РАЗБОЙ КАК ЭТАЛОН ПСИХИЧЕСКОГО ЗДОРОВЬЯ

Признаюсь сразу, обожаю дизель-панк, хоть «мне не к лицу, и не по летам», хоть и брюзжу и ворчу, что жанр уже не тот, вот было время – и керосин был крепче, и КПД выше. Зная эту мою любовь, меня периодически спрашивают, а что, собственно, я под этим термином подразумеваю и что порекомендую для знакомства? И уже второй год в топе моего рейтинга держится «Разбой». Надеюсь, я объяснила, какой я искушенный читатель, и что книга мне бескомпромиссно понравилась.

Читать с годами становится все труднее, и не потому, что линзы в очках все толще, а потому, что и в лучших, и в худших, да практически во всех образцах жанра прогрессивные задумки так или иначе нанизываются на более или менее сопливую историю. Я почти убедила себя, что иначе и быть не может, потому что ведь герои – живые люди: должны и страдать, и как-то там самосовершенствоваться. Литературный дизель-панк это ведь не опера, где можно опустить все подробности, а персонажей залакировать до блеска артуровского цикла.

Тут ведь непременно «high tech, low life»: и пот, и кровь, и отработанное масло, и «соленое», так сказать, словцо, и какая-никакая мотивация, и позиция рассказчика, а в идеале – и утопическая идея. И вот, приготовившись следить за очередными приключениями тела и духа очередного «мэдмакса» я – о чудо! – наблюдаю совсем другой фэншуй! И соплей сопереживания из меня никто не выжимает по причине беспристрастного сканирования сюжетного пространства, где отдельные персонажи попадают в фокус на столь незначительный период, что не успевают стать родными.

Знаю неловкие примеры такой композиции, а вот в «Разбое» она удалась, и это невероятно увлекательно, стильно, духоподъемно и все такое. Сюжет (а он все-таки есть), будто нарубленный самолетным пропеллером, тем не менее эпичен, автор искренен и изобретателен в своем оптимизме и в сарказме, в общем, все, как мечталось, с первой станицы и до последней. И главное, все работает! Ни одного припаянного подшипника или навешенного для красоты гофрированного шланга!

Это все очаровательно, но для хорошей книги как бы само собой разумеется. А вот что действительно неповторимо и прекрасно, так это, фанатично продуманный собственный вокабуляр. Возможно, он – всего лишь спровоцированное любовью к древним языкам озарение автора, но что-то мне подсказывает, что, напротив, огромная работа и опыт. И именно язык делает вымысел «Разбоя» почти хроникой, а автоинженерные конструкты романтическими, если не мифическими сущностями. Даже не хочу приводить примеры, опошляя их пребыванием в такой прозе, как рецензия.

Однако, есть и на «Разбое» пятна. Посвятив немало времени истории, философии и методологии науки и технологии, я сильно сомневаюсь, может ли дать «дизель-уровень» языческое мировоззрение. В отсутствиe господствующей рациональной религии, способной осмыслить фундаментальные абстрактные понятия, без которых немыслимы математика и физика?

И меня не удастся убедить, что синхрофазотрон (это не фигура речи, синхрофазотрон в романе присутствует) можно построить путем проб и ошибок, пусть даже на базе гениальности отдельного изобретателя и с допуском регулярных экстатических озарений. Я уже не касаюсь государственного устройства, хотя неспроста в классике дизель-панка всегда присутствует что-то монархическое и тоталитарное в империалистическом и экспансионистском духе.

И еще, почему, собственно, «Разбой»? Названия часто живут отдельно от книг, что не мешает ни тем, ни другим, но в этом случае они в каком-то раздражающем диссонансе. Слово само по себе хорошее, но как-то совсем из другого кодекса, что ли. Разбой это что-то выходящее за социальную норму, а на продемонстрированном срезе жизни выход за норму нигде не наблюдается. Где там разбой, я как-то не вкурила, более того, я не вкурила даже, что по меркам Хейма (это, собственно, планета действия) вообще можно было бы назвать разбоем.

Но, что правда, то правда, на литературно-художественные достоинства этого кошернейшего произведения перечисленные сомнения абсолютно не влияют. «Разбой» – это настоящая университетская проза самого что ни на есть профессорского уровня. Да, и отдельное спасибо автору за уместные примечания. Они не просто поясняют, они продлевают удовольствие.

