Представим. Какое-то ТВ-шоу а-ля покажи свой талант с тремя ведущими и сценой, в случае неудачи выступающих обрушающая их вниз. Вот если бы на этой сцене разворачивались действия сериала "Карамора", то ведущие, во-первых, далеко бы не сразу и не одновременно сказали бы проекту "нет". А во-вторых, даже когда последний из тройки опустил бы рычаг в знак отказа от выступающих, то горячо поблагодарил их и попросил прийти с новыми идеями в другой раз.

Примерно такие ощущения остались от проекта Данилы Козловского (и не(много) Ильи Найшуллера). Сериал сложен в плане оценке и тернист настолько же, насколько был трудным путь его создания. Потенциальные "джихады" со стороны православной общественности, недостаток денежных средств, уход Ильи с кресла режиссера, отказ канала-заказчика от сериал и т.д. — с "Караморой" случалось самое разное. Но сериал дошел до премьеры, и, хотя бы поэтому, энтузиазму его создателей надо отдать должное (особенно Козловскому — проект его дитя, во многом). И поблагодарить. Но тяжелый путь негативно отразился на содержании проекта, как и многие другие факторы, о которых ниже. В принципе, обзор формы и сущности "Караморы" уже был дан недавно beskarss78 в своей рецензии. Я добавлю лишь несколько моментов и расставлю акценты на иных гранях сериала. Попробую раскрыть несколько предположений о том, почему же сериал скорее неудача, чем успех, и почему его все-таки стоит и даже будут смотреть. Без спойлеров не обойдется, но постараюсь их прятать.

Те, кто читал одну-две из моих заметок здесь, понимают, что сериал я ждал. Альтернативная история, революционная тематика, российское, но относительно андеграундное (в плане того, что трейлерами и анонсами, как минимум, сериал позиционировался как нетипичный для современного кинематографа в России взгляд на те события) — всего этого нельзя было обойти. Да, конечно, было ясно, что никакого открытого воспевания революционности, тем более радикально-левацкой, от умеренно либеральной команды ждать не стоит (если что, умеренно либеральный — ни оскорбление и не предвзятость). И пусть даже метафора властей-кровопийц слишком уж банальна и в лоб. Но, по последним событиям и их комментированием, да и без них, с господством консервативного консенсуса в развлекательной индустрии России, даже такой проект, прямолинейный, с идеологически понятными направленностями, со всеми имеющимися минусами, лучше, чем ничто. В плане высказывания — на самом деле максимально скромного — это уже безумно смелый шаг. Да и воплощение этого политического жеста, осторожного и более чем умеренного, все равно неплохое. И, самое главное, несмотря на финансовые трудности "Караморы", думается, что просмотров у него будет предостаточно. Почему? Откройте новости. Сериалу очень повезло (а нам очень не повезло) с датами выхода. Он идеально ложится на происходящее. Некоторые фразы чуть ли не синхронны новостным сводкам. Поэтому интерес к проекту благодаря последним двум неделям должен усилиться. Но эклектичности, глупости и иных слабых мест это не убавит в сериале. А они не просто имеются. Они имеются в изобилии.

