Михаил Харитонов «Моя дорогая»

Рассказ написан в эпистолярном жанре, и это придаёт ему почти пугающую достоверность, совершенно здесь невероятную. Женщина-агент пишет письмо своему шефу. Письмо очень искреннее, так можно рассказывать о своей жизни исповеднику в церкви. Эта женщина добывает для генерала разведывательную информацию способом доселе неслыханным, находящимся поистине за гранью фантастики. Почти до самого финала мне казалось, что рассказ служит ещё одним подтверждением известного определения женщины, данного Михаилом Армалинским*. Правда, из текстов Армалинского можно сделать вывод о приложимости аналогичного определения и к «сильному полу». Сомнение (по поводу слов Армалинского применительно к данному случаю) вызывала лишь крайняя, доходящая до абсурда, патологичность описываемой Харитоновым ситуации. Но в последних строках рассказа всё, как это часто происходит в произведениях Харитонова, оказывается несколько сложнее. Вступив в неразрешимый конфликт с собственным организмом, несчастная ГГ не имеет никаких шансов на успех. Трагический исход неминуем, и она сама вполне отдаёт себе отчёт в этом. Конфликт этот можно представить и как спор между сознанием и подсознанием в парадоксально извращённом изображении. Личность (сознание) побеждает ценой, как говорят военные, неприемлемых потерь. Человек верующий мог бы подумать, что таким образом Создатель исправляет свою ошибку, которая привела к появлению слишком уж концентрированного воплощения греха, и делает это с обычной своей ветхозаветной жестокостью. Я же, как человек неверующий, скажу проще — на всё воля Божья.

Хоть плачьте, хоть смейтесь, а перед нами ещё один трагический женский образ русской литературы. Обогатилась ли литература с появлением этого рассказа? Думаю, любой опыт обогащает, кроме лагерного срока, в чём нельзя не согласиться с Варламом Шаламовым.

Теперь несколько слов о жестокости и абсурде. Письмо, которое печатает ГГ рассказа, очень легко представить монологом, произносимым актрисой со сцены. Основоположник театра жестокости Антонен Арто, которому посвящён рассказ, писал в своём манифесте: «Театр невозможен без определённого элемента жестокости, лежащего в основе спектакля. В том состоянии вырождения, в котором все мы пребываем, можно заставить метафизику войти в души лишь через кожу.» Во введении к сборнику пьес, вышедшему в издательстве «Опустошитель» в 2015 г. под названием «Бесчеловечный театр», этому театру даётся следующая краткая характеристика: «Эпатаж, деструкция и профанация, слепой бунт, не знающий ограничений. Трагическое и комическое, отныне существующие как полноправные, равновесные начала.»

Посвящение рассказа ещё и Жану-Люку Нанси можно объяснить, по моему, наличием у этого философа небольшой работы «Сексуальные отношения?». Рассказ можно понять и как неожиданное и весьма своеобразное дополнение к размышлениям Нанси.

*) У меня нет полной уверенности, что это определение, здесь, к сожалению, не воспроизводимое, принадлежит именно Армалинскому. Но это не так уж важно. Гораздо важнее, что оно полностью опровергается в коротких, но очень ёмких мемуарах популярной французской актрисы второй половины ХХ века Сильвии Бурдон («Любовь — это праздник»). А последнее слово при обсуждении таких вопросов должно принадлежать женщине.

Откровенный бред. Фантазия у автора работает, но как-то уж больно извращенно. Я такое читать не могу.