Черная невеста

«Я, совершенно потеряв самообладание, до полусмерти избила чернокожую девчонку, которая свидетельствовала против меня в суде. Я била ее и ногами, и кулаками, и, как ни странно, это подарило мне куда более ощутимое чувство свободы, чем получение УДО.»

Кто не выносит спойлеров — не читайте. Не то, что сейчас будет какой-то совсем лютый, не надо быть семи пядей во лбу, чтобы сложить два и два и понять, что молодая успешная женщина едет встречать с подарками и денежным конвертом освобожденную по УДО узницу не из альтруистических побуждений. Тем более, женщину, против которой ребенком свидетельствовала в суде пятнадцать лет назад.

На судебном процессе учителей-педофилов, который прежде кто-то должен был инициировать, так? То есть, не бывает же. чтобы донос и сразу суд с вынесением срока в двадцать пять лет? Сначала следственные действия со сбором доказательств, улик и всякого такого, потом ознакомление обвиняемого с делом, судебные слушания, свидетельские показания. Чтобы вот так вышла девочка, ткнула пальчиком: видела, мол, как они делали с детьми эти гадости — и ага! Такое вряд ли могло быть даже в сверхозабоченной защитой детей от педофилов Америке?

Потому что для американской ментальности детоцентризм и безопасность детей больная и сквозная тема. Начиная с «Приключений Гекльбери Финна», из которых вышла вся американская литература, через Харпер Ли, Труиена Капоте, Стивена Кинга, Ханью Янагихару — стояние на ржаном поле над обрывом и ловля играющих на нем детишек, которые слишком близко подбегают к краю — основополагающая идея.

Так вот. возвращаясь к книге и ее героине. Молодая успешная красавица с кожей черной как смоль, внезапно едет встречать на своем пижонском авто тетку, бывшую учительницу, которую сама же и помогла засадить. Те возможности которые судьба щедро отсыпала Брайд схлопнулись для ее бывшей учительницы Софии, вынужденной прозябать полтора десятка лет на казенном коште. Что могло бы послужить причиной такого странного поступка? Мы с самого начала понимаем, что лжесвидетельство.

И вот это дано в романе так, впроброс. Ну законопатила тетку на пятнадцать лет, ну и что? Она же потом приехала встречать ее к воротам тюрьмы с набором косметики и пачкой наличных. А эта белая дурища вместо благодарности избила нашу черную красавицу в кровь — ай-ай-ай! Но Брайд даже не стала жаловаться на нее в полицию, хотя могла бы. Вскоре она совсем здорова, и может снова лелеять детские обиды на судьбу, сотворившую ее, дочь практически белых родителей, такой угольно-черной. На мать, которая стыдилась своей чернушки; на отца, который вовсе бросил их.

А когда Брайд в пароксизме откровенности расскажет об аттракционе неслыханной доброты любимому Букеру (позабыв добавить, что бедную женщину она оклеветала, чтобы добиться внимания матери, и потому что прежде была свидетельницей изнасилования подростка их квартирным хозяином, но тогда не смогла ничего рассказать, потому что мать запретила ей из страха что они не смогут найти такое же дешевое жилье) Так вот, когда она расскажет своему черному полубогу Букеру, тот просто бросит ее, потому что нельзя быть добрым с такими.

Вообще, количество педофилов и детей, ставших жертвами насилия в романе зашкаливает: у Букера от рук такого мерзавца погиб брат (и еще десять детей); маленькая Лулу Мэй видит изнасилование ребенка (что, прямо на улице?); девочку Рейн, которая сбежала из дома и была удочерена парой добрых хиппи, продавала родная мать. Реально, кажется, плюнь — попадешь в извращенца. Вам не кажется, что это чересчур? Мне — да.

И мне не дает покоя ситуация, в которой чья-то загубленная оговором жизнь не перевешивает страданий героини по поводу того, что любимый бросил, волосы на лобке исчезли, мочки ушей заросли, а грудь сделалась плоской. А когда они воссоединились , все вернулось — Ура! И можно не париться по поводу несчастной училки — она же всего лишь белая (значит по определению расистка).

Политкорректность, доведенная до абсурда даже великого писателя не гарантирует от странных книг.