Главный плюс — само существование "Караморы". При всех недостатках, при всех нюансах, при всей осторожности жеста, простите за повтор, наличие оного есть прорыв обыденного медийного дискурса. Потом, разумеется, реализация в виде декораций, костюмов, видов Петербурга, Грузии, стимпанковых элементов, картинка вообще — вполне себе западный уровень. Не во всем, но в большинстве своем. С эротикой (безусловно, красивой эротикой) кое-где переборщили, но ничего не могу сказать — актрисы красивые. Но слишком уж много всего этого. Отдельный и один из самых примечательных положительных моментов — это сцены с историческими персонажами. Не раз это отмечали уже в разных обзорах. Выделю и я. Самые сильные исторические реконструкции вышли со Сталиным, Толстым, терактами народовольцем, Столыпиным и Распутиным. На первое место поставлю именно диалог с тов. Кобой из третьего эпизода. Очень сильный диалог с кучей отсылок между этим персонажем и Караморой. "Кадры решают все", "у вас головокружение от ваших мелких успехов", трубка и вообще остальные детали, фразы — все сделано с максимальным вниманием и любовью. Очень оригинально и с юмором — насколько вообще возможно о таком шутить — подошли к терактам "Народной воли". Череда неудач, нелепых и забавных, первых русских террористов до сих пор всплывает в научпоп лекциях. Здесь же их вывернули наоборот для контекста сеттинга "Караморы". Теракты-то были б удачные... да вот террористы не подозревали, что борются с вампирами! И на них нужно серебро. Сцена с Александром 2, табачный дым из которого выходит сквозь пулевые ранения, гениальна. Ситуация с Толстым и толстовцами, образ Льва Николаевича в состоянии опрощения, шуточный диалог между Алиной и писателем с незнанием произведений последнего — замечательно. Распутин подан максимально интересно и вне клише,

Количество нюансов, недочетов, странностей и глупостей значительно контрастирует и перевешивает сильные моменты сериала. Ляпы и несообразности начинаются с самой первой серии и содержатся в лейтмотиве "Караморы". Ведь даже в описании сериала написано, что, собственно, Карамора борется с вампирами ради мести за смерть любимой.

Максимально противоречивый, но интересный проект. Интересный он в силу контекста новейшей истории России вообще и последнего месяца в частности. Российскому зрителю очень и повезло, и "повезло" атмосферой информационных потоков для получения особого удовольствия от просмотра. Вместе с тем проблемы откровенных косяков и противоречий в сценарии, недоработанности линий развития персонажей, слабой раскрытостью важных нюансов сеттинга,

Под вереницей веселых рассказов «Хроник Бустоса Домека» скрывается серьезный цикл из критических статей. Постмодернистский мозаичный памфлет и забавная псевдо-публицистическая проза не суть, а форма коллективного творчества Борхеса и Касареса. От «Предисловия» до «Бессмертных» (ра)скрывается философская публицистика. Только писательский дуэт, как и их французские коллеги, Делез и Гваттари, философствует по заветам Ницше не нудным пером, а сурово-саркастическим молотом. И это не столько и не только, даже вовсе не забавы над вульгарно интерпретированным и понятым постмодерном с постмодернизмом. Это и не воспевание возможностей и арсенала множественностей и ризом, фрагментации и смерти Единого. Скорее Борхес, знаток и романтически преданный классике в философии, литературе и искусстве вообще, творчество которого есть проживание этого человеческого культурного богатства, вместе со своим напарником рассуждают о другом. Как продолжить классику, как не сохранить ее в виде музейно-школьной мумии, а воспроизводить ее, давать классическому продолжение, выход и исход в новое. «Хроники Бустоса Домека» не о постмодерне, а о модерне, который, вспоминая Хабермаса, есть незавершенный проект. Именно о тех границах и преградах, которые возникают перед Модерном, и размышляют в доступной форме Борхес и Касарес.

