Одна из тех книг, благодаря которым, несмотря на все языковые реформы, феминитивы и мовосрачи, я до сих пор люблю поэтичность украинского языка.

Одна из тех книг, которые даже в голодные и циничные 90-е уверили меня в возможности общества без эксплуатации, войн и вот этого всего, зато с освоением Дальнего Космоса.

Одна из книг, которые, при самом фантастическом сюжете, оставляют читателю вполне земные морально-этические вопросы и размышления — а точно ли в этой ситуации надо делать именно так? А как бы поступил я на этом месте? А точно ли я правильно поступаю в реальной жизни?

Именно это, на мой взгляд, и является признаком классики.

Автор очень лиричен, как для избранного жанра космической фантастики. Его интересует в первую очередь внутренний мир персонажей, их нравственный выбор в нестандартных и непредсказуемых ситуациях.

Всегда ли морально-этическое осмысление успевает за впечатляющим прогрессом науки и техники? Сходящие с конвейера помощники почти не отличаются от людей ни внешне, ни интеллектом или эмоциональной сферой. Совсем как живые, биокибер-учитель волнуется перед первым уроком и по неуловимым признакам определяет враньё шебутных учеников, а секретарь стесняется слишком короткой миниюбки, которую заставляет носить начальник.

Но по истечению срока использования их рутинно сдают на утилизацию, как и прочую отслужившую своё быттехнику. Хорошо ещё, если после использования, а не нескольких лет пустого ожидания на складе, потому что биокибер данного профиля никому не понадобился. И от этой картины читателю тем более жутко, что ни прекрасные обитатели светлого будущего, ни сами биокиберы, изначально запрограммированные на службу человеку и утилизацию по её истечению, не задают никаких вопросов по этому поводу. И читатель уже всецело на стороне персонажа, решившего на утилизацию не являться, а затеряться во множестве городов и планет...

Хотя биокиберы Александра Тесленко и занимают скромные должности консультантов и помощников, но их работа всё чаще похожа на «умного зама при глупом начальнике», или европейских советников в туземной армии, которые по факту лично командуют отрядами или управляют сложной техникой. «Консультант» писателя сам сидит за пишущей машинкой, «консультант» директора института лично подписывает договоры со смежными конторами и летает в экспедиции за нужными образцами. Прошло лишь тридцать лет после выхода книги, и при виде иллюстраций, заказанных у нейросетей, а не живых художников, пророчество советского фантаста уже не кажется фантастическим. Равно как и деликатный вопрос — а сам человечек точно не лишний в этой идиллии?

Из футурологической утопии выпадают, скажем так, сознательные анахронизмы, которые на самом деле не про будущее, а про читателей-современников. Чего стоит, например, водитель космического такси, ворчащий в духе «понаехали эти киберы, проходу от них нету».

Не сказать, чтобы недостаток текстов, но явная тенденция автора, которому, похоже, крепко не везло в личной жизни: сквозь весь оптимизм космической эры и бесклассового общества время от времени проскальзывает горестное «все беды от баб». Женские образы у него не то чтобы заведомые суки, но держаться от них стоит подальше: жена академика, ласково и ненавязчиво пытающаяся сплавить свекровь в дом престарелых, жена космического капитана, требующая привезти из дальнего полёта экзотические инопланетные овощи, которые потом всё равно сгнили в кладовке.

По сравнению со всей этой кунсткамерой запоровшая учебный полёт беременная десятиклассница — всего лишь милый несмышлёный ребёнок. Однозначно положительных, разумных, совестливых и самоотверженных женских образов у автора не то чтобы нету, но это — либо сошедшие с конвейера биокиберы женского пола, искуственно лишённые человеческих недостатков, либо образ старушки-матери, скучающей за улетевшим в Дальний Космос сыном. В общем, если вы феминистка 80 левела, творчество Тесленко может вас ощутимо триггернуть. Я предупредил.

Перечитывая сейчас книги своего детства, всегда интересуюсь, что стало с автором. К примеру, фантаст Абрамов, в 60-е годы писавший идеологически правильную фантастику о революции против фашистской диктатуры в ином мире, а в Перестройку бичевавший бюрократов, в 90-е оказался крупным чиновником в мэрии Москвы, затем в администрации президента РФ, а затем крупным бизнесменом. Автор научно-популярных книг о подводной археологии и дешифровщик древних языков, к.ф.н. Александр Кондратов, в 1993 году умер в нищете при попытке излечить язву желудка йогой. Георгий Почепцов, автор наивно-идейной сказки «Город Королей», где свергнутые монархи осваивают профессии производительного труда, получил известность как автор украинских пособий по пиару и консультант предвыборной кампании президента Кучмы.