Есть многозначные слова, поименование которыми любой книги в принципе носит черты неопределенности. В книге Моррисон тональность, отношения между персонажами в малой мере могут быть охарактеризованы вынесенным в название словом. Если и есть любовь — то она сродни ностальгии к прошлому, расцвету отеля с владельцем во главе. Назвав книгу «И это все о нем», Моррисон акцентировала бы центр тяжести на фигуре умолчания — прямо не присутствующем герое, оказавшем определяющее влияние на героинь, беспрестанно вспоминающих его. Как и в «Жалости», в этой книге у Моррисон привычная женская полифония, из раздробленных осколков воспоминаний складывается в целом картина жизни и пересечений персонажей. В принципе и построением и насыщенностью, плотностью письма напоминает «Разговор в Соборе» Льосы, но если в нем тема мужского стоицизма задает тон, то в «Любови» преобладают нотки грусти за несложившееся ( дружбу, любовь), тоска по несбыточному идеалу. Назови автор книгу «Ностальгия» или «Старость»( коль скоро любит однословные названия) — тоже бы не удивился. Опять порадовало, что негритянская тема носит контекстный, а не сюжето- и принципообразующий характер. Прекрасный плотный даже и в переводе стиль письма, запоминающиеся образы, катарсис — замечательная книга.

Первое мое столкновение с Тони Моррисон. «Возлюбленная» — книга очень странная, и форму повествования (внедрение пришельца-призрака)- я бы оспорила, но вот язык и восприятие образов у Моррисон прекрасны. Она не обладает тем натуралистическим стилем, которым описали бы рабство сейчас, но ее символизм тоже работает. Чувствуется бережность, осторожность перед материалом — сложно вжиться в шкуру женщины, убившей своих детей, чтобы освободить их от рабства. Это очень мощный и трудно познаваемый образ, так что это понятно. Для Моррисон это было не только романом, но и манифестом, и она использовала поэзию как язык, постэффекты как метод. Меня очень тронуло трехчастное воспевание возлюбленной с трех разных точек зрения. Оно необычно смотрится на русском, но представляет собой очень поэтичную работу с текстом, часто Моррисон создает напев, оплетает героев этой встроенной песней. В образе мертвой девочки словно соединяются все убитые жертвы, стон многих поколений, вся нераскрывшаяся, растоптанная красота.

О том, как вредно иногда не читать теги. Магический реализм, который мне так не по нутру! Роман не мог мне понравиться просто по определению, увы. Хотя если выбросить всю мистику, то я, наоборот, в восторге — настолько сильно и пробирающе описано рабство. Поступок Сэти — страшный, непредставимый поступок! — всё же понимаешь и оправдываешь, потому что нет ничего хуже, чем быть вещью — пусть даже у «хорошего хозяина».

Они все встают у меня перед глазами: Бэби Сагз, три Поля, Сиксо, Халле и, конечно, совсем ещё юная Сэти... Постепенно, виток за витком, перед нами нарисовывается картина произошедшего восемнадцать лет назад несчастья. Роман великолепный, хлёсткий, но мистическая направленность для меня перекрывает все плюсы.

Самый знаменитый роман Тони Моррисон, награжден Пулитцеровской (1988) и Нобелевской премией (1993).

В основе книги — реальные события, происходившие в штате Огайо в 60-х годах ХIХ в.: история чернокожей рабыни, которая (спойлер вырезан). Лучше прочитайте.

Кто такая Тони Моррисон?

Это такой такой женский аналог Фолкнера (не «Шум и ярость», а «Город,« «Как я умирала» или «Свет в августе», например).

Я не про равноправие, а именно про саму прозу. Она пишет, как писал бы Фолкнер. Так же круто. Эта вязкая атмосфера, эта обреченность, эта горечь проигравших и все утративших, этот поток ощущений, который словно через тебя хлещет. Этот надрыв. Это чувство разогретой солнцем земли — какое-то совершенно невозможное, невыносимое, из глубины нутра. Эта честность до предела. Это постоянное ощущение мрачного дыхания Судьбы за спиной. Эта тяжеловесная мистика. Эти библейские мотивы, пронизывающие роман насквозь...

