могло своими силами, на свой страх и риск построить и внедрить в производство закалочную установку. Потом индукционный нагрев подхватили и другие заводы: построить индукционную печь было несложно, это не требовало коренной ломки всех процессов работы на заводе.

Но высокочастотный транспорт — это проблема иного масштаба. Введение высокочастотных магистралей потребовало бы коренной перестройки многих областей народного хозяйства. Кустарно, на узком отдельном участке такое большое дело невозможно решить, оно должно решаться в общегосударственном плане. Потребление электроэнергии на душу населения в нашей стране все растет. Хочется верить, что уже недолго ждать того дня, когда мечты о ВЧТ станут действительностью.

Современная дорога — это только пассивная опора для колес. Высокочастотная сеть, уложенная под покрытие дороги, превращает ее в реку энергии, из которой могут черпать по потребности самые разнообразные машины. Многоместные коммунальные пассажирские, тяжелые, многотонные грузовые, маленькие индивидуальные машины будут,

577

не мешая друг другу, независимо, двигаться и маневрировать по высокочастотной дороге.

Благополучно возвратился на Землю первый космический корабль с живыми существами. Открывается эра межпланетных путешествий. Для межпланетных поездок необходимы космические корабли. Но в обозримом будущем, как и в наши дни, человек будет проводить большую часть своей жизни на поверхности, на суше Земли или других планет.

Для езды по суше незаменим колесный (рельсовый и безрельсовый) транспорт. Это самый массовый, самый распространенный из всех видов транспорта. Для массового колесного транспорта не подходят реактивные двигатели, низвергающие раскаленные струи. Не видно легких путей применения в машинах колесного транспорта ядерных реакторов, которые нуждаются в громоздкой биологической защите, очень опасны при авариях.

В современном наземном транспорте широко используются двигатели внутреннего сгорания. Автомобили и автобусы обладают высокой маневренностью, запас горючего занимает мало места, но этот транспорт выбрасывает в атмосферу вредные продукты сгорания. Когда-то избы топились «по-черному»: дым шел в жилое помещение. Автомобильный транспорт превращает современные города в подобие «черной избы», заставляет людей дышать выхлопными газами. Этого недостатка нет у электротранспорта. Но электрические аккумуляторы тяжелы, громоздки: трудно обеспечить электромобилю запас энергии даже на несколько десятков километров. Другой, наиболее распространенный вид электротранспорта— с централизованным энергопитанием: трамвай, троллейбус — должен иметь постоянный контакт с электросетью, машины «привязаны» к проводам.

Еще в конце прошлого века возникли идеи создать бесконтактный электротранспорт, питать машины энергией от центральных электростанций «без проводов». Эта тема широко обыграна в научно-фантастической литературе. Но инженерные решения, которые впервые были найдены еще в годы Отечественной войны и в последующее затем время все совершенствовались, мало известны широкой публике, как принято говорить.

Поэтому хочется рассказать об отдельных попытках внедрения ВЧТ, которые очень интересны.

Успешно завершились опыты применения ВЧТ в шахтах.

Группа исследователей Донецкого научно-исследовательского института угля и Московского энергетического института построила линию ВЧТ на шахте «Кантарная» в Дон-

578

бассе. Это уже не лабораторная, а «всамделишная» эксплуатационная дорога. Высокочастотные электровозы выполняют производственный план — доставляют по подземным путям всю добычу шахты.

ВЧТ имеет ряд преимуществ в условиях шахты по сравнению с обычным контактным транспортом. Искрение токоприемника создает опасность взрыва угольной пыли в шахте. Голый провод контактной электросети может быть причиной несчастных случаев, может вызвать поражение людей током.

ВЧТ свободен от этих недостатков. Провода ВЧТ не соединены с электровозом, искрение токоприемника благодаря этому исключено. Поражение людей током тоже невозможно — прикосновение к изолированному проводу, несущему высокочастотный ток, безопасно.

С 1958 года на шахте «Кантарная» работает высокочастотный транспорт. Угольщики довольны. Есть решение соорудить линии ВЧТ еще на ряде угольных шахт. Возможно, уже недалеко то время, когда ВЧТ завоюет и наземные дороги. Города будут избавлены от гари и копоти двигателей внутреннего сгорания.

Первые космические Колумбы будут брать с собой на неведомые планеты автомобили и тракторы. Но, освоив эти новые пристанища жизни, люди организуют на поверхности неведомой нам пока суши массовый колесный транспорт. Тут найдет свое применение и ВЧТ.

Здесь, на этих страницах, было рассказано о некоторых идеях того типа, которые на заводе, где я работал, называли в дни моей молодости «завиральными».

Одни из этих идей вошли в обиход, воплощены, внедрены в производство и стали настолько обычными, привычными, я бы даже сказал — будничными, что кажется странным, неправдоподобным тот факт, что совсем недавно в их реальности можно было сомневаться, как, например, было с высокочастотной закалкой. Другие идеи в обиход еще не вошли, но называть их «завиральными» уже нельзя — это то, что должно войти и войдет в наш обиход, в наш быт если не сегодня, то завтра. Это, скажем, высокочастотный способ горной проходки — «луч-резец», как не совсем точно названа эта идея в одном из очерков.