Прежде всего Модерн — это эмансипация, взаимное обучение, здоровая доля сомнения в своей правоте, стремление к Истине, Красоте и Добру, устремление к новому. Во многом эта еще платоновская триада, греческая мысль, политика как этика и искусство как идеал, по-особому осмысленные в поворотной точке европейской и мировой истории, стали началом наиболее важной и не омраченной милитаристской и колониальной кровью линией Просвещения и Модерна. В большинстве из рассказов «Хроник...» раскрывается, на мой взгляд (все же в ситуации постмодерна надо учитывать, что твоя позиция всегда есть интерпретация, частное мнение и не абсолютный ракурс), ложные и ограниченные пути к Красоте. Об этом «Дань почтения...», где культура цитирования и отсылок заходит так далеко, что цитируемой текст целиком заявляется как новый. Т. е. меняется лишь имя автора. Что интересно, упомянутые византийские «текстари», и вообще средневековая культура письма, базировалась на творчестве именно как особой комбинации заимствований, а точнее отсылок. Такой мозаики смысловых контекстов, которые бы знающему читателю (зачастую от монаха-писателя к монаху-читателю) показали полноценно новый смысл. Особенно это касается летописей, о русском изводе которых отлично рассказывает Игорь Данилевский (вообще его идея о том, что летописи — это «докладная записка» и «материалы дела» для Страшного Суда, а в ожидании томилось все Средневековье, великолепна). Другое дело, что современная культура отсылок и «мира как текста» — лишь бледная тень того океана пересекающихся цитирований. «Вечер с Рамоном...» вопрошает о границе детализации и реалистичности реализма, о диалектике средств и целей. Если цель описать реальность вообще, мы впадаем в такую дурную бесконечность, которая и Аристотелю не снилась. Поэтому, когда Рамон Бонавена принялся было написать реалистический роман о проблемах жителей некоей деревни, а потом погряз в юридических и психологических коллизиях, удаляясь в них все глубже в ножку своего письменного стола, потеря цели привело к осмыслению самого инструмента, реалистического письма, как цели. Отсюда и абсурдные тома о пепельнице и карандаше. Другие рассказы, например, «Каталог и анализ...», проходится по без(д)умному минимализму. «Новый вид искусства» пинает архитектуру, задача которой становится издевательство над человеческим удобством. «Этот многогранный Виласеко» порицает стремление к непохожести, которое приводит к банальной одномерности. «Gradus ad Parnassum» изобличает языковое игрище с языковыми играми, которое приводит поэта к состоянию кабинетного философа из присказки Маркса («наука — это половой акт, а философия — онанизм»). «Наш мастер кисти: Тафас», скорее, представляет из себя уже некоторый переход от отбрасывания ложных путей создания красоты к обнаружению истинных. Его можно прочитывать и как некий полемический жест в сторону чрезмерно зарвавшегося в стремлении к сложности авангарда, и как критику традиционалистского и иного конъюнктурного сдерживания творчества (опять же, авангард, требующий от прогрессивного или «прогрессивного» художника как можно сильнее удалиться от похабных масс с их вожделением китча, прям как в статье Гринберга «Авангард и китч»; и традиционалистские, например, мусульманские запреты по вопросам визуального искусства), и как вопрошание о невыразимом в искусстве. Включенности художника в жизнь и то, как эту включенность показать.

Вместе с тем некоторые рассказы сконцентрированы скорее не на тупиках, а на путях дальнейшего прогресса и эмансипации искусства. Об этом, например, одна из жемчужин сборника, «В поисках абсолюта». В нем произведение искусства предстает как не только и не столько индивидуальный акт некоего гения-творца, а как коллективная, общественная практика. Которая, несмотря ни на что, фоном и тенью скрывается за любой книгой, мелодией или даже научным открытием. Здесь же поднимается и вопрос историчности искусства, исторического как такового, понимания мира вокруг как процесса. «Избирательный взгляд» заставляет задуматься о том, как передать невыразимое в творческом жесте. Как произведению описать пустоту или время вообще? В этой эпизодической зарисовке делается ставка на перформанс и инсталляцию, на выход за рамки единичного произведения к системе таковых и акцентом на отношении между ними. Перформанс как общественная критика всплывает в другом алмазе цикла — рассказе «Гардероб 1». Один из самых запоминающихся, с неожиданным поворотом, меняющим все, и просто веселым. Здесь искусство воплощает идеал Сократа как шмеля, жалящего общественный статус-кво и нудное, некритичное спокойствие. «Чего нет, то не во вред» напоминает, что одна из самых сильных фигур и мощных инструментов искусства и критики — это молчание. Но не умалчивание в страхе, лести и лжи. «Нынешний натурализм», как бы суммируя критическую часть сборника, предлагает хотя бы периодически отказываться от закутывания в одеяла из слов и хитросплетений фраз в попытке новаторства. И попробовать вместо говорения словесных облаков заняться деланием действий и практикой. Некоторым заключением из этой условно выделяемой мной части сборника (и, как я покажу в конце этого отзыва, логический финал вообще всего сборника) выходит «Универсальный театр». В нем, как и в некоторых других своих произведений из других циклов и выкладок, Борхес грезит о театре, который будет неотличим от жизни, как и наоборот.