Когда-то очень давно, когда все свои знания о мире я получала в основном из книг, я была уверена, что существуют благословенные края, где вокруг ветшающих особняков разбиты парки с фонтанами и азалиями, где в тихих комнатах люди говорят об античных философах и едят варенье серебряными ложечками, а в свободное время коллекционируют монеты и играют в любительском театре. Там можно завтракать малиной и медом, наслаждаясь видами с террасы, днем гулять зелеными лужайками или над тихой речной волной, вечером подслушивать в библиотеке разговоры людей не то, чтобы умных, но уж во всяком случае отменно образованных, а ночью таскать из кухни печенье и, в общем, ничем больше не заниматься.

И все, чем приходится платить за светлую и беспечную жизнь элоев – зловещей неизбежностью убийства, которая довлеет над каждым не подающим вида обитателем дома. И это ощущение бодрит и освежает, и придает смысл благостному однообразию, которое любого деятельного советского пионера, конечно, взбесило бы. Причем до такой степени, что уже на третий день он начал бы искать потенциального злоумышленника среди своих подозрительно рассудительных домочадцев, соседей по улице и случайных проезжих. Ведь убийство обязательно будет! Мне эти края представлялись истинным раем.

В современных романах подобная атмосфера практически утрачена, современное умничание, эффективность и стремление к оригинальности портят самую ее суть, которую не реанимируешь ни декорациями, ни стилизованными репликами. Да и мотивации нынче не те. Справедливости ради нужно заметить, что райскую прелесть сознать можно только на контрастном фоне, и поэтому умничающим оригиналам от детектива отдельное спасибо. Остается, конечно, открытым вопрос, зачем, собственно, обращаться к «мертвому жанру» и спорить с классикой, и так ли актуальны сейчас работы «в технике великих мастеров»? Но, смею надеяться, у меня есть ответ.

Можно, конечно, еще раз сходить в пинакотеку и поклониться Мемлингу, но ни с чем не сравнимое счастье услышать от старого друга, что вот, появился новый Мемлинг, и предвкушать встречу с ним, и, о чудо! не разочароваться. И не будем забывать, что кроме нас, одержимых «бесом чтения» уже не третий и даже не четвертый десяток лет, есть еще и чистые души, вкусившие этого плода недавно. Мне кажется, более того, я уверена, что каждое поколение должно иметь своих собственных мушкетеров, свой стимпанк и свое английское убийство. Это ни в коем случае ни постмодернизм, это я назвала бы скорее экологическими требованиями к литературной среде.

Не скажу, что это лучший детектив, или лучшие плутовские истории, которые мне довелось читать, не буду даже утверждать, что их симбиоз оригинален, но с того момента, как викарии, библиотеки, дагомейские богини, и железнодорожные расписания, то и дело перемежавшиеся фресками и живописью в основном богословского толка, внезапно сменились г-дами Клотаром, Корвилем и де Бривуа, мне пришло в голову, что литературный жанр по примеру живописи стоило бы определять выбором натуры. Детективная натура – это ведь не детектив, который по идее должен быть современен в том смысле, в каком должна быть современной новая теорема, если уж вы беретесь ее доказывать. Напротив, детективная натура – это экскурс в некое пространство, где нас приглашают присоединиться к определенной эмоции (детективы ведь тоже бывают разные).

Безусловно, на эту мысль меня натолкнуло обилие живописи и в прямом, и в метафорическом смысле наполняющей текст, но как бы прямо к нему не относящейся. Мне даже показалось, что, следуя логике живописности, я разгадала логику произведения в целом и с этого момента перестала его читать, а стала рассматривать как картину, существующую перед моими глазами целиком одномоментно, как кусок времени лежит перед глазами вечного существа. И вот, когда я больше не пыталась собрать эту конструкцию, а позволила каждому ее кирпичику спокойно занять на моем воображаемом полотне наиболее удобное ему место, все как-то само собой обрело композицию и перспективу.

И вот уже, вместо того, чтобы банально вовлечься в сюжет и следовать прихоти внесюжетных историй, я стала помимо собственного желания ловить «привидевшиеся» на краю восприятия образы и воспринимать то, что не может быть напрямую вербализовано, и воспринято может быть только на уровне ассоциаций. По первым страницам, напомнившим «Портрет Дориана Грея» мне показалось, что я найду удовольствие в афористичности и шоковом повороте сюжета, но нашла я его в том надмирном положении, которое текст позволил мне занять по отношению к себе. Автор собрал все любимые мной безделушки в одну коробку, и вручил мне со словами «надеюсь, вам понравится то, что у меня вышло», как будто что-то тут может не понравиться!

Скорее всего, я разгадала ребус, который мне никто и не загадывал, но я не порчу себе настроения такими мелочами. Я благодарю автора за прекрасный язык, преподнесенный так лирически и с такой декадентской ностальгией, за отсутствия суеты и грязи, за путешествие в благословенные края, где я была счастлива когда-то, и в который, оказывается, еще можно иногда вернуться.