«— И сей я тоже не читал роман.

— Прочтите обязательно, шарман!»

Зарисовки Надежды Андреевны Дуровой интересны и более похожи на авантюрный приключенческий роман, нежели на мемуары. Дурова яркий рассказчик, эмоциональный, романтичный, питающий явную страсть к преувеличению. Она — одиозная личность, прожившая большую часть жизни под личиной мужчины, так и не сумевшая найти свою ячейку в мире, а потому пытающаяся создать собственный, устраивающий её мир сама, в чём и преуспевает на страницах своей рукописи.

В любом случае, Надежда Андреевна очень сильный человек, и заслуживает уважения. А уж сколько правды и вымысла она смешала в приключениях кавалерист-девицы, уже не столь важно. Важно лишь одно – была воительница Надежда Дурова, которая произвела в своё время фурор и заставила окружающих хоть на несколько часов взглянуть на представительниц женского мира с другой стороны.

Ну уж если задуматься и повредничать, то есть в мемуарах Дуровой множество моментов, которые откровенно смущают:

Но я закрою на всё это глаза, и скажу «Да это такая ерунда, роман то весьма хорош!»

Дурова Надежда Андреевна, он(а) же Александров Александр Андреевич, сразу после гендерной принадлежности и рода занятий известна как участница Отечественной войны 1812 года. Однако, не стоит надеяться тут же погрузиться в воспоминания о ходе компании. Сперва следует выкинуть из головы любое сравнение с военными мемуарами, которыми под завязку забиты полки книжных магазинов, и прийти в состояние духа, должное располагать к чтению изящной словесности XIX века. Для пущего погружения в эпоху можно даже ознакомиться с короткой рецензией «Modo vir, modo foemina» Александра Сергеевича нашего Пушкина, активно содействующего публикации нескольких глав будущей книги в журнале «Современник».

Заглавие сочинения Дуровой целиком и полностью описывает содержание. Это действительно записки, составленные на основе дневниковых материалов 1812-1813 гг. о приключениях женщины на воинском поприще. Сюжет прослеживается лишь в течение первой четверти книги, далее действие приобретает дискретный характер, превращаясь в хронологически упорядоченное собрание отдельных историй, случаев и баек. Записи подаются под видом реального дневника, не отягощенного отвлеченными размышлениями или выстраиванием собственной картины мира. В первой части книги нет не то что минимального анализа событий в стране или положения дел в армии, но и простого их описания. Более того, даже самой приближенной диспозиции войск во время сражений тоже невозможно сыскать. Читателю представляется лишь малая толика событий, поданных под нешироким углом зрения самой Дуровой.

Подобные пространные описания решительно ничего не способны добавить даже к самой общей картине Наполеоновских войн. И мне трудно решить, что является причиной подобной скупости: недостаток военного образования или желание потрафить жадной исключительно до пикантных подробностей публике (Святые угодники, баба в коннице!). Порой, признаваясь в незнании причин того или иного события, составитель записок не дает ни единого авторского примечания, оставляя в равной растерянности и себя в качестве героя, и своего читателя. Однако, общий настрой чувственного повествования, окутанного романтическим флером героизма и напрочь лишенного неуместной напыщенности, оставляет по себе приятные впечатления.

Вторая часть записок продолжает предыдущее умонастроение лишь на самых первых порах. Добравшись, наконец, до событий Отечественной войны 1812 года, Надежда Андреевна разражается невозможно обобщенными и до краев полными пафосом и ура-патриотизмом сентенциями о посредственности Наполеона и мощи русского оружия. При этом самому ходу военных действий уделено не больше внимания, чем событиям прусского похода. А после эта эпопея одной женщины и вовсе сваливается в абсолютно неуместные сентиментально-слезливые повествование о любви Хамитуллы и Зугры на просторах казанских лесов и рассказ о спасении юной француженки. К счастью, дальше записки перестает штормить, и возвращается привычная череда случаев и происшествий, периодически прерываемая нарочитыми авторскими кивками в сторону возможного читателя. И вот здесь окончательно аккумулируется эффект, предчаяние которого явственно ощущалось еще в первой части. Сосредотачивая все внимание исключительно на примечательных либо анекдотичных ситуациях и предельно опуская обыденность и рутину, автор подрывает доверие к собственному повествованию. Во-первых, нельзя просто так взять и не приукрасить рассказываемую тобой байку (Боромир.jpg). Во-вторых, последовательность конфузов, особенно после энной вариации «Я заснула, а по пробуждении обнаружила, что мой полк ушел, и мне пришлось его догонять», заместо увеселения невольно заставляет усомниться в компетенции и профпригодности такого офицера. А вот пара замечаний о собственной удали в такой связи наоборот вызвали лишь язвительную усмешку.