Оставшиеся элементы и фрагменты «Хроник...» больше ведут речь не о критике тупиков и поиске выходов для жизни искусства, но концентрируются на обществе, техническом и научном прогрессе. В «Теории группировок» критикуются опять же дурно-бесконечные и бессмысленные попытки систематизировать и классифицировать все до последнего винтика. Опять же цель и средство, их взаимодействие, должны определять те или иные научные потуги. «Новейший подход» вопрошает о том, что сегодня называется политикой памяти и войнами памяти. Фальсификация истории, борьба интерпретаций, удобные переписывания — все это затемняет историчность как тотальные процессы, где конкретное определяет абстрактное, отдельные эпизоды истории, а не воли наций и частных политиков. «Гардероб 2», закрывая глаза на сатиры о моде и рекламе одеяний, показывает более глубокие философские и научные проблемы. Наши тела, вплоть до органов чувств, не некие фильтры между нашим сознанием и миром, не то, что скрывает вокруг лежащее, а совсем наоборот. Тела, конечности, система чувствительности не нечто статичное, но инструменты «в руках» нашего сознания и мышления. ««Бездельники»» формируют сатиру на нынешнее состояние научно-технического прогресса, который в угоду частным, а не общественным интересам, создает целые мусорные сектора экономики, а также только усиливает рабство человеческого существа в сфере труда и отдыха от него. «Esse est percipi» в унисон с Бодрийяром обличает и демонстрирует современность как потоки ложной или не «в ту степь» истинной информации, которую пассивный потребитель даже не силится активно осмыслить. «Бессмертные» в духе Лема рассматривает, посмеиваясь, идею вечной жизни человека благодаря техническим заменам в нашей телесности.

И, наконец-то, пара слов для финала. Хорхе Л. Борхес и Адольфо Б. Касарес создали очаровательный и сильный сборник размышлений. Веселых, трагичных, актуальных и глубоких. В постмодернистской форме здесь ставятся задачи по реабилитации и возрождении Модерна. Особенно искусства этой большой эпохи, которое, как мне кажется, из «Хроник...» имеет лишь один шанс для выживание. Перестать быть целью, став средством. Искусство для искусства, филигранные выверты и сложность для акцентирования неповторимой непонятности — все это слишком... просто. Как сказал один мой друг, Джойс совершил в литературе такую революцию, какую и Гегель в философии. После этого доведения до логического конца искусства для искусства данная формула попросту стала невозможной, абсурдной и жалкой. Такие же окончательные революционные (тер)акты были и в других областях искусства прошлого века. И выход, как мне кажется, кроется в «Универсальном театре» и серии похожих рассказов Борхеса. Искусству для выживания и дальнейшего развития необходимо покинуть свою тепленькую автономную автаркию и смешаться с самой жизнью. Так же, как советовал Маркс для философии в тезисах о Фейербахе. Что-то похожее в размышлениях о «театре жестокости» мыслил Антонен Арто. Искусство как жизнь, жизнь искусством, искусство жизни — следующий шаг к Красоте, которая есть Истина и Добро. Искусство должно менять мир? Так не будем ему мешать! Отпустим искусство на улицы из наших библиотек и творческих лабораторий.

П.С. Я не назвал рассказ "Новый вид абстрактного искусства". Избегая содержания самого этого произведения, я считаю, что "Хроники Бустоса Домека", как и некоторые работы Станислава Лема, есть особый жанр литературы и научной фантастики. Тот самый новый вид абстрактного искусства, но только в смысле не внутренней пустоты, а наоборот. Лем и Борхес создают литературу над литературой, даже не литературоведение и не критические размышления, а как бы фантастику о литературе. Металитературу, которая воображает иные литературы. В данном случае, правда, Борхес воображает такое новое, которое есть хорошо забытое старое...

