Марк Алданов «Самоубийство»

Иногда тянет на что-то такое… А тут ещё темы: и Первая мировая (о которой я осведомлен не так хорошо), и революция (особая пикантность – роман о революции и Ленине, написанный автором русского зарубежья); галерея известных личностей (всё-таки автор – признанный историк). И броское название, вызывающее интерес. И то, что автор – писатель известный (хоть я про него мало слышал), почитаемый (особенно в эмигрантской среде), не единожды номинированный на Нобелевскую премию. Да ещё и последний его роман, считающийся одним из лучших; написанный незадолго до смерти, и потому, если верить предисловию, несущие некие жизненные итоги.

Но начав читать, я сначала «поймал» недоумение. Потом раздражение. И, наконец, – отторжение…

Оттолкнула неприязнь к Горькому. Неприязнь явная. Неприязнь, видимо, личная. Неприязнь столь неприкрытая – каждый персонаж хоть раз да прошёлся по Горькому, не понимая, от чего он так популярен? ¬ – что автора оно не красило. И это при том, что как бы популярен не был сам Алданов, но, на мой вкус, до уровня Горького в плане владения словом он всё-таки не дотягивает… И в этом чувствуется (дай бог мне ошибиться) некоторая зависть…

Далее: приём, который, должен был бы действовать на моё доверие, странным образом действовал в противоположную сторону. Автор частенько (особенно, почему-то в начале) в описании событий или персонажей ссылался на документы, воспоминания и т.д. Вроде бы должно вызывать доверие, ан нет – я чаще сомневался. Сомневался, потому-то чувствовалось: эти цитаты им выбраны – из многих те, которые соответствуют его представлению. Сомневался, потому что цитаты часто были «как писал один чиновник/политик/его знакомый и т.д.» – то есть анонимны. А меня это всегда смущает. Цитируешь – называй, кого, иначе не поверю! Сомневался, потому что как минимум один раз словил на противоречии: вот сказал, что мнению Троцкого доверять нельзя, а потом взял и сослался на его мнение. Да и так, в общем – да, было умно, иногда интересно, но вот добавляло канцелярского.

А потом, в предисловии было сказано, что исторические личности историческими личностями, но Алданов симпатизировал в первую очередь «простым людям»… И вот тут-то я понял, что «простые люди» для него это Ласточкины, спокойно едущие на отдых в Монте-Карло; это Рэйхель, учёный так себе, но хлопочущий о собственном институте, и чтоб на равных с Мечниковым, человек «бедствующий», но не отказывающийся поехать на отдых во Францию; как и его жена, что едет в Бельгию, за любимым Лениным, а потом за ним же на съезд в Англию, так как «интересно», и постоянно подчёркивая, что денег у них мало… Вот такие у автора «простые люди» – проще и не придумаешь. И ведь не лукавил – действительно так считал. И такое ощущение, что другой России для него и не было. А остальные – чернь – какой-то промелькнувший гарсон (и тут же вопрос: а читает ли он газет?), да прислуга Ласточкиных, которая появляется перед глазами только в конце, когда от них приходится отказываться… Они не гряз, но их будто бы не существует – как предмет обстановки, который не замечаешь, пока об него не споткнешься. И от этого сделалось как-то противно…

И нелюбовь к Горькому стала понятна – это скорее удивление: вон пишет какой-то про всяких извозчиков и крестьян, и издаётся большими тиражами; вот если бы он про Наполеона писал, или там про адмирала Нельсона… да и так у него, босяка, тиражи, а у образованного Марка Алданова максимум в тысячу экземпляров, и знают его вся Россия в отличие от Алданова… И даже мысль злорадная мелькнула: ну вот будет теперь скулить, как изверги большевики у них всё отобрали, да так и не заметит, что всё сам раскрыл – вот глядели на людей, как на мебель – оттого и получили, и даже выводы от этого никаких не сделали.

Честно говоря, роман хотелось бросить.

Однако не бросил.

И, мало того, внезапно начал вчитываться. И вдруг понял, что роман-то неплох.

Первый раз, ощутив это в эпизоде, когда Никонова с чиновником из посольства посетили притон – вот тогда-то я почувствовал, что герои «живут», что в них происходят перемены, и что, черт возьми, я в них верю! Как в ту же Никонову, с её флиртом при том, что она в гражданском браке; с её сарказмом в адрес родственников гражданского мужа, на чьи деньги она живёт. И как она меняется. Как меняются её идеалы. Как меняется отношение к людям. Как она становится ВЗРОСЛЕЕ. И все меняются – одни медленнее, мягче, скорее от возраста; другие резко, с переломом в душе, как Джамбул после экспроприации, вернувшийся к корням, к религии (что характерно для русской литературы), к исламу (что не характерно для русской литературы). Кто-то поменялся не в лучшую сторону, как Рэйхель, превратившийся в желчного человека, желавшего даже России проигрыша в войне с Германией, а всё из-за того, что не случилось го мечты – быть директором собственного института, а не случилось, в общем-то, из-за его же глупости. Но и он не конченый человек – узнав о несчастье двоюродного брата, отдал ему все, что есть. И я таких людей видел. И я в таких людей верю.

Герои меняются, «живут» – и на самом деле уже от одного этого становятся симпатичными; за ними интересно наблюдать, переживается за них.