Не знаю, относят ли Моррисон к Южной школе, как Фолкнера (там в основном белые плантаторы все-таки :), но по стилю и приемам — это чистая Южная школа. Чистейшая. Безжалостное чтиво (и с долей мазохизма даже). Я несколько раз «Возлюбленную» откладывал, когда читал, на время, потому что нужна передышка. Словно мне голову напекло на кукурузном поле, перед глазами красные круги, кожа обгорела, в глотке пересохло, а ноги стерты до мяса. Такая мощь ощущений. И потом снова читал. И там понимаешь, как это — быть вещью. Рабом. Затягивающая книга, сложная по структуре и одновременно простая по сюжету, линейная, но при этом чудовищно сильная.

Да, раб-женщина — это раб вдвойне. И я тут не о феминизме.

Потому что и с твоим ребенком сделают тоже самое, что сделали с тобой... Конечно, если ты не (спойлер вырезан, хотя он все равно указан в аннотации к русскому изданию).

Тут еще эффект. Вот когда берешься читать книгу, допустим, про концлагерь — ты знаешь, что будет невыносимо и больно, но ты готов к этому. А тут — ну это же рабы, я же смотрел «Унесенные ветром». Не все так плохо. И тут тебе, неготовому, — н-на. Вот у меня так и получилось когда-то с этой книгой. Я не провожу аналогий, не имеет смысла. Но когда в Освенцим въезжал советский танк, ты сразу понимал — рабству кранты. А тут танка пришлось ждать несколько столетий.

«Унесенные ветром» очень хорошая книга, но она, все же, не о судьбе рабов. Там именно история «Юга, который мы потеряли». И с этой точки зрения книга совершенно честна. Настоящий южанин должен «любить своих рабов и заботиться о них». Можно любить своих негров больше, чем своих лошадей. Можно наоборот. Но шкала все равно одна.

Вот мои лошади, смотрите какие лощеные. А вот мои негры, смотрите, какие счастливые.

А хотите, мы посмотрим у них зубы?

Да, сэр... А не желаете ли прокатиться на одной из этих темнокожих «лошадок»?

Тяжелая книга.

Эта книжка, наверное, должна нравиться Михаилу Шишкину. Незатейливый «Письмовник» вполне близок эмоционально к Моррисон. Книжка сделана так, что читателя заведомо выводят за рамки обсуждения собственно литературной составляющей. Моррисон вроде тематически пытается раскрыть парадокс оправдания матери, убившей дитя ( как Кинг оправдал убийцу политика в «Мертвой зоне»), но весь этот парадокс раскрывается одним предложением. Аболиционистская книга, стон о последствиях истязания рабов — и все очень понятно, однозначно и узко. Если и возможны стихи после Освенцима, то не уверен, что они должны быть именно об Освенциме. Величие темы так захватило Моррисон, что ни юмора ни полутонов в книге не найти, зато всякого рода библеизмов хоть отбавляй. В последней части страниц двадцать сделаны в духе сюрреализма — про коллективное умалишение в одном доме, но у нашей Славниковой в «Стрекозе» все куда как вариативней и занятней. Собственно писательскую квалификацию Моррисон тяжело оспаривать. Умеет тетечка писать. В «Возлюбленной» есть затянутость повести до размеров романа. Содержательного материала чуть, эмоции прямо хлещут. Чрезмерно гуманистическая вещь в ущерб лукавству, двойственности, фантазии, карнавальности ( в общем, искусству). Наш Шишкин свои стоны упаковывал в дивные коллажи, мешал смальту, вставлял нежную лирику и вертел техниками — оттого и получше заслуженной нобелиатки.