"Хроники Бустоса Домека" на фантлабе

Помните, Заратустра, в самом начале своего пути встретил монаха-отшельника? Тот в уединении от остального человечества молился и воздавал хвалы Богу. И ницшеанский пророк, уйдя от старика, произнес про себя: «Возможно ли это! Этот старец в своем лесу еще не слыхивал о том, что Бог мертв?». Так вот, в нашем случае умер не божественный свет, продолжающий тухнуть в храмовых гробах. Умерла космоопера как жанр.

Да, именно так. Я вновь возвращаюсь в свои воздушные замки, из которых разглядываю в некоторых слабо заметных для публики фантастических произведениях постмодернистскую направленность. Притом такое значение постмодернизма в литературе, под которым понимаю закрытие некоторого «большого нарратива» до «востребования» на «ремонт». Постановку точки или лишь точки с запятой, многоточия, наделение читателя и писательской братии пониманием, что жанр находистя в кризисе и нуждается в серьезнейшей перестройке. А то перестройки, «реконструкции», данный литературный дискурс подвергнется беспощадной деконструкции.

Именно безжалостный деконструирующий поток я вижу в романе Баррингтона Бейли «Дзен-пушка». И, должен признать, что именно после этой книги для меня этот слабо известный автор становится в один ряд с блестательным Кейтом Лаумером, за спиной у которого (я разглядел) две потрясающие деконструкции в фантастическом «гетто». А именно «приостановки» хронооперы через «Берег динозавров» (1971) и фантастики о Вторжении и/или Контакте при помощи «Дома в ноябре» (1969). «Дзен-пушка» же от 1982 года — выстрел по попсовому примитиву «звездно-войнушным» повествованиям, кульминацией которых стала как раз до сих пор, к сожалению, живая сага (уже не) Лукаса. Бесконечные, притом однообразные империи, «антропоидный фашизм», слепой перенос и глупая экстраполяция земных политий на космические реалии, отсутствие хоть сколько-нибудь «твердых» научно-фантастических фундаментов, предсказуемая и глупая жвачка вместро умного драйва в сюжете... Перечислять можно еще долго. Так или иначе Бейли попал точно в мишень и не даром получил от крестного отца не-мейнстримной фантастики, Майкла Муркока, клеймо «самого оригинального научного-фантастического фантаста своего поколения».

В чем заключен успех деконструкции, предпринятой Баррингтоном? Первое, конечно, это калейдоскоп идей. Столько фантастических допущений, столько ярких описаний, столько ... всего! И все это — в одной маленькой книжке, которую я прочел за полтора вечера. Собственная физическая теория, диалектически переворачивающая гравитацию в надвселенские силы отталкивания, на которых строятся представления о специфической мультивселенной и около-варповских сверхсветовых перемещениях. Огромное разнообразие миров, рас и мировоззрений в одной, опять же, небольшой книжечке, которая дает фору целой многодесятилетней киносаге. Тут и роботы-забастовщики (привет робо-мятежникам из приквела про Хана Соло), и блуждающие земные города (привет хроникам о хищных городах) в виде огромного историко-социологического эксперимента, и умные животные (отлично усовершенствованная отсылка на Дэвида Брина), дети, которых готовят к войнам и уничтожениям целых планент (мимолетный эпизод про артиллериста имперского флота, учившегося на автоматах убивать, и в итоге погубившего зазря целый мир — прям таки и лезет в голову картина разросшегося вокруг маленькой детальки «Дзен-пушки» книжный цикл про игры Эндера), искусственные разломы в многомерно-иные миры («твердо-научно» модифицированная до легендарной «Лестницы Шильда» и столь же гениально сложной «Диаспоры») и т. д., и т. п. Фантазия, воображение, да и знание специфики и пестроты жанра в тогдашнем его состоянии — браво.

