Бесы в дачном пейзаже: о «Чертовом угле» Алексея Олейникова

«Чертов угол» — новый роман Алексея Олейникова, а точнее — первый роман из нового цикла. В двух словах — это подростковый хоррор, сделанный по всем законам жанра. То есть ужасное вписано в обыденность и проявляется не сразу. Обыденность же показана ярко, убедительно, атмосферно.

Это обыденность дачного лета — действие происходит в июне 2020 или 2021 года (ковид уже есть, войны еще нет) на границе Московской и Калужской областей. Главные герои — подростки 13-14 лет. Варя и Ульяна приехали на дачу, Никита, Вадик и Антон — деревенские.

Все начинается как вполне юмористическая история — подростковые дружбы, подростковые ссоры, подростковые интересы. Варя — юный биолог, с этого ракурса она изучает окрестности, Ульяна — втайне пишет фэнтезийный роман, мальчишки вроде попроще (но только на первый взгляд).

В общем, сперва все очень мирно, человечно, эстетично. Подача идет глазами подростков, взгляд у них, как и свойственно возрасту, ироничный и критичный, жизнь яркая, вкусная и интересная. Но постепенно в этом жарком и ярком июне сгущаются странности и страшности.

Оказывается, дед одного из мальчиков, Никиты, был деревенским колдуном, он скоропостижно умирает — и помимо вполне понятного горя от потери единственного близкого человека на Никиту обрушиваются и другие беды. Мистического происхождения. В игру вступают инфернальные силы, причем вляпался не только Никита, но и Ульяна. У обоих одна и та же проблема: дедово наследство. Только если у Никиты дед колдун, то у Ульяны покойный дедушка, дачу которого она унаследовала — ученый, занимавшийся экстрасенсорными темами и оставивший внучке опасные штучки. Так сказать, две дороги к одному обрыву.

Дальше — больше, инфернальные силы (которые при жизни колдуна Горгыча не рыпались, знали свое место под лавкой) осмелели и вылезли оттуда, куда их загоняла дедова магия. Вадика они вообще похитили, пропал мальчик, и поиски бесполезны, потому что похищенный пребывает уже не в обычном пространственно-временном континууме. Происходит даже побоище, где бесы-«острые» разгромили районный отдел полиции (есть трупы). А Никита, Варя и Ульяна вынуждены резко взрослеть и принимать на себя ответственность за творящиеся ужасы — потому что на них возложена (пока непонятно кем) некая миссия, им предстоит справиться с разбушевавшимся Злом. Аллюзии с кинговским «Оно» здесь неизбежны, но это вовсе не минус романа.

Вообще «Чертов угол» насыщен интертекстуальностью, отсылки встречаются сплошь и рядом. То к Гоголю, то к Кингу, то к Стругацким. Читатели-подростки могут этого не заметить, а взрослые заметят и оценят.

И еще — ирония. Казалось бы, соединить иронию и хоррор — это как скрестить ужа с ежом, дело невозможное. Оказывается, вполне возможное. Ироническая интонация пронизывает текст, и не только вначале, где все пока мирно и солнечно, но и в самых драматических моментах. Может, потому, что ирония — это естественная психологическая защита при столкновении с ужасным? Может, Никиту она лишь и спасает от «съезда крыши»?

Финал «Чертового угла» — осторожно-оптимистический. Зло с Большой Буквы вовсе еще не повержено, хотя и получило основательный щелчок по носу. Интересно, сколько книг потребуется для его полного искоренения? Уже хочется прочитать.

Виталий Каплан

Виталий Маркович Каплан не имеет к этой книге никакого отношения. Видимо, соавтор Аркадия Маргулиса Виталий Каплан — его полный тёзка.

Виталий Каплан не имеет к этому рассказу никакого отношения. Это ошибка Фантлаба.

ТУТ МОГУТ ВОДИТЬСЯ МЕДВЕДКИ

Практически вся проза Марии Галиной (во всяком случае, её произведения в крупной форме) — это исследование внутреннего мира современного человека, но необычным способом: автор соединяет нашу привычную жизнь с пространством мифа, и мифологические реалии становятся своего рода индикатором, тестом для человеческой психики. При этом Галина не зацикливается на какой-то определённой мифологии. К примеру, в «Покрывале для Аваддона» это иудейская мифология, в «Гиви и Шендеровиче» — исламская, в «Хомячках в Эгладоре» — вообще новодельная толкиенистская, в «Малой Глуше» и в новом романе «Медведки» — античная. Но в любом случае то, что незаметно на обыденном фоне, становится явным, когда в обыденность проникает нечто иное — с одной стороны, совершенно невозможное, а с другой — затрагивающее какие-то очень глубокие струны в человеческой душе.

При этом выбор в качестве теста именно мифологических (а не, допустим, религиозных или научно-фантастических) реалий неслучаен. Очевидно, для Галиной миф — это не просто продукт фантазии архаичных цивилизаций, а некая квинтэссенция опыта человечества. Некая «генетическая память», содержание которой неизмеримо важнее её формы.