Донецкий врач и секретарь комиссии Союза писателей по фантастике Александр Тесленко до всего этого не дожил. 1990, сорок один год. Чернобыль.

До самого конца он не прекращал писать, и последние его рассказы выходили в сборниках и антологиях ещё пару лет после его смерти. Впрочем, они заслуживают отдельной рецензии.

Несомненное достоинство автора — он действительно много плавал и знает, о чём пишет, являясь, после Николая Трублаини, одним из немногих украинских писателей-маринистов. Одно перечисление его путешествий уже звучит, как неслабый приключенческий роман.

Хотя книга опубликована в 1984, по ряду признаков заметно, что действие происходит лет на двадцать раньше: арабо-израильские войны в разгаре, главному герою в юности довелось общаться с живым участником восстания на «Потёмкине», каскад водохранилищ на Днепре появился совсем недавно, да и в целом в характерах и поведении персонажей сквозит наивный энтузиазм шестидесятых.

Где-то до середины первой книги персонажи размеренно драят палубу и плетут кранцы (читателю предстоит выучить ещё много морских словечек, названий и терминов), провожают взглядом проплывающие мимо тропические острова и пытаются посредством радиорубки поддерживать отношения с оставленными на берегу Мониками и Наташами; регулярно косячат, получая нагоняи от корабельного начальства, развлекаются, подсунув в пробу грунта с океанского дна «древнюю» табличку от царя Гондваны с приказом всем жителям ввиду грядущего затопления материка иметь спасательные жилеты; рифмуют графоманские вирши, расслабленно рефлексируют и ностальгируют о родных приднепровских степях. Вообще в тексте очень много пейзажной лирики, как это умели писатели из села, отчаянно тоскующие в городских квартирах и кабинетах за родными просторами и ушедшей молодостью. По этому поводу автор время от времени включает самоиронию в виде начальника экспедиции, требующего от главного героя вести дневник научных наблюдений «не таким кучерявым стилем с охами и ахами вокруг каждой увиденной водоросли».

На этой тропически-лирической ноте невнимательный читатель пропускает мимо ушей нарастающие странности — всякое ведь бывает, тем более в море. То необъяснимо-мощная магнитная аномалия выводит из строя приборы корабля и его экипаж, то неподалёку гибнет батискаф с иностранными подводниками, то на глубине целая стая спрутов атакует уже наш батискаф, которому приходится вступать в сватку и отбиваться механическими манипуляторами. Простодушному читателю всё ещё кажется, что перед нами этакий производственный роман с морской спецификой и одесским акцентом (главную палубу здесь именуют Дерибасовской, а израильскую армию, из-за наступления которой оказывается закрыт для судоходства Суэцкий канал, колоритно честят «пейсыголовцами»).

И только когда

Однако эта кросс-жанровость на пользу произведению не идёт. Автор безупречно знает и горячо любит свои южные моря и их обитателей, их историю и современность (в смысле 1960-70-х годов), природу и подстерегающие путешественников опасности, романтику моряцкого труда и азарт научного поиска. Но про злобную американскую военщину ему, в лучшем случае, рассказывали вьетнамские товарищи во время путешествий, и может, даже показали пару экземпляров в клетке зоопарка. В результате вместо безумного доктора Моро или властолюбивого инженера Гарина, которые прямо-таки просятся в декорации «Гондваны», героям противостоят лишь мелкие подвыпившие прислужники безликой системы, гротескность которых сам автор сравнивает с Попандопуло.

Также на самом деле перед нами никакая не трилогия, а вполне единый роман, порванный на части по большой издательской нужде – дабы втиснуть «Гондвану» в малоформатную киевскую серию «Приключения. Фантастика». Без понимания этого факта и первая книга, скомкано обрывающаяся почти на полуслове, и две следующие, начинающиеся на середине сюжета, выглядят для читателя странно.

У киевских сказочников была хорошая привычка размещать свои сказки не «в тридевятом царстве», а здесь и сейчас, что наверняка приучало детей смотреть на родные улицы совсем по-другому, и до сих пор Киев ХХ века выглядит для читателя немного волшебным.

На этот раз перед нами дети из тихого киевского переулка, которые внезапно научились летать по ночам. Присутствуют внезапно заговоривший кот Корнелий, и злобный дедуган, который при помощи пробирок со специальным средством покупает детские сны, а ребёнок который их продал — летать разучивается. Но дедуган — фигура трагическая, у него не было настоящего детства и он пытается детские сны потреблять хотя бы так...

Публиковалась только один раз, в журнале Барвинок за 1990 год.