Второе — структурированность идей. Бейли не просто вслепую стреляет мыслеформами, а собирает фрактальные множества идей, описаний и действий в единый мир и колею сюжета в нем. Созданная писателем человеческая империя — отлично продуманная и доведенная, скажем так, до логического конкретного конца из голой абстракции образ и стереотип «галактической империи человечества». Демократические вседозволенности, чрезмерное сибаритство в столичных мирах, демографический кризис, ранговая структура, дань в виде популяций талантов и гениев — браво. Создание нескольких линий повествования и их состыковка в единый сюжет с неплохим раскрытием сути макгаффина, способного одним нажатием уничтожить господские иерархии любой империи. Кстати, именно возможное появление в сверхдалеком будущем подобных квантового размера «звезд смерти» подписывает действительно смертный приговор любым звездным империям на онтологическом уровне.

Ну и третье, разумеется, сатира, юмор, ирония и откровенный стеб над космооперами той поры. Начало «Дзен-пушки» в этом разрезе — просто комедия дель арте посреди космоса. 21-летний адмирал, командующий армией деликатных карликовых слонов и слишком агрессивных свиней, который боится выдать врагу отсутствие личного состава (из людей) врагу (где отсутствие л/с — лишь частный случай кризиса империи, которой люди уже и не хотят управлять) и требует от пораженного мира налог в виде нескольких тысяч ученых, людей искусства и прочих творческих персонажей, измеренным по специальным шкалам. Это великолепный и невероятно комичный старт. Комедийных сцен в принципе достаточно разбросано по роману.

Именно эти три слона Бейли создали серьезный кумулятивный разрушительный эффект деконструкции космооперы. На всех возможных уровнях. Возможно, герои у Бейли послабее и более функции, чем у того же коллеги по постмодренистско-фантастическому ремеслу, Кейта Лаумера. Или у других британских «нововолновых» авторов — Муркока, Балларда, Браннера... Возможно. Возможно, что и некоторые линии и повороты сюжета были слишком быстро разрешены. Все так. Но не будем забывать, что перед нами — беллетристика. И Баррингтон Бейли, на мой взгляд, сделал все возможное, чтобы выйти за ее дискурсивные лимиты и цензы. Но, как замечали Маркс, Энгельс и Ленин, исторически конкретной, на наличном базисе, революции сложно решить задачи, требующие уже других производительных сил. Бейли, поэтому, работает с тем, что есть, и производит единственно возможный вариант развития событий — разрушает до основания космооперу, но не трогает базиса сложившегося беллетристического дискурса (разрушение дискурса дискурсов, в котором заточена (или уже нет?) фантастическая литература, словно фэнтезийная дева из пошлых сказок, дело гораздо более трудное, чем частного жанра из жанровного созвездия). За его пределы вырвутся уже другие. Не пост-, но метамодернисты вроде Джона Скальци в «Краснорубашечниках» (здесь). Последний, кстати, пример того, что точки можно и нужно превращать в точки с запятой. В принципе, именно это получилось у другого гения умного сай-фая — конечно же, Иэна Бэнкса, с его виртуозной «Культурой», которая походит на свою менее удачную сестрицу из этого самого романа Бейли. Другое дело, что Бэнкс еще в 70-ых начал писать «Выбор оружия» замечал FixedGrin. А, значит, поминки дряхлой и попсовой мумии космоопер могли случиться гораздо раньше. Просто у Бейли вышло со смехом, но без света софитов. У Бэнкса же... Что и объяснять. Гениально. Это не деконструкция и даже не реконструкция. Это построение совершенно нового фундамента жанра, с которого мы еще нескоро сойдем.