Но все же луч такой уже существует. Создан лабораторный экспериментальный образец машины для разрушения самых твердых горных пород. Такая машина направляет на скалу электромагнитный луч высокой частоты, под действием которого разрушается горная порода. Высокочастотный крот,

579

прогрызающий скалу, работает без людей. Оператор издалека только следит за исправностью радиоуправления. Это может делать оператор-автомат. Таким высокочастотным лучом можно проложить туннель сквозь горы. И это уже не «завиральная» идея — это наше самое ближайшее завтра, ведь экспериментальная установка проверялась на шахте.

Кончить эти заметки мне хотелось бы рассказом об одной идее, которая и на сегодня и даже пока на ближайшее завтра останется «завиральной», хотя полностью фантастической ее уже назвать нельзя.

Звездолеты, использующие энергию атомов, превращенных в кванты радиоволн, несомненно, будут созданы. Вероятно, лет через пять — десять мои рассуждения о возможном типе такого звездолета будут выглядеть так же наивно, как выглядят сейчас проекты летательных аппаратов прошлого века. И хотя я это понимаю, я не могу отказать себе в радости снова развернуть лист чертежной бумаги, взять в руки счетную линейку, угольник... Научная истина может являться в различной форме. Но одинаково научны и тонкая, бесцветная форма символического выражения, и грубая, яркая окраска физической иллюстрации.

Чтобы осуществить полет на звездолете, надо найти способ превращать ядра атомов в электромагнитные кванты — кванты радиоволн.

Движущая сила, как уже было сказано, определяет внешний облик транспорта. Паровоз характерен котлом, корабль— парусами, вечемобиль — приемным витком. Квантовый звездолет должен иметь огромную поверхность излучателя. Электромагнитный поток с этого излучателя во много раз превысит плотность излучения у пылающей поверхности Солнца. Двигатель звездолета нельзя будет включать вблизи земного шара. Поток электромагнитных волн способен будет испепелить поверхность континентов, вскипятить океаны, сдуть большую часть атмосферы с Земли.

Квантовый звездолет будет сооружаться на достаточно удаленной от поверхности Земли орбите. Да он и не может быть собран на Земле. Он расплющился бы под собственной тяжестью, как кит, выброшенный из воды на сушу. Возвращаясь из экспедиции, квантовый звездолет остается на орбите. Он не выдержит контакта с земной атмосферой...

Интересно было бы проверить опытным путем, как теория Эйнштейна о движении времени — чем быстрее движение, тем медленнее идет время — будет применима не только к частице атома — мезону, а, например, к человеку. Квантовый звездолет будет двигаться со скоростью, близкой к скорости

580

света. На таких скоростях время течет много медленнее, чем на нашей Земле. Предположим, звездоплаватель направился к планетам звезды Альфа Центавра. Я убежден, что у этой звезды есть планеты, которые могут быть пристанищами жизни... Летя со скоростью, приближающейся к скорости света, наш космонавт сможет вернуться из своего путешествия обратно на Землю, скажем, через двадцать земных лет. Для него же самого, рассуждая теоретически, это время будет длиться всего четыре-пять лет.

Нет, я не хочу строить никаких гипотез. Не собираюсь рассказывать, как за то время, что у космонавта в звездолете и борода-то толком еще не успела отрасти, его младший братишка вырос, возмужал и успел состариться здесь, на Земле. Это ведь не фантастическая повесть, а всего лишь заметки инженера-электрика. И, говоря по совести, мне не верится, что из космоса звездоплаватель вернется молодым. Время для человека измеряется не столько прожитым, сколько пережитым.

Нужно ли еще что-нибудь сказать в заключение?

В свете последних достижений ядерной техники порой кажется, что электротехника уже исчерпала возможности для развития. Это совсем не так. Электричество было и останется самым гибким, удобным видом энергии. И возможности, которые оно открывает, мы используем далеко не полностью.

Множество «мячей» еще лежит на складе, и в «игру» пущен лишь ничтожный процент. Некоторые из них введены в игру мной. По ряду причин я не всегда могу заниматься всеми проблемами, которые меня интересуют, но не думать о них я не могу.

Всякий исследователь подобен путнику, который вскарабкивается на гору, продираясь через колючие заросли. Бредешь, отыскивая воображаемую тропинку, попадаешь в тупик, приходишь к обрыву, снова возвращаешься. И когда наконец после стольких мучений доберешься до вершины и посмотришь вниз, то видишь, что шел глупо, бестолково, в то время как ровная широкая дорога была так близка и по ней так легко было взойти, если бы раньше ее знал. И то, что казалось вершиной, когда к ней шел, к ней стремился, вовсе не вершина, а лишь небольшая возвышенность. И снова надо идти вперед и выше.