По подшивкам старых детских журналов сейчас можно историю эпохи изучать. Георгий Почепцов, доктор политических наук и автор популярных пособий по пиару, а так же внезапно детских сказок для младшеклассников, еще в 1988-м писал наивно-идейный «Город королей» о том, как свергнутые монархи осваивают различные профессии производительного труда. А в 1990-м, когда из журнала, тогда ещё принадлежавшего ЦК ЛСКМУ, исчезла рубрика «Клуб октябрят» и на её месте появились переложения историй из Ветхого Завета, а календарь советских праздников был заменен на календарь церковных (тогда еще стеснительно озаглавленных «народными») — автор уже вполне в духе времени выдал «Город портфелей» — о борьбе заезжего волшебника с чиновниками и шпионами, власть которых символизировали упомянутые портфели. Волшебник, конечно, победил, портфели исчезли, министры разбежались, главный шпион лопнул от злости, а Город Портфелей стал Городом Цирка.

Сказочка оказалась пророческой, цирк до сих пор продолжается…

Первые же страницы повести заставляют любого мальчишку от 9 до 90 улыбнуться, узнав в героях что-то очень своё, близкое. Ибо если вы ни разу не собирались в экспедицию втайне от взрослых, и шокированные бабушки не натыкались в чулане на заполненный припасёнными продуктами рюкзак – у вас не было детства.

Ясные намёки на то, что в старом лесном колодце с его мрачной легендой всё же скрывается что-то интересное, с появлением интересующихся тайной колодца иностранного шпиона и бывшего полицая у него в помощниках, и различные препятствия, то и дело возникающие перед совсем близкой разгадкой, умело держат читателя в напряжении всю первую главу.

То есть у нашего автора нет возможности оправдаться тем, что у неё лапки, и писать хорошо она в принципе не умеет.

Однако, где-то со средины повести сюжет становится на хорошо наезженные рельсы, по которым уверенно катится вагонетка с героями, и чтение сопровождается легкой зевотой. Почему?

Попытаемся проследить историю болезни произведения, дабы научится на ошибках автора.

Не надо оправдываться тем, что это 1961 год – в этом году у автора уже были перед глазами образцы Гайдара, Рыбакова, Кассиля, и даже первые публикации Крапивина.

Во-первых, приходится признать, что на героях автор, увы, схалтурила. Не то, чтобы перед нами совсем уже манекены школьников. Да, они получаются симпатичными, да, их попытались наделить какими-то индивидуальными маркерами – тот повыше и поактивнее, а тот поменьше и потише, но… Если Сергейку заменить условным Андрейкой, а Костика – Ростиком, книга ровным счётом ничего не потеряет и не приобретёт. А это значит, что книга, в общем-то, не про них. Они совершенно лишены возможности и необходимости как-то управлять вагонеткой сюжета: все решения, весь выбор автор за них уже сделала. Неплохие, в общем, решения – но даже в самые напряженные моменты трудно отделаться от впечатления, что главные герои едут по своей повести пассажирами.

Отчасти выделяется «пацанка» Тома, приехавшая в гости из Сибири – но и то скорее внешними чертами. А ведь 185 страниц текста, путь и уменьшенного формата, вполне отставляли место для проработки и развития характеров.

Возможно, суровые реалии начала 60-х делали такое поведение не шаблонным, а естественным: Холодная война тех лет — не такая уже и холодная, в лесах Галичины и Прибалтики перестали постреливать совсем недавно, да и прошедшие бои Отечественной – совсем рядом, в рассказах родителей и регулярно находимых на полях, в лесах, в котлованах опасных железяках. Не зря Сергейке, в темноте колодца нащупавшему что-то плоское и холодное, в ужасе мерещится мина.

Но даже после этих драматических событий в характерах и жизни детей не происходит никаких подвижек: мы сдаём отловленных диверсантов в КГБ буднично, как посуду в школьной столовой, и столь же буднично возвращаемся к своим детским заботам – изготовлению карнавальных костюмов из марли и проволоки.

Уважаемые авторы книжек для подростков! Если в первой главе на сцене висит красивая девочка – то в последней она должна поцеловаться с главным героем!

Книги должны быть выдержаны, как и хорошее вино. Книги нужно читать не раньше, чем лет через 20-30 после их издания. Когда стихнет рекламная кампания, схлынет общественно-политическая конъюнктура, тогда и стоит сдуть пыль с обложки, как сдувают её с найденной в винном погребе бутылки, и принюхаться: ну-ка, что у нас здесь? Сладкий плод томного тосканского лета и трудолюбивых рук, лишь выигравший от долгой выдержки, или дешевая кислятина, давно разложившаяся на спирт и воду? Литература – или скороспелые попытки успеть за изменчивой модой?