Глупые предубеждения чуть было не лишили меня удовольствия от интересной, комплексной истории. «Книга написана афроамериканкой про афроамериканцев же. Я не знаю ни их мифов, ни легенд, ни фольклора. Да и вообще мы разные». Аргументы посерьезнее (любимая книга Барака Обамы, премия Национального круга книжных критиков, рекомендация «Книжного клуба» Опры Уинфри, упоминание при вручении Нобелевской премии) позволили мне их преодолеть и подтвердилась простая истина «Это безразлично, пока мы не делаем различий». Следует отдать должное прекрасному переводу Екатерины Васильевны Коротковой и ее примечаниям — ни разу не пришлось выходить в интернет за дополнительными разъяснениями. Правда, некоторые места я все же перечитывал несколько раз — магический реализм в действии: фантазия и реальность настолько искусно переплетены, что между ними незаметно переходов. Книга начинается сразу со сцены готовящегося суицида путем полета с крыши и кажется, что предстоит продираться со своим источником света сквозь густую, расходующую внутренний заряд, беспробудную тьму и, наконец, завернув за угол предпоследней, 378-й страницы, глубоко вздохнуть, после чего на какое-то время забыть о чтении. Но нет. На самоубийстве не акцентируется внимание, оно преподнесено чуть ли не в форме мифа и служит фоном для других событий. В романе хватает забавных и просто смешных моментов, разряжающих атмосферу:

«Прислонил ружье к подоконнику, расстегнул брюки и стал мочиться прямо на головы стоящих внизу женщин; те с криком разбежались — дробовик такого ужаса у них не вызвал».

Сюжет развивается также и в прошлом, переосмысление событий которого с помощью стороннего взгляда, влияет на настоящее. Детальные описания и мудрые размышления перемежаются с живыми, яркими диалогами. Надо лишь отдаться роману, и он тебя подхватит.

P.S. В единственном на данный момент русскоязычном издании есть предисловие, которое начинается весьма безобидно с общего обзора творчества писательницы, незаметно перетекает в спойлеры и вот уже перед вами разбирается концовка. Рекомендуется читать в качестве послесловия.

Моя рецензия точно не получит много плюсов... Но это мое мнение. Я его высказываю.

Книга мне не понравилась. Я не увидел в ней литературных достоинств. Я не понимаю почему ей дали престижные литературные премии. С литературной точки зрения книга не представляет из себя ничего. Композиция — повторение одной и той же истории с точки зрения разных людей меня только нервировало. На писательских курсах одна из первых заповедей, не надо недооценивать читателя, не надо все ему «разжевывать». Я и с первого раза историю понял. Я понял, но как верующий человек не принял, я не понял как можно убить свою дочь... Что за смертельная проблема, что у тебя отобрали молоко, оно через день восстановится. Тут вообще большой проблемы нет.(хотя я мужчина может чего недогоняю) Рабство — это плохо, но не смертельно. А вот убить свою дочь — это смертный грех!

Может мне негры не нравятся, хотя Халли Берри одна из любимых моих актрис... Может уже бесит, что они настолько уже перебороли белых за свои права, что в Америке ни одного фильма нельзя снять без участия негра (дискриминация), посмотреть на них косо нельзя в «белом квартале», а «белые» ни ногой в их гетто или их бары не должны заступать, ну и так далее... И перебороли они демократию в Америке, уже настолько, что уже сами у руля уже встали...

В общем, есть такая современная «присказка», когда надо дать понять, что тема не интересует — «Проблемы индейцев шерифа не е%;№т (заботят)». Ну так вот, назовите меня деревянным, но меня проблемы негров не трогают.

Ну а если отойти от Америки, то в России было крепостное право, и было не меньше издевательств над людьми, причем своей рассы. И мне было бы интересней прочитать, например, про Салтычиху...

Ну можете обзывать меня безчувственным пеньком, жетокосрдной консервной банкой и как угодно, но не впечатлило. Книга любопытна именно тем, что мистический персонаж тут играет роль вполне реального героя, через которого автор пытается раскрыть социальную проблему. Это несколько нестандарто, поэтому похвально.

По своей литературной структуре — имеем просто одну и ту же историю, постоянно повторяемую разными людьми с добавлением всё новых и новых подробностей. Где-то уже раньше, чем на середине книги вы всё разузнаёте, а если и нет — то домысливаете. Посему данный литературный приём себя не оправдывает.