Однако в новом романе, «Медведках», есть особенность. Не в том, что именно сказано, а в том, как это сделано. В прежних книгах Галиной мифологическая реальность вторгалась в реальность обыденную «весомо, грубо, зримо». Герои, припёртые невозможными обстоятельствами к стенке, испытывали шок, и в момент шока раскрывались. В «Медведках» же всё тоньше. Мифологическая реальность (пробуждение хтонических начал) настолько неочевидна, что многие читатели вообще восприняли текст как реалистический, как некую «странную прозу». В конце концов, и такое прочтение возможно. Всё, что происходит с главным героем, Блинкиным, можно списать на его личные странности, на расстроенные нервы, на случайные стечения обстоятельств. Мария Галина в этой книге не припирает к стенке ни героя, ни читателя, оставляя им обоим пространство для манёвра. Потому-то самое интересное в душе Блинкина возникает не благодаря шоку, не благодаря тому, что он вынужден принять извне навязанные ему правила игры (как это, например, случается с героями «Малой Глуши») а когда он мучительно пытается осмыслить происходящее, когда реалистические объяснения провисают, а мифологические оказываются для него вовсе не очевидны.

Такое вот «мягкое» соединение реализма с мифологией, конечно, нельзя считать доселе неизвестным, никем не использованным приёмом, но приём этот вовсе не заезженный. Возможно, потому, что его использование требует от автора высочайшей техники письма. Достаточно сфальшивить хоть в одном месте — и всё посыплется, пропадёт эффект достоверности. В том-то ведь и дело, что, в отличие от традиционной фантастики, требующей от читателя сразу принять исходное фантастическое допущение, в вещах вроде «Медведок» читателя, изначально настроенного на реализм, очень аккуратно, осторожно втягивают в мифологическую реальность. Втягивают так, чтобы он об этом до поры до времени не догадывался, чтобы вместе с героем чуть ли не до самого финала пытался понять, что вообще творится и по каким лекалам надо воспринимать происходящее. Всё это требует мастерства, в котором Галиной не откажешь.

Но что же остаётся на выходе? Ведь понятно, что приём не может быть самоцелью, что всё это делается для того, чтобы высказать нечто очень важное о мире и о человеке. Что сказано в «Медведках»? Перечислим-ка по пунктам...

А не получится — перечислить, потому что некоторые вещи принципиально не вербализуемы. Они улавливаются из атмосферы текста, их можно почувствовать, но невозможно передать иначе, кроме как тем же самым текстом. Любые попытки рационализировать сводятся в итоге к хрестоматийному «что хотел сказать поэт в образе птички?».

Впрочем, если уж необходима «мораль» — пожалуй, она такова: любой человек не равен самому себе. Любой человек многомерен, но только большинство его измерений свёрнуто и никак или почти никак не проявляются в обыденной жизни. Тем не менее, не будь в нём этих глубин, невозможной была бы и та самая скучная обыденность, из которой нам так часто хочется вырваться. Вырваться куда угодно — в пампасы, в космос, в Шамбалу... только не в свою собственную бесконечность. Да, в этой бесконечности водятся хищные медведки. Но ведь не только они.

Рассказ «Добро пожаловать в прекрасную страну» — это НЕ реализм, НЕ фантастика и НЕ фэнтези. Это философская притча на вечную (и вечноактуальную) тему: продажа души. Попадая в «прекрасную страну», все герои рассказа меняются — они теряют свою индивидуальность, свою неповторимость. Внешне кажется, что у них всё наладилось — Пасик избавился от аутизма, папа избавился от своего комплекса социальной неполноценности, мама избавилась от своей нервности и вечного страха за близких, главная героиня избавилась от от подростковых комплексов. Но какой ценой? Все они сделались стандартными, типичными представителями соответствующих социальных групп. Типичный преуспевающий менеджер, типичная жена преуспевающего менеджера, типичный современный мальчик, типичная современная девушка. И все — без комплексов. Все — без третьего измерения, плоские как типовые блины. Это видно и по их поведению в финале рассказа, и даже по изменению их лексики.

Естественно, возникает вопрос о механизме таких метаморфоз. Т.е. кто же над ними такое злодейство сотворил? Ответ достаточно прозрачен и угадывается почти в самом начале — когда автобус везёт семью в пансионат, странный ребёнок Пасик кричит, что боится ИХ, что ОНИ на него смотрят, и то же происходит с ним ночью в номере. То, что мальчик — аутист, здесь намекает на то, что видит недоступное нормальным людям. По нашему, по простому — бесов он видит.

Он, кстати, первым и сломался. Видимо, слишком хотел быть «как все». Дольше всех держалась девочка, но тоже в итоге стала «как все». То есть герои рассказа — жертвы некой метафизической разводки, «прекрасная страна» — это, по сути, лакированная витрина ада, и то, что она лакированная, делает происходящее лишь более страшным. Если бы героев ждали чудовища с окровавленными клыками и черви, копошащиеся в распоротых животах — страшно не было бы вообще, потому что у читателя включились бы защитные психологические механизмы. Зло явное, видимое, более того, типовое сейчас никого не способно напугать. А вот когда душа умирает на фоне красивых (причём даже слегка пошловатых) декораций, на фоне изысканности (в мещанском представлении) — вот это действительно навевает жуть. На тех, конечно, кто вообще способен это понять.

В общем, мораль проста: лучше уж быть нервным и закомплексованным, но человеком, чем отвязным персонажем из рекламы. Теряя душу, ты можешь думать, что выиграл (потому что уже теряешь возможность увидеть себя со стороны). А поймёшь всё уже тогда, когда поздно будет.