Поверьте, ни Вергилий, ни вы ничего не теряете от того, что вы прочли «Буколики» и «Энеиду» спустя две тысячи лет, а не сразу после написания. Настоящие книги и настоящие вина не боятся такой проверки — даже если автор лез в современную ему политику и имел, подобно Киплингу, убеждения, уже тогда люто претившие коллегам и современникам. Шекспира читают и сейчас, хотя у себя на родине он был забыт на долгие сто лет, а его театр «Глобус» демонстративно сожгли революционеры Кромвеля – уж слишком резко и быстро изменилась оная общественно-политическая конъюнктура. Но за четыреста лет неприкрытая тюдоровская пропаганда выветрилась настолько, что современный читатель и не улавливает её запаха, листая «Ричарда III» или «Генриха V».

Проблема «дешевой кислятины», стало быть, отнюдь не в том, что писатель имеет и отражает в своих книгах некие политические взгляды, пусть даже и неправильные с чьей-то точки зрения.

Но это — присказка.

Сатирическая повесть-фантасмагория «Неформашки» была впервые опубликована в журнале Юность в 1988 году, в первых номерах — стало быть, написана была еще ранее, году в 1987, на самой заре перестройки. Это извиняет произведению некоторую наивность и во многом объясняет оглядки на «верность идеалам», об которые уже в 90-91 творческая тусовка дружно вытирала ноги.

Начнём с достоинств. Проблематика поднята актуальнейшая для того времени, когда государство и общество решало «Камо грядеши», а местами актуальная и сейчас. Там тебе и имитационная демократия с играми в выборы, и проблема совести творческого человека в тоталитарном государстве, и многое другое.

Финал остаётся непредсказуемым, вопрос «что будет дальше» не отпускает до самого конца, а ведь читателя 21 века, избалованного прочитанным ворохом книг, в этом отношении удивить трудно. Кое-кто из персонажей тоже раскрывается с неожиданной стороны, когда выясняется, что «совы – не то, чем кажутся».

Словом, перед нами – не плоская карикатура обозлённого на окружающую действительность автора, а полнокровное и вполне себе достойное произведение. Автор, известный советскому читателю по добротной научно-фантастической трилогии «Всадники Ниоткуда – Рай без памяти – Серебряный Вариант» не подвёл. И если бы время остановилось в том 1988 году, предъявлять какие-то претензии к «Неформашкам» было бы неуместно. Но оно, поди ж ты, пошло дальше.

Попытка классового анализа

Произведения той эпохи интересны именно тем, что это снимок государства и общества в момент сползания к катастрофе. Это история болезни, которую мы листаем уже после вскрытия. В этом отношении литература тех лет – более, чем литература: её, даже фантастическую, даже ангажированную в ту либо другую сторону, смело можно считать историческим источником.

Уточню: если бы не пафосное авторское «Красные – это мы», брошенное главным героем в полемике с антагонистом-номенклатурщиком и подчёркнуто повторённое в последней строчке произведения, мне не пришло бы в голову лезть к «Неформашкам» с шершавым классовым штангенциркулем. Но, как известно, слово не воробей, и назвался грудзем – лечись дальше.

Повесть начинается с того, что главный герой, отправившийся в отпуск на солнечный юг журналист столичной газеты, въезжает в город, которого нет на карте.

Далее будут подробные спойлеры, ибо, вангую, мало кто из читателей отправится разыскивать и читать текст, последний раз выходивший в 1990 году.

Фоном и экспозицией служит фантасмагорически-карикатурная жизнь городка в перестройку, как её понимали и внедряли провинциальные чиновники. По улицам стройными колонами ходят панки и прочие неформалы из старательно переодетых пионеров-комсомольцев, артисты местного театра изображают кавказцев-кооператоров, а на заводе проходят выборы из 97 кандидатов, в результате которых, разумеется, всё равно побеждает действующий директор.

Сюжет строится на противостоянии заезжего интеллигента Умнова с «отцом города» Василь Денисычем.

И вот к образу главного антагониста уже возникает ряд вопросов.

«Отец города» — образ, безусловно, отрицательный, хотя и «очень неглупый по-своему человек», и может быть приятным в личном общении, особенно когда ему это нужно. Он играется в имитационную демократию, очковтирательство, и довёл показуху до уровня искусства, с привлечением заслуженных артистов из театральной труппы. Он ностальгирует по сильной руке и жалеет, что Сталина на них нет – предпочитая, как и многие ностальгирующие, не задумываться о том, что было бы за фальсификацию отчетности и прочие шалости при том же Сталине. Он носит серый костюм, чем автор подчеркивает его посредственность – все позитивные и прогрессивные персонажи повести одеваются в джинсы. Его образ страшен именно своей «собирательностью», тем, что таких чиновников множество и имя им — Легион.