Конечно, проблема рабства, поднятая в книге, серьёзна и требует осмысления. Но всё же осмелюсь назвась это произведение не просто политнекорректным, даже расистким. Конечно, вещи, описуемые в книге реально имели место, но всё подано так, что абсолютно все белые люди изверги и подонки. Автору следовало бы помнить, что если бы не прогрессивная часть именно белых людей, то чернокожие бы никогда не добились бы свободы. Думаю, что присвоение двух таких престижных премий вполне заурядному произведению — это своеобразный акт покаяния современников за своё историческое прошлое. Не думаю, что эта книга заслуживает такого, хотя прочитать её стоит.

Жуткая книга. По степени своей ужасности сравнимая только с абсолютно документальными и донельзя беспощадными книгами Светланы Алексиевич. С другой стороны, несмотря на высокую художественность, постмодернистские штучки-дрючки и мистические/сюрреалистические реалии, книга Тони Моррисон написана по следам совершенно реальных событий, и потому в этой своей составляющей может быть названа сугубо документальной и насквозь социальной. Куда уж социальней, если речь идёт о массовом, осуществляемом и проводимом на уровне государства рабстве — пожалуй самом постыдном явлении в истории человечества. И ладно бы ещё о рабстве, бывшем на заре существования человечества как такового, но тут, в романе, речь идёт о вполне современном обществе с уже довольно развитыми технологической и гуманистической составляющими. Ведь с исторической точки зрения 1870-е были совсем недавно, всего-то полтора столетия назад. И уже были Пушкин и Лермонтов, Байрон и Гейне, Беранже, Гюго, Мандзони, Шелли, Стендаль, Шамиссо, Диккенс, Теккерей, Флобер, Гейне и множество других могучих носителей и выразителей гуманистической и цивилизационной составляющих человечества. Уже позади Великие французские революции, уже написаны Манифесты коммунистических партий, уже Прудон, Бакунин и Кропоткин вовсю теоретизируют о сути Свободы-Равенства-Братства, и в это же время вешают и заживо сжигают, стреляют и заковывают в цепи, используют как обыкновенное рабочее животное, заставляют совокупляться с целями воспроизводства и совершают сотни и тысячи гнусных действий в отношении других людей, поставленных в такие условия только потому, что они имеют иной цвет кожи...

Казалось бы можно и нужно припомнить тут крепостничество в Российской империи и всяких там Салтычих, но всё-таки Салтычиха была садистской преступницей, и по именному указу императрицы Екатерины II была лишена своих дворянских званий и закончила жизнь в монастырской тюрьме, т.е. была осуждена от имени государства. А в САСШ рабство было государственной политикой и потребовалась целая гражданская война, чтобы отменить рабство де-юре и долго ещё после этого находить убитых и замученных негров в лесах, полях и на обочинах... Впрочем, Салтычиху и прочих я совсем не оправдываю и не защищаю... И крепостничество тоже.

Но в книге-то речь всё-таки идёт о рабстве — и по мере чтения как бы ненавязчиво, вскользь, намёками и набросками Тони Моррисон рисует нам картины и масштабы всех этих особенностей рабско-хозяйских отношений, буквально подавляя у читающего его собственную волю беспросветностью и безысходностью описываемого. И второй ужас — это как раз судьба главной героини книги, судьба простой негритянской женщины, поставленной белыми цивилизованными людьми в такое положение, когда она вынуждена своими руками убивать своих детей, чтобы не отдать их во власть белых людей!

Можно ли после всего рассказанного верить белым людям? Можно ли современным афро-американцам простить современных последователей этого несколько-векового наследия и проклятия?..

С точки зрения литературы — написана лёгким языком, точно выражающим отношение автора к описываемым событиям и вызывающем у читающего книгу сильные эмоции. Автору удались яркие и сочные образы героев и персонажей романа, характеры получились выразительные и понятные. И конечно, книга написана и рекомендуется для людей взрослых, не ранее 16 лет...

Про сны, которые увеличиваются в высоту и чувства, у которых обостряется нюх.

Про хорошие времена и лёгкие деньги.

Про страшненькое, про треск и блеск. Про незаконную любовь.

Про маленьких ненасытных девчонок, которые подделываются под женщин. Про их первые туфли на высоком каблуке. Про помаду, про сладко пахнущие баночки и флакончики, про прозрачные чулки, про нахальные короткие юбки. Про танцульки под граммофон.