"Дзен-пушка" на фантлабе

В эпоху постмодерна, в котором все судорожно ищут новые приставки ("мета-", удвоенное "пост-" и т.д.) для омертвелого модернистского корня и различные новые большие смыслы, главным искусством все равно остается кино и "окиневшие" сериалы. Бывают среди них вымороченные подделки с претензией на глубину, в итоге остающиеся фильмом на один раз. Бывают же фильмы, созданные на один раз, но которые можно пересмотреть и хотя бы второй-третий разок. В наличие есть и другие категории, но где-то посередине между этими двумя существует недавний молодежный около-фантастический фильм-драма "Спонтанность" (2020) по одноименному роману А. Стармера.

Эта картина неплохой пример подросткового кино, который хотя бы касается какой-то близкой к глубинным проблематикам (пост)современности. Фильма, который может легко и даже любопытно поднять важный вопрос. Вроде бы ничего сложного и претенциозного структурного обличья и сюжета не представив, но создав при этом нечто, лежащее в общем потоковом кино, но чуть выступающее из него. На самом деле ситуация неожиданной — спонтанной — смерти от взрыва мозгов выпускников американской школы Ковингтона во многом напоминает один из, на мой взгляд, главных сериальных проектов последних двух десятилетий. А именно "Оставленных" Д. Линделофа.

Ведь какая именно проблема выделяется в этой кинокартине? На мой взгляд, это не просто обличение постоянного и гнетущего присутствия в нашей жизни потенциала смерти. Внезапной, беспощадной и бессмысленной. Это вкупе с жизнью как бессмысленным потоком боли и страданий слишком приблизило бы этот фильм к сериалу от "Нетфликса" "Тьма", на который у меня есть эссеистическая рецензия. Нет, "Спонтанность" ближе к именно к тематике разрушающихся социальных связей, ощущения краха больших нарративов, фундаментов для принятых ценностей и норм. Понимание и чувствование себя в вакууме без стабильности и устойчивости — вот наиболее точное описание для обоих произведений. Но если в "Оставленных" действительно скрывается много слоев смыслов, специальных подсказок и, наоборот, "отводок" от истины происходящего, имеются очень сложные структуры повествования, целая колея отсылок и аллюзий с постмодернистскими вставками, иронией, а вместе с тем и (мета)модернистской чувственностью и трагическим (трагикомическим) пафосом в хорошем смысле, то "Спонтанность" явно попроще в плане многоярусности и архитектоники.

Авторы фильма выглядят как хорошие ученики тех же "Оставленных", а еще хорошей постмодернистской литературы, которой тесно даже в постмодернистской же форме, например, "Монголии" Лимонова или "СНАФФ"'у Пелевина. Ведь форма картина сделана в стиле легкого бриколажа в плане того, что "Спонтанность" периодически напоминает какой-то ситкомовский мультфильм из-за визуальных, зачастую юмористических вставок-размышлений героини. Вообще само повестввоание идет от главной героини, которую в целом недурно сыграла К. Лэнгфорд. Экзистенциальный драматизм отлично уживается с черным и весьма мрачным юмором, любовная линия с политическими вкраплениями относительно левацкой движухи в Америке. Вместе с тем оголтелого фанатизма по 80-ым, благо, в "Спонтанности" почти нет и тем она также выбивается из трендов. Возможно, сюжет бы обогатила закрытая, а не открытая концовка, но тогда добавление линии конкретного раскрытия происходящего скатило картину во второсортный сай-фай подростоквый фильм. А так перед нами что-то необычное на фоне шаблонных юношеских лент о взрослении. В конечном счете "Спонтанность" выходит на мысль о том, что все, что у нас есть необходимого — это наши близкие и память о них, которая несмотря ни на какие спонтанности будет фундаментом даже в самой гуще постмодернистского хаоса. И тем самым этот фильм делает качественный скачок из постмодерна — его же силами — в нечто иное, как и "Оставленные".

П.С. Контингентность фантдопущения фильма позволяет отнести его к "вненаучной фантастике", о которой пишет Квентин Мейясу и о которой я рассказал в рецензии на него. Но а можно просто считать "Спонтанность" приятной картиной с фантастическими и постпостмодернистскими нотками.