Но из текста на нас смотрит скорее гротескный гоголевский городничий, а Абрамов настойчиво намекает, что перед нами этакая смесь Доктора Зло с районным Мефистофелем. И вот эта заявка повисает в пустоте.

Возможно, просто в силу прошедших лет – тем, кому сегодня меньше сорока, уже трудно понять негативные эмоции, которые в 1988 году вызывал без всяких дополнительных объяснений образ опостылевшего бюрократа. Но это уже не отнесёшь к признакам хорошей книги: не возникает же у нас, несмотря на разницу эпох и образа жизни, вопросов, почему Ричард III – подлец или почему выходка Париса повлекла столь бурную реакцию Менелая.

А вот выбор главного героя во многом характеризует время написания произведения.

Не то, чтобы я имел предубеждение против журналистов (сам не без греха). Московские журналисты, разумеется, регулярно отправлялись в отпуск на юг, и наверняка иные при этом куда-нибудь встревали. Проблема в другом.

Сергей Александрович Абрамов, сам потомственный московский интеллигент и потомственный писатель, в «Неформашках» ещё играется в романтическое «красные – это мы» и «на войне без комиссара плохо, если она – за идею». Но ему уже трудно вложить свои рассуждения в уста простой смертной доярки или какого прочего немытого пролетария. И да, это проблема, когда автор – сколь угодно талантливый и благонамеренный – берётся рассуждать о судьбах и нуждах народа, но не может взглянуть на этот народ и его нужды иначе, чем через амбразуру своей узкой и привилегированной (да!) касты. Это, впрочем, нельзя ставить в упрёк лично С.А. Абрамову – книга писалась в те годы, когда на интеллигенцию, кто помнит, действительно смотрели снизу вверх и возлагали феерические надежды. Так что и главный герой Умнов, «специалист по нравственности», и благие надежды на перестройку, и неспособность распознать в первых, вполне эффективных и благообразных, кооперативных опытах ростки сегодняшних баобабов дикого капитализма – всё это слепок тогдашнего общественного настроения и чаяний, из которых, как известно нам сейчас, «что выросло, то и выросло».

И за странными для сегодняшнего читателя пикировками Андрея Николаевича с Василием Денисовичем на тему «кто здесь главный (зачёркнуто) красный» — стоит нечто большее: тогдашние амбиции позднесоветской интеллигенции «перехватить руль» у теряющий власть партийной номенклатуры. На тот момент они казались не столь уж фантастическими: при всей своей любви к рассказам «как мы страдали от режима», именного класс творческой и научной интеллигенции в позднем Союзе был, после класса номенклатуры, наиболее привилегированным, наиболее представленным в различных советах и комитетах и приближенным к распределителям. Достаточно сказать, что правдолюбец Умнов едет в отпуск из Москвы на собственном автомобиле, каковые, по самым оптимистическим подсчётам, в Советском Союзе имели не более 15% жителей.

Стоит напомнить, что к 80 годам и номенклатура, и интеллигенция сформировались именно как наследственные классы, а не просто профессиональные «цехи». В 30-50 годы обычным делом был академик-изобретатель, литературный классик, министр или партийный лидер из бедной крестьянской семьи, начавший получать образование в деревенской семилетке. Но к восьмидесятым у тех и других крепла тенденция передавать по наследству род занятий и связанные с ним преференции, жениться на людях «своего круга», всё меньшее желание принимать в него «выскочек» со стороны, презрение к физическому труду и чёткое осознание отличия «нас» от «них» — то есть классовые интересы, классовое сознание и классовые предрассудки.

Излишне говорить, что такая ситуация закупорила социальные лифты, усложнила коммуникацию и взаимопонимание «верхов» и «низов», и лишь увеличивает напряжение в обществе и кризис в государстве.

В условиях перемен класс интеллигенции мог надеяться оттереть «вымирающих мамонтов», подобно тому, как класс буржуазии когда-то оттёр от власти старую земельную аристократию. В реальности, как мы знаем, эти надежды быстро пресек вышедший на сцену крупный капитал и организованный криминал. Распределители и привилегии закончились, НИИ закрылись, Союз писателей обнищал, и «не вписавшаяся» в дивный свободный мир интеллигенция отправилась торговать пирожками на рынке. Но в 1988 году марксово учение о том, что политика является лишь надстройкой над экономикой, и кто контролирует производство материальных благ – тот и заказывает музыку в политике, науке и культуре – казалось таким скучным и устаревшим.