А теперь самое интересное. Вопреки моему непрестанному ворчанию выше, при должном старании из записок можно извлечь немало ценного и полезного. Для начала следует хотя бы поверхностно ознакомиться с реальной биографией Надежды Андреевны. Тогда эта частица минувших времен, нашедшая свое воплощение в словах и предложениях, заиграет новыми красками, ведь важно не только то, что сказано, но и то, о чем умолчено. Недоговоренность в угоду общественным приличиям, недомолвки из нежелания обидеть близких, вырывание целых лет жизни из личных соображений... Во всем этом улавливаются дыхание и нрав далекого блистательного века. Но еще больше по тексту рассыпано прямых свидетельств эпохи:

α. Не смотря на острый недостаток непосредственных батальных описаний, книга успешно подтверждает известную максиму о том, что истинный солдат готов есть, спать и отдыхать, как только предоставится удобный случай. Во время батальных сцен я искренне восхищалась мужеством Надежды Андреевны, поскольку сама в подобных обстоятельствах быстро бы запищала и запросилась обратно домой в уютную норку. В целом же по книге из спорадических односложных эпизодов можно сложить общую картину обычных занятий и увеселений рядовых и офицеров.

β. Важное место занимают отношения в семье и местоположение женщины в обществе. Глядя на людей, по рукам и ногам скованных социальными нормами и правилами, сгибающихся под тяжестью однозначных представлений о красоте и морали, атакуемых легионами личных тараканов, вынужденно радуешься собственному перманентному кризису самоидентификации. Развитие взаимоотношений Дуровой с матерью, а позже и собственным сыном, в купе с недавно прочитанным романом «Сивилла» Флоры Шрайбер глубоко загнали меня в темный омут размышлений о том, сколь старательно иные взрослые пересаживают собственные неврозы на благодатную почву детской психики.

γ. Можно прочувствовать всю масштабность сословного разделения, когда в дворяне еще не хлынула толпа разбогатевших мещан, а издателям и в кошмарном сне не могли присниться книги из серии «Как стать джентльменом за пять минут». Когда твой костюм и манеры являлись твоим документом, ведь если ты одет как дворянин и ведешь себя как дворянин — значит, ты и есть дворянин. И наоборот, крестьяне в глазах светского человека есть чернь, грязь, глухое невежество и сборище отребья.

δ. Несколько раз по ходу мелькает еврейский вопрос. На самом деле довольно сложно различить, в каких пропорциях здесь намешана ксенофобия к żyd'ам, досада на ушлых назойливых работников и неприязнь к торговцам, непонятно как делающим свои деньги. В любом случае подобные настроения очень органично вливаются в ряд аналогичных образов русской литературы XIX века.

По крупицам можно подобрать еще много примечательного, но в целом книга шла у меня не слишком гладко. Никаких языковых прелестей я для себя не открыла. Записки, застряв где-то посередине между художественной и документальной литературой, порой ощутимо утомляли своей неопределенностью в этом плане. С одной стороны, крайне пунктирный сквозной сюжет, на который до бесконечности можно нанизывать разнородные побасенки, изнуряет своей неявностью. А с другой, для современного читателя книга содержит удручающе мало технических деталей, описаний и разъяснений, бессмысленных в свое время. Поэтому главную ценность сочинения Дуровой я вижу в образе ее самой. Судьба и личность Надежды Андреевны оставляют по себе неоднозначное впечатление. Мой внутренний кухонный психолог не устает талдычить о наличии у нее явных душевных отклонений. Ища свободы, она проявляет необычайную волю в достижении своих целей и сопротивлению общим невзгодам. Вынужденная тщательно оберегать свою тайну, и потому не сходиться близко с товарищами, она часами гуляет по окрестностям в одиночку. Любящая животных, теряет четвероногих друзей одного за другим. Приходит в восторг от простой возможности заниматься вещами, повседневными для мужчин. Не нашедшая места в жизни после отставки, Дурова от тоски и грусти предается воспоминаниям и, по сути, через данные записки собственноручно создает персональную легенду. В этой литературной ипостаси в алхимическом марьяже слились три фигуры: реальная Надежда Андреевна, то, как она себя видела, и, отчасти, кем видели ее окружающие. Разделить их нет никакой возможности, но внимательное изучение способно подсказать, что толкало женщин не просто облачиться в мужской костюм, но и взять в руки оружие. Александра Тихомирова, Франческа Сканагатта, Элеонора Прохазка, Луиза Кессених... Сколько их, неузнанных валькирий, носилось по полям сражений? Что променяли они на маскулинную свободу, окаймленную постоянным страхом разоблачения? И к чему привел их самолично выбранный удел?

Кому слава, кому безвестность и забвение, кому вечный покой...

Аудиокнигу слушала в исполнении Татьяны Горчаковой. Приятный голос, четкая дикция, усиленные интонации в особенно эмоциональных эпизодах. Музыкальное сопровождение в начале каждой главы.

Повесть «Серный ключ» рассказывает о прекрасной черемиске сиротке Зеиле и её возлюбленном юноше (тоже черемисе и тоже сироте) Дукморе (имена не марийские). Они встречались у священного Серного ключа, близ селения Курцем, и были вполне себе счастливы, пока однажды не услыхали хохот злого духа Керемета, предвещавший несчастье. В лесу появился огромный страшный медведь (воплощение Керемета?), и Дукмор решил вступить с ним в схватку.

Финал печален: Дукмор зарезал медведя, но при этом погиб сам, бедная Зеила сошла с ума и, в конце концов, умерла; молодой уланский ротмистр Л., которому «молодая исправница Лязовецкая, любезнейшая и вместе прекраснейшая из дам уездного городка, где улан Л... томился в отпуску», поведала эту историю, прослезился, а филологи дружно включили «Серный ключ» в список источников по марийской мифологии.