Антуан Володин «Малые ангелы»

Литературные ФРИКаделькИ и другие изысканные «невкусности»

Борт глайнера «Амальтея». Штурманская рубка. Мерно в полумраке мерцают мониторы, тихонько попискивают зуммеры навигационной системы, успокоительно зеленеют сигнальные огоньки, негромко звучит довольно необычная, скорее странная для XXII века музыка. В кресле в неудобной, какой-то изломанной м ё р т в о й позе с задумчивым и слегка потусторонним выражением лица расположился дежурный навигатор; одной рукой он держит кружку с ароматным кофе, а другой бумажную книгу. Входит капитан «Амальтеи», навигатор делает неуклюжую попытку встать, но капитан машет рукой и присаживается рядом.

- Эк тебя расколбасило! Что это ты весь такой перековерканный и буквально сам не свой — просто зомби какой-то, а не штурманец (капитан вопрошающе смеётся). И что это ты такое слушаешь?.. Какая необычная мелодия, её в полном смысле и мелодией не назовёшь, порой всё это напоминает просто смешение разных звуков…

- Да вот пытаюсь в себя прийти (навигатор ответно натужно и слегка напряжённо смеётся): книжицу тут одну прочитал ненароком, честно говоря, думал, что вообще с ума сойду или и в самом деле превращусь в нежить какую-нибудь. Либо я совсем ничего не понимаю в литературе наших предков, либо это книга такая… странная. Ну и вот, навеяло настроение, даже музыку соответствующую нашёл (показывает капитану капсулу от микрофильма, на ней написано Pink Floyd «Atom Heart Mother») — это всё с той самой старинной станции, которую мы пару недель назад обнаружили. Оказывается, что хотя музыка удивительным образом подходит этой заковыристой книге — такая же психоделическая и странно сконструированная, отсылающая слушателя туда же, куда направляет его книга, т.е. в абсолютную абстракцию и алогичность, — однако написаны они в разные времена — музыка сочинена во второй половине века XX, тогда как книгу написал человек уже из XXI столетия — впрочем, если считать разницу в годах, то набирается всего ничего, три десятилетия. Вот и сижу, отмокаю и оживляюсь (опять смеётся, на этот раз уже более свободно).

- А что за книга-то? Ну-ка, ну-ка, — капитан берёт небольшой книжный томик в руку, неспешно несколько раз перелистывает, ненадолго останавливаясь то в одном месте, то в другом, после чего хмыкает и с явным удивлением крутит головой, — да уж, действительно, записки сумасшедшего…

- Вот и я — и головой крутил, и хмыкал, и всё пытался понять, что здесь к чему, и о чём. Пока не поймал себя на том, что сижу с отвисшей челюстью и тупо пялюсь пустым взглядом в обзорный носовой экран — ну и сразу принялся за реанимацию (улыбается и отхлёбывает кофе). Кстати, а в конце книги обнаружил ещё и вот этот листок с распечаткой текста отзыва на неё — пишет какой-то Strannik102, видимо такое было имя у человека в виртуальных пространствах, все они тогда были повёрнуты на сохранении тайны своего «Я». Хотите глянуть?..

Капитан читает текст, обнаруженный навигатором в книге Антуана Володина, французского писателя начала XXI века:

Летела над морем стая напильников. Внезапно один напильник резко спикировал вниз и, естественно, бульк! — утонул. Стая снизилась, кружится над этим местом. Потом вожак говорит: — Ладно, полетели, все равно он без ручки был. (типа анекдот)

Не раз уже упоминал о том, что не слишком большой любитель и, соответственно, ценитель литературы абсурдистской и абстракционистской, постмодернистской и прочей выпендрёжно-вызывающей. Хотя какое-то количество книг такого рода в багаже имеется, начиная от «Атласа, составленного небом», переходя к паре произведений О’Брайена и заканчивая совсем недавно прочитанным Хармсом — это то, что без дополнительных поисков само всплыло в памяти. Ну и теперь вот в этот перечень добавился ещё один пунктик.