Противостояние журналиста Умнова с Отцом города выражается в диалогах и актах неподчинения. Диалоги – драматичные до трагизма, исполненные мучительного выбора, болезненно-честные, лишенные жалости и к себе, и к оппоненту, пафосно-звенящие, не в ущерб искренности и правдоподобию. Великолепные. Акты неподчинения – детские, наивные и беспомощные, вроде ухода с собрания или подслушивания у дверей кабинета по дороге в туалет. И в этом, опять-таки, вся советская интеллигенция тех лет.

Главный конфликт повести, как мне кажется, недораскрыт именно из-за отсутствия у «специалиста по нравственности» Умнова какой-либо позитивной программы в задекларированной борьбе. Даже с оглядкой на ещё действующую тогда цензуру, которая вряд ли позволила бы прописать абрамовским героям другой метод борьбы, нежели избранное ими гандистское ненасилие – честно делать свою работу, не участвуя в «приписках» и показухе, и надеяться, что количество честных тружеников вскоре приведет к качественному скачку, а бюрократы-сталинисты вымрут как мамонты.

И филиппика главного героя на тему «вы нас угнетали, но мы всё равно продолжали мечтать о свободе» — оставляет вопрос из известного анекдота: «а что вы еще умеете делать»? Чем герой может подтвердить свою претензию на «красные – это мы?» Чем конкретно коллективный Умнов будет лучше коллективного Василь Денисыча, если последнего таки удастся спихнуть, а сверху будут по-прежнему требовать красивых отчетов? С другой стороны, сделай автора своего «специалиста по нравственности» более решительным, деятельным и рациональным – как знать, не потеряла ли бы повесть в правдоподобности и реалистичности. Андрей Умнов, повторим, слишком честно списан с тогдашней натуры.

В качестве ещё одного положительного героя, как оказывается не сразу, в повести выступает местная «комсомольская богиня» Лариса, на первый взгляд – верная и послушная помощница Василия Денисовича. Красавица и очень любовно выписанный персонаж.

«- А где же мне еще быть?» — отвечает она удивлённому Умнову, когда он встречает её среди условных подпольщиков. У неё, в отличие от Андрея Умнова, практичная программа действий есть.

«…побелим, покрасим, мебель завезем и встанем на кооперативную основу…

— Кто встанет?

— Как кто? Мы. Комсомол.

— Всесоюзный Ленинский? Весь сразу?

— Ну, не весь, конечно. Выделим лучших, проголосуем.

— А прибыль кому?

— Всем.

— И на что вы все ее тратить будете?

— На что тратить — это самое легкое, — засмеялась Лариса. — Сначала заработать надо…»

Лариса – интригующий и симпатичный образ, другое дело — насколько правдивый. Увы, сегодняшние олигархи, демократы и активные «декомммунизаторы» из вчерашних комсомольских секретарей дают неутешительный ответ на этот вопрос.

В финале – символическом, красивом и даже в чём-то иконописном – массовое тайное собрание «честных людей» призывает московского журналиста Умнова на царство (зачёркнуто) на комиссарство, а комсомольская богиня дарит ему поцелуй. Первый и последний, ибо города, как вы помните, нет на карте. В этой подкупающей своей наивностью сцене – не только сокровенные мечты советской интеллигенции, но и её историческая обреченность. Именно так всегда теряли свой исторический шанс многие неплохие, но склонные переоценивать собственную популярность и значимость, люди – просто сидя и, вместо активных и решительных действий, ожидая, когда же нам торжественно и красиво принесут власть. Кому же ещё, если мы – самые достойные?

Сегодня фантасмагория 1988 года читается не как сатира, а как реквием уже тогда умершей идее, над гробом которой бюрократ-очковтиратель, комсомолка-кооператор и интеллигентный страдалец от режима – член партии с 1972 года, грызутся за её наследство и ещё сохраняющийся в народе авторитет. Народу в этой сцене предлагается честно и молча трудиться в надежде на то, что дальше будет лучше.

Есть подозрение, уважаемые читатели, что лютая ненависть вчерашних комссекретарей, а сегодняшних демократических олигархов, к социалистической идее – это даже не мистический ужас при виде вылезающего из гроба очнувшегося мертвеца, а вполне рациональный страх при виде давно записанного в мертвецы хозяина, наследством которого мы уже так хорошо успели распорядиться.

Тридцать лет спустя несколько другим взглядом читаешь эти пафосные и пустые «мы – солдаты партии!» Василь Денисыча и «красные это мы!» его оппонента. Особенно, если прочитать новейшую биографию автора: С. А. Абрамов, в 60-е годы писавший идеологически правильную фантастику о землянах, помогающих устроить революцию жителям порабощенного диктатурой мира, а в 80-е бичевавший бюрократов, в 90-е годы – зампред комитета по СМИ и телекоммуникациям правительства Москвы, затем, ни много ни мало – зам начальника Главного управления внутренней политики Администрации президента РФ и секретарь различных президентских советов по науке, культуре, образованию и технологиям. Сейчас — председатель наблюдательного совета и партнер инвестиционной компании Беринг Восток Кэпитал Партнерс. «И эти люди запрещали нам ковырять пальцем в носу…»

Сергей Александрович Абрамов – писатель, безусловно, талантливый. Книги таких людей зачастую имеют свойство говорить несколько больше, нежели в них собирался вложить автор.