И тут я понял, что начинаю автору верить. Да, вот так оттолкнул он меня в начале. Но тут я понял, что он ЧЕСТЕН. Да, не видит он людей кроме своего класса промышленников/интеллигенции, но так и не врет, расписывая жизнь людей, о которых ничего не знает … Я даже стал это ценить: вот взгляд человека того класса ¬– искренне и без прикрас. Да и на свой-то класс он смотрит честно – не возвеличивая их, не делая их «солью нации». И не снимая ответственности. А она на них есть. И не случайно ближе к концу (во всех смыслах) Ласточкин спрашивает себя о собственной вине в происходящем. Ведь и деньги давал, как Савва Морозов – на революцию. И левых взглядов был, как большая часть интеллигенции – мечтал об другой форме власти, сочувствовал революции, и так далее и тому подобное. И ревалюция-то была модным делом – особенно для молодёжи, которая восхищалась людьми, попавшими за свои взгляды в застенок (пусть даже на день-два) и сами щеголявшие этим. И слово «либерал» было одновременно и модным и ругательным. И имеющуюся власть все поносили, как водится. А вон куда всё привело – но ведь началось-то так. И как потом некоторые из интеллигенции оправдывали своё служение новой, советской власти – дескать, об этом и они мечтали: Герцен, власть народа… и не так уж это было далеко от истины. Если и не мечтали, то процессы, приведшие к такому концу, воспринимали на ура, а то и откровенно подпитывали.

В то, как рисует автор политику, я верю. В этот цинизм верю. В цепь случайностей, иногда фатальных. В самолюбие политиков, толкающих мир к войне ради более знатного чина. В то, что историю двигают несвязанные друг с другом течения и обстоятельства, вдруг приводящие – с разных сторон – к чему-то общему. И согласен я со словами Джамбула, о том, что в каждом политике сидит пусть капля, но Ленина, с его беспринципностью. Кстати, и в Ленина такого верю – и это, вещь, которая автору делает честь. Ведь обиженный этой властью он мог рисовать его нелюдем, но и тут был честен – отдавал должное и энергии его и уму, и даже, в финале, привёл осветляющие его сомнениях в результатах трудов своих; да и, в общем, рисовал его человеком, со своими пусть малыми, но хорошими сторонами. Даже казалось, что и автор – противник – им в какой-то степени очарован. Да и из «черни» отнимающей у героев их комнаты людоедов не делал. Вон те же большевики-соседи на Ласточкиных не доносили, а жалели, помогали в беду – и это своим-то «идейным противникам». И это тоже делает автору чести. Все люди. Личные обиды личными обидами, а говорить правду дороже…

Исторические события – смак романа. История начала двадцатого века, как мировая так и отечественная для меня темна – не шире школьного курса, да некоторых частных обрывков – и тем было ещё интереснее. А так, через стечение личных интересов и случайностей, было в этом даже что-то роковое. А сейчас это даже тревожит – как революция вдруг откликнулась событиями в соседних республиках, с тем, что противостоять существующей власти было модным для молодёжи. Грядущая мировая война – тоже, к ужасу, чем-то напомнила сегодняшнюю ситуацию в Карабахе ¬– какой-то демагогией в СМИ, ничем не влияющей на суть событий, сложным положением этого дела, воинственный угар участников конфликта и т.д.

Широкий круг исторических персонажей, очень сочный и временами неожиданный. Всё это делает роман полотном эпичным. По-хорошему эпичным. Удивило присутствие Муссолини и Эйнштейна. Но позже пришло понимание: Муссолини как некое зеркало Ленина, такое общее для всех тиранов – смелость, хитрость, нелюбовь к людям, понимание, что главное, кормить публику тем, что она желает, а значит нужно и должно врать ей; и это вкупе с колоссальной энергией и ораторским искусством. А Эйнштейн, как доказательство того, что гениальность может быть вещью очень узкой – ведь и Ленин тоже (по мнению автора) в чём-то гениален. К тому же в линии Эйнштейна, в его принятии революции в России как чудесного эксперимента – выражено очень многое в отношении Европы к России. Интересно только восхищался ли Эйнштейн экспериментом с приходом нацистов в Германии – вот вряд ли…

И, конечно, тема самоубийства. Она тут, мне кажется, не собственно самоубийство, а некое ощущение конца, возможно даже личное для автора. Самоубийств в романе три, и все они разные по сути. Самоубийство Морозова – продукт депрессии человека, у которого всё есть. Мировая война ¬– самоубийство Европы – акт какого-то самодурства имевшего роковое последствие. И самоубийство Ласточкиных – прерывание мучений, в ожидании мучений более сильных. И всё это бьёт по теории Морозова, что, дескать, самоубийство – самый благородный способ уйти из жизни. Вот как минимум по «самоубийству Европы» точно не скажешь, да и смерть Морозова благородной не назовёшь – скорее психическое отклонение.

Одним словом, собирая всё вышесказанное, многобуквенное в кучу, скажу: роман неожиданно понравился. Да, не без моментов, которые отталкивали, но со многими из них я неожиданно смерился – редко такое бывает – потому что увлёкся им, он стал мне интересен со многих сторон, да и за героев я стал переживать стильно.

На самом деле очень сильный контраст вышел между ощущениями от романа в начале и ощущениями в конце – сильнее у меня ещё не бывало…