Про мужчину с разными глазами. Один глаз грустный, он показывает, что у мужчины внутри, а другой ясный — смотрит, что у тебя внутри.

И про сладкоежку — туфельки носками внутрь, косички, рябинки на щеках.

И про дикарку.

Про то, что с покойницами трудно воевать — обязательно проиграешь.

Про то, как люди сходят с ума. Про тёмные впадинки на золотом шарике дня.

Про ксенофобию, расовую рознь, про предрассудки. Про горожан в первом поколении.

Про великий город Нью-Йорк.

Ну и про jazz, конечно. Про вредную, смутительную музыку, пьянящую больше любого шампанского. «И слушать-то ее было все равно что совершать беззаконие».

Так получилось, что роман я начала читать после того, как увидела фильм, вернее, часть его, потому что подло заснула. Потом нашла книгу, а уже после прочтения посмотрела фильм полностью. О чем роман? О страхах, о прошлом, о страхах из прошлого, о прошлых страхах. И о том, что прошлое живет своей собственной жизнью.

Время действия — вторая половина девятнадцатого века. Место действия — США, штат Огайо, предместье городка Цинциннати, дом номер 124, где живет чернокожая беглая рабыня Сэти и ее дочь Денвер, а еще — маленькое привидение, которому нет покоя. Когда-то этот дом был полон людей. Сначала он был местом пересылки, здесь прятались и пережидали беглые рабы, прежде чем двинуться дальше, дальше от белых, от которых они сбежали. Потом здесь поселилась Бэби Сагз, святая Бэби Сагз, свекровь Сэти. И дом номер 124 снова был полон людей. А потом произошло что-то, о чем Сэти предпочла бы забыть, как обо всем своем прошлом. Что-то, из-за чего дом номер 124 опустел, зато здесь поселилась яростная злоба, детская злоба, отчаянное привидение, разбрасывающее кухонную утварь, бьющее зеркала и оставляющее отпечатки детских ладошек на тесте для пирога. Из дома сбежали сыновья Сэти, Бэби Сагз слегла и не вставала до самой смерти, а Сэти и Денвер привыкли к маленькому бушующему привидению — старшей дочери Сэти, у которой даже не было имени, только одно слово на надгробии — Beloved. Главное — не возвращаться мыслями в прошлое, отогнать его и жить в настоящем, не задумываясь о будущем.

Однако прошлое само вторгается в ее дом и ее жизнь в лице старого знакомого Поля Ди, с которым они жили когда-то у хозяев. Поль Ди прогнал привидение — и оно ушло. Но, как оказалось, не навсегда. Уйдя из дома духом, оно возвратилось во плоти, во плоти молоденькой девушки, назвавшейся Возлюбленной, Любимой, Любимицей — Beloved.

В «Возлюбленной» нет магии, просто мир духов вполне реален, христианство больше похоже на язычество, а мертвые способны выбраться на этот свет и разгуливать по этой земле при свете солнца. Так что появление мертвой дочери не шокирует мать, а воспринимается ею как второй шанс, как возможность исправить то, что она совершила много лет назад и в чем до сих пор уверена, как в единственно верном выходе.

Отдельного разговора заслуживает образ святой Бэби Сагз, пожилой чернокожей женщины, которую выкупил из рабства ее младший сын Халле, муж Сэти. Поселившись в доме номер 124, Бэби Сагз стала местной проповедницей. Она не проповедовала Христа, не отнимала паству у церкви. Она учила освобожденных рабов любить себя, любить свою плоть, любить свои руки, но больше всего — любить свое сердце. И ее собственное сердце не выдержало того, что произошло внутри ее же семьи. После трагедии, Бэби Сагз закончила свою проповедь, остаток жизни ища лишь ярких цветов. Синего, желтого, розового. И никогда — красного.

Одна из главных идей книги: рабское прошлое — самая страшная вещь на свете, нет ничего страшнее рабства, даже потусторонний мир, издревле внушающий страх человеку, не так страшен. И чуть слабее — тема любви, в полной мере открывшаяся лишь в эпилоге. Тема потерянной любви. Ведь Возлюбленная — несчастное существо, не добравшее любви.