«Волшебная самоволка» Сергея Панарина сквозь призму Войновича.

Герой Коля Лавочкин в буквальном смысле слова расположился в одном строю между бравым солдатом Чонкиным и былинным богатырем Жихарем. С Жихарем его связывает веселый нрав и серия битв с чудовищами и колдунами, с Чонкиным — тот же веселый нрав и серия противостояний собственному начальству, когда некий вверенный объект охраняется от всех и от вся. Роман антиутопичен, как «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина» — жизнь рядового солдата необычайно далека от того идеала служения, которое силятся воспитать в нем государство и армия, и оказавшись вне игры. Лавочкин, как и Чонкин, находясь вне игры, следует уставу, в чем противостоит своему начальству, которое по уставу должен слушаться беспрекословно. У Войновича возникает абсурдная ситуация, когда устав противопоставляется уставу, солдат — своему начальству, а государство — своему солдату. У Панарина — примерно то же самое за исключением государства. Он перевел повествование подальше от родных пенат и заставил героев говорить на чуждом им языке как на родном. Но это сделало повествование еще большей антиутопией: Коля Лавочкин как герой смог реализоваться только в чужой стране, именно дипломаты чужой страны сделали его существование в образе героя возможным: они осознавали, что с народным героем следует поступать осторожно, народ может государственных чиновников спросить «Где наш герой? Кто его убил?» В России героев, быть может, потому уже и нет, что подобное негодование здесь стало невозможным. Хотя, как показал Панарин, в бытовых ситуациях героев за пределами России любят гораздо меньше — их нужно чествовать, праздновать, что неблагоприятно отражается на экономике приютившего героя населенного пункта. Последнее обстоятельство не позволяет повториться сюжету Войновича — герой вынужден покинуть свою девушку и оставить деревню.

«Волшебная самоволка» — столь же явный постмодерн с цитатами отовсюду, включая библейские и сказочные сюжеты (битва Давида и Голиафа, сказка о волшебном веретене, «Вечера на хуторе близ Диканьки»), как и повествования о приключениях Жихаря (там — поклонение дедушке Проппу, переведенный на профанный язык категорический императив Канта и т.д. ). Объединяет Панарина с Успенским и постмодернистская склонность переделывать знакомые нам песни и стихи на соответствующий сюжету лад.

В «Волшебной самоволке» то же, что и у предшественников, смешение жанров и стилей — от политической сатиры до детектива — ведь по следам героя-солдата следует вездесущий прапорщик, долг которого — вернуть дезертира в часть.

Но основа основ — традиционные сказочные сюжеты, лишенные былой условности и конкретизированные как политические и социальные инициации нашего времени. Отправка героя с миссией в соседнее царство-государство с целью избавиться от героя, сражение с драконом, который является «крышей» города, кража автомата гномами, выполняющими трудовую норму, установленную строгой Белоснежкой.

Объект охраны Лавочкина — красный флаг. Не самолет Чонкина, не русская Земля Жихаря, а символ, за который, правда, порой и жизнь отдавали, но который никак не может претендовать в наше время на какую-то особую значительность и вызывать священный трепет в груди солдата — так, простой реквизит, причем явно устаревший: ментальность героя уже включает в себя полный набор социокультурных метафор нашего времени. Поэтому отношение Лавочкина к флагу формальное: он поставлен в караул его охранять, значит, должен охранять его, даже попав в Тридесятое царство со странными названиями населенных пунктов: Лохенберг, Шабашдорф, Жмоттенхаузен.

Для героя и флаг — палочка-спасалочка, в битве с великаном удержавшая его над пропастью, а потом и вовсе ставшая волшебной палочкой. Есть все-таки что-то в наших российских символах намоленное, что не поддается воздействию чужеродной магии — вероятно в этом смысл панаринских мистерий.

Но чем Лавочкин коренным образом отличается от героев Успенского и Войновича — так это абсолютно сетевым шутейным мышлением и знанием компьютерных игр, которые помогает ему (и автору) в буквальном смысле пройти огонь, воду и медные трубы. Особенно последнее, ведь когда блистательная победа над чудовищем одержана и всеобщее почитание грозится перерасти в фарс, автора и героя спасает от банальностей, связанных с этим моментом сюжета сказок и фентези, элементарное проникновение в виртуальные слои, где победа и поражение совершенно условны: «Веселый и хмельной Коля, пардон, Николас Могучий вдохновенно рассказывал селянам о своих подвигах в компьютерных играх Duke Nukem, Quake и Half Life, а все — от малых детей до матерых мужиков — заворожено внимали его эпосу, поражаясь масштабам кровавых подвигов и бурно переживая самые критические моменты. После слов Лавочкина: «Убили-таки, сволочи, пришлось воскресать», — люди вовсе впали в транс».

А поскольку Сергей Панарин как автор в виртуале родился, там же и проживает, то способность к виртуальному маневрированию, компьютерная символика в трудную даже для опытного писателя минуту его спасает как флаг Колю Лавочкина и становится той волшебной палочкой, которой из современных писателей еще мало кто владеет. Эта волшебная палочка известна в русском литературоведении под термином «остранение» (во времена Шкловского не было слова «виртуализация»). И пусть этот прием у автора проходит таким же «дуриком», как у его героя подвиги, важно, что современная фантастика как жанр имеет шанс стать явлением профессиональным.