Ну вот как можно что-то сложное найти в такой серии, как "Форсаж"? Казалось бы, ничего. Но, поверьте, у меня получилось.

По чистой случайности, доходящей до контингентности, я оказался на сеансе, казалось бы, уже которой части самого глупого, легкого, наполненного самыми нереалистичными даже с точки зрения самой сумасбродной фэнтези законами физики, забитого вагоном с десятком маленьких тележек штампов и т. д., и т. п. И ничего, кроме взрывов с красивыми картинками и смеха от всяких сценарно-сюжетных глупостей я не ожидал получить. А таки получил! Притом, как я заметил по рецензиям, замеченное мной осталось незамеченным для других. Лишь в нескольких комментариях про самоиронию создателей фильма и почти что пробивание четвертой стены я углядел что-то похожее.

Итак, что же такого чудного и даже умного я заметил в "Форсаж 9"? А то, что это несостоявшийся киберпанк. Самый настоящий. И жаль, что создатели не смогли накопить ту критическую массу смелости и воли, чтобы перейти границу глупого и отправиться в умное.

Каким образом? Несколько раз за весь фильм персонажем Тайриза Гибсона, пусть и в комичной, абсурдной форме, но делаются крайне важные замечания. Примерно три раза на протяжении всей картины он отмечает, что с ним и его друзьями происходят невозможные вещи. Физически невозможные. Перестрелки, в которой герои не получают ни одной пули, обвалы камней и зданий в нескольких миллиметрах от кончика волос все тех же героев, "неожиданное" спасение за одну секунду до, в конце концов, черт побери, автомобиль с людьми, запущенный в космос... Это же глупость, выкидыш из мыльных около-реалистических сай-фаев. Но когда герой Тайриза первый раз выдвигает мысль о том, что "мы особенные" и "форсажники" совершают невозможное, его пускают на смех персонажи-умники. Но он делает так же и в дальнейшем — замечает абсурдность происходящего, невозможность и глупость оного, выполняя, как кажется, свою комедийную функцию второстепенного персонажа. Но а что, если нет? Честно, как было бы круто, если бы решительность находилась на стороне создателей "Форсажа". Это ж насколько было бы метамодернистски, выбраться из масскульта на идее компьютерной симуляции? Или того, что герои фильма вообще живут в кино. Главное смертоносное оружие в фильме, проект "Арес", который может контролировать любое компьютерное устройство, как будто намекал, что вот, это симуляция. Что он ключ к внутренним настройкам виртуальности реальности "Форсажа", благодаря которой герои получают свою чудесную удачу и искусственные баги в окружающей действительности, временно ломающей законы физики. Но нет... не случилось.

А каков был бы рывок? Впервые в истории кино создатели изначально глупой серийно-тамповой продукции делают финт ушами индустрийно-культовых масштабов и говорят — а это все симуляция. И персонажи это раскрыли. И вскоре они отправятся по вирусным сетевым кодам в самый центр своего виртуального мира, чтобы пробиться к реальному, к своим создателям, или еще глубже вторгнуться в фундамент своей вселенной. Или перед нами бы предстал сюжет "Людей в красном", где второстепенные герои вроде Тайриза стараются покинуть симуляцию или остановить весь тот бред, который вносится в нее желаниями массового зрителя. Или бы все основные персонажи пробудились во вселенной по типу "Трона" или "Матрицы", взглянув из капсулы/искусственной матки на мир мрачного будущего вне искусственных видений вау-взрывов и автогонок... Или... или...

Но это, скорее всего, был очередной эпизод глупого, но коммерчески успешного кино общества тотального потребления, где везде простирается один сплоной отупляющий постмодерн, который включает в себя все отголоски даже слегка умного и сминает их в коммерческом жерле визуального капитала. Все как всегда. Но, блин, если бы я увидел свою галлюцинацию на экране, я бы поверил, что мир может стать лучше. Взаправду.