Возможно, причина такого отношения кроется в логическом складе ума. И потому всё малопонятное и труднообъяснимое вызывает оторопь, отторжение, сопротивление и прочие реакции негативистского толка. Ведь трудно понять в рамках логики то, что сконструировано вне этих рамок; треугольных квадратов и круглых прямоугольников не бывает (хотя бывают разного рода иллюзии — см. Приложение). Привык, что чтение литературы должно либо доставлять удовольствие эстетическое, либо становиться пищей для ума. А если ни того ни другого в книге не встречаешь, то начинаешь ловить себя на мысли — а нахуа оно было тебе нужно?

Какие-то такие мысли мелькали в голове примерно первую треть объёма читаемых «Малых ангелов». Бурчал, ворчал, чертыхался и резкими росчерками делал на листке бумаги пометки, касающиеся особенностей книги. Депрессивная, упадническая, негативистская, пессимистическая — терминами подобного рода можно было заполнить бумажный прямоугольник формата А4 без всяких натяжек. Тем более, что термины эти и придумывать не нужно было — можно набрать требуемое количество соответствующих прилагательных от самого Володина, ибо все его описания мира и каких-то жизненных ситуаций складывались именно в мрачных постапокалиптических тонах и выражениях, и картина мира однозначно складывалась гниющая, помоечно-свалочная (опять же, для желающих есть картинки в Приложении). И в голове мелькало и пузырилось что-то маловнятное о конце литературы, о разрушении формы и размывании содержания, о творческой анархии и литературном фрикачестве.

Тем более, что такому восприятию способствовали невнятица содержательных эпизодов и закладываемых смыслов (каких?) и вольное обращение с временем, когда автор оперирует то неделями или временами года, а то вдруг миллиардолетия мелькают — т.е. основа основ — Что? Где? Когда? — оказалась разрушенной до основанья. А что затем? Если следовать известной песне (см. Приложение), то далее должно быть «мы наш, мы новый мир построим…», однако Володин никаких вариантов конструкции чего-то нового из деструктурированных остатков старого не предлагает. Простая констатация разрушения всего и вся — вот это в его книге содержится совершенно точно. И ты постепенно всё больше подпадаешь под власть прочитанного и заражаешься и этим упадком, и этой недожизнью и полусмертью, и начинаешь буквально костенеть в зомбическом оцепенении…

И уже не думалось, что как-то что-то изменится. Однако… Однако тут нужно вернуться к мыслям о литературной форме. Потому что как раз таки с владением словом, с управлением словесной формой, с отчётливо выраженным изяществом литературного языка у Володина оказалось всё в порядке. И вот эта его вольность и свобода пользования именно литературным языком, лёгкость и точность формулировок как раз и обеспечивают уже отмеченную депрессивную мрачность и угнетённость, погибельность и бесперспективность, постапокалиптичность и посткатастрофичность. Т.е. всё это ощущение, возникающее при чтении книги, совсем неслучайное, возникающее вовсе не от неумения автора выразить свои мысли, а вполне осознанная цель, достигаемая Володиным как раз при помощи всех упомянутых (и неупомянутых тоже) литературных приёмов. Конечно же, что-то тут концентрируется и центрируется Володиным (например, то же сгущение мрачно-негативистских прилагательных, или картины полуразрушенного недосдохшего пока ещё мира, в котором происходят все действия и происшествия).