Иногда контекст появления книги изучать не менее интересно, чем её содержание. А «Два цвета радуги» исполнена загадок и в том, и в другом. Почему Сергей Александрович Кичигин, доцент военного вуза и известный автор контрпропагандистских монографий, вдруг решил попробовать себя в детской сказке? Случайно ли фамилия главной героини – Тойма – станет затем его журналистским псевдонимом? Кто его соавтор, о которой не известно вообще ничего, кроме фамилии на обложке?

Если говорить о содержании – перекопав после прочтения сказки пару медицинских справочников и энциклопедий, я так и не сообразил, почему именно безобидный лекарственный розмарин в руках колдуньи превращается в траву «властину», дающую элите заморской страны бессмертие, власть и голубой цвет кожи? Исключительно под действием чар, и в данном случае «сигара – это просто сигара»? Но слишком уж старательно «Два цвета…» учат юных и не очень юных читателей разгадывать ребусы и обращать внимание на разбросанные по страницам символы.

Год выпуска этой детской книги – 1988 – во многом знаковый для жителей Союза. Сверхдержава впервые признала дефицит бюджета, европейский соцлагерь дал первую трещину, а Закавказские республики начали проваливаться из строительства светлого будущего в средневековую межплеменную резню.

Персонажи «Двух цветов радуги» ещё носят красные галстуки, и где-то на периферии их жизни и сознания мельтешит пионерский отряд со своими унылыми поручениями. Но от героев Гайдара, Кассиля и даже современного им Крапивина эти позднесоветские дети далеки так же, как турецкие яблоки из АТБ от яблонь на Марсе. Хотя полёт на Марс ещё числится в их списке хотелок между красивыми платьями и домашними аттракционами, в этом ряду он – всего лишь ещё одно развлечение, в котором первопроходческого порыва или исследовательской пытливости не больше, чем в походе в супермаркет. Желания Наташи Тоймы вполне характерны для детей конца 80-х: «рОбота, чтобы в школу портфель нёс и уроки делал». У Ростика Марьина, её одноклассника, эти «научно-технические» мечты ушли ещё дальше: он готов заменить роботами не только бабушку, готовящую обед и застилающую постель, но придумывает себе даже робота-друга, лишенного недостатков живых сверстников. До появления подростковой интернет-зависимости остаётся не меньше 15-20 лет, но это не единственное место «то ли сказки, то ли были», где трудно отделаться от навязчивого впечатления «авторы что-то знали» и готовили к этому своих читателей.

Дорвавшись до пишущей машинки сказочника, исполняющей любые желания, детей хватает лишь на то, чтобы с восторгом пропечатать себе поездку за границу. Что там печатная машинка – пожалуй, даже демоническое Кольцо Всевластия осталось бы бессильным перед потребительской пришибленностью их фантазий.

Цена за попадание в счастливый мир рыночного процветания и высоких технологий оказывается совсем невысокой – снять и сдать красные пионерские галстуки, яркий цвет которых мешает вызванной колдунье колдовать. Не стОит слишком строго осуждать двух доверчивых школьников: всего лишь через пару лет эту цену охотно заплатит население всей страны.

Однако текст Кичигина и Яблонской не скатывается в религиозную «чёрно-белую» схему, которой нередко грешат морализаторы. В отличие от аллегорической картинки грехопадения в «Хрониках Нарнии» протестанта Льюиса, где дети, принявшие предложение злой колдуньи, навсегда затворяют себе путь в Волшебное Королевство, советские сказочники учат своих читателей, что ошибку, даже серьёзную, можно и нужно исправить. И при виде настоящей, взрослой несправедливости и угнетения в Наташе и Ростике проявляется черта, неожиданная для взрослых и опытных антагонистов с говорящими фамилиями Рассори и О«Болвани. Более того, вместе с ней у школьников вдруг обнаруживаются недетская сообразительность: нельзя в открытую проявлять свои принципы и бунтовать перед лицом заведомо более сильного врага; электронные системы слежения имеют свои уязвимости, а живые соглядатаи – свои слабости, позволяющие их нейтрализовать.