И поскольку мир наррацев (см. дальше) иллюзорен и переменчив, сонлив и хаотично метаморфозен, то попытаться воплотить и сотворить такой мир может только тот, кто сам чувствует себя населенцем, ощущает себя жителем этого мира — автор книги Антуан Володин безусловно и сам так ощущает наш реально-ирреальный мир и стремится и нам передать вот это своё ощущение… а может быть, з н а н и е о том/этом мире, о его кажущейся материальности и обманчивой плотности. И тогда остаётся совсем один маленький шаг для ощущения=понимания истинной сущности того/этого мира, о его искусственности и подчинённости, вторичности и матричности… Но об этом чуть ниже, ниже…

А эта неразбериха с главным героем (он же рассказчик) — ведь каждый отдельный эпизод сообщает, что сейчас в качестве «Я» имеется ввиду совсем не тот персонаж, которым был этот «Я» прежде, и так происходит практически все 49 мини-рассказов=картин=эпизодов-наррацев (так называет их сам автор). Т.е. мало того, что мы не понимаем до конца, что именно происходит — мы не знаем, где и когда это совершается и кто нам об этом рассказывает. Конечно, всё-таки в качестве главного рассказчика вроде бы выступает некий Вилл Шейдман, подвизавшийся на ниве рассказчика наррацев как раз как бы в обмен на постоянно недосовершаемую и откладываемую казнь — и тут можно при желании потянуть ниточку мыслей о его роли как бы типа творца (да, вот так, не с заглавной Т, а с маленькой — творца), однако к концу романа и этот персонаж сдувается, тоже заявляя о том, что и он не он. Но в контексте сказанного выше о качественной литературной форме книги и плюс с учётом того подсознательного неосязаемого последействия текста на читателя становится неважна персона рассказчика — важен тот внутренний, зачастую неосознаваемый резонанс, который обычно возникает при чтении книг такого рода.

Конечно же, некоторое внимание привлекла непременно российская адресация мест действия, а именно Сибирь с невнятной локацией — дураку понятно, что распад и крах человечества и всего человеческого в людях должны происходить именно в России — а где же ещё! Тут же у нас всё на самогоне с самосадом построено, медведи в ушанках на балалайках играют, мужики в канавах пьяные валяются и всё прочее — сплошная гниль! Ну, так мы и так всё знаем, чего нам из франциев-то указывать, вы там у себя с обилием полов разберитесь, а то не поймёшь, кто кого каким образом пользует… (сарказм закончен).

А вообще, конечно, в голову пришли самые разные хитромудрые мысли, причём, кажется, никак напрямую с книгой не связанные, но опосредованно вызванные, спровоцированные именно ею — например, отчётливо (и не в первый раз) подумалось, что мир вообще подобен некоей чрезвычайно сложной игровой программе, которую смастерил и запустил некий Высший Игрок-Программист, и всё происходящее в мире, включая нашу так называемую свободную волю и свободу выбора, на самом деле предопределено командами Матрицы, и что постепенно Игра подходит к своему логическому концу, а дальше либо всё начинает повторяться по кругу (как на это намекает книга), либо просто упрётся в надпись Game over...

А если кому-то мои размышления о Матрице и матричности мира покажутся надуманными и искусственно притянутыми (хотя сам я всё чаще и больше склоняюсь к варианту, что так оно и есть и это почти на грани веры/знания), то вот и прямое упоминание о Матрице, сделанное в книге Антуаном Володиным (наррац 47):

Глория Татко повернулась, она шла всего на пять или шесть метров впереди меня, но ей надо было сделать усилие, чтобы добросить до меня, сквозь рычание огня, разборчивые слова. Поторопись! — крикнула она механическим, отвратительным голосом. — Ускорь шаг, если ты хочешь вовремя попасть в матрицу!.. медведицы вот-вот разродятся, они уже корчатся от боли!..

И далее ещё раз, там же:

Я слышал медведиц, я слышал голос Софи Жиронд. Я не знаю, что она говорила, я не знаю, с кем она говорила. Было уже слишком поздно пройти сквозь дверь и выйти, будь то в матрицу или на свободный воздух. О, малыш… — вздохнула Глория Татко. Я развернулся в ее сторону, чтобы подойти к ней, я ее не увидел, я позвал ее, она не ответила. С этой стороны небо было черное, беззвездное. На нем уже более ничего не светилось.

* * *

Капитан задумчиво похмыкал и решительно сунул книжку в карман, — почитаю на досуге…