С реалистичностью таких образов учеников средней школы и их внутреннего развития, конечно, можно спорить. Но спустя 30 лет в ней звучит почти евангельский призыв «встань и ходи», обращённый к морально парализованным читателям, когда-то променявшим свои алые галстуки на миску чечевичной похлёбки, полученной вместо обещанной волшебной страны изобилия и процветания.

Если воспринимать государство королевы Моно Поли как аллюзию на конкретную страну Золотого Миллиарда, зашифрованную анаграммой Акирем, то её образ, с детским трудом и закрытыми за ненадобностью университетами, смотрится излишне карикатурным, и потому бьющим во многом мимо цели. Но если вспомнить исследования Валлерстайна о единой «мир-системе», в которой сравнительно благопристойный центр не может существовать без полуколониальной периферии, то кажущиеся противоречия становятся на свои места. И те черты, которые применимо к метрополии кажутся гротесками и гиперболами советской пропаганды, жители полуколоний ежедневно наблюдают за окном:

«Я предлагаю сделать свободу доступной каждому. Свобода должна продаваться всюду, и у каждого должно быть право купить её. Нужны тебе права – купи, если деньги есть!

- Хорошо задумано, — впервые улыбнулся Рассори. – Ха, право есть, а денег купить его нет. Хвалю.

Террори скромно потупился и продолжил:

- А самое главное, что мы будем продавать, это право на свободу от наказания. Ограбил кого или убил – не жди, пока тебя найдёт полиция, а пойди и купи право избежать тюрьмы».

«Чего-чего, а оружия нам всегда хватало! Говорить о мире у нас вообще запрещено».

В отличие от многих других советских сказок и фантастических произведений схожей фабулы, в этой книге нет «канонического» финала с победоносным свержением угнетателей. Советские «попаданцы» и их местные друзья разворачивают активную подпольную борьбу, но финал осаётмся открытым. То ли авторы накануне драматической эпохи воздерживались от необоснованно радужных перспектив, то ли оставили своим читателям написать эту страницу самостоятельно.

Хотя перед нами детская сказка, многие намёки, положенные ей по жанру, зачастую весьма прозрачны. А после распространяемой правительством ядовитой клюквы, безвредной для говорящих уток, но у людей отбирающей память и способность быть недовольными — становится окончательно ясно, что многие аллюзии, символы и аналогии «Радуги» рассчитаны вполне себе на взрослых. Или на повзрослевших, которым, быть может, что-то сегодня напомнит давно читаную «то ли сказку, то ли быль».

Вроде бы на дворе уже ХХ век, самые отдалённые закоулки хожены любопытными охотниками и геологами, то и дело в тайге попадаются лагеря лесорубов и промышленников, а для жителя ближайшего города поход в леса и на болота такое же бытовое дело, как на дачу на выходных. И всё же эта с детства знакомая природа поминутно скрывает угрозу. Потерять жизнь, здоровье, или ещё страшнее, близкого человека среди этих прекрасных пейзажей столь же просто, как выронить мелочь из кармана.

В небольшой текст автор сумел вложить очень многое – почти «паустовские» пейзажи и драматичные судьбы военного поколения, в котором форму носили все, и парни и девушки. Затерянное в болотах жилище умершего отшельника с незахороненным гробом и ветшающим средневековым «Апокалипсисом», детские воспоминания, семейные драмы и победа над собственным страхом и малодушием. При этом, столь насыщенный текст не смотрится «винегретом», не рассыпается, не мельтешит перед глазами постоянной сменой тем и ракурсов, а как-то неторопливо протекает, разворачивая картину непростой жизни в Сибири 40-х гг. А смерть… ну, так она здесь дело житейское, особенно для тех, кто вернулся с фронта, рефлексиями и слезами горю не поможешь. И на фоне сибирских масштабов – как пейзажей и просторов, так и людей — смерть смотрится не непреодолимым фатумом, не неподъёмной, ломающей трагедией для тех, кто остался жить, а вызовом со стороны пока ещё непокорённой природы. Принять который человеку так же по силам, как и героям нордических мифов, не стеснявшимся бросать вызов своим богам.

Штрихи довоенного быта, насыщенная старыми и диалектными словечками речь, все эти обласки, таски, «паняй, паняй», уже непонятные городскому жителю без примечаний, приоткрывает перед ним ещё один пласт богатств русского языка, завораживает, позволяет на время вынырнуть из торопливой и какой-то скомканной эпохи компьютера и интернета туда, в мир нехоженых лесов и болот, озёрных лабиринтов, речных штормов. И сильных, хотя неброских на первый взгляд, человеческих характеров.

Это не современный экшен и не «советский вестерн», а добротная, красивая и неспешная русская проза ХХ века, читать которую стоит именно как пищу для ума и души, глубоко вдыхая её лесные запахи.